Страница:
– Извините... – пальцы его рук сжимались-разжимались. Видно, непросто ему дался жест примирения. Или для истинно воспитанного человека он и ничего не значил?.. Но это был первый случай в офицерской жизни Миронова, когда незнакомый офицер, по-видимому, осознав свою вину, решил таким образом загладить ее.
Филипп Козьмич оторвался от чашки, быстро встал и пристально посмотрел в глаза штабс-капитану, который гордо вскинул голову. И они как-то сразу же прониклись обоюдной симпатией. Друг друга поняли – и как трудно было решиться штабс-капитану на такой шаг, и что казачий офицер достоин подобного жеста.
– Прошу вас... – Миронов любезно протянул свою плохо гнувшуюся руку, указывая на стол, на котором аппетитно парил самовар. – Откушайте чаю. Иван, – крикнул ординарцу Миронов. – Быстро чашку с блюдцем!
– Спасибо. Не откажусь. – Перед тем, как сесть за стол, он отрекомендовался: – Штабс-капитан Нестеров. Петр Николаевич. Командир одиннадцатого корпусного авиационного отряда.
– Очень рад, – отозвался Миронов, в свою очередь отрекомендовался: – Подъесаул Миронов. Филипп Козьмич. Командир казачьей сотни разведчиков. Следую в расположение полка.
– Миронов... Миронов... Русско-японская война... «Нарождающийся герой Тихого Дона»... Верно?
– Почти что... Нестеров... Первая в мире «мертвая петля» на «Ньюпоре-IV». Ровно год назад, август, 1913 год. Киев. Святошинский аэродром. Герой воздушного океана. Верно?
– Почти что... – плотно сжатые губы штабс-капитана впервые тронула улыбка.
Оба облегченно рассмеялись. Потом разговорились, будто они давным-давно знали друг друга. Такое случается с настоящими мужчинами. Особенно на войне, в боевой обстановке, когда жизнь измеряется мгновениями и каждая такая встреча ценится на вес золота.
Штабс-капитан был невесел и поведал, что его авиационный отряд придан 3-й армии, которой командовал генерал Рузский. Нестеров летал каждый день, утром и вечером. А 12 августа совершил три полета. Это было под местечком Броды. От усталости упал в обморок... Штаб 3-й армии находился в Жолкиеве. То ли по этой причине, то ли, как впоследствии выяснилось, совершенно по другой, над городом каждое утро появлялся австрийский самолет «Альбатрос». Генерал-квартирмейстер армии генерал-майор Бонч-Бруевич был недоволен и все время выражал неудовлетворение действиями летчиков во главе с Нестеровым, который имел на вооружении лишь пистолет Маузера. Что же можно сделать? Гоняться за «Альбатросом», стреляя из пистолета? «Ну придумайте что-нибудь!» – раздраженно сказал однажды генерал. Штабс-капитан Нестеров дал ему честное офицерское слово, что завтра австрийский самолет перестанет летать над городом.
– И вы заставили самолет не летать? – с интересом спросил Миронов.
– В том-то и дело, что честное слово я дал генералу только что... Сегодня вечером. А завтра должно наступить утром... Надеюсь, вы понимаете мое состояние?.. – Нестеров, подперев ладонями подбородок, глубоко задумался и, кажется, был далек от всего, что его окружало.
Филипп Козьмич удивленно смотрел на необыкновенного человека и по своей природной деликатности не смел расспрашивать: как же штабс-капитан заставит вражеский самолет перестать летать? Легко сказать... Это же не на земле, а в небе... А может быть, он пойдет на смертоубийство?! Как японский камикадзе? Но тех ведь специально готовят... Да и к тому же набирают в специальные школы юнцов... А его новый знакомый – взрослый человек, здравомыслящий. Командир авиационного отряда. Может быть, он кого-нибудь из подчиненных пошлет на выполнение этого деликатного и опасного задания?.. Наверное, так и будет – не сам же полетит стрелять из маузера? А если сам, то сейчас, наверное, обдумывает, как это сделать – слово-то дал. Офицерское.
Словно отвечая на немой вопрос Миронова и высказывая вслух свои думы, Нестеров негромко сказал и одновременно показал ладонями, как он это будет делать:
– Ударю сверху... Наберу высоту и...
– Как коршун на куропатку! – весело добавил Миронов.
– Совершенно верно, – вскинув глаза на Филиппа Козьмича, подтвердил Нестеров.
– Только ведь можно и промахнуться... – усомнился Миронов.
– Вы правы – можно.
– Ну, и тогда как же?..
– Миг – и ничего нет... От меня ничего не останется. Только память. Пока близкие люди будут помнить – я буду жив... – как-то невесело усмехнулся Нестеров.
– Да-а... Выходит, собьете вы австрийца или не собьете, а самому придется падать на землю, так, что ли?
– Почти что так. Правда, по моим расчетам, можно спасти свой самолет, а значит, и самого себя. Но шансы невелики...
– Чертовщина какая-то! – Миронов зло выругался и вскочил из-за стола. Быстро начал ходить по комнате.
