Страница:
Пакистане же, как вам известно, никаких подвижек нет! Выходит, что ваш
орган, который должен наблюдать за выполнением Женевских соглашений, по сути
дела лишь наблюдает за выводом советских частей.
ООНовцы заерзали на стульях. Впервые кто-то набрался решимости вот так
прямолинейно упрекнуть их миссию за плохую работу. И Хельменен, напряжённо
выслушав Вампилова, решил как-то реабилитироваться. Он сказал, что их миссия
имела целый ряд задач, часть из которых была выполнена, хотя, согласился
финн, в принципе, он, генерал Вампилов, в чём-то действительно прав, и если
посмотреть на проблему с этой конкретной точки зрения, то выходит всё именно
так, неутешительно.
- К сожалению, мы не всегда имели достаточно условий для работы, -
развёл руками финн.
"Плохому танцору и яйца мешают", - чуть не вырвалось у Сорокина.
- К тому же, - продолжал Хельменен, - об особой поддержке со стороны
правительства Пакистана не приходится говорить. Однако, все наши наблюдения,
все отчёты мы направляем лично Генеральному секретарю ООН, так что он в
курсе всего происходящего, и знает о всех имеющихся нарушениях соглашений с
пакистанской стороны.
Вампилов для себя давно понял, что подобные встречи с наблюдателями ООН
бессмысленны. Сколько их уже было, сколько обещаний он выслушал, и сколько
раз откровенно по-хамски во время переговоров дремал в кресле напротив
полковник Бо!
Хельменен, в пятый раз за время подобных встреч, повторил, что в задачу
группы ООН входит также наблюдение за процессом возвращения почти пяти
миллионов беженцев.
- Но, как вы понимаете, - объяснил финн, - определенные препятствия не
позволяют беженцам вернуться в Афганистан.
- Какие же? - удивился Вампилов.
- Во-первых, как вы только что говорили, зима. Многим просто некуда
возвращаться. Во-вторых, в отдельных районах страны ещё продолжаются боевые
действия. Да и сами беженцы говорят, что они хотят дождаться стабилизации
политической обстановки в Афганистане.
- Это кто вам такое сказал?
- Что именно? - не понял финн.
- В отношении беженцев? - Вампилов настроен был воинственно.
- Это же очевидно.
- Да нет, господин генерал. Не "винтер", как вы сказали, причина
невозвращения беженцев. А то, что им препятствия строят. Это "политический
винтер"! - Подчиненные Вампилова закивали: "Так-то вот! Генерал армии вам
вставил!"
- У беженцев была возможность вернуться в апреле, и в мае, и в июне, и
в июле, и в августе, и в сентябре, и в октябре, и в ноябре, и в декабре, -
перечислял "папа". - Смотрите, сколько месяцев! И было тепло тогда. И они
пошли было, но дороги им в Пакистане перекрыли.
Как об стенку горох. Слушают, соглашаются, иногда ерепенятся,
защищаются. Бес-по-лез-но!
- Кстати, господин генерал, - Хельменен вернулся к главной теме
встречи, - когда начнётся заключительный этап вывода?
- А вы как лично думаете, господин генерал? - вновь улыбаясь, спросил
Вампилов.
- Сегодня - 5 января, по соглашениям советские войска должны покинуть
Афганистан 15 февраля. На вашем месте, я бы начал вывод 15 или 20 января,
чтобы за неделю, дней десять оставить Кабул. После этого минуете перевал
Саланг, а оттуда до границы - по прямой. И одновременно подтягивать части на
западе - из Шинданда.
- Верно. Однако, погода, к сожалению, не позволяет нам этого сделать.
Саланг завален снегом. Лавины сошли.
Минут десять они обсуждали лавины, какие они бывают, сколько метров
снега выпало, и Вампилов дипломатично заметил, что господин Хельменен хоть и
из Финляндии родом, но настоящих лавин, очевидно, никогда не видал.
"Тридцать лавин сошло, - доложили генералу армии перед встречей. - Движение
встало. Расчищают".
- Километры снега! С гор сходит такая огромная масса! И расчистить
чрезвычайно сложно... Так вот, как мне докладывают, уже три дня нет движения
на перевале. Придётся ждать. Ну, а если мы не уложимся в сроки - к 15
февраля, - то это уже будет на наша вина, а вина "винтера" - заключил
Вампилов и самому стало приятно, что так всё складно сформулировал.
- Да, погода, конечно же, неблагоприятная, - согласился финский
генерал. - Не повезло вам с погодой. Но я не сомневаюсь, что такая армия,
как советская, располагающая достаточным опытом, в распоряжении которой
самая современная техника, сможет самостоятельно решить эту проблему. К тому
же, - Хельменен решил ударить ниже пояса, - господин Горбачев ждет, что вы
выведите войска к назначенной дате...
- Вы правы, - Вампилов не любил, когда его авторитет пытались принизить
и напоминали, что и над ним есть начальники. Хотел того или не хотел
Хельменен, а уколол в больное место. - Но господин Горбачёв не может
командовать погодой.
- Когда же, в таком случае, начнётся вывод войск? - не утерпел финн.
- А вот погода улучшится, - загадочным тоном ответил Вампилов, - выйдет
солнце, продержится хорошая погода месяца два, вот тогда и начнем
выдвигаться отсюда.
Советский генерал явно намекал на что-то, не раскрывая карты. Но что
именно пытался дипломатическим языком сообщить Вампилов, Хельменен не
улавливал.
- Так что у нас, как видите, есть объективные причины задерживать
вывод, - уже как бы между прочим сказал Вампилов, и с удовлетворением
заметил, что наблюдатели ООН напряглись. Даже полковник Бо окончательно
проснулся.
Москва колебалась. Разные люди приводили разные доводы в кремлевских
кабинеты. Были доводы в пользу того, чтобы под любым предлогом оставить
небольшие формирования, тысяч 20-30, на добровольческих началах,
контрактников, для обеспечения безопасности Кабула.
Но военные чувствовали ситуацию лучше кого бы то ни было, и понимали,
что в очередной раз подставят армию, согласившись с таким предложением. И
потому настаивали, что уж если собрались уходить из Афганистана, так делать
это надо в оговоренные в Женеве сроки, независимо от того, выполняют
Пакистан и США соглашения или нет. И никого позади не оставлять, ни одного
солдата, ни одного офицера!
Политики же отдельные, особенно побывавший в Кабуле с визитом Министр
иностранных дел, пребывали под впечатлением от встреч с афганским
руководством, особенно с президентом Наджибуллой, слезно умолявшим не
бросать афганскую революцию на произвол судьбы.
"И один в поле воин!" - переиначил тогда народную мудрость Вампилов.
