Страница:
наделен большими полномочиями, и факт этот придавал генералу неописуемую
гордость.. Полномочия предполагали его ответственность в вопросах
партийно-политической работы, а значит, касалась всех и каждого.
В армии всегда существовало деление на генералов популярных и
непопулярных, известных и неизвестных, значимых и незначимых. Различались
генералы по должностям, которые занимали, по норову, и по тому, каким
образом получили свои звания и должности.
Сорокин был из числа тех, кому погоны достались благодаря Афганистану.
Он на собственной шкуре познал, что такое война, заслужил полковничий чин не
за письменным столом в Главном Военно-Политическом Управлении, а под огнём,
и следующее звание пришло за участие в войне, потому, что в восьмидесятые
годы офицеры-"афганцы" составляли движущую силу Советской Армии, им отдавали
предпочтение, на них делался основной упор.
Прогуливаясь по территории штаба, Сорокин замечал, насколько
основательно построен городок штаба армии, припоминал вычитанные недавно в
справке цифры - в какие-то там сотни миллионов рублей оценивалась вся
армейская недвижимость в Афгане - и сравнивал с палаточным бытом первых лет
войны.
Целый батальон однажды завшивел. Наведался он как-то туда из дивизии, а
там, мать честная, солдаты грязные, немытые, чумазые, чешутся не переставая.
Определил тогда Сорокин всему батальону банный день, а форму приказал сжечь,
и палатки все перетряхнуть, и белье постельное простирать, прокипятить.
Солдатне-то что, солдатне баня праздник. А командиры в панике,
сквернословят, как быть, как ослушаться дивизионное начальство, тем паче
начальника политотдела? Кому пожаловаться на политработника? Никому не
пожалуешься. Сорокин звонит в дивизию, докладывает, что, мол, так и так,
мол, докатились, в грязи, как последние свиньи живут, и требует: выдавайте
новое обмундирование, часть не боеспособна. Ему комдив кричит, что сдурел
он, что саботаж это, что под трибунал его отдаст. Не струхнул Сорокин, да и
обратного пути не осталось, дымились гимнастерки и брюки. На всю армию
разразился скандал. Добился все же своего, привезли с вещсклада новое
обмундирование. А куда б они делись?! Так-то он о людях заботился в те
нелегкие годы, за правду бился, своё мнение отстаивал. Не всякий
политработник на подобное решится!
Теперь все изменилось. За нынешних военнослужащих, обеспеченных
добротными модулями, кондиционерами, банями, магазинами, кинотеатрами,
прачечными комбинатами, пекарнями, кафе, парикмахерской, Сорокин,
разумеется, радовался, и все же жалел тех, кто мерз под шинелями в ту первую
после ввода войск зиму. Тех неустроенных солдат и офицеров, что подняли по
приказу и отправили "за речку" оказывать интернациональную помощь. Жалел он
и самого себя, того, что мерз и терпел вместе со всеми первый военный
афганский год.
Он гордился, что был в числе первопроходцев. Ему даже представлялось
перед командировкой в Кабул, что подобный опыт придаст ему большее уважение,
но, к своему разочарованию, обнаружил Сорокин, что никто из офицеров, по
сути, и не интересуется, каково было им служить в восьмидесятом. Для
полковников и генералов, с которыми ему пришлось общаться в Кабуле,
Афганистан существовал, в основном, в настоящем времени, но никак не в
прошедшем. Заглядывали иногда в будущее, поскольку люди все же задавались
вопросом, а как же дальше, что будет потом, и не собираются ли там, в
Москве, выводить ограниченный контингент.
Сорокин прошёл Дом офицеров, перед которым торчала на постаменте
одинокая нелепая фигурка Ленина, остались позади выделяющиеся среди фанерных
модулей каменные здания с квартирами командного состава армии. Навстречу
потянулись зрители с киноплощадки.
Была и ещё одна, тайная причина для вечерней прогулки, о которой знал
только он сам. Где-то внутри он надеялся, что - чем чёрт не шутит -
познакомится с какой-нибудь интересной особой, коих на территории городка
водилось предостаточно.
Весь прошедший день заглаживал Сорокин один инцидент. Группа спецназа,
совершавшая облёт окрестностей города в поисках духовских караванов,
остановила автобус. С вертолёта дали предупредительную очередь, сели для
досмотра, а когда бойцы высадились на дорогу, автобус неожиданно тронулся.
Спецназ запрыгнул в вертушку, пустился в погоню, и открыв огонь, превратил
автобус в решето. Из двери кровь текла ручьем, а внутри обнаружили
четырнадцать трупов мирных, вроде бы, жителей. Оставшихся в живых пассажиров
командир группы увёл за сопку и пристрелил из пистолета с глушителем.
Водителя только не добили. Челюсть у него отвисла, решили, что готов. То,
что его лишь ранили, выяснилось слишком поздно, когда он оказался свидетелем
в этом деле. Иначе бы списали все на духов.
Сорокин был доволен тем, как он повел себя в этой щекотливой ситуации.
Он постарался замять все дело, применив ряд дипломатических ходов при
встрече с членами афганского ЦК и их советниками, свалив все на район,
который считается ненадежным, духовским, и сообщив, что по данным афганской
же разведки в этот день ожидали караван с реактивными снарядами. В
довершение всего, Сорокин заметил, что, пожалуй, вообще стоит прекратить
облёты спецназа. Собеседник-афганец испугался брать на себя ответственность
за такое решение и заявил, что, конечно же, это печальное недоразумение,
что, мол, все понимают необходимость разведки и спецназа.
Конечно же, он сожалел о случившемся, но на войне случалось и худшее.
Бывало, что целый кишлак по ошибке громила артиллерия, бывало, что
корректировщик давал поправку и собственные части накрывали огнём. Ничего не
попишешь. Война есть война.
Когда он вернулся с прогулки в гостиницу, в холле перед телевизором
сидела новая дежурная - молодая, эффектная брюнетка. Советские программы
телевидения в Кабуле ловились хорошо.
- Спокойной ночи, - выпрямив спину и втянув и почти незаметный живот,
пожелал Сорокин.
- И вам спокойной ночи, - помахала накрашенными ресницами дежурная, и
уставилась в телевизор. Девушка держала расстояние, не полагалось ей
заигрывать с проживающими генералами.
В своем номере Сорокин долго трепался по ЗАСу - засекреченной
автоматической связи - со знакомым в Главном Военно-Политическом Управлении
в Москве, от которого надеялся узнать последние новости, расспрашивал о
погоде в столице. Знакомого же интересовали вопросы вполне прагматичные:
- Собираюсь в твои края, - голос в ЗАСе звучал сдавленно, будто
человека на другом конце линии зажали в тиски и выдавливают из него
искаженные болью слова. - Хочу видеомагнитофон... И костюм. Мне сказали, что
костюмы "Адидас" завозят.
