Евстафьев Михаил. У нас опять задул "афганец"

продирал глаза, и когда умывался и жевал сухпайки на завтрак, и во время
передыха на горке она следовала по пятам. И перед тем, как спускаться в
ущелье, Шарагин чуял её присутствие - свербило что-то внутри, мелькала
мысль, - что рано расслабились, что не конец боевым, что смерть ещё в силах
замахнутся на взвод. Почти два года смерть гонялась за Шарагиным, и,
наконец, настигла его в ущелье...
А когда обрадовался старший лейтенант Олег Шарагин, что обыграл смерть,
и доверительно посмотрел на врачей, веки вдруг стали закрываться. Врачи
растворились в темноте.
Он тут же вновь приоткрыл глаза, и сквозь щелочки последний раз
взглянул на покидаемый мир. Он по-прежнему лежал в ущелье, его обступили
солдаты... И страх перед смертью отступил, и боль отпустила, навсегда
отпустила.

...твоя взяла...

- Отмучился, - сказал совсем рядом чей-то голос.




глава тринадцатая
НАДЕЖДА


- Браток...
Бесконечно долгая ночь, в которой он совершенно заблудился и потерял
себя, теперь медленно отступала. Он почувствовал сильное волнение и
непонятный страх, но тут же радостно подумал, что так заговорила в нём
жизнь. И тут же появилась готовность терпеть, желание выжить. Во что бы то
ни стало - выжить!
Долетали до него отдельные звуки, мутными разливами проникал в сознание
свет.
- Браток...

...кто-то говорит со мной...

- Слышь, земеля...

...может, он принимает меня за солдата... но ведь я не солдат...
я старший лейтенант... правильно? кажется, правильно... и у меня
есть имя... меня зовут Олег...

- Спишь, что ли?

...фамилия моя - Шарагин... я - командир взвода... а где мой взвод?
почему я один?.. разобраться надо, что же случилось... и
где я нахожусь...

Он больше не падал вниз, он начинал контролировать себя, парил теперь,
как альбатрос в тишине небесной, в необъятном просторе вечности: бесшумно,
значимо.

...благодать...

Он понимал, что вырвался из адской темноты, что спасется, что отныне он
вечно будет парить в небе, но голос упорно звал его вернуться обратно.
- Да очнись же!

...где-то совсем рядом... кто это и что ему надо от меня?..

- Я же слышу, что ты не спишь...

...а надо ли в самом деле возвращаться в тот мир? зачем мне
возвращаться туда, где меня ждут страдания и боль?..

- Очнись, прошу тебя!

...что ему в конце концов надо? что пристал ко мне?.. как же больно
поворачиваться! дикая боль! зачем же вы меня вернули оттуда? там
не было боли... там было только небо, бескрайнее высокое доброе
небо и покой...

...если жизнь - это сплошная боль, то лучше находиться вдали от неё,
за её пределами... вот, теперь я вижу его - рядом лежит... я только не
вижу его глаз, они забинтованы...

- Что тебе?
- Как звать, братишка?
- Олегом...
- А я - Уральцев, Иваном меня зовут. Сильно тебя, Олег?
- Не знаю, шея не двигается. Боль жуткая.
- А где случилось-то?
- Не помню. Память отшибло.
- Ты встать-то можешь?
- Не знаю...
- Ноги чувствуешь?
- Да...
- Значит поднимешься... Тогда у меня к тебе дело есть...
- Какое дело?
- Помоги, братишка!
- Сестру позвать? Я кричать не могу. Горло болит.
- Не надо сестру... Ты мне нужен.
- А что я?
- Обещай, что поможешь!
- Постараюсь.
- Нет, обещай. Дай слово!
- Да что тебе надо-то?
- Помоги мне, Олег. Не жилец я. Помоги кончить всё скорей...
- Ты что?!
- Ты меня видишь?
- Да.
- А я тебя не вижу. Ослеп. И ходить никогда не буду!.. Мы на фугасе
подорвались. Привезли меня сюда без сознания... Ноги отпилили. Разве б
позволил им такое сделать! Позвоночник заклинило. Как самовар я... Знаешь,
что такое самовар?
- Не-а.
- После войны людей много осталось - без рук, без ног - туловище одно.
Вот такие обрубки и называют самоварами или чайниками. Нашлись гуманисты -
оставили мучаться. Многие до сих пор живы. В Союзе, я слышал, есть какой-то
остров на севере для этих самых чайников. Не хочу туда! Убей меня!
- Иван...
- Ты обязан мне помочь, Олег! Меня могут завтра отправить в Союз... и
тогда будет поздно.