Хорошо, что переводить не надо было. В гордом одиночестве доказывал он всю
пагубность идеи сформировать для охраны Кабула группировку. И командующий
40-ой армии всячески его поддержал, когда рассказал "папа" о разговоре в
посольстве, и другие генералы согласились - полный бред, авантюра! "Что они
там совсем ..уели что ли?" - возмутился генерал Сорокин...
- Да-да, но это всё равно не поймут, - Хельменен затруднялся с ответом.
Не мог же он, в конце концов, заявить, что миссия ООН соглашается, что,
ввиду непредвиденных погодных условий, советские войска объективно не смогут
завершить вывод из Афганистана к середине февраля. "Соглашения подписаны,
сроки обговорены, о чём же вы, русские, думали раньше? Кто заставлял вас
назначать дату окончания вывода на середину февраля?" - читалось на лице
финна. Что-то подсказывало ему, что это их последний разговор, по крайней
мере уж в Кабуле.
Больше полугода регулярно назначали встречи, сидели друг напротив друг,
хитрили, лукавили, спектакли разыгрывали. Теперь Хельменену стало обидно,
даже неприятно, что Вампилов так откровенно издевается над ним. "Вывод всё
равно начнётся, - убеждал себя финн. - Куда же он денется? Просто нас хотят
поставить в неловкое положение, нос утереть..."
Вампилов же, возможно, и рад бы был завершить сегодняшнюю встречу без
загадочных фраз и намёков, расставить все точки и распрощаться навсегда с
ООНовцами, - так претила ему вся эта возня и недоговорки, но вышестоящие
начальники за его спиной, руководство в Москве директив не выдавали, меж
собой спорили, приходилось изворачиваться.
Подождали, пока наблюдатели уехали, зашли в лифт. У Вампилова никак из
головы не выходил шведский полковник Бо. Почему я его не поставил на место?
Как можно так себя вести на официальных переговорах? Опять чуть не заснул.
Хам. Нечего приезжать на переговоры, если не выспался. Тоже мне офицер! И
никто не сделал ему замечания!
- Вы почему не сделали этому шведу замечание? - Вампилов не добро
покосился на переводчика.
- Мне не положено, товарищ генерал армии.
- Этот швед, кстати, - заметил полковник с рылистой физиономией. Во
время беседы Вампилова с Хельмененом он записывал всё для отчётов, -
командовал батальоном на Кипре в составе войск ООН по поддержанию порядка -
или мира? - запутался он в определениях.
- Хм-м... Батальоном?.. - Вампилов как будто расстроился. Замухрышка,
командир батальона, а позволяет себе такое в присутствии генерала армии,
личного представителя министра обороны! Какое неуважение!
Батальоном Вампилов командовал сорок с лишним лет назад, в звании
капитана, и не изнеженные, избалованные деньгами ООНовцы в подчинении у него
находились, а настоящие гвардейцы, научившиеся фрица бить, бывалые,
выносливые мужики, гусары, все как один, как их командир, бравые ребята.
Среди военных ООН таких и не бывает, там за деньги служат, а не за
веру, подумал Вампилов.
- Все они шпионы, эти ООНовцы, товарищ генерал армии, - подметил
полковник.
С полковником согласились.
Последние денечки жилось спокойно в Кабуле советским журналистам,
работникам посольства, уже редким советникам и специалистам. Армия уйдёт,
неизвестно, что будет дальше. Как сложится судьба у тех, кто остаётся в
Кабуле? Позвала как-то генерала Сорокина журналистская братия на вечеринку,
на виллу рядом с посольством. Теплая компания, много водки, закуски. Ёлка с
Нового года осталась. Елку у афганских солдат выторговали, у голубой мечети
рядом с гостиницей Интерконтиненталь, за три банки сгущёнки. Афганцы сами же
и срубили елочку, и вслед хихикали, а как же, только русский человек за елку
столько сгущёнки отвалить готов, кому она, ёлка в Афганистане нужна?
Омрачил, правда, вечеринку недавний инцидент, да про него старались
помалкивать. И смех и грех. Загуляли как-то с четверга на понедельник
корреспонденты и советники, отправившие в Союз жен, стрельбу устроили в саду
виллы, соседей-афганцев напугали до смерти. Те даже Царандой вызвали,
думали, душманы в Кабул вошли, оцепили квартал, чуть штурмом дело не
закончилось. А под конец попойки один товарищ по дороге в микрорайон, где
жила основная масса советских специалистов, советников и журналистов, в
потёмках, на пустынной кабульской улице, сбил человека. Сбил и сбил, всякое
бывает. Вышел, а человек лежит, не поднимается, зашиб насмерть.
История особой огласки не получила, замяли. И вскоре, вот ирония
судьбы, в посольстве ему же при торжественных обстоятельствах медаль вручили
- специальную медаль, к выводу войск приуроченную, "От благодарного
афганского народа". Всем вручали и ему досталась, на память об
интернациональном долге. Ничего не поделаешь. Не откажешься же, не станешь
послу объяснять, что так, мол, и так, не достоин, грешен, старичок на
совести. "Выпей и забудь", - советовали по-дружески коллеги.
Сорокин прикинул - дел срочных нет, запросто задержится на вечеринке
допоздна, в резиденцию сообщил, где его, в случае чего, найти, телефон
оставил, наказал водителю, пока светло, прямиком в штаб армии ехать, нигде
не останавливаться. Научен был горьким опытом генерал.
Компания собралась разношерстная. Из Москвы недавно прибыл
пропагандистский десант - большая группа журналистов и писателей, вывод
освещать, и кое-кого из этого десанта пригласили. Работавшие в Кабуле
советники и корреспонденты подъехали. Генеральские погоны Сорокина
притягивали всеобщее внимание, и Сорокин, как всегда, млел, когда к нему
подходили поздороваться, или когда подводили кого представить, и протягивали
руку знакомые лишь по телепередачам журналисты, известные литературные
имена, и почтительно произносили: "Здравия желаю, товарищ генерал". Старого
знакомого увидел Сорокин - прозорливого советника, неисправимого циника. Он
скромно стоял с рюмкой водки, слушал, как спорят примелькавшийся за время
войны на советских телеэкранах корреспондент и его газетный коллега.
Советник тоже заметил Сорокина, подмигнул. По телефону говорили, а увидеться
никак не выходило.
- Сдался мне ваш Афганистан! - басил телевизионный корреспондент.
- Вот видишь, как ты рассуждаешь. Не любишь ты эту страну. Ненавидишь.
Вспомни, Цветов почему такие прекрасные репортажи из Японии делал? Потому
что он любил страну, в которой работал. Японский великолепно знал.
- Плевать я хотел!
- Нет, Сережа, без этого никак нельзя.
