Ефремов Ю.К.. Тропами горного Черноморья

трасса рушащихся с Пшегишхвы лавин. А сама Пшегишхва посылает к озеру слева
свою последнюю осыпь. Этот откос отделен от остальных поросшей пихтами
гривой. Хороший ориентир - по такому признаку можно и другим рассказать, как
отыскивать Малую Рицу.
Из воды косо торчат упавшие стволы. Они видны и сквозь прозрачную воду,
но в ней выглядят более пологими, словно они надломлены о поверхность озера.
Впрочем, физики скажут точнее и не менее образно: не надломлены, а
преломлены водою.
Играющей рыбы не видно, но озеро полно жизни. Застыли в воде с
распластанными лапами комичные тритоны. Точно конькобежцы, рыщут по немому
зеркалу тонконогие насекомые - водомерки.
На берегах неразбериха - древолом из отмерших стволов. На окружающих
скалах и деревьях пояски тины и грязи - следы еще более высоких стояний воды
в озере. Тогда-то и оседает вся масса леса, упавшего в воду и ветром
пригоняемого к берегам.
Вдоль берегов, как и на Большой Рице, далеко не пройдешь, по скалам
можно только карабкаться. Иногда они прямо отвесами обрываются в воду.
Минуты, часы упоительного отдыха. Не снится ли это?
Теперь у нас есть наше озеро, наше чудо. Насколько ближе становится и
человек, который разделяет с тобою радость такой находки. Пройдут
десятилетия, по-разному сложатся судьбы двух людей, изменившимися,
постаревшими встретятся они когда-нибудь, во многом разойдутся их интересы.
Но одно только воспоминание об этом голубом оке гор, о его сиянии заставит
помолодеть и постаревшие души. Найти такое озеро достаточно раз в жизни. И
уже этого на многие годы будет довольно для счастья.
Какие добрые силы вели нас в обратный путь? Мы уверенно находили
дорогу, опознавали собственные следы, камни, коряги, знакомые статуи леших.
Какое-то чувство подсказывает - отсюда надо идти левее, иначе
спустишься к Юпшаре. Крутой склон влево, за ним уже чувствуется молчание
Рицы, теперь надо говорить - Большой Рицы.
Выходим как раз к тому месту, от которого бросили тропу и углубились в
лес. Что это? Способность ориентироваться? Но я до сих пор считал, что
заблужусь в лесу скорее многих других. Нет, теперь все острее становится
новое, "шестое" чувство - внутренний компас географа, возникшее вместе с
заботами о выборе и запоминании путей, результат штурманской ответственности
при вождении людей по горам...
Вот и завал из бревен в истоке Юпшары. Большая Рица по сравнению с
Малой кажется подчеркнуто зеленой, земной. В Малой Рице было так много неба!
Николай Васильевич поздравляет нас с удачей. Уже в лодке успеваю ему
рассказать все приметы пути к озеру, рекомендую сходить самому (конечно, с
попутчиками) и посылать туда более ходких туристов.
Наутро тепло прощаемся с Новопокровскими. Идем ландышевыми полянами ко
входу в Юпшарское ущелье, берем на пятьсот метров вверх без троп по дальней
Сосновой роще, ломимся через кусты и лианы. Час, два, три...
Впереди застучали топоры дранщиков. Рабочие уже от Диго слышали, что мы
правильно выбрали путь к Рице. Раза три повторяли они тот же вопрос, что и
Диго:
- Как ты знаешь, где надо ходить?
Какая высокая похвала - одобрение самих горцев! Не начинаю ли я и сам
чувствовать себя горцем, словно родился и вырос в этих горах? Прожил
почему-то часть жизни вне гор, в городах, а теперь просто вернулся на
родину?

СЕСТРА КРАСНОЙ ПОЛЯНЫ

Энгель прежний, деятельный, вдохновенно читающий лекции. Рад пополнению
штата. Вскоре и я чувствую, насколько мне стало легче с появлением Жени на
базе. Она быстро освоила краеведческий материал и оказалась чудесным
лектором, словно давным-давно знала и любила Поляну. Прошла со мною главные
тропы. На Псеашхо мы с ней ходили и вовсе по новой дороге - через Пслухский
нарзан, вверх по Пслуху и с подъемом к Бзерпи через Коготь, хорошо видный из
Красной Поляны. На разведку ближних маршрутов тратили вечера и ранние
утренние часы...