- Есть. По талонам. В штабе армии один полковник, председатель
парткомиссии занимается распределением. Нам на опергруппу выдали всем.
Видеомагнитофонов мало, а за костюм не переживай, сделаем.
- Ты, Алексей, договорись, чтобы на мою долю оставили "видик". Я на
следующей неделе прилетаю, - гнусавил в трубку знакомый из Москвы.
- Постараюсь. А я тебя вот о чём попрошу. Завтра на боевые вылетаю.
Позвони моим, передай привет. Скажи, у меня всё нормально.
Как правило, высокие чины в армии, прежде всего политработники, и дня
не могли прожить без длинных разговоров с дальними штабами, округами и
ставками. Иногда человеку, не посвященному в премудрости высшего военного
образа жизни, могло показаться, что ЗАС изобрели специально для генералов,
чтобы они могли в любую минуту связаться с друзьями, знакомыми и выведать у
них последние новости, обменяться слухами, предположениями, узнать о погоде,
рыбалке в том или ином военном округе необъятной страны Советов.
Поутру, пока Сорокин завтракал, к гостинице Военного совета подъехала
его белая "Волга" с афганскими номерными знаками и зашторенными сзади
окнами, встала меж двумя "УАЗиками". Шофер генерала, тихий, улыбчивый
солдатик Сашка пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то привел машину в
полный порядок. Прежний водила перед дембелем чуть не угробил её, наплевать
ему было, пачкаться не хотел. Пришлось всю коробку передач перебирать,
клапана регулировать, прокладку менять, подвеску проверять, и на все
запчасти выцыганивать, выкручиваться. Просто так никто ничего не даст. Не
одна его "Волга" генеральская, другие машины есть, и подавать их надо не
менее важным начальникам. Провозился Сашка долго, ночами в гараже трудился.
В дневное ведь время машину на выезд требуют, и если только совсем не
развалилась, не поломалась, будь добр, подавай.
Сашка слушал музыку, что звонко и пискляво лилась из портативного
магнитофона, лежавшего между сиденьями. Он не знал, кто поет и о чём,
поскольку певица пела по-английски, но ему нравилась заводная мелодия и всё
время повторяющийся припев про какую-то Марию Магдалину. Сашка слушал музыку
и мечтал в своей простой и искренней солдатской голове, как вернётся он
после службы в Афгане в родной посёлок в Архангельской области, и как будет
ходить в джинсах "Монтана" - пока, правда, не купленных, - самых крутых и
очень не дешёвых для солдатни джинсах из кабульского дукана. И ещё будет у
него ручка с кварцевыми часами. Вот ручку Сашка уже купил. Кореша помрут от
зависти!
Мечты о гражданке оборвались, когда к гостинице подкатила чёрная
"Волга". Из неё вылез водитель и небрежно, одним пальцем поманил-приказал
Сашке подойти. Сашка выключил магнитофон. Он ненавидел этого коротконогого
молдаванина, который готовился к дембелю, и потому считал, что вправе тащить
на продажу из гаража все, что под руку попадает. Вместе с дружками они
мастерски избавлялись от ворованного.
Положение Сашки было незавидное, солдатское, далёкое от дембеля
положение, а значит, деду надо было подчиняться. Молдаванин похлопал по
плечу:
- Куда сегодня твой собирается?
- На аэродром поедем, - Сашка заволновался, ожидая подвох.
- Я тебе в багажник положил кое-что.
- Зачем? Я же сказал... я же не могу... - взмолился Сашка.
- Можешь, - пригрозил молдаван. - У меня, блядь, дембель на носу,
закупаться пора. А разве дедушке можно рисковать? А на тебя никто не
подумает. Ты у нас честный. Не продашь - вечером лучше не возвращайся! Лучше
к духам уходи!
Не умел Сашка воровать, не умел врать, и не хотел участвовать в
махинациях. Раньше, до того как его посадили на машину, проблем не было. Он
видел, знал, что старослужащие, да и из его призыва, те, кто посмелей,
попроворней, растаскивают и вывозят в город запчасти. Ребята говорили, что
неделю назад утащили в городке три кондиционера. А вдруг молдаван именно
кондёр запихнул в багажник "Волги"? А вдруг автомат краденый или боеприпасы?
- Поедешь к Китабуле, знаешь, где его мастерская, отдашь ему товар.
- ?..
- Я с тобой, деревня, спорить не собираюсь. Мудило архангельское!
- Меня же на КПП остановят... - начал было Сашка, но не успел
договорить - молдаванин резко двинул ему кулаком в ухо, да так сильно, что у
Сашки на секунду искры посыпались из глаз.
- С генералом не остановят, - молдаванин направился к своей машине: -
Вон твой появился.
Сорокин, входивший в малочисленную всесильную группу советских военных,
заправлявших в Афганистане, заметно выделялся среди подобных ему по званию
дивизионных и штабных офицеров. Выделялся независимой манерой поведения,
поскольку знал, что выше него только несколько человек. С ними он вел себя
либо почти на равных, либо подчеркнуто преданно и уважительно, когда звание
подбиралось к маршальским звездам. Обращал также на себя внимание генерал
из-за щегольского камуфляжного обмундирования, формы, хотя и полевой, чем-то
смахивающей на ту, что носил летный состав, но иного, более добротного
покроя, с золотыми погонами на плечах, с узенькими красными полосками по
бокам.
Сорокин постоял недолго на крыльце гостиницы, что-то обсуждая с двумя
генералами, после чего все трое распрощались, разошлись каждый к своей
машине, разъехались на службу.
Пальцы у Сашки дрожали, и он обхватил крепко руль. Надо же было
вляпаться в такую историю! И сделать он ничего не в силах. Идти на конфликт
с дедами в гараже - дело гиблое. А если он все сделает, как сказал
молдаванин, назавтра вновь нагрузят его ворованным товаром. И не будет
покоя, пока не вляпается в какую-нибудь историю. Зачем его посадили на эту
машину!
- Саша, привет, - поздоровался Сорокин, устраиваясь на заднем сиденье.
В поездку он собрал небольшую сумку. У него давно вошло в привычку называть
водителей по имени, а не по фамилии. - Сначала в штаб заедем.
- Доброе утро, товарищ генерал, - сказал Сашка, держась за ухо.
- Чего с ухом-то?
- Укусила какая-то мошка...
- А-а... ну поехали!
