Страница:
22
— И все равно, я считаю, что это — неоправданный риск.
Бежецкий аккуратно подровнял стопочку только что прочтенных листов и отодвинул от себя по полированной поверхности стола. В кабинете повисла тишина.
Совещание, собранное князем Харбинским, длилось уже более двух часов, и выработать какое-либо общее мнение пока не представлялось возможным. Подобное являлось вопиющим исключительным случаем в среде людей, обычно понимающих друг друга с полуслова, но и сам повод тоже был беспрецедентен. Речь шла ни много ни мало — о первой в истории встрече двух императоров двух Российских Империй.
И хотя за прошедшие с момента «открытия» межпространственного перехода для сообщения между мирами месяцы незримую границу успело пересечь в обоих направлениях уже несколько десятков тысяч человек, вопрос о личной встрече двух государей оставался подвешенным в воздухе. В прямом и переносном смысле. Но отодвигать его решение становилось все труднее и труднее, поскольку положение становилось двусмысленным: подписание каких-либо договоров, соглашений и прочего без демонстрации дружеского расположения императоров казалось бессмысленным. Существовало несколько весьма щекотливых вопросов, которые могли быть решены лишь в доверительной беседе и при обоюдном согласии монархов.
К примеру, такая отвлеченная категория, как нумерация миров. Казалось бы, какая разница, какая из двух совершенно одинаковых Россий будет именоваться первой, а какая — второй? Потому что привычные противопоставления: «западная — восточная», «северная — южная» или даже «верхняя — нижняя» — в этом случае не подходят в принципе. Ан нет. В том-то вся и суть, что обе они СОВЕРШЕННО одинаковы, а следовательно, на «первость» могут с равным успехом претендовать обе. И решить этот вопрос могут лишь самодержцы и лишь по обоюдному согласию.
Но на чьей территории должна проходить встреча?
— Если бы можно было каким-нибудь образом провести встречу на нейтральной территории… — начал академик Мендельсон, но тут же был одернут Николаевым-Новоархангельским:
— Мы же уже решили, что вариант «Тильзитского плота» [30] не подходит совершенно.
— Но теоретически…
— Даже теоретически. Конечно, технически… чисто технически, повторяю, могла быть создана некая платформа, один край которой находился бы на нашей стороне, а другой на противоположной. Но из-за разницы течения времени по разные стороны «границы»…
— Ваша платформа была бы разрезана надвое, — завершил за академика Бежецкий.
Князь Харбинский во время всего совещания хранил молчание, чертя на лежащем перед ним листе бумаги какие-то геометрические фигуры. Все предложения были им выслушаны молча, и по его весьма подвижному обычно лицу нельзя было прочесть, какое именно вызвало большее расположение вельможи. Теперь же, когда обсуждение явно зашло в тупик, Георгий Петрович не скрывал своей откровенной скуки.
— Я внимательно выслушал вас, господа, — произнес он наконец, осторожно положив карандаш на свои «художества». — И вынужден признать, что ни один из предложенных проектов меня не удовлетворил.
Он поднялся на ноги и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остальные молча следили за ним.
— Признаюсь, господа, — остановился у окна князь. — Я несколько слукавил, собирая данное совещание. Я ничего от него и не ждал. Вернее, ждал подтверждения собственного мнения…
— Нет, — обернулся он к Бежецкому и его «подчиненным». — Если бы прозвучали слова, способные меня смутить, то, естественно… Однако решения эта задача, судя по всему, не имеет.
— Объясните, пожалуйста, Георгий Петрович, — не выдержал Александр. — Ваши намеки нам непонятны.
— Охотно, — пожал тот плечами. — Дело в том, что над данной проблемой бились не только вы, но и еще масса людей: дипломаты, инженеры, физики… И все вынесли один и тот же вердикт: «Невозможно», но…
Георгий Петрович помолчал:
— Для помазанника Божия нет невозможного на Земле, — торжественно объявил он. — Его Величество изволил выслушать все резоны и объявил, что сделает шаг первым.
— Простите? — не поняли все собравшиеся хором.
— Его Величество изъявил желание пересечь грань между мирами и встретиться с… — запнулся он на мгновение. — Его Величеством на сопредельной территории. А посему, предлагаю вам, господа, сегодня же, объединив усилия с вашими коллегами оттуда, — князь кивнул куда-то за окно, — заняться обеспечением безопасности визита.
— Но визит будет секретным? — спросил Бежецкий.
— Нет, генерал, — спокойно ответил вельможа. — Визит будет полностью официальным и должен быть широко освещен прессой. Не мне вам говорить, господа, о значимости этого события для наших миров. Вы свободны, господа.
— Позвольте один вопрос, Георгий Петрович, — поднял руку, словно студент на лекции, академик Новоархангельский. — Его Величество будут сопровождать…
— Нет, — улыбнулся князь. — Елизавета Федоровна и Цесаревич останутся здесь. Его Величество смел и жертвенен… но не безрассуден.
Александр вынужден был почти кричать, чтобы собеседник расслышал его: над Чудымушкино стоял не умолкающий ни на минуту рев могучих двигателей заходящих на посадку и взлетающих «Муромцев». Сегодня для встречи двух императоров из Санкт-Петербурга спешно перебрасывались Лейб-гвардии Семеновский и Конногвардейский полки, а «с той стороны» — Преображенский и Кавалергардский. Кому еще заботиться о безопасности Государя, как не гвардии? Хотя, конечно, не остались в стороне и оба Корпуса.
Первоначально место встречи планировалось в Москве, но… чересчур далеко лежала Первопрестольная от «границы» и никак не подходила в моральном плане. Все же это был не визит вассала к сюзерену… Так что именно безвестному Чудымушкино выпало стать вторым Тильзитом в истории России.
Обоим Бежецким почти не удавалось поспать уже десятые сутки, и только достижения современной медицины позволяли им не валиться с ног. Но оба с готовностью отдали бы за восемь часов полноценного сна самое дорогое. И шутка на эту тему в последние дни стала для них дежурной.
