Страница:
осенью, приобретали вид разноцветного живого плаката о высотной зональности.
Киноварью пылали отдельные кусты кленов. Луга украсились оранжевыми
бокальчиками крокусов.
Один из вечеров застал нас у верхней границы леса, на лугах хребта
Алоус. В небольшом сарайчике - лагере заповедника - дымил очаг, над ним
кипело варево из лапши и мясных консервов. Вокруг царила священная тишина
ночи, лишь издали сопровождаемая легким и ровным гулом невесть где пенящихся
горных потоков.
И вдруг среди этой тишины совсем близко от лагеря раздался странный и
мощный звук, ближе всего напоминающий мычание, но мычание надрывное,
исступленное, с трубными раскатами в конце. Это был осенний рев оленя,
ежегодная брачная песнь самца.
Скорее на воздух, под звезды, в холод высокогорной ночи! Ну почему же
наступила эта тишина, почему но повторяется вновь и вновь страстный боевой
клич?
Минут через пять этот же голос прозвучал снова, А еще через четверть
часа один за другим заговорили и соседние хребты. Оказалось, что можно
опознавать исполнителей по голосам. Первый кричал словно по-бычьи. Среди
пяти остальных выделялись два, в их воплях было меньше мычания и больше
трубных оттенков бархатного мужского баса. И в первой долгой ноте клича и в
заключительных раскатах-рыданиях так удивительно сочеталась любовь с болью,
сила с неисцеленным страданием.
С Алоуса спустились в уже знакомую долину Уруштена - то есть прошли
диагональной тропой, связующей псеашхинский и аишхинский пути через
заповедник. Когда-то именно так двигался с Лабы на Псеашхо Мало-Лабинский
отряд генерала Граббе, первым из русских занявший поляну Кбаадэ.
Миновали Холодный лагерь, перевалы Псеашхо и Бзерпи.
Немного не доходя до Пихтовой поляны, расстались с лошадью. Володя с
Шурой и Георгиади ушли прямо в Красную Поляну, а мы с Наташей свернули с
гребня Псекохо влево по тропке, которой я в своем туристском прошлом даже не
замечал (теперь от наших глаз уже не скрывались никакие тропы). Мы пошли
косогором на давно уже манившую нас поляну под Когтем и пиком, возглавляющим
Бзерпинский цирк. Было бы правильно именовать эту вершину пиком Бзерпи.
Видна из Красной Поляны, выше Аибги (2482 метра), а до сих пор не имеет
твердого имени. Иногда ее называют "Псекохо", но это неверно. Псекохо -
только лесистый отрог массива Бзерпи.
Краснополянский фас массива Бзерпи, видный из Поляны правее и выше
лесного Псекохо, оставался последним белым пятнышком на нашем планшете (если
не считать непокоренных верховьев Лауры). Было даже что-то трогательное в
том, что напоследок у нас оказался недоизученным не какой-то дальний
неведомый угол, а участок гор, просматриваемый прямо с улиц поселка!
Тропа подвела нас к дикому и глубокому прямолинейному не то оврагу, не
то ущелью. Так выглядела рыжая рытвина, которая хорошо видна из Красной
Поляны и кажется такой невзрачной полоской. Для спуска в нее и подъема на ту
сторону по ее скатам прорублена тропка, местами головокружительная.
Близ этой рытвины еще на рубеже двух веков инженер Сергеев изучал
выходы железных руд. За это и речку, верховья которой лежат в рытвине,
называли Рудной *.
Даже самый этот овраг был бы достойной целью экскурсий краснополянских
туристов. А какая поляна открывается за перелеском! Овальное пятно светлой
зелени среди пихт - как давно хотелось мне побывать здесь! Жаль только, что
у этого луга такое прозаическое название - поляна Свинофермы... Вот и еще
один "рай", и еще одна поляна нам кажется лучшей из всех других...
Через Коготь (вблизи это внушительный утес) поднимаемся на вершину.
Мы на пике Бзерпи. Прощальный подарок Поляны: вершина с одним из лучших
кругозоров. Отсюда видны и самый поселок, и Чугуш, и Аишхи вплоть до
Кардывача, и далекое море, и главное - оба Псеашхо. Псеашхо! И Южный -
пирамида усеченная, и Сахарный - пирамида остроконечная - оба они только
отсюда видны во весь свой двухкилометровый рост, от врезавшегося в их
подошву глубокого ущелья Пслуха до припудренных новым снежком вершин!
Троговые долины обоих левых притоков - трассы наших путей - смотрят
устьевыми раструбами прямо на нас. Как на модели, хорошо видно, что это
висячие троги, подрезанные в устьях более глубоким рвом самого Пслуха.
* Впрочем, ее же зовут Сумасшедшей (тут не стесняются о многократным
повторением одних и тех же названий; сколько в заповеднике речек Холодных,
Безымянных, Туровых!). Придется называть ее Рудной-Сумасшедшей, чтобы не
путать с другими Рудными и другими Сумасшедшими.
Только отсюда раскрылась нам окончательно и история перехватов
Прауруштенских верховьев. Перед нами был не двойной перехват, как писал
Рейнгард, а даже тройной: на наших глазах самое изголовье Прауруштенской
долины перекусывает своими верховьями еще одна захватчица -
Рудная-Сумасшедшая!
Столько побеждено, столько познано! Теперь мы можем смотреть на горы и
о каждой вершине сказать: были, были, были - на той и на этой, вспоминать
друзей, детали восхождений, погоду, видимость, самочувствие. Нам стало легче
перечислить пики, на которых мы еще не побывали, чем называть покоренные. Но
это и хорошо, что остались непобежденные вершины - все еще нет чувства, что
краснополянские горы исчерпаны! Радостным открытиям и впредь не будет конца.
Вот непосещенные нами дальние Аибги и Турьи горы с Агепстой. А вот и пик
Сахарный Псеашхо - даже из самой Красной Поляны видна всегда зовущая в высь
вершина, на которой мы не были.
Перед возвращением ночуем на Пихтовой поляне, словно в глубоком круглом
колодце со стенками из высокоствольных пихт. Горы прощаются с нами шумом
далеких рек, голосами сов. Граница заповедника, вечный лес, который должен
быть сохранен навсегда,- полномочный представитель древней девственной
природы перед лицом последующих поколений.
„МНОГОЭТАЖНОСТЬ" ПРИРОДЫ
У самого хорошего студента перед экзаменом не хватает еще одного дня.
