Фальков Борис. Ёлка для Ба

   - Ну да, - согласилась Изабелла, - и мальчишка станет использовать свои знания немецкого языка не в Вене, а в Поволжьи.
   - В Средней Азии, - поправила мать, - у тебя устаревшие сведения. Но моему сыну будет полезней изучать рыночный жаргон, чем даже и немецкий. Вспомните, он тоже шастает для моциона на базар. Там, на базаре, есть свои Леониды Мешковы, с которых можно брать пример. Есть свои чемпионы, пусть и не по плаванию, а по стрельбе.
   - По игре в три листика. Этот ваш Сандро Сандрелли стал мне поперёк глотки, - пробормотал отец. - Даже жрать расхотелось.
   - Это не из-за стрелка, - возразила мать, - из-за Жанночки. Она ведь тоже туда на моционы бегает.
   - Этот Сандрелли действительно... - Изабелла подыскала нужное слово: Неотразим.
   - О-о-о... - простонал отец. - Лучше б ты по-аглицки, ей Богу. Какая пошлятина!
   - Не переживай, - сказала мать, - она тоже отравится, и ты будешь снова свободен.
   - Что за глупости? - спросил Ю. - Кто отравится, Жанна?
   - Клянусь, - поднял руку отец, - я разберусь с... похождениями мальчишки. Да и по тому младенцу следствие ещё не окончено.
   - Ага! - воскликнула мать. - Вот и у тебя предлог для моционов! Боже, и этот туда же, на костылях, петушок мой... зелёненький!
   - На протезе, - поправил Ю. - А прояви он упорство...
   - Говори, что хочешь, - сказал отец. - А я работаю. В моём деле упорство проявляется в добывании истины. То есть, в напряжении мозга, а не мышц. В моём деле так: да или нет, можешь - давай, не можешь - пошёл вон. И никаких тебе гантелей в помощь.
   - Глянь на своего сына! - воскликнула мать. - Вот, что ты можешь. От кого у него косоглазие и лишних пять диоптрий, а? От меня? Да ты посмотри, посмотри на него!
   - Посмотрим, - сказал Ю, - мы ещё посмотрим, что из него выйдет. Способности у него есть, вот только упорства... Но Ба говорит, что у него уникальный слух.
   - Лучший музыкант, которого я знаю, - возразил отец, - это барабанщик Лаци Олах: он может полчаса без перерыва играть соло. Не уверен, что для этого нужен какой-то слух, скорей наоборот. А у мальчишки следует оборвать уши, с его слухом он совсем отбился от рук.
   - От моей руки, - поправил Ю. - Да, он, кажется, и сейчас нас подслушивает.
   - Он прибился к совсем другим рукам, - добавила мать, - оторванным на поле боя миной. Потому и развешивает тут уши, чтоб докладывать там, у себя, что у нас тут интересного происходит.
   - Я сказал, что доведу это дело до конца, - повторил отец. - Моё слово твёрдо, можно не напоминать.
   - Какое дело, - спросила мать, - твоего сына, Вали или Жанны? А может, прошу всяческого прощения, Ба? Чьё именно дело ещё не закрыто, чьё тело ещё не вскрыто? И не планируешь ли ты на этой фазе расследования провести экспертизу живого лица, такого живого, что от него и другим лицам жизни нет...
   - Тьфу ты, - сплюнул отец, - тьфу.
   - Глотай слюну, - посоветовал я. Разумеется - в уме.
   - Но ты ведь ежедневно проводишь такую экспертизу своих лаборанток! вскричала мать. - Вот там бы тебе и плюнуть на то, что ты щупаешь! Так нет же... Об этом уже знают все, так отчего же тебе не пощупать и нашу Жанночку? Предлог уже имеется, а скоро ты выбьешь из нас и поручение проделать это. И ты проделаешь, с большим успехом.
   - А пианистам слух всё-таки нужен, как и скрипачам, - сказал Ю, - и успех у них больше. У Цфасмана, например, куда больше, чем у твоего Лаци Олаха.
   - Олух, - огрызнулся отец, - не вмешивайся хотя бы ты... Какой-такой успех?