Но теперь, слава Богу, все треволнения были позади. Основные приготовления к Высочайшей встрече завершились, и несколько дней, пока воинские контингенты обеих держав будут отрабатывать совместные действия в предстоящем, еще небывалом в истории, параде, близнецы могли отдохнуть.
— Может, на рыбалку закатимся, а, близнец? — Ротмистр с генералом за прошедшие дни не просто сдружились, а прямо-таки сроднились, что было в общем-то и неудивительно, учитывая их идентичность.
— Можно, близнец, — ответил Воинов, с огромным трудом подавив неудержимый зевок. — Только сперва я минуток шестьсот вздремну…
— На каждый глаз, а? — улыбнулся генерал, тоже прикрывая рот ладонью. — Но послезавтра…
В кармане Александра запиликал поминальник, и он, извинившись, отошел на несколько шагов, прижимая на ходу к уху приборчик.
«Да, не повезло мужику, — от души посочувствовал своему отражению Бежецкий: по мелодии звонка он уже знал, что беспокоила его не кто иной, как по-прежнему здравствующая в этом мире Маргарита. — Совсем загоняла мать-командирша… Страшно подумать, что на его месте мог быть я…»
Аналогия с известной комедией была настолько полной, что генерал не удержался и хохотнул, впрочем, удачно закамуфлировав смех под невинный зевок. Мало ли что близнец подумает? Может, на свой счет примет.
— Рыбалка отменяется, — пряча поминальник в карман, вернулся к собеседнику Бежецкий-второй. — Вызывает мать-командирша в Питер. Что-то там от меня требуется… Так что посплю в самолете, — развел он руками.
— Прямо сейчас улетаешь?
— Да. — Воинов кивнул на один из «Муромцев», только что освободившийся от своего блестящего «груза» и выруливающий к взлетной полосе. — На этом вот динозавре и полечу.
— Тогда — удачи! — от души пожал такую родную и крепкую ладонь Александр…
Сотни миллионов подданных Империи, не считая миллиардов остальных обитателей Земли, жадно приникли к экранам своих телевизоров, ловя детали разворачивающегося перед ними действа, сравниться с которым не мог ни один парад, ни одно открытие Олимпийских игр или хваленый бразильский карнавал. Благодаря свободной аккредитации (были допущены к трансляции даже британские репортеры, обычно вынужденные довольствоваться «объедками» с чужих столов) встречу двух императоров могли лицезреть жители всех шести континентов планеты.
Над огромным стадионом, в который был превращен чудымушкинский аэродром, благодаря спешно выстроенным вокруг него трибунам, способным вместить десятки тысяч зрителей, барражировали десятки вертолетов с телевизионщиками. Еще большее количество камер было расположено по периметру невиданного «ристалища». Историческое событие подробнейшим образом документировалось, и на миллиардах телеэкранов просматривался буквально каждый метр огромной площади.
А посмотреть действительно было на что.
Вдоль полосы ровными цветными шпалерами выстроилась краса и гордость обеих Империй — первые батальоны Преображенского, Семеновского, Измайловского и прочих гвардейских полков, эскадроны кавалергардов, конногвардейцев, лейб-драгун, лейб-улан, лейб-гусар, казачьи сотни… Яркие парадные мундиры, заставляющие вспомнить о славных победах русского оружия прошедших эпох, сверкающие на солнце кокарды и эполеты, пышные султаны и плюмажи — один ряд гвардейцев, словно в зеркале, отражался в другом, предоставляя зрителям искать неуловимые различия в форме и знаменах, восторженно охать, замечая в противоположных рядах совершенно одинаковые лица… Еще не начавшись, представление уже затягивало и завораживало.
Самих высоких особ еще не было. Прибывающий «из-за грани» Николай Александрович должен был, по протоколу, включиться в действо прямо «с корабля на бал», а здешний повелитель до поры был скрыт от взглядов в павильоне (устроители все равно не решились отступить от канонов), стилизованном под боярский терем стараниями лучших декораторов обеих держав. Чтобы появиться во главе блестящей свиты, когда самолет с его личным близнецом на борту коснется земли.
Обоим «устроителям» места в свитах не нашлось. Они томились на одной из трибун, сплошь заполненной прочими причастными к подготовке встречи персонами, сперва долженствующими чинно сидеть каждый на своей стороне, разделенные четкой границей, но давно перемешавшиеся в трогательном единении. Но и здесь, в кажущемся отдалении от действа, оба Бежецких продолжали контролировать процесс, наблюдая за полем сразу через несколько мониторов.
Будет несправедливым не упомянуть, что здесь, буквально рядом, собрались все четыре близнеца, и всего лишь день назад они предварили историческую встречу императоров не менее эпохальным четырехсторонним свиданием, поначалу скованным и формальным, но мало-помалу переросшим в дружескую попойку и завершившимся, к огромному сожалению всей четверки, далеко за полночь.
Одного из четырех, блистательного уланского полковника, неразлучная парочка сейчас могла лицезреть на мониторе в строю «принимающей стороны», тогда как его близнец был невидим, но от того — не менее реален.
— Эх, — пробормотал Воинов, отрываясь от экрана. — Мало посидели, жаль…
— Понятное дело, — откликнулся Александр. — Пока притерлись друг к другу, пока дичиться перестали, подвохи разные искать… Сам-то помнишь, сколько к своему притирался?
— Да мы и не притерлись толком, — вздохнул ротмистр. — Это у вас там славные дела всякие, а у нас тут — тишь и бла-алепие. Он — полковник и гвардеец, я — мелкая сошка из спецслужбы… Почти и не встречались. Пригласил он меня на крестины, так ноги пришлось уносить… Да кому я, собственно, рассказываю-то? Сам все знаешь.
— Это точно… Но и у нас ведь тоже — не медовый месяц. У него своя работа, у меня — своя. Только здесь толком и поняли… все четверо, я надеюсь, что не оригинал и копии, а четыре самостоятельных человека. Личности.
— Верно говоришь…
Людское море внизу колыхнулось:
— Летит! Летит!..
Оба Александра сидели перед монитором и раз за разом прокручивали запись, транслировавшуюся в «исторический» миг не только на огромный экран, установленный на «стадионе», но и на миллионы и миллиарды других экранов.
Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие. К нему из свиты «принимающей стороны» бросался светлейший, но гость с негодованием отталкивал протянутую руку, лицо его искажала гримаса, рука заносилась словно для пощечины и… И император, круто, как на плацу, повернувшись, шагал обратно.
А через несколько минут стройный лайнер с «фамильной» черно-желто-белой полосой на фюзеляже взмывал в воздух, чтобы, сопровождаемый семеркой истребителей, кануть в небесной синеве…
Встреча сорвалась. Эпохального события не получилось. Ровно через полчаса после отлета одного императора от взлетной полосы Чудымушкино оторвался второй лайнер, уносящий в Санкт-Петербург так и не проронившего ни слова императора.
Зато газеты и телеканалы надрывались вовсю.
Сколько грязи и оскорблений было выплеснуто на ту, «зазеркальную» Россию за те несколько часов, пока власти пребывали в растерянности, сколько раз был прокручен злосчастный ролик, сколько комментариев было дано. К вечеру будто невидимая рука привернула кран, сделав мутный поток, бьющий в глаза и уши обывателя, более упорядоченным. Можно было даже надеяться на то, что инцидент удастся замять, но…
Утро следующего опрокинуло все надежды.
Фото «потустороннего» императора, которые до сего момента старались не совмещать с изображениями его близнеца (даже младенцу было видно, насколько тот выглядит болезненнее, бледнее, слабее), внезапно стали чередоваться с пугающей регулярностью и уже ни у кого не оставалось сомнения, что «наш» на порядок более здоров и цветущ, чем «чужой», а следовательно… И комментарии выдавались не менее пугающие. Славящийся своим умением впадать в экстаз от собственных же слов, Михаил Филонтьев, политический комментатор канала «24», объявил во всеуслышание, что та, другая Россия, дескать, просто обязана объединиться с «нашей» на правах вассала. И привел такие бредовые доводы, что, казалось бы, должен был быть с позором изгнан во избежание межгосударственного конфликта, но… Но изгнан не был, а повторил все то же, еще более нагло и развязно в другой передаче.
Дальше — больше.
Неделей позже на экраны уже «зазеркальной» Империи «выпал», другого слова больше не подобрать, наскоро слепленный фильм, означенный в анонсах «комедией», где иная Россия выглядела просто страной идиотов. Слава Всевышнему, особы Помазанника Божьего киношники не коснулись — все же что-то осталось свято, — но Челкину и прочим видным лицам досталось от души.
И завертелось…
Сотрудники КСП и отделения Бежецкого просто с ног сбились, мотаясь туда-сюда через межпространственный тоннель, но их попытки если не прекратить конфликт, то хотя бы ввести его в более-менее пристойное русло разбивались о нежелание обеих сторон свести все к «нулевому варианту». Это уже походило на тушение пожара на нефтяной скважине при помощи автомобильного огнетушителя. Все ведомства обеих Империй, словно сговорившись, не обращали на усилия «этих параллельщиков» ровно никакого внимания, азартно соревнуясь, кто кому нанесет более чувствительный щипок. Одни лишь Николаи Александровичи хранили ледяное молчание, но молчание это было сродни затишью перед бурей…
Дверь распахнулась. Молча, не обращая внимания на вставших из кресел близнецов, Маргарита фон Штайнберг прошла в кабинет, остановилась перед монитором и снова нажала клавишу повтора.
Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие…
— Развлекаетесь? — чужим, скрипучим голосом осведомилась дама. — Ну-ну.
Она уселась в кресло и закурила.
— Что-то произошло? — нарушил молчание ротмистр Воинов, когда пауза стала невыносимой.
— Что-то? — саркастически осведомилась начальница. — Разве может произойти что-то еще?
Она помолчала и медленно, словно через силу, произнесла, глядя в окно:
— Стратегический штаб получил приказ разработать в кратчайшие сроки план упреждающего удара по «сопредельной территории». Ядерного удара, господа. Ваши стратеги, Генерал, — повернулась она к Бежецкому, — в данный момент, полагаю, заняты тем же.
— Но это же не серьезно!
— Как знать, как знать… Конечно, о реальном вооруженном противостоянии речь пока не идет, но начало, я бы сказала, мало обнадеживающее… Видит Бог, мы заигрались в эту игру, господа. Пора бы и честь знать.
Бежецкий аккуратно подровнял стопочку только что прочтенных листов и отодвинул от себя по полированной поверхности стола. В кабинете повисла тишина.
Совещание, собранное князем Харбинским, длилось уже более двух часов, и выработать какое-либо общее мнение пока не представлялось возможным. Подобное являлось вопиющим исключительным случаем в среде людей, обычно понимающих друг друга с полуслова, но и сам повод тоже был беспрецедентен. Речь шла ни много ни мало — о первой в истории встрече двух императоров двух Российских Империй.
И хотя за прошедшие с момента «открытия» межпространственного перехода для сообщения между мирами месяцы незримую границу успело пересечь в обоих направлениях уже несколько десятков тысяч человек, вопрос о личной встрече двух государей оставался подвешенным в воздухе. В прямом и переносном смысле. Но отодвигать его решение становилось все труднее и труднее, поскольку положение становилось двусмысленным: подписание каких-либо договоров, соглашений и прочего без демонстрации дружеского расположения императоров казалось бессмысленным. Существовало несколько весьма щекотливых вопросов, которые могли быть решены лишь в доверительной беседе и при обоюдном согласии монархов.
К примеру, такая отвлеченная категория, как нумерация миров. Казалось бы, какая разница, какая из двух совершенно одинаковых Россий будет именоваться первой, а какая — второй? Потому что привычные противопоставления: «западная — восточная», «северная — южная» или даже «верхняя — нижняя» — в этом случае не подходят в принципе. Ан нет. В том-то вся и суть, что обе они СОВЕРШЕННО одинаковы, а следовательно, на «первость» могут с равным успехом претендовать обе. И решить этот вопрос могут лишь самодержцы и лишь по обоюдному согласию.
Но на чьей территории должна проходить встреча?
— Если бы можно было каким-нибудь образом провести встречу на нейтральной территории… — начал академик Мендельсон, но тут же был одернут Николаевым-Новоархангельским:
— Мы же уже решили, что вариант «Тильзитского плота» [30] не подходит совершенно.