Мы не отказались бы и от месяца. Факультетская жизнь захлестнула зачетами,
практическими работами. Лекции о природе зарубежных стран расширяли наши
представления, знакомили нас с характеристиками больших территорий. Любой
предмет увлекал. Опомнились уже к весне. Пора было представлять кафедре
дипломные работы, а заповеднику - отчет о проведенных исследованиях.
Идем к своему руководителю - профессору Добрынину. Рассказываем о
виденном - слушает нас с интересом, но еще больше оживляется, когда мы
высказываем ему свои предположения о формировании подальпийских хребтов.
Словно мельком, он говорит:
- Надо еще подумать, нет ли тут следов древних циклов выравнивания.
Значит, и перед ним встает этот вопрос о первопричине удивительной
выровненности гребней многих хребтов?
Отчет, отчет! Мы писали его, захлебываясь, споря, вечерами, ночами. Из
вороха полевых записей, из этикеток к геологическим образцам, из измерений
карты и из покоряюще ярких воспоминаний складывались сотни страниц текста и
графических материалов. А бессонные ночи в темной комнате с красным фонарем!
Теперь мы владели сотнями фотографий с изображением любимых мест.
На студенческой научной конференции выступаю с докладом об итогах нашей
экспедиционной работы. Так волнуют умные, проницательные глаза
председательствующего - Отто Юльевича Шмидта - он следит оценивающим
взглядом: "А ну-ка, каковы вы будете, следующее поколение исследователей?"
Профессор Добрынин дает высокую оценку нашим работам, особо отмечает
самостоятельность в выработке методики. Александр Александрович Борзов даже
упомянул об открытии новых озер на Западном Кавказе университетскими
студентами в очередном номере "Землеведения". Журнал, в котором Евгения
Морозова впервые писала о Рице, сообщал и о наших находках!
Дипломные работы написаны. Сводный отчет отправляем в заповедник. Не
слишком ли он ученический? Нет, именно теперь, когда на проделанную работу
можно оглянуться как на пройденный этап, становится ясным: нам есть, что
сказать... Чем больше трудностей возникало перед нами, тем более пристально
изучали мы факты, тем полнее, в частности, приходили к выводу, что в
выравнивании подальпийских хребтов повинны не только ледники, но и целые
эпохи первоначального выравнивания древних складок и глыб будущего
Кавказа...
В процессе работы над отчетом я не раз задумывался над тем, что
привлекло меня к краснополянским горам? Только ли то, что они попались мне
первыми в жизни - вот и стали первой любовью, несравненной, неповторимой?
Да, этого не вычеркнешь. И я не переставал этому радоваться.
Природа Западного Кавказа - и живая и мертвая - редкая по насыщенности
красотами и по сложности причин и связей. Какое счастье, что именно она
досталась нам в наставницы: сколько трудностей заставила преодолеть, сколько
загадок разгадать...
Позже, став профессионалом-географом, я получил новое основание для
своей любви к горному Черноморью. Не только по ревности краелюба, а вполне
беспристрастно сличая Красную Поляну со множеством горных ландшафтов, я
понял, что нам действительно посчастливилось: мы оказались на земле с
природой самой богатой, самой сложной и насыщенной во всей нашей стране.
Горы - они вообще бесконечно красочнее равнин. Они объемнее, у них
огромное третье измерение - не только ширь и даль, но и высота, глубина. И
даже среди горных ландшафтов краснополянские уверенно претендуют на
первенство. Конечно, они не спорят с Памиром, с Тянь-Шанем и с Центральным
Кавказом за обладание рекордными высотами; немало гор превзойдут
причерноморские и по частным "показателям величия" - по грандиозности
размеров, по длине ледников, по высоте водопадов...
Но нет в Советском Союзе и не так много на всем земном шаре гор, где бы
на таком коротком расстоянии умещалось столько различных этажей ландшафта от
влажных субтропиков до ледяных высокогорий. Где ни подступают у нас к морю
горы - будь то Сихотэ-Алинь или Камчатка, Крым или Восточный Кавказ, то либо
самые горы ниже, либо природа их подножий скуднее и суровее причерноморской.
Краснополянские горы подступают к теплому морю - они напоены его влагой
и поэтому трижды обильны. Южная покатость Кавказа ограждена здесь от лютых
ветров Севера. Так было и в давние времена великих оледенений: здесь под
защитой уже тогда существовавших хребтов выживала, почти не скудея,
роскошная древняя флора. Ушли с гор ледники, и она расселилась, насколько
могла, по подножиям и нижним склонам гор, всюду, где ей хватало тепла и
влаги. Поэтому здесь так могучи леса, так буен и вечно зелен колхидский
подлесок, так сочно а пышно высокотравье.
Мы знаем, что рельеф горного Черноморья формировался в ходе
геологически недавних прерывистых поднятий обширной складчатой области. Не
раз начинали громоздиться на месте Кавказа горы, но силы размыва успевали
разрушать, сглаживать неровности, и будущий Кавказ превращался в холмистую
равнину с отдельными недоразрушенными кряжами.
Тогда-то настало новейшее сводовое воздымание горной страны. Оно
проходило пульсируя, рывками. Участки выровненных плоскогорий изгибались и
кренились, взламывались и торосились. Оживали плоскости древних разломов,
вдоль которых вновь начинали двигаться одни относительно других горные
глыбы. Медленные вздохи земной коры сопровождались сотнями кратковременных,
но разрушительных землетрясений. На приподнятые участки набрасывалась
разбуженная движением эрозия: на всех участках русел, ставших круче, размыв
шел интенсивнее. Он то подчинялся древнему рисунку гидросети на плоскогорье,
то менял свои направления сообразно различиям в стойкости горных пород.
Сколько было вздохов, рывков и периодов покоя, столько речных террас
возникло в долинах. А от старых равнин, от плоскогорий, вознесенных на
большие высоты, остались лишь обрывки на гребнях более высоких хребтов.
Самый древний рельеф - в осевых, наиболее поднятых зонах Кавказа. Здесь
почти не уцелели фрагменты былых равнин, и только одновысотность обширных
гребней Аибги и Аишха, Ассары и Алоуса напоминает о том, что тут на высоты
2500-3000 метров была перемещена некогда единая полоса плоскогорий.
Вначале были незначительно подняты одни осевые полосы будущих гор. Но
уже следующее поднятие, вознося их дальше вверх, увлекло за собою и
находившиеся у их подножий более молодые равнины. Вдоль обоих склонов осевой
группы хребтов возникли полосы предгорий с обрывками древних равнин па вновь
образовавшихся гребнях. И так несколько раз...
