Страница:
* * *
— Просыпайтесь, сударь!Александра довольно бесцеремонно растолкали, поставили на ноги.
«Похоже, что я на каком-то корабле, — подумал он, ощутив мерное покачивание пола под ногами. — Или это от слабости?… Нет, определенно на корабле».
Стоящий напротив него субъект удивительно походил на него самого. Настолько, что он бы потряс сейчас головой, чтобы стряхнуть наваждение, если бы не пульсирующая под черепом боль.
«Не слишком ли много двойников?…»
Мистер Тревис оценил на глаз состояние пленника и дал знак поддерживающим под руки громилам отпустить его. Бежецкий непременно упал бы — ноги совсем не держали его, но сзади предупредительно подставили стул и помогли сесть. Дернули за шиворот, чтобы плюхнулся на сиденье.
— Вы великолепно держитесь, сэр, — одобрил Тревис. — Я бы после всего того, что выпало на вашу долю, лежал бы пластом. Военная косточка, а?
Александру сейчас больше всего хотелось дать мерзавцу в морду, но он сомневался, что нанесет сколь бы то ни было значительный урон — чересчур мало было сил. Да и вообще, что удастся поднять руку. Но плюнуть он смог.
— Презрение к врагу — тоже похвальная черта, — кисло добавил англичанин, стирая со щеки меткий плевок. — Хотя я бы предпочел сейчас, чтобы вы были чуточку посильнее… Чтобы преподать ответный урок. Но время терпит.
— Дать ему, сэр? — спросил один из громил, придерживающих Бежецкого на стуле.
— Не стоит. Пусть уж приходит в себя. Ты остаешься с ним, — указующий перст уткнулся в одного из подручных. — А ты пойдешь со мной. Что-то не нравится мне этот капитан…
Похитители поднялись на палубу под моросящий дождь. Погода на Балтике была совсем не весенняя. А может, она тут такой и должна была быть. Кто их разберет, эти северные воды.
— Чертов дождь, сэр, — проворчал спутник Тревиса. — Сыплет, как из брандспойта.
— Ничего. Самая лучшая погода для таких делишек, — не согласился шеф. — Надеюсь, что русские сторожевики сейчас сидят по своим норам и в море носа не покажут.
— Русские, они упрямые, сэр, — возразил подручный. — Им такая собачья погода нипочем.
— А ты почем знаешь? Ты же вроде бы не русский.
— Да, сэр, я поляк. Но русских знаю очень хорошо. Пся крев…
— Никогда я не понимал вас, славян, — пожал плечами англичанин. — Грызетесь между собой постоянно…
— Я ничего не имею против чехов, сэр, но русские…
— Да мне, собственно, без разницы, Рыжий. Но то, что ты поляк, сегодня играет мне на руку. Предатели обычно не сдаются.
— Я не предатель.
— Почему? Польша вроде бы русская.
— Я из Данцига, сэр. Мы, поляки, называем его Гданьском.
— И чем тебе тогда насолили русские? Ты же, получается, подданный Германии?
— Да, я германский подданный, но Польша — моя родина, сэр.
— Как у вас все запутано… — вздохнул Тревис. — Но об этом после.
К пассажирам, раскачиваясь на колеблющейся палубе, приближался кто-то закутанный в мокрый плащ.
— Капитан прислал меня сообщить, что у нас проблема, — сообщил один из сыновей старого Тойво. — Судно сейчас ощупывают локатором. Ума не приложу, как нас смогли запеленговать.
«М-м-да… — кисло подумал Тревис, который сам где-то полчаса назад включил радиомаяк, выдающий в эфир не поддающиеся расшифровке сигналы. И пеленгации иными, кроме специально приспособленных станций, кстати, тоже, в чем уверяли его специалисты. — Русские действительно оказались на высоте. Похоже, что план номер два трещит по всем швам… Хорошо, попытаемся совместить первый и второй планы. Возможно, план номер полтора и прокатит. Мне, в сущности, нужно всего лишь каких-то два-три часа… Эх, здравствуй, Сибирь…»
— Передайте капитану, чтобы держал прежний курс, — распорядился он, открывая крышку люка, из которого только что выбрался. — И если береговая охрана прикажет останавливаться — пусть остановится. Никаких попыток к бегству! Не дай Господь сопротивляться. Лучше уж я пробуду в обществе сибирских медведей десяток лет, чем вернусь в Соединенное Королевство с ящиками и с несколькими не запланированными анатомией дырками… Да! Спасательные жилеты у вас на борту имеются?
— Нет. Только спасательные круги.
— Черт побери! Каменный век!.. Принесите два. Нет, три…
* * *
Операция развивалась, как по нотам. Суденышко, выхваченное из темноты мощными лучами прожекторов, застопорило ход и легло в дрейф, подчиняясь первому же требованию — очереди из полуторадюймовой счетверенной установки по курсу следования. Если бы еще не упорное нежелание выходить на связь по радио — прямо-таки мирный рыбак. Ловящий, правда, какую-то необычную рыбу, поскольку никакая порядочная рыба в такую непогодь ловиться, естественно, не будет.— Прекратить огонь! — скомандовал лейтенант Топорков, удовлетворенно опуская бинокль. — Абордажную команду в шлюпки!