— Но теоретически…
— Даже теоретически. Конечно, технически… чисто технически, повторяю, могла быть создана некая платформа, один край которой находился бы на нашей стороне, а другой на противоположной. Но из-за разницы течения времени по разные стороны «границы»…
— Ваша платформа была бы разрезана надвое, — завершил за академика Бежецкий.
Князь Харбинский во время всего совещания хранил молчание, чертя на лежащем перед ним листе бумаги какие-то геометрические фигуры. Все предложения были им выслушаны молча, и по его весьма подвижному обычно лицу нельзя было прочесть, какое именно вызвало большее расположение вельможи. Теперь же, когда обсуждение явно зашло в тупик, Георгий Петрович не скрывал своей откровенной скуки.
— Я внимательно выслушал вас, господа, — произнес он наконец, осторожно положив карандаш на свои «художества». — И вынужден признать, что ни один из предложенных проектов меня не удовлетворил.
Он поднялся на ноги и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остальные молча следили за ним.
— Признаюсь, господа, — остановился у окна князь. — Я несколько слукавил, собирая данное совещание. Я ничего от него и не ждал. Вернее, ждал подтверждения собственного мнения…
— Нет, — обернулся он к Бежецкому и его «подчиненным». — Если бы прозвучали слова, способные меня смутить, то, естественно… Однако решения эта задача, судя по всему, не имеет.
— Объясните, пожалуйста, Георгий Петрович, — не выдержал Александр. — Ваши намеки нам непонятны.
— Охотно, — пожал тот плечами. — Дело в том, что над данной проблемой бились не только вы, но и еще масса людей: дипломаты, инженеры, физики… И все вынесли один и тот же вердикт: «Невозможно», но…
Георгий Петрович помолчал:
— Для помазанника Божия нет невозможного на Земле, — торжественно объявил он. — Его Величество изволил выслушать все резоны и объявил, что сделает шаг первым.
— Простите? — не поняли все собравшиеся хором.
— Его Величество изъявил желание пересечь грань между мирами и встретиться с… — запнулся он на мгновение. — Его Величеством на сопредельной территории. А посему, предлагаю вам, господа, сегодня же, объединив усилия с вашими коллегами оттуда, — князь кивнул куда-то за окно, — заняться обеспечением безопасности визита.
— Но визит будет секретным? — спросил Бежецкий.
— Нет, генерал, — спокойно ответил вельможа. — Визит будет полностью официальным и должен быть широко освещен прессой. Не мне вам говорить, господа, о значимости этого события для наших миров. Вы свободны, господа.
— Позвольте один вопрос, Георгий Петрович, — поднял руку, словно студент на лекции, академик Новоархангельский. — Его Величество будут сопровождать…
— Нет, — улыбнулся князь. — Елизавета Федоровна и Цесаревич останутся здесь. Его Величество смел и жертвенен… но не безрассуден.
* * *
— Ну что же — потрудились, я думаю, мы с тобой на славу.Александр вынужден был почти кричать, чтобы собеседник расслышал его: над Чудымушкино стоял не умолкающий ни на минуту рев могучих двигателей заходящих на посадку и взлетающих «Муромцев». Сегодня для встречи двух императоров из Санкт-Петербурга спешно перебрасывались Лейб-гвардии Семеновский и Конногвардейский полки, а «с той стороны» — Преображенский и Кавалергардский. Кому еще заботиться о безопасности Государя, как не гвардии? Хотя, конечно, не остались в стороне и оба Корпуса.
Первоначально место встречи планировалось в Москве, но… чересчур далеко лежала Первопрестольная от «границы» и никак не подходила в моральном плане. Все же это был не визит вассала к сюзерену… Так что именно безвестному Чудымушкино выпало стать вторым Тильзитом в истории России.
Обоим Бежецким почти не удавалось поспать уже десятые сутки, и только достижения современной медицины позволяли им не валиться с ног. Но оба с готовностью отдали бы за восемь часов полноценного сна самое дорогое. И шутка на эту тему в последние дни стала для них дежурной.
Но теперь, слава Богу, все треволнения были позади. Основные приготовления к Высочайшей встрече завершились, и несколько дней, пока воинские контингенты обеих держав будут отрабатывать совместные действия в предстоящем, еще небывалом в истории, параде, близнецы могли отдохнуть.
— Может, на рыбалку закатимся, а, близнец? — Ротмистр с генералом за прошедшие дни не просто сдружились, а прямо-таки сроднились, что было в общем-то и неудивительно, учитывая их идентичность.
— Можно, близнец, — ответил Воинов, с огромным трудом подавив неудержимый зевок. — Только сперва я минуток шестьсот вздремну…
— На каждый глаз, а? — улыбнулся генерал, тоже прикрывая рот ладонью. — Но послезавтра…
В кармане Александра запиликал поминальник, и он, извинившись, отошел на несколько шагов, прижимая на ходу к уху приборчик.
«Да, не повезло мужику, — от души посочувствовал своему отражению Бежецкий: по мелодии звонка он уже знал, что беспокоила его не кто иной, как по-прежнему здравствующая в этом мире Маргарита. — Совсем загоняла мать-командирша… Страшно подумать, что на его месте мог быть я…»
Аналогия с известной комедией была настолько полной, что генерал не удержался и хохотнул, впрочем, удачно закамуфлировав смех под невинный зевок. Мало ли что близнец подумает? Может, на свой счет примет.
— Рыбалка отменяется, — пряча поминальник в карман, вернулся к собеседнику Бежецкий-второй. — Вызывает мать-командирша в Питер. Что-то там от меня требуется… Так что посплю в самолете, — развел он руками.
— Прямо сейчас улетаешь?
— Да. — Воинов кивнул на один из «Муромцев», только что освободившийся от своего блестящего «груза» и выруливающий к взлетной полосе. — На этом вот динозавре и полечу.
