Ефремов Ю.К.. Тропами горного Черноморья

ступить.
- Кто, Адам?
- Ну да, но и я тоже не могу. Мы оба не можем. Голова кружится, мы
свалимся в эту вашу Абхазию. Ой, что же нам делать!
Решительно говорю:
- Ну, хватит рыданий. Давайте ваши руки, и я вас сведу. Никуда вы не
упадете!
Тьма сгущается. Пробую вести их раздельно. Беру за руку Эммочку, даже
немножко цыкаю на нее. Слушается и с дрожью все-таки проходит десяток
метров. Сажаю ее, возвращаюсь за Адамчиком и с ужасом вижу, что у мужа
настоящий психоз. Ярко выраженная боязнь пространств а, страх высоты. Он,
как и когда-то Петюнин в походе с профессором Пузановым, не замечая этой
боязни, шел вверх, но дрожит при одном взгляде вниз. Тащу его за руку,
заставляю опереться на мою руку, обнимаю за талину того гляди взвалю на
себя, как куль, уговариваю, словно ребенка, пытаюсь отвлечь разговором - ни
в какую.
Что делать? Остаться с ними? Но там, глядя на ночь, сползают по склону
без троп без малого семьдесят человек, усталые, уже раздраженные
случившимся.
Стаскиваю с себя лыжную куртку и приказываю Эмме ее надеть. Обиженно
подчиняется. Решаю оставить их вдвоем на вершине, спуститься к группе,
организовать ужин, а затем, хотя бы среди ночи, вернуться сюда с фуфайками,
одеялами и продуктами.
Оттаскиваю обоих на менее крутое место, усаживаю и говорю, что
отправляюсь за помощью.
- Вас, Эмма, назначаю старшей, Адам должен подчиняться. Приказываю
обоим никуда с этого места не двигаться ни в одиночку, ни вдвоем.
- Ни в коем случае не вздумайте спускаться в темноте к ночлегу -
разобьетесь, погибнете. Часа через три принесем вам еду и теплые вещи.
Решительный тон действует, а обязанности "старшей" вынуждают Эмму
прекратить причитания. В их положении так мало можно предпринять, что я не
особенно беспокоюсь - вряд ли Эмма в чем-нибудь злоупотребит своей
"властью".
Со словами "до скорого свидания" оставляю супругов одних на ночной
вершине Аибги. Кажется, никогда еще я не "сыпался", не "рушился" с такой
быстротой вниз по луговому склону. В темноте даже менее страшно, чем днем,-
не так ощутима крутизна, не видны и грозящие мелкие неприятности. Несколько
раз съезжаю по пять-десять метров сидя, хватаясь руками за траву, иногда
нарочно, но иногда и непроизвольно. Вскоре обгоняю еще продолжающих
спускаться отставших туристов - они судорожно цепляются друг за друга, за
стебли, уже изрядно деморализованы - ведь темно, страшно... Хорошо, что
застряли немногие.
Роздана по мискам каша, разлито по кружкам кофе со сгущенным молоком.
Народ с аппетитом ужинает. Относим пищу и в "изолятор" к скептикам.
Обращаюсь к обитателям главного лагеря с речью:
- Товарищи! Вы сейчас крепко заснете - вы заслужили хороший отдых, а мы
уже завтра попросим у вас прощения за неприятности и неудобства, в которых
мы, сотрудники турбазы, конечно, виноваты. Но сейчас не до этого. Наверху
остались люди. Им нужна помощь. Они мерзнут на ледяном ветру на вершине без
теплого платья и без еды. Надо им принести и то и другое. Мне одному трудно
будет, ведь завтра надо спустить больного (товарищи, там не каприз, человек
действительно болен). Поэтому приглашаю с собою трех мужчин - кто вызовется
добровольно?
Из группы решительно вышли трое - конечно, Иосиф, Ашот и Иван. Что ж, с
этими не страшно полезть куда и когда угодно.
Надо оставить кого-то дежурным.
Дежурные... Ага, вон, сидящие в "изоляторе". Они же обещали не спать
всю ночь. Подхожу к ним. Двое из них уже закутались в одеяла и благополучно
всхрапывают. Не надолго хватило пороха! Но самые махровые ворчуны упрямо
бодрствуют. Вот они-то мне и нужны.
- Друзья! Мы вчетвером уходим на вершину, на помощь больному. Группе в
шестьдесят с лишним человек нужно обеспечить спокойный отдых. А утром
организовать завтрак из остатков продуктов. Назначаю вас троих дежурными -
пользуюсь вашим обещанием не спать. Присмотрите за порядком, с восходом
солнца организуйте подъем.
В сущности это был тот же прием, что и на вершине с Эммой. Главные
заводилы беспорядка оказывались начальством, при этом в самый безвредный
период, когда все спят. Для них это было и формой переключения нервной
энергии и льстило самолюбию - вон что им доверили! А по существу, и что
самое важное, предотвращало с их стороны дальнейшее смакование бед. Дежурные
вступили в свои права.
Пусть все эти сцены - и приготовление ужина, и кормление, и укладывание
спать - стоили Адаму и Эмме лишнего часа холода и голода на вершине, зато мы
покидали бивак уверенные, что с группой ничего не" случится.