В один из августовских дней получаю сообщение о том, что я зачислен на
географический факультет. Хорошо, что могу оставить Энгеля с надежным
заместителем.
К сентябрю мне надо быть в Москве. Решаю и возвращение из Поляны
использовать для поисков нового маршрута. В компании с инженером Лукьяновым,
много лет отдыхавшим в Поляне, выходим через Аибгу в Аибгу (селение в долине
Псоу - тезка горы), чтобы пройти к морю навстречу былому пути Шатиловского
отряда.
От перевальчика с крепостью над Греческим мостиком спуск к речке Бзе и
долгий подъем лесами с неприятными блужданиями на тупиковых тропах по
заброшенным драночным разработкам.
С перевала от Мзымты к Псоу почти нет панорам, одно только ощущение
высоты и огромности воздушного пространства под ногами. Тропа косогором над
глубокой долиной шумной Безыменки - притока Псоу. Справа сквозь зелень
светятся ярко-красные скалы Ахюмюэ (жители Аибги зовут эту гору просто
Красная скала). На спуске чудесное место, выход с затененного склона на
солнечный водораздел. У ног долина Псоу, как бассейн, до краев полный
голубоватым воздухом, чуть сизым от лучистой пыльцы и столбов света. И среди
щедрой зелени садов россыпь игрушечно уютных белых домиков Аибги...
К ним крутой спуск по скользящему вместе с нами пестрому ковру опавших
листьев - невозможно остановиться, замедлить шаг...
Куда уйти от чувства, что мы пришли домой, словно в свою Поляну, в уют,
отдых, мир? И понятно, ведь Аибгинская поляна - это сестра Красной Поляны,
как Псоу младшая сестра Мзымты. Такое же расширение у заметного, но плавного
поворота долины. Такая же группа красивых пирамид на востоке, только вместо
краснополянского Псеашхо здесь высятся крутоверхие зубчатые Турьи горы. А
ближние хребты монотоннее краснополянских - они еще круче и поэтому видны
только их лесистые низы. Лишь на юге едва высовывает двуглавую вершину
сутулый и невзрачный отсюда Ахаг.
Как высоко приподнято селение Аибга над дном долины! Если даже Красная
Поляна, лежащая всего на десятки метров выше вод Мзымты, выглядит гордо
возвышенной, не сдавленной горами, то с чем сравнить "полет" ее аибгинской
сестры? Село раскинулось на привольных террасах на двести и даже на триста
метров над руслом Псоу.
Аибгу украшают большие кудрявые деревья ростом с высокие липы. Даже
близ Красной Поляны мы не видали таких мощных старочеркесских черешен и
груш. Дымят сушилки - низкие "избушки на курьих ножках", без окон, без
дверей. От них тянет горьковатым ароматом сушеных фруктов.
Повстречавшийся колхозник - Емельян Платонович Нарожный - рассказал
немало интересного о поселке.
- Родители переехали сюда, когда еще маленький был. Дороги не было,
тропами шли. До того на поляне жило пять семей эстонцев, а еще раньше
русский солдат Бондаренко - тот здесь еще с горцами воевал.
- Бывают ли у вас автомашины?
- Та заскочило две штуки.
- Только две? Когда же?
- Одна в гражданскую войну, другая года четыре назад.
Какая глушь совсем вблизи от популярных курортов! А климат, воздух,
река тут так же хороши, как и в Красной Поляне. Сады даже лучше
краснополянских...
Но Красную ли Поляну видим мы, словно совершая полувековую экскурсию
назад на машине времени? Поляну до строительства шоссе, до дворцовой и
курортной славы...
"Нарожный рассказывает о пути отсюда на Рицу через перевалы Озерцо и
Камыши, о дальних Аибгах, которые здесь носят совсем русские названия -
Каменный столб, Лысая гора, Зеленый клин. Даже Псоу Нарожный произносит и
склоняет по-русски - Псова, по Псове.
А как мы обрадовались, когда узнали, что Нарожный был участником
обороны туннеля в ущелье Ахцу от банды Фостикова в 1920 году!
- Нашелся на Кепше предатель - эх, позабыл я фамилию, ну он такой, что
свою мельницу имел. Он и обвел часть конницы хребтом в обход туннелю. Как
увидели мы белых с тылу, так сразу, кто решился, в воду прыгать стали. В
речку.
- И вы прыгнули?
- Прыгнул, потому и живу. Кто не прыгал, тех постреляли.
- А говорили, что спасся только Гусев...