Возрастная многоярусность рельефа... Как постепенно, как долго
подходили мы к пониманию механизма ее возникновения! Теперь мы понимали, что
это основной закон образования рельефа гор. Более того, мы ощутили ее как
непременный элемент другого великого закона горной природы - закона ее
высотной зональности.
Высотная зональность - многоярусность, многоэтажность ландшафта. О том,
что в горах холоднее, чем у подножий, знали, вероятно, и первобытные люди.
Но лишь мудрый Гумбольдт понял высотную зональность природы как один из
законов, как выражение влияний климата на органический мир. Однако, понимая
этажность живой природы, Гумбольдт еще не распознал влияний климата на
рельеф и на верхнюю "пленку" земной коры. Нужно было геологу Докучаеву
взяться за изучение этой пленки - почвенного слоя, чтобы понять, как сложны
связи почв не только с породившей их геологической "матерью" - материнской
породой, но и с климатом, водами, органическим миром и человеком.
Почвы оказались удивительным зеркалом, отражающим все особенности, все
стороны природы. Облик почв менялся с севера к югу и от подножий к гребням
гор. Существовала как широтная, так и высотная почвенная зональность. Так
Докучаевым было открыто еще одно звено в Гумбольдтовой схеме высотной
зональности, звено, переходное от живой к "мертвой" природе. Звено это -
почвы.
Но ведь закону этажности подчинен и рельеф. Верхние горные склоны
Кавказа имели не только альпийский климат, но и альпийскую пластику с
ледниками, снегами, свежими цирками, с четко иззубренными гребнями и острыми
пирамидами карлингов. Ниже располагался целый этаж рельефа, недавно
освободившийся от древних ледников - тут были еще свежи ледниковые формы,
сферичны цирки, крутосклонны гребни. Еще ниже распознавался ярус, где
ледники исчезли много раньше - тут чаши цирков уже пострадали от оврагов, в
подножиях обрывов скопились осыпи, чаши ледниковых амфитеатров стали похожи
на конические воронки... Наконец, внизу располагались уровни, не испытавшие
древнего оледенения, а ярус подножий окаймлялся полосой наносных шлейфов.
Эта схема, усвоенная нами еще из лекций профессора Щукина, существенно
расширяла гумбольдтовско-докучаевское учение о высотной зональности
ландшафта. Но все ли обнято и ею?
Существует еще одна многоярусность - возрастная многоэтажность гор.
Древний рельеф вершин, склоны, вырезанные из рельефов среднего возраста, а в
предгорьях - полосы наиболее юного рельефа гор. Это тоже неотъемлемая часть
высотной зональности. Привлекательная идея, которую стоит развить в масштабе
всего Кавказа, всех гор мира, в масштабе землеведения. А воздушные массы, их
нередкая многослойность, многоярусность (а не просто похолодание с высотой!)
-разве это тоже не одна из причин высотнозональных различий в природе?
Готовясь к государственным экзаменам, получаю повестку... к следователю
прокуратуры! Мои услуги понадобились для экспертизы по неожиданному
краснополянскому делу.
Весной 1939 года в газетах промелькнула заметка о гибели трех
альпинистов. Студенты в дни зимних каникул пересекали наш заповедник.
Заблудившись в пути, трое погибли от мороза и голода, а четвертый, самый
юный из них, Гриша Шабсин, дополз до Пслухской караулки и спасся.
Встречаюсь с вернувшимся в Москву Гришей и выслушиваю страшную повесть
о гибели его спутников - старшекурсников, опытных туристов,
спортсменов-богатырей...
Путешественников подвел хитрый рельеф Псеашхинской долины с ее
перехватами. Туристы успешно преодолели на лыжах весь главный маршрут -
прошли и Аспидный, и жуткую в зимнее время лавинную щель Уруштена, и
Холодный лагерь. Они могли уже считать себя победителями, но не знали
одного: запрета сворачивать в долины Дзитаку и Пслуха. Об этом им не сказал
ни один консультант при отправке в поход.
По рассказу Гриши воссоздаю шаг за шагом цепочку их злоключений. Одна
ошибка - свернули в безвыходную Озерную долину Дзитаку, к первому по ходу и
ложно заманчивому низкому перевалу через главный водораздел. Измучились при
безнадежных поисках спуска. Здесь их присыпало лавиной. Уцелели, но
потратили уйму сил и времени на самооткапывание. Деморализованные неудачей,
вернулись к Уруштену, прошли перевал Псеашхо. Увидев долину Пслуха, поняли,
что это южный склон. Но ведь им никто не сказал, что надо идти к Бзерпи и
переваливать к Псекохо гораздо левее Бзерпинского карниза, зимой, конечно,
неприступного.
Студенты свернули по Пслуху - по ущелью с кручами и завалами, их еще не
раз засыпали небольшие лавины. Остатками пищи старшие подкармливали юного
друга - первокурсника. Гриша с содроганием вспоминает, как все они бредили
теплом и едой. Начались коллективные галлюцинации - мерещился старичок
наблюдатель, бравшийся вывести их к жилью, а выводивший к обрывам и
исчезавший. Один за другим отставали коченевшие спутники. Гриша полз в
одиночку. В нескольких сотнях метров от караулки его облаяла собака. Умный
пес побежал за помощью и привел к замерзавшему юноше взволнованного
наблюдателя. Тот бросился к остальным - люди находились всего в двух-трех
километрах от кордона, но были уже мертвы.
В дни экзаменов выступаю в суде в роли эксперта-краеведа. Бюрократы,
пославшие людей на верную смерть, в неподготовленные рекордистские походы,
старались валить вину на самих погибших. Они утверждали, что ни в каких
консультациях лыжники не нуждались, и вообще - подумаешь, погибать на высоте
одна-две тысячи метров, когда альпинисты лазят по шеститьтсячникам и то
остаются живы...
Громкий процесс "О гибели трех альпинистов" показал недопустимость
легкомысленного отношения к природе, вредность слепой погони за однобокими
спортивно-туристскими достижениями. Ведь трудности природы всюду свои, и
только разумная краеведческая основа, географическое изучение маршрутов
помогут безаварийно ставить рекорды и преодолевать труднейшие трассы в любые
сезоны.
Экспертиза в суде - это был тоже своего рода государственный экзамен
практической полезности краеведческих знаний.
Университет окончен, впереди необъятная жизнь - мы уверенно глядим на
ее безбрежные дали, словно смотрим на целый мир со своих вершин над Красной
Поляной.