НА ВЕРШИНУ НОЧЬЮ

Вышли тропой к Полуторным балаганам. Сначала мигали фонариком, а потом
оказалось, что глаза притерпелись к кромешной тьме, а ноги сами почти
безошибочно чувствуют тропу. Всего раза три сбились на двух километрах пути
к балаганам. На нас свитеры, за спиной одеяла, свои и наших вершинных
отшельников. У Иосифа термос с горячим кофе, миска с кашей, хлеб.
Все выше по огромной черной горе, по высокой траве, по круче, где и
днем-то не всюду пройдешь. Ответственность, что ли, прибавляет уверенности?
Идем ночью на вершину Аибги - еще полдня назад я счел бы такое предприятие
безумием!
Коровья тропка давно кончилась. Подтягиваемся на руках, держась за
траву, иногда напарываемся на колючки. Не выйти бы мимо вершины к северным
обрывам гребня - кто ведает, как они выглядят в такой тьме?
Вот трава становится мягче - в ней меньше колючек и чемерицы. Чистота
субальпийского луга - признак близости вершины. Да и поднимаемся мы уже
больше часа. Пробую аукнуться:
- А-дам-чик! А друзья втроем:
- Эм-моч-ка!
Отклика нет. А ну-ка вчетвером, еще раз:
- Эм-моч-ка!
Сверху из кромешной тьмы доносится жиденький мужской голос:
- Мы здесь.
Еще пятнадцать минут подъема.
Ищу несчастных лучом фонарика. Вот они - так и сидят под самой
вершиной, прижавшись друг к другу, нахохлившись, как птицы.
- Добрая ночь, вот и мы.
Адам, заикаясь от озноба, произносит:
- Вот уж ммы нне дддумали, нне вверили, что вввы пппридете.
- Иосиф, давайте им скорее горячий кофе.
Они уже надели фуфайки и запеленались в свои одеяла.
Больные, освещаемые лучом фонарика, живо уплетают ужин и, вдохновленные
нашим ночным подъемом, изъявляют готовность чуть ли не сейчас же спускаться.
Э, нет, не пойдет. В такой тьме я не рискнул бы низвергаться с этих скатов и
в одиночку, а не то что с Адамчиком на буксире.
Надо попытаться вздремнуть до рассвета. Но где? Круча такая, что,
заснув, можно сорваться. Может быть, на самом пике ровнее?
Буквально несколько шагов, и мы на вершине. Но высунулись лишь на одно
мгновение, настолько силен и порывист оказался там ледяной северный ветер. И
все же сознание, что мы хоть миг постояли ночью на самом пике, что больше
ощутили, чем увидели, черные бездны отвесов под ногами,- это сознание стало
теперь навсегда нашим достоянием.
- Ну, а сейчас спокойной ночи!
Укладываемся прямо на склоне, соорудив из камней и грунта опоры
подошвам. Впрочем, на круче в тридцать градусов никакая опора не держит,
ползешь вместе с ней вниз. Но мы так устали, что ухитряемся вздремывать и в
этом подвешенном состоянии. До рассвета часа три полусна - съезжаем,
подтягиваемся повыше, снова сползаем...
Не будем говорить и о том, как нам было "тепло" при ночном ветре без
палаток на высоте в два с половиной километра.
Рассвет. Рассвет, видимый с большой горной вершины, с моей любимой
Аибги.
Проснуться над еще дремлющей Абхазией, ловить блики солнца сначала на