Сорокин взял со стола стакан, налил водки, бутерброд откусил, собрался
пересечь большую комнату, с советником пообщаться, как возник перед ним
лысоватый, но достаточно молодой ещё, лет тридцати, литератор с глазами
навыкат. Фамилия у всех на устах - Лобанов, из пишущей династии. И статьи и
книжки про армию строчит. Сорокин встречал вездесущего прозаика у "папы",
когда тот интервью брал у генерала армии. Единственный, кто сразу добился
аудиенции. Связи хорошие. Несколько часов просидели они с Вампиловым один на
один, и наградной лист ему сразу после интервью на машинке напечатали - за
командировки в Афганистан к Красной Звезде представили. По разным частям
поездил литератор, ворох информации собрал, на несколько книг хватит.
Сперва, по горячим следам, пару очерков напечатал. Его всегда читали
взахлёб, любили в народе. Легко, слезливо и восторженно писал, и всякий раз
находил новый поворот, открывал новые темы, а там и за большую книгу впору
садиться. Афганская тема на ближайший год будет наиболее выигрышная.
Одним из первых про спецназ написал. Как ходил с группой в засаду
поведал в длинном очерке, хотя, как выяснил Сорокин, всё специально для него
подстроили. Не станут же подвергать опасности известного журналиста, кто ж
на себя такую ответственность возьмёт? Что случись, у него отец в Москве
важная птица, ко многим на Старой площади в кабинеты вхож, растопчет,
устроит такое разбирательство и в такую дыру сошлют потом виновных,
пожалеешь, что и родился на свет. Центральное телевидение и то близко к
настоящему бою не пускают. На полигоне, если уж очень бывало им приспичит,
пару "тойот" подбитых поджигали, выводили разведроту, несколько человек в
духовской одежде ложились, изображая убитых духов, и запросто, красочно
имитировали разгром банды или каравана.
Выдали тогда товарищу известному корреспонденту обмундирование,
подержали на казарменном положении день-другой. На зарядку, на марш-бросок
по полной выкладке отправили, солдатскими харчами покормили, - в армии-то он
ведь не служил, ему всё в диковинку. Романтика! Автомат вручили, патроны,
поводили по безопасному району, постращали в предрассветные часы якобы
надвигающимся караваном, да и привели обратно целого и невредимого. Боя не
было, а на боевые сходил. Никого не убили, да и сами живы. Зато солдат и
командира узнал хорошо, вроде бы в деле даже посмотрел, расспросил, пиши -
не хочу. И написал. И гордились солдаты, что имена их не позабыл военкорр.
Разговаривал Сорокин с Лобановым весьма учтиво. И в главном они сошлись
- нельзя сейчас ничего говорить. Пусть потом заявляют, что не надо было
войска вводить. Но только не сейчас. До тех пор, пока последний советский
солдат не покинет Афганистан, ни слова плохого об этой войне, ни в печати,
ни по телевидению не должно проскользнуть. Чокнулись, выпили.
- Только позитив! - подчеркнул Сорокин. - Армия держится на вере.
Нельзя эту веру у наших мальчишек отнимать!
- Настырный, пробивной, - посетовал на Лобанова журналист, который
совершил ночной наезд на афганца, и подлил всем стоящим рядом водки. - Связи
хорошие. Впрочем, и пишет неплохо. Везде лезет, везде хочет первым быть.
- Разве это плохо? - резонно заметил Виктор Константинович.
- Нет, наверное.
- Ему объясняют, что в Кандагар нельзя, - присоединился отстраненный
блеском генеральских погон, и потерявший сразу интерес у журналистов
полковник с прилизанными волосами, - а он упёрся, просится, чтоб свозили.
- Мы ему полчаса доказывали, - вступил в разговор подполковник, третий
военный человек на вечеринке, по крайне мере в форме, - что в Кандагаре
наших частей не осталось. Я говорю: "Кто ж вас охранять станет? Афганцы? Да
они за милую душу вас духам сдадут".
- Амбициозный, - подметил советник, - новое поколение, что вы хотите?
- Ты не знаешь, среди журналистов и писателей не было героев Советского
Союза? - спросил полковник.
- Думаю, скоро будет, - и оба грохнули со смеху.
- Прошу прощения, - советник направился к освободившемуся от прозаика
генералу.
- Помнишь, как хорошо было в академии? - и полковник и подполковник,
прислонившись спинами к стене, предались сладким воспоминаниям.
- Академия, как говорил у нас один генерал, - это большой поезд. Сел и
поехал. Он тебя довёзет куда надо. Главное - не высовываться из вагона, и не
прыгать на полном ходу.
- Как же вообще хорошо было в застойные времена! - причмокнул губами
полковник. - Всё было ясно и просто. А теперь какой-то плюрализм появился,
демократию расширяют, про гласность твердят. Зачем это в армии? Получил
приказ - выполняй. Бардак. Так и от армии ничего не останется.
- И от страны, - подметил подполковник. - Кстати, я тебе советую
съездить на "парванеску".
- На барахолку? Там, говорят, опасно.
- Возьми пистолет. Барахолка не барахолка, но я такие жене туфли нашёл!
За копейки.
- Ношенные? - поморщился полковник.
- Чуть-чуть. Не заметно совсем. Почти новые. Зато написано
"Ма-дын-Ю-эС-эЙ". Жена обрадуется.
- Виктор Константинович, - пожал протянутую руку Сорокин, - рад вас,
наконец, видеть. Как всё прошло? Нормально?
- Благодарю, Алексей Глебович, прекрасно.
Налили по рюмочке.
- Ваше здоровье!
- Ваше!
Из каких соображений попросил его тогда, в их предпоследнюю встречу,
советник полетать по заставам, Сорокин догадывался, но решил не спрашивать.
Незачем в чужие дела влезать. Надо так надо. Пусть и из чужого ведомства, но
помочь стоит. Связался Сорокин с командующим авиации, попросил дать команду
на аэродром, встретить, как положено, организовать необходимую работу.
Накануне и весь нынешний день Виктор Константинович на вертолётах посещал
подготовленные к передаче афганцам заставы на подступах к Кабулу.
Среди камней и отвесных скал, над пропастями свили гнезда советские
военные, наладили быт. Дул ледяной пронизывающий ветер, но Виктор
Константинович согревался коньячком из фляжки. Ночью свирепствовал мороз, до
минус пятнадцати опускался столбик, прямо как в России. Пока разгружали
продовольствие, сливали в большой чёрный резиновый контейнер воду, Виктор
Константинович знакомился с условиями службы на заставе. "Целый год сидят
безвылазно, а то и больше - поражался он выносливости солдат. - Неужели
человек не сходит с ума? Перед тобой весь Кабул, как на ладони, две тысячи
метров над уровнем моря, а спуститься вниз нельзя... Что здесь делать? С ума
сойти можно!"