Обманчиво неуклюжие от спасательных жилетов матросы, вооруженные автоматическими карабинами, весело переругиваясь, спускались по штормтрапам в резиновые моторные «Бризы», которые болтало на волне так, что любой сухопутной крысе стало бы дурно от одного лишь взгляда на них. Последним лихо спрыгнул юный мичман Краузе, командир абордажной команды «Стерегущего», вызвав своим финтом восторг обожавших его матросов и зависть лейтенанта, некогда, в молодости, выкидывавшего подобные трюки, теперь не дозволенные по чину.
«Ну, получит у меня мальчишка, когда обратно вернется! Тоже мне, гусар!..»
— Взять нарушителя на прицел, — скомандовал Топорков, решив, что прикрыть абордажников в крайнем случае будет не лишним — иные отчаянные головы из контрабандистов давно уже ставили на свои лайбы и пулеметы, и самодельные пусковые установки для реактивных снарядов, которые легко спрятать среди трюмного хлама. Особенно после того, как им перестала грозить пеньковая веревка за подобные фортеля.
Подчиняясь команде, полусферические башни на носу и корме фрегата синхронно развернулись, и на качающееся на волне суденышко уставились более солидные, чем «счетверенки», аргументы — трехдюймовые скорострельные орудия Мясоедова, способные в несколько секунд изрешетить и отправить на дно морское и более солидную цель, чем этот плавучий гроб. Из пушки по воробьям, конечно, но надо же посеять в душах преступников страх перед неотвратимым возмездием?…
Но контрабандисты и не думали сопротивляться. Подняв руки, они столпились на корме суденышка и всем своим видом выражали готовность подчиниться закону в лице шестнадцати увешанных оружием с ног до головы головорезов, возглавляемых совсем еще зеленым юнцом с огромным пистолетом в руке. Ни один из них даже не пошевелился, когда с шлюпок на борт полетели и прочно вцепились в дерево разлапистые крючья «кошек».
— Вы задержаны по подозрению в нарушении уголовного и таможенного уложений Российской Империи! — звонко сообщил нахмуренным финнам офицер, пряча пистолет, который так и не пригодился, в кобуру. — Предлагаю сдать оружие, если таковое имеется, и предъявить к досмотру груз. Кто капитан?
— Я, ваше благородие, — выступил вперед угрюмый мужчина лет за пятьдесят. А может — и за шестьдесят — черт разберет этих морских жителей. — Тойво Айкинен, если позволите. А оружия у нас не водится, ваше благородие. Мы с сыновьями — мирные рыбаки.
— Видали мы таких рыбаков! — хмыкнул старший унтер Хасанов, не снимая рук с висящего у него на груди шестиствольного ручного пулемета — из всей команды только этому здоровяку из-под Казани была по плечу подобная тяжесть. — В мутной воде вы мастера рыбку ловить!
— Отставить, унтер! Предлагаю предъявить груз, — повторил Краузе, хмуря светлые брови, что при его юном открытом лице выглядело несколько неубедительно.
— Что и требовалось доказать, — обрадовался он, обнаружив в трюме ящик, своим видом никак не гармонировавший со старыми пересохшими сетями, воняющими протухшей рыбой, как попало, явно для декорации, набросанных по углам. — Факт контрабанды налицо. Что в ящике?
— Не имею понятия, — безразлично пожал плечами старый Тойво, отлично знавший, что больше «пятерика» ему за такую контрабанду не светит — и ему одному, не команде, а двенадцать с половиной тысяч задатка, крути — не крути, останутся в семье. Благо что предусмотрительно переданы супруге перед отходом. А уж у нее искать — напрасный труд. — Был тут с ним какой-то сухопутный, да сиганул за борт, как вас завидел. Перетрусил, наверное. А я этот сундук не открывал. Очень мне надо — вдруг там отрава какая.
— Хорошо. Ларин, Сапкович! Этого типа — в наручники и в шлюпку. Николаев! Вскрыть ящик… Стоп! Всем, кроме меня и Николаева, покинуть помещение!
Оставшись наедине с сапером команды, мичман уселся на стул, непонятно зачем тут, в трюме, находящийся, и принялся с интересом наблюдать за действиями бывалого кондуктора. [10] Он, конечно, допускал, что в ящике может оказаться все что угодно, вплоть до взрывчатки, к тому же с настороженной на вскрытие «адской машинкой», но молодость, молодость… Кто в двадцать два года верит в свою смерть? Не чужую, постороннюю, а свою личную?
Замок оказался плевым, и Николаев, в молодости, до службы еще, водивший дружбу с лихой питерской шпаной (теперь он не любил про дела двадцатилетней давности и вспоминать), вскрыл его без проблем. Вскрыл, осторожно приподнял крышку, напряженно вслушиваясь — не затикает ли механизм — рывком распахнул и ахнул…
— Что там? — привстал со стула мичман, вытягивая из широковатого для него ворота жилета тонкую шею. Будь в ящике бомба, кондуктора в трюме уже не было бы, а вместе с ним — и мичмана. — Контрабанда?
— Че-человек… — ошеломленно произнес молчаливый обычно сапер.
