Ефремов Ю.К.. Тропами горного Черноморья

темноту - очевидно, присмотреть за лошадью. Его нелюдимость уже была
предметом шуток со стороны наблюдателей. Шуток не над ним, а над нами. С их
точки зрения, дирекция подшутила над молодыми исследователями, дав нам в
сопровождение неотесанного лесного парня, когда можно было прикомандировать
опытного наблюдателя, знающего заповедник.
Работники охраны любили работать с учеными, ценили творческий и
бескорыстный характер их деятельности, по-дружески делили с ними лишения,
выручали из беды. Конечно, они могли бы помочь и нашей молодой группе. Но
ведь для дирекции мы были только студенты-практиканты - вот и пожалели для
нас опытного человека.
Словом, шутки над нами и над нашим Сашей имели под собою нешуточную
основу...
Сегодня Никифоров превзошел самого себя. Он заключил легенду о Дикой
бабе неожиданным для всех присутствующих аккордом. Он спросил:
- А знаете, кто у вас проводником при лошади?
- Ну как же, наш Саша.
- Так вот, этот ваш Саша и есть Дикой бабы сын.
Вся аудитория легла от хохота. Конечно, именно в этот момент Саша,
вынырнув из тьмы, появился перед собравшимися, вызвав новый приступ веселья.
Нам стало даже неловко за незаслуженно осмеянного парня.
- Ничего, вот поработает с нами,- говорю я,- на-учим его про вас сказки
рассказывать - тогда держитесь!
И все-таки ловлю себя на том, что мысленно всерьез занимаюсь
опровержением высказанной подробности Сашиной родословной. Если он родился в
двадцать пятом году, ему было бы только двенадцать лет, а не семнадцать, как
в действительности... Так убедительно было повествование.
"Дикая баба" прочно вошла в наш быт. Наташа пугала нас с Володей
призраком этой женщины, ей приписывались разные мелкие потери.
В лице Дикой бабы мы получили как бы свою местную богиню и сами стали
воспринимать ее как естественное дополнение к окружающей заповедной фауне.
Мы уже поняли, что при Саше о Дикой бабе говорить не стоило: видимо, ему
рассказали о причине всеобщего хохота, и он мрачнел при одном упоминании об
этой особе.
Нам доводилось слышать потом и другие версии о Дикой бабе и ее судьбе.
Были в разной степени талантливые варианты с историко-политическим оттенком
- что это дочь белогвардейского полковника, скрывавшегося в лесах с дней
гражданской войны; варианты "Тарзана в юбке" - девушки, дружной со зверями,
доившей серн и оленьих ланок; были версии о ее гибели и, напротив, в ряде
случаев утверждалось продолжение ее существования...
Столь оригинальный фольклор только и мог возникнуть на почве безлюдья и
дикости огромных пространств заповедика. Так легко было мысленно населить
эти территории неуловимыми существами, загадочными людьми...
НАШ ОЛЕНЬ
Мы покидали Сенной лагерь, когда слет наблюдателей начинал свою работу.
Теперь они обсуждали уже не вечерние сказки о Дикой бабе, а свои трудовые
будни, задания по учету туров и оленей, трудности расчистки старых и
прокладки новых троп, ремонт помещений кордонов, закладку искусственных
солонцов для минеральной подкормки животных и, наконец, самую опасную часть
своей работы - борьбу с браконьерами.
Прощаемся. Теперь на любом заповедном кордоне нас встретят как
знакомых!
Крутой подъем пихтовым лесом и криволесьем приводит нас к лагерю
Исаева. Луговой балкон над кручами в раме пихтовых лесов. К самому домику
лагеря подбегает веселое березовое криволесье. Бушуют луговые цветы- они
празднуют здесь, как и на Пастбище Абаго, разгар Весны.
Новые захватывающие горизонты. Через огромную глубокую долину Киши нам
с высоты двух километров
виден мрачный серо-коричневый Джемарук - промежуточное звено между
Тыбгой и нашим краснополянским Чугушом. Как круты изборожденные кулуарами
стены этого Джемарука! На них задержалось так мало снегу, когда кругом все
горы еще блещут целыми полотнищами снежных полей.
