Ерпылев Андрей Юрьевич. Расколотые небеса

   — Да не знаю я… Может, пять, может — больше…
   — И все-таки как это?
   — Бог его знает, — буркнул в ответ Бежецкий.
   Он сам не знал причины такого незапланированного выверта, но вспоминая густо пересыпанные разной ученой «матерщиной» расплывчатые пояснения Николаева-Новоархангельского и Мендельсона, понимал, что все это — шутки искривленного в данной точке соприкосновения двух миров пространства-времени. Чистый Эйнштейн, блин!
   Время шло, а подкрепления не было. Плотный паровой сгусток продолжал крутиться на прежнем месте, доказывая, что «ворота» открыты, но никто оттуда не появлялся. Пурга продолжала бушевать, нападать на десантников никто не собирался, и те потихоньку расслабились.
   — Может, веревку подергать, ваше благородие?
   Увы, дергать было нечего: трос оказался ровно обрезанным в метре позади Александра. Да и впереди — тоже. Совсем как в случае с большинством зондов, потерянных на этой стороне.
   — А что будет, если вообще никто не появится? — задал резонный вопрос Решетов. — Тогда как?
   — Как? — Командир пожал плечами. — Так же, как и всем вместе. Возьмем пробы, снимем тут все вокруг — кстати, камеры уже работают, так что почаще крутите головой, — зацепим тросом пару потерянных зондов и — обратно, домой. Ну а там, на «большой земле», разберемся что и как. Наверняка ничего серьезного не случилось. Может быть, вытащили обрезанный трос и решили до выяснения не соваться сюда.
   — Ребята? — недоверчиво покрутил головой Лежнев. — Нет, ваше благородие, наших ребят такая ерунда, как трос этот, не остановит… Обрезан — значит, мы в беде, а бросать товарищей у нас не принято. Не знаю уж, как у вас…
   — У нас тоже, — буркнул Александр.
   — Тут что-то другое…
   И в этот момент из «парной» появились сразу двое десантников…

* * *

   — Где вы были, мать вашу! — напустился на опоздавших Лежнев, едва те отцепили от поясов трос и присоединились к троице, распластавшейся на снегу эмблемой «Мерседеса». — Мы тут уже ждать устали!
   — Да нигде мы не были, — недоумевали Степурко и Алинских. — Выждали две минуты, как полагалось и — вперед.
   — Какие две? Минут двадцать прошло!
   — Не свисти, ботало!.. Пардону просим, ваше благородие.
   — Ладно, — вмешался в перепалку Бежецкий. — Сколько на ваших часах, фельдфебель?
   — Одиннадцать сорок девять, — браво отрапортовал тот.
   — А на ваших, урядник?
   — Одиннадцать сорок девять. И тридцать секунд.
   Часы в шлеме Бежецкого показывали двенадцать ноль восемь, но он все же решил проверить еще:
   — А у вас Лежнев?
   — Двенадцать шестнадцать.
   — Двенадцать шестнадцать, — сообщил Решетов, не дожидаясь вопроса.
   — Да у вас просто часы сломались, — хохотнул Алинских. — Не бывает такого!
   — Это невозможно, — вздохнул командир. — Такие часы не ломаются… Время сломалось.
   — Как это?
   — Вернемся, ученые вам объяснят, — ответил Александр, поднимаясь на ноги и забрасывая автомат за спину. — А пока — за работу. Остальных можем и через час не дождаться…