— Тогда — удачи! — от души пожал такую родную и крепкую ладонь Александр…
* * *
Да, подобного зрелища планета еще не видела.Сотни миллионов подданных Империи, не считая миллиардов остальных обитателей Земли, жадно приникли к экранам своих телевизоров, ловя детали разворачивающегося перед ними действа, сравниться с которым не мог ни один парад, ни одно открытие Олимпийских игр или хваленый бразильский карнавал. Благодаря свободной аккредитации (были допущены к трансляции даже британские репортеры, обычно вынужденные довольствоваться «объедками» с чужих столов) встречу двух императоров могли лицезреть жители всех шести континентов планеты.
Над огромным стадионом, в который был превращен чудымушкинский аэродром, благодаря спешно выстроенным вокруг него трибунам, способным вместить десятки тысяч зрителей, барражировали десятки вертолетов с телевизионщиками. Еще большее количество камер было расположено по периметру невиданного «ристалища». Историческое событие подробнейшим образом документировалось, и на миллиардах телеэкранов просматривался буквально каждый метр огромной площади.
А посмотреть действительно было на что.
Вдоль полосы ровными цветными шпалерами выстроилась краса и гордость обеих Империй — первые батальоны Преображенского, Семеновского, Измайловского и прочих гвардейских полков, эскадроны кавалергардов, конногвардейцев, лейб-драгун, лейб-улан, лейб-гусар, казачьи сотни… Яркие парадные мундиры, заставляющие вспомнить о славных победах русского оружия прошедших эпох, сверкающие на солнце кокарды и эполеты, пышные султаны и плюмажи — один ряд гвардейцев, словно в зеркале, отражался в другом, предоставляя зрителям искать неуловимые различия в форме и знаменах, восторженно охать, замечая в противоположных рядах совершенно одинаковые лица… Еще не начавшись, представление уже затягивало и завораживало.
Самих высоких особ еще не было. Прибывающий «из-за грани» Николай Александрович должен был, по протоколу, включиться в действо прямо «с корабля на бал», а здешний повелитель до поры был скрыт от взглядов в павильоне (устроители все равно не решились отступить от канонов), стилизованном под боярский терем стараниями лучших декораторов обеих держав. Чтобы появиться во главе блестящей свиты, когда самолет с его личным близнецом на борту коснется земли.
Обоим «устроителям» места в свитах не нашлось. Они томились на одной из трибун, сплошь заполненной прочими причастными к подготовке встречи персонами, сперва долженствующими чинно сидеть каждый на своей стороне, разделенные четкой границей, но давно перемешавшиеся в трогательном единении. Но и здесь, в кажущемся отдалении от действа, оба Бежецких продолжали контролировать процесс, наблюдая за полем сразу через несколько мониторов.
Будет несправедливым не упомянуть, что здесь, буквально рядом, собрались все четыре близнеца, и всего лишь день назад они предварили историческую встречу императоров не менее эпохальным четырехсторонним свиданием, поначалу скованным и формальным, но мало-помалу переросшим в дружескую попойку и завершившимся, к огромному сожалению всей четверки, далеко за полночь.
Одного из четырех, блистательного уланского полковника, неразлучная парочка сейчас могла лицезреть на мониторе в строю «принимающей стороны», тогда как его близнец был невидим, но от того — не менее реален.
— Эх, — пробормотал Воинов, отрываясь от экрана. — Мало посидели, жаль…
— Понятное дело, — откликнулся Александр. — Пока притерлись друг к другу, пока дичиться перестали, подвохи разные искать… Сам-то помнишь, сколько к своему притирался?
— Да мы и не притерлись толком, — вздохнул ротмистр. — Это у вас там славные дела всякие, а у нас тут — тишь и бла-алепие. Он — полковник и гвардеец, я — мелкая сошка из спецслужбы… Почти и не встречались. Пригласил он меня на крестины, так ноги пришлось уносить… Да кому я, собственно, рассказываю-то? Сам все знаешь.
— Это точно… Но и у нас ведь тоже — не медовый месяц. У него своя работа, у меня — своя. Только здесь толком и поняли… все четверо, я надеюсь, что не оригинал и копии, а четыре самостоятельных человека. Личности.
— Верно говоришь…
Людское море внизу колыхнулось:
— Летит! Летит!..
* * *
— Ну и кто мог знать заранее, что так случится?Оба Александра сидели перед монитором и раз за разом прокручивали запись, транслировавшуюся в «исторический» миг не только на огромный экран, установленный на «стадионе», но и на миллионы и миллиарды других экранов.
Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие. К нему из свиты «принимающей стороны» бросался светлейший, но гость с негодованием отталкивал протянутую руку, лицо его искажала гримаса, рука заносилась словно для пощечины и… И император, круто, как на плацу, повернувшись, шагал обратно.
А через несколько минут стройный лайнер с «фамильной» черно-желто-белой полосой на фюзеляже взмывал в воздух, чтобы, сопровождаемый семеркой истребителей, кануть в небесной синеве…
Встреча сорвалась. Эпохального события не получилось. Ровно через полчаса после отлета одного императора от взлетной полосы Чудымушкино оторвался второй лайнер, уносящий в Санкт-Петербург так и не проронившего ни слова императора.
Зато газеты и телеканалы надрывались вовсю.
Сколько грязи и оскорблений было выплеснуто на ту, «зазеркальную» Россию за те несколько часов, пока власти пребывали в растерянности, сколько раз был прокручен злосчастный ролик, сколько комментариев было дано. К вечеру будто невидимая рука привернула кран, сделав мутный поток, бьющий в глаза и уши обывателя, более упорядоченным. Можно было даже надеяться на то, что инцидент удастся замять, но…
Утро следующего опрокинуло все надежды.
Фото «потустороннего» императора, которые до сего момента старались не совмещать с изображениями его близнеца (даже младенцу было видно, насколько тот выглядит болезненнее, бледнее, слабее), внезапно стали чередоваться с пугающей регулярностью и уже ни у кого не оставалось сомнения, что «наш» на порядок более здоров и цветущ, чем «чужой», а следовательно… И комментарии выдавались не менее пугающие. Славящийся своим умением впадать в экстаз от собственных же слов, Михаил Филонтьев, политический комментатор канала «24», объявил во всеуслышание, что та, другая Россия, дескать, просто обязана объединиться с «нашей» на правах вассала. И привел такие бредовые доводы, что, казалось бы, должен был быть с позором изгнан во избежание межгосударственного конфликта, но… Но изгнан не был, а повторил все то же, еще более нагло и развязно в другой передаче.
