Страница:
Двести лет назад русские орды прошли через всю Европу, сея горе и разрушение, установив там свой порядок, отголоски которого мы видим и сегодня.
Без малого сто лет назад они предательски напали на единственного на тот момент гаранта и защитника Свободы и Демократии Британию, измотали ее долгой и кровопролитной войной, черпая ресурсы из своей бездонной Сибири, и не давали уже оправиться на протяжении всего двадцатого века…
И наконец, тридцать лет назад неуемным русским стало тесно на Земле и они решили включить в сферу своего влияния наш естественный спутник. Казалось бы: чего более? Марс? Венеру? Отдаленные звездные системы? Слава Всевышнему, технические возможности этого не позволяют и вряд ли позволят в ближайшем будущем. Значит, предел русской экспансии положен? Ничуть.
Оказалось, что Россия каким-то непостижимым трезвому уму образом, позволяющим вспомнить Врага человеческого, нашла путь в иную Вселенную, практически точно повторяющую известную нам. Там есть галактики, звезды, планеты и в числе последних — такая же Земля, как и наша. И на этой „другой“ Земле, что бы вы думали? Правильно! Такая же Российская Империя, что „радует“ нас в привычном мире. Точно такая же, идентичная, похожая до такой степени, что там точно так же, как и в хорошо известной нам России, правит самодержец Николай II Романов!
Конечно же, там есть и Европа, слава богу, не занятая еще русскими, Америка, Африка, Австралия… И все это тоже походит на привычные нам континенты и страны. Но не торопитесь радоваться: дорога в те страны, несомненно ставшие бы добрыми соседями и преданными союзниками человечества нашей Земли, лежит через контролируемую русскими территорию, потому что расположено окно в чужой мир практически в центре этой безмерно распухшей страны. А значит, ни мне, ни вам, дорогие мои читатели, никому иному, если он не влачит рабского ярма русского самодержавия, никогда не попасть в те благословенные земли, не увидеть своих мечтающих о встрече близнецов, не возрадоваться, встретив там родственников, безвременно почивших здесь, не насладиться красотами иного мира. На пути туда разлегся громадный русский медведь, демонстрирующий всем свои страшные когти и окровавленные клыки.
Стоит ли говорить, что после всего этого Россия стала сильнее вдвое! Там, где раньше она выставляла против рыцарей Добра миллионы своих головорезов, там она теперь выставит вдвое больше. Объединив капиталы и людские ресурсы, две Российские Империи смогут подорвать весь мировой рынок, а потом захватить обнищавший, страдающий от голода и холода мир своими кровавыми лапами.
Чтобы не сбылись все эти мрачные прогнозы, весь цивилизованный мир должен забыть все свои разногласия и детские обиды друг на друга, сплотиться в единый кулак и дать последний бой объединенным Империям Варваров. Уверен, что в священной борьбе против русских — этих вселенских вампиров — нам помогут и обитатели того, другого мира, которые вполне могут ударить по русскому медведю с тыла.
Мне хочется верить, что когда-нибудь оба Человечества наших миров вздохнут свободно над трупом жадного хищника.
Да поможет нам Бог!»
«Daily Telegraph» September 200…
21
Без малого сто лет назад они предательски напали на единственного на тот момент гаранта и защитника Свободы и Демократии Британию, измотали ее долгой и кровопролитной войной, черпая ресурсы из своей бездонной Сибири, и не давали уже оправиться на протяжении всего двадцатого века…
И наконец, тридцать лет назад неуемным русским стало тесно на Земле и они решили включить в сферу своего влияния наш естественный спутник. Казалось бы: чего более? Марс? Венеру? Отдаленные звездные системы? Слава Всевышнему, технические возможности этого не позволяют и вряд ли позволят в ближайшем будущем. Значит, предел русской экспансии положен? Ничуть.
Оказалось, что Россия каким-то непостижимым трезвому уму образом, позволяющим вспомнить Врага человеческого, нашла путь в иную Вселенную, практически точно повторяющую известную нам. Там есть галактики, звезды, планеты и в числе последних — такая же Земля, как и наша. И на этой „другой“ Земле, что бы вы думали? Правильно! Такая же Российская Империя, что „радует“ нас в привычном мире. Точно такая же, идентичная, похожая до такой степени, что там точно так же, как и в хорошо известной нам России, правит самодержец Николай II Романов!
Конечно же, там есть и Европа, слава богу, не занятая еще русскими, Америка, Африка, Австралия… И все это тоже походит на привычные нам континенты и страны. Но не торопитесь радоваться: дорога в те страны, несомненно ставшие бы добрыми соседями и преданными союзниками человечества нашей Земли, лежит через контролируемую русскими территорию, потому что расположено окно в чужой мир практически в центре этой безмерно распухшей страны. А значит, ни мне, ни вам, дорогие мои читатели, никому иному, если он не влачит рабского ярма русского самодержавия, никогда не попасть в те благословенные земли, не увидеть своих мечтающих о встрече близнецов, не возрадоваться, встретив там родственников, безвременно почивших здесь, не насладиться красотами иного мира. На пути туда разлегся громадный русский медведь, демонстрирующий всем свои страшные когти и окровавленные клыки.
Стоит ли говорить, что после всего этого Россия стала сильнее вдвое! Там, где раньше она выставляла против рыцарей Добра миллионы своих головорезов, там она теперь выставит вдвое больше. Объединив капиталы и людские ресурсы, две Российские Империи смогут подорвать весь мировой рынок, а потом захватить обнищавший, страдающий от голода и холода мир своими кровавыми лапами.
Чтобы не сбылись все эти мрачные прогнозы, весь цивилизованный мир должен забыть все свои разногласия и детские обиды друг на друга, сплотиться в единый кулак и дать последний бой объединенным Империям Варваров. Уверен, что в священной борьбе против русских — этих вселенских вампиров — нам помогут и обитатели того, другого мира, которые вполне могут ударить по русскому медведю с тыла.
Мне хочется верить, что когда-нибудь оба Человечества наших миров вздохнут свободно над трупом жадного хищника.
Да поможет нам Бог!»
«Daily Telegraph» September 200…
«Китай с радостью приветствует успех своего великого северного соседа, сумевшего отыскать дорогу в чудесную страну, заключающую в себе точную копию нашего мира. Раньше это было под силу только героям сказок и легенд, но теперь русские доказали всему миру, что нет на свете сказок, которые не сбываются в реальности.