* * *

   Командир оказался не прав: еще одна пара — мичман Грауберг и вахмистр Рагузов — явилась с «того света» почти по плану. Их часы отставали от часов предыдущей пары всего на каких-то полторы минуты. А вот продолжения не было, поэтому Бежецкий решил обойтись урезанным вариантом: семеро — тоже сила, но все-таки — не одиннадцать.
   Следующие полчаса, разбившись на тройки, десантники под прикрытием озиравшего окрестности с помощью локатора — видимость по-прежнему составляла не более десяти метров — Решетова с его неразлучным «Василиском» на изготовку, откапывали два зонда из более чем двух десятков, разбросанных вокруг «ворот».
   Картографировать было особенно нечего — на экране локатора на десятки километров вокруг расстилалась лишь унылая, слегка всхолмленная равнина, напоминавшая океан, внезапно схваченный льдом посреди мертвой зыби, и нарушали ее однообразие лишь люди, да мертвые роботы.
   Более чем мертвые, кстати: большая часть оказалась не просто вмерзшей, а прямо-таки вмурованной в черный, скрипящий под лезвиями саперных лопаток словно слежавшийся речной песок, лед. Чтобы извлечь из этого странного «грунта» машины, их пришлось бы вырезать вместе с куском субстрата циркулярной пилой, которой в арсенале десантников, естественно, не было. Да и не производили эти машины впечатления чего-то еще годного к употреблению. Почти все их части, находившиеся снаружи, включая линзы видеокамер, были покрыты рыхлым черным налетом, напоминающим лишайник. Однако «лишайник» этот вовсе не рос на поверхности металла, пластмассы или стекла — он прорастал внутрь, превращая то, к чему прикипел, в такую же легкую хрупкую массу, податливо крошащуюся под пальцами в черную мельчайшую пыль. Большая часть зондов поэтому сохраняла лишь видимость внешней формы, превратившись в своеобразные муляжи, «окаменелости» машин.
   Потыкав один из автоматов лопаткой, Бежецкий, наблюдая за тем, как легко уходит ее «штык» в черную «пемзу» почти до рукояти, понял, как ему повезло с тем зондом, за которым он укрылся от пуль решетовского «Василиска». Окажись на его месте одна из таких вот «обманок», исход был бы ясен — тяжелые бронебойные пули либо развеяли бы гору «шлака» в пыль, либо пронзили ее навылет…
   Но факт оставался фактом: «Василиск» превратил один из трех более-менее «свежих» на вид зондов в дуршлаг, поэтому выбора особенного не было.
   Один из автоматов, по счастью завязший в «грунте» лишь гусеницами, был уже выдолблен и готов к транспортировке на «большую землю», второй — более «сложный» — сейчас выгрызали изо льда общими усилиями, а время до возвращения еще оставалось. Поэтому Александр решил взять с «паршивой овцы» — продырявленного Решетовым автомата — пресловутый «шерсти клок».
   — Грауберг!
   — Я!
   — Вы вроде бы разбираетесь в технике?
   — Так точно! — отрапортовал мичман, перемазанный черной пылью с ног до головы. — Служил в батальоне технического обеспечения Черноморского флотского экипажа.
   — Отлично. Попробуйте-ка снять с этого металлолома… — командир ткнул пальцем в зонд-спаситель, — хотя бы видеокамеру, что ли… Или что-нибудь, что может представлять ценность для ученых.
   — Попытаюсь… — с сомнением почесал затылок шлема мичман. — Но не гарантирую…
   — Вот-вот, попытайтесь. А мы с Лежневым займемся пробами грунта.
   Еще через полчаса все было готово: оба выгрызенных изо льда аппарата подтянуты к самому устью «ворот» и надежно обвязаны тросами, все свободные емкости забиты под завязку осколками субстрата и кусками изъеденных «черной плесенью» автоматов, все вокруг на десять раз снято и переснято… Лишь Грауберг продолжал возиться со своим зондом.