   - Он успешно обнаружит у Жанны пузо, - обратилась мать ко всем, то есть, глядя между Ю и Изабеллой на кафельную печь, - после того, как любой прохожий на улице это давно делает без всяких экспертиз.
   - Послушай, - сказала Изабелла, - ты сама предлагала поговорить о порядках в доме, и сама же уводишь разговор в сторону.
   - Это не в сторону, - возразила мать, - а по пути. Не могу же я прямо предложить, чтобы он провёл экспертизу Ба?
   - Ч-ч-ёрт, дь-дьявол! - крикнул отец. - Заткнись, всё, хватит. Что ты предлагаешь конкретно: прямо сейчас начать шамать, не дожидаясь Ба?
   - А вот тут ты перебрал, - удовлетворённо улыбнулась мать, - так далеко я не захожу. Пусть ужин по-прежнему называется ужином. А жаргоны останутся там, где и родились: в общественной харчевне или на базаре. Я же, для начала, предлагаю начать кушать.
   - Есть, - поправил Ю.
   - Что - есть? - спросил отец. - Не изображай из себя военного. Хочешь сказать, что ты согласен, так и говори.
   - Надо говорить "есть", - объяснил Ю, - "кушать" и не литературное, и не очень пристойное выражение.
   - Ну, так говори "жрать", - щёлкнул зубами отец, - чтобы твой литературный язык обрёл, наконец, разумно организованную и пристойную однозначность.
   - Какая разница, как что называть, - пожала плечами Изабелла, - в рамках одного языка. Тут как раз спорить не о чем, если понятно, что сказано.
   - Не скажи, - сморщил лоб Ю, - не скажи... Выбор эпитета, сравнения, или даже имени героя в литературе очень важен. От этого зависит многое.
   - И в жизни тоже, - отозвалась мать. - Тебя никогда не интересовало, почему, например, тебя назвали Юрой? А твоего брата Витей? И почему моему сыну дали такое имя? Помните, как на этом настаивала Ба, какие битвы велись по этому вопросу? Такие, что зарегистрировали ребёнка на месяц позже, чем полагается...
   - Это потому, - напомнил отец, - что ты упёрлась на своём. Ты хотела назвать ребёнка в честь своего деда Василием.
   - Я упёрлась, потому что не желала иметь сына по имени Самуил или Исайя, заявила мать. - Но в конце концов я согласилась, не так ли, чтобы мальчик не остался вовсе безымянным.
   - Никто и не предлагал брать имена из Библии! - воскликнул Ю. - Я, например, предлагал Владлен, или Марксэн.
   - Разве это не то же самое? - спросила Изабелла. - Да простят мне в этом доме такую ересь...
   - Ты согласилась с предложением Ба, - ещё напомнил отец, - лишь после того, как тебе показали тот листок из календаря, где была статейка о происхождении имён.
   - Какой листок? - спросил Ю. - Есть ведь и более надёжные источники информации.
   - Например, анкеты, - вставила Изабелла. - Точнее, пятая графа анкеты.
   - А для моей жены календарь и есть самый надёжный источник, - сказал отец, - он у неё настольная книга. Зайдите-ка в её контору, к ней в кабинет: увидите сами. Про настенный календарь умолчу, это уж просто дельфийский оракул. И этот оракул сказал, что подлинно русских имён всего три: Олег, Ольга и Борис. А все остальные - чёрт знает, откуда взялись.
   - Тут какая-то ошибка, - Ю сморщил и нос. - Олег и Ольга имена княжеские, варяжские, стало быть - германского происхождения. А вот Борис...
   - Что - Борис? - насторожилась мать.
   - Борис, может быть, и русское, - сказал Ю. - Но только...
   - Что - только? - напряглась мать.
   - Сами-то русские и есть варяги, - разъяснил Ю. - Если хочешь разoбраться в корнях, тебе следует разделить русское и славянское. Так вот, Борис действительно может быть славянского происхождения. В крайнем случае греческого, в мифах боги ветров называются Бореи.
   - Греческого, - оживилась Изабелла. - Наверняка греческого.
   - Нет, - заявила мать. - Пусть хоть это имя останется рус... славянским, если уж нет других. Как видите, у моего упорства были основания, были причины подозревать...