В дальней дали, где-то за долиной Малчепы и верховьями реки Белой,
парят в дымке розоватые призраки Фишт-Оштенского массива. Нам видно, как
поднимается к ним задранный вверх обрывистый край Скалистой куосты.
Глубоко, почти на километр под ногами, дно долины Киши. Там Сенная
поляна, там совещаются наблюдатели. А нам сверху так хорошо видна вся их
могучая держава...
Еще не так давно эту вознесенную над заповедником поляну называли
Зубровой. Наш Саша упорно утверждает, что мы идем не к лагерю Исаева, а на
Бандитскую поляну. Нам понятно, почему так приросло это черное имя к столь
райскому уголку - я еще в Красной Поляне слышал трагическую историю гибели
профессора Исаева в районе этого лагеря. Интересно, а что знает об этом
Саша? Он угрюмо повествует:
- У нас в Хамышках так говорят: ходил тут профессор, траву изучал.
Гордый был, одиночкой ходил. А наши тут рядом в другом балагане сидели.
- Постой-ка, какие наши?
- Бандиты. Наши, хамышкинские. Растроганные столь наивно раскрываемым
родством душ, слушаем внимательнее - мы-то и не знаем, с кем
имеем дело.
- Порешили они его словить - зачем один ходит. Ну и словили и суд над
ним устроили.
- За что же суд?
- За то, что ученый. Говорили, не было бы ученых - не было бы и войны и
заповедника не было бы.
- Вот оно что! И к чему же его присудили?
- Присудили убить. Привязали к лошадиным хвостам и погнали.
- Кого погнали?
- Лошадей. Так всего и побили. Так что его и тела не нашли. Говорят,
одну книжку записную потом обнаружили.
В голосе Саши не промелькнуло ни нотки сожаления или осуждения по
поводу случившегося. Кто его ведает, может быть, и он воспитай был в такой
же вере, а теперь сам вынужден помогать ученым!
- А откуда же ты это знаешь, Саша?
- Наши рассказывали. Один из тех бандитов мой дядя был.
Саша и это произнес без капли смущения. Родства с Дикой бабой
стесняется, а о родстве с убийцами говорит чуть не с гордостью. Дремучие же
тут можно встретить души людские, тоже чем тебе не зубры!.. Сашин рассказ
звучал тем убедительнее, что в основе совпадал с официальной версией о
гибели Исаева.
Поднимаемся по косогору горы Аспидной к Аспидному перевалу. Между
полосами рододендронов спускаются ленты снегов - они лежат вдоль каждой
лощины, по путям зимне-весенних лавин. Чтобы провести нашу Машку по этим
крутонаклонным снежникам, долбим в них топориками карнизные уступы - ведь мы
идем первыми в этом сезоне, в июне. В одном месте поленились, и Саша решил
пройти с лошадью прямо по снежной целине. Легкомыслие было немедленно
наказано.
На крутом снежнике копыта стали скользить, ноги разъезжаться. Вьюки
закачались, лишили животное равновесия, лошадь упала и поехала. Затрещали
веревку из мешка вывалился и поскакал мячом вниз по рододендронам один из
рюкзаков. Хорошо, что снежник в этом месте был неширок. Через несколько
секунд Машка застряла, упершись брюхом в первый крупный куст.
Освобождаем ее от вьюка, ослабляем седловку. Лошадь в отчаянии косит
глазом, храпит, бьется. Сашка грубо орет на нее и с силой тащит под уздцы,
заставляя подняться. Ноги целы, только на боку заметная ссадина. За
ускакавшим рюкзаком пришлось спускаться по кустам на добрую сотню метров
вниз - он застрял в криволесье. Лошадь снова навьючили и пошли к перевалу,
теперь уже всюду тщательно прорубая ступеньки.