   — Скоро вы там? — поинтересовался Бежецкий, подходя к нему: ветер заметно усилился, и передвигаться, даже в чудо-костюмах, стало сложновато.
   — Еще минуточку…
   — Удалось снять камеру?
   — Да, вот она, — кивнул мичман на серебристый, чуть тронутый черной «плесенью» параллелепипед, лежащий рядом с ним. — Похоже, целехонька.
   — Чем же вы заняты?
   — Да вот, — пожал плечами немец. — Никак не могу понять, что это такое.
   — Где? — нагнулся к нему командир. — Покажите.
   — Вот, — палец в толстой перчатке осторожно тронул белый матовый цилиндр, — очень уж по виду очень от всего остального отличается.
   — Так выньте его, и дело с концом.
   — Да? А если это взрывчатка? Повидал я подобные штуки в своей жизни.
   — Откуда здесь взрывчатка? Ученые, конечно, сумасшедшие люди, но не настолько. Этот… эта штука закреплена как-нибудь?
   — Нет, похоже, просто засунута под привод манипулятора.
   — А провода от нее идут какие-нибудь?
   — Не вижу.
   — Тогда это не мина.
   — Как сказать…
   Александр начал терять терпение:
   — Тогда сделаем так: обвяжите этот предмет тросом, и попробуем дернуть, отойдя на расстояние.
   — Хорошо.
   Через пару минут все залегли в отдалении от мертвого зонда, и Бежецкий собственноручно рванул конец веревки, привязанной к «мине».
   Взрыва, как и ожидалось, не последовало.
   — Блин, Грауберг! — заявил Лежнев, первым поднявший выдернутый из машины цилиндр. — Опять ты в своем репертуаре! И когда тебе надоест только?
   — Ты о чем, Николай? — не понял мичман, тоже поднимаясь на ноги.
   — Да все об этом. — Вахмистр продемонстрировал всем собравшимся вокруг тубу из-под пищевого концентрата. Точно такую же, какие лежали у каждого из десантников в рюкзаке в составе продуктового запаса на непредвиденный случай. — «Фасоль белая с салом», — прочел он, поворачивая емкость перед стеклом шлема. — Сожрал хавчик втихаря, а нас разыграть решил. Шутник, блин, тевтонский!
   — Не мели ерунды, — отозвался Грауберг. — Я свой НЗ и не вскрывал. А это… — он отобрал тубу. — Я что, по-твоему: зубами отгрыз? — Он провел пальцем по краю полукруглой выемки в тонком пластике.
   — Не, это не зубами, — завладел находкой урядник Алинских. — Это срезано чем-то… Стоп! А тут внутри листок какой-то…
   При свете фонаря, загородив от ветра спинами клочок рвущейся из рук желтой, в разводах, хрупкой бумаги с едва различимыми каракулями, десантники прочли:
   «10 августа 20…
   Двенадцатый день. Надежды на спасательную экспедицию больше нет, НЗ на исходе. Аккумуляторы костюмов разрядились пять дней назад. У Яснова обморожены руки и лицо, у меня тоже не все в порядке… Принял решение идти на запад. Может быть, там есть люди. Здесь мы все равно погибнем. Если кто-нибудь найдет эту записку, передайте…»
   Далее текст обрывался, поскольку листок бумаги в этом месте был срезан пулей «Василиска».
   — Яснов? — нарушил молчание кто-то из бойцов. — И тут тоже Яснов. Прямо как наш.
   — А ведь сегодня-то тридцатое июля, — припомнил кто-то. — Десятое августа аккурат через двенадцать дней…
   Бежецкий бережно сложил письмо и спрятал в нагрудный карман комбинезона. Он уже все понял…
   — Да это ведь почерк Батурина! — запоздало догадался вдруг Лежнев. — Он мне бумаги заполнял в прошлом месяце в офицерскую школу! Неужели… Надо идти за ними — может, еще успеем помочь!
   — Не успеем, — вздохнул Александр. — Бумага какая, видели? Ей как минимум год. А то и все десять… Да и туба вся плесенью проедена… Все: наших товарищей больше нет. Возвращаемся.
   — Как нет? Они же только что… Нет, так нельзя! Надо попробовать!
   — Попробуем в следующий раз. А пока нужно доделать то, ради чего мы сюда пришли. Слушай мою команду…
   — Вижу на экране локатора движение, — раздался в наушниках бесстрастный бас Решетова…