   На этой фразе и застукали заговорщиков вернувшиеся откуда-то Ди и Ба. Из гостей, из театра? Не знаю, знаю только, что выдался тот самый редчайший случай, когда на Ба было синее бархатное платье, припахивающее смесью нафталина с духами. Оно было синее до черноты, а в углу выреза сверкала белая с серебром брошь. В этом платье Ба не сразу осознавалась как Ба, казалась поначалу забредшей к нам по ошибке незнакомкой, чуточку уязвлённой тем, что очутилась среди и ей незнакомых людей: кроме броши, платью придавалась и специальная, соответствующая гримаска. На Ди же был коричневый в полоску костюм, галстук с булавкой и мягкая шляпа.
   - О чём спор? - спросил он, снимая шляпу одной рукой, а другой одновременно ослабляя узел галстука. - О литературе, полагаю?
   - Не совсем, - бесхитростно улыбаясь, ответил Ю. - О происхождении имён.
   - О! - сказал Ди. - В этом деле я вам могу помочь, как никто.
   - Вряд ли, - усомнилась мать. - Ведь речь идёт о том, почему нашего Борю назвали Борей.
   - Бо, - поправил Ю.
   - Why has the cat its name: cat, - засмеялась Изабелла.
   - Это-то как раз литература, - заметил Ю, - но правда: почему?
   - Ну, вопрос совсем простой, - сказал Ди. - Его так назвали в честь его... двоюродного деда, моего старшего брата Бориса.
   - Слава Богу, что вашего брата звали Борисом, а не Самсоном или Навуходоносором! - вскричала мать. - Странно, но мне помнится, на этом имени, Борис, настаивала ваша жена, а ваш брат же не был и её братом? Или?
   - Странно было бы, если б моего брата звали Навуходоносором, - возразил Ди. - В конце концов он же не был ассирийцем. А Самсоном, вернее Назореем Самсоном, прозвали не его, а меня, я в юности носил длинные волосы вот тут...
   Ди показал - где, проведя пальцем перед левым, а потом перед правым ухом.
   - Меня, а не его, родители хотели сделать раввином.
   - Да, говорят, что одинаковые имена придают и наружное сходство, - сказала Изабелла. - Говорят, что определённое имя придаёт наружности определённые черты. Вот у нас, например: я и Жанна...
   - Это говорят о фамилиях, - возразил отец. - Тут бы тоже нужен справочник, подобный справочнику Ломброзо, касающемуся физиономий. Но его пока нет.
   - А если имя и фамилия вместе прикладываются к наружности, то это без сомнения должно удвоить эффект, - решил Ю. - Вот почему мы с тобой, брат, вовсе не похожи на дядю, в то время как, говорят...
   - Ну да, - подхватил Ди. - Малыш действительно одно лицо с моим братом. Почему бы и нет? Сходство чаще проявляется через голову поколения, по Менделю.
   - По Мендельсону, - фыркнула мать. - По Ломброзо. Всё это мистика. Мальчик должен быть похож ни на того, ни на другого, а на своего отца. Как и его отец - на своего. Ради порядка в доме вы-то должны бы придерживаться именно такой позиции, патриарх, презирая тот факт, что эта позиция несколько противоречит реальности.
   - Не вижу противоречий, - поджал губы Ди. - Не вижу, чем бы такая позиция противоречила реальности.
   - Ну, знаете! - воскликнула мать. - До сих пор я вас считала единственным тут нормальным человеком! Что ж вы теперь несёте... такую ересь? У моего мужа нет ни малейшего сходства с вами, вы сами это знаете. В то время как ваш младший сын...
   - Ну, и что тебя в этом смущает? - пожал подложными плечами пиджака Ди. Назови прямо.
   Но мать не назвала. Зато, отвернувшись в сторону, случайно - в мою, тихонько пообещала:
   - Ещё назову.
   - Собственно, мы снова уклонились от темы, - сияя белоснежными зубами, сказал Ю. - Речь шла не о том, почему назвали, а о том, какого происхождения это имя: славянского или греческого.
   - Это верно, - подтвердил отец. - Тут и понадобится твоя помощь. А о том, почему назвали, можно было и своим умом дойти.