Цепко впившаяся в скалистые склоны сеть рододендроновых стеблей. Узкие
струи водопадов. Первые для Наташи облака, которые можно потрогать.
С Аспидного перевала спустились в долину уже родного мне Уруштена.
Позади остались еще десятки удивительных видов, долин, ручьев, высокотравных
полян. Но что-то изменилось в пейзаже - он стал суровее. Исчезли
вечнозеленые кустарники, чаще стали попадаться ели и сосны. Получалось,
будто Аспидный хребет, вытянутый по меридиану, отделял не запад от востока,
а юг от севера. Сосны на склонах, на островах между протоками Уруштена.
Аромат сосновой хвои и смол...
Пожалуй, это не случайно. К западу от Аспидного хребта еще чувствуется
дыхание южной природы с ее вечнозеленым подлеском, той самой, что проникла в
бассейн реки Белой через "Колхидские ворота" под Чугушом. Аспидный же хребет
для этой природы непреодолим. Вот почему в бассейне реки Лабы, а именно к
нему принадлежит Уруштен, господствуют уже типы ландшафта, "нормальные" для
северного склона Кавказа.
Все угрюмее долина. Лес уступил место криволесью. А вот и вовсе
оголенные склоны - здесь даже криволесье сметено все опустошающими лавинами.
Тропу преграждали вывернутые с корнями кривые буки и клены, снесенные со
снегом и вытаявшие из лавинных выносов. Чем выше мы поднимались, тем чаще
тропа на целые километры исчезала под навалами недотаявшего снега, и идти
приходилось по его грязной ребристо-щебнистой поверхности. Снег перекрывал
все днище долины, так что и сама река Уруштен исчезала под ним, пробивая
себе неведомые траншеи.
Как странны были входы в такие туннели! Они походили на широко
распахнутые гроты с причудливо лепными потолками, словно состоящими из
пчелиных сот. Ячейки разделялись выступающими ледяными гребешками. Как такие
гребешки образовались?
Снег в лавинном выносе неоднороден. Это не только снежная пыль, но и
масса слипшихся, смерзшихся снежных глыб и комьев. Плоскости смерзания этих
глыб пронизывают все тело лавинного выноса как бы сетью оледеневших
перегородок. Ребра этих перегородок тают медленнее, чем снег комьев, вот и
вытаивают в виде сети гребешков. Отсюда и мозаичный вид лепки туннельных
потолков.
Осторожно преодолеваем завалы. Как знать, где под этой многометровой
толщей снега прячется река и не провалится ли под нами свод туннеля? Такие
провалы мы уже видим: черные колодцы среди снега.
Лавинное царство. Какой же артиллерийский грохот стоял здесь, когда
массы снега рушились в Уруштен, Заодно воображаю, каково было проходить
здесь Мало-Лабинскому отряду генерала Граббе. Ведь именно здесь он первым
пробивался к Красной Поляне - Кбаадэ в 1864 году, и было это совсем ранней
для таких высот весной - в мае. Володя с Сашей и лошадь с вьюком почему-то
отстали. Иду впереди, торопясь скорее выйти к Холодному лагерю, к первому
совсем знакомому месту на этом маршруте.
Еще один бугор... Сейчас я увижу площадку лагеря... Взглядываю и
инстинктивно приседаю, прячусь. Наташа подбегает пригнувшись, и мы не дыша
выглядываем из-за пригорка.
Перед нами на фоне оранжевого закатного неба, как статуя, красуется
великолепный олень. Он стоит, гордый и трепетный, на лужайке среди снежных
пятен. Стоит как хозяин, как властелин. В талых лужицах у его копыт
отражаются отсветы зари. Он уже почуял шум или запах и встревоженно смотрит
в нашу сторону.
Как хочется поделиться друг с другом радостью, а надо молчать. Зато
руки встретились, и их пожатие было как поздравление, как взаимная
благодарность... Наш олень!
Он недовольно топает копытом, разбрызгивая оранжевую лужицу, своенравно
закидывает голову и делает несколько прыжков. Еще раз всматривается в нашу
сторону и, уверившись, что тут не все благополучно, с достоинством уходит в
криволесье. Видение исчезло.