9

   — Нет, ты слыхала, какая петрушка?…
   Сказать, что вахмистр Лыжичко был сегодня пьян — значит не сказать ничего. Даже такие термины, как «пьян в стельку», «нализался в лоскуты» или «бухой в хлам», казались чересчур мягкими для того состояния, в коем в данный момент пребывал сей незаурядный индивидуум. Он был просто «никаким».
   Вообще-то, в категорию «пьющих» или даже «выпивающих» он не входил. Так, чуть-чуть по какому-нибудь выдающемуся поводу, да и то не слишком часто и в меру. Да иного и быть не могло: Служба чрезвычайно ревниво следила за нравственностью своих сотрудников и не терпела никаких излишне явных отклонений от ординара. И уж если не поощрялись такие безобидные «таракашки», как коллекционирование почтовых марок или увлечение певчими птичками, то склонность к спиртному…
   И разрази его гром, если он мог бы внятно объяснить, почему именно сегодня…
   А все эта мимолетная встреча в подземке…
   Николай, сменившись с дежурства, ехал домой, в свою небольшую квартирку на южной окраине. Вагон метро, как обычно в этот час, был переполнен, и уставший мужчина, мерно покачиваясь в такт движению, как и все его невольные попутчики, стоял, держась за ременную петлю и бездумно пялясь в темное зеркало окна. Изредка за стеклом мелькали какие-то кабели, трубы, тут же уносящиеся вдаль, и когда рядом с его отражением обрисовалось узкое и бледное женское лицо, жандарму показалось, что это снаружи кто-то пытливо вглядывается ему в глаза. Наваждение было настолько диким, что он даже зажмурился и потряс головой, пытаясь его отогнать. Но стоило осторожно приоткрыть веки, как «потусторонний дух» в стекле мягко улыбнулся и превратился всего лишь в обычную попутчицу, одну из десятков прочих пассажиров обоего пола, тесно стоящих вокруг. И, что самое главное, ничего особенно в ней не было — так, немного усталая женщина, как и все добирающаяся в свой «спальный район» с работы или службы. В обычное время он никогда не обратил бы на нее внимания, не вычленил в толпе взглядом.
   — Вам нехорошо? — прожурчал в ушах невообразимо приятный голос, который хотелось слушать, слушать, слушать без конца…
   Порой вахмистр приходил в себя, изумляясь, каким образом он попал в совершенно незнакомый ему кабак, набитый под завязку какими-то подозрительными личностями, смахивающими не то на иностранных моряков, не то вообще на каких-нибудь контрабандистов или торговцев краденым. Да и разноголосый гомон вокруг, в котором слова из всех без исключения европейских языков сплелись с воровскими терминами в причудливую вязь, это подтверждал. Подобного общества, кстати, Служба тоже не одобряла.
   — Будем, — слышалось откуда-то из облака дыма, и о стакан Николая, стукался другой, зажатый в мощной руке, поросшей рыжим волосом, скрывающим смутные татуировки.
   Но мысли в одурманенном мозгу оформиться не успевали, потому что взгляд снова натыкался на бледное лицо напротив, а чарующий голос обволакивал, опутывал по рукам и ногам, лишал сил к сопротивлению…
   — Такая штука… — бормотал он против своей воли, хотя его никто к этому не принуждал: так бывает в полусне, когда человек несет околесицу, отвечая на чей-нибудь вопрос. Но сейчас никто его ни о чем не спрашивал, да и слова его околесицей назвать было трудно — разве что на первый взгляд. — Получается… Два их, понимаешь… Один — начальник… Генерал… А второй… а второй…
   Рассказ повторялся уже, наверное, десятый раз, и ничего нового захмелевший вконец жандарм поведать собутыльникам уже не мог. В конце концов, они это поняли.
   — Не пора ли нам прогуляться? — деловито осведомилась девушка, действительно бледная, но, конечно, потустороннее существо ничем не напоминавшая — освещение виновато, не иначе. — Освежиться малость…
   Никто не возражал, и двое ее плечистых спутников тут же подхватили безвольное тело вахмистра и увлекли наверх из душного подвальчика, без особенных церемоний волоча его, вяло перебирающего ногами, по ступенькам крутой лестницы.
   Но освежиться ему уже было не дано.
   Что-то острое и очень-очень холодное вдруг кольнуло в левый бок, почти без боли, совсем как шприц в руках у веселой румяной медсестры, делавшей в детстве прививку. Только холод не прошел, а постепенно распространился по всему телу…
   Где-то на грани восприятия умирающий вахмистр Лыжичко еще слышал далекие, что-то деловито бормочущие голоса, бессознательно пытаясь выделить среди них тот самый голос, цепляясь за него, как утопающий за соломинку…
   Пытался и тогда, когда его тело рухнуло в ледяную воду, а волны сомкнулись над головой…