— Мертвый? — широкая спина матроса загораживала мичману обзор.
— Нет… Ка-кажется живой…
— А ну, отойди…
— Добрый день, милостивые государи, — поздоровался бледный человек, лежащий в ящике, со склонившимся над ним офицером. — Или сейчас не день? Что-то темновато… Князь Бежецкий к вашим услугам. Александр Павлович.
Краузе захлопнул рот, выудил из наплечного кармана рацию и доложил:
— У нас проблема, господин лейтенант.
— Обрисуйте ситуацию.
— На борту обнаружен ящик и в нем — живой человек.
— В сознании?
— Так точно! Представился даже… Как ваше имя, сударь, повторите, пожалуйста, — прикрыв микрофон рукой, попросил он обитателя сундука.
— Князь Александр Павлович Бежецкий, — охотно повторил тот, не делая даже попытки выбраться.
— Бежецкий… Александр Павлович… князь…
В динамике воцарилось молчание.
— Мичман, оставайтесь на связи! — произнес наконец лейтенант напряженным голосом и отключился.
— Срочно доставить князя на борт, — распорядился он двумя минутами позже. — Со всей обходительностью. Смотрите у меня, Краузе, — если хоть волос… Я ваше гусарство знаю.
— Так точно, господин лейтенант! Доставить, чтобы волос не упал! — молодецки отрапортовал мичман и погрозил Николаеву. — Слышал, орясина охтинская? Чтобы волос не упал!..
15
— Что значит — посол? Какой державы посол?
Борис Лаврентьевич Челкин никак не мог успокоиться и мерил шагами кабинет из конца в конец, наверное, сотый раз. И так проблем полон рот: несговорчивая Дума, перманентное брожение умов в Польше, снижение мировых цен на нефть из-за иезуитской политики Британии на Ближнем Востоке, грозящее обернуться дефицитом в казне… А тут еще эта потусторонняя Россия свалилась на голову, будто пыльный мешок из-за угла.
И нет бы чинно-благородно: ученые, мол, открыли возможность проникнуть в параллельное пространство, отыскать там подобие Российской Империи, выдвигают такие-то гипотезы, требуют на научные исследования такую-то сумму денег… Все это уже было и было не раз по самым разным поводам, и рецепт тут очень даже простой: дать на исследования энную сумму, поощрить кого словом, кого — орденочком, и спокойно забыть. Суммы плевые — фантазии у этих придумщиков не хватает, чтобы настоящих денег попросить, а глядишь — забота с плеч долой. Это даже полезно — вроде космоса этого, черт бы его побрал: умные головы имеют точку приложения своих талантов, не вникают, безделья ради в Основы, не пытаются их сотрясти ради научного же интереса. Да и практический выход с этих заумных теорий бывает. Нечасто и немного, но бывает. Вроде тех же поминальников, баллистических ракет или микроволновых печей. Да и обывателю нужны сенсации, чтобы не зацикливался на своих мелких бытовых неурядицах, не скучал, не выражал недовольства… Он же, обыватель, от сытости сам не знает, чего хочет. Не то севрюжины с хреном, не то — конституции.
Сейчас вроде бы все в порядке и недовольство ему выражать нечем, а поди ж ты — и студенческие кружки возникают по десятку в месяц, и анекдотцы сомнительного содержания кто-то сочиняет, и в Сети бог знает чего творится — жандармы, бедные, с ног валятся, чтобы за всем уследить, не дать во что-то серьезное развиться. Ведь и не такие безобидные случаи бывают — вон, в прошлом году сиделец наш женевский, Левинсон Иуда Маркович, в определенных кругах известный под псевдонимом Максим Совестин, труд свой очередной тиснул. «Двенадцать советов Государю». Ишь ты, Макиавелли [11] какой выискался! Советчик! Будто и без него советчиков нет. Да ладно бы хоть действительно дело советовал — бред ведь всякий несет, сплошную крамолу. Прислушайся Его Величество хоть к одному такому «совету», и все — не видать больше России. Одна территория останется, а ни Веры, ни Царя, ни Отечества в ней уже не будет… И попробуй выковырни его из этой Женевы. Конфедерация когтями и зубами держится за свои обычаи, а обычай ее простой, как у казаков-донцов — из Конфедерации выдачи нет. Сплошные проблемы.
А тут еще этот посол липовый свалился на голову…
— Бежецкий, говоришь? — остановился Борис Лаврентьевич у дальней стены кабинета, прямо перед портретом Его Величества в полный рост при всех императорских регалиях. — Который из Бежецких? Отец или сын?
— Александр Павлович, — дипломатично ответил советник, привыкший за годы службы светлейшему к внезапным переменам его настроения и частенько — неадекватной реакции на невинные, в общем-то, ответы. Мог господин Челкин и письменным прибором запустить, и просто в ухо заехать — без чинов, по-простому, по-мужицки. И чем дальше, тем все непредсказуемее были его действия. И серьезнее последствия.
— Александр Павлович… Улан царицын… Или этот…
Челкин вспомнил невнятные слухи, будоражившие высший свет года три-четыре тому назад, и задумался. Советник столбом стоял у стола, не решаясь привлечь к себе внимание «полудержавного властелина». Наконец светлейший о нем вспомнил:
— У тебя все?