Возле кабинета начальника Политотдела армии, являвшегося одновременно
членом Военного совета, дежурил чахлый с виду, худой капитан. Он
просматривал последние донесения в журнале. Привлекло внимание капитана
сообщение из кандагарской бригады, о том, что некий командир посадил в
наказание солдата в пустую бочку из-под горючего, посадил на полдня, при
температуре на улице плюс пятьдесят, и затем о солдате в подразделении
забыли. Спустя сутки солдат помер. В другой части, повесился солдат в
каптерке, указывалась фамилия и имя, год рождения, дата, время, и
говорилось, что неуставных взаимоотношений по факту самоубийства не
выявлено, что в коллективе солдат уважением не пользовался, приведены были
имена родителей, домашний адрес.
Капитан читал донесения, чтобы быть в курсе дел в других частях, и для
собственного сведения, для развлечения, чтобы потом, после дежурства, можно
было при случае пересказать занятные случаи товарищам. Особенно про солдата,
которого посадили в бочку. Ничего себе сауна! Надо же, угораздило командира
забыть про бойца!
Он раскрыл газету, зевнул от скуки, и тут увидел, что по коридору идет
блекло одетая, немолодая, полная женщина:
- Вы, извиняюсь, кто будете, женщина? - флегматично спросил дежурный, и
хрустнул суставами пальцев.
- Мне, понимаете, чавээса надо б увидеть...
- Член Военного совета сейчас занят. А вы по какому вопросу, собственно
говоря?
- Я - доярка.
- Я понимаю, что вы с "Доярки", - ехидно хмыкнул капитан, имея в виду
позывные штаба гарнизона в Пули-Хумри на севере Афганистана. - Но по какому
вы вопросу?
- Я - доярка, - повторила женщина, покорно и немного виновато стоящая
перед столом, за которым восседал дежурный.
- Да, я понимаю, я сам только что разговаривал с дежурным по
политотделу "Доярки". Добирались наверное долго. Колонны-то долго идут до
Кабула, - с каким-то ехидством в голосе сочувствовал капитан.
- Какая колонна? Что вы, я пешком пришла. Мне тут пройти-то совсем
ничего. Из резиденции я, - прояснила все женщина. - Из резиденции генерала
армии, доярка.
Капитан совсем растерялся. Из резиденции? Доярка?
- Коровка у нас там, ага, молочко свежее для Федора Константиныча
даёет, любит он очень всё свежее, знаете, диета у него строгая. Ага, врач
его говорит, всё только самле свежее Федору Константинычу кушать надо, мясо
там отварное, молочко. Так вот я, понимаете, обещала и вашему
генералу-чавээсу молочко приносить, ага, и понимаете...
Капитан рассмеялся.
- Доярка! А я-то думал, откуда ты такая взялась на мою голову?!
- Ага, доярка я.
В это время открылась дверь и из кабинета вышли сам член Военного
совета, Сорокин и мужчина в форме афганского советника.
Капитан моментом оказался на ногах.
- Ну, Алексей Глебович, - обратился ЧВС к генералу Сорокину. - Удачно
слетать. Я и сам на днях полечу на боевые, увидимся. Счастливо. И вам всего
доброго, - пожал руку советнику в афганской форме. - Вы к командующему
сейчас? Вот и хорошо. Ну, заезжайте, звоните, в любое время я к вашим
услугам... А вы ко мне?
- Насчёт молочка пришла договориться...
- А-а-а, замечательно!
- Чертовски устал, - сказал Сорокину советник, когда они спускались по
круговой лестнице.
Не совсем ясно было генералу, что это вдруг советник жалуется на
усталость. Спиртным от него попахивало. Это в такую-то рань.
- В отпуск пора, - продолжал советник. - Вот одно утешение сюда заехать
- к армейским друзьям, в бассейне поплавать, в баньке попариться, и с
женским полом здесь всё в порядке. Везёт же вам военным. Райская жизнь тут у
вас!
- Да уж, со стороны всегда так кажется... Работы много. Бани-то они
банями, а отдыхать некогда, - покривил душой Сорокин. - Я с самого приезда в
баню один раз ходил. Так, знаете, наскоро душ примешь перед сном.
- Тогда давайте сегодня, прямо сейчас.
- Сожалею, но вы же слышали, я улетаю на боевые, - с излишней важностью
заявил Сорокин.
- В следующий раз тогда... Я к командующему хотел зайти. Вы знакомы с
командующим?
- Прекрасно знаком. Мы в восьмидесятом вместе воевали.
- Конечно же, вы мне в прошлый раз говорили. Тогда зайдем вместе? Визит
вежливости, - подмигнул советник.
Кто на каком уровне служит, тот на таком уровне и повелителя имеет. И
вовсе не министр обороны, как принято считать, хозяин в Вооруженных силах. В
армии хозяин - командир. Для солдата - это командир взвода и роты, для
взводного и ротного - командир батальона, для комбата прямой начальник -
командир полка, для комполка - командир дивизии. А выше этого - командующий
армии.
Командующие 40-й менялись каждые год-два. От того и неправильно было бы
выделять только одного из них. Один вводил войска, второй выводил, третий
строил, воевал и так далее. У каждого были свои плюсы и минусы, но, чтобы не
говорили, любой командующий был наместником в отдаленном крае, ставленником
великой метрополии, хозяином вотчины, на которую, безусловно,
распространялись приказы и законы советские. В помощь ему дали
партийно-политические структуры, которые зорко следили за тем, чтобы
военнослужащие молились одному богу - КПСС, чтобы в головы к ним не залетали
сомнения в правильности выбранного дедами пути.
Для некоторых военнослужащих горизонт заканчивается рамками батальона,
для других - рамками полка, иные мыслят в границах дивизии, и уж совсем
немногим выпадает участь служить в штабе армии и думать масштабами
стотысячного войска. Для людей, приближенных к штабу армии, командующий
всегда был простым смертным.
Низшим армейским чинам некогда было задумываться и обсуждать, где живёт
тот или иной генерал, с кем живёт, на какой машине ездит на службу, что ест
на обед и в какую баню ходит мыться. Для них уровень командующего
недосягаем.
Знали люди, стоящие у подножья и удерживающие собой армейскую махину,
что нельзя критиковать командующих, - история сама над ними надсмеется, если
они ничтожны и глупы. Людей этих, на вершине айсберга, должно холить и
лелеять, и гордиться ими должно, ибо их фамилии громкие скорей войдут в
историческую летопись, нежели фамилии сослуживцев по батальону. И через
пять, десять лет приятно будет упомянуть, что служил при таком-то
командующем, и непременно подчеркнуть, что, мол, в наш полк он приезжал
неоднократно, и что знали мы его, видели не единожды на боевых, и что, мол,
мужик-то он что надо, толковый мужик!
