Эллиот Кейт. Дитя пламени

   — Все в порядке, — сказала, вернувшись, хозяйка, женщина, от которой трудно было услышать доброе слово. То, что она не смогла найти недостатков в работе ткачихи, было высокой похвалой. — Не хочу, чтобы кто-то говорил, что мы повредили товар при кройке или шитье. — Помощница поспешно унесла ткань во двор. — У меня приготовлено для тебя двенадцать отрезов, которые нужно отнести назад твоей тете. Но вижу, у тебя есть какие-то дела, перед тем как ты вернешься домой. — Она указала на подготовленную красную ткань, которая лежала позади Анны. Сукновальщица ткнула пальцем в ткань точно так же, как настоятель Хумиликус. — Немногие могут добиться такого насыщенного красного цвета. Госпожа Сюзанна получила уже окрашенную шерсть?
   Анна выдавила из себя пресную улыбку. Как это ненавистно — быть немой. Отсутствие голоса, все равно что отсутствие рук, становится более заметным, когда вы не думаете об этом и инстинктивно пытаетесь затянуть пояс или взять кусочек яблока; но у этого состояния есть и свои преимущества.
   — Что ж, тебе нечего сказать! Это неудивительно. Твоя тетя много сделала для Гента с тех пор, как эйка выгнали отсюда. Если бы я не знала, что ты немая, предположила бы, что ты загордилась и считаешь ниже своего достоинства говорить с такими людьми, как я! — У нее было круглое, полное лицо, на котором постоянно играла улыбка, но глаза ее не улыбались, в них навсегда притаилась зависть. — Однако ты достаточно взрослая, чтобы быть обрученной, и мне кажется, на празднике святой Ойи уже пересядешь на женскую скамью. Госпожа Сюзанна уже подыскала тебе мужа?
   Анна покачала головой. Она не была против того, что тело ее менялось; это было неотъемлемой частью природы. Но ей не нравилось, когда люди пытались соблазнить ее предложениями о браке. В конце концов, никто в действительности не заботился о ней.
   — Хотя у тебя забавный цвет кожи, это так, но ты здорова и могла бы составить хорошую партию молодому человеку из преуспевающего семейства, ваш союз пошел бы на пользу обеим нашим семьям. У меня есть племянник. Он хороший парень, ему почти девятнадцать… — Казалось, сукновальщица готова была говорить без остановки, но с улицы раздались чьи-то вопли, сопровождаемые сердитыми голосами. — Гута, принесите племяннице ткачихи подготовленную ткань. — К счастью для Анны, она удалилась во двор, откуда доносились ругань и крики.
   Девушка, не старше Анны, передала ей подготовленную и высушенную ткань, как только Анна прикрепила за пояс веретено и прялку. Она положила ярко-красную ткань между другими слоями, для большей надежности, и дважды топнула, чтобы привлечь внимание Хелен. В руках она держала двенадцать отрезов ткани, которые госпожа Сюзанна продаст портным или сама сошьет из них накидки и зимнюю одежду. Удовлетворенно вздохнув, Анна покинула дом сукновалыцицы.
   Как обычно, она оставила самую приятную доставку напоследок.
   Ей нравилось бывать во дворце правителя города. Охранники на воротах узнали ее и беспрепятственно позволили пройти внутрь вместе с девочкой. Парень, не старше двадцати лет, наклонился что-то сказать ей.
   — Прошу тебя, сестренка, передай от меня добрые слова прекрасной Фредерун. Я знаю, она благоволит тебе за красивые ткани, которые ты ей приносишь.
   Второй охранник фыркнул.
   — Эта девушка немая, Эрнуст. Она ничего не сможет сказать прекрасной Фредерун, да даже если бы и сказала, вряд ли тебе это поможет! Она никого не допускает в свою опочивальню с тех пор, как уехал лорд Уичман. Продолжай свой путь, детка, и оставь нас здесь на морозе. Быть может, это немного остудит пыл Эрнуста и он придет в себя!
   За воротами все располагалось так аккуратно, что трудно было запутаться. Конюшни и складские помещения были на одной стороне, сам дворец на другой, кухни разместили в дальнем конце центрального внутреннего дворика, так что если бы вспыхнул пожар, огонь не переметнулся бы на другие здания. Несмотря на временное пребывание эйка, дворец остался практически нетронутым. Одно крыло конюшен все еще лежало в руинах, три складских помещения были сожжены дотла и находились на разных стадиях восстановления. Восточные ворота обрушились, превратившись в огромную груду камней, но слишком много времени потребовалось на восстановление внутреннего убранства дворца, чтобы в нем можно было жить, поэтому только этой зимой его владелец отправил людей в Кассель и Отун найти хороших инженеров, которые смогут восстановить ворота.