— Так точно, — по-военному ответил тот, вытягиваясь еще больше.
— Тогда пошел к черту!
Оставшись один, Борис Лаврентьевич уселся за стол, подпер руками тяжелую, отливающую медью, тронутой благородной патиной, голову и задумался…
— Кто там? — недовольно спросила она, сдвигая очки на кончик носа и становясь похожей на учительницу гимназии. — Войдите!
Дверь распахнулась, и на пороге возник поручик Мальцев, в задачи которого входило охранять «этого нового Бежецкого» до особых распоряжений.
После решительного отказа появившегося «из-за грани» близнеца Бежецкого вести какие-либо переговоры, пока ему не будет предоставлена полная свобода и гарантии исполнения миссии, возникла томительная пауза. Баронесса просто не представляла себе, как выполнить требования свалившегося как снег на голову двойника ротмистра Воинова. Во-первых, это было попросту неразумно. Хотя бы до тех пор, пока не появятся какие-нибудь материальные подтверждения судьбы отправленного за «грань» посланца, кроме голословных утверждений пришельца о его тяжких травмах и необходимости лечения на «той» стороне. Во-вторых, как можно представить Государю этого самозванца в качестве посла той, другой России? Нет, если опять же Воинов возвратится и подтвердит… Получался замкнутый круг. Чужого Бежецкого на всякий случай изолировали, но как быть дальше, никто не знал. Даже решительная в других случаях «мать-командирша» не решалась брать на себя подобную ответственность. Так неопределенность тянулась и тянулась, а пауза грозила перейти в цейтнот…
— Что у вас, поручик, — посмотрела на вошедшего офицера поверх очков Маргарита. — Что-нибудь с вашим… хм-м… подопечным?
Мальцев состоял в штате КСП недавно и ужасно робел перед новой начальницей: опыта общения с командирами-женщинами у него еще не было. Хотя в целом офицером он был знающим и опытным.
— Так точно, ваше превосходительство! — гаркнул он, становясь по стойке «смирно».
— Потише, поручик, — поморщилась баронесса. — Вы же не на плацу… Что там с ним?
— Из Санкт-Петербурга прибыли четыре офицера, чтобы его забрать.
— Как забрать? По какому ведомству проходят эти офицеры?
— Дворцовая служба, ваше высокопревосходительство. Старший предъявил предписание за подписью самого Челкина.
— Интересно… — пробормотала про себя Маргарита. — А рыжему зануде-то, что от моего гостя потребовалось?… Ваши действия? — спросила она поручика.
— Приказал караульным никого не пускать и поспешил к вам.
— Правильно. А относительно посланцев светлейшего?
— И не выпускать…
— Вот это особенно правильно, — похвалила служаку начальница и поднялась из-за стола. — Ну что же, давайте пройдемся до вашего объекта, посмотрим, что там и к чему…
«Вообще-то, если все это действо с высочайшего одобрения, то Челкин обязан был предупредить меня загодя. А раз не предупредил, то это — настоящая самодеятельность. И вообще — откуда он узнал про посланца? Не иначе среди моих людей есть его крыса… Это не есть гут, как говаривал один мой хороший знакомый…»
Размышляя таким образом, Маргарита с провожатым добрались до «гауптвахты», спешно переоборудованной из обычного деревенского дома. Правда, жил в нем прежде, видимо, какой-то куркуль: окна маленькие и узкие, как бойницы, забранные густой решеткой, — тюрьма тюрьмой. Даже улучшать практически ничего не пришлось. Так, добавили камеры слежения и сигнализацию, и все.
Часовой, вооруженный автоматическим карабином с примкнутым штыком, взял на караул при виде начальства. Экипирован он был полностью: армейский бронежилет, каска и даже гранаты на поясе. Женщина даже пожалела парнишку, по лицу которого из-под обреза шлема катились крупные капли пота. Но заодно и отметила про себя предусмотрительность поручика.
— Вольно. — Она прошла мимо часового и пропустившего ее вперед офицера.
— Это произвол, сударыня! — едва она пересекла порог, накинулся на нее один из «дворцовых», томящихся в «предбаннике», поскольку дверь во внутренние помещения охраняли сразу два мальцевских «цербера», имевших вид еще более решительный, чем страж на входе. — О вашем поведении будет немедленно доложено Борису Лаврентьевичу…
— Во-первых, здравствуйте, господин Егоршин, — узнала баронесса мельком знакомого ей офицера. — А во-вторых… Вы ничего не перепутали? С каких это пор мои люди подчиняются князю Челкину. — Она намеренно опустила «светлейшего».
— Нет, но… Все равно я вынужден буду доложить…
— В чем же дело — докладывайте.
— Прикажите вашему башибузуку вернуть нам поминальники! — выпалил второй посланец светлейшего, красный как рак.
— Вы изъяли у них поминальники? — подняла брови Маргарита, поворачиваясь к поручику.
— Так точно!
— Немедленно верните. Итак, господа, — обратилась она вновь к ротмистру Егоршину. — Чем обязана неожиданным визитом?