самых больших, а потом на все более низких горах, любоваться облаками,
прикорнувшими на днищах долин,- великая награда за перенесенные трудности.
Веселым, нарочито спортивным голосом кричу:
- Подъем!
Все быстро вскакивают.
- Теперь марш завтракать к общему лагерю! Адам, советую вам зажмуриться
и довериться нам. Ведь мы тут и ночью прошли. Значит, стыдно бояться при
свете!
Адамчика справа и слева берут под руки Ашот и Иван. Мы с Иосифом крепко
держим под руки Эмму. Она было пикнула:
- Ой, как же я... Резко отвечаю:
- Ничего, дойдете! Слушайтесь нас. Наши руки оказались настолько
устойчивой опорой, что Эммочка быстро освоила приемы травяного спуска. Она
шла легко, местами даже прыгала - хотелось же ей продемонстрировать, что она
может быть изящна, как серна.
Адамчик пытался напомнить о своем недомогании, но компаньоны служили
ему такими отличными костылями, что скоро и он понял - спуск не угрожает
особыми опасностями. Сначала Адам действительно зажмурился, но потом начал
робко приоткрывать глаза и посматривать вниз.
От Полуторных балаганов супруги быстро, уже своим ходом дошли до
лагеря. Здесь пылал костер, кипел кофе, варилась каша, народ просыпался,
ежился от холода, бегал к ледяному ручью умываться. Настроение у большинства
было отличное. Адамчик и Эммочка без капли смущения давали интервью о своем
самочувствии на вершине и ощущали себя именинниками.
Позавтракали, погуляли по окрестным лугам и пошли на спуск. В голову
колонны ставлю обоих горе-героев под надежным конвоем друзей. Адама даже на
тропе страхуем при спуске - боязнь пространства и тут напоминает о себе.
В одном месте замечаю, что, увлекшись, сбился на незнакомую мне левую
тропу - вероятно, заброшенный зигзаг. Спохватился сразу же. Резко
останавливаюсь и говорю:
- Ой, простите, сбились.
Эммочка бледнеет и испуганно произносит:
- Что? Сбились? Ах, мне плохо!
Ее головка кокетливо ложится на плечо к конвоирующему Иосифу. Много я
читывал о женских обмороках, но такой откровенной симуляции еще не видал.
Подбегаю к ней и дергаю за руку:
- Ничего вам не плохо, вон тропа!
- А, что? Тропа? Ну хорошо.
...На турбазе Энгель благодарит туристов за помощь. Делюсь с ним своими
переживаниями и решительно заявляю, что впредь таких экспериментов делать не
буду. На одного экскурсовода должно быть не больше пятнадцати туристов. Да и
проводник с вьюками должен быть надежнее и умнее.
Оставшиеся три дня своего пребывания на турбазе Адамчик и Эммочка
провели в обстановке нарастающего интереса к их особам. Они не ходили больше
ни в какие маршруты, красовались в ослепительных туалетах, давали интервью,
фотографировались с вновь приехавшими. У них уже начала складываться
какая-то собственная версия, новая трактовка событий и оценка в них своей
роли и заслуг...
Через пять лет они мне встретились в Москве и трогательно рассказали,
как они ночью "спускались с вершины в пропасть".

Здесь горы видят. Их глаза - Озер немая бирюза.