Командующий вернулся из центра боевого управления, где выслушал
утренние доклады, и теперь был занят неотложными делами, связанными с
готовящейся крупной операцией. Он заканчивал разговор по телефону и жестом
пригласил советника и генерала заходить и садиться.
Сорокин отметил про себя, как и при встрече, бывшей неделю назад, что
командующий вновь держится не совсем по-приятельски, пусть даже и разговор у
них шёл на "ты". Вдобавок, командующий во второй раз за последние дни назвал
генерала Сорокина не Алешей, как когда-то называл, а Алексеем Глебовичем -
на "ты", но по имени отчеству, тем самым, дав понять, что особого
панибратства ожидать не следует. Слишком высоким оказался его, командующего,
взлёт за последние годы, слишком оторвался он от старых сослуживцев. Сорокин
надеялся, что как-нибудь за время пребывания в Кабуле удастся им посидеть
вдвоём за бутылочкой, и предаться ностальгическим воспоминаниям о тех первых
годах, и тогда всё изменится.
- Вот сюда, пожалуйста, - позвал командующий, торопясь выпроводить
гостей. - Виктор Константинович, и ты, Алексей Глебович, иди, взгляни.
Он подвел их к окну, отдернул белые тюлевые занавески, открывая вид на
беседку с остроконечной крышей. Прямо за беседкой находился окруженный
деревьями и стеной из маскировочной сети бассейн с небесно голубой водой.
Слева за соснами стояло несколько самодельных деревянных лежаков. Полный
мужчина в полосатых плавках грелся на солнце, второй мужчина плавал в
бассейне, сильно отталкиваясь от стенок. На небольшом столике стояли разные
бутылки.
- Виктор Константинович, вы не теряйте время, спускайтесь к бассейну, я
дам указание адъютанту, он вас проводит туда. А мне, извините уж, сегодня
никак не выбраться. Работы - невпроворот.
Попрощавшись и с командующим, и с советником, Сорокин нашёл кабинет
председателя парткомиссии.
- Алексей Глебович! Садитесь, пожалуйста! Афганские песни хочу
переписать. Хотите, и на вашу долю перепишу?
- Почему бы и нет?!
Упитанный полковник, выдававший талоны на импортную технику и костюмы
"Адидас", распечатал купленный в дукане блок кассет "Sony", и наклеивал на
каждую кассету маленькие липучие бумажки, которые обозначали стороны А и В,
и на которых можно было затем писать названия.
- Всё, будет сделано!
Отказать генералу в талонах, тем более генералу из оперативной группы
министерства обороны, было нельзя, но председатель парткомиссии, хитрый лис,
построил весь разговор таким образом, что в результате Сорокин оказался в
роли выпрашивающего.
- Заходите, товарищ генерал. Всегда рад помочь, - сказал на прощание
полковник.
Попросил о пустячке, а сам теперь обязан остался, ругал себя Сорокин.
Этот проходимец непременно об ответной любезности попросит.
- Молодая поросль идет, - заметил товарищу дежурный офицер в вестибюле
у главного входа, провожая взглядом генерала Сорокина. - Пижон! Красуется,
доволен собой. - Он подождал, пока генерал сел в машину: - Раньше, что ни
генерал - так уж пенсионер почти что. А теперь - совсем другое дело.
Полковничьи погоны не успел примерить - генеральские выписывают. Это, брат,
всё Афган! Кабы не война, откуда в армии свежая кровь взялась бы? Здесь
думать надо, рисковать, эти старпёры там наверху не потянут, это им не в
кабинете сидеть, да бумажки перекладывать, да на дачке расслабляться с
внучатами. Вот помяни мои слова, Юра, и кремлевских старцев скоро подожмут
новые силы, уже поджимают - перестройками, ускорениями. Да разве они могут
ускоряться?
В город из штаба армии можно было выехать по двум дорогам. Первая
предназначалась для высоких чинов, служила своего рода парадным входом в
штаб 40-й. Она начиналась под дворцом, вела мимо резиденции, где работала
оперативная группа министерства обороны, и где проживал сам Федор
Константинович, личный представитель министра обороны, для которого
специальным бортом привезли корову из Советского Союза, а вместе с коровой,
как полагается, доярку, чтоб молочко к столу свежее подавать.
Дорога выходила на асфальтированный квадрат вокруг афганского
министерства обороны. Сюда же, на этот квадрат, выходила и вторая дорога,
почти неведомая для генералитета, потому что генералы, как господа в былые
времена, не любили ездить по пыльным, неровным дорогам, не заглядывали
господа на чёрный ход, который предназначался для людей мелких, ничтожных,
из прислуги.
Однако, генерал решил ехать именно по второй дороге, которая начиналась
между домом офицеров, магазином военторга и кафе и прерывалась двумя
контрольно-пропускными пунктами.
Они проехали первое из двух КПП, тощие трубы котелен, торчащие как
спички над одноэтажно-плоскими модулями, спортивную площадку, миновали
второй КПП, поехали под горку, оставляя слева за каменным забором убогий
музей афганских Вооруженных сил, с устаревшей, разваливающейся советской
военной техникой, покрытой толстым слоем зелёной краски. За музеем находился
так называемый "крестик", своего рода перекресток. Налево от него начиналась
дорога к двум полкам - десантному и мотострелковому - и товарно-закупочной
базе с огромными ангарами-хранилищами. Ранним утром проползли здесь длинным
хвостом боевые машины. Теперь же из-за дувала тянулись, укутанные в пыль,
многочисленные "КамАЗы".
Свора босоногих пацанов "атаковала" их. Наиболее ловкие цеплялись за
борт, откидывали брезент, принимались выкидывать на дорогу всё, что
попадалось под руку. Бегущие за грузовиком мальчишки мигом хватали
сброшенные из кузова вещи и, сверкая пятками, неслись в проулки.
- О дают! Что делают, мерзавцы! - ругался Сорокин. - Вот наглецы!..
Происходили эти пиратские набеги на советские колонны грузовиков часто
и так молниеносно, что никто из водителей, как правило, не успевал
среагировать.
Сашке было ни до чего, хотя он и поддакивал на замечания генерала.
Сашка думал свою солдатскую думу о спрятанном в багажнике товаре, и поймал
себя на мысли, что пацаны, видать, большие бабки делают, и мелькнула мысль,
что надо бы, раз он уж ввязался в это дело, хоть долю какую-то запросить,
пусть даже мизерную, не за спасибо же головой рисковать! Спасибо на хлеб не
гордость.. Полномочия предполагали его ответственность в вопросах
партийно-политической работы, а значит, касалась всех и каждого.