ПЯТЬ МЕДВЕДЕЙ

Нас предупреждали, что Холодный лагерь сожжен туристами, не потушившими
очага при уходе. Поэтому сегодня первый раз ставим свою палатку.
Любуемся световыми чудесами псеашхинского заката. Куполовидный
снежничек на гребне трапеции меркнет последним и, наверное, первым загорится
завтра в утреннем свете солнца.
Вечер в палатке. Погашена свечка. Мы забрались в свои одеяла-мешки.
Мирно посапывать через минуту, после того как лег, начал один Саша. Мы с
Наташей вспоминаем оленя, а Володя спугнутого им в этот же день кабана...
Окружающий нас мир и ночью полон голосами живых существ. Отчетливо, с
подвыванием кричит сова. Раздается визгливо отрывистый речитатив еще
какой-то птицы. Совсем рядом за стенкой палатки попискивают мыши.
Что-то шуршит в кустах и в подступающей ко входу в палатку траве.
Кажется, мы различаем даже дыхание и почавкивание навестившего нас существа.
Кто это? Барсук? Куница?
Володе надоело прислушиваться, и он неожиданно громко шипит и фыркает.
Сразу слышим, что неведомый гость шмыгнул в кусты.
Наташа обиженно шепчет:
- Володька, зачем ты его? Добрый теплый зверик, пусть бы к нам в
палатку залез. Он бы понял, что мы его не тронем, приласкался бы...
Володя ворчливо басит:
- Ну его. Блох напустит.
...Хорошо просыпаться в палатке под отяжелевшей от росы крышей,
выскакивать в обжигающую свежесть утра, умываться ледяным хрусталем,
раздувать уцелевшие в золе угольки от вчерашнего костра.
Помогаем Саше навьючить лошадь. Перед нами спуск к кладке через речку
Холодную. Вдруг Володя тихо и коротко вскрикивает:
- Тише, медведи!
Глядим прямо с места ночлега через долину. До ее противоположного
склона метров двести. Там луга чередуются с криволесьем, а по лощинкам еще
лежат полосы недотаявшего снега.
- Вон, вон, смотрите, на снегу!
Вниз по снегу катятся два темных мячика, вылетают на траву и
превращаются в бурые пятнышки. Они поднимаются вверх по траве вдоль края
снега метров на двенадцать, затем переходят на снег и вновь катятся вниз.
Наташа уже поймала их в бинокль и шепчет нам:
- Это медвежата. Они катаются по снегу с горки, как ребятишки!
Впиваюсь в бинокль - действительно, два медвежонка лихо катятся по
снегу, вылетают внизу на траву, с разгону перекувыркиваются, отряхиваются, а
потом с деловитым видом лезут по траве вверх, переваливаясь на всех четырех.
Так, так, милые! Люби кататься, люби и саночки возить!
Саша раньше нас понимает, что неподалеку от медвежат должна быть и
мать, шарит глазами и говорит:
- А вон и маманька!
Правее метрах в пятидесяти в кустах замечаем более крупного зверя. Он
шевелится и... Да это же не один, это сразу два медведя рядом. Тут маманька
с папанькой!
Когда Наташа рассмотрела под соседним кустом еще одного, видимо, более
пожилого медведя (дедушку или бабушку?), мы просто не верили своим глазам. В
какое же звериное царство мы попали, если можем прямо с места своего ночлега
видеть одновременно пять медведей! Нам не поверят, когда мы об этом будем
рассказывать, скажут - преувеличиваем.
Нет, не хвастался краевед Старк, встречавший в восьмидесятых годах на
Псеашхо (в Озерной долине Дзитаку) одновременно до двенадцати медведей.
Правду рассказывал и Ян Нахкур, убивавший в день до девяти мишек.
Достаточно полгода не ходить по тропе, и вот как перестают звери ее
бояться. Это на самой торной, на главной трассе заповедника! На участке, где
я уже столько раз ночевал, не подозревая, что совсем близко могут жить
звери!