   - Ты уверен? - спросил Ди. - Я не стал бы так полагаться на свой ум, как ты, ещё менее - на твой. Не всё познаётся умом, мой друг... То же и с этим именем: ещё вопрос, доступна ли такая задача уму.
   - Уму доступно всё, - упрямо сказал отец. - Кроме, разумеется, явных ересей.
   - Допустим, - повысил голос Ю, - но всё же: славянское или греческое?
   - Ну, - поддержала его мать, по-прежнему глядя в сторону, но уже в другую: опять на печь, - что вы по этому вопросу скажете, ересиарх?
   - Нечто вполне еретическое, - улыбнулся Ди. - Есть такая древнееврейская молитва: барух, барух, Адонаи. Имя Борух, по славянской библейской традиции Варух, а по позднейшей транскрипции Борис, означает "благословенный". Кстати, пророк Варух имел кой-какое отношение к литературе, Ю.
   Глаза Ди, так похожие на глаза Ю, в почти невидимой рамочке очков мягко засветились, подобно очам благословляющего своих детей патриарха. Подобно очам пророка.
   - Может, он и был первый профессиональный литератор на земле. А Пушкин уже потом.
   Зайцы с очков Ди спрыгнули на приготовленные для ужина тарелки, а голова матери, вдруг утратившая поддержку шейных мышц, гулко стукнула лбом в стол. Глаза Ди преисполнились немилосердной чёрной синевы, подтверждая, что именно он, обладатель этих глаз, нанёс поваливший всех оппонентов убийственный удар: Ю обидчиво поджал губы, отец наоборот - разинул рот, Изабелла с преувеличенным интересом заглянула в его глубины... "А", вырвалось у матери, "как больно!"
   - Пойдём-ка переодеваться, - сказала Ба, спускаясь со своих высот. - Пора ужинать.
   - Думаю, тебе, как филологу и вместе с тем сыну, будет также интересно узнать, что Адонаи, соответствующее славянскому Господин, это почтительное обращение сотворённого к Отцу, - послушно поворачиваясь к выходу, договорил Ди, - ибо непристойно обращаться к нему по имени. До своего отцовства, то есть до Творения, он же обозначен другим словом: Элохим. Но ведь Элохим не единственное число, а множественное, так что об этом стоит подумать... филологам. Впрочем, такое кого угодно наведёт на размышления: в начале был не Бог, а Боги. То есть, сотворение мира - не умножение, а деление начала. Ещё точнее: из него вычитание.
   И бархатное платье вместе с коричневым костюмом отправились в спальню, чтобы нырнуть там в глубины пузатого шкафа, подобно Ионе - в чрево кита, погрузиться в прежнее забвение. О, Господи, барух Адонаи, не допустите, чтоб и меня объяли воды забвения до души моей! Погрузили в глубины заточения, преисполненные выхлопными чарами нафталина. В глухой застенок - до следующего, поистине редчайшего случая, который, может быть, уже и не представится. Уж не придёт на помощь, никогда.
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Боги пока не оставил меня, ведь я ещё жив и продолжаю, вон, выворачивать карманы памяти. Хотя, если закрыть старую детскую книжку и с другой стороны, глазами Ди глянуть на это ЧП, может, как раз и оставил, если я ещё не умер. Боги меня вычел из себя, если так глянуть, подкинув меня на Большой базар, или Большой базар подбросил мне, что одно и то же, во всяком случае, с другой точки зрения: жориной. В ту минуту, когда это произошло в очередной раз, то есть, подкидыш предстал Жоре снова, он гладил со своей подругой концертный костюм Сандро: серые брюки, пальто без рукавов, зато с крылаткой. Жора не только гладил, а подруга носила ему сменные, похожие на гигантские гантели Ю утюги с костёрчика, разведенного за вагончиком, Жора руководил глажкой, и потому был настроен воодушевлённо: первейшее дело - упаковка. В вагончике стояла жуткая духота, пары от мокрой простыни, через которую Жора гладил, смешивались с собственными жориными парами. Простыня была вся в чёрных колеях от закоптившихся утюгов, будто по ней ездили на мотоцикле. На ступеньках вагончика пристроился Ив, и подружка Жоры натыкалась на него, выбегая в очередной раз наружу за своими гантелями, и грозилась прижечь, в конце концов, ему темя раскалённым чугуном. Несмотря на угрозы, Ив не менял облюбованной позиции.