   В самом дворце был огромный зал и несколько крыльев, одно из которых было высотой в три этажа, которые надстраивались в течение многих лет. Анна обошла вокруг дворца и приблизилась к черному входу, ее провели в комнату для слуг — большое помещение, наполненное женщинами, занятыми различными делами. Кто-то сшивал полотна, смешивал напитки, другие перевязывали пакетики с ароматическими травами, чтобы убрать затхлый запах в закрытых зимних комнатах наверху, третьи полировали серебряное блюдо главы города, спасенное им во время отступления из Гента.
   Фредерун стала главной среди служанок во дворце в основном потому, что лорд Уичман быстро выделил ее среди остальных, когда взял на себя управление городом Гентом после великой победы над Кровавым Сердцем и эйка. Ее стул находился за самым большим столом, знак превосходства и власти. Как только она увидела Анну, она подозвала ее и забрала из ее рук плащ. Поднявшись, она встряхнула его. Работа в комнате приостановилась.
   — Действительно, — сказала Фредерун, — на сей раз госпожа Сюзанна превзошла саму себя!
   Плащ был богатого алого цвета, на меховой подкладке, изящно расшитый причудливыми сказочными драконами, отделанными золотой нитью.
   — Но ведь он не для тебя, Фредерун? — требовала ответа пожилая женщина, чье лицо пересекал ужасный шрам, отметина топора эйка.
   — Нет, для лорда Хродика. Теперь, когда лорд Уичман ушел на войну, он воображает, что станет славным защитником города. Плащ будет развеваться поверх его доспехов.
   Женщины рассмеялись.
   — Вы имеете в виду доспехи его сестры, — продолжала изувеченная женщина. — Он никогда не будет таким же достойным воином, как его сестра леди Амалия, упокой Господь ее душу.
   Все женщины прижали к груди Круг Единства и зашептали молитву о мире. Многие из них помнили благородную леди, которая умерла от тяжелых ранений после сражения за Гент, в котором граф Лавастин и король Генрих одержали победу.
   — Нет смысла вспоминать все ошибки бедного молодого человека, — отругала их Фредерун. — Крысы сбежали из норы, а мыши, что остались с нами, будут гораздо более любезными хозяевами.
   — Истинные слова, — согласилась изувеченная женщина, обнимая Фредерун за плечи. — Ты приняла главный удар. Ни одна из нас не забудет этого.
   Фредерун провела пальцем по драконам, вышитым по краю роскошной ткани. У нее были мечтательные глаза прозрачного коричневого цвета, какими смотрят на возлюбленных, легкие волосы были убраны назад и покрыты платком, завязанным так свободно, что вьющиеся пряди выбивались из-под него, чудесно обрамляя ее лицо. Все согласились бы, что она вторая по красоте женщина Гента.
   — Пойдем, — сказала она, нетерпеливо стряхивая с себя всю мечтательность, чтобы ответить на слова служанки, — эти две девушки, должно быть, сильно замерзли, на улице такой сильный ветер. Лорд Хродик может увидеть свой плащ, как только пожелает! Пойдем, детка, посидите у очага, на улице такой холод. Сейчас тебе и твоей сестренке принесут горячего сидра, чтобы согреться. — Она обратилась к молодой служанке. — Дай им по кусочку яблока и немного пирога со стола лорда. — Она дважды хлопнула в ладоши. — Все за работу! Никто не спит! В эти месяцы у нас слишком мало света. Фастрада! — Изувеченная женщина взяла у нее плащ, чтобы свернуть его. — Прошу тебя, проследи за тем, чтобы плащ доставили лорду Хродику.
   — Ты же знаешь, Фредерун, он опять начнет жаловаться, что не ты принесла ему плащ.
   Фредерун резко выдохнула, но взяла плащ и непринужденно продолжила складывать его. За долгие годы тяжелой работы руки ее стали крепкими, хотя ей и было не больше двадцати лет.
   — Почему он считает себя хозяином того, что принадлежит Уичману?
   Казалось, никто ее не слушал, может, потому, что ситуация была всем хорошо знакома.
   — Разве ты не можешь поговорить с епископом Суплисией? — спросила Фастрада.