Еще в январе в городе Ченду был завершен отбор участников китайской экспедиции во вновь открытый мир, получившей название „Встреча первого луча солнца после долгой ночи“, в число которой вошли десять китайских физиков, географов и космологов. Ученые должны ознакомиться с новым миром и подготовить программу, по которой Китай будет самостоятельно искать порталы в иные миры, подобные русскому. Ведь именно в нашей великой стране расположена легендарная Шамбала, которая, в свете последних событий, не может быть не чем иным, как окном в другую Вселенную.
В ближайшие дни экспедиция прибудет в Россию и на любезно предоставленном российским правительством самолете пересечет грань между мирами. В течение полумесяца ученые будут знакомиться с иным миром, проведут научные исследования, касающиеся большого спектра областей, в том числе биологии, физики, астрономии, климатологии и гуманитарных наук, а также встретятся с русскими учеными и проведут беседы для ознакомления с полученными ими результатами, сравнения и обмена данными. В данной экспедиции проникновение на территорию, соответствующую Китаю, не планируется.
На конкурс для участия в этой акции, организованной рядом компаний и правительственных учреждений Китая, который проходил в Ченду с октября прошлого года, записались более 3000 кандидатов из числа ученых и студентов ведущих университетов страны. В последний тур вышли 30 соискателей, которые должны были проявить свои способности в самых различных областях, начиная с навыков выживания в полярных условиях до хорошего владения русским языком. Возглавит экспедицию действительный член Императорской Китайской Академии Наук господин Лю Хайшен.
В честь экспедиции на центральной площади города Ченду будет заложен монумент…»
«Кэцзи жибао» [28] № 12 за 200…
21
С трудом отмахнувшись от всяческих «прилипал», сулящих сразу все блага на земле — от съемной квартиры на ночь до ознакомительной поездки по Первопрестольной, — Катя вышла из ворот аэровокзала.
После стерильной и хорошо кондиционированной атмосферы «зоны отчуждения» свежий, морозный и не слишком отравленный, благодаря стараниям властей, выхлопами миллионов московских автомобилей воздух пьянил не хуже молодого вина. Неяркое зимнее солнышко играло на золотых крестах храма Спаса Преображения. Москва, пусть и чужая, «зазеркальная», никогда не виденная ранее, улыбалась гостье радушно и приветливо, словно добрая бабушка внучке.
«Куда теперь? — подумала Катя. — Домой? — И тут же поправила себя: — К… ней?… К нему?…»
Она вдруг поймала себя на мысли, что представляя в мелочах, как произойдет встреча, не продумала детальный план действий, что для нее, собственно, не было характерно.
«А… Будь, что будет…»
Новенькая «Ладога», сияя лаком и никелированными финтифлюшками, названия которых Катя никогда не запоминала, хотя Кирилл, помешанный на авто, долго и подробно рассказывал ей обо всем, что движется на четырех колесах, бесшумно затормозила рядом.
— Куда едем, барышня? — весело спросил разбитной, как и все московские «Ваньки», таксист.
В обычной жизни такси для Екатерины было роскошью: довольно хорошо обеспеченная сейчас, она не забывала детства и той девочки из семьи мелкого чиновника, для которой мороженое всегда оставалось лакомством, платья приходилось донашивать за старшими сестрами, а наряды для кукол — мастерить своими руками. Но сейчас в ней вдруг проснулось что-то дедовское, разгульное.
— В «Византийскую», — небрежно бросила она, опускаясь на мягкий сафьян заднего сиденья и ужасаясь в душе своим словам. «Византийская старина» была чуть ли не самой дорогой гостиницей в городе — там не брезговали останавливаться не только заезжие звезды кино и эстрады, но и путешествующие инкогнито коронованные особы европейских держав.
— Ого! — присвистнул водитель, плавно двигая авто с места. — Такие седоки мне нравятся! Особенно барышни!
Рассеянно глядя на проносящиеся за стеклом знакомые улицы и здания, девушка не переставала думать о предстоящем свидании. И чем ближе, тем больше страшилась его. Еще не поздно было приказать таксисту повернуть, дождаться нужного рейса и — правдами-неправдами…
«Прекрати истерику, Катерина! — брюзгливо произнес в сознании голос старшей сестры Евдокии, сейчас учительствовавшей где-то в Туркестанском крае. — Тебе уже пора быть готовой отвечать за свои поступки…»
— Вы, барышня, случаем не из этих будете? — спросил, не поворачивая головы, таксист и тем самым оторвал пассажирку от ее мыслей.
— Что вы сказали? — не поняла она.
— Да из этих, — пояснил мужчина, мимолетно сверкнув назад лукавым глазом. — Из потусторонних. А то, понимаешь, повадились к нам шастать…
— Н-нет, — храбро соврала Екатерина. — Я по делам… В Астрахань летала… Если хотите — могу паспорт показать.
— Да что мне ваш паспорт, — хохотнул «Ванька». — Просто понаехали тут… Напарник мой, давеча, взял одного барина. С виду такой положительный — шуба бобровая, цепь золотая через все пузо… Полдня катал, думал — счастье привалило. И верно: тот, вылезая, целого «петеньку» [29] сунул, хотя на счетчике всего восемьдесят целковых натикало. «Молодец! Двадцать рубликов тебе на чай!» — говорит. Гришаня-то и рад стараться — всю наличность ему на сдачу и выгреб. И свои кровные отдал, и у приказчика знакомого из Столешниковского «катеньку» перехватил в долг. Это ж надо подумать — целый «петрушка»! Он в своей деревне такую купюру и в руках-то не держал! А как приехал после смены в банк сдавать — на стенку ведь не повесишь, жить как-то надо, — так его, беднягу, и взяли под микитки. Откуда, мол, фальшивые деньги, мазурик? Где ж ему знать-то было, деревенщине, что с такими номерами у нас тут «пятисоток» отродясь не печатали! Насилу выкрутился малый. Но и без выручки остался, и без своих, и в долгах, как в шелках. И сунуть кой-кому пришлось барашка в бумажке, чтобы не висело на вороту такое непотребство. Так-то вот…
Таксист с минуту молча смотрел на дорогу, а потом заявил:
— Так что, если вы, барышня тоже какой фокус удумали, вроде этого финта с «петенькой», то не обессудьте — лучше я вас сразу высажу.
