— Нет, — сказала графиня, приподнимая свой револьвер, — этот бумажник я пока оставляю у себя. Возьмите кошелек, который мне вовсе не нужен. Во-первых, для того чтоб вы не подумали, что это какое-нибудь колдовство с моей стороны, вам надо знать, что дом, в котором мы находимся в эту минуту, принадлежит мне уже полгода. Я приобрела его по причинам, которых не считаю надобности вам объяснять, и все вследствие этих причин отпустила жилицу, занимавшую комнату на этой площадке, и велела отворить потайную дверь, сообщающуюся с комнаткой возле этой спальни. Вы понимаете меня? Вы видите, что нет ничего необыкновенного в моем присутствии здесь. Не угодно ли вам сесть на этот стул, напротив меня, по другую сторону стола.
   Банкир повиновался безропотно, не произнося ни слова. Графиня придвинула стул, села, облокотилась обеими руками о стол и пристально посмотрела на банкира.
   — Теперь поговорим, любезный Жейер, — прибавила она, играя хорошеньким револьвером, который все держала в руке. — Вы понимаете, что нам надо кое-что сказать друг другу.
   Банкир поклонился.
   Наступило довольно продолжительное молчание, молчание, которое каждую минуту становилось все затруднительнее для банкира. Наконец, внутренне оскорбленный смешной ролью, которую он играл так давно, он решился заговорить.
   — Я оставался уже слишком долго, — сказал он, — и если вы ничего не имеете сказать мне, я буду иметь честь проститься с вами, потому что мне уже давно надо быть дома.
   — Оставайтесь на своем месте, — ответила графиня. — Не предупредила ли я вас, что желаю говорить с вами? — прибавила она, смотря на красивые часики, которые были у нее за поясом.
   — Это правда, графиня, но ваше продолжительное молчание…
   — Было необходимо. Я хотела дать время вашим трем сообщникам добраться до деревни Шильтигейм. Теперь они там, — сказала он кротким голосом, тоном слегка вкрадчивым. — А если вы попытаетесь противиться мерам, которые я заблагорассудила принять, то было бы слишком поздно решаться на это.
   — К делу, графиня; куда вы ведете речь?
   — Просто хорошенько дать вам понять, любезный Жейер, что я знаю вас и гнусную роль, разыгрываемую вами; что я могу погубить вас одним словом, и что если этого слова недостаточно, я нашла бы в бумажнике, который вы по своему добродушию позволили мне взять, даже более доказательств, чем нужно, для того, чтобы заставить вас осудить как изменника и шпиона.
   — Хорошо, графиня. Если вы так уверены в этом, как говорите, для чего вы тотчас не донесете на меня как на изменника и шпиона?
   — Кто вам говорит, что я этого не сделаю? В эту минуту я не считаю необходимым, но постарайтесь оставить Страсбург и вы увидите, что случится с вами.
   — Неужели вы намерены удержать меня против моей воли в этом городе?
   — Я намерена сделать еще больше. Я хочу — слышите ли вы? — хочу знать все, что вы делаете, знать даже ваши малейшие поступки; не старайтесь обманывать меня, вам это не удастся. А, господа! Вы сделали из шпионства нечто вроде учреждения, но я вам докажу, что способна бороться с вами.
   — Но кто же вы, графиня? Откуда происходит ненависть ваша ко мне?
   — Кто я, это моя тайна. А относительно ненависти, которую вы предполагаете во мне к вам, вы очень ошибаетесь. Я чувствую к вам глубокое презрение, единственное чувство, которое вы можете внушать честным людям. Если я вас не гублю, если не сейчас доношу на вас, то это потому, что у меня есть свои собственные причины, причины личные, для того, чтобы не делать этого; но не обманывайте себя, господин Жейер; в случае надобности ничто не остановит меня. Мы должны с вами оставаться в Страсбурге во все времена осады. Молитесь Богу, чтобы эта осада окончилась хорошо для защищаемых мною интересов, потому что вы будете отвечать за все, что случится со мною. Этот бумажник будет отослан мною в конверте с другими документами, такими же опасными для вас, коменданту. Несколько копий будет отдано другим. Если вы вздумаете велеть меня убить, как уже хотели это сделать, эти бумаги будут немедленно распечатаны и тогда мне не нужно говорить вам, что вы должны серьезно отвечать за ваше поведение. Вот я предупредила вас, — прибавила графиня, вставая, — я прибавлю только одно: будьте осторожны. Теперь я не прощаюсь с вами, мы увидимся. Мы увидимся даже гораздо ранее, чем вы предполагаете. Имеющие уши слышать да слышат!