- Так тот Гусев выше туннеля уже из-под сабли прыгал, а мы раньше,
командир взвода Заикин со мной. Прыгали и еще, да поубивались. А мы за
кусты, за камни позацеплялись, ну и живые остались...
Вот она, живая, олицетворенная история!
- А кто строил к вам дорогу и когда это было?
- Трассу намечал инженер Константинов, тот же, что и краснополянскую
строил. А прокладывать начали в седьмом году, года за четыре сделали. С
одиннадцатого года на колесах ездим. Переселенческое управление строило -
инженер Окулич.
Вспоминаю, что комиссия ученых, в состав которой входили знаменитый
климатолог Воейков, курортолог Пастернацкий и горный инженер Сергеев, та
самая, которая в 1898 году посетила Красную Поляну и дала ей блестящую
рекомендацию как горноклиматической станции, побывала тогда и на Аибгинской
поляне. "Младшая сестра" тоже заслужила у них превосходный отзыв. Но о
красоте дороги по Псоу они не написали ни слова. Поэтому, идя из Аибги к
морю, я ожидал увидеть нечто более скромное по сравнению с краснополянским
шоссе...
Первые же километры старого запущенного пути ошеломили меня. Сразу за
поселком начались переходы через боковые ущелья - дикие карстовые трущобы с
многоступенчатыми водопадами, с головокружительными пропастями. Дорога
проложена балконом над двухсотметровыми кручами. Оказалось, что ущелье Псоу
может кое в чем и поспорить с Ахцу. Более того, живописные скальные участки
сосредоточены тут не на трех-четырех, а на целых пятнадцати километрах. В
Ахцу невелики отвесы внизу и грандиозны над вами, а на Псоу дорога
прорублена почти в верхней части обрывов. Над головой нависает всего
несколько десятков метров скал. Встречаются полутуннели, типа дарьяльских
"Пронеси господи".
О красоте пути в Аибгу надо писать, звать сюда толпы людей, не знающих,
какие чудеса существуют рядом с курортами. Ущелье-песня, сказка - как его
еще определить...
*
В Адлере прощаюсь с Лукьяновым. Пройден не только новый маршрут.
Окончен большой и важный этап жизни - я еду учиться. Но я еще вернусь в эти
горы. Уезжаю с чувством незаконченности дела. Как много долгов остается за
мною! На скольких вершинах я не побывал. На Чугуше и Ассаре, на обоих
Псеашхо, на Аишхах... У меня еще не пройден главный маршрут заповедника. Не
рано ли я стал считать себя настоящим краеведом этих мест?
Десятки вершин, перевалов, троп зовут, манят меня обратно в Поляну. Но
и то, что я ее временно покинул,- правильно. Я вернусь, вооруженный
знаниями, новым зрением.
А может быть, увлечет и что-то совсем иное? Памир, Байкал, Камчатка...
Начинается новая жизнь. Какое место займут в пей горы над Красной
Поляной?

БУДУЩИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ

Помню, мне тогда казалось, Что трепещущую душу Проношу я, как ребенка С
удивленными глазами, Через льды, луга и скалы, Сквозь пихтарник
заповедный...

СКВОЗЬ ЗАПОВЕДНИК

УЧЕНИЕ О РЕЛЬЕФЕ

В СТАРИННОМ здании Московского университета ютился географический
факультет. Начались лекции, и первые же из них, прочитанные профессором
Щукиным, сделали этого отнюдь не красноречивого человека на долгое время
властителем моих дум. Его курс назывался геоморфология. Это было учение о
рельефе, не просто о застывших формах поверхности, а о происхождении, о
жизни рельефа, короче говоря, об исторически развивающемся рельефе. Что в ту
пору могло быть для меня более привлекательным? Ведь я уже столько раз сам
становился в тупик перед необычайностью скульптуры и архитектуры лика Земли?
Я удивлялся, что многие из моих новых коллег слушают эти лекции без
увлечения. Вот Иван Семенович
рассказывает об "исполиновых котлах" - так называются ямы под
водопадами, выдолбленные в русле низвергающейся струей воды. Со скукой
записывает эти слова девушка, не видавшая в жизни ни одного водопада. А для
меня это кровное, пережитое: именно в такой исполинов котел упал при мне
турист у водопада Ачипсе. Не будь этого котла - он разбился бы.
А отступание водопадов и овражных отвершков вспять к верховьям? Водопад
сгрызает и заставляет отодвигаться назад тот самый уступ, с которого вода
низвергается. Получается пятящаяся эрозия.