Ротмистр с готовностью протянул свои бумаги:
— Вот предписание на конвоирование в Санкт-Петербург означенного лица.
— Все правильно, — баронесса внимательно изучила составленные по всей форме документы и вернула обратно, — имеете право… Только понимаете, господин Егоршин, есть некая заковыка.
— Какая?
— Я уже говорила вам, что непосредственно господину Челкину не подчинена. И к службе дворцовой охраны не имею никакого отношения.
— Значит, вы отказываетесь выполнить предписание? — занервничал офицер. — Я должен буду…
— Помилуйте! — подняла ладони отстраняющим жестом баронесса. — Разве я вправе отказаться? Просто я должна получить одобрение СВОЕГО начальства — только и всего.
Команда Егоршина несколько успокоилась.
— А как скоро… это…
— Одобрение? Что вы! Конечно, скоро! Завтра утром, я думаю, все утрясется. Понимаете, господа, — я ведь тоже человек подневольный…
— Ну, если только до завтра, — неуверенно переглянулись «дворцовые».
— Не более, — заверила их Маргарита. — Поручик! Проводите ротмистра и его подчиненных в гостевой дом. И чтобы по первому разряду! Я прослежу — смотрите у меня! — строго погрозила она офицеру, в глазах которого блеснуло понимание, пальцем.
— Так точно! Прошу, господа…
Визитеры удалились, влекомые поручиком, превратившимся из неуступчивого стража в радушного хозяина. Теперь за них баронесса была спокойна: «дворцовые» — обычные люди, а у Мальцева вечерами собирается весьма незаурядное, с точки зрения любого холостяка, общество… Следовательно, часов двенадцать форы у нее есть. Тем более что, отдав приказ, Челкин, привыкший к неукоснительному исполнению желаний и отсутствию всяческих препятствий на пути проводников своей воли, вряд ли станет проявлять беспокойство.
Жестом отослав часовых, она открыла дверь в «келью» Бежецкого и встала на пороге, озирая холостяцкое жилище.
Посол возлежал одетым на расправленной постели, делая вид, что читает какую-то книгу. Маргарита могла поклясться, что он сейчас даже не задумывается над ее содержанием и вряд ли понимает, на каком языке она напечатана. На визитершу он старательно не обращал никакого внимания, но несомненно слышал все, происходившее снаружи — двери в его «каземате» особенной мощью, в отличие от стен и окон, не отличались.
— Фи, граф! — поморщилась женщина. — Вы превратили вполне приличное жилище в казарму. Се моветон, мсье!
— Князь, — буркнул Бежецкий, не поворачивая головы, и перевернул страницу.
— Что? — не поняла Маргарита.
— Повелением Государя, фамилии Бежецких пожалован княжеский титул. Передающийся по наследству.
— Вы серьезно? Тогда тем более неприлично вам, генералу и князю, лежать, тогда как дама стоит. Пусть даже эта дама всего лишь баронесса.
Генерал и князь отложил книгу (баронесса успела прочесть на обложке что-то вроде «Опыты выращивания племенных…»), сел на постели и угрюмо заметил:
— Врете, сударыня. Вы такая же баронесса, как я — папа римский.
— Вы грубиян, сударь, — Маргарита тоже присела на скрипучий стул (мебель для этой «тюрьмы» собирали по всему Чудымушкино). — Но я вас прощаю. К тому же, как я знаю, в королевском ранге вы уже были, теперь вот князь… Так недалеко и до папского сана.
— Да, я теперь знаю ваше настоящее имя, — продолжал Бежецкий, упорно не глядя ей в глаза. — Анастасия Дмитриевна, если не ошибаюсь?
— Мне всегда больше нравилось имя Анна, — вздохнула женщина. — А еще что вы про меня знаете, Александр?
Она намеренно опустила отчество и с удовлетворением заметила, как дрогнуло его лицо.
— Все, — с трудом выговорил он — почему-то перехватило горло. — Все. От рождения до…
Теперь дрогнуло что-то в душе баронессы.
«А ты хочешь знать, что ему известно? — вовремя остановила она готовый сорваться с губ вопрос. — Мало ли что могло статься с твоей близняшкой по ту сторону?…»
— Все это интересно, — оборвала она мужчину на полуслове. — Но у нас с вами очень мало времени. Собирайтесь. Я выйду, если это необходимо.
— Зачем? — Князь поднялся на ноги и одернул летный комбинезон. — Я как древний грек — Omnia mea mecum porto. [12]
— Удивляюсь я вам, Александр, — вздохнула баронесса. — При вашей жизни, да не позабыть латынь… Хорошо, пойдемте. Не желаете захватить с собой ваше занимательное чтиво? — не удержалась она от колкости. — Дорога будет дальней.
— Ничего. Надеюсь, что попутчик будет интересным, — вернул шпильку Александр.
«Черт, — постарался он уснуть снова — часы утверждали, что сейчас третий час ночи. — Наверное, приснилось…»
Но стоило ему смежить веки, как звук повторился.
Тихая печальная мелодия неслась откуда-то из смежного со спальней кабинета, но припомнить, что там могло ее порождать, он не смог, как ни напрягал плавающий в мутной полусонной одури мозг. Вроде бы ничего такого…
«Поминальник!.. — пришло вдруг озарение. — Конечно же, поминальник!»