...у меня руки двигаются, я хоть застрелиться смогу...

- ...тебе, Олег, легче, ты сам себе хозяин, надоест терпеть -
застрелишься. А я? Дома жена, двое детей. Подумай о них. Пусть они лучше
вспоминают, что отец на войне погиб, чем увидят меня в таком виде.
Молчишь? То-то. И ты б на моем месте умолял кого-нибудь. Как офицер
офицера прошу.
- Не смогу я, Иван.
- Сможешь! Я хочу умереть! Я имею право умереть!
- Нет...
- Слизняк! Ты в каком звании?
- Старлей.
- Где служишь?
- В сто третьей.
- Давно в Афгане?
- Скоро замена.
- Вот и ладушки. Значит, сможешь!..
Шарагин заснул, а когда проснулся, Уральцев говорил:
- Раньше, особенно когда был совсем маленький, да и потом тоже, я часто
летал во сне...

...и я, Иван, летал...

- Это ни с чем несравнимо! Я прямо парил, высоко так, расправлял руки,
как крылья

...и я точно так же летел, пока ты не пробудил меня...

и летел; я так надеюсь хоть раз испытать это ещё, потому что в
последние месяцы сны больше не радуют, или вообще не вижу снов, или, знаешь
Олег, серые они какие-то, унылые, натянутые, болезненные. Даже кровь,
представь себе, даже кровь, иногда я вижу кровь на мёртвых, на раненых, на
живых людях, на руках, на собственном лице - и кровь всегда серая, вернее
сказать, не просто серая, не только кровь серая, всё серое, вместо цветного,
раньше сны всегда были цветные. И, знаешь, лица людей - серые, и так,
знаешь, холодно, неуютно как-то себя чувствую. Часто пещера снится, вода
капает сверху, монотонно всё так и уныло, чёрные струйки. Сырость, такая,
знаешь ли, сырость, что возможна только при одиночестве, повеситься хочется.
Потом небо вижу, только не голубое, а тоже серое, облака плывут на север, я
точно знаю, что там север, потому что там, в том направлении должна быть
Россия, чувствую, что за спиной дух, поворачиваюсь, а автомат не стреляет, и
тогда, прежде чем он выстрелит, бросаюсь на него, мы падаем, боремся, он
лежит на лопатках, я хватаю булыжник и проламываю духу череп, и вижу что
готов он, а ещё и ещё раз опускаю на раздавленное лицо булыжник, знаешь, как
яйцо лопается череп, и вытекает всё наружу, и мозги его, кровь его прилипают
к рукам, противно, жутко. Я беру духовский автомат, китайский, семь
шестьдесят две, и стреляю в другого духа, он пляшет под огнём, дергается
весь, будто издевается, будто дразнит меня.

...и я что-то подобное, нет хуже, намного хуже, видел...

- Так ты сделаешь это? Если б у меня были колени, я бы встал сейчас
перед тобой на колени. Нет у меня коленей, Олег!
- ?..
- Ты сделаешь это?!
- ...не могу, Иван, не проси. Не возьму я такой грех на душу...
- Грех - когда сам жизнь прерываешь! Не проститься такое, самоубийцам
дорога в рай закрыта.
- ...
- Сегодня, Олег, когда сестричка заснет, она обязательно заснет, я
которую ночь не сплю, я знаю. Придушишь меня подушкой. Никто не услышит...

...мне тебя очень жаль...

- Ты, Олег, крещёный?
- Нет, то есть, вроде бы крещёный, я точно не знаю...

...какое ему до этого дело?..