Если б мне когда-то сказали, Как доступны быть могут дали, Что
ступнями, сердцем измерил, Я б, наверное, не поверил...
Жизнь покатилась быстро и по совсем неожиданным путям. Мне поручили
преподавание географии в университете. Но какой! Географии зарубежных стран,
стран, в которых я еще не бывал и о которых располагал лишь заочными,
книжными представлениями.
Неожиданно и тут большую помощь оказали краснополянские горы. Они и при
познавании остального мира служили эталоном для сравнений, облегчали
запоминание цифр л фактов.
Размеры ли территории - "как заповедник", характер ли растительности -
"высотная зональность Лазистана в Турции аналогична краснополянской", а в
других местах - "смещена на столько-то метров вверх". Высота знаменитой
поэтической горы Парнас в Греции - 2459 метров - это почти метр в метр
навсегда памятная высота Аибги.
Буковые леса краснополянских гор - можно ли забыть эти пепельно-серые
колоннады? Теперь столь же реальными для меня становились сходные леса
Карпат и Японии, Чили и Новой Зеландии.
Весь мир, рассматриваемый через "краснополянский бинокль", приближался,
делался ощутимым.
Я утонул в иностранной литературе, ломясь со словарем через сложные
тексты, подчас на едва знакомых языках. А иногда среди моря иноязычных книг
вдруг обнаруживался источник с русским текстом. Как приятно было при
изучении Южных Анд и Огненной Земли встретиться с сочинениями, написанными
об этих странах нашим горноколхидским Альбовым!
Оказалось, что можно даже заочно, и не посещая многих стран, понять,
запомнить и зрительно представлять себе существенные черты их облика.
А шел как раз 1939 год. Над миром нависла война. Прозвучали первые
выстрелы фашистов в Польше. О зарубежных поездках географу нечего было и
думать. В таких условиях "заочное страноведение" становилось важным, нужным
делом.
От краеведения к страноведению. От знания отдельных долин и хребтов,
каждой тропки в лесу, каждой даты в истории малого района - к изучению
огромных территорий.
Гитлеровское нападение на нашу страну застало нас в Геленджике, где мы
с Наташей руководили студенческой практикой и, изучая приморские низкогорья,
кое-чему доучивались сами. На упрощенных примерах гор у Геленджика было
видно, что мы все же недооценивали значения процессов древнего выравнивания,
которые предшествовали новейшему поднятию и расчленению гор.
Здесь-то мы и узнали о начале войны.
Грянул гром, и сразу стало не до выровненных поверхностей. Словно сама
природа почувствовала потрясение, переживаемое страной. Громко возроптало
Черное море, и даже в вечно спокойную Геленджикскую бухту юго-западный ветер
нагнал штормовые волны. Яростный прибой набрасывался на берега, грохотал
камнями и, словно тяжело всхлипывая, сцеживался сквозь них, чтобы обрушиться
на пляжи новыми и новыми нашествиями.
Всею грудью открыто Черноморское побережье разбушевавшейся стихии.
Неужели так же открыто оно и ударам врага? Ведь побережье - это граница и,
значит, линия фронта! Тогда и наши краснополянские высокогорья становятся
прифронтовыми районами.
Со злобной горечью вспоминаем демагогические прорицания
Смирнова-Чаткальского...
Практика в Геленджике была прервана. Мы вернулись в Москву к самому
началу воздушных налетов на столицу. Л дальше так пошла изламываться жизнь в
бурях событий военного времени, что ко дням вторжения фашистских армий на
Кавказ мы с Наташей работали совсем далеко от Кавказа - в горах Копет-Дага у
границы Ирана.
Копет-Даг дыбился безлесный, на огромных пространствах обнаженный. Вся
его анатомия как бы просвечивала на поверхности гор. Стойкие пласты
выступали как ребра, как связки сухожилий...
Все пути и причины препарировки стойких и податливых свит, все влияния
их наклонов на крутизну скатов, следы всех движений и вздрагиваний, которым
здесь и нынче подвержены недра, видны на скатах Копет-Дага, как в открытой
книге.
Силясь проникнуть взглядом под пышный полог краснополянских лесов, мы
могли лишь догадываться о некоторых причинах такого, а не иного формирования
рельефа. Обнаженно-костлявые склоны Копет-Дага сами рассказывали нам о
справедливости наших предположений. Теперь копетдагский "бинокль" прояснял
нам Кавказ.
Какие обширные плоскогорья вознесены к пригребневым высям у Копет-Дага!
Мы целыми километрами ездили тут по степным равнинам без дорог на грузовике.
Пшеничные нивы клонились под мотовила комбайнов... Но вот и край
плоскогорья. За бровкой страшный обрыв к ущельям, изгрызшим бока нагорья. На
их тенистых днищах - полосы леса, точнее - диких лесосадов. Как иначе
назвать лес из плодовых деревьев - яблонь, ореха, гранатника, оплетенных
диким же, но вкусным виноградом.
Что-то родное, горноколхидское, дышит на нас из этих лесистых лощин
Западного Копет-Дага,- чувствуем себя здесь, словно мы "у себя дома".
Ступенчатые плоскогорья этой горной страны еще полнее убедили нас, как
универсален закон возрастной многоярусности выровненных поверхностей. Эх,
теперь бы новыми глазами да на старый Кавказ!
Но именно в эти дни звучали тревожные сводки о боях на Волге и Кубани.
О многом узнавалось с болью, но то, что война коснулась нашего участка
Кавказа (в сводках стали упоминаться Майкоп, Псебай), наполняло душу
особенной горечью. Война пришла в краснополянские горы и пришла совсем не с
моря, а с севера.
Фашисты вошли в заповедник! Вскоре мы узнали, что они бросили в
высокогорья свои альпийские войска, что воткнули флаг со свастикой в вершину
Эльбруса, что вышли на некоторые перевалы Главного хребта и даже добрались
до Псху на южном склоне.
Лето 1944 года. Враг уже выбит из гор, откатился из Предкавказья. Как
пригодилось теперь географам знание заочного страноведения. Сколько
географических - уже совсем не по Кавказу - справок понадобилось победно
движущимся на запад фронтам.
С волнением и завистью читаю Наташины письма. Счастливая, она теперь
уже самостоятельно продолжает исследования Кавказа. Пишет, что из последнего
маршрута ей пришлось возвращаться на южный склон по долине Малой Лабы, что
было дико и горько видеть заповедный Лабенок, исковерканный следами недавних
боев, усыпанный ржавыми касками и патронами, обломками лыж и саперных лопат,
Киноварью пылали отдельные кусты кленов. Луга украсились оранжевыми
бокальчиками крокусов.