К ОЗЕРАМ

ЗАОЧНАЯ ЛЮБОВЬ

МЕТОДИСТ турбазы - а где я бываю?
Ачишхо, Аибга, Псеашхо, снова Ачишхо - и совсем потерянный счет
Сланцам, Греческим мостикам и Охотничьим дворцам. Может быть, и я не
чувствовал бы такой ограниченности этого круга маршрутов, если бы то и дело
не консультировал все новые группы, уходившие - без меня! - на горные озера,
на Кардывач и Рицу.
Не побывав на них сам, я все-таки посылал туда людей. Как это было
возможно? Во-первых, я изучил все, что были, материалы об этом маршруте.
Во-вторых, получал от туристов, уже совершивших путешествие, письма с
подробными описаниями пути и рекомендациями: зайти к Энгельмановскому
нарзану, искать мост через Лашипсе справа в кустах, обойти вокруг Кардывача.
Вот л изучил весь маршрут заочно: знал километраж, темпы, в каких
балаганах вкуснее мацони и добрее собаки. Было известно, что лошади с вьюком
до Рицы не доходят, что, выйдя к Рице, не надо и пытаться пройти вдоль ее
крутых берегов: следует вызвать лодку с метеостанции. Кричать бесполезно -
домик от устья Лашипсе не виден и голоса не слышно. Надо разжигать костер.
Метеоролог выезжает ловить форель, видит огонь и подъезжает за туристами.
Знал я также, что путь от Рицы до Гагр нелегок и ведет через два больших
перевала.
Начиняемые этими сведениями, группы шли и шли к манящим озерам, а я все
оставался и оставался в Поляне.
В один прекрасный день на турбазе появилась необычная группа из шести
немолодых и очень представительных мужчин. Прекрасно одетые, в выутюженных
костюмах, отнюдь не приспособленных к трудным походам, при галстуках, в
необычайных по тем временам роговых очках с прямоугольными стеклами. У
каждого по два фотоаппарата, по большому биноклю, анероиды, эклиметры,
буссоли - пять ремней вперекрест...
Перед нами была экспедиция института по проектированию курортов,
учреждения, которое сокращенно именовалось не совсем обнадеживающе -
Гипрокур. Цель экспедиции - ознакомиться с трассой для будущей туристской
автомагистрали от Красной Поляны через Кардывач и Рицу на Гагры,
запланировать оборудование этой трассы гостиницами, приютами...
...Экспедиция! Само это слово своей романтикой манило бы и
безотносительно к целям. А тут такие вдохновляющие задачи! Украсить
побережье, сделать доступными его горные кручи для сотен тысяч людей...
Как много увидят эти проектировщики! Будущее любимого края зависит
теперь от их фантазии, знаний, вкуса...
С жаром и... ревностью консультирую их. При всей своей неопытности в
туризме кажусь им бывалым скитальцем и нужным человеком. Они просят Энгеля
отпустить меня с ними, но август - месяц пик, на базе тьма народу, и старик
не может остаться на целую неделю один без методиста. Обещает освободить
меня для похода на Рицу в сентябре.
В сентябре! А тем временем экспедиция состоится, остановит свой выбор
неведомо на чем... С ними пойдет
проводник Димитрий, а для возврата лошадей от Аватхары - Фемистокл.
Было тихое солнечное утро, когда гипрокуровцы с обреченными лицами,
неуверенно, видимо впервые в жизни, воссели на коней, утратив при этом
всякую представительность. Под звуки фортепьянного марша, несущиеся с
веранды, караван тронулся в путь.
Промелькнула в очередных делах и малых походах неделя. Дни шли разные,
в том числе и дождливые. Часто вспоминал, где-то сейчас мокнет, что-то
делает экспедиция? Добиться толку от вернувшегося с лошадьми Фемистокла было
трудно: "Шли и шли, ехали и ехали".
Вскоре возвратился и Димитрий. Улыбаясь рассказывал:
- Замучился я с ними. А сами они еще больше замучились. Седлами себе в
первый же день так мозоли набили, что ни сидеть, ни ходить не могли. На
Кардываче дождь, вымокли, перемерзли, коньяком отогревались. От Кардывача
больше пешком шли, на Карантинной поляне по болотам опять ноги промочили,
один чуть не заплакал. А когда лошадей отпустили, по Лашипсе с рюкзаками
пошли - задыхались даже на спуске - больные сердца у всех. Перессорились,
друг друга ругали, меня ругали...
- Ну, а работали они все-таки? Измеряли, записывали?
- Я, конечно, не все понимаю, но мне кажется, ничего они не работали.
Один фотограф у них много снимал. А зато, знаешь, как нам повезло? Теперь от
Рицы не надо больше ходить через перевалы, как раньше. От озера прямо вниз
по Юпшаре тропу проложили, мосты построили. И мы первые по этой тропе
прошли.
Димитрий меняется в лице, словно касаясь чего-то
волнующе-торжественного, и необычно прочувствованно говорит:
- Ты знаешь, Юрий. Я в этих горах вырос, привык к ним. Иногда
удивляюсь, чему туристы радуются, когда кругом все обыкновенно. А тут и меня
поразило. Такого красивого ущелья, как Юпшара, я еще не видел. Ты его
обязательно погляди.
Подобное признание значило немало. Я знал, что Димитрий выделялся среди
проводников и памятью, и той внутренней культурой, которая позволяла ему
давать пояснения туристам на уровне не ниже иного экскурсовода.
И вот теперь он сумел так взволнованно рассказать о новой, небывалой
красоте, о ее особом значении среди привычной и неудивляющей живописности!..
Так в моей жизни прибавилась еще одна мечта - Юпшара.