* * *

   «Нет, что не говори, а клетка у меня обалденная…»
   Александр отошел от окна и не торопясь прошелся по отведенным ему апартаментам. Три комнаты, кухня, роскошный санузел, совмещенный, правда, но по стандартам этого мира никто ничего страшного в подобной компоновке не видел. Пресловутых хрущевок и всех связанных с ними прелестей тут так и не узнали.
   Нога почти не болела, да и от сложной конструкции на поврежденной руке осталась только легкая пластиковая шина, практически не мешающая движениям. Здешняя медицина творила настоящие чудеса. Как, естественно, и в том мире, который Бежецкий только что покинул. Близнецы-с…
   Да, на своей недосягаемой теперь родине (одному Богу да сгинувшему без следа Полковнику известно, где расположены ворота, ведущие туда) майору пришлось бы как минимум пару месяцев еще таскать на себе несколько килограммов гипса, а брюки застегивать с чужой помощью, но тут… Тут все было в норме. Настолько, что даже мысли всякие посторонние в голову полезли.
   А что тут такого? В Сети больше ничего интересного не находилось — сходства между мирами было гораздо больше, чем различий, — близнец о его существовании забыл, похоже…
   «В самом деле, — Александр почувствовал некоторое раздражение, — посланец я из другого мира или так — на огонек забежал? То мучили расспросами, уточнениями, а тут сразу стал не нужен… Мы так не договаривались!»
   Бежецкому с некоторых пор стало тесновато в четырех стенах роскошной тюрьмы. Буквально выражаясь, конечно, — гулять по обширному парку его выпускали по первому требованию и без всякого конвоя. Но вот мир за высоким забором, увитым поверху плющом, который, как небезосновательно полагал опытный в этих делах военный, скрывал датчики сигнализации, оставался табу. И это было не совсем правильно с точки зрения Александра.
   «А что если сходить погулять? Я ведь, в конце концов, не злоумышленник какой-нибудь, не военнопленный… Возьму да выйду отсюда. Пусть попробуют удержать!»
   Конечно, это было мальчишеством с любой точки зрения, но нужно принять во внимание деятельную натуру бывшего десантника и жгучую обиду на безразличие к его незаурядной фигуре со стороны тех, на встречу с кем он летел, рискуя жизнью.
   Открыть окна с броневыми стеклами (это было видно по преломлению света внутри толстенных прозрачных листов) казалось делом проблематичным, не говоря уж о том, чтобы незаметно выдавить одно из них: тут наверняка и у быка силенок не хватило бы. Входная дверь… Дверь тоже в целом соответствовала своей цели. Металла под слоем натурального шпона, конечно, заметно не было, но судя по отдаче в кулаке, которым пленник несколько раз стукнул в филенку, внутри помещался не декоративный двух-трехмиллиметровый лист, как в дверях, которым большинство горожан доверяют сохранность своего жилища, а нечто более солидное. Можно предположить, что выдерживающее прямое попадание чего-нибудь вроде гранаты из подствольника.
   Бежецкий присел возле двери на корточки и заглянул в замочную скважину, естественно не надеясь сквозь нее что-нибудь разглядеть — ключ, как он успел заметить, когда его выводили на прогулку, мало чего общего имел с обычным. Он даже о своем отсутствующем напрочь таланте домушника не пожалел — тут вряд ли справился бы даже матерый медвежатник с полным набором отмычек.
   «Стоп! — вдруг осенило его. — А почему это дверь на обычный, пусть даже такой хитрый, замок запирают?… Здесь что — прошлый век еще в разгаре?»
   Он еще раз предельно внимательно изучил замок и удостоверился, что тот установлен совсем недавно. Даже крохотные частички металла сохранились внутри глубоких крестовых шлицов на головках шурупов, которыми крепилась сверкающая латунная окантовка замочной скважины. Видимо, отверткой неведомый слесарь орудовал буквально несколько дней назад. А вот дверная ручка такой новизной не блистала — тусклая пленка патины свидетельствовала об этом бесспорно.
   «Как же она раньше открывалась?…»
   Поиски вскоре увенчались успехом: рядом с дверью, под совершенно некстати тут висевшей картинкой в рамочке, обнаружились следы снятого также совсем недавно некого устройства. Надо думать — не электрического счетчика. И Александр, задумчиво обводя пальцем контуры невыгоревшей «бабочки» на обоях, почти был уверен, что буквально месяц назад видел нечто подобное. И по форме и по расположению — на уровне лица человека среднего роста…
   «Ха! — едва удержался он, чтобы не хлопнуть себя по лбу. — Сканер!»
   Еще бы не видел: такими оснащались все входы-выходы в каждом правительственном учреждении даже со средней степенью допуска, а уж в епархии Корпуса — подавно. Но почему же здесь это чудо техники двадцать первого века снято?
   Бежецкий аккуратно повесил картинку (миниатюрную репродукцию известного саврасовского пейзажа) на место и завалился в кресло, покусывая заусенец возле ногтя, появившийся после исследования замка. Все же здешний слесарь аккуратистом не был, ох не был…
   Минут через десять затворник потянулся всем телом, взглянул на стенные часы и снял трубку телефона, ни с одним номером, кроме нескольких двузначных, принадлежащих местной обслуге, понятное дело, не соединявший:
   — Алло! Погодка-то за окном какая, а! Погулять бы мне чуток…