   — Каким-то образом она приходится родственницей лорду Хродику. Почему она должна испытывать сострадание к такой служанке, как я? Разве я не должна служить их благородной семье?
   — Я думала, ты служила во дворце бургомистра, а не в постели лорда.
   — Ты прекрасно знаешь, что бургомистр Вернер был последним из их рода. Нет, Гент сейчас в руках знатных лордов, и они не собираются от этого отказываться.
   Женщина со шрамом нахмурилась.
   — Хорошо. Я отнесу ему плащ, и пусть жалуется, сколько хочет.
   Фредерун опустила глаза, будто сильно устала.
   — Спасибо. — Она расправила один из рукавов и вытерла пятно золы — с глаз долой, из сердца вон. — Он становится все невыносимее.
   — С тех пор как из-за скверной погоды он все время сидит дома и не выезжает на охоту. Верно, в голове у него один вздор!
   — Не так ли происходит со всеми мужчинами! — вставила одна молоденькая служанка. У нее был чудный ротик, яркие глаза и на щеках следы какой-то болезни. — Фастрада, я отнесу плащ наверх его светлости. Он мне нравится, так пусть он поделится со мной тем медом, который накопил, чтобы моя семья могла купить необходимое приданое для моей сестры.
   — Будь осторожна, Уота, смотри не попади в пылающий огонь, который сожжет тебя, — спокойно ответила Фредерун.
   — Не слышала о том, что ты была так скромна, — гневно парировала Уота, — до того времени, как лорд Уичман взял тебя ради своего удовольствия. Говорят, ты соглашалась довольно легко, если лорд был королевского рода.
   — Ш-ш-ш, Уота! — прикрикнула на нее Фастрада, хотя Фредерун ничего не ответила, только тяжело опустилась на скамью рядом с Анной. — Ты здесь совсем недавно. Ты не знаешь, что нам пришлось пережить…
   Уота взяла плащ и выпорхнула из комнаты.
   — А сейчас, — начала было Фастрада, когда другие служанки отвернулись, создавая видимость секретности, хотя среди служанок не было никаких тайн. — Фредерун…
   Молодая женщина подняла руку, пресекая все дальнейшие комментарии. Вскоре Фастрада удалилась проверить, как три служанки отполировали серебряное блюдо.
   Анна смотрела на Фредерун с интересом и жалостью. Ей казалось, что у них есть что-то общее, у нее и у молодой служанки: они пережили тяжелые времена, но сейчас у них неплохая, даже благополучная жизнь — есть теплая кровать и еда каждый день; еще она увидела на лице Фредерун выражение того недовольства, которое испытывала она сама, непонятное и таинственное. Почему она просто не может радоваться жизни, как это делает Маттиас?
   Маленькая Хелен внезапно взглянула вверх, вытащила из-за уха розу и протянула ее Фредерун.
   — Спасибо, малышка! — Слезы хлынули у нее из глаз. Она поднесла розу ближе и понюхала ее, с сожалением улыбнувшись. — Весь аромат исчез. Где же ты нашла это сокровище?
   Анна начала показывать жестами, насколько могла, а Фредерун, в отличие от многих людей, внимательно следила за ее руками, пытаясь понять, что Анна хочет сказать.
   — У городской стены? Нет, здесь, у стены дворца. Да, конечно. Это одно из приношений, которые оставляют люди. — На лицо ее набежала тень, она смотрела спокойно и вдумчиво, касаясь деревянного Круга, свисающего с шеи. — Что-то действительно сложно забыть, — пробормотала она, поглаживая увядшие лепестки розы, как вдруг стряхнула с себя это наваждение, помотав головой. — Сошьет ли твоя тетя такой же прекрасный свадебный плащ для своего нареченного, дубильщика, за которого она выходит замуж весной?
   Анна улыбнулась и кивнула, но было трудно понять, что за чувство отразилось на лице Фредерун. Боль? Тоска? Зависть?
   — У нее все хорошо. Никто лучше меня не знает, что она пережила в Стелесхейме в руках лорда Уичмана. Я помню, как жалела ее. Разве могла я знать, что со временем то же самое случится и со мной? — Она резко выпрямилась, нахмурившись. — Бессмысленно оплакивать прошлое, не так ли, сестренка? Ты страдала больше, чем я, бедное дитя, не имея возможности произнести ни слова. — Она вытерла следы сажи с лица Хелен. — И это бедное создание, что ее ждет, с таким очаровательным личиком, когда она подрастет?