— Что вы! — наигранно возмутилась Катя, боясь одного: залиться от стыда краской, что с ней случалось часто. — Что вы! Да я… Да я монетами с вами могу расплатиться, если вы боитесь. Вот, держите. — Она принялась рыться в сумочке, лихорадочно вспоминая, взяла ли с собой золото, или понадеялась на бумажные рубли.
«А ведь в гостинице тоже придется за номер платить! — мелькнула пугающая мысль. — И карточка тут не поможет… Что, если меня тоже за фальшивомонетчицу примут? Господи! Стыд-то какой!.. Ох, и дуреха, ты, Катя… Авантюристка…»
— Да ладно, — буркнул мужчина. — Это я так, для порядку…
— Нет, нет… — Девушка нащупала в кошельке вожделенный двойной империал и успокоилась. — Все нормально. Вы же не обязаны, в конце концов… Только знаете что: я передумала. Подруга у меня тут живет неподалеку. На Пречистенке. Сто лет не виделись, так я уж лучше к ней.
— Как прикажете, — пожал плечами «Ванька». — Что в «Византийскую», что на Пречистенку — один конец…
«Ладога» свернула с Тверской на Моховую (лишь сверкнули мимолетно золотые орлы на Кремлевских башнях), лихо пронеслась по Волхонке мимо Христа Спасителя, сурово глянувшего на лгунью из-под массивных золотых шеломов, и вкатилась на знакомую до последнего камешка родную улицу.
— Пардону просим, — кивнул «возница» на тесно заставленную припаркованными авто улицу. — Далее никак не могу.
— Да мне тут рядом, — засуетилась девушка. — В Еропкинский… Сколько с меня.
— Восемь рубликов, — буркнул водитель, сбрасывая движением пальца счетчик. — И сорок восемь копеек.
Но, получив сверкающую полновесную двадцатку, оттаял (проверив предварительно монету на зуб и на вес), а уж когда пассажирка изволила «забыть» про рубль пятьдесят две, убрав в кошелек только две мятые «синенькие», вообще проникся к ней уважением. И «сумел» докатить аж до поворота в переулок и, выскочив, галантно подал ручку, помогая выйти из авто:
— Счастья вам, барышня!..
— И вам… удачи… — вымученно улыбнулась вслед удаляющейся машине девушка: в принципе мужичок оказался вполне симпатичен ей, и не его беда, что жить как-то надо…
Но чем ближе походила она к «родному» дому, тем медленнее двигались ноги, тем короче становился шаг и тем больше хотелось остановиться, вдохнуть полную грудь внезапно потерявшего живительность, суконного какого-то воздуха, а то и присесть на припорошенную легким снежком скамейку, чтобы переждать внезапно нахлынувшую дурноту.
Едва переставляя ноги, словно во сне, Катя миновала дворника Евсеича, с готовностью распахнувшего перед хорошо знакомой «барышней» калитку, так и не заметив его ищущего взгляда (ну не до пятиалтынного, припасаемого всегда на такой случай, ей было — пойми, Евсеич!), поднялась по знакомым ступеням на третий этаж…
И остановилась перед «своей» дверью.
«Зачем я здесь? Что я здесь ищу? Даже если Кирилл жив, то он с НЕЙ. Он счастлив. ОНИ счастливы. Что ты скажешь ЕЙ? Неужели надеешься выплакаться на родной-чужой-знакомой-незнакомой груди, встретить поддержку, любовь, жалость? Ведь ты приехала не к НЕЙ: ты приехала за ЕЕ Кириллом… Как бы ты сама поступила на ЕЕ месте?…»
Екатерина не знала, сколько она вот так простояла, не решаясь поднять руку и прикоснуться к позолоченной, тронутой темными точками патины, как и дома, рукояти дверного звонка. Может быть — минуту, может быть — час. Может быть — год… Время перестало для нее существовать.
И поэтому, когда дверь распахнулась и на пороге возник ОН, девушке показалось, что она спит и видит сон.
А он был прежним. Все тем же Кириллом со смешливыми серыми глазами и ямочкой на подбородке. Со светлыми непослушными вихрами над высоким лбом и, как всегда, в расстегнутом на груди даже в самый лютый мороз пальто…
— Вот это номер! — присвистнул молодой мужчина, отступая на шаг и делая приглашающий жест (даже жесты оставались его прежними). — Сплю я, что ли? И не пил вроде… Бог ты мой!
Он так бесцеремонно рассматривал гостью с ног до головы, разве что не поворачивая перед собой, словно заморскую диковину, что в другое время непременно напросился бы на пощечину, но теперь…
— Катя! — крикнул Кирилл в глубину квартиры. — Катенька-а! Катюша-а-а!.. К нам гости, дорогая!..
— Иду-иду! — послышался знакомый голос. — Кто бы это?
И Катино сердце рухнуло куда-то вниз: на пороге «большой» комнаты, придерживая рукой наброшенную на плечи теплую шаль, стояла она. Она и одновременно не она — чуть подурневшая, слегка поправившаяся… И причину этих метаморфоз искать не стоило: заметно округлившийся живот второй (или первой?) Екатерины говорил сам за себя…
Женщина охнула и прикрыла рукой рот, но быстро справилась с собой. Только вот глаза ее…
— Что же мы стоим на пороге? — не унимался Кирилл. — Девочки! Столбами не стойте, а? Это же просто чудо какое-то!
Еще собираясь сюда, она сомневалась, считала все это блажью, авантюрой, глупостью. Но только здесь поняла — какой.
Слабое зимнее солнышко клонилось к западу, подсвечивая розовым стены домов, расчерчивая густыми тенями мостовую и тротуары. Но девушка не видела красоты, достойной кисти пейзажиста: сквозь все это проступали картинки, разделившие ее жизнь на две четкие части — ДО и ПОСЛЕ.