Саша оглядывается, смотрит на лугово-скальный склон хребта Дзитаку,
видный прямо над лагерем, и меланхолически заявляет.
- А вон туры...
- Что? Еще и туры?
Бинокль помогает рассмотреть целый табунок туров - мы насчитываем
пятнадцать светло-бурых пятнышек, ползающих по зеленому склону, точно тля.
Саша добавляет:
- Я их еще вчера видал.
- Что же ты ничего нам не сказал?
- А чего интересного, когда так далеко?
- Чудак, ты нам всегда говори, когда зверя заметишь. А почему ты
думаешь, что это они же?
- А они завсегда здесь. И куда они денутся, им тут пастись и пастись.
И верно, ведь перед нами огромный склон, покрытый лугами. Зачем и куда
переселяться этому табуну? Значит, и в прошлые свои посещения Холодного
лагеря я мог бы также видеть этих туров. Они всегда тут!
Нам пора, а наша тропа идет прямо в царство Медведей. Не ждать же, пока
медвежатам надоест кататься. Кстати, нас, если считать лошадь, пятеро, как и
медведей. Саша берет под уздцы навьюченную Машку, и мы начинаем спускаться.
Лошадь еще не догадывается о их присутствии, а медведи уже замечают нашу
процессию. Первыми бросаются в кусты два взрослых. Потом один из них -
вероятно, мать - выбегает и, видимо, пугает на своем языке детишек. Они
мячиками последний раз скатываются по снегу и молниеносно ушмыгивают в
кусты. Последним поднимается старший, обеспокоенно тычется вправо, влево, а
потом, тряхнув всей тушей вбок, тоже скрывается в чаще.
Дорога свободна. Перейдя речку по кладке и перегнав Машку вброд, идем
тропой, на которой только что бродили медведи. Они, наверное, уже
остановились неподалеку и прислушиваются, куда мы двинемся...

ДВАЖДЫ ОБЕЗГЛАВЛЕННАЯ

Перевал Псеашхо. Теперь уже глазами будущего специалиста и
исследователя смотрю я на его рельеф, озадачивший еще Торнау.
Помню, как я и сам дважды ошибался, отыскивая перевальную точку. Ведь
это не седловина на гребне, а единая поперечная долина, глубоко врезанная во
всю ширину хребта... Еще до поступления в университет я вычитал в трудах
геоморфолога Рейнгарда, что это перевал долинного типа и что по всей долине,
и выше и ниже перевала, тек ледник, впоследствии исчезнувший. А снега,
питавшие Прауруштенский ледник, лежали гораздо южнее, в цирке теперешних
верховьев речки Бзерпи.
Идем и четверть века спустя после экспедиции Рейн-гарда чувствуем себя
его учениками. Да, все выглядит именно так, как он говорил. Конечно, вся
перевальная долина Псеашхо, весь этот долинный перевал - единый ледниковый т
р о г, то есть корытообразная долина, словно запечатлевшая своей формой
очертания массы некогда залегавшего в ней льда. Напоминаю спутникам, что, по
мнению Рейнгарда, речки Пслух и Бзерпи, когда ледник исчез, в два приема
перехватили верховья у Прауруштенской долины. Первым подобрался сюда
отвершками оврагов в своих истоках Пслух. Он вгрызся сбоку в борт, а потом и
в дно широкого древнеледникового дола и перехватил у верховьев Прауруштена
их воду, заставив ее стекать в свое нижележащее, более глубокое и
крутосклонное ущелье. Потом аналогичным образом часть вод древнего Пслуха
украла своими истоками речка Бзерпи.
Мы знали уже из геоморфологии о таких "кражах" воды одной рекой у
другой - о так называемых речных перехватах. При этом между двумя реками,
обезглавленной и обезглавившей, остается обычно участок широкой древней
долины, вообще лишенный водотока,- его называют мертвой долиной. На этот-то
участок мертвой долины и переместился главный водораздел Кавказа в
результате "ограбления" Прауруштена Пслухом. Раньше этот водораздел проходил
по Бзерпинскому хребту.