Солдатики соорудили спортивный городок - поставили перекладину,
повесили вместо "груши" мешок и вымещали на нём всю накопившуюся злобу,
нетерпение, качались самодельной штангой, утром, и днём, и вечером;
солдатики исправно ходили в наряды, мылись в примитивной бане раз неделю,
если была вода, мастерили из артиллерийских ящиков столы, стулья,
кресло-качалку, обтягивали казарму парашютным шёлком, ловили насекомых,
играли с гладкошерстным чёрным псом непонятной породы.
С одной заставы захватили в Кабул захворавшего бойца. Заставу ту на
таком пятачке выстроили, что и посадить машину не каждый сумеет. Борттехнику
пришлось открыть дверь, лечь на палубу салона и подавать командиру экипажа
знаки.
- Везёт же, - позавидовал один боец. - Мне вторую вертушку ничего не
было. А этому каждый раз письма привозят, а теперь в госпитале отдыхать
будет. Там хавка классная.
Кто-то из солдат постучал ему по голове:
- На-шёл чему завидовать! У него ж желтуха.
По вискам больного солдатика струйками стекал пот. Он весь полет сидел
в вертолёте на полу.
"Для него война закончилась, - порадовался Виктор Константинович. -
Хорошо, что у Гали девчонка. В армии не служить... А внучку моему не
избежать этой участи. Будут ли ещё войны, когда он подрастет? Наверное,
будут. Никуда не денешься".
Госпиталь... Увлекся, как мальчишка, привязался к веснушчатой, скромной
медсестре. Ай, да Виктор Константинович, ай, да дедушка! Казалось, что
такого? Ни к чему не обязывающий, классический, скоротечный госпитальный
военно-полевой романчик. Так нет. Пришла любовь. Поздняя, последняя. Схожая
со вторым дыханием при беге на длинные дистанции. Судьба... Как только сняли
с ноги гипс, он повез её в город, по дуканам. Так трогательно было наблюдать
за ней! Она ничего не покупала, только ходила смотрела, цены узнавала. Он
запоминал, на что Галя обращает внимание, отметил, что вкус у неё хороший. А
стоило ему отвлечься, как к Гале подошёл патруль, точно почуяли, что она в
городе на птичьих правах, что никакого у неё разрешения на посещение дуканов
нет. Он тут же решительно обнял её, словно спасал от хулиганов, показал своё
удостоверение советника, и ещё... назвал женой, чтобы вконец отвязались два
солдатика и старший лейтенант. Старлей, естественно, не поверил, но
промолчал, отпустил перепуганную девушку. А ещё он учил её стрелять из
пистолета. И у Галки неплохо получалось. Стоило ей первый раз разнести
выстрелом бутылку, как она вскрикнула и, выронив пистолет, захлопала от
радости в ладоши.
Полтора года длилось их счастье в Кабуле. Он похлопотал, устроил Галю с
Аленкой в Москве, хорошую работу нашёл. Семейная жизнь у Виктора
Константиновича давно разладилась. Пока детей не поставили на ноги, ничего
не предпринимали. Теперь же шло к тому, чтобы разводиться. Но тут у жены
обнаружили рак. Разве оставишь её в таком положении? За неделю до отъезда в
Кабул Галя сказала: "Никакого развода. Ты должен быть сейчас с ней. Ты ей
больше нужен..."
Виктор Константинович сощурился, закрылся рукой от слепящего январского
солнца, которое уже опустилось к горам. Лучи скользили и отражались от
тонкого покрова снега. Людские тени растягивались на несколько метров. Из
вертушки выпрыгнул несчастный, с поникшим взглядом десантник.
- Давно тебя на скалу посадили? - спросил советник.
- Пять месяцев назад, - солдат озирался по сторонам, будто матрос,
ступивший на землю после дальнего плавания.
- И ни разу не спускался?
- Нет.
- А до этого где служил?
- На юге.
- И где же лучше?
- В Кабуле.
- Спокойней? Меньше обстрелов? - догадался Виктор Константинович.
- Нет, кормят лучше. Мы там кроме квашеной капусты по полгода ничего не
ели.
Точно такой же горемыка-солдат стоял на КПП 103-й дивизии, когда
советник заезжал туда для встречи с командующим. Сунув в окно машины голову,
сирый и продрогший гвардеец поплелся открывать ворота части, но прежде
пытался натянуть на обмёрзшие пальцы старые перчатки, и Виктор
Константинович слышал, как гвардеец ругался вслух:
- Будь прокляты империалисты, из-за которых я тут мучаюсь!..
- Проиграли мы здесь, Алексей Глебович, проиграли, - советник захмелел,
впал в философское настроение, с печалью в голосе рассуждал: - Любая армия
бессильна против партизанской войны. Они везде, всюду. К тому же, им
американцы помогают. Тупик. Я вам тогда ещё говорил, елки-палки, уже
несколько лет прошло, ничего у нас путного в Афгане не выйдет. И армия,
извиняюсь конечно, не принимайте на свой счёт, армия деградирует.
Зачем пересказывать свои наблюдения Сорокину? Всё это знает генерал,
всё видит, не слепой, другое дело, что не придает значения, о другом думает.
Армию давно кастрировали, предали, забыли, армия разваливается. Не 40-я,
сороковая ещё на что-то способна, армия в целом, вооруженные силы. Сороковая
не задавалась вопросами: проиграла она войну в Афганистане, не проиграла,
армия состояла из отдельных людей, из частных судеб, проблем, желаний. Взять
хотя бы того мордастого пузатого полковника, что видел утром в дивизии
Виктор Константинович. "Осторожней!" - орал полковник на солдата. - "Ну
смотри - он же так не пройдёт!" Солдат затаскивал в модуль японский
телевизор. С трудом обхватив большую коробку, он надеялся протиснуться в
узкий проем, полковник же вытягивал из кармана пригоршни семечек, грыз их и
сплевывал шелуху: - Привыкли всё делать по-крестьянски, разгильдяи..." Если
рушится армия, вооруженные силы, скоро и страна затрещит по швам, уже
трещит, с Нагорного Карабаха началось, в Прибалтике что-то будет, не за
горами сложные времена. Доигрались с перестройками...
Лобанов не знал, что за человек Виктор Константинович, что делает в
Кабуле, из какого ведомства. Да и не боялся он никого, у самого дядя на
Лубянке работал. Однако, неуважительные высказывания в адрес Советской Армии
его покоробили, услышал через всю комнату, подобрался ближе, убедился, что
поливают грязью "непобедимую и легендарную". Не стерпел, заклеймил позором
рассуждавшего с печалью в голосе о поражении в Афгане подвыпившего Виктора
Константиновича, чуть ли ни в измене Родине обвинил. С пеной на губах
орган, который должен наблюдать за выполнением Женевских соглашений, по сути
дела лишь наблюдает за выводом советских частей.