Один из вечеров застал нас у верхней границы леса, на лугах хребта
Алоус. В небольшом сарайчике - лагере заповедника - дымил очаг, над ним
кипело варево из лапши и мясных консервов. Вокруг царила священная тишина
ночи, лишь издали сопровождаемая легким и ровным гулом невесть где пенящихся
горных потоков.
И вдруг среди этой тишины совсем близко от лагеря раздался странный и
мощный звук, ближе всего напоминающий мычание, но мычание надрывное,
исступленное, с трубными раскатами в конце. Это был осенний рев оленя,
ежегодная брачная песнь самца.
Скорее на воздух, под звезды, в холод высокогорной ночи! Ну почему же
наступила эта тишина, почему но повторяется вновь и вновь страстный боевой
клич?
Минут через пять этот же голос прозвучал снова, А еще через четверть
часа один за другим заговорили и соседние хребты. Оказалось, что можно
опознавать исполнителей по голосам. Первый кричал словно по-бычьи. Среди
пяти остальных выделялись два, в их воплях было меньше мычания и больше
трубных оттенков бархатного мужского баса. И в первой долгой ноте клича и в
заключительных раскатах-рыданиях так удивительно сочеталась любовь с болью,
сила с неисцеленным страданием.
С Алоуса спустились в уже знакомую долину Уруштена - то есть прошли
диагональной тропой, связующей псеашхинский и аишхинский пути через
заповедник. Когда-то именно так двигался с Лабы на Псеашхо Мало-Лабинский
отряд генерала Граббе, первым из русских занявший поляну Кбаадэ.
Миновали Холодный лагерь, перевалы Псеашхо и Бзерпи.
Немного не доходя до Пихтовой поляны, расстались с лошадью. Володя с
Шурой и Георгиади ушли прямо в Красную Поляну, а мы с Наташей свернули с
гребня Псекохо влево по тропке, которой я в своем туристском прошлом даже не
замечал (теперь от наших глаз уже не скрывались никакие тропы). Мы пошли
косогором на давно уже манившую нас поляну под Когтем и пиком, возглавляющим
Бзерпинский цирк. Было бы правильно именовать эту вершину пиком Бзерпи.
Видна из Красной Поляны, выше Аибги (2482 метра), а до сих пор не имеет
твердого имени. Иногда ее называют "Псекохо", но это неверно. Псекохо -
только лесистый отрог массива Бзерпи.
Краснополянский фас массива Бзерпи, видный из Поляны правее и выше
лесного Псекохо, оставался последним белым пятнышком на нашем планшете (если
не считать непокоренных верховьев Лауры). Было даже что-то трогательное в
том, что напоследок у нас оказался недоизученным не какой-то дальний
неведомый угол, а участок гор, просматриваемый прямо с улиц поселка!
Тропа подвела нас к дикому и глубокому прямолинейному не то оврагу, не
то ущелью. Так выглядела рыжая рытвина, которая хорошо видна из Красной
Поляны и кажется такой невзрачной полоской. Для спуска в нее и подъема на ту
сторону по ее скатам прорублена тропка, местами головокружительная.
Близ этой рытвины еще на рубеже двух веков инженер Сергеев изучал
выходы железных руд. За это и речку, верховья которой лежат в рытвине,
называли Рудной *.
Даже самый этот овраг был бы достойной целью экскурсий краснополянских
туристов. А какая поляна открывается за перелеском! Овальное пятно светлой
зелени среди пихт - как давно хотелось мне побывать здесь! Жаль только, что
у этого луга такое прозаическое название - поляна Свинофермы... Вот и еще
один "рай", и еще одна поляна нам кажется лучшей из всех других...
Через Коготь (вблизи это внушительный утес) поднимаемся на вершину.
Мы на пике Бзерпи. Прощальный подарок Поляны: вершина с одним из лучших
кругозоров. Отсюда видны и самый поселок, и Чугуш, и Аишхи вплоть до
Кардывача, и далекое море, и главное - оба Псеашхо. Псеашхо! И Южный -
пирамида усеченная, и Сахарный - пирамида остроконечная - оба они только
отсюда видны во весь свой двухкилометровый рост, от врезавшегося в их
подошву глубокого ущелья Пслуха до припудренных новым снежком вершин!
Троговые долины обоих левых притоков - трассы наших путей - смотрят
устьевыми раструбами прямо на нас. Как на модели, хорошо видно, что это
висячие троги, подрезанные в устьях более глубоким рвом самого Пслуха.
* Впрочем, ее же зовут Сумасшедшей (тут не стесняются о многократным
повторением одних и тех же названий; сколько в заповеднике речек Холодных,
Безымянных, Туровых!). Придется называть ее Рудной-Сумасшедшей, чтобы не
путать с другими Рудными и другими Сумасшедшими.
Только отсюда раскрылась нам окончательно и история перехватов
Прауруштенских верховьев. Перед нами был не двойной перехват, как писал
Рейнгард, а даже тройной: на наших глазах самое изголовье Прауруштенской
долины перекусывает своими верховьями еще одна захватчица -
Рудная-Сумасшедшая!
Столько побеждено, столько познано! Теперь мы можем смотреть на горы и
о каждой вершине сказать: были, были, были - на той и на этой, вспоминать
друзей, детали восхождений, погоду, видимость, самочувствие. Нам стало легче
перечислить пики, на которых мы еще не побывали, чем называть покоренные. Но
это и хорошо, что остались непобежденные вершины - все еще нет чувства, что
краснополянские горы исчерпаны! Радостным открытиям и впредь не будет конца.
Вот непосещенные нами дальние Аибги и Турьи горы с Агепстой. А вот и пик
Сахарный Псеашхо - даже из самой Красной Поляны видна всегда зовущая в высь
вершина, на которой мы не были.
Перед возвращением ночуем на Пихтовой поляне, словно в глубоком круглом
колодце со стенками из высокоствольных пихт. Горы прощаются с нами шумом
далеких рек, голосами сов. Граница заповедника, вечный лес, который должен
быть сохранен навсегда,- полномочный представитель древней девственной
природы перед лицом последующих поколений.
„МНОГОЭТАЖНОСТЬ" ПРИРОДЫ
У самого хорошего студента перед экзаменом не хватает еще одного дня.