В армии всегда существовало деление на генералов популярных и
непопулярных, известных и неизвестных, значимых и незначимых. Различались
генералы по должностям, которые занимали, по норову, и по тому, каким
образом получили свои звания и должности.
Сорокин был из числа тех, кому погоны достались благодаря Афганистану.
Он на собственной шкуре познал, что такое война, заслужил полковничий чин не
за письменным столом в Главном Военно-Политическом Управлении, а под огнём,
и следующее звание пришло за участие в войне, потому, что в восьмидесятые
годы офицеры-"афганцы" составляли движущую силу Советской Армии, им отдавали
предпочтение, на них делался основной упор.
Прогуливаясь по территории штаба, Сорокин замечал, насколько
основательно построен городок штаба армии, припоминал вычитанные недавно в
справке цифры - в какие-то там сотни миллионов рублей оценивалась вся
армейская недвижимость в Афгане - и сравнивал с палаточным бытом первых лет
войны.
Целый батальон однажды завшивел. Наведался он как-то туда из дивизии, а
там, мать честная, солдаты грязные, немытые, чумазые, чешутся не переставая.
Определил тогда Сорокин всему батальону банный день, а форму приказал сжечь,
и палатки все перетряхнуть, и белье постельное простирать, прокипятить.
Солдатне-то что, солдатне баня праздник. А командиры в панике,
сквернословят, как быть, как ослушаться дивизионное начальство, тем паче
начальника политотдела? Кому пожаловаться на политработника? Никому не
пожалуешься. Сорокин звонит в дивизию, докладывает, что, мол, так и так,
мол, докатились, в грязи, как последние свиньи живут, и требует: выдавайте
новое обмундирование, часть не боеспособна. Ему комдив кричит, что сдурел
он, что саботаж это, что под трибунал его отдаст. Не струхнул Сорокин, да и
обратного пути не осталось, дымились гимнастерки и брюки. На всю армию
разразился скандал. Добился все же своего, привезли с вещсклада новое
обмундирование. А куда б они делись?! Так-то он о людях заботился в те
нелегкие годы, за правду бился, своё мнение отстаивал. Не всякий
политработник на подобное решится!
Теперь все изменилось. За нынешних военнослужащих, обеспеченных
добротными модулями, кондиционерами, банями, магазинами, кинотеатрами,
прачечными комбинатами, пекарнями, кафе, парикмахерской, Сорокин,
разумеется, радовался, и все же жалел тех, кто мерз под шинелями в ту первую
после ввода войск зиму. Тех неустроенных солдат и офицеров, что подняли по
приказу и отправили "за речку" оказывать интернациональную помощь. Жалел он
и самого себя, того, что мерз и терпел вместе со всеми первый военный
афганский год.
Он гордился, что был в числе первопроходцев. Ему даже представлялось
перед командировкой в Кабул, что подобный опыт придаст ему большее уважение,
но, к своему разочарованию, обнаружил Сорокин, что никто из офицеров, по
сути, и не интересуется, каково было им служить в восьмидесятом. Для
полковников и генералов, с которыми ему пришлось общаться в Кабуле,
Афганистан существовал, в основном, в настоящем времени, но никак не в
прошедшем. Заглядывали иногда в будущее, поскольку люди все же задавались
вопросом, а как же дальше, что будет потом, и не собираются ли там, в
Москве, выводить ограниченный контингент.
Сорокин прошёл Дом офицеров, перед которым торчала на постаменте
одинокая нелепая фигурка Ленина, остались позади выделяющиеся среди фанерных
модулей каменные здания с квартирами командного состава армии. Навстречу
потянулись зрители с киноплощадки.
Была и ещё одна, тайная причина для вечерней прогулки, о которой знал
только он сам. Где-то внутри он надеялся, что - чем чёрт не шутит -
познакомится с какой-нибудь интересной особой, коих на территории городка
водилось предостаточно.
Весь прошедший день заглаживал Сорокин один инцидент. Группа спецназа,
совершавшая облёт окрестностей города в поисках духовских караванов,
остановила автобус. С вертолёта дали предупредительную очередь, сели для
досмотра, а когда бойцы высадились на дорогу, автобус неожиданно тронулся.
Спецназ запрыгнул в вертушку, пустился в погоню, и открыв огонь, превратил
автобус в решето. Из двери кровь текла ручьем, а внутри обнаружили
четырнадцать трупов мирных, вроде бы, жителей. Оставшихся в живых пассажиров
командир группы увёл за сопку и пристрелил из пистолета с глушителем.
Водителя только не добили. Челюсть у него отвисла, решили, что готов. То,
что его лишь ранили, выяснилось слишком поздно, когда он оказался свидетелем
в этом деле. Иначе бы списали все на духов.
Сорокин был доволен тем, как он повел себя в этой щекотливой ситуации.
Он постарался замять все дело, применив ряд дипломатических ходов при
встрече с членами афганского ЦК и их советниками, свалив все на район,
который считается ненадежным, духовским, и сообщив, что по данным афганской
же разведки в этот день ожидали караван с реактивными снарядами. В
довершение всего, Сорокин заметил, что, пожалуй, вообще стоит прекратить
облёты спецназа. Собеседник-афганец испугался брать на себя ответственность
за такое решение и заявил, что, конечно же, это печальное недоразумение,
что, мол, все понимают необходимость разведки и спецназа.
Конечно же, он сожалел о случившемся, но на войне случалось и худшее.
Бывало, что целый кишлак по ошибке громила артиллерия, бывало, что
корректировщик давал поправку и собственные части накрывали огнём. Ничего не
попишешь. Война есть война.
Когда он вернулся с прогулки в гостиницу, в холле перед телевизором
сидела новая дежурная - молодая, эффектная брюнетка. Советские программы
телевидения в Кабуле ловились хорошо.
- Спокойной ночи, - выпрямив спину и втянув и почти незаметный живот,
пожелал Сорокин.
- И вам спокойной ночи, - помахала накрашенными ресницами дежурная, и
уставилась в телевизор. Девушка держала расстояние, не полагалось ей
заигрывать с проживающими генералами.
В своем номере Сорокин долго трепался по ЗАСу - засекреченной
автоматической связи - со знакомым в Главном Военно-Политическом Управлении
в Москве, от которого надеялся узнать последние новости, расспрашивал о
погоде в столице. Знакомого же интересовали вопросы вполне прагматичные:
- Собираюсь в твои края, - голос в ЗАСе звучал сдавленно, будто
человека на другом конце линии зажали в тиски и выдавливают из него
искаженные болью слова. - Хочу видеомагнитофон... И костюм. Мне сказали, что
костюмы "Адидас" завозят.