Дальше — больше.
Неделей позже на экраны уже «зазеркальной» Империи «выпал», другого слова больше не подобрать, наскоро слепленный фильм, означенный в анонсах «комедией», где иная Россия выглядела просто страной идиотов. Слава Всевышнему, особы Помазанника Божьего киношники не коснулись — все же что-то осталось свято, — но Челкину и прочим видным лицам досталось от души.
И завертелось…
Сотрудники КСП и отделения Бежецкого просто с ног сбились, мотаясь туда-сюда через межпространственный тоннель, но их попытки если не прекратить конфликт, то хотя бы ввести его в более-менее пристойное русло разбивались о нежелание обеих сторон свести все к «нулевому варианту». Это уже походило на тушение пожара на нефтяной скважине при помощи автомобильного огнетушителя. Все ведомства обеих Империй, словно сговорившись, не обращали на усилия «этих параллельщиков» ровно никакого внимания, азартно соревнуясь, кто кому нанесет более чувствительный щипок. Одни лишь Николаи Александровичи хранили ледяное молчание, но молчание это было сродни затишью перед бурей…
Дверь распахнулась. Молча, не обращая внимания на вставших из кресел близнецов, Маргарита фон Штайнберг прошла в кабинет, остановилась перед монитором и снова нажала клавишу повтора.
Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие…
— Развлекаетесь? — чужим, скрипучим голосом осведомилась дама. — Ну-ну.
Она уселась в кресло и закурила.
— Что-то произошло? — нарушил молчание ротмистр Воинов, когда пауза стала невыносимой.
— Что-то? — саркастически осведомилась начальница. — Разве может произойти что-то еще?
Она помолчала и медленно, словно через силу, произнесла, глядя в окно:
— Стратегический штаб получил приказ разработать в кратчайшие сроки план упреждающего удара по «сопредельной территории». Ядерного удара, господа. Ваши стратеги, Генерал, — повернулась она к Бежецкому, — в данный момент, полагаю, заняты тем же.
— Но это же не серьезно!
— Как знать, как знать… Конечно, о реальном вооруженном противостоянии речь пока не идет, но начало, я бы сказала, мало обнадеживающее… Видит Бог, мы заигрались в эту игру, господа. Пора бы и честь знать.
23
Слава Богу, работа сотрудника Пограничного контроля не требует от человека творческих способностей. Вячеслав Кольцов работал словно отлично отлаженный автомат, даже не думая о том, что делает. Он задавал вопросы, сверял номера виз и паспортов, ставил штампы, а мысли его в этот момент были далеко-далеко отсюда и никоим образом не касались темы пересечения границы иностранными и российскими подданными.
Больше двух месяцев назад он проводил в аэропорт спасенную им девицу Соколову, дождался, когда ее самолет оторвется от земли, а потом уточнил в справочной службе, что он благополучно совершил посадку в Самаре и что интересующее его лицо пересекло без особенных проблем границу Российской Империи, возвратившись на родину. Тогда он считал инцидент исчерпанным и попытался забыть о так бесцеремонно вторгшейся в его личную жизнь Кате.
Но не тут-то было: не проходило ночи, чтобы девушка не являлась к нему во сне, а потом — весь день — в мыслях. И ладно бы, если бы между ними хоть что-нибудь БЫЛО, так нет…
Тогда, вечером, он примчал спасенную, покорную и безмолвную, словно манекен, домой, отпоил крепким чаем с коньяком, уложил в холостяцкую постель, а потом всю ночь напролет ворочался на узком диване в гостиной, не понимая, зачем ему, закоренелому женоненавистнику, такие муки. И почему он, допустим, не отвез неудавшуюся самоубийцу в ближайший полицейский участок или в больницу? По его, простого русского офицера, убеждению, людям, решившим свести счеты с жизнью, самое место в палате с крепкими решетками на окнах, дверями, запирающимися снаружи, и мягкими стенами. И не важно, что именно толкнуло их на этот путь — финансовые проблемы, бытовые трудности или несчастная любовь. Раз даровал Господь право появиться на свет — нужно радоваться жизни и прожить ее, какой бы трудной и несчастливой она ни была, до того самого момента, когда тот, кто ее дал, призовет обратно. Философия эта была проста и пряма как штык, но Славу Кольцова еще никогда в жизни не подводила. Ни тогда, когда внезапно вышла замуж за другого девушка, искренне почитаемая невестой, ни после того, как разом закрылись все двери после рокового ранения…
Бессонная ночь оказалась напрасной: в спальне было тихо и даже рыданий не доносилось сквозь нарочно оставленную неплотно прикрытой дверь, ни возни, свидетельствующей о том, что спасенная не оставила суицидальных надежд и теперь пытается вскрыть вены с помощью ножа для разрезания бумаги, к примеру. А утром состоялось настоящее знакомство с посвежевшей и похорошевшей незнакомкой.
Взяв на службе двухдневный отгул, Вячеслав катал Катю по Москве, порой забывая, что она — вовсе не приезжая из глубинки провинциалка, а такая же москвичка, как и он. Настолько искренними были девичьи восторги, живой — реакция, заразительным — смех. Лишь присмотревшись, можно было различить в глубине ее прекрасных глаз затаенную боль…
Ночевала она в этот раз, естественно, уже в гостинице — негоже незамужней женщине, да в компании с неженатым офицером… Правда, все же не в «Византийской старине» (она весело, в красках поведала новому знакомцу о приключении с разговорчивым таксистом, и оба долго смеялись над этим, в сущности, пустяковым происшествием), а в более скромной «Мещере» в Замосковоречье. Но утром у подъезда ее снова ждала синяя «Кабарга» Вячеслава, а впереди был долгий праздничный день… К слову сказать, объездили они тогда всю Москву, азартно выискивая сходства и различия между второй столицей этой России и Первопрестольной — той. Лишь один район по молчаливому согласию обеих сторон был объявлен табу и исключен из карты маршрутов напрочь. Но и без него впечатлений хватило с лихвой.
