Страница:
лицемерит. Что они будут делать, когда наступит эпоха коллективного
прозрения? А ведь ещё самую малость ослабят вожжи, и народ прорвёт. Народ не
удержать. Народ распустится. И никто и ничто не в силах будет тогда
управлять нашим любимым Советским Союзом. Такие, как Сорокин, быстро
переквалифицируются, иную веру исповедовать будут. У них нет никаких
принципов... А жаль. Мне при первых встречах он показался весьма
неординарным человеком. Чуть лучше остальных, но из той же породы. Поставили
"реформаторов" у власти, а они не знают, куда идти. Ни рыба ни мясо.
Бесхребетные... Лучше бы не начинали этих перестроек вовсе! Жесткость нужна,
а её-то как раз и нет. Погубят страну реформаторы!
- Я, Виктор Константинович, с вашими пессимистические прогнозами не
согласен, - сказал генерал. - Мне кажется, постепенно наладятся у афганцев
дела. Я на прошлой неделе был в ЦК НДПА, имел долгую беседу с главным
партийным советником, с Поляковым...
- И что? Интересно, что вы там узнали от Полякова? Что там наши друзья
в ЦК НДПА придумали? - с некоторой иронией спросил советник.
- Зря вы так! У них много интересных разработок! Вы слышали, что
собираются объявить так называемое национальное примирение? Сесть за стол
переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных.
- Эх, - выдохнул советник. - Бросьте, Алексей Глебович! Какие
разработки! Вы хоть сами в это верите? Это как мёртвому припарки!
- Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК прорабатывали...
- Хотите знать, кто всё здесь развалил? Всю работу, если уж на то
пошло?
- Интересно.
- Советники. Первым делом партийные советники! А товарища Полякова,
между нами говоря, - да это всем в Кабуле известно! - называют "главным
могильщиком Апрельской революции". А если серьёзно, я уже говорил вам, что
изначально всё было неправильно. Миссия у нас, русских, наверное, такая
историческая. Всех освобождать. Цыгана от табора освободили, и посадили в
избу, посередине которой он тут же развёл костер. Узбека от ислама
освободили, и предложили взамен водку. Теперь за афганцев взялись... А
знаете, - советник потрогал гипс на ноге. - Большинство людей шли сюда с
чистыми помыслами, хотели помочь другому народу. Достаточно было бросить
несколько сентиментальных фраз, как тысячи честных русских, спрыгнув с
теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан
- это последний вздох идеи о мировой революции.
- Виктор Константинович, как же вы продолжаете работать здесь?
- Я, Алексей Глебович, реалист. Прагматик. В Кабуле на многое начинаешь
смотреть иначе. Я себе пообещал, что обязательно приеду сюда, когда война
будет заканчиваться. Я имею ввиду вывод войск. После и поговорим... О, пора
обедать. Присоединяйтесь, Алексей Глебович! Здесь отменно кормят!
- Нет, мне пора. Важная встреча через час.
- А по рюмочке?
- Давайте в другой раз.
- Ладно.
- Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось?
- Пустяки! Сломал. У командующего в бассейне плавал. Да мы же вместе
тогда с вами к нему заходили. А потом я купаться отправился. С бортика
прыгнуть хотел, поскользнулся.
глава шестнадцатая
САШКА
Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу
Министерства обороны СССР, окружение называло между собой "папой". Группа
разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла
"папу" отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не
духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы,
а бегающие по территории резиденции чёрные и белые кролики. Развели на свою
голову! Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.
Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчёты, справки
и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их
цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по
дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от
однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но "папе" не
понравилось турниры в пинг-понг и мерное постукивание шариков в резиденции,
и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров
опергруппы "колобками" за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму
группу - "райской".
И если к офицерам относились скептически и с завистью, то "папу" в
войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под
Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади
участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный - от простого
взводного по всем ступеничкам служебной лестницы до личного представителя
министра.
"Колобки", помыв руки, ждали, пока спустится со второго этажа "папа".
Вампилов пригласил подчиненных к столу, заметил и Сорокина:
- А я думал вы уже улетели.
- Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.
- А-а-а, - протянул "папа", - тогда прошу к столу.
Стол накрыли на десять человек, но пришло только семь. В углу на
тумбочке стоял телевизор. Днём его не включали. Тихо играло радио.
Полненькая, румяная официантка в переднике поставила перед Вампиловым
тарелку супа. "Папа" положил на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел
он без всякого аппетита, как-то механически.
- Картошка у вас сегодня искусственная. Резиновая, - сказал "папа". -
Когда будет настоящая картошка?
- Скоро будем собирать, - поспешил успокоить начальник охраны.
- Ты уже здесь три месяца, а до сих пор ничего не вырастил, -
констатировал Вампилов.
- Здесь, товарищ генерал, холодновато. Вот, к примеру, в Джелалабаде
уже давно бы выросла картошка.
- В Джелалабаде картошку не выращивают, - заметил личный переводчик
Вампилова, молоденький майор.
"Папа" брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, отложил на
тарелочку.
Подали второе - парные котлеты с пюре.
- Вкусные сегодня котлеты, - похвалил официантку Вампилов и поправил
спавшую на лоб челку.
- Да, Людочка, - вторили ему подчиненные. - Котлеты отменные. И пюре.
- Совсем другое дело, когда на свежем молоке, - сказала в ответ
Людочка.
Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, "папа" дожидаться
никого не будет. Поест и встанет, и ты должен к тому времени закончить
трапезничать.
"Папа" дожевал котлетку, потянулся к сухарикам, захрустел, предложил
соседу-полковнику:
- Хотите? Особенно хорошо с чаем, - офицер осторожно отсыпал на блюдце,
два сухарика послал себе в рот.
- А что вы компот не пьете? - "папа" заговорил с полковником слева.
- Мне нельзя, товарищ генерал, - диабет. Но если вы приказываете... -
он поднес к губам стакан, отхлебнул немного и поставил на стол: - Очень
вкусный.
- А вы знаете, Людочка, - посмотрел "папа" на официантку, - кто это
поет?
- Нет, не представляю, - официантка стояла спиной и разливала чай.
- Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?
- Это Лемешев, - подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг
ошибся? Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь. А если генерал
сейчас назовёт другую фамилию?..