мать говорила, бабушка была набожной, наверняка, крестила, тайком... А
что, это важно?
- Не знаю, просто спросил. Знаешь, мы ведь все почти некрещёные...
- Ты к чему это?
- Сам не знаю... Почему-то вдруг подумалось, что будь у меня
ангел-хранитель, и будь у меня настоящая вера во что-то, может жил бы я
иначе, и воздержался бы от многого, и зла бы от меня увидел мир чуть меньше,
и тогда по-иному сложилась бы моя судьба... И ещё, знаешь, хотелось бы
исповедаться...

...кто-то сказал однажды, что если человек отказался от надежды - он
вошёл во врата ада... и оставил позади всё человеческое... я не
отказался от надежды, я буду бороться до конца, я скоро вернусь в
строй...

- Не отказывайся от надежды, Иван. Ещё не всё потеряно.
- Перестань, старлей. Мы ведь договорились...




глава четырнадцатая
МЕДСЕСТРА



Тяжелые веки поднимались долго, как бархатный занавес в театре, и
медленно приоткрывалась пустая гладь потолка, залитого жёлто-голубым светом.
Шея почти не двигалась, но он ухитрился чуть приподнять голову. Отовсюду
торчали какие-то трубки.

... даже в рот засунули одну...

Что же произошло? Откуда - госпиталь?

...была засада, нас крепко тряханули... потери были...
слева сидит медсестра, не та, которой я подарил чётки, и
не та, что была в операционной... пишет что-то за столом, вторая
медсестра рядом сидит, читает... а ведь я выжил!.. как бы
отхаркнуться... чудак какой-то лежит... под аппаратом искусственного
сердца, что ли?.. медсестра встала, заговорила с офицером у окна,
ампутантом... ничего себе! чудаку ногу по бедро оттяпали, а он
смеется, шутит... аппараты жужжат и булькают, я своим шипеньем
никого не дозовусь... сестричка слишком увлеклась офицером
безногим... ну же, сестренка! взгляни в мою сторону! мочи нет
терпеть, накопилась гадость во рту, отхаркнуться бы!.. ну, наконец-
то! милая ты моя, заметила!..

- Пришёл в себя? Вот и слава Богу! Тяжелая была операция. Сам главный
хирург оперировал, больше трёх часов. Скажи спасибо ему - вернул с того
света!

...да что мне твои рассказы, милая, мне сплюнуть надо, отхаркнуться
как следует... подавлюсь сейчас этой гадостью...

- Плюй сюда. Вот, хорошо. Теперь легче будет. Слышишь меня?! Что с
тобой?! Позови врача!..

...куда я всё время проваливаюсь? где я, жив ли я?.. тьма, одна
тьма... я ничего не различаю... просто пустота... кто это
разговаривает?.. Галя?.. кому она рассказывает? мне? зачем она мне
это рассказывает? зачем мне знать о её жизни?.. нет, не мне
рассказывает...

- И к тебе приставал?
- А куда ты от мужиков денешься?! Мы здесь, как на подводной лодке!
- Что же мне делать?!
- Уступить... Рано или поздно придётся. Иначе врага наживёшь в лице
начальства. Ищи постоянного мужика, тогда отстанут. Ты здесь уже три месяца,
неужели никого до сих пор не нашла?
- Есть один советник...
- Ишь ты какая.
- Да нет, не знаю, не то, что ты думаешь...
- Капитана-майора мало, сразу генерала или советника подавай! А кто он?
Давай-давай, я никому не скажу. Тот, что на "Жигулях" приезжал на прошлой
неделе?
- Нет. Он в госпитале лежит, ногу сломал.
- С гипсом?
- Да.
- Губа не дура! Холеный. Москвич?
- Да.
- Женат?
- Не спрашивала.
- Ой, подруга, это не для тебя!
- ...
- У вас что-нибудь было?
- Нет.
- Дурашка, ты ж ему только для этого и нужна, а выпишется - поминай как
звали!

...зачем они так громко говорят? выходит, что я вроде бы
подслушиваю их... как это подло! но что я могу сделать?..