Вот накрытый на три персоны стол. ЕЕ стол. В ЕЕ гостиной. И суетящаяся подле ЕЕ прислуга — вечная и нестареющая Палаша, расставляющая и раскладывающая на крахмальной скатерти ЕЕ «фамильные» хрусталь, фарфор и серебро. И ЕЕ чужое отражение напротив… А между ней и ее отражением — он, Кирилл, живой и веселый, как всегда, сыплющий анекдотами и ухаживающий напропалую за обеими дамами, как ухаживал за одной. Живой, но уже не ее, не Катин. Вернее, Катин, но…
— Вы не представляете себе, милые дамы, — с каждым фужером шампанского молодой мужчина становился все живее и непосредственнее, — как я рад! Катюша, ты великолепна — спору нет. Но сразу ДВЕ Катюши — это предел моих мечтаний! Как говорил один из моих друзей, драгунский поручик Неверов, две…
Но шутки на грани приличия не забавляли женщин, почти неотрывно глядящих друг на друга, отвлекаясь, чтобы ответить дежурной улыбкой на любезность галантного кавалера или чуть приподнять бокал, ответив тем самым очередной тост. Кавалер не замечал этого, разливаясь соловьем, но между двумя Екатеринами шла война. Молчаливая, почти незаметная, но ничуть не менее страшная, чем настоящая. Мимолетная атака взглядом, отмечающим морщинку на чужом-своем лице, такое же мимолетное отступление и тут же — контратака… Обе стороны были беспощадны к противнику, а значит — к себе. Это была самая жуткая из войн — война с самим собой. Здесь не сдавались на милость победителя и не брали пленных.
— Я хочу выпить, — поднялся Кирилл на несколько нетвердые уже ноги, — за двух прекрасных дам, которых мне выпало… С которыми мне… Кати… Нет, Катюши! — сбился он внезапно с мысли и пьяно хихикнул. — Я вот что сейчас подумал: а что если нам… Нет-нет, не перебивайте меня! — запротестовал он, хотя его никто и не собирался перебивать. — Что, если нам… Ну, вы понимаете, конечно…
Катя внезапно, с грохотом опрокинув стул, вскочила на ноги и выбежала вон.
«Прочь отсюда! — твердила она себе, ломая ногти, не в силах справиться с непослушными застежками. — Прочь!.. Будь проклято это Зазеркалье!.. Будь прокляты эти сатанинские куклы-обманки!.. Будь проклят тот, кто дергает из-за кулис их за веревочки!.. Прочь отсюда!..»
Простоволосая, растрепанная, она сбежала по лестнице, и ей оставался всего лишь один пролет, когда наверху хлопнула дверь.
— Постойте! Подождите! — послышался сверху задыхающийся голос. — Не уходите…
«Что ты делаешь? — Евдокия, как и всегда, была тут как тут. — Пожалей ее, бессовестная, — она в положении… И вообще, вам ведь нужно расставить точки над „i“?…»
Действительно, Кирилл, как ни рвалась к встрече с ним Катя, оказался здесь явно лишним. Две женщины…
— Вы здесь?… — задыхаясь, едва переступая неуверенными ногами, Екатерина осилила, держась обеими руками за перила последний лестничный пролет. — Вы не ушли…
— Вам плохо? — Катя сделала движение навстречу женщине, но та оттолкнула ее взглядом:
— Не трогайте меня… Зачем вы пришли? Зачем?
Лицо беременной шло красными пятнами, глаза лихорадочно блестели.
— Я знаю. Я все знаю. Вы пришли, чтобы украсть его у меня! Вы… Вы воровка! Убирайтесь прочь! Убирайтесь в тот ад, что изверг вас наружу!
Екатерина отшатнулась, словно от пощечины, но женщина вдруг цепко ухватила ее за рукав и приблизила почти неузнаваемое лицо.
— Да, я сейчас страшная… Я не могу… Он пойдет за вами… Он меня оставит… Возьмите это. — Она полезла свободной рукой за корсаж и принялась совать в безвольную Катину руку скомканные купюры, колючие драгоценности, скользкие холодные монеты. — Возьмите все! Только оставьте нас… Оставьте нас в покое…
Растрепанная и жалкая, «зазеркальная» Екатерина выпустила Катину руку, чтобы стащить с пальца никак не поддающееся обручальное кольцо.
— Все… Возьмите все… — с остановившимся взглядом повторяла она, как в бреду. — Возьмите все…
А девушка уже пятилась назад, все ускоряя шаги, и рассыпавшиеся империалы прыгали по прикрытым ковровой дорожкой ступеням, весело, будто золотые кузнечики…
Не видя перед собой ничего, Катя мчалась вниз, а вслед ей несся неузнаваемый, похожий на рычание раненой волчицы голос:
— Убирайся в ад!!!
Лишь немного пришла в себя путешественница, когда поняла, что стоит, вцепившись руками в ледяную чугунную ограду.
Перед ней, ловя полированными гранями креста последние лучи заходящего солнца, высилась церковь.
«Это знак…»
Под гулкими сводами было сумрачно и пустынно, святые сурово взирали на пришелицу со стен, тлели огоньки лампад, дурманил разгоряченную голову аромат ладана. Только сейчас, с запоздалым раскаяньем, девушка поняла, что потеряла или забыла у ТОЙ шляпку и суетливо накинула на голову шейный платок.
— Мир тебе, дочь моя…
Батюшка был стар и сед, голос его дрожал, но голубые, по-стариковски выцветшие глаза смотрели цепко.
— Здравствуйте, батюшка… — склонила голову Катя.
— Что ты ищешь в доме Божьем?
Екатерина не считала себя очень верующим человеком — трудно следовать Вере в нашем суетном мире, — но сейчас в образе старенького священника перед ней стоял сам Господь, и слова полились из ее груди рекой. И сегодняшняя обида, и прошлые, и многое-многое еще…
— Это грех, дочь моя, — покачал головой батюшка, когда слова исповеди иссякли. — Ты замыслила дурное: пойти против промысла Божия. А ведь не дано знать нам, грешным и сирым, промысел его, и должны мы покорно принимать все испытания, исходящие из длани его… Но Господь всепрощающ и милосерд. Иди с Богом, дочь моя — я буду молиться за тебя…
Но зерно благодати, посетившее Катю под церковными сводами, испарилось без следа, стоило ей выйти вновь под темнеющее небо.
«Почему желание вернуть любовь должно быть грехом? — снова и снова спрашивала она себя. — Разве любовь — это грех? Разве Господь не есть любовь?…»
Ноги сами несли ее вперед куда-то к неизвестной цели. Родной чужой город проплывал мимо, равнодушный к инородной человеческой песчинке, затерявшейся в его огромном теле. Встречные прохожие не замечали медленно бредущую девушку, обтекали ее, как неодушевленное препятствие, или, глядя вслед, крутили пальцем у виска. Первопрестольная привыкла к юродивым и сумасшедшим. Ее широкой души уже не хватает на всех…
Городовой было двинулся в ее сторону, но, разглядев приличную одежду, вернулся на пост — мало ли какая беда у человека, а вот прояви излишнее рвение, и потом не оберешься греха. Чужая душа — потемки.