Мысленно я уже рассказывал туристам совсем по-новому о рельефе
перевальной долины, видя ее глазами ученого. Как интересно это звучало:
"Перевал Псеашхо расположен на дне мертвой долины..."
Стоило попасть в знакомые места, и я снова почувствовал себя
экскурсоводом: показываю Володе с Наташей суровое луговое озеро в одном из
верховьев Уруштена, заинтриговываю отысканием перевальной точки, обещаю вид
на оба Псеашхо при взгляде вниз по Пслуху.
Однако сам смотрю в долину Пслуха не без смущения. Получается, что
Рейнгард не во всем прав. Если бы перехват произошел здесь недавно, уже
после оледенения, то в Прауруштенскую долину врезалась бы наподобие оврага
чисто эрозионная крутостенная долина Пслуха. Однако уклон к Пслуху имеет не
только узкая, прорытая речкой рытвина, но и расширяющаяся над ней, как
корыто с округлым дном, древняя долина, на вид тоже древнеледниковая,
троговая. Не сложнее ли тут картина?
- Что-то у меня получается не по Рейнгарду. Перехват произошел раньше
последнего оледенения.
- Из чего ты это вывел?
- Прауруштенский ледник существовал и после того, как произошел
перехват. Смотрите, от него и в сторону Пслуха явно ответвляется язык
переметного типа, превращая и ее в небольшой трог! Иначе говоря, Пслух
"воровал" у Прауруштена не только воду, но и лед.
Чувствую, что не вполне убеждаю друзей. Наверное, это потому, что они
еще не видели современных переметных ледников. Не мудрено, что им трудно
вообразить, каким был облик исчезнувшего двуязычного ледника. А у меня в
памяти Скальный Замок, обнятый переметным ледником, словно песцовым боа, вот
и легко вообразить, как разветвлялись былые потоки льда.
Подходим к Бзерпи - здесь еще один перехват, и о нем писал Рейнгард.
Да, он прав. Бзерпи тоже украла своими истоками верховья Прауруштенской
долины, причем, видимо, сделала это позже, чем Пслух. Она присваивала себе
уже воды, стремившиеся к Пслуху. Крутизна падения ложа бзерпинских оврагов -
явный показатель молодости перехвата.
Но подхожу и еще раз удивляюсь: молодые овраги Бзерпи, как и у Пслуха,
врезаны в более широкую троговую долину, наклоненную к Бзерпи. Значит, и
сюда перекидывал свою "ногу", еще одну переметную ветвь, Прауруштенский
ледник! Три, а не два ледяных языка спускались из Бзерпинского цирка в
долины, направленные совсем в разные стороны.
На сей раз я в своих геоморфологических интересах оказываюсь одиноким.
Наташа и Володя уже метров за сто почувствовали, что с обрывов Бзерпи перед
ними развернется южная покатость Кавказа (ведь вдоль по Пслуху было видно
лишь одно узкое ущелье). Они бегут к обрыву и цепенеют. Знакомая мне
панорама - для них нежданная, оглушающая, превосходящая все, что было видено
за несколько дней пути по заповеднику...
Южный склон Кавказа лежал перед нами, простершийся на десятки
километров вплоть до туманной голубизны Черного моря, манящий, волнующий.
Здесь открывалась не только даль пространства, но и даль времени. Это
было наше предстоящее лето, а может быть, и не одно лето...
- Видите крохотные белые пятнышки. Это и есть Красная Поляна!
- Как я хочу туда! - вырывается у Наташи.
Перешагиваем ручеек Бзерпи и движемся Бзерпинским карнизом к кругозору
над Псекохо. Тропа в десятках мест пересечена круто падающими снежниками,
залегающими в каждой прорезающей склон лощине. Лошадь пробует копытом снег и
мудро отказывается на него ступать. Падать здесь пришлось бы неизмеримо
дальше и круче, чем на подъеме к Аспидному перевалу.
