Евстафьев Михаил. У нас опять задул "афганец"

намажёшь.
В районе "крестика" в контейнерах сосредоточились дуканы - скромные
магазинчики с традиционным набором платков, "вареных" джинсовых костюмов,
ручками на любой вкус, солнечными очками и "ногтегрызками" - маникюрными
щипчиками, которые почему-то в Союзе оказывались лучшим сувенирчиком; можно
было и бутылку водки найти на "крестике" в любое время суток. Дуканы
украшали безграмотные надписи на русском языке, типа "Мища-лавк-дукан",
плакаты с индийскими чернобровыми, черноокими красавицами и героями
американских боевиков, типа Рембо, с горо-подобными бицепсами и накаченным
торсом, с пулемётными лентами крест-накрест.
За заводом "Кока-колы", во дворе которого стояли сотни ящиков с пустыми
бутылками, втиснулись несколько контейнеров-дуканов. Дорога в этом месте
была разбитой, "Волгу" с генералом трясло, трясло и грузовики. Они сбавляли
ход, чтобы не разбить подвеску и проследовать на малой скорости мимо
спрятавшегося за дуканом патруля военной автоинспекции. И тогда пыль
нагоняла водителей грузовиков, пробравшись вовнутрь, повисала в кабине.
Время от времени владельцы дуканов выходили с лопатами побросать на
проезжую часть дороги воду из луж, чтобы прибить жёлтую ядовитую пыль.
"Волга" генерала выехала к афганскому министерству обороны, и, обогнув
здание по периметру, помчалась по обсаженному деревьями Дар-уль-Аману -
длиннющей асфальтовой нитке, ведущей к центру Кабула.
С обеих сторон располагались различные министерства и ведомства, школы,
лавки, хлебопекарни, частные виллы.
Сашка наблюдал урывками в зеркало за генералом. Сорокину было на вид
лет сорок. Он был подтянутым, но рано состарившимся, с седыми волосами и
красными сосудиками возле носа и на самом носу.
Генерал затягивался сигаретой и чуть хрипловатым голосом говорил,
больше себе самому, нежели шоферу:
- Слева, параллельно этой дороге идет другая, поуже, прямиком к
Политехническому институту выходит... Никогда не ездил по ней?
- Знаю, конечно, товарищ генерал, - отозвался Сашка. - Её "духовкой"
называют. Нам запрещено по ней ездить.
- ... "духовка", м-да...нас на ней в восьмидесятом чуть было не сожгли
заживо...
Они проехали развилку, где солдаты из Царандоя, афганской милиции,
останавливали и досматривали машины. Один солдат хотел было тормознуть
"Волгу", но заметил за рулём советского водителя в форме.
Потянулись виллы, миновали советское посольство, обнесенное
двухметровой стеной. Невдалеке, на пустыре около посольства, одиноко торчал
допотопный броневик с открытым кузовом - афганские солдаты несли дежурство.
Слева от посольства находились дуканы, и Сашка на секунду-другую
покосился на развешанные перед входом джинсы.
Под мостом осталась речка Кабул, которая мутным, жиденьким,
жёлто-коричневым ручейком пересекала весь город. На берегу почти пересохшего
русла афганцы полоскали одежду, купали детей, мыли посуду, машины, и если бы
они не оправлялись ещё в этот грязный сток, речушка бы наверное давно
пересохла.
В конце улицы, там, где она упиралась в площадь, на самом видном месте
красовался огромный плакат-портрет афганского короля начала века Амануллы
Хана с роскошными усами, во френче, портупее, с красными петлицами.
Обычно советские военные и гражданские лица, работающие в Кабуле,
начинали спорить, кто это на самом деле - герой гражданской войны Блюхер -
или же Берия, и дивились, отчего так афганцы почтительно относятся к
советским деятелям сталинской эпохи. И, обычно, под конец спора приходили к
выводу, что афганцы, также как и советские люди, почитают сильные личности и
сильную руку, и тоскуют по тем временам, когда был порядок.