Сменив хлопотную жизнь жандарма на вполне респектабельную карьеру гвардейского полковника (не по своему желанию, однако), он и думать забыл, каково это — вскакивать в два часа ночи от заполошного звонка. Благо все возможные полковые дела, не требующие отлагательства, вполне могли потерпеть и до утра. Поэтому и поминальник, с которым прежде не разлучался даже, пардон, в сортире, бывало, забывался то в прихожей, то в столовой, то вообще — в кармане мундира, повешенного в шкаф… Теперь, вероятно, он оставил его на письменном столе в кабинете.
Борис Лаврентьевич Челкин никак не мог успокоиться и мерил шагами кабинет из конца в конец, наверное, сотый раз. И так проблем полон рот: несговорчивая Дума, перманентное брожение умов в Польше, снижение мировых цен на нефть из-за иезуитской политики Британии на Ближнем Востоке, грозящее обернуться дефицитом в казне… А тут еще эта потусторонняя Россия свалилась на голову, будто пыльный мешок из-за угла.
И нет бы чинно-благородно: ученые, мол, открыли возможность проникнуть в параллельное пространство, отыскать там подобие Российской Империи, выдвигают такие-то гипотезы, требуют на научные исследования такую-то сумму денег… Все это уже было и было не раз по самым разным поводам, и рецепт тут очень даже простой: дать на исследования энную сумму, поощрить кого словом, кого — орденочком, и спокойно забыть. Суммы плевые — фантазии у этих придумщиков не хватает, чтобы настоящих денег попросить, а глядишь — забота с плеч долой. Это даже полезно — вроде космоса этого, черт бы его побрал: умные головы имеют точку приложения своих талантов, не вникают, безделья ради в Основы, не пытаются их сотрясти ради научного же интереса. Да и практический выход с этих заумных теорий бывает. Нечасто и немного, но бывает. Вроде тех же поминальников, баллистических ракет или микроволновых печей. Да и обывателю нужны сенсации, чтобы не зацикливался на своих мелких бытовых неурядицах, не скучал, не выражал недовольства… Он же, обыватель, от сытости сам не знает, чего хочет. Не то севрюжины с хреном, не то — конституции.
Сейчас вроде бы все в порядке и недовольство ему выражать нечем, а поди ж ты — и студенческие кружки возникают по десятку в месяц, и анекдотцы сомнительного содержания кто-то сочиняет, и в Сети бог знает чего творится — жандармы, бедные, с ног валятся, чтобы за всем уследить, не дать во что-то серьезное развиться. Ведь и не такие безобидные случаи бывают — вон, в прошлом году сиделец наш женевский, Левинсон Иуда Маркович, в определенных кругах известный под псевдонимом Максим Совестин, труд свой очередной тиснул. «Двенадцать советов Государю». Ишь ты, Макиавелли [11] какой выискался! Советчик! Будто и без него советчиков нет. Да ладно бы хоть действительно дело советовал — бред ведь всякий несет, сплошную крамолу. Прислушайся Его Величество хоть к одному такому «совету», и все — не видать больше России. Одна территория останется, а ни Веры, ни Царя, ни Отечества в ней уже не будет… И попробуй выковырни его из этой Женевы. Конфедерация когтями и зубами держится за свои обычаи, а обычай ее простой, как у казаков-донцов — из Конфедерации выдачи нет. Сплошные проблемы.
А тут еще этот посол липовый свалился на голову…
— Бежецкий, говоришь? — остановился Борис Лаврентьевич у дальней стены кабинета, прямо перед портретом Его Величества в полный рост при всех императорских регалиях. — Который из Бежецких? Отец или сын?
— Александр Павлович, — дипломатично ответил советник, привыкший за годы службы светлейшему к внезапным переменам его настроения и частенько — неадекватной реакции на невинные, в общем-то, ответы. Мог господин Челкин и письменным прибором запустить, и просто в ухо заехать — без чинов, по-простому, по-мужицки. И чем дальше, тем все непредсказуемее были его действия. И серьезнее последствия.
— Александр Павлович… Улан царицын… Или этот…
Челкин вспомнил невнятные слухи, будоражившие высший свет года три-четыре тому назад, и задумался. Советник столбом стоял у стола, не решаясь привлечь к себе внимание «полудержавного властелина». Наконец светлейший о нем вспомнил:
— У тебя все?
— Так точно, — по-военному ответил тот, вытягиваясь еще больше.
— Тогда пошел к черту!
Оставшись один, Борис Лаврентьевич уселся за стол, подпер руками тяжелую, отливающую медью, тронутой благородной патиной, голову и задумался…
* * *
Заполошный стук в дверь оторвал Маргариту от работы.— Кто там? — недовольно спросила она, сдвигая очки на кончик носа и становясь похожей на учительницу гимназии. — Войдите!
Дверь распахнулась, и на пороге возник поручик Мальцев, в задачи которого входило охранять «этого нового Бежецкого» до особых распоряжений.