Мы узнали о великих силах размыва, сдувания, стирания неровностей, о
силах, которые стремятся сгладить и превратить земную поверхность в равнину.
И о встречных, изнутри рожденных силах земной коры, противостоящих этому
размыву, взламывающих, коробящих земную поверхность, заставляющих
тороситься, крениться отдельные глыбы.
Покорные этим силам, воздымаются, словно при вздохе, или погружаются,
как при выдохе, груди целых материков...
Перед умственным взором возникала стройная картина процессов, способных
громоздить и разрушать, лепить и вырезать рельеф.
Лекции о ледниковых формах поверхности были особенно радующим
откровением. Все виденное и непонятное на ледниках Псеашхо получало
определения. Еще так недавно мне казалась необъяснимым дивом красота
высокогорных цирков Ачишхо и Аибги - правильность их чашевидных форм,
многоярусное и смежное расположение целых рядов кресловин. А из объяснений
профессора Щукина вытекало, что эти чаши - закономернейший результат
воздействия оледенений.
Любой ледник, залегший в выемке на склоне горы, неумолимо стремится
превратить ее именно в цирк. Но он не выпахивает и не выкапывает ее - ведь
это не экскаватор. Ледник огладил, отшлифовал лишь дно впадины. А кто же
объел, обтесал отвесные стены цирка?
Виновник известен. Это... климат. Да, приледниковый климат с его
температурами, то и дело переходящими через ноль градусов. Раз такие
переходы часты - значит, и в трещинах, пронизывающих скалы, столь же часто
то замерзает, то оттаивает вода. Она размораживает, раздвигает трещины, и,
таким образом, к обычному выветриванию склонов присоединяется еще и морозное
выветривание.
В щелях между ледником и стенами цирка морозное выветривание особенно
интенсивно разъедает склоны гор как бы подкапывая их. Подточенные участки
скал рушатся, из них потом образуются морены. А самый склон, подкапываемый
снизу, становится с каждым обвалом все круче, пока не превращается в отвес.
В дальнейшем задние и боковые стены, окружающие ледник, расступаются все
шире, но продолжают оставаться отвесными.
Все это было про ледники. Для Псеашхо такой удивительный механизм
подкопа под гребни гор - сущая правда. Но на Аибге нет ледников, а снежники
в середине лета стаивают. Почему же так правильно кресловидны, словно
архитектором построены, цирки Аибги? В науке и на это уже известен ответ.
Оледенение здесь существовало прежде. Цирки - его следы, свидетели былого,
древнего оледенения, свирепствовавшего здесь, вероятно, в ту же пору, когда
и на равнине Севера лежал великий материковый ледник...
Конечно, это наука не простая. Возможно, что и только что приведенное
объяснение образования цирков кого-то отпугнет ученостью. Но я слушал лекцию
о цирках, как поэму: мне становилось ясно, почему они как бы подвешены на
определенной высоте в виде балконов в верховьях каждой долины на былом
уровне снеговой границы - это цирки моей Аибги; почему бывают сгруппированы
в лестницы (их ступени отмечают не только выходы стойких пород на дне долин,
но и этапы поднятия снеговой границы при потеплении и отступании ледников) -
это о водопадных ступенях в верховьях Ачипсе.
Теперь я знал, что встречу цирки и на многих других хребтах,
превышающих 2000 метров - уровень, выше которого наверняка действовало
древнее оледенение.
Цирки не только "живут", но способны и отмирать. Изменится, потеплеет
климат, поднимется снеговая граница, сократятся или исчезнут ледники и
снежники, некому будет больше "подметать" и удалять щебень, и тогда цирки
будут засыпаны осыпями: из сферических чаш они постепенно превратятся в
конические воронки, а дно этих водосборных воронок изроют своими ветвящимися
верховьями ручьи. Ведь и это я видел в Первом цирке Аибги, а над причинами
не задумывался...
Нас научили читать, как в книгах, в обрезах горных пород (теперь
пришлось выражаться геологически - в обнажениях) историю формирования гор.
Незыблемые, казалось мне, хребты вдруг утратили свою извечность, как бы
зашатались, оказались построенными из глинистых пластов, настланных друг на
друга, как скатерти, из мергельных и песчаниковых плит, из крошащегося
ракушечного известняка, из окаменевших скелетов невесть когда живших
организмов. Грандиозные памятники, гробницы миллиардов некогда кишевших
жизней... И невольно возникала мысль: неужели и мои краснополянские святыни
- дворцы, замки, крепости, мои Псеашхо и Аибги тоже окажутся лишь
обкусанными ломтями, фрагментами древних кладбищ, нагромождениями
окаменевших скорлуп?