Весь путь до аэродрома Сорокин курил, уйдя в воспоминания о вводе
войск, о подполковничей своей бытности. Пропихивали они тогда дивизию
зимними дорогами через тоннель на Саланге, задыхаясь от солярных и
бензиновых выхлопов. Серпантин был сужен сугробами, машины скользили по
заледенелой дороге. Колонна с танками и бронетранспортёрами застряла.
Скинули в пропасть застрявший грузовик.
Вспоминал он, как ехал по незнакомому Кабулу и страшно захотелось
мандаринов. На каждом углу он видел сработанные из дерева двухколесные
повозки с наполненными мандаринами лотками. Приказал тогда водителю бэтээра
остановиться, спрыгнул вниз. В кармане были только советские рубли. Протянул
продавцу пятерку. Продавец повертел в руках незнакомую синенькую бумажку,
отдал назад. Тогда Сорокин достал десятку. И десятка не произвела на афганца
никакого впечатления. Ну, чёрт с тобой, решил он, и вынул из глубины кармана
купюру в двадцать пять рублей. Продавец отрицательно покачал головой.
А как-то раз на новеньком "Уазике" отправился он в город из части, и
около кабульского Университета остановила его толпа девушек-студенток,
несколько сот человек, выволокли из машины, испачкали какой-то краской, его
и водителя, забросали помидорами и тухлыми яйцами!
На словах всё было просто и ясно: интернациональная помощь, защита
южных рубежей. Партия говорила одно, а на деле всё иначе представало, и все
вынуждены были приспосабливаться к этой двойственностью.
Чуть было не сожгли заживо... В феврале это было, накануне Дня
Советской Армии. Совещание проводил тогдашний член Военного совета.
Возвращались в дивизию поздно, стемнело уже и решили, чтобы не терять время,
рвануть напрямую, по "духовке", как назвал её Сашка-шофер, так быстрее: к
Политехническому институту, там налево, к элеватору, и вниз, по краю Кабула
прямо в дивизию, в район "Теплого стана" - как окрестили его советские.
"Духовка" была совершенно свободна, ни одной встречной машины. Улицы
опустели, дуканы закрылись, хотя обычно в это время магазинчики работали, и
керосиновые лампы бросали свет в темноту улиц.
Сорокин сидел на броне, свесив ноги в командирский люк, жмурился от
холодного встречного ветра. БТР вписался в крутой поворот и вдруг начал
тормозить - прямо по ходу движения, метрах в ста, перегородив улицу, выросла
толпа афганцев.
- Праздник у них какой, что ли? - подумал Сорокин, и крикнул вниз,
лейтенанту, который сидел на командирском месте внутри бронетранспортёра: -
Давай на малой скорости, потихоньку. Расступятся!
Толпа проглотила БТР и дальше не пускала. Дурацкая ситуация! В первые
минуты Сорокин растерялся. Он пытался приветливо улыбаться афганцам, махал
рукой, в ответ получал откровенно враждебные возгласы. Народ вдруг забурлил,
как море во время шторма, заклокотал от ненависти к советским военным.
"Аллах Акбар! Аллах Акбар!" - пронеслось по толпе. Сорокин снял
висевший на открытом люке автомат, щелкнул предохранителем, передернул
затвор, выстрелил вверх. Что-то ударило его сзади по голове, палка вроде,
хорошо, что он был в меховой шапке, она смягчила удар. Полетели камни. Он
пострелял несколько раз в воздух, одиночными. Толпа продолжала напирать на
бронетранспортёр. Пришлось спешно и потому неуклюже, - Сорокин даже в один
момент почувствовал, что застрял в люке, занервничал, - спускаться под
броню, спасаясь от камней, наглухо закрыть все люки.
Впившись в триплекс, ждали. Гулко отдавались удары по броне: камнями,
лопатами, мотыгами. Кто-то запрыгнул на бронетранспортёр, стучал ногой в
люк. Однородная, яростная толпа с искаженными лицами сжимала машину со всех
сторон.