- Да, - подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, - Лемешев.
Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.
- Откуда ж мне знать? - кокетливо отреагировала официантка.
- Что-то Людочка у нас сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у
вас всё-таки искусственная, - Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы и
седые усы, поднялся из-за стола. Заблаговременно закончившие обедать
подчиненные последовали за ним к выходу. "Папа" собрался было к себе наверх,
как вдруг вспомнил, что не попрощался с Сорокиным, обернулся, выделил
взглядом, и Сорокин тут же поспешил подойти ближе.
- Ещё раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.
- Для меня была очень познавательная командировка, товарищ генерал
армии... - Сорокин давно научился обходительности с начальством,
немаловажная деталь для карьерного роста.
Однако, продолжить лестные изливания Вампилов не позволил, протянул
руку:
- До скорой встречи.
Сорокин сиял - напросился на похвалу, причём при других офицерах: если
"папа" отметил, всё равно что благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка,
рассматривавший пулемётные позиции на стене перед резиденцией, выехал со
стоянки.
- В гостиницу, я переоденусь, - велел Сорокин.
На аэродроме попался ему один капитан. Знакомая физиономия. Мелькал
где-то. Сорокин припомнил. Конечно же, в политотделе армии! Неприятный тип,
на гиену смахивающий, вечно заискивающий, увивающийся.
Капитан развлекал разговорчиками ярко накрашенную, с намеренно
расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались,
сглатывая слюни, охранявшие въезд на аэродром и пересылку часовые. Завидев
генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из "Волги" коробки
с импортной техникой и чемоданы. Даже Сашка удивился, что капитан вежливо
отнесся к нему, солдату, и взял у него коробку, чтобы донести до литерной
площадки.
- Нельзя ли будет потом, товарищ генерал, воспользоваться вашей
машиной, - попросил капитан, - доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на
броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, - он подозвал жестом, - из
отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше
часа ждем.
- Очень приятно, товарищ генерал, - напустив застенчивость, сказала
женщина, назвалась: - Люся.
При виде столь пышной особы, глаза Сорокина заблестели. Он незаметно,
отвернувшись к подруливающему самолёту, облизнул сухие губы, чтобы легче
было их развести в улыбку, представился:
- Алексей Глебович, - и, к собственному стыду, заметил, что смотрит на
пышную грудь женщины. Он смутился и дал добро капитану.
Надо же, подумал генерала, а ведь я на неё уставился как голодный на
хлеб. А она заметила это, и лукаво улыбнулась. В следующую командировку я её
разыщу, дал себе слово генерал.
Кадровые военные носить обычную одежду не умеют, и чувствуют себя даже
в хорошо скроенном костюме непривычно, неуютно, скованно. Особенно же
несуразно выглядят без формы и погон генералы, потому как они редко в
состоянии забыть о собственной значимости, и не умеют оторваться от
армейского мира, который вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья,
той форы, которую даёт генеральский мундир.
На аэродроме Сорокина никто не провожал, и никто в лицо не знал, и на
какой-то миг он даже растерялся и забеспокоился, что примут его за
обыкновенного работника какой-нибудь второсортной службы, технического
специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь
невежливый выпад по отношению к нему. Потом придётся делать строгий вид, и
повышать голос, и объяснять, что он генерал такой-то, из оперативной группы
министерства обороны. Это всегда крайне неприятно - генералу, да
оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя.
На его счастье приехал ЧВС. Он в первый момент не узнал Сорокина в
штатском, но затем почтительно приветствовал, проводил к спецрейсу в Союз.
Как сообразил Сорокин позднее, уже в самолёте, ЧВС приехал на аэродром
неслучайно. Дальновидным был начальник Политотдела. Не успел особо
подружиться с Сорокиным, так хоть проводить прибыл. Чины, звания и должности
в Советской Армии - дело темное, дело деликатное, и кто окажется наверху,
редко известно заранее.
- Домашний мой телефон тоже на всякий случай запишите, - предложил
Сорокин.
- Добро, - ЧВС гордо продемонстрировал на запястье японские
часы-записную книжку. Кончиком ногтя нажал на малюсенькие кнопочки, часы
запипикали. - Записываю.
- Дорогие? - маскируя интерес и нахлынувшую зависть, спросил Сорокин.
- Не дешево, - ЧВС задумался. - Какой же тогда курс афгани был?
Чеков... Нет, не стану врать. Не помню точно. А хотите я вам закажу? Передам
в Москву с кем-нибудь.
- Я подумаю.
Вот и закончилась командировка в Кабул. Подводить итоги было рано. Люди
военные подводят итоги, когда результаты налицо - когда очередное звание
присвоено, когда приказ о назначении на новую должность пришёл, когда
награда находит героя. Однако, Сорокин не сомневался, что поездка в Кабул
прошла на пятерочку с плюсом. Начальство осталось довольным. Успешная
командировка на войну - дело архиважное. А он не просто проторчал в штабе,
он решал сложные политические вопросы, ездил на боевые, докладные записки
писал, и потому улетал в Москву с сознанием, как сам он для себя определил,
выполненного долга.
Он заручился расположением влиятельных, видных руководителей: в
посольстве, в советническом аппарате, заимел дружелюбную поддержку "папы".
Непременно вспомнит, позовёт вновь, не забудет. Честно и открыто всегда
держался с "папой" Сорокин. Не выскакивал, не лез с суетливыми
предложениями, а показывал во всем взвешенность, рассудительность, и,
конечно, отменную исполнительность. Он умело оценивал сложные вопросы и
грамотно выкручивался из сложных, запутанных ситуаций. Заслужил похвалу. Ещё
раз вспомнив, как проводил его "папа", загордился.
Много чего почерпнул он за командировку у офицеров и генералов из
окружения "папы", подметил, скопировал, подстроился, приноровился к
аппаратным законам.
И это - так важно для дальнейшей карьеры. Попасть в правильный поток, и
чтобы он подхватил тебя, приподнял и понёс вперёд, наверх, к вершинам
армейской пирамиды. Удастся - не удастся на самый верх вскарабкаться, -
неизвестно. Но и сюда, в окружение высшего генералитета страны забраться -
значит, карьера удалась.