- Есть. По талонам. В штабе армии один полковник, председатель
парткомиссии занимается распределением. Нам на опергруппу выдали всем.
Видеомагнитофонов мало, а за костюм не переживай, сделаем.
- Ты, Алексей, договорись, чтобы на мою долю оставили "видик". Я на
следующей неделе прилетаю, - гнусавил в трубку знакомый из Москвы.
- Постараюсь. А я тебя вот о чём попрошу. Завтра на боевые вылетаю.
Позвони моим, передай привет. Скажи, у меня всё нормально.
Как правило, высокие чины в армии, прежде всего политработники, и дня
не могли прожить без длинных разговоров с дальними штабами, округами и
ставками. Иногда человеку, не посвященному в премудрости высшего военного
образа жизни, могло показаться, что ЗАС изобрели специально для генералов,
чтобы они могли в любую минуту связаться с друзьями, знакомыми и выведать у
них последние новости, обменяться слухами, предположениями, узнать о погоде,
рыбалке в том или ином военном округе необъятной страны Советов.
Поутру, пока Сорокин завтракал, к гостинице Военного совета подъехала
его белая "Волга" с афганскими номерными знаками и зашторенными сзади
окнами, встала меж двумя "УАЗиками". Шофер генерала, тихий, улыбчивый
солдатик Сашка пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то привел машину в
полный порядок. Прежний водила перед дембелем чуть не угробил её, наплевать
ему было, пачкаться не хотел. Пришлось всю коробку передач перебирать,
клапана регулировать, прокладку менять, подвеску проверять, и на все
запчасти выцыганивать, выкручиваться. Просто так никто ничего не даст. Не
одна его "Волга" генеральская, другие машины есть, и подавать их надо не
менее важным начальникам. Провозился Сашка долго, ночами в гараже трудился.
В дневное ведь время машину на выезд требуют, и если только совсем не
развалилась, не поломалась, будь добр, подавай.
Сашка слушал музыку, что звонко и пискляво лилась из портативного
магнитофона, лежавшего между сиденьями. Он не знал, кто поет и о чём,
поскольку певица пела по-английски, но ему нравилась заводная мелодия и всё
время повторяющийся припев про какую-то Марию Магдалину. Сашка слушал музыку
и мечтал в своей простой и искренней солдатской голове, как вернётся он
после службы в Афгане в родной посёлок в Архангельской области, и как будет
ходить в джинсах "Монтана" - пока, правда, не купленных, - самых крутых и
очень не дешёвых для солдатни джинсах из кабульского дукана. И ещё будет у
него ручка с кварцевыми часами. Вот ручку Сашка уже купил. Кореша помрут от
зависти!
Мечты о гражданке оборвались, когда к гостинице подкатила чёрная
"Волга". Из неё вылез водитель и небрежно, одним пальцем поманил-приказал
Сашке подойти. Сашка выключил магнитофон. Он ненавидел этого коротконогого
молдаванина, который готовился к дембелю, и потому считал, что вправе тащить
на продажу из гаража все, что под руку попадает. Вместе с дружками они
мастерски избавлялись от ворованного.
Положение Сашки было незавидное, солдатское, далёкое от дембеля
положение, а значит, деду надо было подчиняться. Молдаванин похлопал по
плечу:
- Куда сегодня твой собирается?
- На аэродром поедем, - Сашка заволновался, ожидая подвох.
- Я тебе в багажник положил кое-что.
- Зачем? Я же сказал... я же не могу... - взмолился Сашка.
- Можешь, - пригрозил молдаван. - У меня, блядь, дембель на носу,
закупаться пора. А разве дедушке можно рисковать? А на тебя никто не
подумает. Ты у нас честный. Не продашь - вечером лучше не возвращайся! Лучше
к духам уходи!
Не умел Сашка воровать, не умел врать, и не хотел участвовать в
махинациях. Раньше, до того как его посадили на машину, проблем не было. Он
видел, знал, что старослужащие, да и из его призыва, те, кто посмелей,
попроворней, растаскивают и вывозят в город запчасти. Ребята говорили, что
неделю назад утащили в городке три кондиционера. А вдруг молдаван именно
кондёр запихнул в багажник "Волги"? А вдруг автомат краденый или боеприпасы?
- Поедешь к Китабуле, знаешь, где его мастерская, отдашь ему товар.
- ?..
- Я с тобой, деревня, спорить не собираюсь. Мудило архангельское!
- Меня же на КПП остановят... - начал было Сашка, но не успел
договорить - молдаванин резко двинул ему кулаком в ухо, да так сильно, что у
Сашки на секунду искры посыпались из глаз.
- С генералом не остановят, - молдаванин направился к своей машине: -
Вон твой появился.
Сорокин, входивший в малочисленную всесильную группу советских военных,
заправлявших в Афганистане, заметно выделялся среди подобных ему по званию
дивизионных и штабных офицеров. Выделялся независимой манерой поведения,
поскольку знал, что выше него только несколько человек. С ними он вел себя
либо почти на равных, либо подчеркнуто преданно и уважительно, когда звание
подбиралось к маршальским звездам. Обращал также на себя внимание генерал
из-за щегольского камуфляжного обмундирования, формы, хотя и полевой, чем-то
смахивающей на ту, что носил летный состав, но иного, более добротного
покроя, с золотыми погонами на плечах, с узенькими красными полосками по
бокам.
Сорокин постоял недолго на крыльце гостиницы, что-то обсуждая с двумя
генералами, после чего все трое распрощались, разошлись каждый к своей
машине, разъехались на службу.
Пальцы у Сашки дрожали, и он обхватил крепко руль. Надо же было
вляпаться в такую историю! И сделать он ничего не в силах. Идти на конфликт
с дедами в гараже - дело гиблое. А если он все сделает, как сказал
молдаванин, назавтра вновь нагрузят его ворованным товаром. И не будет
покоя, пока не вляпается в какую-нибудь историю. Зачем его посадили на эту
машину!
- Саша, привет, - поздоровался Сорокин, устраиваясь на заднем сиденье.
В поездку он собрал небольшую сумку. У него давно вошло в привычку называть
водителей по имени, а не по фамилии. - Сначала в штаб заедем.
- Доброе утро, товарищ генерал, - сказал Сашка, держась за ухо.
- Чего с ухом-то?
- Укусила какая-то мошка...
- А-а... ну поехали!