Прошло минут пять. Лейтенант прервал молчание:
- С факелами идут!
Кто-то из афганцев швырнул в бронетранспортёр бутылку с керосином или
бензином, потом факел, броня вспыхнула сверху, огонь побежал вдогонку за
разлившейся жидкостью. Афганцы отпрянули от машины.
В кабине запахло дымом. Лейтенант ждал приказа. По щекам подполковника
катились капли пота.
- Сгорим, товарищ подполковник, - выдавил, наконец, из себя лейтенант.
- Ну, сынок, выбирай, - сказал Сорокин механику-водителю. - Или сгорим
заживо или...
В кабине появился дым. Лейтенант закашлял.
Зарычали моторы, БТР стронулся с места. Раздался крик, второй, третий.
Машина набирала скорость, разгонялась, подпрыгивая на человеческих телах,
как на кочках просёлочной дороги.
Метров через двести они вырвались из толпы и понеслись, как
сумасшедшие, опрокидывая встречные машины, по темному городу.
На территории дивизии солдат вылез из бэтээра и направился к казарме,
оставив работающим двигатель. Сорокину показалось, что парень весь седой
вдруг стал...

На одной из центральных улиц "Волга" остановилась, пропуская справа
"Тойоту" с открытым кузовом. Кузов с верхом был завален разрубленным на
части верблюдом. На кровавых мясных кусках лежал хазареец лет девяти,
чумазый, в штопаной-перештопаной голубой нейлоновой куртке. Видимо, мясо ещё
отдавало теплом, и согревало парнишку - он смеялся, махал всем рукой, что-то
лепетал.
Над аэродромом барражировали вертолёты, прикрывая собой заходящий на
посадку Ил-76-ой. Самолёт спускался по спирали, малюя в небе, словно мелом,
чёрточки с закорючками - следы отстреливаемых тепловых шашек, похожие
ловушки отлетали и от вертушек.
Часовые на воротах вопросительно уставились на "Волгу" с афганскими
номерными знаками. Один из десантников остался стоять за приваренной к
воротам красной звездой, второй с ленцой вышел к машине, заглянул в кабину.
- Что вы как мухи сонные возитесь! - прикрикнул на часового шофер
Сашка.
- Откуда машина?
- Машина генерала Сорокина, из штаба армии, давай, открывай ворота...
- С афганскими номерами пропустить не могу.
- А вот этот пропуск не видишь?! - ткнул в лицо часовому картонный
прямоугольник Сашка.
- Для аэродрома другой нужен.
- Не тяни резину!
- Подождите, я сначала доложу...
- Идиотов поставят на пост...- пробурчал привыкший к более
уважительному отношению со стороны часовых Сашка.
- Я извиняюсь, товарищ генерал, - вернулся десантник, - но машину
пропустить не могу.
- Ладно, - Сорокин хлопнул дверцей. - Я сообщу, когда приехать за мной,
думаю, что дня три-четыре там пробуду. Счастливо! Поезжай осторожней!
- Не волнуйтесь, товарищ генерал, Алексей Глебович, всё будет в
порядке. Я сейчас прямиком обратно в штаб армии поеду. Последнюю фразу Сашка
проговорил не глядя на генерала. Неудобно ему было прямо в глаза врать.
А что если меня заметут, переживал Сашка, поеду сейчас в дукан, а рядом
окажется патруль, или афганцы донесут? Что я потом скажу генералу? Он
доверяет мне. Ладно, решил после долгих колебаний Сашка, в первый и
последний раз. Этот товар отвезу. Но если они снова меня заставят вывозить
из штаба краденое... Нет, пусть снимают с машины, пусть бьют, но во второй
раз не повезу. И денег никаких не надо!
Сорокин направился к одноэтажному деревянному домику перед литерной
площадкой.