Мы не отказались бы и от месяца. Факультетская жизнь захлестнула зачетами,
практическими работами. Лекции о природе зарубежных стран расширяли наши
представления, знакомили нас с характеристиками больших территорий. Любой
предмет увлекал. Опомнились уже к весне. Пора было представлять кафедре
дипломные работы, а заповеднику - отчет о проведенных исследованиях.
Идем к своему руководителю - профессору Добрынину. Рассказываем о
виденном - слушает нас с интересом, но еще больше оживляется, когда мы
высказываем ему свои предположения о формировании подальпийских хребтов.
Словно мельком, он говорит:
- Надо еще подумать, нет ли тут следов древних циклов выравнивания.
Значит, и перед ним встает этот вопрос о первопричине удивительной
выровненности гребней многих хребтов?
Отчет, отчет! Мы писали его, захлебываясь, споря, вечерами, ночами. Из
вороха полевых записей, из этикеток к геологическим образцам, из измерений
карты и из покоряюще ярких воспоминаний складывались сотни страниц текста и
графических материалов. А бессонные ночи в темной комнате с красным фонарем!
Теперь мы владели сотнями фотографий с изображением любимых мест.
На студенческой научной конференции выступаю с докладом об итогах нашей
экспедиционной работы. Так волнуют умные, проницательные глаза
председательствующего - Отто Юльевича Шмидта - он следит оценивающим
взглядом: "А ну-ка, каковы вы будете, следующее поколение исследователей?"
Профессор Добрынин дает высокую оценку нашим работам, особо отмечает
самостоятельность в выработке методики. Александр Александрович Борзов даже
упомянул об открытии новых озер на Западном Кавказе университетскими
студентами в очередном номере "Землеведения". Журнал, в котором Евгения
Морозова впервые писала о Рице, сообщал и о наших находках!
Дипломные работы написаны. Сводный отчет отправляем в заповедник. Не
слишком ли он ученический? Нет, именно теперь, когда на проделанную работу
можно оглянуться как на пройденный этап, становится ясным: нам есть, что
сказать... Чем больше трудностей возникало перед нами, тем более пристально
изучали мы факты, тем полнее, в частности, приходили к выводу, что в
выравнивании подальпийских хребтов повинны не только ледники, но и целые
эпохи первоначального выравнивания древних складок и глыб будущего
Кавказа...
В процессе работы над отчетом я не раз задумывался над тем, что
привлекло меня к краснополянским горам? Только ли то, что они попались мне
первыми в жизни - вот и стали первой любовью, несравненной, неповторимой?
Да, этого не вычеркнешь. И я не переставал этому радоваться.
Природа Западного Кавказа - и живая и мертвая - редкая по насыщенности
красотами и по сложности причин и связей. Какое счастье, что именно она
досталась нам в наставницы: сколько трудностей заставила преодолеть, сколько
загадок разгадать...
Позже, став профессионалом-географом, я получил новое основание для
своей любви к горному Черноморью. Не только по ревности краелюба, а вполне
беспристрастно сличая Красную Поляну со множеством горных ландшафтов, я
понял, что нам действительно посчастливилось: мы оказались на земле с
природой самой богатой, самой сложной и насыщенной во всей нашей стране.
Горы - они вообще бесконечно красочнее равнин. Они объемнее, у них
огромное третье измерение - не только ширь и даль, но и высота, глубина. И
даже среди горных ландшафтов краснополянские уверенно претендуют на
первенство. Конечно, они не спорят с Памиром, с Тянь-Шанем и с Центральным
Кавказом за обладание рекордными высотами; немало гор превзойдут
причерноморские и по частным "показателям величия" - по грандиозности
размеров, по длине ледников, по высоте водопадов...
Но нет в Советском Союзе и не так много на всем земном шаре гор, где бы
на таком коротком расстоянии умещалось столько различных этажей ландшафта от
влажных субтропиков до ледяных высокогорий. Где ни подступают у нас к морю
горы - будь то Сихотэ-Алинь или Камчатка, Крым или Восточный Кавказ, то либо
самые горы ниже, либо природа их подножий скуднее и суровее причерноморской.
Краснополянские горы подступают к теплому морю - они напоены его влагой
и поэтому трижды обильны. Южная покатость Кавказа ограждена здесь от лютых
ветров Севера. Так было и в давние времена великих оледенений: здесь под
защитой уже тогда существовавших хребтов выживала, почти не скудея,
роскошная древняя флора. Ушли с гор ледники, и она расселилась, насколько
могла, по подножиям и нижним склонам гор, всюду, где ей хватало тепла и
влаги. Поэтому здесь так могучи леса, так буен и вечно зелен колхидский
подлесок, так сочно а пышно высокотравье.
Мы знаем, что рельеф горного Черноморья формировался в ходе
геологически недавних прерывистых поднятий обширной складчатой области. Не
раз начинали громоздиться на месте Кавказа горы, но силы размыва успевали
разрушать, сглаживать неровности, и будущий Кавказ превращался в холмистую
равнину с отдельными недоразрушенными кряжами.
Тогда-то настало новейшее сводовое воздымание горной страны. Оно
проходило пульсируя, рывками. Участки выровненных плоскогорий изгибались и
кренились, взламывались и торосились. Оживали плоскости древних разломов,
вдоль которых вновь начинали двигаться одни относительно других горные
глыбы. Медленные вздохи земной коры сопровождались сотнями кратковременных,
но разрушительных землетрясений. На приподнятые участки набрасывалась
разбуженная движением эрозия: на всех участках русел, ставших круче, размыв
шел интенсивнее. Он то подчинялся древнему рисунку гидросети на плоскогорье,
то менял свои направления сообразно различиям в стойкости горных пород.
Сколько было вздохов, рывков и периодов покоя, столько речных террас
возникло в долинах. А от старых равнин, от плоскогорий, вознесенных на
большие высоты, остались лишь обрывки на гребнях более высоких хребтов.
Самый древний рельеф - в осевых, наиболее поднятых зонах Кавказа. Здесь
почти не уцелели фрагменты былых равнин, и только одновысотность обширных
гребней Аибги и Аишха, Ассары и Алоуса напоминает о том, что тут на высоты
2500-3000 метров была перемещена некогда единая полоса плоскогорий.
Вначале были незначительно подняты одни осевые полосы будущих гор. Но
уже следующее поднятие, вознося их дальше вверх, увлекло за собою и
находившиеся у их подножий более молодые равнины. Вдоль обоих склонов осевой
группы хребтов возникли полосы предгорий с обрывками древних равнин па вновь
образовавшихся гребнях. И так несколько раз...