   Хелен блаженно улыбнулась Фредерун, поскольку она была самым счастливым из созданий, пока была накормлена и чиста. Острая боль пронзила сердце Анны, услышавшей горькую правду в словах Фредерун. Возможно, красота Хелен не принесет ей со временем ничего, кроме печали.
   — Пойдемте, — оживленно добавила Фредерун, — закончите есть, и я вас отпущу домой, а то госпожа Сюзанна будет беспокоиться, уже почти стемнело.
   Поднявшись, она было повернулась к одной из служанок, как вдруг открылась дверь, не без помощи мощного порыва ветра, и внутрь вошли два охранника главы города, с обледеневшими бородами, похлопывая рука об руку, чтобы согреться.
   — Эй, госпожа Фредерун! — крикнул один из них громким голосом, превозмогая свист ветра. — Большая группа солдат и благородных лордов прибыла только что верхом. Просят лорда Хродика принять их.
   Фредерун застыла, как кролик, заметивший тень пролетавшей над ним совы.
   — Кто это может быть? Не лорд ли Уичман вернулся?
   — Нет. Они прибыли с запада. Едут на восток сражаться с куманами. У них нет никакого флага, и я не разговаривал еще с ними. Выйдите в зал, посмотрите, кто это может быть.
   У Фредерун не было времени даже ответить, поскольку трое взволнованных слуг поспешили в зал через дверь, выкрикивая приказания лорда Хродика.
   Анна взяла последний кусочек пирога и с жадностью проглотила его, после чего подхватила на руки сверток ткани и начала подталкивать Хелен к выходу. Зимний ветер сбивал с ног, когда они вышли во внутренний двор. Мужчины что-то кричали друг другу в конюшнях, и весь двор был похож на улей потревоженных пчел. Два только что прибывших человека болтали с конюхом, на них не было никаких отличительных знаков, указывающих на то, какому благородному семейству они служили. Никто не обратил на них никакого внимания, между тем как они с Хелен прошли через западные ворота. На улице все было спокойно, никаких военных отрядов. Они прошли через городскую площадь, за собор и вернулись с другой стороны дворца. Восточные ворота представляли собой груду камней. Не один ребенок уже сломал себе руку или ногу, взбираясь по этим развалинам. Позади рынка, где было так тихо зимой, за исключением палатки мясника, располагались многочисленные постройки: небольшое скопление домов, мастерских и дворовых сооружений, окруженных стеной.
   Анна с Хелен, следовавшей за ней по пятам, пересекла рынок и открыла ворота, за которыми находилась мастерская, ее она теперь называла своим домом: мастерская принадлежала женщине, которую все называли ее тетей Сюзанной. Когда-то известная всем в Стелесхейме как племянница госпожи Гизелы, в Генте она была просто ткачихой, хотя, конечно, в таком большом городе, как Гент, население которого, по заявлению епископа, составляло пять тысяч человек были и другие ткачи. Но ни к одному из них не обращались с заказами на прекрасный плащ или тунику для лорда, живущего во дворце главы города.
   Во внутреннем дворе рядом с корытом тихо стоял осел, настораживая уши при каждом порыве ветра. Раймар распиливал бревно на доски, его светлые волосы были перехвачены тонким кожаным ремешком. Ему стало жарко, так что он снял с себя зимнюю одежду и остался только в летней тунике. Легкая ткань облегала его широкие плечи. Опилки разлетались во все стороны, опускаясь на твердую землю у его ног бледно-золотистой пылью.
   Молодой Аутгар удерживал другой конец бревна. Фальшивя, он напевал что-то о боли, терзающей его сердце, поскольку дня три назад видел прекрасную пастушку; странно было слышать такие песни от Аутгара, который два года назад в Стелесхейме женился на одной из ткачих Сюзанны и уже стал отцом двух замечательных детишек.
   Раймар резко засвистел, и они отложили бревно в сторону. Он с улыбкой обернулся к двум девочкам.
   — Отнеси это в комнату, где занимаются шерстью, Анна. Сюзанна только что спрашивала о тебе. Я вижу, на твоих губах еще остались крошки от пирога. Я же говорил ей, что ты будешь обедать во дворце!
   Анна улыбнулась ему в ответ, а Хелен бросилась вперед — посмотреть на пузырящийся горшочек, сегодня пряжу окрашивали в желтый цвет.