- Вы у нас, Алексей Глебович, дважды интернационалист, - сказал
Сорокину на прощание ЧВС. - Привет Москве.
- Обязательно. До встречи.
Сашка остановился посередине торгового ряда, таким образом, чтобы
советский военный патруль, который стоял в начале улицы, у самых первых
дуканов, не успел подойти. Патруль и так сразу не обратил бы внимание на
"Волгу" с афганскими номерами, но предосторожность была необходима, так как
у Люськи и капитана разрешения на посещение дуканов не было.
Сашка нервничал и злился, что вообще повстречался им этот капитан на
аэродроме. Ведь если б они выехали чуть раньше, как изначально планировали,
и не заезжали бы прощаться на разные виллы, то, возможно, не столкнулись бы
с этим противным капитаном, и не стал бы тогда Алексей Глебович кавалера из
себя изображать и машину предлагать этой смазливой бабе, и не пришлось бы
вести капитана с его любовницей по дуканам, а поехал бы Сашка один, прямиком
в штаб. Что он, извозчик что ли, капитанов всяких с бабами на генеральской
"Волге" по магазинам возить?!
Но капитану ведь так прямо не скажешь! Как было отказаться? Конечно,
сказал Сашка, не положено ему заезжать в район дуканов. А ему-то, капитану,
что с этого?! Приказал капитан Сашке ехать, и пойди Сашка на конфликт, кто
заступится за него, за солдата? Генерал Сорокин? Он уже взлетает, его больше
нет, вон набирает высоту самолёт...
Капитан и Люся появились из дукана, и тут же шмыгнули в следующий. А
сказал, на одну только минуту зайдет! переживал Сашка. Куда же они?! Сейчас
нас патруль сцапает! Где же они?! Я ведь потом никому не докажу, что генерал
разрешил довести капитана до штаба армии! Меня же с машины снимут!
На пороге каждого магазинчика стоят дуканщики или мальчишки-помощники,
зазывалы. И в комендатуру попадать ни к чему, и глаза разбегаются, столько
всего иностранного в витрине выставлено. Когда ещё представится такая
возможность? Пять шагов всего. Разрывался Сашка. Ведь есть с собой чеки! В
кармане, вместе с военным билетом и водительским удостоверением лежат.
Накопил кое-как. Должно хватить. А прямо на двери дукана джинсы висят.
Монтана! Точно то, о чём он мечтает. Подойти, что ли, спросить сколько
стоят? Афганцы зовут. Рискнуть, что ли? Что ему стоит, пока никто не видит,
выйти из машины, переступить через сточную канаву, и забежать на минутку, на
тридцать секунд, в дукан! Нет, вон комендачи на улице появились. Где же
капитан? Что он там так долго делает?
Тут афганец, студент с виду, аккуратно выбритый, худощавый, с впалыми
щеками, в двубортном чёрном пиджаке кивнул Сашке, на чисто русском сказал:
- Привет, солдат! Как дела?
- Всё нормально, - ответил через спущенное стекло Сашка.
- Слушай, - афганец положил руки на дверцу машины. Холодные глаза его
блестели, будто он наркотиками накололся. - Помоги. Машина сломалась.
- Не-е, не могу, командора жду...
- Вот машина, рядом.
В случае чего, смекнул Сашка, можно будет сказать, что остановились
помочь афганским друзьям машину завести.
- Ладно, показывай.
Сашка ступил на тротуар, озирался, колебался, брать не брать автомат,
но решил, что раз соседняя машина, можно не брать.
- Посмотри, посмотри, - уводил афганец, - "Фольксваген", видишь?
- Ты же сказал рядом... нет, я не пойду, я не могу, - Сашка крутил
головой - не заметил ли его, в советской военной форме выделяющегося на
улице, патруль.
Возник второй афганец, тоже похожий на студента, тоже щупленький,
только одетый не в костюм, а в джинсы и белую рубашку в голубую полоску, с
сумкой на плече. Он вынул из сумки пистолет, сказал что-то на своём, и
дважды выстрелил. Падая, Сашка схватился руками за живот, будто прикрывал
его, опасаясь, что вывалится или вытечет из него что-то очень ценное. На
лице выразилось, нет, не испуг, и не злость, а недоумение:
- За что? - только и успел проговорить он.
Немногочисленные прохожие поспешили спрятаться в ближайшие дуканы.
Афганцы дернулись было к машине, чтобы прихватить лежащий между
сиденьями автомат, но на выстрелы, с другого конца улицы уже бежал офицер
комендатуры в портупее, и двое патрульных солдат в бронежилетах и касках.
Патрульные скинули на ходу с плеч автоматы и передернули затворы.
Афганский солдат, что дежурил на противоположной стороне улицы, охраняя
посольство Пакистана, после выстрелов перепугался, привстал со стула,
схватил автомат.
"Студенты" пересекли улицу, помчались в направлении парка.
Капитан выстрелов не слышал, он торговался. И Люся торговалась.
Совершенно не стесняясь индуса-дуканщика, она достала из бюстгальтера тайком
провезенные через границу сторублевые купюры, но расплачиваться не спешила.
И капитан и Люся знали, что если выбрать сразу много товаров и нажать на
дуканщика как следует, то он всегда сбросит в цене, а если поупрямей быть и
сделать вид, что уходишь, потому что, мол, в другом дукане дешевле
предлагали, скидка и того больше получится, и останется аж на целую бутылку
водки.
Выйдя из дукана, радостный и счастливый, что удачно отоварился, капитан
с первого мгновения не мог разобрать, что же такое стряслось, и почему лежит
в крови водитель "Волги". Он совершенно растерялся и вместо того, чтобы
побежать к Сашке, остолбенел. Патруль чуть не сбил его с ног. Капитан уронил
покупки, нащупывал трясущейся рукой пистолет в кобуре.
"Студенты" бежали быстро. Какая-нибудь минута ещё и скрылись бы они за
углом, а там дальше - парк, и если пересечь его, можно сесть в машину и
спастись от преследования.
Наперерез афганцам появился второй патруль. Парень в полосатой рубашке
и джинсах выстрелил на бегу, промахнулся. Добежавший офицер ударил
"студента" в голову прикладом автомата. Хлипкий афганец отлетел на несколько
метров, ударился спиной о стоявшую на обочине машину. Напарник не
сопротивлялся, он остановился и пытался отдышаться. Офицер со всей силы
заехал ему кулаком в лицо, отчего у парня хрустнул горбатый нос и брызнула
кровь, а сам он полетел на тротуар.