Всему на свете приходит конец. Пусть молодые люди очень сблизились за проведенные вместе дни, пусть еще больше скрепляла их связь едва не случившаяся трагедия — расставание вышло скомканным и сухим. Ни поцелуев, ни объятий, ни тем более клятв и обещаний. Расставались случайные попутчики, жизненные пути которых расходились навсегда, как расходятся они на перроне вокзала после совместного житья-бытья в одном купе или на причале порта. Неважно, сколько было недосказано друг другу, сколько не сделано — расставание есть расставание…
Лишь когда за уходящей в никуда Катей закрывались стеклянные двери выхода на посадку, она обернулась на миг. Не помахала рукой, не улыбнулась на прощанье, но Вячеславу показалось, что на глазах ее блеснули слезы. И этого оказалось достаточно.
— Славка! — потряс за плечо задумавшегося приятеля Левка Акопян. — Ты что сменщику своему работать не даешь? Полчаса парень мается, а подойти боится. Странный, говорит, какой-то сегодня Вячеслав Сергеевич: глянул сквозь меня и снова отвернулся…
Кольцов глянул на часы и ужаснулся: действительно, ему уже сорок минут как полагалось уступить место за конторкой другому пограничнику — прапорщику Селянинову. Парнишка молодой, неопытный — действительно мог испугаться.
— А чего же он не сказал ничего? — поднялся со стула поручик. — Мог ведь и до вечера так просидеть.
Действительно, поток пассажиров был хиленьким, как, собственно, все последние недели. Нет, на обычных «окошках», куда направлялись прибывшие из-за рубежей Империи, он оставался прежним — шумным, разноголосым, разноплеменным, но на тех, над которыми красовалась надпись «Для граждан Российской Империи» (и рядом в скобочках — «второй»), он практически иссяк.
Да и как могло быть иначе, если беспрепятственно проходили контроль одни лишь «возвращенцы». То есть побывавшие в «зазеркалье» и теперь возвращавшиеся на родину подданные ЭТОЙ России, а все остальные (те, в паспортах которых не стоял штамп о выезде на «тот свет») — отсеивались и возвращались обратно. С извинениями, улыбочками, но возвращались. И возмущение, угрозы жаловаться и прочее во внимание не принимались — указание вышестоящего начальства, пусть и не подкрепленное циркуляром, следовало выполнять неукоснительно.
Уже закрылась без особого шума половина туристических агентств, выросших словно грибы после дождя благодаря «открытию» второй России и специализирующихся на челночных рейсах туда и обратно. А остальные вскоре должны были последовать их примеру, поскольку с «той» стороны шел тот же самый поток недовольных туристов, лишившихся вожделенного аттракциона, — пограничные ведомства сработали абсолютно синхронно. Оставалось еще какое-то количество «пересеченцев», которым до особого указания было велено давать «зеленую улицу» — счастливые обладатели дипломатических и коммерческих паспортов, — но дни их счастья были сочтены.
Окно между мирами закрывалось. Если не по прихоти природы, то по желанию людей. Значит, вскоре «особая» вывеска над окошком Кольцова должна была исчезнуть без следа, а он сам — вернуться к рутинной службе «пограничного цербера».
— Ну что — по пивку? — предложил жизнелюб-Левка, когда Вячеслав позволил все-таки прапорщику Селянинову занять его законное место. — Я угощаю! Знаешь, какое сегодня у Клауса с Александровской пиво?…
— Нет, — покачал головой поручик, запирая бумаги и коробочку с личными номерными штампами в сейф. — Мне в контору еще зайти нужно. Ты уж без меня сегодня.
«Конторой» пограничники именовали расположенное на третьем этаже административного корпуса аэропорта управление, поэтому Акопян не стал спорить — по пустякам, да еще по собственной инициативе, под грозные очи начальства являться было не принято.
— Как знаешь, — пожал он плечами. — Ни пуха ни пера тогда.
— К черту… — махнул рукой Кольцов.
— Сейчас, Капитолина Семеновна, — отозвалась девушка, вышла из программы, в которой работала, отключила монитор и поспешила, под сочувственными взглядами соседок по кабинету, к выходу.
Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж (хорошо, что время было раннее, праздношатающихся в банке еще было маловато, поэтому лифт шел пустым), Екатерина снова отвлеклась от повседневности, окунувшись в тот мир, что не покидал ее уже несколько месяцев.
Больше двух месяцев назад он проводил в аэропорт спасенную им девицу Соколову, дождался, когда ее самолет оторвется от земли, а потом уточнил в справочной службе, что он благополучно совершил посадку в Самаре и что интересующее его лицо пересекло без особенных проблем границу Российской Империи, возвратившись на родину. Тогда он считал инцидент исчерпанным и попытался забыть о так бесцеремонно вторгшейся в его личную жизнь Кате.
Но не тут-то было: не проходило ночи, чтобы девушка не являлась к нему во сне, а потом — весь день — в мыслях. И ладно бы, если бы между ними хоть что-нибудь БЫЛО, так нет…
Тогда, вечером, он примчал спасенную, покорную и безмолвную, словно манекен, домой, отпоил крепким чаем с коньяком, уложил в холостяцкую постель, а потом всю ночь напролет ворочался на узком диване в гостиной, не понимая, зачем ему, закоренелому женоненавистнику, такие муки. И почему он, допустим, не отвез неудавшуюся самоубийцу в ближайший полицейский участок или в больницу? По его, простого русского офицера, убеждению, людям, решившим свести счеты с жизнью, самое место в палате с крепкими решетками на окнах, дверями, запирающимися снаружи, и мягкими стенами. И не важно, что именно толкнуло их на этот путь — финансовые проблемы, бытовые трудности или несчастная любовь. Раз даровал Господь право появиться на свет — нужно радоваться жизни и прожить ее, какой бы трудной и несчастливой она ни была, до того самого момента, когда тот, кто ее дал, призовет обратно. Философия эта была проста и пряма как штык, но Славу Кольцова еще никогда в жизни не подводила. Ни тогда, когда внезапно вышла замуж за другого девушка, искренне почитаемая невестой, ни после того, как разом закрылись все двери после рокового ранения…
Бессонная ночь оказалась напрасной: в спальне было тихо и даже рыданий не доносилось сквозь нарочно оставленную неплотно прикрытой дверь, ни возни, свидетельствующей о том, что спасенная не оставила суицидальных надежд и теперь пытается вскрыть вены с помощью ножа для разрезания бумаги, к примеру. А утром состоялось настоящее знакомство с посвежевшей и похорошевшей незнакомкой.