   Прежде чем банкир, опомнившись от удивления, мог сделать движение, чтобы остановить ее, она бросилась назад, исчезла в комнатке, заперла дверь и Жейер услышал звук задвигаемых запоров.
   — Клянусь небом! — закричал он, ударив кулаком по столу. — Я попался как дурак. Эта женщина демон; я в ее руках. О! Я отомщу. Она провела меня, но я отплачу ей за это, если б мне пришлось лишиться жизни… и состояния, — прибавил он со вздохом.
   Он встал, взял шляпу и вышел, заперев за собою дверь.

Глава XIX
Как Поблеско исполнил задуманный план

   Баронесса фон Штейнфельд и ее оба спутника вышли из Страсбурга благополучно. Несколько времени наши три действующих лица продолжали идти отдельно, делая вид, будто не знают друг друга.
   Но как только скрылись из вида французских часовых, они мало-помалу сошлись и в Шильтигейм пришли уже рядом и разговаривая между собою без малейшего затруднения.
   Впрочем, никто их не приметил и не приписал ни малейшей важности их движениям, тем более, что городские ворота были заперты, а отворялись только калитки на определенное число часов. Толпа людей, имевших дело в Страсбурге или в окрестностях, была значительна, и каждый, занятый своими собственными интересами, мало заботился о том, что делает его сосед.
   Три путешественника вошли в дом, указанный им. Все произошло так, как было сказано. Фёдер принял их очень дружелюбно, не показывая ни малейшего любопытства и не осведомляясь, какие причины привели их к нему. Путешествие возбудило в них аппетит, они рассудили за благо следовать совету Жейера насчет завтрака.
   Фёдер велел подать им завтрак, который хотя был подан наскоро, тем не менее был вкусен и изобилен. Путешественники сделали ему честь, но когда хотели расплатиться, трактирщик ответил им, что они ничего ему не должны, что все заплачено; скажем мимоходом, что эта любезность очень удивила их со стороны Жейера, который обыкновенно, как заметил, смеясь, барышник, крепко стягивал шнурки своего кошелька и не имел привычки кормить своих собак сосисками.
   — Теперь, — спросил Поблеско, — должно быть, лошади приготовлены для нас?
   — Приготовлены, — ответил Фёдер, — и одежда, если она необходима для вас.
   — Я желала бы, если возможно, — сказала тогда баронесса, — не путешествовать верхом. Я одна, а женщина одинокая, какое бы платье ни было на ней, особенно в это время, если она не безобразна, должна подвергаться опасным встречам и оскорблениям.
   — Это предвидел господин Жейер, сударыня, — ответил Фёдер, кланяясь. — На дворе стоит запряженная карета.
   — Он мне об этом не говорил, — возразила баронесса с удивлением, — но это очаровательно. Как только увижу этого милого Жейера, я его поблагодарю за такое деликатное внимание. Но экипажа и лошадей для меня недостаточно, — прибавила она, — мне нужен также кучер, а, верно, в этом и есть затруднение.
   — Не тревожьтесь, сударыня. Кучер, который привез сюда карету, отдан в ваше распоряжение господином Жейером. Это один из его доверенных слуг и он велел мне сказать, что вы можете совершенно положиться на этого слугу.
   — Все лучше и лучше! — радостно вскричала баронесса. — Ну, друг мой, пожалуйста, велите служанке показать мне комнату, где я могла бы снять с себя эту гадкую одежду, которая тяготит меня, и надеть платье более приличное моему званию и положению.
   — Ваше приказание будет исполнено.
   Трактирщик позвал служанку, с которою баронесса фон Штейнфельд ушла, поклонившись своим спутникам и пожелав им благополучного пути.
   Барышник без церемоний простился с Поблеско, сел на лошадь и уехал.
   Поблеско, отдав трактирщику приказание приготовить для него лошадь, попросил отвести ему комнату, где он мог бы написать письмо, которое хотел поручить ему перед отъездом.
   Фёдер отвел его сам в комнату первого этажа, подал все, что он спрашивал, и опять сошел вниз.
   Но в большой зале он очутился лицом к лицу с одним из наших старых знакомых, Карлом Брюнером, слугою Жейера, которого мы видели уже играющим роль довольно серьезную в двух важных обстоятельствах.