Екатерина опомнилась лишь на Никольском мосту.
Река, по теплой зиме не скованная льдом, неспешно несла свои воды под ажурной решетчатой аркой, унося к далеким океанам отражения кремлевских башен и огней второй столицы Империи. Редкие автомобили проносились мимо, озаряя замершую у перил фигурку любопытствующими лучами.
Катя оперлась на чугунный парапет и взглянула в черную и гладкую, маслянисто отсвечивающую бликами фонарей воду.
«Как там сейчас, наверное, холодно, — подумала она, следя за проплывающим внизу мусором и ледяным крошевом. — Холод и… спокойствие… Покой… Полный покой…»
Ладонь без перчатки скользнула по гладкому холодному металлу. Девушка была гибка и спортивна, ей ничего не стоило, опершись ногой о фигурную ограду, подтянуться на руках.
И она это сделала.
Катя возвышалась над темной рекой и не испытывала никакого страха. Наоборот, ее не покидала гордость за себя, такую юную, красивую и сильную.
«Попробовала бы ОНА так! Этой корове нипочем…»
Она взглянула вниз.
«И ведь не страшно совсем… Что если я…»
Она начала чуть-чуть клониться вниз, по-детски обмирая сердцем и ловя момент, когда можно еще удержать равновесие, а когда…
Чья-то рука крепко, до боли, сжала ее плечо и бесцеремонно сдернула обратно на надежную твердь. Сердце пропустило удар: «Он! Кирилл…»
Но высокий мужчина в форменной фуражке был незнаком. Почти незнаком…
Автомобиль поручика снова и снова кружил вокруг квартала, содержащего в себе тот самый заветный адрес, и ни разу Слава не позволил себе даже свернуть в нужный переулок, не то что подъехать к дому и постучать в дверь. Но перед глазами вновь и вновь вставало милое лицо, поэтому и бросить все и уехать он тоже не мог.
«Окстись, дубина! — думал он, упрямо выворачивая руль на несчетный круг. — Девушка приехала развлечься, пообщаться с самой собой, так сказать, со стороны. Да и мало ли… А ты тут со своим „пиковым интересом“. До тебя ли ей вообще, ваше благородие?… И почему ты вдруг решил, что она — свободна? Может быть, госпожа Соколова она — по мужу, и заявись ты в гости — просто не поймет…»
Решимость сменялась унынием, а уныние — надеждой. Спрашивается: чем могла приворожить сердце офицера невысокая хрупкая девушка с простым русским лицом? А вот поди ж ты…
Чары рассеялись, когда на Москву опустился ранний зимний вечер.
«Все, поручик! — одернул себя Кольцов. — Пора и честь знать. Все же ты — не сопливый кадет, готовый волочиться напропалую за первой встречной юбкой. Завтра на службу, и кому ты там будешь нужен — издерганный и нервный? Домой, под душ, ужинать и — в постель. Старую добрую холостяцкую постель, еще ни разу тебе ни с кем иным не изменившую…»
Вячеслав, как всегда, приняв решение, успокоился и, въезжая на Никольский мост, даже принялся мурлыкать под нос что-то про овечек из популярного шлягера, когда…
Свет фар внезапно выхватил фигурку, колеблющуюся в неустойчивом равновесии на парапете, и сердце пронзила молния.
«Успеть! Только успеть!.. Черт! Плаваю ведь, словно топор без топорища! Сколько там до воды?…»
И лишь когда ладонь сомкнулась вокруг тонкой девичьей руки, офицер понял, что Бог — есть.
А когда развернул несостоявшуюся самоубийцу лицом к себе, чтобы обрушить свой гнев на ее пустую голову, понял, что Бог не только есть, но и следит за всеми нами с небес неусыпно…
После стерильной и хорошо кондиционированной атмосферы «зоны отчуждения» свежий, морозный и не слишком отравленный, благодаря стараниям властей, выхлопами миллионов московских автомобилей воздух пьянил не хуже молодого вина. Неяркое зимнее солнышко играло на золотых крестах храма Спаса Преображения. Москва, пусть и чужая, «зазеркальная», никогда не виденная ранее, улыбалась гостье радушно и приветливо, словно добрая бабушка внучке.
«Куда теперь? — подумала Катя. — Домой? — И тут же поправила себя: — К… ней?… К нему?…»
Она вдруг поймала себя на мысли, что представляя в мелочах, как произойдет встреча, не продумала детальный план действий, что для нее, собственно, не было характерно.
«А… Будь, что будет…»
Новенькая «Ладога», сияя лаком и никелированными финтифлюшками, названия которых Катя никогда не запоминала, хотя Кирилл, помешанный на авто, долго и подробно рассказывал ей обо всем, что движется на четырех колесах, бесшумно затормозила рядом.
— Куда едем, барышня? — весело спросил разбитной, как и все московские «Ваньки», таксист.
В обычной жизни такси для Екатерины было роскошью: довольно хорошо обеспеченная сейчас, она не забывала детства и той девочки из семьи мелкого чиновника, для которой мороженое всегда оставалось лакомством, платья приходилось донашивать за старшими сестрами, а наряды для кукол — мастерить своими руками. Но сейчас в ней вдруг проснулось что-то дедовское, разгульное.
— В «Византийскую», — небрежно бросила она, опускаясь на мягкий сафьян заднего сиденья и ужасаясь в душе своим словам. «Византийская старина» была чуть ли не самой дорогой гостиницей в городе — там не брезговали останавливаться не только заезжие звезды кино и эстрады, но и путешествующие инкогнито коронованные особы европейских держав.
— Ого! — присвистнул водитель, плавно двигая авто с места. — Такие седоки мне нравятся! Особенно барышни!
Рассеянно глядя на проносящиеся за стеклом знакомые улицы и здания, девушка не переставала думать о предстоящем свидании. И чем ближе, тем больше страшилась его. Еще не поздно было приказать таксисту повернуть, дождаться нужного рейса и — правдами-неправдами…
«Прекрати истерику, Катерина! — брюзгливо произнес в сознании голос старшей сестры Евдокии, сейчас учительствовавшей где-то в Туркестанском крае. — Тебе уже пора быть готовой отвечать за свои поступки…»
— Вы, барышня, случаем не из этих будете? — спросил, не поворачивая головы, таксист и тем самым оторвал пассажирку от ее мыслей.