ОБЕЗЬЯНЬЯ ТРОПКА

Лишь в середине сентября Энгель отпускает меня на семь дней в маршрут
на Кардывач и Рицу. Он понимает, что это будет не прогулка, он уже знает
цену глазомерным съемкам и хронометражу маршрутов.
Компаньонов себе не выбираешь, радуешься, что нашлись попутчики. Кто
они? Молодой инженер Всеволод - шатен, вид спортивный. Симпатичная
сероглазая стриженая блондинка Лена в защитной гимнастерке, брюках и
тюбетейке. Она моих лет, а уже аспирантка университета, биолог. Держится
подкупающе просто, не напоказ. Мрачноватый корреспондент ленинградской
газеты Гоша с унылой женой Сюзей (от имени Сюзанна, крайне неподходившего
этому невзрачному и обиженному на весь свет существу). Пятый - проводник,
грек Юра Георгиади, при лошади.
Вышли хмурым утром. Горы в низко надвинутых облачных шапках. Дождь
начался, едва мы миновали Сланцевый рудник. Супруги нахмурились и скисли, но
сразу же выяснилось, что мы с Всеволодом и Леной образуем неунывающую часть
группы, и пессимистов это сдерживало.
В одном месте проводник уходит с лошадью вверх по зигзагообразной
тропе, преодолевающей небольшой - метров двести - отрог; мы же идем берегом
Мзымты по ясной тропке, которая взбирается всего на десяток метров над водой
и... обрывается у крутого откоса. На нем видны подобия ступенек, наклонных и
скользких, и прямо из грунта выступают обнаженные размывом горизонтальные
корни деревьев, словно перекладины лестницы.
Надо показывать пример. Приседаю, хватаюсь за грязный пружинящий корень
и, вытягиваясь на нем, спускаю ноги в поисках приступки. Затем перехватываю
руками следующий книзу корень. Смотреть вниз неприятно, того и гляди
закружится голова, а надо и взглядом нащупывать очередные ступеньки.
Легко и уверенно спустились Лена и Всеволод. А Гоша с Сюзей вступили в
затяжной спор - кому лезть первым. Гоша доказывал, что первой должна лезть
жена - покинуть ее наверху одну ему не позволяет этика. А Сюзя настаивала,
чтобы первым лез Гоша, подавал бы ей руку и поддерживал бы ее. Пришлось
карабкаться к ней навстречу и заменить собой Гошу в качестве страхующей
подпорки. Сюзя дрожала, как осиновый лист. Чем менее решительно она ступала
на мокрые уступчики, тем сильнее скользили ноги.
К общему удивлению, пожалуй, даже больше, чем она, на этой "лестнице"
дрожал Гоша. Его тоже пришлось встречать, ловить за щиколотки и прижимать
ему башмаки к грунту.
Спущенные таким образом супруги вместо благодарности разворчались в мой
адрес: сотрудник турбазы, а повел живых людей по такой обезьяньей тропке!..
"Обезьянья тропка"... Это выразительно. Пожалуй, так и отметим это
место на чертеже.
Как важно пройти весь маршрут самому! От Димитрия я об этой каверзной
тропке не слыхал. В письмах туристов лишь раз было шутливое упоминание о
висении какого-то толстяка на корнях. А ведь при плохой погоде и на таком
пустяковом месте могут быть аварии.