   Анна оставила Хелен на улице, а сама зашла в мастерскую — длинную, низкую комнату, окутанную туманной дымкой. В мастерской стояли четыре ткацких станка, за которыми работали три помощницы Сюзанны, рядом с каждой из них сидела маленькая девочка, обучаясь будущей профессии. По комнате носился малыш, покрикивая от удовольствия, тут же в колыбели спал младенец, укачиваемый одной из девушек.
   Анна прошла мимо них и скрылась за боковой дверью, которая вела в темную комнату с закрытыми ставнями, где лежали в свернутом виде овечье руно, необработанная и очищенная шерсть, мотки спряденной шерсти, а также хранилась непроданная ткань. Тяжелый аромат шерсти, насыщенный и едкий, подействовал на нее успокаивающе. Сюзанна стояла за столом, торгуясь с фермером с Западных Ферм по поводу мотков пряжи, которые он ей принес.
   — Эти не такого хорошего качества, как были предыдущие. Я не могу дать вам за них столько.
   Анна положила ткань на стол и достала свою прялку, чтобы не терять времени, ожидая, пока закончится обсуждение. Вскоре фермер взял ткань в качестве платы за шерсть.
   — Анна, у тебя на губах крошки от пирога, — сказала Сюзанна, сортируя пряжу, что-то раскладывая на одной полке, что-то — на другой, в зависимости от ее качества и тонкости. — Надеюсь, вас хорошо накормили во дворце, потому что сегодня вечером мы постимся. Раймар принес новости из дубилен. — Она с улыбкой посмотрела на Анну. Несомненно, благодаря этой улыбке она не раз попадала в какие-нибудь неприятности, поскольку тут же расцветала и выглядела такой очаровательной. — Нет, пусть Маттиас все сам тебе расскажет! Иди сюда, подай мне эту пряжу. Передвинь поближе то, что спрятано в глубине полки. Да, именно этот моток. Заходил настоятель Хумиликус. В день святого Эзеба они принимают дюжину новичков, он просил подготовить ткань для двенадцати облачений к лету. Ты знаешь, что Хано, дочь шорника, выходит замуж следующей осенью? За молодого человека из Остерберга, ты можешь себе представить!
   Она продолжала болтать без умолку, пока они приводили в порядок комнату. Так она помогала Анне чувствовать себя нужной. После того как они все разложили на свои места, Сюзанна вернулась к своему ткацкому станку, а Анна взяла на руки малышку, которая проснулась и уже начала нервничать, что дало возможность ее матери закончить ряд, прежде чем уйти кормить ее.
   Днем, хотя за окном уже сгущались зимние сумерки, пришли Маттиас, Раймар и Аутгар. Маттиас теперь был выше Сюзанны, окрепший от хорошей пищи и тяжелой работы. С собой он принес все ароматы дубильной мастерской и, только успев смыть лишь малую их толику, поразил Анну своей новостью.
   — Анна! Меня берут работать дубильщиком!
   Его слова не впечатлили ее, хотя она и обняла его. Все ожидали, что она будет очень счастлива за него. Он продолжал говорить, отступив от Анны и обменявшись взглядом со своей невестой, самой молодой из ткачих, которая покинула Стелесхейм вместе с Сюзанной. Девушка была его возраста, с круглыми щечками и умелыми руками.
   — Теперь я буду жить при мастерской и каждый второй Последний день будет выходной.
   Все тут же стали обсуждать, что уже почти собраны и готовы посетить службу накануне Последнего дня, мыли руки, приводили в порядок свою одежду, женщины перевязывали платки на головах. Поскольку Анна не могла участвовать в их беседе, она стояла у двери, словно потерявшийся ребенок, украдкой следивший за праздником друзей, в котором никогда не сможет принять участия. У Маттиаса своя жизнь. Теперь, после всего того, что они пережили вместе, он покидал ее. Она навсегда останется лишь его прошлым. Как бы хорошо все они к ней не относились, она всегда будет для них чужой.
   Интуитивно она провела пальцем по деревянному Кругу Единства — жест, который всегда повторяла ее мать в минуты страха, грусти или волнения. Что случилось с эйкийским принцем, который, заметив, что они ползли к двери склепа в соборе, спокойно посмотрел на них и позволил им уйти? Он также провел пальцем по Кругу Единства, висящему у него на груди. Хотя она до сих пор не могла понять, зачем дикари эйка стали бы носить Круг, символ веры Единства.
   Глаза наполнились слезами, принесшими с собой горькую память о молодом лорде, который стоял перед ней на коленях в Стелесхейме и нежно разговаривал с ней. Она не отвечала ему — в тот самый момент у нее пропал голос, словно наказание Господа за ее молчание.