— Что вы сказали? — не поняла она.
— Да из этих, — пояснил мужчина, мимолетно сверкнув назад лукавым глазом. — Из потусторонних. А то, понимаешь, повадились к нам шастать…
— Н-нет, — храбро соврала Екатерина. — Я по делам… В Астрахань летала… Если хотите — могу паспорт показать.
— Да что мне ваш паспорт, — хохотнул «Ванька». — Просто понаехали тут… Напарник мой, давеча, взял одного барина. С виду такой положительный — шуба бобровая, цепь золотая через все пузо… Полдня катал, думал — счастье привалило. И верно: тот, вылезая, целого «петеньку» [29] сунул, хотя на счетчике всего восемьдесят целковых натикало. «Молодец! Двадцать рубликов тебе на чай!» — говорит. Гришаня-то и рад стараться — всю наличность ему на сдачу и выгреб. И свои кровные отдал, и у приказчика знакомого из Столешниковского «катеньку» перехватил в долг. Это ж надо подумать — целый «петрушка»! Он в своей деревне такую купюру и в руках-то не держал! А как приехал после смены в банк сдавать — на стенку ведь не повесишь, жить как-то надо, — так его, беднягу, и взяли под микитки. Откуда, мол, фальшивые деньги, мазурик? Где ж ему знать-то было, деревенщине, что с такими номерами у нас тут «пятисоток» отродясь не печатали! Насилу выкрутился малый. Но и без выручки остался, и без своих, и в долгах, как в шелках. И сунуть кой-кому пришлось барашка в бумажке, чтобы не висело на вороту такое непотребство. Так-то вот…
Таксист с минуту молча смотрел на дорогу, а потом заявил:
— Так что, если вы, барышня тоже какой фокус удумали, вроде этого финта с «петенькой», то не обессудьте — лучше я вас сразу высажу.
— Что вы! — наигранно возмутилась Катя, боясь одного: залиться от стыда краской, что с ней случалось часто. — Что вы! Да я… Да я монетами с вами могу расплатиться, если вы боитесь. Вот, держите. — Она принялась рыться в сумочке, лихорадочно вспоминая, взяла ли с собой золото, или понадеялась на бумажные рубли.
«А ведь в гостинице тоже придется за номер платить! — мелькнула пугающая мысль. — И карточка тут не поможет… Что, если меня тоже за фальшивомонетчицу примут? Господи! Стыд-то какой!.. Ох, и дуреха, ты, Катя… Авантюристка…»
— Да ладно, — буркнул мужчина. — Это я так, для порядку…
— Нет, нет… — Девушка нащупала в кошельке вожделенный двойной империал и успокоилась. — Все нормально. Вы же не обязаны, в конце концов… Только знаете что: я передумала. Подруга у меня тут живет неподалеку. На Пречистенке. Сто лет не виделись, так я уж лучше к ней.
— Как прикажете, — пожал плечами «Ванька». — Что в «Византийскую», что на Пречистенку — один конец…
«Ладога» свернула с Тверской на Моховую (лишь сверкнули мимолетно золотые орлы на Кремлевских башнях), лихо пронеслась по Волхонке мимо Христа Спасителя, сурово глянувшего на лгунью из-под массивных золотых шеломов, и вкатилась на знакомую до последнего камешка родную улицу.
— Пардону просим, — кивнул «возница» на тесно заставленную припаркованными авто улицу. — Далее никак не могу.
— Да мне тут рядом, — засуетилась девушка. — В Еропкинский… Сколько с меня.
— Восемь рубликов, — буркнул водитель, сбрасывая движением пальца счетчик. — И сорок восемь копеек.
Но, получив сверкающую полновесную двадцатку, оттаял (проверив предварительно монету на зуб и на вес), а уж когда пассажирка изволила «забыть» про рубль пятьдесят две, убрав в кошелек только две мятые «синенькие», вообще проникся к ней уважением. И «сумел» докатить аж до поворота в переулок и, выскочив, галантно подал ручку, помогая выйти из авто:
— Счастья вам, барышня!..
— И вам… удачи… — вымученно улыбнулась вслед удаляющейся машине девушка: в принципе мужичок оказался вполне симпатичен ей, и не его беда, что жить как-то надо…
Но чем ближе походила она к «родному» дому, тем медленнее двигались ноги, тем короче становился шаг и тем больше хотелось остановиться, вдохнуть полную грудь внезапно потерявшего живительность, суконного какого-то воздуха, а то и присесть на припорошенную легким снежком скамейку, чтобы переждать внезапно нахлынувшую дурноту.
Едва переставляя ноги, словно во сне, Катя миновала дворника Евсеича, с готовностью распахнувшего перед хорошо знакомой «барышней» калитку, так и не заметив его ищущего взгляда (ну не до пятиалтынного, припасаемого всегда на такой случай, ей было — пойми, Евсеич!), поднялась по знакомым ступеням на третий этаж…
И остановилась перед «своей» дверью.
«Зачем я здесь? Что я здесь ищу? Даже если Кирилл жив, то он с НЕЙ. Он счастлив. ОНИ счастливы. Что ты скажешь ЕЙ? Неужели надеешься выплакаться на родной-чужой-знакомой-незнакомой груди, встретить поддержку, любовь, жалость? Ведь ты приехала не к НЕЙ: ты приехала за ЕЕ Кириллом… Как бы ты сама поступила на ЕЕ месте?…»
Екатерина не знала, сколько она вот так простояла, не решаясь поднять руку и прикоснуться к позолоченной, тронутой темными точками патины, как и дома, рукояти дверного звонка. Может быть — минуту, может быть — час. Может быть — год… Время перестало для нее существовать.
И поэтому, когда дверь распахнулась и на пороге возник ОН, девушке показалось, что она спит и видит сон.
А он был прежним. Все тем же Кириллом со смешливыми серыми глазами и ямочкой на подбородке. Со светлыми непослушными вихрами над высоким лбом и, как всегда, в расстегнутом на груди даже в самый лютый мороз пальто…
— Вот это номер! — присвистнул молодой мужчина, отступая на шаг и делая приглашающий жест (даже жесты оставались его прежними). — Сплю я, что ли? И не пил вроде… Бог ты мой!