ООНовцы заерзали на стульях. Впервые кто-то набрался решимости вот так
прямолинейно упрекнуть их миссию за плохую работу. И Хельменен, напряжённо
выслушав Вампилова, решил как-то реабилитироваться. Он сказал, что их миссия
имела целый ряд задач, часть из которых была выполнена, хотя, согласился
финн, в принципе, он, генерал Вампилов, в чём-то действительно прав, и если
посмотреть на проблему с этой конкретной точки зрения, то выходит всё именно
так, неутешительно.
- К сожалению, мы не всегда имели достаточно условий для работы, -
развёл руками финн.
"Плохому танцору и яйца мешают", - чуть не вырвалось у Сорокина.
- К тому же, - продолжал Хельменен, - об особой поддержке со стороны
правительства Пакистана не приходится говорить. Однако, все наши наблюдения,
все отчёты мы направляем лично Генеральному секретарю ООН, так что он в
курсе всего происходящего, и знает о всех имеющихся нарушениях соглашений с
пакистанской стороны.
Вампилов для себя давно понял, что подобные встречи с наблюдателями ООН
бессмысленны. Сколько их уже было, сколько обещаний он выслушал, и сколько
раз откровенно по-хамски во время переговоров дремал в кресле напротив
полковник Бо!
Хельменен, в пятый раз за время подобных встреч, повторил, что в задачу
группы ООН входит также наблюдение за процессом возвращения почти пяти
миллионов беженцев.
- Но, как вы понимаете, - объяснил финн, - определенные препятствия не
позволяют беженцам вернуться в Афганистан.
- Какие же? - удивился Вампилов.
- Во-первых, как вы только что говорили, зима. Многим просто некуда
возвращаться. Во-вторых, в отдельных районах страны ещё продолжаются боевые
действия. Да и сами беженцы говорят, что они хотят дождаться стабилизации
политической обстановки в Афганистане.
- Это кто вам такое сказал?
- Что именно? - не понял финн.
- В отношении беженцев? - Вампилов настроен был воинственно.
- Это же очевидно.
- Да нет, господин генерал. Не "винтер", как вы сказали, причина
невозвращения беженцев. А то, что им препятствия строят. Это "политический
винтер"! - Подчиненные Вампилова закивали: "Так-то вот! Генерал армии вам
вставил!"
- У беженцев была возможность вернуться в апреле, и в мае, и в июне, и
в июле, и в августе, и в сентябре, и в октябре, и в ноябре, и в декабре, -
перечислял "папа". - Смотрите, сколько месяцев! И было тепло тогда. И они
пошли было, но дороги им в Пакистане перекрыли.
Как об стенку горох. Слушают, соглашаются, иногда ерепенятся,
защищаются. Бес-по-лез-но!
- Кстати, господин генерал, - Хельменен вернулся к главной теме
встречи, - когда начнётся заключительный этап вывода?
- А вы как лично думаете, господин генерал? - вновь улыбаясь, спросил
Вампилов.
- Сегодня - 5 января, по соглашениям советские войска должны покинуть
Афганистан 15 февраля. На вашем месте, я бы начал вывод 15 или 20 января,
чтобы за неделю, дней десять оставить Кабул. После этого минуете перевал
Саланг, а оттуда до границы - по прямой. И одновременно подтягивать части на
западе - из Шинданда.
- Верно. Однако, погода, к сожалению, не позволяет нам этого сделать.
Саланг завален снегом. Лавины сошли.
Минут десять они обсуждали лавины, какие они бывают, сколько метров
снега выпало, и Вампилов дипломатично заметил, что господин Хельменен хоть и
из Финляндии родом, но настоящих лавин, очевидно, никогда не видал.
"Тридцать лавин сошло, - доложили генералу армии перед встречей. - Движение
встало. Расчищают".
- Километры снега! С гор сходит такая огромная масса! И расчистить
чрезвычайно сложно... Так вот, как мне докладывают, уже три дня нет движения
на перевале. Придётся ждать. Ну, а если мы не уложимся в сроки - к 15
февраля, - то это уже будет на наша вина, а вина "винтера" - заключил
Вампилов и самому стало приятно, что так всё складно сформулировал.
- Да, погода, конечно же, неблагоприятная, - согласился финский
генерал. - Не повезло вам с погодой. Но я не сомневаюсь, что такая армия,
как советская, располагающая достаточным опытом, в распоряжении которой
самая современная техника, сможет самостоятельно решить эту проблему. К тому
же, - Хельменен решил ударить ниже пояса, - господин Горбачев ждет, что вы
выведите войска к назначенной дате...
- Вы правы, - Вампилов не любил, когда его авторитет пытались принизить
и напоминали, что и над ним есть начальники. Хотел того или не хотел
Хельменен, а уколол в больное место. - Но господин Горбачёв не может
командовать погодой.
- Когда же, в таком случае, начнётся вывод войск? - не утерпел финн.
- А вот погода улучшится, - загадочным тоном ответил Вампилов, - выйдет
солнце, продержится хорошая погода месяца два, вот тогда и начнем
выдвигаться отсюда.
Советский генерал явно намекал на что-то, не раскрывая карты. Но что
именно пытался дипломатическим языком сообщить Вампилов, Хельменен не
улавливал.
- Так что у нас, как видите, есть объективные причины задерживать
вывод, - уже как бы между прочим сказал Вампилов, и с удовлетворением
заметил, что наблюдатели ООН напряглись. Даже полковник Бо окончательно
проснулся.
Москва колебалась. Разные люди приводили разные доводы в кремлевских
кабинеты. Были доводы в пользу того, чтобы под любым предлогом оставить
небольшие формирования, тысяч 20-30, на добровольческих началах,
контрактников, для обеспечения безопасности Кабула.
Но военные чувствовали ситуацию лучше кого бы то ни было, и понимали,
что в очередной раз подставят армию, согласившись с таким предложением. И
потому настаивали, что уж если собрались уходить из Афганистана, так делать
это надо в оговоренные в Женеве сроки, независимо от того, выполняют
Пакистан и США соглашения или нет. И никого позади не оставлять, ни одного
солдата, ни одного офицера!
Политики же отдельные, особенно побывавший в Кабуле с визитом Министр
иностранных дел, пребывали под впечатлением от встреч с афганским
руководством, особенно с президентом Наджибуллой, слезно умолявшим не
бросать афганскую революцию на произвол судьбы.
"И один в поле воин!" - переиначил тогда народную мудрость Вампилов.