НАРЗАНЫ

Мост через Пслух. Давно ли под Псеашхо я видел жалкие истоки этой
речки, сочащиеся из перевальных болотец? А сейчас это вздутая дождем, хмуро
рычащая порожистая река, полная кофейно-пенистой жижи.
За небольшим хребтиком поселок из балаганов. Высотомер показывает 650
метров над морем. Для пастухов это слишком низко. В лесной зоне на такой
высоте не бывает обширных пастбищ. Оказывается, это народный курорт - курорт
на углекисло-щелочном источнике. Пятнадцать фанерно-драночных шалашей, в них
дымят очаги, на нарах сидят и лежат старики, старухи, люди средних лет.
Многие пришли издалека, с побережья,- жалуются на печень, на желудок. Все
они верят в чудодейственность "нарзана". Воду пьют, в ней же купаются. На
костре накаляют большой камень, бултыхают в корыто, и он нагревает воду.
Парятся в нестерпимо горячей ванне.
Источник сочится рядом. Дебит его скромен, но на небольшой поселок воды
хватает. Достаем кружки и пьем. Вода типа боржома, в меру газированная.
Пережидать ли дождь в балаганах? По мнению хозяев, ненастье затяжное. В
сухомятку перекусив, решаем двигаться вперед.
Утомительный скользкий подъем выводит на поляны с высокой травой и
одичавшими грушевыми деревьями. Это Грушевая поляна - одно из самых верхних
черкесских аулищ: высота здесь более тысячи метров над морем.
До сих пор нас поливало сверху, а в траве полян мы сразу же промокли с
головы до ног. Башмаки так хлюпали, что можно было шагать вброд через любой
ручей, не ища сухих переправ.
Тропа повела косогором, вверх по долине Мзымты, но высоко - метров
триста-четыреста над рекой. Упрямо, даже под дождем, веду записи в почти
раскисшем блокноте, вычерчиваю путь на кроки, записываю измерения.
Как, наверное, хороша эта тропа в ясный день: за Мзымтой должны
проступать сквозь лес дальние вершины Аибги, а может быть, уже и Агепсты? Но
видим только моросящую муть. Надоедливо чередуются мелкие подъемы, спуски,
броды. Час, два, четыре...
Наконец шум Мзымты приблизился. Проводник показал на тропку, юркнувшую
вправо - к знаменитому Энгельмановскому нарзану, который раньше даже прозван
был Царским за высокое содержание газа и щедрый дебит. Уговариваю товарищей,
как мы ни устали, зайти к источнику. Гоша с Сюзей предпочли шагать за
проводником не сворачивая. Мы же втроем идем к источнику.
У стремительных мутных вод Мзымты ржавые камни с железистыми натеками
от минеральной воды. В небольшой ямке кипит энергичный ключ, и в его воде
разбегаются серебристые пузырьки углекислоты. Пьем из ладоней, каждый
закашливается от бьющего в нос и в легкие газа. Да, это не пслухская
водичка. Недаром Энгельмановский нарзан когда-то так славился.
Мне доводилось читать, что камни вокруг источника бывают засыпаны
трупами насекомых, задохнувшихся в углекислом газе, который заполняет
впадинку. При нас ничего подобного не было: может быть, смыл дождь?
Возвращаемся на тропу. Лес расступился и дал место пастбищам,
раскинувшимся во всю ширину дна просторной долины Мзымты.
Вот она какая, Энгельманова поляна! * Мы ее видим ненастную, а с нее
должны открыться совсем новые горы...
У длинных строений молочной фермы эстонского колхоза пасется наша уже
развьюченная лошадь. Скота вокруг не видно, он сейчас выше - на Тихой речке.
На ферме всего двое жильцов. Нас гостеприимно встречают, приглашают к очагу,
показывают место на сеновале для ночлега.
В накрытых клеенками вьюках вещи остались сухими. В считанные минуты
Всеволод и Лена достают фуфайки и запасные штаны, надевают сухую одежду и
весело выжимают намокшую. Стараюсь не отставать от них и через пять минут
чувствую себя согревшимся и взбодренным. Лена, никого не спрашивая, уже
укрепляет над очагом кастрюлю с водой для супа, а Всеволод раздувает рядом
второй костерок, натягивает над ним веревки. Развешиваем мокрые вещи. Скоро
от них повалили клубы пара. Рисовый суп с мясными консервами - такой густой,
что ложка стоит,- кажется нам чудом кулинарии. Угощаем хозяев, а от них
получаем кружок влажного самодельного сыра.
У очага сидят нахохлившиеся супруги. Они пришли сюда за полчаса до нас,
но все еще не сняли с себя мокрую одежду. Когда мы пришли, они спешно,
всухомятку, что-то дожевывали и смущенно прятали бумажки из-под шоколада. Мы
уже устроились спать на ароматном сеновале, а они только теперь решились
переодеться. Сушить вещи вообще не захотели: "Зачем, когда завтра все равно
все промокнет?"
Ночью не раз просыпаюсь от ворчливого шепота: все спят, только эти двое
вертятся с боку на бок и точат друг друга за неудобства ночлега.
Невольно сопоставляю поведение двух своих новых друзей, видимо, бывалых
туристов, их находчивость, непринужденную веселость с поведением... не
только Гоши и Сюзи, но и со своим собственным в недавнем походе на Псеашхо.
Теперь я вижу, как можно и нужно делать радостными даже ненастные походы.