   Карл Брюнер сидел за столом, на котором стояла кружка пива. Он небрежно курил из огромной фарфоровой трубки, опираясь локтем о стол и поддерживая голову рукою.
   Приметив трактирщика, он сделал ему знак.
   — Все хорошо? — спросил он шепотом.
   — Прекрасно, — ответил Фёдер.
   — Она не имеет подозрения?
   — Не может иметь. В первую минуту она удивилась, потом восхитилась этим вниманием, которое натурально приписывает Жейеру.
   — А он не знает ничего, старый негодяй! — сказал Карл Брюнер, смеясь.
   — А я все-таки нахожусь в странном положении, — ответил трактирщик, качая головой. — Знаете ли вы, приятель, что вы заставляете меня играть довольно гадкую роль.
   — А я, напротив, оказываю вам громадную услугу.
   — Ах! Вот это уж чересчур!
   — Если дадите себе труд подумать об этом с минуту, вы в этом сознаетесь так же, как и я.
   — Объяснитесь. Я очень желаю понять.
   — Вы от меня требуете именно того, чего я не могу сделать. Мне запрещено давать вам малейшее объяснение словесное. Но, за недостатком его, я даю вам другое, которое должно показаться вам очень ясно. Жейер платит вам двести франков в месяц, чтобы вы служили ему и исполняли его приказания во всех темных проделках, а я от имени моего господина даю вам пятьсот для того, чтоб вы изменяли Жейеру, делая вид, будто продолжаете оказывать ему преданность. Это вдвойне выгодно для вас.
   — О! О! Какие крупные слова говорите вы, господин Карл Брюнер, когда речь идет о делах, которые кажутся мне очень невинны!
   — Не представляйтесь простачком. Вы не так простодушны, как кажетесь.
   — Хорошо, — ответил трактирщик, — я имею от вас только обещание и жалкую сумму в сто франков, которую вы подарили мне, между тем как я имел глупость подписать бумагу, которую вы потребовали от меня. Возвратите мне эту бумагу, отправляйтесь с путешественницей, и все будет кончено. Я сам устрою дело с Жейером, так чтоб не стать перед ним в неловкое положение.
   — Нет, господин Фёдер, так нельзя. С бумагой-то вы распрощаетесь, мой милый. Она уже час тому назад отправлена в Страсбург и находится теперь в верных руках. Вы получите о ней сведения только в таком случае, если не пойдете прямо. Я вас предупредил. А сто франков, полученных вами, я дал вам только в задаток.
   — Вот это получше.
   — Вы находите?
   — Послушайте, я отец семейства и прежде всего должен думать о моих детях.
   — Бедняжка! Удивительно, какое участие вы внушаете мне, — возразил Карл Брюнер, смеясь. — Вы увидите, честно ли я веду дела. Я обещал вам от имени особы, которая послала меня к вам и которой я служу посредником, платить вам пятьсот франков в месяц. Так?
   — Да, но…
   — Но вы еще их не видали. Не это ли хотите вы сказать?
   — Почти. Признаюсь вам, что я не прочь бы увидать их. Это придало бы мне мужества.
   — И сняло бы с вас всякую совестливость, не так ли, хитрец? Ну, — прибавил он, вынимая из кармана бумажник, — я хочу вам доказать, что умею делать многое.
   Он подал ему два банковых билета.
   — Вот не пятьсот, а две тысячи, то есть я плачу вам заранее за четыре месяца.
   — Надо было сказать это сейчас, — сказал трактирщик, глаза которого сверкнули алчностью, — я рад служить вам; я честный человек и предан вам и телом, и душой.
   — Хорошо, хорошо, я знаю все это. Вы человек честный, но честность добродетель очень редкая в настоящее время и за нее следует платить очень дорого, не так ли, приятель?
   — Это кажется мне справедливо.
   — И мне также. В доказательство вот деньги. Только вы знаете, дела должны оставаться делами.
   — Что это значит?
   — Что письмена самцы, а слова самки, следовательно, вы потрудитесь написать мне расписку, которую я продиктую вам. Есть у вас перо и чернила?
   — Конечно; вот все, что вам нужно, на прилавке.
   — Ну, пишите.
   — Диктуйте.