Хорошо, что переводить не надо было. В гордом одиночестве доказывал он всю
пагубность идеи сформировать для охраны Кабула группировку. И командующий
40-ой армии всячески его поддержал, когда рассказал "папа" о разговоре в
посольстве, и другие генералы согласились - полный бред, авантюра! "Что они
там совсем ..уели что ли?" - возмутился генерал Сорокин...
- Да-да, но это всё равно не поймут, - Хельменен затруднялся с ответом.
Не мог же он, в конце концов, заявить, что миссия ООН соглашается, что,
ввиду непредвиденных погодных условий, советские войска объективно не смогут
завершить вывод из Афганистана к середине февраля. "Соглашения подписаны,
сроки обговорены, о чём же вы, русские, думали раньше? Кто заставлял вас
назначать дату окончания вывода на середину февраля?" - читалось на лице
финна. Что-то подсказывало ему, что это их последний разговор, по крайней
мере уж в Кабуле.
Больше полугода регулярно назначали встречи, сидели друг напротив друг,
хитрили, лукавили, спектакли разыгрывали. Теперь Хельменену стало обидно,
даже неприятно, что Вампилов так откровенно издевается над ним. "Вывод всё
равно начнётся, - убеждал себя финн. - Куда же он денется? Просто нас хотят
поставить в неловкое положение, нос утереть..."
Вампилов же, возможно, и рад бы был завершить сегодняшнюю встречу без
загадочных фраз и намёков, расставить все точки и распрощаться навсегда с
ООНовцами, - так претила ему вся эта возня и недоговорки, но вышестоящие
начальники за его спиной, руководство в Москве директив не выдавали, меж
собой спорили, приходилось изворачиваться.
Подождали, пока наблюдатели уехали, зашли в лифт. У Вампилова никак из
головы не выходил шведский полковник Бо. Почему я его не поставил на место?
Как можно так себя вести на официальных переговорах? Опять чуть не заснул.
Хам. Нечего приезжать на переговоры, если не выспался. Тоже мне офицер! И
никто не сделал ему замечания!
- Вы почему не сделали этому шведу замечание? - Вампилов не добро
покосился на переводчика.
- Мне не положено, товарищ генерал армии.
- Этот швед, кстати, - заметил полковник с рылистой физиономией. Во
время беседы Вампилова с Хельмененом он записывал всё для отчётов, -
командовал батальоном на Кипре в составе войск ООН по поддержанию порядка -
или мира? - запутался он в определениях.
- Хм-м... Батальоном?.. - Вампилов как будто расстроился. Замухрышка,
командир батальона, а позволяет себе такое в присутствии генерала армии,
личного представителя министра обороны! Какое неуважение!
Батальоном Вампилов командовал сорок с лишним лет назад, в звании
капитана, и не изнеженные, избалованные деньгами ООНовцы в подчинении у него
находились, а настоящие гвардейцы, научившиеся фрица бить, бывалые,
выносливые мужики, гусары, все как один, как их командир, бравые ребята.
Среди военных ООН таких и не бывает, там за деньги служат, а не за
веру, подумал Вампилов.
- Все они шпионы, эти ООНовцы, товарищ генерал армии, - подметил
полковник.
С полковником согласились.
Последние денечки жилось спокойно в Кабуле советским журналистам,
работникам посольства, уже редким советникам и специалистам. Армия уйдёт,
неизвестно, что будет дальше. Как сложится судьба у тех, кто остаётся в
Кабуле? Позвала как-то генерала Сорокина журналистская братия на вечеринку,
на виллу рядом с посольством. Теплая компания, много водки, закуски. Ёлка с
Нового года осталась. Елку у афганских солдат выторговали, у голубой мечети
рядом с гостиницей Интерконтиненталь, за три банки сгущёнки. Афганцы сами же
и срубили елочку, и вслед хихикали, а как же, только русский человек за елку
столько сгущёнки отвалить готов, кому она, ёлка в Афганистане нужна?
Омрачил, правда, вечеринку недавний инцидент, да про него старались
помалкивать. И смех и грех. Загуляли как-то с четверга на понедельник
корреспонденты и советники, отправившие в Союз жен, стрельбу устроили в саду
виллы, соседей-афганцев напугали до смерти. Те даже Царандой вызвали,
думали, душманы в Кабул вошли, оцепили квартал, чуть штурмом дело не
закончилось. А под конец попойки один товарищ по дороге в микрорайон, где
жила основная масса советских специалистов, советников и журналистов, в
потёмках, на пустынной кабульской улице, сбил человека. Сбил и сбил, всякое
бывает. Вышел, а человек лежит, не поднимается, зашиб насмерть.
История особой огласки не получила, замяли. И вскоре, вот ирония
судьбы, в посольстве ему же при торжественных обстоятельствах медаль вручили
- специальную медаль, к выводу войск приуроченную, "От благодарного
афганского народа". Всем вручали и ему досталась, на память об
интернациональном долге. Ничего не поделаешь. Не откажешься же, не станешь
послу объяснять, что так, мол, и так, не достоин, грешен, старичок на
совести. "Выпей и забудь", - советовали по-дружески коллеги.
Сорокин прикинул - дел срочных нет, запросто задержится на вечеринке
допоздна, в резиденцию сообщил, где его, в случае чего, найти, телефон
оставил, наказал водителю, пока светло, прямиком в штаб армии ехать, нигде
не останавливаться. Научен был горьким опытом генерал.
Компания собралась разношерстная. Из Москвы недавно прибыл
пропагандистский десант - большая группа журналистов и писателей, вывод
освещать, и кое-кого из этого десанта пригласили. Работавшие в Кабуле
советники и корреспонденты подъехали. Генеральские погоны Сорокина
притягивали всеобщее внимание, и Сорокин, как всегда, млел, когда к нему
подходили поздороваться, или когда подводили кого представить, и протягивали
руку знакомые лишь по телепередачам журналисты, известные литературные
имена, и почтительно произносили: "Здравия желаю, товарищ генерал". Старого
знакомого увидел Сорокин - прозорливого советника, неисправимого циника. Он
скромно стоял с рюмкой водки, слушал, как спорят примелькавшийся за время
войны на советских телеэкранах корреспондент и его газетный коллега.
Советник тоже заметил Сорокина, подмигнул. По телефону говорили, а увидеться
никак не выходило.
- Сдался мне ваш Афганистан! - басил телевизионный корреспондент.
- Вот видишь, как ты рассуждаешь. Не любишь ты эту страну. Ненавидишь.
Вспомни, Цветов почему такие прекрасные репортажи из Японии делал? Потому
что он любил страну, в которой работал. Японский великолепно знал.
- Плевать я хотел!
- Нет, Сережа, без этого никак нельзя.