*Названа так по имени землемера Энгельмана.

НАСТОЯЩЕЕ ГОРНОЕ ОЗЕРО

Мир опрокинут, сломан надвое Бездонной емкостью зеркал.
Утро пасмурное, но облака реже, разрозненнее. Идем по высокотравью и,
хотя дождь почти закончился, намокаем снизу по пояс, двигаясь в высокой
мокрой траве: логика Гоши торжествует?
Среди пересекаемых нами ручьев выделяется один - белопенный,
удивительно круто падающий - его воды скачут, грохочут камнями. На мой
вопрос о названии ручья Георгиади отвечает:
- Сумасшедшая речка *.
Поляны, перелески. Вот место недавно разобранных балаганов. Пастухи
недаром снимаются с горных пастбищ в начале сентября - знают, что тут их
может застать снег.
Мокро, холодно, но уже километров через десять награда: вылившиеся на
нас облака исчезают, как волшебные занавесы в "Синей птице",-и вот он перед
нами, парад гор в верховьях Мзымты - ослепительный, сверкающий.
Георгиади прозаически роняет:
- Нас дождик мочил, а на горах снег выпал.
Ну, конечно, это же новый снег, такой же пронзительной белизны, какую я
видел позапрошлой осенью. Сейчас в слепящее серебро оделись вовсе неведомые
мне вершины и ближе всех громада Агепсты с ледником Хымс-Анеке,
распластанным по ее склону, как шкура белого медведя. *
Мы на большой поляне. Здесь Мзымта сливается из двух истоков. Видный
нам справа (а по течению он левый) - течет из-под горы Ацетуки и называется
Азмыч**. А видный левее (по течению он правый) - это и есть собственно
Мзымта. В ее истоках сплошной скалистый барьер из белоснежных вершин - каким
же сокровищем должно оказаться притаившееся под ними горное озеро?

* Ее старинное название - Ариеш.
** По-разному называет эту речку разноплеменное население Черноморья -
абхазы, эстонцы, греки, имеретины, армяне - Азмыч, Бзыч, Мзымта-Мзыч,