Возрастная многоярусность рельефа... Как постепенно, как долго
подходили мы к пониманию механизма ее возникновения! Теперь мы понимали, что
это основной закон образования рельефа гор. Более того, мы ощутили ее как
непременный элемент другого великого закона горной природы - закона ее
высотной зональности.
Высотная зональность - многоярусность, многоэтажность ландшафта. О том,
что в горах холоднее, чем у подножий, знали, вероятно, и первобытные люди.
Но лишь мудрый Гумбольдт понял высотную зональность природы как один из
законов, как выражение влияний климата на органический мир. Однако, понимая
этажность живой природы, Гумбольдт еще не распознал влияний климата на
рельеф и на верхнюю "пленку" земной коры. Нужно было геологу Докучаеву
взяться за изучение этой пленки - почвенного слоя, чтобы понять, как сложны
связи почв не только с породившей их геологической "матерью" - материнской
породой, но и с климатом, водами, органическим миром и человеком.
Почвы оказались удивительным зеркалом, отражающим все особенности, все
стороны природы. Облик почв менялся с севера к югу и от подножий к гребням
гор. Существовала как широтная, так и высотная почвенная зональность. Так
Докучаевым было открыто еще одно звено в Гумбольдтовой схеме высотной
зональности, звено, переходное от живой к "мертвой" природе. Звено это -
почвы.
Но ведь закону этажности подчинен и рельеф. Верхние горные склоны
Кавказа имели не только альпийский климат, но и альпийскую пластику с
ледниками, снегами, свежими цирками, с четко иззубренными гребнями и острыми
пирамидами карлингов. Ниже располагался целый этаж рельефа, недавно
освободившийся от древних ледников - тут были еще свежи ледниковые формы,
сферичны цирки, крутосклонны гребни. Еще ниже распознавался ярус, где
ледники исчезли много раньше - тут чаши цирков уже пострадали от оврагов, в
подножиях обрывов скопились осыпи, чаши ледниковых амфитеатров стали похожи
на конические воронки... Наконец, внизу располагались уровни, не испытавшие
древнего оледенения, а ярус подножий окаймлялся полосой наносных шлейфов.
Эта схема, усвоенная нами еще из лекций профессора Щукина, существенно
расширяла гумбольдтовско-докучаевское учение о высотной зональности
ландшафта. Но все ли обнято и ею?
Существует еще одна многоярусность - возрастная многоэтажность гор.
Древний рельеф вершин, склоны, вырезанные из рельефов среднего возраста, а в
предгорьях - полосы наиболее юного рельефа гор. Это тоже неотъемлемая часть
высотной зональности. Привлекательная идея, которую стоит развить в масштабе
всего Кавказа, всех гор мира, в масштабе землеведения. А воздушные массы, их
нередкая многослойность, многоярусность (а не просто похолодание с высотой!)
-разве это тоже не одна из причин высотнозональных различий в природе?
Готовясь к государственным экзаменам, получаю повестку... к следователю
прокуратуры! Мои услуги понадобились для экспертизы по неожиданному
краснополянскому делу.
Весной 1939 года в газетах промелькнула заметка о гибели трех
альпинистов. Студенты в дни зимних каникул пересекали наш заповедник.
Заблудившись в пути, трое погибли от мороза и голода, а четвертый, самый
юный из них, Гриша Шабсин, дополз до Пслухской караулки и спасся.
Встречаюсь с вернувшимся в Москву Гришей и выслушиваю страшную повесть
о гибели его спутников - старшекурсников, опытных туристов,
спортсменов-богатырей...
Путешественников подвел хитрый рельеф Псеашхинской долины с ее
перехватами. Туристы успешно преодолели на лыжах весь главный маршрут -
прошли и Аспидный, и жуткую в зимнее время лавинную щель Уруштена, и
Холодный лагерь. Они могли уже считать себя победителями, но не знали
одного: запрета сворачивать в долины Дзитаку и Пслуха. Об этом им не сказал
ни один консультант при отправке в поход.
По рассказу Гриши воссоздаю шаг за шагом цепочку их злоключений. Одна
ошибка - свернули в безвыходную Озерную долину Дзитаку, к первому по ходу и
ложно заманчивому низкому перевалу через главный водораздел. Измучились при
безнадежных поисках спуска. Здесь их присыпало лавиной. Уцелели, но
потратили уйму сил и времени на самооткапывание. Деморализованные неудачей,
вернулись к Уруштену, прошли перевал Псеашхо. Увидев долину Пслуха, поняли,
что это южный склон. Но ведь им никто не сказал, что надо идти к Бзерпи и
переваливать к Псекохо гораздо левее Бзерпинского карниза, зимой, конечно,
неприступного.
Студенты свернули по Пслуху - по ущелью с кручами и завалами, их еще не
раз засыпали небольшие лавины. Остатками пищи старшие подкармливали юного
друга - первокурсника. Гриша с содроганием вспоминает, как все они бредили
теплом и едой. Начались коллективные галлюцинации - мерещился старичок
наблюдатель, бравшийся вывести их к жилью, а выводивший к обрывам и
исчезавший. Один за другим отставали коченевшие спутники. Гриша полз в
одиночку. В нескольких сотнях метров от караулки его облаяла собака. Умный
пес побежал за помощью и привел к замерзавшему юноше взволнованного
наблюдателя. Тот бросился к остальным - люди находились всего в двух-трех
километрах от кордона, но были уже мертвы.
В дни экзаменов выступаю в суде в роли эксперта-краеведа. Бюрократы,
пославшие людей на верную смерть, в неподготовленные рекордистские походы,
старались валить вину на самих погибших. Они утверждали, что ни в каких
консультациях лыжники не нуждались, и вообще - подумаешь, погибать на высоте
одна-две тысячи метров, когда альпинисты лазят по шеститьтсячникам и то
остаются живы...
Громкий процесс "О гибели трех альпинистов" показал недопустимость
легкомысленного отношения к природе, вредность слепой погони за однобокими
спортивно-туристскими достижениями. Ведь трудности природы всюду свои, и
только разумная краеведческая основа, географическое изучение маршрутов
помогут безаварийно ставить рекорды и преодолевать труднейшие трассы в любые
сезоны.
Экспертиза в суде - это был тоже своего рода государственный экзамен
практической полезности краеведческих знаний.
Университет окончен, впереди необъятная жизнь - мы уверенно глядим на
ее безбрежные дали, словно смотрим на целый мир со своих вершин над Красной
Поляной.