Сорокин взял со стола стакан, налил водки, бутерброд откусил, собрался
пересечь большую комнату, с советником пообщаться, как возник перед ним
лысоватый, но достаточно молодой ещё, лет тридцати, литератор с глазами
навыкат. Фамилия у всех на устах - Лобанов, из пишущей династии. И статьи и
книжки про армию строчит. Сорокин встречал вездесущего прозаика у "папы",
когда тот интервью брал у генерала армии. Единственный, кто сразу добился
аудиенции. Связи хорошие. Несколько часов просидели они с Вампиловым один на
один, и наградной лист ему сразу после интервью на машинке напечатали - за
командировки в Афганистан к Красной Звезде представили. По разным частям
поездил литератор, ворох информации собрал, на несколько книг хватит.
Сперва, по горячим следам, пару очерков напечатал. Его всегда читали
взахлёб, любили в народе. Легко, слезливо и восторженно писал, и всякий раз
находил новый поворот, открывал новые темы, а там и за большую книгу впору
садиться. Афганская тема на ближайший год будет наиболее выигрышная.
Одним из первых про спецназ написал. Как ходил с группой в засаду
поведал в длинном очерке, хотя, как выяснил Сорокин, всё специально для него
подстроили. Не станут же подвергать опасности известного журналиста, кто ж
на себя такую ответственность возьмёт? Что случись, у него отец в Москве
важная птица, ко многим на Старой площади в кабинеты вхож, растопчет,
устроит такое разбирательство и в такую дыру сошлют потом виновных,
пожалеешь, что и родился на свет. Центральное телевидение и то близко к
настоящему бою не пускают. На полигоне, если уж очень бывало им приспичит,
пару "тойот" подбитых поджигали, выводили разведроту, несколько человек в
духовской одежде ложились, изображая убитых духов, и запросто, красочно
имитировали разгром банды или каравана.
Выдали тогда товарищу известному корреспонденту обмундирование,
подержали на казарменном положении день-другой. На зарядку, на марш-бросок
по полной выкладке отправили, солдатскими харчами покормили, - в армии-то он
ведь не служил, ему всё в диковинку. Романтика! Автомат вручили, патроны,
поводили по безопасному району, постращали в предрассветные часы якобы
надвигающимся караваном, да и привели обратно целого и невредимого. Боя не
было, а на боевые сходил. Никого не убили, да и сами живы. Зато солдат и
командира узнал хорошо, вроде бы в деле даже посмотрел, расспросил, пиши -
не хочу. И написал. И гордились солдаты, что имена их не позабыл военкорр.
Разговаривал Сорокин с Лобановым весьма учтиво. И в главном они сошлись
- нельзя сейчас ничего говорить. Пусть потом заявляют, что не надо было
войска вводить. Но только не сейчас. До тех пор, пока последний советский
солдат не покинет Афганистан, ни слова плохого об этой войне, ни в печати,
ни по телевидению не должно проскользнуть. Чокнулись, выпили.
- Только позитив! - подчеркнул Сорокин. - Армия держится на вере.
Нельзя эту веру у наших мальчишек отнимать!
- Настырный, пробивной, - посетовал на Лобанова журналист, который
совершил ночной наезд на афганца, и подлил всем стоящим рядом водки. - Связи
хорошие. Впрочем, и пишет неплохо. Везде лезет, везде хочет первым быть.
- Разве это плохо? - резонно заметил Виктор Константинович.
- Нет, наверное.
- Ему объясняют, что в Кандагар нельзя, - присоединился отстраненный
блеском генеральских погон, и потерявший сразу интерес у журналистов
полковник с прилизанными волосами, - а он упёрся, просится, чтоб свозили.
- Мы ему полчаса доказывали, - вступил в разговор подполковник, третий
военный человек на вечеринке, по крайне мере в форме, - что в Кандагаре
наших частей не осталось. Я говорю: "Кто ж вас охранять станет? Афганцы? Да
они за милую душу вас духам сдадут".
- Амбициозный, - подметил советник, - новое поколение, что вы хотите?
- Ты не знаешь, среди журналистов и писателей не было героев Советского
Союза? - спросил полковник.
- Думаю, скоро будет, - и оба грохнули со смеху.
- Прошу прощения, - советник направился к освободившемуся от прозаика
генералу.
- Помнишь, как хорошо было в академии? - и полковник и подполковник,
прислонившись спинами к стене, предались сладким воспоминаниям.
- Академия, как говорил у нас один генерал, - это большой поезд. Сел и
поехал. Он тебя довёзет куда надо. Главное - не высовываться из вагона, и не
прыгать на полном ходу.
- Как же вообще хорошо было в застойные времена! - причмокнул губами
полковник. - Всё было ясно и просто. А теперь какой-то плюрализм появился,
демократию расширяют, про гласность твердят. Зачем это в армии? Получил
приказ - выполняй. Бардак. Так и от армии ничего не останется.
- И от страны, - подметил подполковник. - Кстати, я тебе советую
съездить на "парванеску".
- На барахолку? Там, говорят, опасно.
- Возьми пистолет. Барахолка не барахолка, но я такие жене туфли нашёл!
За копейки.
- Ношенные? - поморщился полковник.
- Чуть-чуть. Не заметно совсем. Почти новые. Зато написано
"Ма-дын-Ю-эС-эЙ". Жена обрадуется.
- Виктор Константинович, - пожал протянутую руку Сорокин, - рад вас,
наконец, видеть. Как всё прошло? Нормально?
- Благодарю, Алексей Глебович, прекрасно.
Налили по рюмочке.
- Ваше здоровье!
- Ваше!
Из каких соображений попросил его тогда, в их предпоследнюю встречу,
советник полетать по заставам, Сорокин догадывался, но решил не спрашивать.
Незачем в чужие дела влезать. Надо так надо. Пусть и из чужого ведомства, но
помочь стоит. Связался Сорокин с командующим авиации, попросил дать команду
на аэродром, встретить, как положено, организовать необходимую работу.
Накануне и весь нынешний день Виктор Константинович на вертолётах посещал
подготовленные к передаче афганцам заставы на подступах к Кабулу.
Среди камней и отвесных скал, над пропастями свили гнезда советские
военные, наладили быт. Дул ледяной пронизывающий ветер, но Виктор
Константинович согревался коньячком из фляжки. Ночью свирепствовал мороз, до
минус пятнадцати опускался столбик, прямо как в России. Пока разгружали
продовольствие, сливали в большой чёрный резиновый контейнер воду, Виктор
Константинович знакомился с условиями службы на заставе. "Целый год сидят
безвылазно, а то и больше - поражался он выносливости солдат. - Неужели
человек не сходит с ума? Перед тобой весь Кабул, как на ладони, две тысячи
метров над уровнем моря, а спуститься вниз нельзя... Что здесь делать? С ума
сойти можно!"