Взяв на службе двухдневный отгул, Вячеслав катал Катю по Москве, порой забывая, что она — вовсе не приезжая из глубинки провинциалка, а такая же москвичка, как и он. Настолько искренними были девичьи восторги, живой — реакция, заразительным — смех. Лишь присмотревшись, можно было различить в глубине ее прекрасных глаз затаенную боль…
Ночевала она в этот раз, естественно, уже в гостинице — негоже незамужней женщине, да в компании с неженатым офицером… Правда, все же не в «Византийской старине» (она весело, в красках поведала новому знакомцу о приключении с разговорчивым таксистом, и оба долго смеялись над этим, в сущности, пустяковым происшествием), а в более скромной «Мещере» в Замосковоречье. Но утром у подъезда ее снова ждала синяя «Кабарга» Вячеслава, а впереди был долгий праздничный день… К слову сказать, объездили они тогда всю Москву, азартно выискивая сходства и различия между второй столицей этой России и Первопрестольной — той. Лишь один район по молчаливому согласию обеих сторон был объявлен табу и исключен из карты маршрутов напрочь. Но и без него впечатлений хватило с лихвой.
Всему на свете приходит конец. Пусть молодые люди очень сблизились за проведенные вместе дни, пусть еще больше скрепляла их связь едва не случившаяся трагедия — расставание вышло скомканным и сухим. Ни поцелуев, ни объятий, ни тем более клятв и обещаний. Расставались случайные попутчики, жизненные пути которых расходились навсегда, как расходятся они на перроне вокзала после совместного житья-бытья в одном купе или на причале порта. Неважно, сколько было недосказано друг другу, сколько не сделано — расставание есть расставание…
Лишь когда за уходящей в никуда Катей закрывались стеклянные двери выхода на посадку, она обернулась на миг. Не помахала рукой, не улыбнулась на прощанье, но Вячеславу показалось, что на глазах ее блеснули слезы. И этого оказалось достаточно.
— Славка! — потряс за плечо задумавшегося приятеля Левка Акопян. — Ты что сменщику своему работать не даешь? Полчаса парень мается, а подойти боится. Странный, говорит, какой-то сегодня Вячеслав Сергеевич: глянул сквозь меня и снова отвернулся…
Кольцов глянул на часы и ужаснулся: действительно, ему уже сорок минут как полагалось уступить место за конторкой другому пограничнику — прапорщику Селянинову. Парнишка молодой, неопытный — действительно мог испугаться.
— А чего же он не сказал ничего? — поднялся со стула поручик. — Мог ведь и до вечера так просидеть.
Действительно, поток пассажиров был хиленьким, как, собственно, все последние недели. Нет, на обычных «окошках», куда направлялись прибывшие из-за рубежей Империи, он оставался прежним — шумным, разноголосым, разноплеменным, но на тех, над которыми красовалась надпись «Для граждан Российской Империи» (и рядом в скобочках — «второй»), он практически иссяк.
Да и как могло быть иначе, если беспрепятственно проходили контроль одни лишь «возвращенцы». То есть побывавшие в «зазеркалье» и теперь возвращавшиеся на родину подданные ЭТОЙ России, а все остальные (те, в паспортах которых не стоял штамп о выезде на «тот свет») — отсеивались и возвращались обратно. С извинениями, улыбочками, но возвращались. И возмущение, угрозы жаловаться и прочее во внимание не принимались — указание вышестоящего начальства, пусть и не подкрепленное циркуляром, следовало выполнять неукоснительно.
Уже закрылась без особого шума половина туристических агентств, выросших словно грибы после дождя благодаря «открытию» второй России и специализирующихся на челночных рейсах туда и обратно. А остальные вскоре должны были последовать их примеру, поскольку с «той» стороны шел тот же самый поток недовольных туристов, лишившихся вожделенного аттракциона, — пограничные ведомства сработали абсолютно синхронно. Оставалось еще какое-то количество «пересеченцев», которым до особого указания было велено давать «зеленую улицу» — счастливые обладатели дипломатических и коммерческих паспортов, — но дни их счастья были сочтены.
Окно между мирами закрывалось. Если не по прихоти природы, то по желанию людей. Значит, вскоре «особая» вывеска над окошком Кольцова должна была исчезнуть без следа, а он сам — вернуться к рутинной службе «пограничного цербера».
— Ну что — по пивку? — предложил жизнелюб-Левка, когда Вячеслав позволил все-таки прапорщику Селянинову занять его законное место. — Я угощаю! Знаешь, какое сегодня у Клауса с Александровской пиво?…
— Нет, — покачал головой поручик, запирая бумаги и коробочку с личными номерными штампами в сейф. — Мне в контору еще зайти нужно. Ты уж без меня сегодня.
«Конторой» пограничники именовали расположенное на третьем этаже административного корпуса аэропорта управление, поэтому Акопян не стал спорить — по пустякам, да еще по собственной инициативе, под грозные очи начальства являться было не принято.
— Как знаешь, — пожал он плечами. — Ни пуха ни пера тогда.
— К черту… — махнул рукой Кольцов.
* * *
— Соловьева! — гаркнул динамик селектора голосом госпожи K°былко, оторвав Катю от невеселых дум. — Немедленно зайди ко мне.— Сейчас, Капитолина Семеновна, — отозвалась девушка, вышла из программы, в которой работала, отключила монитор и поспешила, под сочувственными взглядами соседок по кабинету, к выходу.
Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж (хорошо, что время было раннее, праздношатающихся в банке еще было маловато, поэтому лифт шел пустым), Екатерина снова отвлеклась от повседневности, окунувшись в тот мир, что не покидал ее уже несколько месяцев.