Возле кабинета начальника Политотдела армии, являвшегося одновременно
членом Военного совета, дежурил чахлый с виду, худой капитан. Он
просматривал последние донесения в журнале. Привлекло внимание капитана
сообщение из кандагарской бригады, о том, что некий командир посадил в
наказание солдата в пустую бочку из-под горючего, посадил на полдня, при
температуре на улице плюс пятьдесят, и затем о солдате в подразделении
забыли. Спустя сутки солдат помер. В другой части, повесился солдат в
каптерке, указывалась фамилия и имя, год рождения, дата, время, и
говорилось, что неуставных взаимоотношений по факту самоубийства не
выявлено, что в коллективе солдат уважением не пользовался, приведены были
имена родителей, домашний адрес.
Капитан читал донесения, чтобы быть в курсе дел в других частях, и для
собственного сведения, для развлечения, чтобы потом, после дежурства, можно
было при случае пересказать занятные случаи товарищам. Особенно про солдата,
которого посадили в бочку. Ничего себе сауна! Надо же, угораздило командира
забыть про бойца!
Он раскрыл газету, зевнул от скуки, и тут увидел, что по коридору идет
блекло одетая, немолодая, полная женщина:
- Вы, извиняюсь, кто будете, женщина? - флегматично спросил дежурный, и
хрустнул суставами пальцев.
- Мне, понимаете, чавээса надо б увидеть...
- Член Военного совета сейчас занят. А вы по какому вопросу, собственно
говоря?
- Я - доярка.
- Я понимаю, что вы с "Доярки", - ехидно хмыкнул капитан, имея в виду
позывные штаба гарнизона в Пули-Хумри на севере Афганистана. - Но по какому
вы вопросу?
- Я - доярка, - повторила женщина, покорно и немного виновато стоящая
перед столом, за которым восседал дежурный.
- Да, я понимаю, я сам только что разговаривал с дежурным по
политотделу "Доярки". Добирались наверное долго. Колонны-то долго идут до
Кабула, - с каким-то ехидством в голосе сочувствовал капитан.
- Какая колонна? Что вы, я пешком пришла. Мне тут пройти-то совсем
ничего. Из резиденции я, - прояснила все женщина. - Из резиденции генерала
армии, доярка.
Капитан совсем растерялся. Из резиденции? Доярка?
- Коровка у нас там, ага, молочко свежее для Федора Константиныча
даёет, любит он очень всё свежее, знаете, диета у него строгая. Ага, врач
его говорит, всё только самле свежее Федору Константинычу кушать надо, мясо
там отварное, молочко. Так вот я, понимаете, обещала и вашему
генералу-чавээсу молочко приносить, ага, и понимаете...
Капитан рассмеялся.
- Доярка! А я-то думал, откуда ты такая взялась на мою голову?!
- Ага, доярка я.
В это время открылась дверь и из кабинета вышли сам член Военного
совета, Сорокин и мужчина в форме афганского советника.
Капитан моментом оказался на ногах.
- Ну, Алексей Глебович, - обратился ЧВС к генералу Сорокину. - Удачно
слетать. Я и сам на днях полечу на боевые, увидимся. Счастливо. И вам всего
доброго, - пожал руку советнику в афганской форме. - Вы к командующему
сейчас? Вот и хорошо. Ну, заезжайте, звоните, в любое время я к вашим
услугам... А вы ко мне?
- Насчёт молочка пришла договориться...
- А-а-а, замечательно!
- Чертовски устал, - сказал Сорокину советник, когда они спускались по
круговой лестнице.
Не совсем ясно было генералу, что это вдруг советник жалуется на
усталость. Спиртным от него попахивало. Это в такую-то рань.
- В отпуск пора, - продолжал советник. - Вот одно утешение сюда заехать
- к армейским друзьям, в бассейне поплавать, в баньке попариться, и с
женским полом здесь всё в порядке. Везёт же вам военным. Райская жизнь тут у
вас!
- Да уж, со стороны всегда так кажется... Работы много. Бани-то они
банями, а отдыхать некогда, - покривил душой Сорокин. - Я с самого приезда в
баню один раз ходил. Так, знаете, наскоро душ примешь перед сном.
- Тогда давайте сегодня, прямо сейчас.
- Сожалею, но вы же слышали, я улетаю на боевые, - с излишней важностью
заявил Сорокин.
- В следующий раз тогда... Я к командующему хотел зайти. Вы знакомы с
командующим?
- Прекрасно знаком. Мы в восьмидесятом вместе воевали.
- Конечно же, вы мне в прошлый раз говорили. Тогда зайдем вместе? Визит
вежливости, - подмигнул советник.
Кто на каком уровне служит, тот на таком уровне и повелителя имеет. И
вовсе не министр обороны, как принято считать, хозяин в Вооруженных силах. В
армии хозяин - командир. Для солдата - это командир взвода и роты, для
взводного и ротного - командир батальона, для комбата прямой начальник -
командир полка, для комполка - командир дивизии. А выше этого - командующий
армии.
Командующие 40-й менялись каждые год-два. От того и неправильно было бы
выделять только одного из них. Один вводил войска, второй выводил, третий
строил, воевал и так далее. У каждого были свои плюсы и минусы, но, чтобы не
говорили, любой командующий был наместником в отдаленном крае, ставленником
великой метрополии, хозяином вотчины, на которую, безусловно,
распространялись приказы и законы советские. В помощь ему дали
партийно-политические структуры, которые зорко следили за тем, чтобы
военнослужащие молились одному богу - КПСС, чтобы в головы к ним не залетали
сомнения в правильности выбранного дедами пути.
Для некоторых военнослужащих горизонт заканчивается рамками батальона,
для других - рамками полка, иные мыслят в границах дивизии, и уж совсем
немногим выпадает участь служить в штабе армии и думать масштабами
стотысячного войска. Для людей, приближенных к штабу армии, командующий
всегда был простым смертным.
Низшим армейским чинам некогда было задумываться и обсуждать, где живёт
тот или иной генерал, с кем живёт, на какой машине ездит на службу, что ест
на обед и в какую баню ходит мыться. Для них уровень командующего
недосягаем.
Знали люди, стоящие у подножья и удерживающие собой армейскую махину,
что нельзя критиковать командующих, - история сама над ними надсмеется, если
они ничтожны и глупы. Людей этих, на вершине айсберга, должно холить и
лелеять, и гордиться ими должно, ибо их фамилии громкие скорей войдут в
историческую летопись, нежели фамилии сослуживцев по батальону. И через
пять, десять лет приятно будет упомянуть, что служил при таком-то
командующем, и непременно подчеркнуть, что, мол, в наш полк он приезжал
неоднократно, и что знали мы его, видели не единожды на боевых, и что, мол,
мужик-то он что надо, толковый мужик!