- Товарищ генерал, вылет через двадцать минут.
- Хорошо.
Пока он ждал, с неба спустились ещё два Ил-76-ых, подрулили и
запарковались на бетонке, выпуская привезенных людей.
Подъехали два "Уазика" со старшими офицерами, которые уважительно
козырнули генералу, подошли поздороваться. Встали рядышком, закурили.
- Мы как-то из Джелалабада возвращались, - сказал один полковник. -
Обезьяну везли комдиву. В подарок, на день рождения. В сумку посадил, а она
возьми да вылези. Я думаю, никуда не денется, дверь закрыта. Взлетели.
Обезьяна, дура, вырвалась. Пробралась к экипажу. Повисла у них над головой,
и давай с приборами баловаться, тумблеры включать-выключать. Представь,
летишь, а тут макака какая-то тебе движки выключает. Командир не растерялся,
схватил её за лапы и выкинул на .уй в окно...
Подогнали к литерной площадке две вертушки.
- Здравия желаю, товарищ генерал, - козырнул командир экипажа,
представился: - Майор Митрофанов.
Сорокин кивнул. Он опустился в мягкое кресло у иллюминатора.
- Парашют оденьте, пожалуйста, товарищ генерал, - сказал командир
экипажа.
- Я без парашютов летаю. Если собьют, он уже не понадобится.
- Извиняюсь, конечно, но иначе не полетим.
- Хорошо, - Сорокин запутался в ремнях, - показывай, как одевать!

Вертушки прошли над прилипшими к окраине Кабула кишлаками, перемахнули
через холмы. Впереди летело прикрытие - пара Ми-24-х, пятнистые от
маскировочной зелёно-коричнево-серой краски "крокодилы". Вскоре настигли
колонну, помчались над бетонкой.
Прильнув к иллюминатору, разглядывал генерал железную змею,
пересекавшую долину дольками машин. Всё напоминало ему первые годы в
Афганистане, и одновременно всё представлялось как-то иначе, пожалуй, более
упорядоченно и продуманно.
Хорошая армия, думал генерал, только надо всегда правильно в ней всё
организовать. Нам было во сто крат сложней, мы пришли на пустое место. Да,
нынешняя 40-я совсем другая. Крепкая, опытная, с хорошими тылами. Операции
вон нынче как обставляют, всё знают, разведка отличная, спецназ работает,
взаимодействие с афганскими спецструктурами, - всё учитывается. Многому
научились! Плохо только то, что политическая обстановка к лучшему не
изменилась, только усугубилась. И мятежники за эти годы окрепли. Не помогай
им Запад оружием, деньгами, военными советниками, мы б эту чёртову
контрреволюцию давно уже раздавили, с нашей-то мощью! А то получается, что
победа вроде бы где-то и близко, а конца войне всё не видно. Сколько же это
будет продолжаться? Воевать на равных, в горах даже, мы научились, а вот
сможем ли победить окончательно? Ну пусть год, два, три пройдёт. А дальше? А
дальше афганцы должны сами научиться защищать свою революцию! Поможем им
создать крепкую армию! А нам, видимо, всё ж придётся уходить. Не можем же мы
здесь находиться вечно! Это же не Германия тебе, и не Польша с Венгрией
А потом думал генерал о недостатках. Именно недостатках. Проблем в
Советской Армии быть не могло. Это Сорокин уяснил сразу, как получил
полковника. Если у тебя есть проблемы, значит ты никудышный политработник.
Проблемы были в ротах, батальонах, полках. Теперь можно было рассуждать
только о недоработках.
Почему-то у нас, рассуждал генерал, чаще беспокоятся о внешнем облике
солдата, о чистоте дорожек в части, о ярких плакатах с портретами Ленина и
цитатами из материалов партийных съездов, нежели о сущности дела.