После решительного отказа появившегося «из-за грани» близнеца Бежецкого вести какие-либо переговоры, пока ему не будет предоставлена полная свобода и гарантии исполнения миссии, возникла томительная пауза. Баронесса просто не представляла себе, как выполнить требования свалившегося как снег на голову двойника ротмистра Воинова. Во-первых, это было попросту неразумно. Хотя бы до тех пор, пока не появятся какие-нибудь материальные подтверждения судьбы отправленного за «грань» посланца, кроме голословных утверждений пришельца о его тяжких травмах и необходимости лечения на «той» стороне. Во-вторых, как можно представить Государю этого самозванца в качестве посла той, другой России? Нет, если опять же Воинов возвратится и подтвердит… Получался замкнутый круг. Чужого Бежецкого на всякий случай изолировали, но как быть дальше, никто не знал. Даже решительная в других случаях «мать-командирша» не решалась брать на себя подобную ответственность. Так неопределенность тянулась и тянулась, а пауза грозила перейти в цейтнот…
— Что у вас, поручик, — посмотрела на вошедшего офицера поверх очков Маргарита. — Что-нибудь с вашим… хм-м… подопечным?
Мальцев состоял в штате КСП недавно и ужасно робел перед новой начальницей: опыта общения с командирами-женщинами у него еще не было. Хотя в целом офицером он был знающим и опытным.
— Так точно, ваше превосходительство! — гаркнул он, становясь по стойке «смирно».
— Потише, поручик, — поморщилась баронесса. — Вы же не на плацу… Что там с ним?
— Из Санкт-Петербурга прибыли четыре офицера, чтобы его забрать.
— Как забрать? По какому ведомству проходят эти офицеры?
— Дворцовая служба, ваше высокопревосходительство. Старший предъявил предписание за подписью самого Челкина.
— Интересно… — пробормотала про себя Маргарита. — А рыжему зануде-то, что от моего гостя потребовалось?… Ваши действия? — спросила она поручика.
— Приказал караульным никого не пускать и поспешил к вам.
— Правильно. А относительно посланцев светлейшего?
— И не выпускать…
— Вот это особенно правильно, — похвалила служаку начальница и поднялась из-за стола. — Ну что же, давайте пройдемся до вашего объекта, посмотрим, что там и к чему…
«Вообще-то, если все это действо с высочайшего одобрения, то Челкин обязан был предупредить меня загодя. А раз не предупредил, то это — настоящая самодеятельность. И вообще — откуда он узнал про посланца? Не иначе среди моих людей есть его крыса… Это не есть гут, как говаривал один мой хороший знакомый…»
Размышляя таким образом, Маргарита с провожатым добрались до «гауптвахты», спешно переоборудованной из обычного деревенского дома. Правда, жил в нем прежде, видимо, какой-то куркуль: окна маленькие и узкие, как бойницы, забранные густой решеткой, — тюрьма тюрьмой. Даже улучшать практически ничего не пришлось. Так, добавили камеры слежения и сигнализацию, и все.
Часовой, вооруженный автоматическим карабином с примкнутым штыком, взял на караул при виде начальства. Экипирован он был полностью: армейский бронежилет, каска и даже гранаты на поясе. Женщина даже пожалела парнишку, по лицу которого из-под обреза шлема катились крупные капли пота. Но заодно и отметила про себя предусмотрительность поручика.
— Вольно. — Она прошла мимо часового и пропустившего ее вперед офицера.
— Это произвол, сударыня! — едва она пересекла порог, накинулся на нее один из «дворцовых», томящихся в «предбаннике», поскольку дверь во внутренние помещения охраняли сразу два мальцевских «цербера», имевших вид еще более решительный, чем страж на входе. — О вашем поведении будет немедленно доложено Борису Лаврентьевичу…
— Во-первых, здравствуйте, господин Егоршин, — узнала баронесса мельком знакомого ей офицера. — А во-вторых… Вы ничего не перепутали? С каких это пор мои люди подчиняются князю Челкину. — Она намеренно опустила «светлейшего».
— Нет, но… Все равно я вынужден буду доложить…
— В чем же дело — докладывайте.
— Прикажите вашему башибузуку вернуть нам поминальники! — выпалил второй посланец светлейшего, красный как рак.
— Вы изъяли у них поминальники? — подняла брови Маргарита, поворачиваясь к поручику.
— Так точно!
— Немедленно верните. Итак, господа, — обратилась она вновь к ротмистру Егоршину. — Чем обязана неожиданным визитом?
Ротмистр с готовностью протянул свои бумаги:
— Вот предписание на конвоирование в Санкт-Петербург означенного лица.
— Все правильно, — баронесса внимательно изучила составленные по всей форме документы и вернула обратно, — имеете право… Только понимаете, господин Егоршин, есть некая заковыка.
— Какая?
— Я уже говорила вам, что непосредственно господину Челкину не подчинена. И к службе дворцовой охраны не имею никакого отношения.
— Значит, вы отказываетесь выполнить предписание? — занервничал офицер. — Я должен буду…
— Помилуйте! — подняла ладони отстраняющим жестом баронесса. — Разве я вправе отказаться? Просто я должна получить одобрение СВОЕГО начальства — только и всего.
Команда Егоршина несколько успокоилась.