Капитан сидел на корточках около "Волги". Он не знал, как ему быть и
что делать дальше.
глава семнадцатая
ДНЕВНИК
...в Афгане госпиталь, теперь вот в Союзе лечиться...
Бог знает сколько!.. осточертела эта госпитальная канитель!
что ж теперь никогда не встану с больничной койки?..
пора уже в строй!.. вот только пройдёт боль...
Лекарства не помогали, лишь притупляли боль. Соседи по палате, два
лейтенанта, не потерявшие жизнерадостный настрой несмотря на перенесенные
тяжелые ранения, также скептически, как и Шарагин, относившиеся к людям в
белых халатах и длительным курсам лечения, придумали собственное, домашнее
средство от приступов: обвязали голову приятеля мокрым полотенцем и крутили
его, всё равно что тисками зажимали. Помогало слегка, хотя в последний
момент Шарагин пугался, что закрутят полотенце сильней, и треснет черепушка,
как грецкий орех.
Как раз во время этой самодеятельной "процедуры" в палате оказался
майор, которого подселили утром. Он выходил курить.
- Что ж вы, ироды, делаете!
Лейтенанты послушно отпустили полотенце. Шарагин завалился на кровать,
стиснув зубы, терпел.
Майор обхватил его голову жилистыми руками, стал массировать какие-то
точки, и боль, удивительным образом, притупилась.
...старые майоры, как ангелы, всё знают...
Сам Шарагин тоже позднее пытался нажимать на подсказанные точки, когда
становилось нестерпимо больно, однако ничего не выходило. Будто и в самом
деле особым даром лечить обладал майор.
Майор этот, несмотря на явное старшинство - и в звании, и в возрасте, -
легко и быстро был принят в их лейтенантский коллектив. Он прост и открыт
был в общении и сразу всех к себе расположил.
...ему надо было не в командное, а в педагогическое училище
записываться... такой учитель пропал...
Не за отца, скорее за старшего, мудрого брата негласно приняли майора
лейтенантики.
Когда заходили в палате разговоры об Афгане, и каждый вспоминал свои
"истории" - смешные и трагичные, - майор всё больше рассказывал о пустыне, и
о боевых действиях в пустынной местности, что для Шарагина было совершенно
непривычно.
...как так, в Афгане и без гор?..
И остальные, находящиеся на излечении офицерики - один лейтенант в
Баграме служил, второй - в Джелалабаде - не представляли себе этой страны
без горных вершин, чтоб прямо совсем почти плоская, и один песок, и без
главенствующих высоток, без снежных пиков. Странно. Вообразить-то, в
принципе, можно: как движется вдали по пустыне, по афганской степи, колонна
бронемашин или духовский караван на "Тойотах", и как клубится пыль на
горизонте, но воевать в таких условиях, после гор, ещё привычка нужна.
Под вечер за окном палаты начинался базар: слетались со всех
окрестностей на ночевку вороны. Сотни и сотни птиц чистили перья, порхали и
вновь садились на ветки, ссорились. Час, а то и больше продолжался жуткий
галдёж.
Птицы облюбовали тихий безветренный госпитальный дворик. Днём по
дорожкам бродили, отдыхали и курили на выставленных каре скамейках под худой
еловой троицей больные. А после темноты полными хозяевами становились
пернатые.
Птицы галдели перед сном, и просыпались с восходом, как будто армейские
распорядки распространялись и на них.
Вороны копошились на ветках, шумели, как солдатня в казарме,
оставленная без офицерского присмотра, и беспризорность подобная нервировала
некоторых командиров. Хаос длился с полчаса, после чего вороны разлетались
по всему городу: улицам и помойкам.
В палате не любил пернатых только майор. Когда начинался утром вороний
переполох, майор высовывал из под одеяла руку, вытаскивал из тумбочки
электробритву, втыкал в розетку, и, лёжа с закрытыми глазами, долго жужжал
ею, водя по лицу, и в завершении, уже встав с кровати, обливася одеколоном,
отчего палата почти до обеда пахла так, словно третьесортная парикмахерская.
Шарагин считал, что у каждой птицы, безусловно, в пределах города своя
зона ответственности, как у каждого полка, у каждой дивизии.
Когда пернатые друзья утром улетали, на деревьях обязательно оставалась
как минимум одна ворона.
- И пернатые живут по уставу. Дневального оставили, - сказал Шарагин.
Никто из офицеров не разделял его восторга. Откликнулся только майор,
лежавший у стены:
- Ошибаешься, - майор недовольно покосился на окно и резко, будто и в
самом деле речь шла о нерадивом солдате ответил: - Сачкует она или хворая
какая.
- Понаблюдайте за птицами, - не сдавался Шарагин. - У них всё продумано
до мелочей. Мне кажется, даже звания и должности существуют. Посмотрите
внимательней вечером, когда орава на ночлег слетится. У них и генералы свои
есть. Сидят на ветке, ни хера не делают, а суетятся те, что пониже в
званиях.
- ...дай поспать, - проворчал, отворачиваясь к стене, майор.
- Неважно чувствуете?
- Спал плохо.
...интересный человек Геннадий Семенович, мой "ангел-
спаситель" от боли, полночи колобродит, курит, читает, с
медсестрами шушукается, а утром жалуется, что спать ему
не дают... чего это женщины только находят в нём? худой,
плешивый...
Майор не пел песни под гитару, не собирался покорять женские сердца
внешним обликом - никто бы и не позарился на морщинистого, невысокого
мужчину, когда столько молоденьких, ясноглазых, симпатичных офицериков на
излечении. Не рассказывал майор и душещипательные истории, но использовал
приём попроще - гадал на картах. Действовало безотказно. Не все, но почти
все медсестры госпиталя в палату хоть раз да заглядывали, майора спрашивали,
в коридор вызывали.
- Где вы гадать научились, Геннадий Семенович? - полюбопытствовал
Шарагин.
- Как-то само собой пришло.
- Научите как-нибудь? - Шарагин достал из тумбочки колоду.