Сначала мне показалось, что с утратой мнимой незыблемости горы потеряли
и часть своего величия. Шаткие, невечные, переменные... Никакие не алтари,
не троны. Вершины - это всего лишь недоеденные речной эрозией огрызки
существовавших ранее плоскогорий. Самая величавая скала - объедок, руина.
Мысль работала и дальше. Хорошо, вершины - остатки, выкроенные размывом
из исходных плоскогорий, то есть из чего-то еще более величественного. А это
нечто большее само как-то произошло. Значит, плоскогорья были некими силами
подняты на такую высоту, что из них при разрушении могли получиться вершины.
А до того, как подняться, плоскогорья были выровнены размывом; еще ранее
недра их были смяты в складки, а до складчатости построены из напластований,
отложенных в море. Отсюда еще один вывод: до смятия и поднятия каждый из
этих пластов был некогда морским дном...
Можно ли, хотя бы в самой общей форме, обнять все это? Пытаюсь, и в
мыслях встает картина еще большего величия. Величия исполинских размеров,
непомерных масштабов, бездонных сроков.

УЧЕНИЕ О ЛАНДШАФТЕ

Молодых университетских географов обучали не только истории рельефа.
Вся природа, совокупность всех ее отдельных сторон - климата, вод, недр,
почв, жизни, все
перекрестные многострунные связи между ними, создавшие ландшафт Земли и
любого участка ее поверхности, раскрывались перед студентами. Было время,
когда география казалась мне большой адресной книгой, отвечавшей на вопросы,
где что находится, помогавшей ориентироваться в пространстве. Теперь же
оказывалось, что география была не только описательной наукой. Она вырастала
во всеобъемлющий свод знаний обо всей приповерхностной ландшафтной сфере
Земли.
Как созвучно это было всем моим кавказским впечатлениям и
представлениям! И как хорошо, что понятие ландшафт значило не только то же,
что и пейзаж, как мне казалось прежде, обнимало собою не только внешний вид
местности, а и все, что не видно, но познано. Горно-черноморский,
краснополянский ландшафт конечно включал в себя видимый облик Псеашхо, Аибги
и Ачишхо с их снежниками, лугами и лесами. Но теперь я знал, что в состав
ландшафта входят и недра этих гор, вздыбленные по еще неведомым мне
надвигам; что в ландшафте запечатлелись и воздействия древних оледенений -
то леденящие, то шлифующие, и смены горно-долинных ветров, и сложные связи
рельефа с растительностью, и еще многое другое. Более того, ландшафт отныне
переставал для нас быть чем-то только сегодняшним, современным: он жил,
развивался, рос, за ним стояла, по его чертам читалась и в нем же многое
объясняла история. География обогащалась познанием прошлого, дополнялась
палеогеографией.
Профессор Мазарович приоткрыл нам на своих лекциях необозримые тайны
былого - историческую геологию. Эта наука оказалась совсем не хаотическим
нагромождением ярусов, эр и ихтиозавров, как представлялось раньше. Перед
нами раскрылась изумительная эпопея жизни Земли со своими ритмами, этапами
расцветов и захирений. Это была летопись чередования периодов покоя и
периодов потрясений, трагедий, и вместе с тем летопись неуклонного
усложнения, обогащения, прогресса жизни.
...Качались в своих глубоких океанских "ваннах", а иногда
выплескивались за их пределы на соседние равнины целые моря и океаны;
прогибались, одновременно заполняясь наносами, впадины; торосились, как
льдины, сминались и дробились геологические напластования; дыбылись горные
страны, неся на своих поверхностях шрамы, зарубки и следы уровней древних
равнин. Плодились диковинные чудовища, словно природа экспериментировала,
что можно создать еще хитрее, еще умнее приспособленное к внешним условиям.
Но тысячи опытов оказались неудачными - в результате в морях и на суше
вымирали целые флоры и фауны...
Обо всем этом Мазарович говорил патетически красочно, находя слова,
достойные величия описываемых событий.