   - Садись рядом, - похлопал он рукой. Указанное место, будучи занятым мною, заткнуло бы щель, в которую умудрялась как-то проскальзывать жорина маленькая женщина, его любимица из принципа: ноги у неё были короче жориных, а остальное - как у больших людей.
   - Я лучше постою, - отказался я.
   - Уже кончаем! - крикнул нам Жора. - Я тоже к вам спущусь, и поболтаем.
   - Ага, - согласился я.
   - Хорошо выглаженный костюм, - сказал Ив, - лучшая упаковка.
   - Лучшая кулибка, - сказал я.
   - Кулибка для работы, - согласился Ив. - Во время работы, как и во время сна, очень важно иметь надёжную кулибку. И вообще в жизни. Поэтому Сандро доверяет глажку не всякому. Ты бы хотел, чтобы тебе тоже доверили глажку? Но это право ещё нужно заслужить.
   - Нет, - отказался я. - Я и пальцем не пошевельну для того, чтоб мне доверили глажку. Пусть это будет мундир самого генералиссимуса.
   - Но-но! - погрозил почти чёрным пальцем Ив.
   - Суворова, - пояснил я.
   - Гол, шиколат! - крикнул Жора из своей духовки, точно с той же интонацией, с какой подавал голос из сундука. - Тебе влепили пенальти, чёрный парень.
   - Да уж, - показал зубы Ив, - у мальчишки не осталось ни капли провинциальной затхлости.
   - Патриархальной, - поправил я.
   - Я знаю, - сказал Ив, - только мне этого слова ни за что не выговорить, вот я и взял похожее.
   - А у жориной подружки растут волосы подмышками? - внезапно атаковал я.
   - Судью на мыло, - возразил Ив. - Это в твою сторону нужно пробивать пенальти. Но даже если ты и не против рискнуть физиономией, задай этот вопрос самому Жоре. Я же подамся в зрители.
   - Что нужно спросить у Жоры? - сказал Жора, появляясь из адова горнила свеженьким, если не освежёванным. - Я передам ему, и принесу вам ответ.
   Между фразами он успел хлебнуть из пивной бутылки, зажав как раз подмышкой вторую, неоткупоренную. Ив принял её, сунул в рот и свернул клыком пробку. У меня заныли зубы. Чтобы скрыть их не совсем мужественное поведение, я выразительно посмотрел на жорину подружку.
   - Она уже уходит, - сообщил Жора. - В мужской компании всем остальным не место.
   Он звучно шлёпнул подругу по низкому заду и, покачивая им по инерции, она удалилась, очень важная, под китайским солнечным зонтиком.
   - Теперь спрашивай, - Жора уселся на ступеньку и я последовал его примеру. - Пива хочешь?
   - Хочу, - сказал я.
   - Фигу тебе! - сунул мне в нос фигу Жора. - Чтоб я этой собственной рукой... Да чтоб меня вторично уродом родили и вторично придушить забыли! Спрашивай так, без пива.
   - Я хотел спросить, - мстительно сказал я, - про твою Европу. Говорят, ты там летал. Я тоже летал, с дерева, у меня шрам на европе - показать?
   Не дожидаясь согласия, я расстегнул и приспустил штаны, привстал и повернулся задом к жориному носу. Жора внимательно рассмотрел предъявленное ему доказательство.
   - Это документ, - признал он. - Заверено, с подлинным верно. Только вот, похоже, не с дерева ты летал, а с кровати на горшок.
   - А ты в своей Европе, - я уселся на место, - с горшка на кровать?
   - Милый, - отхлебнул Жора из бутылки. - Я там был солист аттракциона под названием "Летающий карлик".
   - Я тоже был солист, - сказал я, - когда с дерева... Маленькие летающие люди мы с тобой.
   - У меня за плечами не маленькая жизнь, - обиделся Жора, - у меня есть биография. Так что ты со своей харей не суйся. Тебя, небось, вовсе никто не хочет придушить.