Однако, замечая армейские изъяны, критикуя иногда и начальство, и
порядки, конечно же, про себя критикуя, либо меж очень близких друзей,
генерал не собирался, и не скрывал это, что-либо предпринимать для
исправления ошибок, глупостей всяких и показушничества. Не для того
дослужился он до генеральских погон, чтобы открытым недовольством смести всю
свою карьеру коту под хвост.
Он критиковал в мыслях, подмечал упущения многочисленные, и гордился,
что, в отличие от стареющего генералитета, понимает, что не всё в родимой
Советской армии идеально, и тешил себя надеждами, что, мол, придёт время,
поднимется он выше по иерархической лестнице, и вот тогда уж возьмётся за
дело. И все недоделки эти припомнит, и начнёт исправлять.
Хотя, если задуматься, перечил тут же собственным рассуждениям генерал,
разве когда-нибудь было у нас ВСЁ идеально? Разве можно ВСЁ исправить? На
это много времени надо, и сил. Вот если бы я был, скажем, начальником
ГлавПУра, тогда бы можно было б взяться и исправить ВСЁ, или по крайней
мере, хотя бы большую часть! А с другой стороны, не так уж ВСЁ плохо и
сейчас.

Под масксетью офицеры командного пункта превращались в причудливых
пятнистых существ, раскрашенных солнечными кружочками с головы до ног.
Сорокину доложили, что колонны из Кабула двигаются по плану, больше
двенадцати машин сломались по дороге, а двое солдат погибло в результате
несчастного случая - их машина упала в пропасть, - что майора одного чуть не
раздавили бронетранспортёры, майор между ними стоял, курил, его в
критическом состоянии доставили в госпиталь; доложили, что к вечеру ожидают
прибытие основных сил.
До начала операции оставалось несколько дней: надо было подтянуть
войска, сконцентрировать их в нужных районах, согласно разработанным и
утвержденным планам, перегруппировать при необходимости, получить и обдумать
разведданные, провести политическую обработку района, и когда критическая
масса будет набрана, когда закончена будет расстановка "фигур" на шахматной
доске, тогда можно будет начинать партию.



глава девятая
ОПЕРАЦИЯ


"Крокодилы" всплыли из-за сопок, кромсая лопастями серовато-голубой
утренний воздух. Они снизились и подтянулись ближе к бетонке, по которой
стальным ручейком извивалась военная техника, а километра через три,
отвалили влево, и почти на бреющем заглянули в разрушенный кишлак,
подпиравший дорогу, словно обнюхивая его, как разложившуюся на жаре падаль,
и хищно заскользили вглубь долины.
Старший лейтенант Шарагин заприметил их ещё вдали, когда обернулся,
чтобы взять у бойцов спички. И пока чиркал несколько раз на ветру, и прятал
ладонями огонь, и делал первые затяжки, две вертушки, явно обнаглевшие под
прикрытием врывшихся параллельно дороге "блоков" - нацеленных в сторону гор
бээмпэшек и окопавшихся: брюхом вверх, на боку, на животе солдатиков, -
обпетляли мёртвый кишлак и ушли вперёд. Шарагин, ранее посматривавший по
привычке на дувалы и островки деревьев, теперь, после облёта вертушками
кишлака, расслабился и смотрел прямо, поверх колонны, туда, где в конце
долины она растворялась в предгорьях.

...вражеская земля, территория войны...

Знал он, что не посмеют духи тронуть армию на марше; отдельную колонну
- да, цепочку "наливников" - бензовозов, перевозящих топливо в отдаленные
гарнизоны, или застрявшую в ущелье роту - накроют запросто, но армия - не по
зубам духам. Однако списывать опасность вовсе было б неверно и преступно, да
и разная она бывала, опасность, на этой войне. Случись что с одним даже
бойцом, для армии - соринка, палочка в дневной сводке потерь, для Олега -
живой человек.
На любом марше гибли и калечились пачками, и отнюдь не из-за обстрелов
и засад, а по собственной же дурости и разгильдяйству.