   — «Я получил от господина Карла Брюнера от имени… — оставьте пустое место, я впишу имя, — две тысячи франков банковыми билетами, за четыре месяца вперед, по пятьсот франков в месяц, как это стоит в условии, подписанном мною сегодня через посредство вышеупомянутого Карла Брюнера с, — опять пустое место, — для того, чтобы передавать господину, — опять пустое место, — все сведения, которые я узнаю от господина Жейера, страсбургского банкира, живущего на площади Брогли, все приказания, какие он будет адресовать мне, и бумаги, какие бы то ни было, которые он мне перешлет. Этим условием я обязуюсь, кроме того, повиноваться приказаниям, которые мне будет давать господин, — опять пустое место, — добросовестно и без малейшей нерешимости. В силу чего даю расписку сего девятого августа тысяча восемьсот семидесятого года, Фюлъжанс Фёдер, трактирщик в Шильтигейме».
   — Вот и кончено, — сказал Карл Брюнер, взяв бумагу, которую сложил и положил в карман.
   — Но скажите, пожалуйста, я этой распиской связан поболее чем условием, которое я подписал утром.
   — Это правда, но вот две тысячи франков, — и он отдал банковые билеты, которые трактирщик спрятал со вздохом облегчения. — Кстати, господин Фёдер, вероятно, человек, который пишет наверху, поручил вам отослать его письмо. Отдайте его мне, я возьму это на себя.
   — Но ведь вы едете не в Страсбург.
   — Это не значит ничего. Не забудьте отдать его мне, как только получите.
   — Хорошо, хорошо; будьте спокойны, отдам.
   Карл Брюнер осушил свою кружку и вышел на двор.
   «Что мне за дело, — сказал себе трактирщик, оставшись один. — Я не жалею, что дела пошли таким образом. Я кладу в карман с двух сторон. В конце концов вся выгода на моей стороне; это очень хорошо растолковал мне этот бедовый человек. Притом дела Жейера кажутся мне очень подозрительны и, может быть, мне пришлось бы плохо. Пусть лучше будет так».
   В это минуту Поблеско вошел в залу.
   — Готова моя лошадь? — спросил он, поставив чемодан на стол и закутываясь в плащ.
   — Готова, она вас ждет.
   — Велите ее привести к дверям. Возьмите этот чемодан; пусть его привяжут к седлу. Кстати, вот письмо, которое сию минуту надо послать с нарочным к Жейеру.
   — Оно отправится в одно время с вами.
   Пять минут спустя Поблеско скакал во весь опор, а письмо было в руках Карла Брюнера, а от него почти тотчас вместе с распискою трактирщика перешло в руки какого-то крестьянина, который ждал на дороге, сидя на тумбе, и немедленно отправился в Страсбург.
   Через десять минут баронесса фон Штейнфельд села в карету и уехала. Кучером у нее был Карл Брюннер.
   — Вот отделался я, — сказал трактирщик, потирая себе руки, — все уехали. Бог с ними! Теперь мне стоит только ждать, что будет.
   Поблеско ехал на прекрасной лошади, на которой, как он скоро приметил, ему было легко сделать десять и даже пятнадцать лье зараз.
   Он поехал по направлению к Муцигу, но несколько раз останавливался на дороге в деревнях, где оставался довольно долго, так что в Дубовую Ограду, местожительство братьев Штаадт, приехал только двенадцатого числа к шести часам вечера.
   Так как, разумеется, Поблеско знал пароль и имел надлежащий знак, он был очень хорошо принят семейством пиэтистов.
   Не теряя времени, он сообщил господам Штаадт причины своего посещения и успел довольно легко сойтись с ними и положить основания полного договора.
   Когда этот первый и самый важный пункт был решен к удовольствию обеих сторон, Поблеско заговорил о другом предмете, лично касавшемся его и который был дорог его сердцу и причиною его посещения.
   Против своего ожидания, ему не стоило большого труда преодолеть затруднения со стороны братьев Штаадт, затруднения совершенно материальные, касавшиеся только суммы за содержание девицы Гартман и, пока она останется у них в доме, за старательный надзор, чтобы не допускать ее ни до каких сношений ни с кем.
   Эти затруднения были быстро устранены по милости щедрости, с какою Поблеско решил этот вопрос, и таким образом вопрос политический и вопрос частный были решены ко всеобщему удовольствию.
   Разумеется, второй вопрос можно было исполнить только когда особе, составлявшей предмет условия, удалось бы оставить Страсбург и если б Поблеско успел привезти ее в Дубовую Ограду.
   Поблеско находился в этом доме только несколько часов, когда та самая особа, которую ему так важно было захватить, встретилась с ним там таким неожиданным образом.