- Я тебе говорила, я в течение двух лет надеялась уехать. Афганистан -
это случайно, поначалу я и не думала, что окажусь здесь. Подруга одна из ГДР
вернулась. Так на неё было приятно посмотреть! Мы-то в нашей дыре свыклись.
Дальше местного универмага не дотянешься. А она, понимаешь, вернулась, как с
другой планеты: приоделась, ухоженная, не чета нам, деньги появились! Два
чемодана тряпок привезла! И самое главное, вернулась не одна, капитана
нашла, такой мужик! В отпуске расписалась, и упорхнула опять. Потом перевели
капитана обратно в Союз. Где-то в Прибалтике служит, тоже, считай, как за
границей. Письмо вот недавно прислала. Говорит, квартиру получили.
- Ну, а ты-то чего?
- Ой, не знаю. Я всегда считала себя неудачницей. Всё думала: у людей
семьи нормальные, квартиры, дети, машины. А у меня ну никак не ладилось. В
девятнадцать замуж выскочила. Парень знакомый со школы. Жил через дом. После
армии на завод устроился. Алёнка родилась. Думала: счастья сколько будет!
Измучилась я с ней. Он совсем не помогал, поиграет и уйдёт куда-нибудь с
мужиками. Столько болезней детских, и сразу в первый год! Алёнка хворая с
рождения самого была, не доносила я её. Дома тяжко было. Крутилась, как
угорелая, вечно до получки занимала, не то, чтобы отложить на что-нибудь
там. Да и квартиры у нас своей не было. С родителями моими жили. У нас на
троих восемь метров, у стариков комната - чуть больше, вот и вся жилплощадь.
- Можешь не рассказывать, я сама в коммуналке росла.
- Старики, конечно, помогали. С внучкой посидят, денег подбросят
малость, но всё это не то, понимаешь. Хотелось вырваться, изменить что-то,
свежего воздуха хотелось. Свою квартиру, чтоб хозяйкой быть. Вот у
некоторых, знаешь, как-то складно выходит. Что-то меняется к лучшему. А мы -
на одном месте. Помню, Светка, одноклассница моя, так они с мужем каждый год
что-то покупали. Оба в торговле работали. Сначала на цветной телевизор
скопили, затем стенку импортную достали, диван, холодильник поменяли.
- Вот я и говорю, не от хорошей жизни бабоньки наши сюда едут.
- Потом запил. Алёнке всего год исполнился. А вскоре загулял. А когда
Алёнке четыре было, он совсем ушёл. Женился. Она старше на восемь лет, с
ребёнком. Что он в ней нашёл?.. У той квартира, правда, отдельная,
однокомнатная.

...замолчала... почему она замолчала?.. может быть, я снова
оглох?..

...плачет...