За двумя "крокодилами", как бы запаздывая и нагоняя, летели более
пухлые вертушки, с иллюминаторами - Ми-8-ые, похожие на головастиков.
- Небось, командование полетело, а, товарищ старший лейтенант? -
сказал, чтобы что-то сказать рядовой Сычёв, провожая вертушки взглядом.
Вернее не сказал, а прокричал, чтобы командир сквозь шум двигателей и
шлемофон услышал и заметил его. Он ссутулился на башне БМП, пропустив между
ног ствол пушки, отчего выглядел этаким половым гигантом. - Может, и комдив
там летит?
- Ну, тогда встаньте по стойке смирно, Сычёв, и отдайте ему честь! -
иронично заметил Шарагин. - И стойте так, пока не приедем. Может, награду
заработаете.
- Ага, орден святого Ебукентия, с закруткой на спине! - захохотал
сидевший тут же младший сержант Мышковский.

...задрота! год назад молокососами были ещё...
когда-то я весь их призыв так называл, а нынче
они - деды: Мышак, Сыч, Чирий... вышли в масть,
расправили плечи, возмужали олухи, теперь они - костяк
моего войска... солдат на войне зашоренный только до
первого боя, потом начинает думать, как выжить,
начинает крутить головой, серое вещество заставляет
работать...

Ожидалось, что командир дивизии лично пожалует наблюдать, как батальоны
десантуры трогаются из Кабула. Потому-то на боевые этим утром выезжали
десантники, как на показушный парад. Все чистились, отряхивались,
поправлялись до последней минуты. Первый километр ехали в напряжении -
комдива ждали, хотя, стоило основной армейской колонне вытянуться на дорогу
из "отстойника" - большого поля, с пылью по щиколотку, расположенного за
советским инфекционным госпиталем, как опрятность скрылась в гари и пыли,
окутавшими броню, осевших на выстиранные формы, свежие подворотнички и
выглядывающие тельняшки.
Оседлало бронемашины советское войско, двинулось в путь верхом на
броне. Мотострелки и десантура, артиллерия и связь, саперы и медики;
разнообразно оделись на войну: мелькали выцветшие "хэбэ", горные формы,
"песочек", рваные маскхалаты, с уставными ботинками соперничали то тут, то
там рыжие, мягкие трофейные духовские ботинки, и немногочисленные "Кимры",
лучшие из худших кроссовок, созданные к концу века отечественной
промышленностью.
Двигатели взревели, колонна тронулась, задул в лицо ветер. Людей на
броне и в грузовиках с перекинутыми через окна бронежилетами, ждала дальняя
дорога, предстояло им весь день глотать густые, жирные солярные выхлопы и
поднятую с дороги пыль, которая после первых же машин пропитала воздух,
припудрила людей, полезла за пазуху, залепила глаза.
А чуть раньше, вспоминал Шарагин, лихорадочно, впустую суетилось
полковое начальство, беспокоясь, что комдив нагрянет с проверкой в часть
накануне боевых. Вся подготовка к операции от этого шла нервно, дергано,
указания, приказы, замечания сопровождались криками и кулаком, который
призван был поучать нерасторопный молодняк, закалять и дисциплинировать
нерадивых бойцов. Оказывался кулак то дедовским - безжалостным, крушащим и
оглушительным, то командирским - жестким, резким, чаще всего своевременным и
справедливым.
Сборы на операцию начались загодя. Приказ поступил за неделю, но и так
было ясно, что вскоре предстоит воевать, что армейская операция готовится
против душар. Все в полку от командира до официанток говорили об этом. Даже
кабульские дуканщики, разогревая на примусах еду, расспрашивали забежавших
за покупками офицеров, надолго ли те уходят в горы, напутствовали,
высказывая сочувствие.