Солдатики соорудили спортивный городок - поставили перекладину,
повесили вместо "груши" мешок и вымещали на нём всю накопившуюся злобу,
нетерпение, качались самодельной штангой, утром, и днём, и вечером;
солдатики исправно ходили в наряды, мылись в примитивной бане раз неделю,
если была вода, мастерили из артиллерийских ящиков столы, стулья,
кресло-качалку, обтягивали казарму парашютным шёлком, ловили насекомых,
играли с гладкошерстным чёрным псом непонятной породы.
С одной заставы захватили в Кабул захворавшего бойца. Заставу ту на
таком пятачке выстроили, что и посадить машину не каждый сумеет. Борттехнику
пришлось открыть дверь, лечь на палубу салона и подавать командиру экипажа
знаки.
- Везёт же, - позавидовал один боец. - Мне вторую вертушку ничего не
было. А этому каждый раз письма привозят, а теперь в госпитале отдыхать
будет. Там хавка классная.
Кто-то из солдат постучал ему по голове:
- На-шёл чему завидовать! У него ж желтуха.
По вискам больного солдатика струйками стекал пот. Он весь полет сидел
в вертолёте на полу.
"Для него война закончилась, - порадовался Виктор Константинович. -
Хорошо, что у Гали девчонка. В армии не служить... А внучку моему не
избежать этой участи. Будут ли ещё войны, когда он подрастет? Наверное,
будут. Никуда не денешься".
Госпиталь... Увлекся, как мальчишка, привязался к веснушчатой, скромной
медсестре. Ай, да Виктор Константинович, ай, да дедушка! Казалось, что
такого? Ни к чему не обязывающий, классический, скоротечный госпитальный
военно-полевой романчик. Так нет. Пришла любовь. Поздняя, последняя. Схожая
со вторым дыханием при беге на длинные дистанции. Судьба... Как только сняли
с ноги гипс, он повез её в город, по дуканам. Так трогательно было наблюдать
за ней! Она ничего не покупала, только ходила смотрела, цены узнавала. Он
запоминал, на что Галя обращает внимание, отметил, что вкус у неё хороший. А
стоило ему отвлечься, как к Гале подошёл патруль, точно почуяли, что она в
городе на птичьих правах, что никакого у неё разрешения на посещение дуканов
нет. Он тут же решительно обнял её, словно спасал от хулиганов, показал своё
удостоверение советника, и ещё... назвал женой, чтобы вконец отвязались два
солдатика и старший лейтенант. Старлей, естественно, не поверил, но
промолчал, отпустил перепуганную девушку. А ещё он учил её стрелять из
пистолета. И у Галки неплохо получалось. Стоило ей первый раз разнести
выстрелом бутылку, как она вскрикнула и, выронив пистолет, захлопала от
радости в ладоши.
Полтора года длилось их счастье в Кабуле. Он похлопотал, устроил Галю с
Аленкой в Москве, хорошую работу нашёл. Семейная жизнь у Виктора
Константиновича давно разладилась. Пока детей не поставили на ноги, ничего
не предпринимали. Теперь же шло к тому, чтобы разводиться. Но тут у жены
обнаружили рак. Разве оставишь её в таком положении? За неделю до отъезда в
Кабул Галя сказала: "Никакого развода. Ты должен быть сейчас с ней. Ты ей
больше нужен..."
Виктор Константинович сощурился, закрылся рукой от слепящего январского
солнца, которое уже опустилось к горам. Лучи скользили и отражались от
тонкого покрова снега. Людские тени растягивались на несколько метров. Из
вертушки выпрыгнул несчастный, с поникшим взглядом десантник.
- Давно тебя на скалу посадили? - спросил советник.
- Пять месяцев назад, - солдат озирался по сторонам, будто матрос,
ступивший на землю после дальнего плавания.
- И ни разу не спускался?
- Нет.
- А до этого где служил?
- На юге.
- И где же лучше?
- В Кабуле.
- Спокойней? Меньше обстрелов? - догадался Виктор Константинович.
- Нет, кормят лучше. Мы там кроме квашеной капусты по полгода ничего не
ели.
Точно такой же горемыка-солдат стоял на КПП 103-й дивизии, когда
советник заезжал туда для встречи с командующим. Сунув в окно машины голову,
сирый и продрогший гвардеец поплелся открывать ворота части, но прежде
пытался натянуть на обмёрзшие пальцы старые перчатки, и Виктор
Константинович слышал, как гвардеец ругался вслух:
- Будь прокляты империалисты, из-за которых я тут мучаюсь!..
- Проиграли мы здесь, Алексей Глебович, проиграли, - советник захмелел,
впал в философское настроение, с печалью в голосе рассуждал: - Любая армия
бессильна против партизанской войны. Они везде, всюду. К тому же, им
американцы помогают. Тупик. Я вам тогда ещё говорил, елки-палки, уже
несколько лет прошло, ничего у нас путного в Афгане не выйдет. И армия,
извиняюсь конечно, не принимайте на свой счёт, армия деградирует.
Зачем пересказывать свои наблюдения Сорокину? Всё это знает генерал,
всё видит, не слепой, другое дело, что не придает значения, о другом думает.
Армию давно кастрировали, предали, забыли, армия разваливается. Не 40-я,
сороковая ещё на что-то способна, армия в целом, вооруженные силы. Сороковая
не задавалась вопросами: проиграла она войну в Афганистане, не проиграла,
армия состояла из отдельных людей, из частных судеб, проблем, желаний. Взять
хотя бы того мордастого пузатого полковника, что видел утром в дивизии
Виктор Константинович. "Осторожней!" - орал полковник на солдата. - "Ну
смотри - он же так не пройдёт!" Солдат затаскивал в модуль японский
телевизор. С трудом обхватив большую коробку, он надеялся протиснуться в
узкий проем, полковник же вытягивал из кармана пригоршни семечек, грыз их и
сплевывал шелуху: - Привыкли всё делать по-крестьянски, разгильдяи..." Если
рушится армия, вооруженные силы, скоро и страна затрещит по швам, уже
трещит, с Нагорного Карабаха началось, в Прибалтике что-то будет, не за
горами сложные времена. Доигрались с перестройками...
Лобанов не знал, что за человек Виктор Константинович, что делает в
Кабуле, из какого ведомства. Да и не боялся он никого, у самого дядя на
Лубянке работал. Однако, неуважительные высказывания в адрес Советской Армии
его покоробили, услышал через всю комнату, подобрался ближе, убедился, что
поливают грязью "непобедимую и легендарную". Не стерпел, заклеймил позором
рассуждавшего с печалью в голосе о поражении в Афгане подвыпившего Виктора
Константиновича, чуть ли ни в измене Родине обвинил. С пеной на губах