- Ну-ну, перестань...
- Понимаешь... До сих пор, как вспомню... Не хотела ведь рассказывать.
- Успокойся.
- Думала, забыто. Нет. Как сейчас помню... Вернулся пьяный, в
двенадцатом часу, не позвонил, ногой долбил в дверь. Родители легли. Я
открыла, а он стоит заросший щетиной, пиджак надет на майку, ботинки
грязные, без носок, рваные тренировочные штаны. Алёнка проснулась, вышла в
прихожую. Хотела папу увидеть. Три дня его не было. А он даже не заметил
ребёнка, сразу прямиком на кухню, к холодильнику. Вытащил остатки водки,
выпил из горла, и в туалет направился. А там на пол свалился. Туалет у нас
настолько маленький, что я никак не могла даже войти, чтобы помочь ему
встать. Пришлось его за ногу тащить в коридор. А потом он немного пришёл в
себя, и начал ругаться. Говорил, что я виновата, жизнь ему всю испортила.
Что не надо было никакого ребёнка заводить. А Алёнка тут же рядом стоит и
плачет, папочка говорит, папочка, а он будто и не видит её. Хотела
выпроводить, а он меня бить начал. Искалечил бы, если б отец не вмешался.
- Мерзавец!
- Развелись. Пять лет прожили. Вычеркнутые годы... Работала в
поликлинике тогда. Восемьдесят рублей зарплата. Как хочешь, так и
выкручивайся.
- На алименты подала?
- Какие там алименты! Он почти никогда на работу не ходил. И женщина та
его выгнала. Даже одно время жалко его было...
- Поделом ему!
- Первый раз подумала о загранице месяцев через шесть после развода.
Так, подумала и забыла. А когда приехала подружка из ГДР, наслушалась
рассказов, и засосало под сердцем. Заснуть не могла, думала, мечтала. Одна
бы и не раздумывала. А Аленку куда девать? Как я металась! Чувствовала, что
если сейчас не вырвусь, погибну в этой дыре. Пошла в военкомат. Там сходу
заявили, что надо оформлять опекунство над ребёнком. При живой-то матери
передавать ребёнка!
- Так все делают.
- Это я сейчас понимаю, но тогда... И родители пожилые. Я поздний
ребёнок у них. Как они справятся? Мать сразу сказала, что против. Отец, как
обычно, промолчал. Значит: делай как знаешь, не маленькая. После замужества
он считал, что воспитание окончено. А как-то вечером, мать в гости к подруге
ушла, опрокинул отец пару стопок, заглянул ко мне в комнату, Алёнка уже
спала, и говорит: "Завтра идём в райисполком оформлять опекунство. Будь
готова. С матерью я переговорил". Я, помню, оцепенела от неожиданности! И
радостно было услышать это, и страшно. Раз отец сказал, я знала, он не
отступит никогда. Он у меня упрямый, батя мой. До замужества столько
натерпелась! Воспитывал! Стоило вечером из гостей задержаться на полчаса,
ремнем порол. До сих пор не понимаю, что случилось с ним. Мать действительно
уговорил. Не знаю, как это у него получилось, но уговорил. Я по дурости
решила, что вопрос решится в считанные дни, собирала чемоданы. Наивная была,
не представляла, сколько волокиты предстоит...
- Ну, а дальше?
- Дальше? Райисполком опекунство не утвердил... Ни в первый раз, ни во
второй. Вы - мать, вы и воспитывайте, сказали на комиссии. А то знаем вас!
Особенно там одна старая дева выступала! Найдете, сказала, кого-нибудь, и
про ребёнка позабудете.
- А ты?
- Вначале держалась, надеялась на что-то. Мать твердила: пора
успокоиться, ничего у тебя не получится, что тебя, говорила, тянет в эту
заграницу, вон сколько молодых парней!

...снова замолчали... нет, какой-то шум, пошла к больному,
действительно, кто-то стонал...