Уже техника стояла в меру исправная, подлатанная, оружие вычищено было
раз шестнадцать, боекомплекты загружены, политзанятия проведены; уже
очухались после похмелья офицеры, традиционно обмывавшие предстоящие боевые;
уже солдаты закупили на выезд в полковом военторге: печенье, соки, джемы и
потырили с кухни, с продсклада - у кого где земляки имелись - повидло,
буханки хлеба; уже подготовили втихаря мешки с картошкой, чтоб печь на
костре на свежем воздухе; уже запрятали в потайные места списанные и
сворованные запчасти, и всё, что когда-либо плохо лежало в части - на обмен
и продажу афганцам - нехитрый солдатский приработок.
Перед боевыми выспаться бы слегка, отдохнуть беззаботно, так нет,
взамен гоняют без пощады личный состав командиры. Темень на улице, звезды на
небе раствориться не успевали, а полк по тревоге поднимают.
Несутся солдаты в полном обмундировании, лезут по машинам, и сидят, как
идиоты. Час сидят, второй. Днём солнце асфальт на плацу плавит, но строевые
комполка решил обязательно провести: "...ша-ом -арш! Ле-вой! Ле-вой!
На-пра-о! Песню за-пе-вай!"
Кому впервой на войну отправляться - рядовым и лейтёхам новеньким - не
въезжают, на кой чёрт муштра эта сдалась бессмысленная?! Загоняли людей,
будто не в Афгане служат, а в образцово-показательном гарнизоне в Союзе,
будто не в бой через день-другой идти и со смертью тягаться, а Красную
площадь "коробками" проходить.
Ни для кого не секрет, что какой попадется командир полка, такой и
служба у всех будет. Дурень попадется - дурь его и на весь полк
распространяться будет, пока не снимут, пока не убьют, что маловероятно,
пока не переведут наверх. Холерика назначат - покоя не жди, идиота пришлют -
пиши пропало, своего в доску - значит повезло, значит хвала им и слава - и
"кэпу" мудрому, и тому, кто послал его, и судьбе, которая направила тебя в
этот полк.
Командир полка - он как отец родной, или как отчим. Захочет он ночью
построить полк по тревоге - построят за считанные минуты, ему не спится -
так на фига и остальным дрыхнуть! Он решит, что командир дивизии нагрянет -
до смерти загоняет личный состав, каждый час будет тревогу трубить, заставит
маршировать на плацу, двадцать четыре часа в сутки, лишь бы не прозевать
приезд начальства. Потому в ВДВ заслужить похвалу ой, как сложно, а
проштрафиться можно на каждом шагу, и тогда уж не жди пощады, мир-то
узенький, маленький, замкнутый, все друг дружку знают...
Старики - те вопросы типа "почему?" и "зачем?" давно не задают,
втянулись в уклад здешний, в армейскую осмысленную дурь, и действуют на
уровне рефлекса. Они-то понимают, что супротив армейской дури не попрёшь, не
восстанешь, поэтому и настроение никто им задавить не в силах. Мысли их в
завтрашнем дне: боевые предстоят, а это каникулы своего рода, праздник,
смертельно опасный, естественно, и всё же отдых от нарядов бесконечных,
политзанятий муторных. Да и засиделись, затомились в части, давно пора
порезвиться, повольничать, пострелять, больше месяца за ворота не
высовывались, серьезных дел не было. Скоро уже приказ, дембельскую форму
готовить пора, а мало кто железками похвастаться может: те, что с ранениями
в госпиталь попали, наверняка к наградам представлены, наверняка медалькой
или орденом китель украсят. А другим постараться надо, успеть надо,
повоевать ещё, глядишь - наградной оформят, не только посмертно же
представлять, да и к рукам на боевых всегда что-нибудь прилипнет, если
душков потрясёшь.
Чем дальше удалялась от Кабула колонна, тем хаотичней становилось
движение. Как растянутая пружина силилась вновь собраться воедино боевая
техника.
Навстречу взводу Шарагина всё чаще попадались поломки: "Урал" закипел,
словно дымовую завесу задумали, пар поднялся из-под капота грузовика, как из