- Отстань, - рявкнул майор, но рявкнул не сердито, а по-приятельски,
прозрения? А ведь ещё самую малость ослабят вожжи, и народ прорвёт. Народ не
удержать. Народ распустится. И никто и ничто не в силах будет тогда
управлять нашим любимым Советским Союзом. Такие, как Сорокин, быстро
переквалифицируются, иную веру исповедовать будут. У них нет никаких
принципов... А жаль. Мне при первых встречах он показался весьма
неординарным человеком. Чуть лучше остальных, но из той же породы. Поставили
"реформаторов" у власти, а они не знают, куда идти. Ни рыба ни мясо.
Бесхребетные... Лучше бы не начинали этих перестроек вовсе! Жесткость нужна,
а её-то как раз и нет. Погубят страну реформаторы!
- Я, Виктор Константинович, с вашими пессимистические прогнозами не
согласен, - сказал генерал. - Мне кажется, постепенно наладятся у афганцев
дела. Я на прошлой неделе был в ЦК НДПА, имел долгую беседу с главным
партийным советником, с Поляковым...
- И что? Интересно, что вы там узнали от Полякова? Что там наши друзья
в ЦК НДПА придумали? - с некоторой иронией спросил советник.
- Зря вы так! У них много интересных разработок! Вы слышали, что
собираются объявить так называемое национальное примирение? Сесть за стол
переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных.
- Эх, - выдохнул советник. - Бросьте, Алексей Глебович! Какие
разработки! Вы хоть сами в это верите? Это как мёртвому припарки!
- Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК прорабатывали...
- Хотите знать, кто всё здесь развалил? Всю работу, если уж на то
пошло?
- Интересно.
- Советники. Первым делом партийные советники! А товарища Полякова,
между нами говоря, - да это всем в Кабуле известно! - называют "главным
могильщиком Апрельской революции". А если серьёзно, я уже говорил вам, что
изначально всё было неправильно. Миссия у нас, русских, наверное, такая
историческая. Всех освобождать. Цыгана от табора освободили, и посадили в
избу, посередине которой он тут же развёл костер. Узбека от ислама
освободили, и предложили взамен водку. Теперь за афганцев взялись... А
знаете, - советник потрогал гипс на ноге. - Большинство людей шли сюда с
чистыми помыслами, хотели помочь другому народу. Достаточно было бросить
несколько сентиментальных фраз, как тысячи честных русских, спрыгнув с
теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан
- это последний вздох идеи о мировой революции.
- Виктор Константинович, как же вы продолжаете работать здесь?
- Я, Алексей Глебович, реалист. Прагматик. В Кабуле на многое начинаешь
смотреть иначе. Я себе пообещал, что обязательно приеду сюда, когда война
будет заканчиваться. Я имею ввиду вывод войск. После и поговорим... О, пора
обедать. Присоединяйтесь, Алексей Глебович! Здесь отменно кормят!
- Нет, мне пора. Важная встреча через час.
- А по рюмочке?
- Давайте в другой раз.
- Ладно.
- Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось?
- Пустяки! Сломал. У командующего в бассейне плавал. Да мы же вместе
тогда с вами к нему заходили. А потом я купаться отправился. С бортика
прыгнуть хотел, поскользнулся.
глава шестнадцатая
САШКА
Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу
Министерства обороны СССР, окружение называло между собой "папой". Группа
разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла
"папу" отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не
духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы,
а бегающие по территории резиденции чёрные и белые кролики. Развели на свою
голову! Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.
Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчёты, справки
и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их
цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по
дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от
однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но "папе" не
понравилось турниры в пинг-понг и мерное постукивание шариков в резиденции,
и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров
опергруппы "колобками" за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму
группу - "райской".
И если к офицерам относились скептически и с завистью, то "папу" в
войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под
Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади
участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный - от простого
взводного по всем ступеничкам служебной лестницы до личного представителя
министра.
"Колобки", помыв руки, ждали, пока спустится со второго этажа "папа".
Вампилов пригласил подчиненных к столу, заметил и Сорокина:
- А я думал вы уже улетели.
- Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.
- А-а-а, - протянул "папа", - тогда прошу к столу.
Стол накрыли на десять человек, но пришло только семь. В углу на
тумбочке стоял телевизор. Днём его не включали. Тихо играло радио.
Полненькая, румяная официантка в переднике поставила перед Вампиловым
тарелку супа. "Папа" положил на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел
он без всякого аппетита, как-то механически.
- Картошка у вас сегодня искусственная. Резиновая, - сказал "папа". -
Когда будет настоящая картошка?
- Скоро будем собирать, - поспешил успокоить начальник охраны.
- Ты уже здесь три месяца, а до сих пор ничего не вырастил, -
констатировал Вампилов.
- Здесь, товарищ генерал, холодновато. Вот, к примеру, в Джелалабаде
уже давно бы выросла картошка.
- В Джелалабаде картошку не выращивают, - заметил личный переводчик
Вампилова, молоденький майор.
"Папа" брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, отложил на
тарелочку.
Подали второе - парные котлеты с пюре.
- Вкусные сегодня котлеты, - похвалил официантку Вампилов и поправил
спавшую на лоб челку.
- Да, Людочка, - вторили ему подчиненные. - Котлеты отменные. И пюре.
- Совсем другое дело, когда на свежем молоке, - сказала в ответ
Людочка.
Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, "папа" дожидаться
никого не будет. Поест и встанет, и ты должен к тому времени закончить
трапезничать.
"Папа" дожевал котлетку, потянулся к сухарикам, захрустел, предложил
соседу-полковнику:
- Хотите? Особенно хорошо с чаем, - офицер осторожно отсыпал на блюдце,
два сухарика послал себе в рот.
- А что вы компот не пьете? - "папа" заговорил с полковником слева.
- Мне нельзя, товарищ генерал, - диабет. Но если вы приказываете... -
он поднес к губам стакан, отхлебнул немного и поставил на стол: - Очень
вкусный.
- А вы знаете, Людочка, - посмотрел "папа" на официантку, - кто это
поет?
- Нет, не представляю, - официантка стояла спиной и разливала чай.
- Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?
- Это Лемешев, - подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг
ошибся? Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь. А если генерал
сейчас назовёт другую фамилию?..
- Да, - подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, - Лемешев.
Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.
- Откуда ж мне знать? - кокетливо отреагировала официантка.
- Что-то Людочка у нас сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у
вас всё-таки искусственная, - Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы и
седые усы, поднялся из-за стола. Заблаговременно закончившие обедать
подчиненные последовали за ним к выходу. "Папа" собрался было к себе наверх,
как вдруг вспомнил, что не попрощался с Сорокиным, обернулся, выделил
взглядом, и Сорокин тут же поспешил подойти ближе.
- Ещё раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.
- Для меня была очень познавательная командировка, товарищ генерал
армии... - Сорокин давно научился обходительности с начальством,
немаловажная деталь для карьерного роста.
Однако, продолжить лестные изливания Вампилов не позволил, протянул
руку:
- До скорой встречи.
Сорокин сиял - напросился на похвалу, причём при других офицерах: если
"папа" отметил, всё равно что благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка,
рассматривавший пулемётные позиции на стене перед резиденцией, выехал со
стоянки.
- В гостиницу, я переоденусь, - велел Сорокин.
На аэродроме попался ему один капитан. Знакомая физиономия. Мелькал
где-то. Сорокин припомнил. Конечно же, в политотделе армии! Неприятный тип,
на гиену смахивающий, вечно заискивающий, увивающийся.
Капитан развлекал разговорчиками ярко накрашенную, с намеренно
расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались,
сглатывая слюни, охранявшие въезд на аэродром и пересылку часовые. Завидев
генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из "Волги" коробки
с импортной техникой и чемоданы. Даже Сашка удивился, что капитан вежливо
отнесся к нему, солдату, и взял у него коробку, чтобы донести до литерной
площадки.
- Нельзя ли будет потом, товарищ генерал, воспользоваться вашей
машиной, - попросил капитан, - доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на
броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, - он подозвал жестом, - из
отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше
часа ждем.
- Очень приятно, товарищ генерал, - напустив застенчивость, сказала
женщина, назвалась: - Люся.
При виде столь пышной особы, глаза Сорокина заблестели. Он незаметно,
отвернувшись к подруливающему самолёту, облизнул сухие губы, чтобы легче
было их развести в улыбку, представился:
- Алексей Глебович, - и, к собственному стыду, заметил, что смотрит на
пышную грудь женщины. Он смутился и дал добро капитану.
Надо же, подумал генерала, а ведь я на неё уставился как голодный на
хлеб. А она заметила это, и лукаво улыбнулась. В следующую командировку я её
разыщу, дал себе слово генерал.
Кадровые военные носить обычную одежду не умеют, и чувствуют себя даже
в хорошо скроенном костюме непривычно, неуютно, скованно. Особенно же
несуразно выглядят без формы и погон генералы, потому как они редко в
состоянии забыть о собственной значимости, и не умеют оторваться от
армейского мира, который вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья,
той форы, которую даёт генеральский мундир.
На аэродроме Сорокина никто не провожал, и никто в лицо не знал, и на
какой-то миг он даже растерялся и забеспокоился, что примут его за
обыкновенного работника какой-нибудь второсортной службы, технического
специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь
невежливый выпад по отношению к нему. Потом придётся делать строгий вид, и
повышать голос, и объяснять, что он генерал такой-то, из оперативной группы
министерства обороны. Это всегда крайне неприятно - генералу, да
оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя.
На его счастье приехал ЧВС. Он в первый момент не узнал Сорокина в
штатском, но затем почтительно приветствовал, проводил к спецрейсу в Союз.
Как сообразил Сорокин позднее, уже в самолёте, ЧВС приехал на аэродром
неслучайно. Дальновидным был начальник Политотдела. Не успел особо
подружиться с Сорокиным, так хоть проводить прибыл. Чины, звания и должности
в Советской Армии - дело темное, дело деликатное, и кто окажется наверху,
редко известно заранее.
- Домашний мой телефон тоже на всякий случай запишите, - предложил
Сорокин.
- Добро, - ЧВС гордо продемонстрировал на запястье японские
часы-записную книжку. Кончиком ногтя нажал на малюсенькие кнопочки, часы
запипикали. - Записываю.
- Дорогие? - маскируя интерес и нахлынувшую зависть, спросил Сорокин.
- Не дешево, - ЧВС задумался. - Какой же тогда курс афгани был?
Чеков... Нет, не стану врать. Не помню точно. А хотите я вам закажу? Передам
в Москву с кем-нибудь.
- Я подумаю.
Вот и закончилась командировка в Кабул. Подводить итоги было рано. Люди
военные подводят итоги, когда результаты налицо - когда очередное звание
присвоено, когда приказ о назначении на новую должность пришёл, когда
награда находит героя. Однако, Сорокин не сомневался, что поездка в Кабул
прошла на пятерочку с плюсом. Начальство осталось довольным. Успешная
командировка на войну - дело архиважное. А он не просто проторчал в штабе,
он решал сложные политические вопросы, ездил на боевые, докладные записки
писал, и потому улетал в Москву с сознанием, как сам он для себя определил,
выполненного долга.
Он заручился расположением влиятельных, видных руководителей: в
посольстве, в советническом аппарате, заимел дружелюбную поддержку "папы".
Непременно вспомнит, позовёт вновь, не забудет. Честно и открыто всегда
держался с "папой" Сорокин. Не выскакивал, не лез с суетливыми
предложениями, а показывал во всем взвешенность, рассудительность, и,
конечно, отменную исполнительность. Он умело оценивал сложные вопросы и
грамотно выкручивался из сложных, запутанных ситуаций. Заслужил похвалу. Ещё
раз вспомнив, как проводил его "папа", загордился.
Много чего почерпнул он за командировку у офицеров и генералов из
окружения "папы", подметил, скопировал, подстроился, приноровился к
аппаратным законам.
И это - так важно для дальнейшей карьеры. Попасть в правильный поток, и
чтобы он подхватил тебя, приподнял и понёс вперёд, наверх, к вершинам
армейской пирамиды. Удастся - не удастся на самый верх вскарабкаться, -
неизвестно. Но и сюда, в окружение высшего генералитета страны забраться -
значит, карьера удалась.
- Вы у нас, Алексей Глебович, дважды интернационалист, - сказал
Сорокину на прощание ЧВС. - Привет Москве.