Он так бесцеремонно рассматривал гостью с ног до головы, разве что не поворачивая перед собой, словно заморскую диковину, что в другое время непременно напросился бы на пощечину, но теперь…
— Катя! — крикнул Кирилл в глубину квартиры. — Катенька-а! Катюша-а-а!.. К нам гости, дорогая!..
— Иду-иду! — послышался знакомый голос. — Кто бы это?
И Катино сердце рухнуло куда-то вниз: на пороге «большой» комнаты, придерживая рукой наброшенную на плечи теплую шаль, стояла она. Она и одновременно не она — чуть подурневшая, слегка поправившаяся… И причину этих метаморфоз искать не стоило: заметно округлившийся живот второй (или первой?) Екатерины говорил сам за себя…
Женщина охнула и прикрыла рукой рот, но быстро справилась с собой. Только вот глаза ее…
— Что же мы стоим на пороге? — не унимался Кирилл. — Девочки! Столбами не стойте, а? Это же просто чудо какое-то!
* * *
Катя шла, не разбирая дороги, куда глаза глядят. Да и не видели почти ничего глаза, наполненные слезами.Еще собираясь сюда, она сомневалась, считала все это блажью, авантюрой, глупостью. Но только здесь поняла — какой.
Слабое зимнее солнышко клонилось к западу, подсвечивая розовым стены домов, расчерчивая густыми тенями мостовую и тротуары. Но девушка не видела красоты, достойной кисти пейзажиста: сквозь все это проступали картинки, разделившие ее жизнь на две четкие части — ДО и ПОСЛЕ.
Вот накрытый на три персоны стол. ЕЕ стол. В ЕЕ гостиной. И суетящаяся подле ЕЕ прислуга — вечная и нестареющая Палаша, расставляющая и раскладывающая на крахмальной скатерти ЕЕ «фамильные» хрусталь, фарфор и серебро. И ЕЕ чужое отражение напротив… А между ней и ее отражением — он, Кирилл, живой и веселый, как всегда, сыплющий анекдотами и ухаживающий напропалую за обеими дамами, как ухаживал за одной. Живой, но уже не ее, не Катин. Вернее, Катин, но…
— Вы не представляете себе, милые дамы, — с каждым фужером шампанского молодой мужчина становился все живее и непосредственнее, — как я рад! Катюша, ты великолепна — спору нет. Но сразу ДВЕ Катюши — это предел моих мечтаний! Как говорил один из моих друзей, драгунский поручик Неверов, две…
Но шутки на грани приличия не забавляли женщин, почти неотрывно глядящих друг на друга, отвлекаясь, чтобы ответить дежурной улыбкой на любезность галантного кавалера или чуть приподнять бокал, ответив тем самым очередной тост. Кавалер не замечал этого, разливаясь соловьем, но между двумя Екатеринами шла война. Молчаливая, почти незаметная, но ничуть не менее страшная, чем настоящая. Мимолетная атака взглядом, отмечающим морщинку на чужом-своем лице, такое же мимолетное отступление и тут же — контратака… Обе стороны были беспощадны к противнику, а значит — к себе. Это была самая жуткая из войн — война с самим собой. Здесь не сдавались на милость победителя и не брали пленных.
— Я хочу выпить, — поднялся Кирилл на несколько нетвердые уже ноги, — за двух прекрасных дам, которых мне выпало… С которыми мне… Кати… Нет, Катюши! — сбился он внезапно с мысли и пьяно хихикнул. — Я вот что сейчас подумал: а что если нам… Нет-нет, не перебивайте меня! — запротестовал он, хотя его никто и не собирался перебивать. — Что, если нам… Ну, вы понимаете, конечно…
Катя внезапно, с грохотом опрокинув стул, вскочила на ноги и выбежала вон.
«Прочь отсюда! — твердила она себе, ломая ногти, не в силах справиться с непослушными застежками. — Прочь!.. Будь проклято это Зазеркалье!.. Будь прокляты эти сатанинские куклы-обманки!.. Будь проклят тот, кто дергает из-за кулис их за веревочки!.. Прочь отсюда!..»
Простоволосая, растрепанная, она сбежала по лестнице, и ей оставался всего лишь один пролет, когда наверху хлопнула дверь.
— Постойте! Подождите! — послышался сверху задыхающийся голос. — Не уходите…
«Что ты делаешь? — Евдокия, как и всегда, была тут как тут. — Пожалей ее, бессовестная, — она в положении… И вообще, вам ведь нужно расставить точки над „i“?…»
Действительно, Кирилл, как ни рвалась к встрече с ним Катя, оказался здесь явно лишним. Две женщины…
— Вы здесь?… — задыхаясь, едва переступая неуверенными ногами, Екатерина осилила, держась обеими руками за перила последний лестничный пролет. — Вы не ушли…
— Вам плохо? — Катя сделала движение навстречу женщине, но та оттолкнула ее взглядом:
— Не трогайте меня… Зачем вы пришли? Зачем?
Лицо беременной шло красными пятнами, глаза лихорадочно блестели.
— Я знаю. Я все знаю. Вы пришли, чтобы украсть его у меня! Вы… Вы воровка! Убирайтесь прочь! Убирайтесь в тот ад, что изверг вас наружу!
Екатерина отшатнулась, словно от пощечины, но женщина вдруг цепко ухватила ее за рукав и приблизила почти неузнаваемое лицо.
— Да, я сейчас страшная… Я не могу… Он пойдет за вами… Он меня оставит… Возьмите это. — Она полезла свободной рукой за корсаж и принялась совать в безвольную Катину руку скомканные купюры, колючие драгоценности, скользкие холодные монеты. — Возьмите все! Только оставьте нас… Оставьте нас в покое…
Растрепанная и жалкая, «зазеркальная» Екатерина выпустила Катину руку, чтобы стащить с пальца никак не поддающееся обручальное кольцо.
— Все… Возьмите все… — с остановившимся взглядом повторяла она, как в бреду. — Возьмите все…
А девушка уже пятилась назад, все ускоряя шаги, и рассыпавшиеся империалы прыгали по прикрытым ковровой дорожкой ступеням, весело, будто золотые кузнечики…
Не видя перед собой ничего, Катя мчалась вниз, а вслед ей несся неузнаваемый, похожий на рычание раненой волчицы голос:
— Убирайся в ад!!!
Лишь немного пришла в себя путешественница, когда поняла, что стоит, вцепившись руками в ледяную чугунную ограду.