   Молодой человек, не зная, кто приезжие, и боясь, без сомнения, встретиться со знакомыми, в первую минуту, как мы сказали, стал позади, так чтобы иметь возможность рассмотреть приезжих и не быть узнанным ими; но его расчет был расстроен.
   Капитан с первого же взгляда узнал о его присутствии в этом собрании, хотя Поблеско принял предосторожность надеть фальшивые бакенбарды и усы, предосторожность достаточная с теми, которые имели с ним сношения мимолетные, но совершенно бесполезная с членами семейства Гартман, которое уже более четырех лет имело с ним сношения ежедневные, тем более, что он не вздумал сделать смуглее цвет лица и переменить цвет волос.
   Обе дамы также узнали Поблеско, и не стараясь объяснить себе его присутствие в этом доме, угадали, так сказать, по инстинкту, что в этом присутствии скрывалась тайна и что они должны во что бы то ни стало стараться не открыть своего инкогнито.
   — Господа, — сказал капитан по-немецки, обращаясь к хозяевам дома, — прежде всего позвольте мне сказать вам, какие причины заставляют меня просить у вас временного убежища в вашем гостеприимном доме. Меня зовут Розенберг.
   — Вы не родственник ли Розенбергов страсбургских? — спросил старший из трех братьев, Варнава Штаадт, тот, который принял путешественников по приезде.
   — Я имею эту честь. Обе дамы, сопровождающие меня, моя жена и моя мать. Вы знаете, без сомнения, что наша фамилия происхождением из Бадена, но вступила в сословие французских граждан несколько лет тому назад.
   — Мы имеем очень мало сношений с посторонними, — ответил Варнава Штаадт, — мы живем между собой. Мы удаляемся насколько возможно от разврата века; однако, так как фамилия Розенберг считается в числе избранных, то мы имеем к ней большое уважение, мы всегда имели с нею сношения, как вам, без сомнения, небезызвестно. Мы даже могли в некоторых обстоятельствах благодарить ее за доброжелательное вмешательство в нашу пользу. Поэтому нам известно то, что вы удостаиваете нам сообщать.
   — Как же это, — спросил Илия Штаадт, второй брат, — что несмотря на ваше вступление в сословие французских граждан, французские власти принудили вас оставить город?
   — Главная причина этой меры недоброжелательство наших соседей. Предположили, будто мы находимся в сношениях с немецкими властями, несмотря на войну. Толпа бродяг напала на наш дом, и для избежания больших несчастий, мы были принуждены выехать из Страсбурга под прикрытием ночи и в придуманном наскоро переодеванье. Некоторые из нашего семейства поехали по дороге в Гагенау. А моя жена, моя мать и я, имея дела в Меце, имеем намерение отправиться туда, где поселились наши родственники, и где мы надеемся не только найти убежище, но еще служить нашему делу.
   — Вы можете достать у нас все для вас необходимое, — сказал Варнава Штаадт, кланяясь.
   — А если вы желаете рекомендательных писем в Мец, — прибавил Поблеско, подходя, — я мог бы дать вам их к людям, преданным святому делу, защищаемому нами.
   Произнося эти доброжелательные слова, молодой человек подошел к капитану и стал рассматривать его с серьезным вниманием.
   Тот почтительно поклонился.
   — Благодарю вас, — ответил он — но я боюсь, что не могу воспользоваться вашим обязательным предложением, так как нахожусь в необходимости оставить этот дом на рассвете. Я спешу избавить от всякой опасности мою жену и мать.
   — Это не мешает. Я напишу письма в ночь и сам отдам их вам до вашего отъезда.
   — Принимаю с признательностью.
   — Уже поздно, — сказал Даниил Штаадт, — а вы должны чувствовать необходимость в отдыхе.
   — Действительно, мы разбиты усталостью. Я очень буду вам признателен, если вы укажете комнаты, назначенные нам.
   — Две комнаты, сообщающиеся одна с другою, находятся в вашем распоряжении, и вы найдете в этих комнатах кое-что закусить. Не угодно ли пожаловать за мною.
   Капитан поклонился и, простившись с присутствующими, ушел с обеими дамами за Даниилом Штаадтом.
   — Что вы думаете о наших новых гостях, господа? — спросил Поблеско, когда путешественники ушли.
   — Они кажутся мне людьми весьма порядочными, — ответил Илия Штаадт, — хотя довольно трудно судить об этом по лохмотьям, покрывающим их.