- Обязательно. До встречи.
Сашка остановился посередине торгового ряда, таким образом, чтобы
советский военный патруль, который стоял в начале улицы, у самых первых
дуканов, не успел подойти. Патруль и так сразу не обратил бы внимание на
"Волгу" с афганскими номерами, но предосторожность была необходима, так как
у Люськи и капитана разрешения на посещение дуканов не было.
Сашка нервничал и злился, что вообще повстречался им этот капитан на
аэродроме. Ведь если б они выехали чуть раньше, как изначально планировали,
и не заезжали бы прощаться на разные виллы, то, возможно, не столкнулись бы
с этим противным капитаном, и не стал бы тогда Алексей Глебович кавалера из
себя изображать и машину предлагать этой смазливой бабе, и не пришлось бы
вести капитана с его любовницей по дуканам, а поехал бы Сашка один, прямиком
в штаб. Что он, извозчик что ли, капитанов всяких с бабами на генеральской
"Волге" по магазинам возить?!
Но капитану ведь так прямо не скажешь! Как было отказаться? Конечно,
сказал Сашка, не положено ему заезжать в район дуканов. А ему-то, капитану,
что с этого?! Приказал капитан Сашке ехать, и пойди Сашка на конфликт, кто
заступится за него, за солдата? Генерал Сорокин? Он уже взлетает, его больше
нет, вон набирает высоту самолёт...
Капитан и Люся появились из дукана, и тут же шмыгнули в следующий. А
сказал, на одну только минуту зайдет! переживал Сашка. Куда же они?! Сейчас
нас патруль сцапает! Где же они?! Я ведь потом никому не докажу, что генерал
разрешил довести капитана до штаба армии! Меня же с машины снимут!
На пороге каждого магазинчика стоят дуканщики или мальчишки-помощники,
зазывалы. И в комендатуру попадать ни к чему, и глаза разбегаются, столько
всего иностранного в витрине выставлено. Когда ещё представится такая
возможность? Пять шагов всего. Разрывался Сашка. Ведь есть с собой чеки! В
кармане, вместе с военным билетом и водительским удостоверением лежат.
Накопил кое-как. Должно хватить. А прямо на двери дукана джинсы висят.
Монтана! Точно то, о чём он мечтает. Подойти, что ли, спросить сколько
стоят? Афганцы зовут. Рискнуть, что ли? Что ему стоит, пока никто не видит,
выйти из машины, переступить через сточную канаву, и забежать на минутку, на
тридцать секунд, в дукан! Нет, вон комендачи на улице появились. Где же
капитан? Что он там так долго делает?
Тут афганец, студент с виду, аккуратно выбритый, худощавый, с впалыми
щеками, в двубортном чёрном пиджаке кивнул Сашке, на чисто русском сказал:
- Привет, солдат! Как дела?
- Всё нормально, - ответил через спущенное стекло Сашка.
- Слушай, - афганец положил руки на дверцу машины. Холодные глаза его
блестели, будто он наркотиками накололся. - Помоги. Машина сломалась.
- Не-е, не могу, командора жду...
- Вот машина, рядом.
В случае чего, смекнул Сашка, можно будет сказать, что остановились
помочь афганским друзьям машину завести.
- Ладно, показывай.
Сашка ступил на тротуар, озирался, колебался, брать не брать автомат,
но решил, что раз соседняя машина, можно не брать.
- Посмотри, посмотри, - уводил афганец, - "Фольксваген", видишь?
- Ты же сказал рядом... нет, я не пойду, я не могу, - Сашка крутил
головой - не заметил ли его, в советской военной форме выделяющегося на
улице, патруль.
Возник второй афганец, тоже похожий на студента, тоже щупленький,
только одетый не в костюм, а в джинсы и белую рубашку в голубую полоску, с
сумкой на плече. Он вынул из сумки пистолет, сказал что-то на своём, и
дважды выстрелил. Падая, Сашка схватился руками за живот, будто прикрывал
его, опасаясь, что вывалится или вытечет из него что-то очень ценное. На
лице выразилось, нет, не испуг, и не злость, а недоумение:
- За что? - только и успел проговорить он.
Немногочисленные прохожие поспешили спрятаться в ближайшие дуканы.
Афганцы дернулись было к машине, чтобы прихватить лежащий между
сиденьями автомат, но на выстрелы, с другого конца улицы уже бежал офицер
комендатуры в портупее, и двое патрульных солдат в бронежилетах и касках.
Патрульные скинули на ходу с плеч автоматы и передернули затворы.
Афганский солдат, что дежурил на противоположной стороне улицы, охраняя
посольство Пакистана, после выстрелов перепугался, привстал со стула,
схватил автомат.
"Студенты" пересекли улицу, помчались в направлении парка.
Капитан выстрелов не слышал, он торговался. И Люся торговалась.
Совершенно не стесняясь индуса-дуканщика, она достала из бюстгальтера тайком
провезенные через границу сторублевые купюры, но расплачиваться не спешила.
И капитан и Люся знали, что если выбрать сразу много товаров и нажать на
дуканщика как следует, то он всегда сбросит в цене, а если поупрямей быть и
сделать вид, что уходишь, потому что, мол, в другом дукане дешевле
предлагали, скидка и того больше получится, и останется аж на целую бутылку
водки.
Выйдя из дукана, радостный и счастливый, что удачно отоварился, капитан
с первого мгновения не мог разобрать, что же такое стряслось, и почему лежит
в крови водитель "Волги". Он совершенно растерялся и вместо того, чтобы
побежать к Сашке, остолбенел. Патруль чуть не сбил его с ног. Капитан уронил
покупки, нащупывал трясущейся рукой пистолет в кобуре.
"Студенты" бежали быстро. Какая-нибудь минута ещё и скрылись бы они за
углом, а там дальше - парк, и если пересечь его, можно сесть в машину и
спастись от преследования.
Наперерез афганцам появился второй патруль. Парень в полосатой рубашке
и джинсах выстрелил на бегу, промахнулся. Добежавший офицер ударил
"студента" в голову прикладом автомата. Хлипкий афганец отлетел на несколько
метров, ударился спиной о стоявшую на обочине машину. Напарник не
сопротивлялся, он остановился и пытался отдышаться. Офицер со всей силы
заехал ему кулаком в лицо, отчего у парня хрустнул горбатый нос и брызнула
кровь, а сам он полетел на тротуар.