Перед ней, ловя полированными гранями креста последние лучи заходящего солнца, высилась церковь.
«Это знак…»
Под гулкими сводами было сумрачно и пустынно, святые сурово взирали на пришелицу со стен, тлели огоньки лампад, дурманил разгоряченную голову аромат ладана. Только сейчас, с запоздалым раскаяньем, девушка поняла, что потеряла или забыла у ТОЙ шляпку и суетливо накинула на голову шейный платок.
— Мир тебе, дочь моя…
Батюшка был стар и сед, голос его дрожал, но голубые, по-стариковски выцветшие глаза смотрели цепко.
— Здравствуйте, батюшка… — склонила голову Катя.
— Что ты ищешь в доме Божьем?
Екатерина не считала себя очень верующим человеком — трудно следовать Вере в нашем суетном мире, — но сейчас в образе старенького священника перед ней стоял сам Господь, и слова полились из ее груди рекой. И сегодняшняя обида, и прошлые, и многое-многое еще…
— Это грех, дочь моя, — покачал головой батюшка, когда слова исповеди иссякли. — Ты замыслила дурное: пойти против промысла Божия. А ведь не дано знать нам, грешным и сирым, промысел его, и должны мы покорно принимать все испытания, исходящие из длани его… Но Господь всепрощающ и милосерд. Иди с Богом, дочь моя — я буду молиться за тебя…
Но зерно благодати, посетившее Катю под церковными сводами, испарилось без следа, стоило ей выйти вновь под темнеющее небо.
«Почему желание вернуть любовь должно быть грехом? — снова и снова спрашивала она себя. — Разве любовь — это грех? Разве Господь не есть любовь?…»
Ноги сами несли ее вперед куда-то к неизвестной цели. Родной чужой город проплывал мимо, равнодушный к инородной человеческой песчинке, затерявшейся в его огромном теле. Встречные прохожие не замечали медленно бредущую девушку, обтекали ее, как неодушевленное препятствие, или, глядя вслед, крутили пальцем у виска. Первопрестольная привыкла к юродивым и сумасшедшим. Ее широкой души уже не хватает на всех…
Городовой было двинулся в ее сторону, но, разглядев приличную одежду, вернулся на пост — мало ли какая беда у человека, а вот прояви излишнее рвение, и потом не оберешься греха. Чужая душа — потемки.
Екатерина опомнилась лишь на Никольском мосту.
Река, по теплой зиме не скованная льдом, неспешно несла свои воды под ажурной решетчатой аркой, унося к далеким океанам отражения кремлевских башен и огней второй столицы Империи. Редкие автомобили проносились мимо, озаряя замершую у перил фигурку любопытствующими лучами.
Катя оперлась на чугунный парапет и взглянула в черную и гладкую, маслянисто отсвечивающую бликами фонарей воду.
«Как там сейчас, наверное, холодно, — подумала она, следя за проплывающим внизу мусором и ледяным крошевом. — Холод и… спокойствие… Покой… Полный покой…»
Ладонь без перчатки скользнула по гладкому холодному металлу. Девушка была гибка и спортивна, ей ничего не стоило, опершись ногой о фигурную ограду, подтянуться на руках.
И она это сделала.
Катя возвышалась над темной рекой и не испытывала никакого страха. Наоборот, ее не покидала гордость за себя, такую юную, красивую и сильную.
«Попробовала бы ОНА так! Этой корове нипочем…»
Она взглянула вниз.
«И ведь не страшно совсем… Что если я…»
Она начала чуть-чуть клониться вниз, по-детски обмирая сердцем и ловя момент, когда можно еще удержать равновесие, а когда…
Чья-то рука крепко, до боли, сжала ее плечо и бесцеремонно сдернула обратно на надежную твердь. Сердце пропустило удар: «Он! Кирилл…»
Но высокий мужчина в форменной фуражке был незнаком. Почти незнаком…
* * *
«Ну что тебе далась эта девчонка? — корил себя Вячеслав в несчетный раз. — Незнакомая, не красавица, к тому же — „потусторонняя“. С чего ты взял, что она соизволит с тобой заговорить? Даже не заговорить — просто глянуть в твою сторону. Ведь ты тоже, между нами, не красавец. Да и вообще… Вполне сложившийся холостяк, скучный служака, не Дон-Жуан какой-нибудь…»Автомобиль поручика снова и снова кружил вокруг квартала, содержащего в себе тот самый заветный адрес, и ни разу Слава не позволил себе даже свернуть в нужный переулок, не то что подъехать к дому и постучать в дверь. Но перед глазами вновь и вновь вставало милое лицо, поэтому и бросить все и уехать он тоже не мог.
«Окстись, дубина! — думал он, упрямо выворачивая руль на несчетный круг. — Девушка приехала развлечься, пообщаться с самой собой, так сказать, со стороны. Да и мало ли… А ты тут со своим „пиковым интересом“. До тебя ли ей вообще, ваше благородие?… И почему ты вдруг решил, что она — свободна? Может быть, госпожа Соколова она — по мужу, и заявись ты в гости — просто не поймет…»
Решимость сменялась унынием, а уныние — надеждой. Спрашивается: чем могла приворожить сердце офицера невысокая хрупкая девушка с простым русским лицом? А вот поди ж ты…
Чары рассеялись, когда на Москву опустился ранний зимний вечер.
«Все, поручик! — одернул себя Кольцов. — Пора и честь знать. Все же ты — не сопливый кадет, готовый волочиться напропалую за первой встречной юбкой. Завтра на службу, и кому ты там будешь нужен — издерганный и нервный? Домой, под душ, ужинать и — в постель. Старую добрую холостяцкую постель, еще ни разу тебе ни с кем иным не изменившую…»
Вячеслав, как всегда, приняв решение, успокоился и, въезжая на Никольский мост, даже принялся мурлыкать под нос что-то про овечек из популярного шлягера, когда…
Свет фар внезапно выхватил фигурку, колеблющуюся в неустойчивом равновесии на парапете, и сердце пронзила молния.
«Успеть! Только успеть!.. Черт! Плаваю ведь, словно топор без топорища! Сколько там до воды?…»
И лишь когда ладонь сомкнулась вокруг тонкой девичьей руки, офицер понял, что Бог — есть.
А когда развернул несостоявшуюся самоубийцу лицом к себе, чтобы обрушить свой гнев на ее пустую голову, понял, что Бог не только есть, но и следит за всеми нами с небес неусыпно…