* * *

   Погода действительно оказалась замечательной. Но особую прелесть ей доставляло чувство свободы, переполнявшее теперь упруго шагавшего по чистенькому тротуару человека. Пусть эта свобода и недолговечна, но она от этого не перестает быть свободой.
   Логика не подвела Александра и на этот раз. Калитка «санатория» распахнулась без проблем, стоило лишь приложить к черной матовой поверхности сканера ладони и взглянуть в окуляры, мигнувшие в зрачки мягкой зеленой вспышкой. Как и предполагалось, тюремщики не стали осложнять жизнь своего начальника — генерала Бежецкого — внося изменения во всю систему допуска, а из экономии ограничились лишь снятием сканера с «апартаментов» его двойника. Ведь «ключ»-то отобрать у него было невозможно — разве что хирургическим путем…
   Увы, надежды на живых тюремщиков тоже не оправдались: один, костюм которого оказался точь-в-точь по плечу бывшему заключенному, сейчас «отдыхал» в обширной ванне, в одних трусах, спутанный по рукам и ногам разорванной на полосы простыней, а второй… Он, конечно, знал о хитрой точке чуть ниже уха, действующей значительно лучше любого патентованного снотворного, но не ожидал подобного коварства от своего «патрона». Он и представить себе не мог, что это не генерал, а пленник, внезапно решившийся на побег, только что приветливо поздоровался с ним. Александру очень хотелось, чтобы ребята не таили на него зла — он ведь позаботился об их удобстве как мог: одному теплую водичку пустил, чтобы не замерз, а второго уложил в мягкое кресло и прикрыл пледом.
   Куда направить свои стопы, вырвавшийся на волю «заключенный» не задумывался: во-первых, вряд ли его бегство долго останется тайной, а во-вторых… Он ведь просто хотел напомнить о своем существовании хозяевам, а вовсе не перебираться на нелегальное положение, словно и впрямь какой-то шпион. Так, погулять по городу, до сих пор не очень знакомому (а уж этот-то — точно незнаком), подышать воздухом, а к вечеру — вернуться обратно, чтобы доказать близнецу и всем остальным, что он — совсем не тот, за кого его по-прежнему, похоже, принимают…
   — Добрый день, — оторвал его от обдумывания планов чей-то голос. — Господин Бежецкий, если не ошибаюсь.
   — Да? — с некоторым недоумением обернулся Александр.
   Он успел только начать думать о неожиданно оперативной реакции охраны, как на него свалилась непроглядная темнота…

10

   — Не дело это — номер погибшего самолета другому давать, — ворчал техник Кузьмин, малюя на свежевыкрашенном фюзеляже «Сапсана» вторую белую «тройку». — Ей-ей не к добру…
   — Да знамо дело, — поручик техслужбы Ивицкий стоял рядом, критически оглядывая проделанную работу. — Только нас-то с тобой кто спрашивает?
   Он тоже был недоволен. И не столько тем, что, вопреки всем летным суевериям, номер разбившегося в прошлом году истребителя ротмистра Еремеева был дан только что прибывшей в полк новенькой машине… Просто, как всегда в таких случаях бывает, случился форс-мажор, галоп, аллюр три креста. Словно нельзя было не торопясь, за недельку, а то и за две… Нет, нескольким техникам, облачившимся в химкостюмы и противогазы (что вы хотели — не акварельные краски, чай!), пришлось в спешно освобожденном от всего горючего и взрывчатого ангаре, с нарушением всех норм технологии, между прочим, смывать с дюралевого борта «Дэ двести пятнадцатого» специальный лак, который наносится в заводских условиях. А потом, с массой ухищнений, кустарным способом восстанавливать. А все потому, что совсем недавно намалеванный номер уже успел срастись с тончайшей полимерной пленкой в единое целое и переписать его, не повредив основание, было просто немыслимо.
   — Что хоть за причина-то? — Техник, высунув от усердия язык, довел линию до конца и ловко смахнул капли, норовящие стечь на камуфлированный борт, куском поролона. — Ни в жисть не поверю, что пан полковник просто так решил с судьбой в орлянку поиграться. Он ведь тоже летун, куда иному — от Бога. И в приметы не меньше других верит.
   «Паном полковником» подчиненные за глаза называли полковника Гжарбиньского. Ну а то, что пилот он действительно от Бога, в полку знали все, и старик Кузьмин здесь не погрешил против истины ни на йоту. Что сказать: любили летчики и техники своего «пламенного поляка».
   — Причина? — Поручик воровато оглянулся, словно в огромном пустом ангаре кто-то мог его подслушать. — А причина все та же. Помнишь ту «птичку», что с того света вывалилась? — Палец офицера ткнул в гофрированный потолок. — Ну, пилот там еще катапультироваться успел, но все равно чуть не в лепешку разбился…