Капитан сидел на корточках около "Волги". Он не знал, как ему быть и
что делать дальше.
глава семнадцатая
ДНЕВНИК
...в Афгане госпиталь, теперь вот в Союзе лечиться...
Бог знает сколько!.. осточертела эта госпитальная канитель!
что ж теперь никогда не встану с больничной койки?..
пора уже в строй!.. вот только пройдёт боль...
Лекарства не помогали, лишь притупляли боль. Соседи по палате, два
лейтенанта, не потерявшие жизнерадостный настрой несмотря на перенесенные
тяжелые ранения, также скептически, как и Шарагин, относившиеся к людям в
белых халатах и длительным курсам лечения, придумали собственное, домашнее
средство от приступов: обвязали голову приятеля мокрым полотенцем и крутили
его, всё равно что тисками зажимали. Помогало слегка, хотя в последний
момент Шарагин пугался, что закрутят полотенце сильней, и треснет черепушка,
как грецкий орех.
Как раз во время этой самодеятельной "процедуры" в палате оказался
майор, которого подселили утром. Он выходил курить.
- Что ж вы, ироды, делаете!
Лейтенанты послушно отпустили полотенце. Шарагин завалился на кровать,
стиснув зубы, терпел.
Майор обхватил его голову жилистыми руками, стал массировать какие-то
точки, и боль, удивительным образом, притупилась.
...старые майоры, как ангелы, всё знают...
Сам Шарагин тоже позднее пытался нажимать на подсказанные точки, когда
становилось нестерпимо больно, однако ничего не выходило. Будто и в самом
деле особым даром лечить обладал майор.
Майор этот, несмотря на явное старшинство - и в звании, и в возрасте, -
легко и быстро был принят в их лейтенантский коллектив. Он прост и открыт
был в общении и сразу всех к себе расположил.
...ему надо было не в командное, а в педагогическое училище
записываться... такой учитель пропал...
Не за отца, скорее за старшего, мудрого брата негласно приняли майора
лейтенантики.
Когда заходили в палате разговоры об Афгане, и каждый вспоминал свои
"истории" - смешные и трагичные, - майор всё больше рассказывал о пустыне, и
о боевых действиях в пустынной местности, что для Шарагина было совершенно
непривычно.
...как так, в Афгане и без гор?..
И остальные, находящиеся на излечении офицерики - один лейтенант в
Баграме служил, второй - в Джелалабаде - не представляли себе этой страны
без горных вершин, чтоб прямо совсем почти плоская, и один песок, и без
главенствующих высоток, без снежных пиков. Странно. Вообразить-то, в
принципе, можно: как движется вдали по пустыне, по афганской степи, колонна
бронемашин или духовский караван на "Тойотах", и как клубится пыль на
горизонте, но воевать в таких условиях, после гор, ещё привычка нужна.
Под вечер за окном палаты начинался базар: слетались со всех
окрестностей на ночевку вороны. Сотни и сотни птиц чистили перья, порхали и
вновь садились на ветки, ссорились. Час, а то и больше продолжался жуткий
галдёж.
Птицы облюбовали тихий безветренный госпитальный дворик. Днём по
дорожкам бродили, отдыхали и курили на выставленных каре скамейках под худой
еловой троицей больные. А после темноты полными хозяевами становились
пернатые.
Птицы галдели перед сном, и просыпались с восходом, как будто армейские
распорядки распространялись и на них.
Вороны копошились на ветках, шумели, как солдатня в казарме,
оставленная без офицерского присмотра, и беспризорность подобная нервировала
некоторых командиров. Хаос длился с полчаса, после чего вороны разлетались
по всему городу: улицам и помойкам.
В палате не любил пернатых только майор. Когда начинался утром вороний
переполох, майор высовывал из под одеяла руку, вытаскивал из тумбочки
электробритву, втыкал в розетку, и, лёжа с закрытыми глазами, долго жужжал
ею, водя по лицу, и в завершении, уже встав с кровати, обливася одеколоном,
отчего палата почти до обеда пахла так, словно третьесортная парикмахерская.
Шарагин считал, что у каждой птицы, безусловно, в пределах города своя
зона ответственности, как у каждого полка, у каждой дивизии.
Когда пернатые друзья утром улетали, на деревьях обязательно оставалась
как минимум одна ворона.
- И пернатые живут по уставу. Дневального оставили, - сказал Шарагин.
Никто из офицеров не разделял его восторга. Откликнулся только майор,
лежавший у стены:
- Ошибаешься, - майор недовольно покосился на окно и резко, будто и в
самом деле речь шла о нерадивом солдате ответил: - Сачкует она или хворая
какая.
- Понаблюдайте за птицами, - не сдавался Шарагин. - У них всё продумано
до мелочей. Мне кажется, даже звания и должности существуют. Посмотрите
внимательней вечером, когда орава на ночлег слетится. У них и генералы свои
есть. Сидят на ветке, ни хера не делают, а суетятся те, что пониже в
званиях.
- ...дай поспать, - проворчал, отворачиваясь к стене, майор.
- Неважно чувствуете?
- Спал плохо.
...интересный человек Геннадий Семенович, мой "ангел-
спаситель" от боли, полночи колобродит, курит, читает, с
медсестрами шушукается, а утром жалуется, что спать ему
не дают... чего это женщины только находят в нём? худой,
плешивый...
Майор не пел песни под гитару, не собирался покорять женские сердца
внешним обликом - никто бы и не позарился на морщинистого, невысокого
мужчину, когда столько молоденьких, ясноглазых, симпатичных офицериков на
излечении. Не рассказывал майор и душещипательные истории, но использовал
приём попроще - гадал на картах. Действовало безотказно. Не все, но почти
все медсестры госпиталя в палату хоть раз да заглядывали, майора спрашивали,
в коридор вызывали.
- Где вы гадать научились, Геннадий Семенович? - полюбопытствовал
Шарагин.
- Как-то само собой пришло.
- Научите как-нибудь? - Шарагин достал из тумбочки колоду.
- Отстань, - рявкнул майор, но рявкнул не сердито, а по-приятельски,