Если б мне когда-то сказали, Как доступны быть могут дали, Что
ступнями, сердцем измерил, Я б, наверное, не поверил...
Жизнь покатилась быстро и по совсем неожиданным путям. Мне поручили
преподавание географии в университете. Но какой! Географии зарубежных стран,
стран, в которых я еще не бывал и о которых располагал лишь заочными,
книжными представлениями.
Неожиданно и тут большую помощь оказали краснополянские горы. Они и при
познавании остального мира служили эталоном для сравнений, облегчали
запоминание цифр л фактов.
Размеры ли территории - "как заповедник", характер ли растительности -
"высотная зональность Лазистана в Турции аналогична краснополянской", а в
других местах - "смещена на столько-то метров вверх". Высота знаменитой
поэтической горы Парнас в Греции - 2459 метров - это почти метр в метр
навсегда памятная высота Аибги.
Буковые леса краснополянских гор - можно ли забыть эти пепельно-серые
колоннады? Теперь столь же реальными для меня становились сходные леса
Карпат и Японии, Чили и Новой Зеландии.
Весь мир, рассматриваемый через "краснополянский бинокль", приближался,
делался ощутимым.
Я утонул в иностранной литературе, ломясь со словарем через сложные
тексты, подчас на едва знакомых языках. А иногда среди моря иноязычных книг
вдруг обнаруживался источник с русским текстом. Как приятно было при
изучении Южных Анд и Огненной Земли встретиться с сочинениями, написанными
об этих странах нашим горноколхидским Альбовым!
Оказалось, что можно даже заочно, и не посещая многих стран, понять,
запомнить и зрительно представлять себе существенные черты их облика.
А шел как раз 1939 год. Над миром нависла война. Прозвучали первые
выстрелы фашистов в Польше. О зарубежных поездках географу нечего было и
думать. В таких условиях "заочное страноведение" становилось важным, нужным
делом.
От краеведения к страноведению. От знания отдельных долин и хребтов,
каждой тропки в лесу, каждой даты в истории малого района - к изучению
огромных территорий.
Гитлеровское нападение на нашу страну застало нас в Геленджике, где мы
с Наташей руководили студенческой практикой и, изучая приморские низкогорья,
кое-чему доучивались сами. На упрощенных примерах гор у Геленджика было
видно, что мы все же недооценивали значения процессов древнего выравнивания,
которые предшествовали новейшему поднятию и расчленению гор.
Здесь-то мы и узнали о начале войны.
Грянул гром, и сразу стало не до выровненных поверхностей. Словно сама
природа почувствовала потрясение, переживаемое страной. Громко возроптало
Черное море, и даже в вечно спокойную Геленджикскую бухту юго-западный ветер
нагнал штормовые волны. Яростный прибой набрасывался на берега, грохотал
камнями и, словно тяжело всхлипывая, сцеживался сквозь них, чтобы обрушиться
на пляжи новыми и новыми нашествиями.
Всею грудью открыто Черноморское побережье разбушевавшейся стихии.
Неужели так же открыто оно и ударам врага? Ведь побережье - это граница и,
значит, линия фронта! Тогда и наши краснополянские высокогорья становятся
прифронтовыми районами.
Со злобной горечью вспоминаем демагогические прорицания
Смирнова-Чаткальского...
Практика в Геленджике была прервана. Мы вернулись в Москву к самому
началу воздушных налетов на столицу. Л дальше так пошла изламываться жизнь в
бурях событий военного времени, что ко дням вторжения фашистских армий на
Кавказ мы с Наташей работали совсем далеко от Кавказа - в горах Копет-Дага у
границы Ирана.
Копет-Даг дыбился безлесный, на огромных пространствах обнаженный. Вся
его анатомия как бы просвечивала на поверхности гор. Стойкие пласты
выступали как ребра, как связки сухожилий...
Все пути и причины препарировки стойких и податливых свит, все влияния
их наклонов на крутизну скатов, следы всех движений и вздрагиваний, которым
здесь и нынче подвержены недра, видны на скатах Копет-Дага, как в открытой
книге.
Силясь проникнуть взглядом под пышный полог краснополянских лесов, мы
могли лишь догадываться о некоторых причинах такого, а не иного формирования
рельефа. Обнаженно-костлявые склоны Копет-Дага сами рассказывали нам о
справедливости наших предположений. Теперь копетдагский "бинокль" прояснял
нам Кавказ.
Какие обширные плоскогорья вознесены к пригребневым высям у Копет-Дага!
Мы целыми километрами ездили тут по степным равнинам без дорог на грузовике.
Пшеничные нивы клонились под мотовила комбайнов... Но вот и край
плоскогорья. За бровкой страшный обрыв к ущельям, изгрызшим бока нагорья. На
их тенистых днищах - полосы леса, точнее - диких лесосадов. Как иначе
назвать лес из плодовых деревьев - яблонь, ореха, гранатника, оплетенных
диким же, но вкусным виноградом.
Что-то родное, горноколхидское, дышит на нас из этих лесистых лощин
Западного Копет-Дага,- чувствуем себя здесь, словно мы "у себя дома".
Ступенчатые плоскогорья этой горной страны еще полнее убедили нас, как
универсален закон возрастной многоярусности выровненных поверхностей. Эх,
теперь бы новыми глазами да на старый Кавказ!
Но именно в эти дни звучали тревожные сводки о боях на Волге и Кубани.
О многом узнавалось с болью, но то, что война коснулась нашего участка
Кавказа (в сводках стали упоминаться Майкоп, Псебай), наполняло душу
особенной горечью. Война пришла в краснополянские горы и пришла совсем не с
моря, а с севера.
Фашисты вошли в заповедник! Вскоре мы узнали, что они бросили в
высокогорья свои альпийские войска, что воткнули флаг со свастикой в вершину
Эльбруса, что вышли на некоторые перевалы Главного хребта и даже добрались
до Псху на южном склоне.
Лето 1944 года. Враг уже выбит из гор, откатился из Предкавказья. Как
пригодилось теперь географам знание заочного страноведения. Сколько
географических - уже совсем не по Кавказу - справок понадобилось победно
движущимся на запад фронтам.
С волнением и завистью читаю Наташины письма. Счастливая, она теперь
уже самостоятельно продолжает исследования Кавказа. Пишет, что из последнего
маршрута ей пришлось возвращаться на южный склон по долине Малой Лабы, что
было дико и горько видеть заповедный Лабенок, исковерканный следами недавних
боев, усыпанный ржавыми касками и патронами, обломками лыж и саперных лопат,