Вооружаемся топориками и прорубаем в каждом снежнике карнизную тропку.
И не только в снежниках. На обтаявших участках тропа местами совершенно
оплыла, здесь нужны земляные и даже маленькие скальные работы. Возимся не
один час, опять чувствуя, что мы проходим этой тропой первыми в сезоне. Это
в конце июня-то! Еще раз оцениваю трудности, с которыми столкнулись русские
войска, пробиравшиеся тут на поляну Кбаадэ в двадцатых числах мая, если
считать по новому стилю.
Невольно вспоминаю слова Торнау об этом карнизе:
"Приняв направление на север, наша дорога обходила эту пропасть по
тесной тропинке, лепившейся карнизом вдоль отвесной стены. Огромные камни,
через которые мы пересаживали лошадей на руках, загораживали нам путь, и без
того чрезвычайно трудный по множеству излучин. После неимоверных усилий мы
добрались с лошадьми до лесистого гребня, с которого нам следовало
опуститься в селение Ачипсоу, лежащее в ущельях Мзымты и впадающей в нее
реки Зикуой" *.
Через несколько часов мы уже входим в Поляну. С радостью чувствую, что
она нравится друзьям.
Останавливаемся не на турбазе - ведь мы теперь работники заповедника, и
нашей базой будет его Южный отдел. Уютные домики в тенистом экзотическом
лесопарке. Сюда я прежде ходил оформлять пропуска в заповедник да
консультироваться у ботаников Лесной опытной станции. Теперь мы сами
становимся исследователями.
Мы пересекли заповедник. Как понятно нам теперь истинное величие этой
изумительной заколдованной страны...

* Название "Зикуой" слышал в 1871-1882 годах и А. Старк. На многих
картах у реки Ачипсе есть синоним, приводимый в скобках: "Пдзико", местами
искаженный опечаткой в "Пудзико" и даже просто "Пузико". "Пдзико" и
"Зикуой", безусловно, одно и то же.

Кто архитектор этой высоты? Кто простынями постелил пласты? Кто их
покой нарушил, смяв и вздыбив? Кто плел узор лощин, пазов и вгибов,
Избороздивших скаты пирамид? Чьему искусству гимн река гремит?

В СТРАНЕ ГОРНЫХ ОЗЕР

АЧИШХО ПО-НОВОМУ

МАРШРУТ через заповедник для нас был лишь "транзитным" - на этом пути
мы еще ничего не исследовали, а только двигались к району своих работ.
Но вот и Красная Поляна. Два дня хлопот: закупаем продукты, упаковываем
их во вьюки. Саша оказался вполне стихийной личностью и исчез, получив
первую зарплату. Наняли на его место давно известного мне двадцатилетнего
грека Юру Георгиади.
С грустью узнаю, что на турбазе нет больше Энгеля. Его почему-то
перевели в Сочи, где дни старика проходили в организационной суете, а знания
краснополянского района оставались неиспользованными. Не было на базе и
Жени.
Почему в штатах туристской системы фигурируют должности "заведующий",
"методист", но нет должности "краевед"? Было бы ясно, что краеведы не
подлежат переброскам по ведомственным соображениям. Ведь переехав в другое
место, краевед лишается своего главного капитала, своего родства с краем,
своей связи с ним!
На базе новые люди, неуверенно и на ощупь изучающие район. Хорошо еще,
что в туркабинете сохранились наши старые кроки...
Не удерживаюсь и в первые же вечера выступаю перед туристами с
краеведческими лекциями... Хочется как можно больше своих знаний передать
новым хозяевам базы.
Но турбаза, лекции - это повторение пройденного. А мы приехали
исследовать, нам пора начинать.
Впервые идем на Ачишхо с вьючной лошадью и с палаткой. Во время
привалов "пасемся" на россыпях сладкой черешни, устилающих землю. Ее
искрасна-черные ягоды привлекают не только нас. Рядом с тропой черешню