   - Меня мать хотела придушить, когда рожала. Отец говорит, она тогда сказала: пока эта сука не уберётся отсюда - рожать не стану. Сказала - и перестала дуться, и я чуть не задохся. Но отец вывел суку вон, ведь она была его знакомая, и всё обошлось. Сука вообще-то была акушеркой, её звали графиня Шереметьева.
   - А меня придушить хотели не только в детстве, а и потом, когда пришли немцы, - забеспокоился Жора. - Они посчитали меня не маленьким, а большим - но неполноценным человеком. Это значит: не совсем человеком, может, даже такой странной машинкой, или говорящей куклой с опилками в голове. Знаешь, такой куклой: ма-а-ма!
   - Шико-о-лат, - мстительно напомнил я.
   - Ма-а-ма, мамочка моя, - отмахнулся он, - за тебя они меня послали в печь, в Дахау! Ты меня не придушила, пожалела, и теперь у меня биография, а они тут шляются всякие, шиколату у меня просють, хочуть, шоб я подох сам, ленятся даже придушить! Но, мамочка, не получат они у меня шиколату, ибо, пока меня посылали в Дахау, я и тогда не подох, а сбежал, потому что всё-таки маленький. Так что, спасибо тебе, мамочка. И папочка - спасибо. И добрым большим людям, всем, кроме немцев, спасибо: добрые большие люди в Европе меня приютили, и переслали во Францию. А во Франции я стал летать. Большой человек, очень большой человек - вот как Ив! - сажал меня на ладонь и бросал, а я летел. Он был чемпион по метанию карликов, а я рекордсмен: я пролетал больше десяти метров. Нас хорошо кормили, и я облетал всю Францию. Ту, которую не прибрали к рукам немецкие большие люди.
   - Ты облетал все французские кабаки, - возразил Ив, - а Франции ты и не видал. Ты ведь не летал с Эйфелевой башни.
   - Да, - согласился Жора, - меня всегда спрашивают, был ли я в Париже, и никто ни разу не спросил - бывал ли я во Франции. Я честно отвечаю "нет", и тогда все отходят от меня с презрением.
   - А почему бы Иву не запустить тебя летать и тут, у нас? - спросил я. Успех был бы не маленький...
   - ... у Чрево, - уточнил Ив. - Ты это брось, малый. У нас ему не грозит печь, и ему хватает на пропитание без полётов. А если хочешь возобновить аттракцион, то давай ты сам полетай, маленький человек без биографии, с очень маленькой жизнью за плечами. Хочешь попробовать? Сам говоришь, у тебя есть опыт. А я попаду тобой в горшок вернее, чем ты сам со своей кровати.
   Ив подставил мне огромную серую ладонь, всю в складках толстой, будто слоновьей, кожи. Я чуточку отодвинулся от неё и демонстративно отвернулся.
   - Ты не обижайся, - сказал Жора. - Мы оба маленькие, но у меня за плечами не маленькая жизнь, а у тебя маленькая. У меня есть и маленький горб за плечами, а у тебя пока ещё только большой шанс его заполучить, летая с деревьев. Так что не обижайся, ведь у меня за плечами прошлое, а у тебя будущее...
   - Тоже за плечами, - оттопырил губы я: что им всем далось это будущее? Тебе нужно написать рассказ, как ты летал по Европе.
   - Это зачем? - с подозрением глянул на меня Жора.
   - Чтоб все прочли, - злорадно сказал я, - будет и тебе хорошая упаковка, получше сундука. Получше легенды Сандро, это я тебе говорю... лучше Робинзона. Подумаешь, у них там мина взорвалась, да необитаемый остров подвернулся, а у тебя есть Дахау!
   - Да, - подтвердил Жора, - мы оба маленькие люди, я летал и ты летал, и у тебя за плечами будущее. Только это пройдёт, малыш, не беспокойся: ты вырастешь и станешь большим человеком. Не то, что я.
   - Извини, - сказал я, - у меня плохое настроение.
   - Да пожалуйста, - ответил он, переворачивая бутылку. Из неё не выпало ни капли.