   — Анна, — обратилась Сюзанна к девушке, — у Маттиаса сегодня замечательный день. — С улыбкой она повела ее вперед, жестом приглашая остальных следовать за ними. — Ты хорошо выглядишь, милая. Нам не нужно будет стыдиться тебя, когда мы пойдем все вместе в церковь, как дружная, богатая семья, не так ли?
   Хелен крутилась на руках у Раймара, пока он, добродушно посмеиваясь, пытался стереть с ее лица неизвестно откуда взявшееся пятнышко сажи. Все остальные следовали за Сюзанной подобно отаре овец, шутя и веселясь по пути к собору.
   В Господень день в соборе собиралось множество народа на вечернюю службу, поскольку следующим был Последний день, седьмой и поэтому самый значимый день недели. Когда они вошли, служба уже началась, они тихо прошли вниз в неф, остановившись около окна, расписанного сценами из жизни блаженного Дайсана, обучающего своих учеников. Уродливая отметина все еще виднелась на прекрасных одеждах блаженного Дайсана — след от эйкийского оружия. Большинство столбов выдержали повреждения, нанесенные эйка во время своего господства. Каменные ангелы, горгульи, орлы, вырезанные на пилястрах, все еще хранили на себе отметины и царапины, будто нанесенные когтистыми существами, настолько сильными, чтобы повредить камень. Выстланный пол постоянно тщательно вычищали, так что только в нескольких местах остались следы былых пожаров. Разрушенные окна были восстановлены первыми, хотя одно все еще было загорожено.
   У алтаря священнослужитель начал петь, обращаясь к молящимся, гимн седьмого дня.
   — Счастлив тот человек, кто нашел утешение в Господе!
   Алтарь был отчищен и отполирован до блеска, на нем возвышался священный кубок из золота, а также книга в переплете, сделанном из слоновой кости, содержащая Святое Слово, по которой священники и епископ вели службу. Только один предмет, находящийся в апсиде, несколько дисгармонировал с окружающей обстановкой: тяжелая цепь, закрепленная у основания алтаря, из которой торчали железные шипы.
   Анна вспомнила дэймона, которого Кровавое Сердце приковал к алтарю для больших страданий. Сюзанна заметила, что она вздрогнула, и обняла ее за плечи, успокаивая. Но ничто не могло стереть это ужасное воспоминание, вспышки из прошлого, которые всегда одолевали ее, когда они приходили на службу.
   «В подземелье есть тропа, которую вы ищете», — сказал им тогда дэймон своим неприятным, хриплым голосом. По этой тропе она и Маттиас скрылись из Гента.
   И там же был эйка, с чьего молчаливого согласия им удалось убежать и спастись. Маттиас не помнит всего этого, но она никогда не сможет забыть.
   Младенец бодрствовал, время от времени припадая к материнской груди, когда клирики запели вступительные гимны.
   — Как ты думаешь, где лорд Хродик? — обратился Рай-мар к Сюзанне.
   Поймав на себе взгляд Анны, он улыбнулся ей. Он всегда хорошо относился к ней и Маттиасу. Он лишился своей семьи во время нападения эйка, потерял молодую невесту, родителей, троих братьев и, как и Сюзанна, был настроен достичь многого в жизни после всех бед и несчастий, обрушившихся на него. По этой причине, а также по взаимному уважению, несколько месяцев назад они пришли к соглашению и объявили о своей помолвке, чтобы весной пожениться.
   Сюзанна вытянула шею, чтобы лучше видеть впереди молящихся. Место лорда рядом с алтарем пустовало.
   — Он никогда не пропускал службу накануне Последнего дня, с тех пор как лорд Уичман покинул город. Это было почти восемь месяцев назад.
   — Нет, дорогая, он как-то раз пропустил службу, когда попал в буран и сломал себе нос.
   Сюзанну душил смех. В Стелесхейме она никогда не смеялась. Там всем было не до веселья, но после того, как тетя Гизела вручила ее в качестве подарка лорду Уичману, у Сюзанны совершенно не было желания смеяться. Все же время и успехи излечили ее. Она выглядела довольной жизнью.
   Анна мечтала почувствовать себя так же хорошо, но каждую ночь вновь и вновь мысли ее возвращались к молодому лорду, наследнику графа Лавастина. Она не помнила его имени. Ей казалось, что он рыдал и чувствовал себя потерянным, терзаемый горем и яростью от унижения и боли, причиненных теми, кого он любил.