- Так как же ты?
- Прошёл год, подожди... да, почти год. И вот однажды после работы
забирала Аленку из сада, и увидела на улице председателя райисполкома. Чудно
как-то было глядеть на него: в руках авоська с хлебом, кефиром. Помню, так
поразило это: большой человек, персональная машина, кабинет, вопросы решает
масштабные, и вдруг в магазин за кефиром ходит. А сама думаю: что если
поговорить с ним по-человечески, с глазу на глаз? Объяснить всё, как есть?
Вдруг поможет? Неделю ходила с этой идеей, обдумывала, что говорить буду. И
решилась. Записалась на приём. Ему было лет пятьдесят. Интересный, надо
сказать, мужчина, добрый с виду, немного только толстоват. Жена его, я даже
позавидовала ей, наверняка, как за каменной стеной себя чувствует. Раз
десять репетировала, что скажу. У зеркала репетировала, поверишь? Что-то
подсказывало, что надо сказать прямо и коротко. Он внимательно слушал,
кивал. У него в глазах, у него такой взгляд был...
- Какой?
- Не то, что ты подумала... Взгляд настоящего мужика, порядочного, не
кобеля. Знаешь, какой-то и оценивающий с одной стороны, но не похабный,
жалеющий, что ли? Я бы сказала даже почти отцовский. Выслушал меня
внимательно, набрал номер телефона и говорит: "Покажите мне, пожалуйста,
личное дело Макеевой". И через минут пять, пока я досказывала свою историю,
появился мужчина с папкой. Валентин Павлович, так его звали, раскрыл папку,
пробежался взглядом по документам и сказал: "Вот, смотрите, я подписываю. И
члены комиссии тоже подпишут. Удачи вам..."
- Ничего себе!
- За пятнадцать минут вопрос решился. Целый год билась, а тут раз, и
оформили опекунство. Хотела сразу побежать в военкомат, но подумала, что
сперва надо обнять, поцеловать Валентина Павловича, сказать ему какой он
хороший, добрый. А он протянул руку и сухо так немного сказал: "До
свидания". Но затем заметил моё разочарование, и радость, и слезы, и
улыбнулся. Родителям ничего не говорила, сглазить боялась. Мать обрадовалась
было, но сразу потом скисла. Видимо, свыклась с тем, что я никуда не уеду.
Плакала, вплоть до отъезда плакала. Как тут заснуть?! Вставала, открывала
форточку, курила, подходила к кровати Аленки, укрывала её, хотя она девчонка
спокойная у меня, обычно не ворочается во сне. Мне казалось, что я предала
её. Так жалко стало. Курила одну за другой в форточку и плакала. Даже,
честно сказать, подумывала бросить всю эту затею. А как пошла на работу,
ветер дул пронизывающий, стояла на остановке, мерзла, ждала автобус,
автобус, как всегда опаздывал, стояла и смотрела на усталых женщин, и
решила: если сейчас не вырвусь, никогда уже не соберусь.
- Да-а-а.
- Так вот, слушай дальше. В военкомате оказалось не всё так просто.
Начальник отделения был майор один. Мерзкий тип, перхоть у него на плечах и
спине, он рукой её стряхивал. Сейчас вспоминаю, прямо тошнит. Именно майор
занимался оформлением служащих. И этот гад сразу дал понять, что я ему
понравилась. Говорит: "Вы знаете, сколько у меня лежит заявлений!" Тихо так,
а сам, сволочь, глазами облапал всю. Если, говорит, вы оставите заявление,
оно может пролежать и полгода и год, а может и дольше. У нас, говорит,
столько желающих, что оформление займёт месяцы. Я рассердилась, и говорю
ему: "Вы же в прошлый раз сказали, что главное - опекунство оформить!" А он
говорит: "Видите ли, в прошлый раз я не хотел обсуждать с вами подробности,
тогда ещё не решен был вопрос с опекунством..." Я на стуле сидела, а он
подошёл вплотную почти, рукой своей погладил меня по голове. В другой
ситуации я бы не растерялась.
- Мразь!
- Врезала б пощёчину! Но ведь от него всё зависело. Захочет, заявление
похоронит. Не забуду эту морду! Говорит: "Вы заявление оставьте, а сами
подумайте, и приходите через недельку, мы поговорим". Так откровенно меня
никогда не покупали. Я уже встала уходить, чувствую рука его по спине
скользит. Вечером звоню подруге, посоветоваться. Она рассмеялась, говорит:
"Что ты дура, что ли, что тут такого? Переспишь с майором, зато будешь
уверена, что через месяц документы оформят! А там кто узнает?" Честно
говоря, я тогда и на Валентина Павловича подумала, грешным делом, что, будь
другая ситуация, он бы так же, наверное, повёл себя.
- Все они, мужики, одинаковые! Ничего, всё позади. Ты уж прости меня.
- За что?
- Ну, что так резко тогда сказала. Что от начальства никуда не
денешься, что на подводной лодке, мол.
- Да ну что ты! Ты ведь права, в принципе.
- Эх, что бы там ни говорили, бабы приезжают сюда в надежде найти своё
счастье...

...счастье... что такое счастье на войне?.. это то, что осталось дома,
та жизнь, которая не с нами, вымышленная, это время в конце
войны, когда кажется, что впереди будет только любовь, это надежда,
которая живёт в каждом из нас, это когда тебя не заносят в списки
убитых, когда после боевых рота приезжает без потерь...