   — Это братья гонимые, — нравоучительно прибавил Варнава Штаадт. — В таковом качестве мы обязаны принять их, не обращая внимания на их одежду.
   — Ну, господа, — ответил Поблеско, — я вашего мнения не разделяю. Не знаю почему, но я нахожу что-то подозрительное в физиономии этих трех лиц. В них есть что-то таинственное, внушающее мне беспокойство.
   — Вы подозреваете, что это изменники?
   — Не смею утверждать, потому что мои подозрения не опираются ни на какие серьезные данные. Но вид их внушил мне волнение, которого я не могу определить; это волнение невольное, которое испытываешь в присутствии врага. Это впечатление чисто нравственное; однако, повторяю, я не знаю, почему эти люди внушают мне инстинктивное недоверие, которого я не объясняю себе.
   — Если так, ничего не может быть легче, как удостовериться.
   — Я вам замечу, однако, — сказал Варнава Штаадт, — что этот Розенберг сказал пароль и показал знак. А я не вижу…
   — Повторяю вам, во всем этом есть что-то непонятное для меня.
   — Как знаете. Что же нам делать?
   — Пока ничего. Слишком большая поспешность может быть вредна. Не будем показывать к ним ни малейшего недоверия. Пусть они уедут отсюда. Если это шпионы, как я предполагаю, они сочтут себя спасенными, выехав отсюда. Предоставьте мне это дело. Обещаю вам, что мы скоро разузнаем это.
   — Хорошо. Действуйте как знаете. Только я должен вас предупредить, что их привел сюда человек, давно нам известный, которого мы всегда находили преданным нашим интересам, — продолжал Варнава Штаадт, — и я не понимаю, как это может быть…
   — Не спросить ли нам этого человека? — с живостью спросил Даниил.
   — Это было бы ошибкой, — ответил Поблеско. — Если этот человек вам изменяет, вы ничего не добьетесь от него. Если он верен, ваше недоверие оскорбит его и, следовательно, возбудит нерасположение к вам. Нет. Надо оставить все как я вам говорю. Завтра, тотчас после их отъезда, мы подумаем и я отдам отчет в этом деле, будьте уверены в том.
   — Действуйте как знаете. И, действительно, это может быть вернее.
   Пока происходили эти рассуждения, три путешественника ушли в комнаты, назначенные им.
   Разменявшись шепотом несколькими словами, сказанными на ухо, обе дамы бросились, не раздеваясь, на кровать, где скоро и заснули, изнуренные усталостью.
   Мишель, расстелив постель, на которую он должен был лечь, чтобы сделать вид, будто он лежал на ней, запер дверь, два раза повернув ключ в замке, и сел на стул перед дверью, погасив огонь и приготовясь не спать до рассвета.
   Как только стекла поблекли и в комнату прорвались бледные лучи, капитан пошел разбудить мать и сестру, говоря им шепотом:
   — Пора ехать.
   В две-три минуты дамы были уже готовы. Капитан просил их наблюдать осторожность и пошел отворить дверь, в которую стучались.
   Отворив дверь, он узнал контрабандиста вместе с привратником.
   — Повозка запряжена, — сказал Оборотень, — и мы поедем, когда вам будет угодно.
   — Сейчас, — ответил капитан и, обратившись к привратнику, спросил: — Могу ли проститься перед отъездом с хозяевами?
   — Они почивают, — ответил привратник, кланяясь. — Они поручили мне пожелать вам благополучного пути.
   Приметив, что закуска, приготовленная вечером на, столе, осталась нетронутой, привратник сказал:
   — Не угодно ли вам закусить чего-нибудь перед отъездом?
   — Благодарю вас, — ответил капитан, выходя из комнаты с дамами. — Еще очень рано и нам не хочется есть.
   Привратник не настаивал и проводил их во двор.
   Погода была великолепная; ночная роса совершенно расчистила небо. Солнце сияло на небесной синеве; птицы пели под листвой.
   Дамы сели в повозку, капитан простился с привратником и сунул ему в руку две пятифранковые монеты, которые тот, хотя они не были проткнуты никакой дырочкой, принял с улыбкой признательности.
   Молодой человек, видя, что ему ничего не говорят о рекомендательных письмах, обещанных ему Поблеско, не заблагорассудил спросить о них, и маленький караван пустился в путь.
   Осел весело шел, потряхивая ушами, с правой и левой стороны его выступали большими шагами капитан и Оборотень, а Зидор и Том бежали по дороге.
   Скоро дом исчез из вида и путешественники очутились в лесу.