Больше всего в его лекциях мое внимание привлек, конечно, Кавказ. С
жадным интересом, словно слушая сказителя эпических былин, следил я, как
формировались эти горы от эпохи к эпохе. На их месте особенно долго
плескались моря, а возникавшие временами складчатые структуры недолго
существовали в виде выступов суши. Казалось, я так и не дождусь лекций, в
итоге которых Кавказ воздвигся бы перед глазами в своем современном виде. Мы
еще не знали, что в те годы неотектоника * лишь зарождалась и что профессор
Мазарович и сам еще не мог тогда "построить" перед нами эту горную страну до
конца. Хорошо рассказывая об истории недр, он поневоле становился
поверхностным, когда доходил до этапов образования ныне существующего
рельефа Кавказа.
Конечно, бывало, что и студенты многое пропускали мимо ушей. Даже самые
увлекательные лекции подчас утомляли, и мысль отвлекалась чем-нибудь
посторонним. То писал записки соседке - маленькой светлой Наташе... То
рисовал очертания краснополянских гор: на обложке скольких тетрадей с
конспектами высились маяками пирамиды Аибги!
Учение о ландшафте... Оно вырастало из чудесного взаимопроникновения
геологии с географией. Исторически развивающаяся природа оказывалась при
всей своей сложности единым целым, подчинялась стройной системе
геолого-географических законов. Напомню, насколько более полной стала для
меня красота краснополянских гор, когда я проник в их всего лишь вчерашнее
прошлое - в историю Черкесии. А в какие же бездны времени уводило теперь
историко-геологическое, палеогеографическое познание любимых мест?
Становилось ясно, что и всей жизни будет мало для их полного постижения.
Наука о новейших движениях земной коры.
Так родилась во мне потребность изучить, исследовать все тайны природы
Красной Поляны, все пути и причины формирования ее рельефа.
Близилось лето, полевая практика. Студенты старались устроиться в
различные экспедиции коллекторами. А что, если попасть в качестве
практиканта в Кавказский заповедник? Был же Георгий Владимирович
практикантом университета в заповеднике!
Смущенный, не умея как следует и рассказать о своем желании, обращаюсь
к декану. Профессор Борзов участливо выслушивает, спрашивает, справлюсь ли я
с самостоятельной исследовательской работой. Отвечаю, что попытаюсь
справиться, проштудирую нужные методики и инструкции... Профессор ведет меня
в Зоологический музей и там - в маленькую комнатку, в которой сидит
симпатичный пожилой человек с густой каштановой бородкой. У Василия Никитича
Макарова добрые лучистые глаза.
Старики встречаются как большие друзья. И когда Борзов рекомендует меня
Макарову для самостоятельной работы (это студента-то, третьекурсника!),
научный руководитель управления всеми заповедниками страны - это и был
Василий Никитич - говорит:
- Ну что ж, поможем. Именно в Кавказский?
...С кем же ехать? Еще на первой учебной практике в Крыму я приметил
студента Володю, выделявшегося упорством в работе, дотошностью и
серьезностью. Мое предложение заинтересовало его. Ехать с нами была
приглашена и Наташа.
Чем мы будем заниматься? Что наблюдать? Все. Всю природу, весь рельеф,
распознавать его историю. Но, может быть, это уже известно?
Какое там известно! Даже такие популярные места, как Кардывач и Рица,
до неузнаваемости искажены на картах. Сводной работы о рельефе заповедника,
об истории этого рельефа нет. Геоморфологической карты заповедника тоже нет.
Значит, нам есть, что делать! Но как мы будем это делать?
Собрались втроем и явились на консультацию к известному кавказоведу
профессору Добрынину, готовые впитать и выполнить любые советы. Борис
Федорович спокойно выслушал нас, одобрительно просмотрел ворох изученной
литературы по району, которую мы ему притащили, и... не напутствовал нас
ничем, кроме самых общих фраз. Вышли от него с пожеланиями успеха в работе,
но без твердых рецептов как работать.
Один из старшекурсников, увидев, что мы обескуражены, утешил:
- Ничего, ребятки, не робейте. Это даже полезно, когда молодежь
пускают, как с лодки в воду прямо на глубоком месте, чтобы научить плавать.
Кто своей головой нащупает путь к исследованию, из того и толк выйдет.
Александр Александрович Борзов так и говорит: "Не поплакав на борозде,
пахать не научишься".
Это что же, значит, мы едем плакать на борозде?
Нет, подготовимся как только можем. Изучаем "Полевую геологию"
академика Обручева, инструкцию профессора Эдельштейна по наблюдениям
ледников. Кое-что проясняется - уже видим возможность вести нужные измерения