Командующий вернулся из центра боевого управления, где выслушал
утренние доклады, и теперь был занят неотложными делами, связанными с
готовящейся крупной операцией. Он заканчивал разговор по телефону и жестом
пригласил советника и генерала заходить и садиться.
Сорокин отметил про себя, как и при встрече, бывшей неделю назад, что
командующий вновь держится не совсем по-приятельски, пусть даже и разговор у
них шёл на "ты". Вдобавок, командующий во второй раз за последние дни назвал
генерала Сорокина не Алешей, как когда-то называл, а Алексеем Глебовичем -
на "ты", но по имени отчеству, тем самым, дав понять, что особого
панибратства ожидать не следует. Слишком высоким оказался его, командующего,
взлёт за последние годы, слишком оторвался он от старых сослуживцев. Сорокин
надеялся, что как-нибудь за время пребывания в Кабуле удастся им посидеть
вдвоём за бутылочкой, и предаться ностальгическим воспоминаниям о тех первых
годах, и тогда всё изменится.
- Вот сюда, пожалуйста, - позвал командующий, торопясь выпроводить
гостей. - Виктор Константинович, и ты, Алексей Глебович, иди, взгляни.
Он подвел их к окну, отдернул белые тюлевые занавески, открывая вид на
беседку с остроконечной крышей. Прямо за беседкой находился окруженный
деревьями и стеной из маскировочной сети бассейн с небесно голубой водой.
Слева за соснами стояло несколько самодельных деревянных лежаков. Полный
мужчина в полосатых плавках грелся на солнце, второй мужчина плавал в
бассейне, сильно отталкиваясь от стенок. На небольшом столике стояли разные
бутылки.
- Виктор Константинович, вы не теряйте время, спускайтесь к бассейну, я
дам указание адъютанту, он вас проводит туда. А мне, извините уж, сегодня
никак не выбраться. Работы - невпроворот.
Попрощавшись и с командующим, и с советником, Сорокин нашёл кабинет
председателя парткомиссии.
- Алексей Глебович! Садитесь, пожалуйста! Афганские песни хочу
переписать. Хотите, и на вашу долю перепишу?
- Почему бы и нет?!
Упитанный полковник, выдававший талоны на импортную технику и костюмы
"Адидас", распечатал купленный в дукане блок кассет "Sony", и наклеивал на
каждую кассету маленькие липучие бумажки, которые обозначали стороны А и В,
и на которых можно было затем писать названия.
- Всё, будет сделано!
Отказать генералу в талонах, тем более генералу из оперативной группы
министерства обороны, было нельзя, но председатель парткомиссии, хитрый лис,
построил весь разговор таким образом, что в результате Сорокин оказался в
роли выпрашивающего.
- Заходите, товарищ генерал. Всегда рад помочь, - сказал на прощание
полковник.
Попросил о пустячке, а сам теперь обязан остался, ругал себя Сорокин.
Этот проходимец непременно об ответной любезности попросит.
- Молодая поросль идет, - заметил товарищу дежурный офицер в вестибюле
у главного входа, провожая взглядом генерала Сорокина. - Пижон! Красуется,
доволен собой. - Он подождал, пока генерал сел в машину: - Раньше, что ни
генерал - так уж пенсионер почти что. А теперь - совсем другое дело.
Полковничьи погоны не успел примерить - генеральские выписывают. Это, брат,
всё Афган! Кабы не война, откуда в армии свежая кровь взялась бы? Здесь
думать надо, рисковать, эти старпёры там наверху не потянут, это им не в
кабинете сидеть, да бумажки перекладывать, да на дачке расслабляться с
внучатами. Вот помяни мои слова, Юра, и кремлевских старцев скоро подожмут
новые силы, уже поджимают - перестройками, ускорениями. Да разве они могут
ускоряться?
В город из штаба армии можно было выехать по двум дорогам. Первая
предназначалась для высоких чинов, служила своего рода парадным входом в
штаб 40-й. Она начиналась под дворцом, вела мимо резиденции, где работала
оперативная группа министерства обороны, и где проживал сам Федор
Константинович, личный представитель министра обороны, для которого
специальным бортом привезли корову из Советского Союза, а вместе с коровой,
как полагается, доярку, чтоб молочко к столу свежее подавать.
Дорога выходила на асфальтированный квадрат вокруг афганского
министерства обороны. Сюда же, на этот квадрат, выходила и вторая дорога,
почти неведомая для генералитета, потому что генералы, как господа в былые
времена, не любили ездить по пыльным, неровным дорогам, не заглядывали
господа на чёрный ход, который предназначался для людей мелких, ничтожных,
из прислуги.
Однако, генерал решил ехать именно по второй дороге, которая начиналась
между домом офицеров, магазином военторга и кафе и прерывалась двумя
контрольно-пропускными пунктами.
Они проехали первое из двух КПП, тощие трубы котелен, торчащие как
спички над одноэтажно-плоскими модулями, спортивную площадку, миновали
второй КПП, поехали под горку, оставляя слева за каменным забором убогий
музей афганских Вооруженных сил, с устаревшей, разваливающейся советской
военной техникой, покрытой толстым слоем зелёной краски. За музеем находился
так называемый "крестик", своего рода перекресток. Налево от него начиналась
дорога к двум полкам - десантному и мотострелковому - и товарно-закупочной
базе с огромными ангарами-хранилищами. Ранним утром проползли здесь длинным
хвостом боевые машины. Теперь же из-за дувала тянулись, укутанные в пыль,
многочисленные "КамАЗы".
Свора босоногих пацанов "атаковала" их. Наиболее ловкие цеплялись за
борт, откидывали брезент, принимались выкидывать на дорогу всё, что
попадалось под руку. Бегущие за грузовиком мальчишки мигом хватали
сброшенные из кузова вещи и, сверкая пятками, неслись в проулки.
- О дают! Что делают, мерзавцы! - ругался Сорокин. - Вот наглецы!..
Происходили эти пиратские набеги на советские колонны грузовиков часто
и так молниеносно, что никто из водителей, как правило, не успевал
среагировать.
Сашке было ни до чего, хотя он и поддакивал на замечания генерала.
Сашка думал свою солдатскую думу о спрятанном в багажнике товаре, и поймал
себя на мысли, что пацаны, видать, большие бабки делают, и мелькнула мысль,
что надо бы, раз он уж ввязался в это дело, хоть долю какую-то запросить,
пусть даже мизерную, не за спасибо же головой рисковать! Спасибо на хлеб не