— А как скоро… это…
— Одобрение? Что вы! Конечно, скоро! Завтра утром, я думаю, все утрясется. Понимаете, господа, — я ведь тоже человек подневольный…
— Ну, если только до завтра, — неуверенно переглянулись «дворцовые».
— Не более, — заверила их Маргарита. — Поручик! Проводите ротмистра и его подчиненных в гостевой дом. И чтобы по первому разряду! Я прослежу — смотрите у меня! — строго погрозила она офицеру, в глазах которого блеснуло понимание, пальцем.
— Так точно! Прошу, господа…
Визитеры удалились, влекомые поручиком, превратившимся из неуступчивого стража в радушного хозяина. Теперь за них баронесса была спокойна: «дворцовые» — обычные люди, а у Мальцева вечерами собирается весьма незаурядное, с точки зрения любого холостяка, общество… Следовательно, часов двенадцать форы у нее есть. Тем более что, отдав приказ, Челкин, привыкший к неукоснительному исполнению желаний и отсутствию всяческих препятствий на пути проводников своей воли, вряд ли станет проявлять беспокойство.
Жестом отослав часовых, она открыла дверь в «келью» Бежецкого и встала на пороге, озирая холостяцкое жилище.
Посол возлежал одетым на расправленной постели, делая вид, что читает какую-то книгу. Маргарита могла поклясться, что он сейчас даже не задумывается над ее содержанием и вряд ли понимает, на каком языке она напечатана. На визитершу он старательно не обращал никакого внимания, но несомненно слышал все, происходившее снаружи — двери в его «каземате» особенной мощью, в отличие от стен и окон, не отличались.
— Фи, граф! — поморщилась женщина. — Вы превратили вполне приличное жилище в казарму. Се моветон, мсье!
— Князь, — буркнул Бежецкий, не поворачивая головы, и перевернул страницу.
— Что? — не поняла Маргарита.
— Повелением Государя, фамилии Бежецких пожалован княжеский титул. Передающийся по наследству.
— Вы серьезно? Тогда тем более неприлично вам, генералу и князю, лежать, тогда как дама стоит. Пусть даже эта дама всего лишь баронесса.
Генерал и князь отложил книгу (баронесса успела прочесть на обложке что-то вроде «Опыты выращивания племенных…»), сел на постели и угрюмо заметил:
— Врете, сударыня. Вы такая же баронесса, как я — папа римский.
— Вы грубиян, сударь, — Маргарита тоже присела на скрипучий стул (мебель для этой «тюрьмы» собирали по всему Чудымушкино). — Но я вас прощаю. К тому же, как я знаю, в королевском ранге вы уже были, теперь вот князь… Так недалеко и до папского сана.
— Да, я теперь знаю ваше настоящее имя, — продолжал Бежецкий, упорно не глядя ей в глаза. — Анастасия Дмитриевна, если не ошибаюсь?
— Мне всегда больше нравилось имя Анна, — вздохнула женщина. — А еще что вы про меня знаете, Александр?
Она намеренно опустила отчество и с удовлетворением заметила, как дрогнуло его лицо.
— Все, — с трудом выговорил он — почему-то перехватило горло. — Все. От рождения до…
Теперь дрогнуло что-то в душе баронессы.
«А ты хочешь знать, что ему известно? — вовремя остановила она готовый сорваться с губ вопрос. — Мало ли что могло статься с твоей близняшкой по ту сторону?…»
— Все это интересно, — оборвала она мужчину на полуслове. — Но у нас с вами очень мало времени. Собирайтесь. Я выйду, если это необходимо.
— Зачем? — Князь поднялся на ноги и одернул летный комбинезон. — Я как древний грек — Omnia mea mecum porto. [12]
— Удивляюсь я вам, Александр, — вздохнула баронесса. — При вашей жизни, да не позабыть латынь… Хорошо, пойдемте. Не желаете захватить с собой ваше занимательное чтиво? — не удержалась она от колкости. — Дорога будет дальней.
— Ничего. Надеюсь, что попутчик будет интересным, — вернул шпильку Александр.
* * *
Александр открыл глаза и долго не мог отождествить с чем-нибудь знакомым звук, вырвавший его из крепкого сна.«Черт, — постарался он уснуть снова — часы утверждали, что сейчас третий час ночи. — Наверное, приснилось…»
Но стоило ему смежить веки, как звук повторился.
Тихая печальная мелодия неслась откуда-то из смежного со спальней кабинета, но припомнить, что там могло ее порождать, он не смог, как ни напрягал плавающий в мутной полусонной одури мозг. Вроде бы ничего такого…
«Поминальник!.. — пришло вдруг озарение. — Конечно же, поминальник!»
Сменив хлопотную жизнь жандарма на вполне респектабельную карьеру гвардейского полковника (не по своему желанию, однако), он и думать забыл, каково это — вскакивать в два часа ночи от заполошного звонка. Благо все возможные полковые дела, не требующие отлагательства, вполне могли потерпеть и до утра. Поэтому и поминальник, с которым прежде не разлучался даже, пардон, в сортире, бывало, забывался то в прихожей, то в столовой, то вообще — в кармане мундира, повешенного в шкаф… Теперь, вероятно, он оставил его на письменном столе в кабинете.