   - Я ведь совсем не то хотел спросить... а вот что: у твоей подружки так же растут волосы подмышками, как у Жанны... пузо? Отец говорит, это всё антропологические стигматы.
   - Антропо... попо, попа... - захлебнулся Ив, - нет, ни за что не выговорить. Чего только не напридумала интеллигенция, чтобы мучить народ!
   - Да ты, никак, собираешься про это рассказ писать, интеллигент? - Жора взял меня двумя пальцами за подбородок и повернул моё лицо к себе. Я мотнул головой. - Ага, почти угадал: ты стихи про это пишешь, уже написал, верно?
   Я снова мотнул головой, на этот раз утвердительно. Врать было ни к чему, в конце концов, я знал, с кем болтаю, и последствий признания не опасался.
   - Почитай! - потребовал Жора. - Есть нужда в чём-нибудь эдаком, к злобе дня.
   - К пиву, - подсказал Ив. - Вместо раков.
   - Пива нет, - вздохнул Жора, - ты что-то уж слишком злобен, дорогой друг. Но всё равно, малыш, читай.
   Я прочёл:
   - Один раз я видел двух медвежат,
   они были большие и я стал их уважать.
   Я спросил: вкусен ли мёдик у пчёл?
   Один сказал: да, и я это учёл.
   Другой сказал: постой,
   что ты мелешь! или у тебя котелок пустой?
   - Больших уважают, это правильно подмечено, - вздохнул Жора, - а маленьких?
   - Маленьких любят, - сказал я.
   - Ну, и где ж у тебя про это? Постой, я сам добавлю... Один раз я видел двух горилл, они были маленькие, и я их полюбил.
   - У тебя не пустой котелок! - воскликнул я. - Или ты тоже стихи пишешь?
   - Почти, - скромно сказал Жора, - я пишу прозу.
   - Нет, - возразил Ив, - котелок у него пустой. Разве можно открывать секреты тому, кто их учитывает?
   - Мне можно, - сказал я, - а другим нельзя. Я так и делаю, никому другому своих не открываю. Хотя меня и пытаются подкупить.
   - Отец? Чем? - спросил Жора.
   - Нет, Лёка, - ответил я, - куклой. А вам я открою ещё секрет: я пишу и то, и другое. И стихи, и прозу.
   - А у меня стихи не клеются, - пожаловался Жора. - То, что ты слышал про горилл, чистая случайность.
   - А у меня не клеются романы, - признался я.
   - Погоди, - пообещал Ив, - ещё склеются.
   - Я почему-то дальше вступлений пойти не могу, - сообщил я.
   - Это ничего, - успокоил меня Жора. - Может, дальше и не надо ходить. Вступление ведь тоже надо уметь написать. Вот у меня как раз наоборот, туго с началами. Наверное, как и в стихах, потому они у меня и не получаются. Всё дело там не в том, о чём ты рассказываешь, а в ритме: попал - пошёл дальше, не попал - пошёл вон.
   - А я никогда не знаю, о чём буду рассказывать, - сказал я. - И не знаю, откуда потом, когда уже рассказано, берётся там смысл. Если б я с самого начала об этом думал, то ничего и не написал бы. Что ж тогда такое он, этот смысл?
   - Ну... скажем осторожно, - поднял указательный палец Жора, - какой-нибудь смысл есть во всём. Он повсюду.
   - Но мне часто нужен не какой-нибудь, - возразил я, - а какой-то один. Хотя я не знаю, какой именно. Но я чувствую, какой он должен быть. Сандро говорит, что он примерно так и стреляет: он чувствует цель, будто не винчестер у него в ногах, а сама уже тарелочка. Ему выстрелить - всё равно, что топнуть ногой.
   - Тогда так, - предложил Жора. - Не выстрел исполнен смысла, а смысл начинён выстрелами. Я хочу сказать, что одно без другого - ничто. Вот как это происходит: есть ритм, подошла его волна, раздался выстрел, цель поражена. А выглядит это для публики так, будто выстрелил и попал ты сам.
   - Да, и попал! - подчеркнул Ив.
   - Да, это важно, - согласился Жора.
   - Нет, это сложно, - сказал я. - Понять нельзя.