глава пятнадцатая
СОВЕТНИК



В палате находилось человек тридцать. Все они лежали. Некоторые -
накрывшись простыней с головой. Выделялись те, что на вытяжках. Одна нога у
таких раненых была подвешена, либо покоилась на наклонной плоскости.
Шарагин направился в дальний конец комнаты, где после нескольких
двухъярусных кроватей, отделенная от основной, находилась комната для
офицеров.
Стену перед офицерской комнатой расписали яркими красками. Какой-то
художник-самоучка изобразил русский пейзаж: березки, речка, избушка.

...капельницы, торчащие на длинных палках прямо под потолком... как
надоели мне капельницы, синяки одни на руках, живого места не
оставили, изверги...

И он приподнял рукав больничной пижамы, сначала на левой, затем на
правой руке, осматривая жёлто-синие пятна. Длинные голубоватые вены,
напоминавшие притоки Волги, или Амазонки, или Нила безжалостно искололи
толстой иглой.

...белое кругом, белое и синее... и все одеты в одну форму...
пацаны лежат плечо к плечу почти что, точно не госпиталь это, а в
строю они продолжают стоять... и у каждого своё неразделенное
горе...

Он пытался вспомнить и не мог. Что привело его в эту палату? Какая
такая необходимость была кого-то искать среди этих лиц, зачем ему нужна была
травматология? И правильно ли вообще пришёл в это отделение? Он искал
кого-то, но кого именно он не знал, снова подводила память, забыл, надеялся,
что узнает, если увидит.

...третий слева - парень с забинтованной головой, рука в гипсе,
пальцы испачканы зелёнкой... знакомое лицо... похож на...
нет, я не знаю его... солдатики похожи один на другого...

Парень был накрыт простыней. На месте правой ноги простыня прижималась
к кровати.
- Дневальный! Принеси утку! Оглох что ли?!

...из дальнего правого угла кричит ещё один ампутант...

...и кровати целой не надо - половины кровати достаточно...

На крик спешил дневальный, затюканный боец, из молодых, в пижаме, тоже
на излечении, только явно идущий на поправку. Дневальный порхал по комнате
бабочкой.

...голый торс, хорошо развитая мускулатура...белобрысый мальчишка,
чем-то на Сыча похож... смотрит на меня, будто я виноват... я тоже
ранен и контужен... что это я оправдываюсь?..

Дневальный помог парню подняться с кровати, поднес сосуд. Солдатик
откинул простыню. Обе ноги у него были ампутированы почти у самых бедер. Он
облокачивался одной рукой о кровать, другой держал стеклянную баночку -
"утку".
И чего это офицер с замотанной бинтами шеей так уставился?
Разволновался, и

...жёлтая моча...

потекла мимо "утки", по рукам и на простыню.
Шарагин отвернулся. В растерянности, стоял он посреди комнаты,
рассматривал остальных ребят. Но взгляд непроизвольно вновь вернулся к парню
с ампутированными ногами.

...как он будет передвигаться? он же будет всем по пояс... кто
заметит его, такого маленького, точно распиленного пополам?..

Вошла медсестра с подносом, на котором стояли стаканы и малюсенькие,
грамм по сто, баночки с яблочным соком. Дневальный отнес "утку", присел за
стол, а рядом устроился, прислонив костыли к стене, второй раненый солдатик,
и оба они стали ковырять банки консервным ножом, проделывая отверстия.

...ведь тысячи таких вот "огрызков" оставит Афган! и всем будет
наплевать, за что они воевали, где, когда... хорошо, что меня пощадила
судьба!..

Пришла ещё одна медсестра, низенькая, с распущенными волосами. Из под
белого халата виднелось легкое хлопковое синее платьице в белый горошек. Она
несла "хэбэ" и солдатский ремень.

...все в белых и синих тонах...

Она тронула за руку солдата, который спал на животе и сопел.
- Одевайся, борт приходит, через полчаса отправляем тебя в Ленинград, -
сказала медсестра тихо, но настойчиво.

...как сказала бы мама, если бы хотела быть строгой...

Худенький паренек понял, закивал головой, сел на кровати. Одна нога
была ампутирована по колено.
Медсестра помогла надеть майку.
- Извини, на складе была форма только пятидесятого размера, - она