Иногда бросал косые взгляды на Нестерова. Это как же получается, сидит блестящий офицер, легендарный летчик, и завтра из-за какого-то паршивого австрийца надо идти на верную смерть?.. Ну а сам-то он не в таком ли положении? Там ведь на земле. Можно и обмануть врага. Ускакать. Укрыться... Какой-никакой выход есть. А в небе?.. Там куда денешься? Не иначе как к господу богу... И может быть, впервые Миронов ощутил нелепость войны. Ее странную жестокую и нелепую сущность...
– Извините, что вас втянул в свои проблемы...
– Какие могут быть извинения!.. Я понимаю, что нравственные критерии вечны – совесть, достоинство, честь. Самопожертвование. Но в данном случае ведь нет необходимости идти на смертный шаг!.. Черт побери эти генеральские амбиции!.. И выхода нет – не пойдешь же к этому самому Бонч-Бруевичу и не скажешь: сними данное слово. Как заклятье! Пленники чести!.. Я просто вас запру в доме, поставлю караул из казаков и прикажу не выпускать. Они это умеют неплохо делать.
– Дружба – это награда. Я искренне рад, что, может быть, последний вечер проведу с хорошим человеком... «Весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет...»
– «И тленья убежит...» – продолжил тихо Миронов. – Почему вы так на меня смотрите?
– Когда вы пригрозили, что запрете меня и приставите казаков для охраны, я принял как должное, потому что читал, что «Миронов – это вызов, пламя горящего костра, которое не угасить даже самому свирепому степному ливню... Искусный меткий удар. Молнией вспыхивает лезвие шашки, со свистом рассекает воздух. Блестит. Искрится на солнце потемневшее серебро... Это донской казак Миронов несется на врага...» А теперь удивила в вас поэтическая душа. Значит, в человеке все может жить? И страшный, неотразимый удар шашки, когда голова противника скатывается с плеч, и душа, отзывающаяся на нежность и печаль...
– Как золотая пыльца на пальцах рук твоих витает, кружится и блестит... Как взор прекрасных глаз, припудренных солнечными лучами, обещает счастье и покой... – негромко отозвался Миронов и так же негромко продолжал: – А ведь вместе с отрубленной головой наступает конец света – был вроде человек, и нет его... И каждый из нас берет себе право убивать один другого. И все это освящается... любовью к Родине. Не находите ли вы странным такое состояние ума и души?
– За убийство человека Родина обещает нам все, и даже небо в придачу... Человек устроен так, что он сначала верит вещам, а потом – духу. И как бы он ни храбрился, а за убийство врага начинает ненавидеть того, кто послал его на это мерзкое дело, а потом казнить себя, унижать, растаптывать... Потому что совесть, по-видимому, начинает так мучить душу, что она ни в чем не находит спасения...
– Значит, права древняя мудрость: «Не убий». И пока глаза горят огнем доброй мысли и высокой мечты – не порвется связь времен... Поэтому прошу вас, откажитесь от своего безумного плана. Переломите себя. Остановите свою гордыню, сделайте в этот краткий миг прозрения – добро. Не откладывая на потом. Именно в этот краткий миг...
– Вы правы. Но рвать цветы по весне любой может, но не каждый станет пахать землю, сажать их и выращивать... И потом, как говорил Наполеон, человек может пойти на смерть даже из-за пуговицы, если будет знать, что соотечественники станут его прославлять...
– Где-то я читал, что талант жить – это иметь доброе сердце и крепкую волю.
– Охотник убивает тридцать девять медведей, а сороковой убивает охотника.
– Силе зла необходимо противопоставить силу добра. Культура и человек. Война и мир... Кто над собою власти не имеет, может ли он поучать истине других?
– Удача и счастье сами по себе не приходят. За все надо платить. Причем иногда самой дорогой ценой.
– Согласен. Только быть счастливым – великая тайна, над которой бьется все человечество.
– Долг... И он, может быть, заложен во мне, как бескорыстная потребность души? Как священный огонь патриотизма. И потом, как сказал поэт: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда; Здесь страх не должен подавать совета».
– Долгом можно разрушить самые светлые мечты. Если что-то нехорошее случится завтра, то виноватым буду лично я, подъесаул Миронов.
– Спасибо, друг, – Нестеров порывисто встал, протянул руку Филиппу Козьмичу и крепко пожал.
– Иван, кликни хорунжего Калмыкова... Подарим казачью песню штабс-капитану Петру Николаевичу Нестерову. – И Миронов высоким голосом запел:
Прежде чем Миронов увидел самолет в воздухе, он услышал крики казаков: «Гляди, братцы, летит!..» «Стреляй!..» – крикнул Филипп Козьмич, не сознавая, кому предназначалась его команда. Но казаки его голос услышали и открыли беспорядочную стрельбу по вражескому самолету. «Альбатрос» делал виражи вокруг поместья барона Розенталя. Уж не хочет ли он бросить бомбу на лошадей сотни Миронова, мирно стоящих у коновязи?..
Но вот в небе появился еще один самолет. Все вокруг закричали: «Наш „Моран“ поднялся!.. Сам Нестеров!.. Сейчас он австрияку всыпет!..»
«Моран» взлетел выше «Альбатроса», сделал над ним круг. По-видимому, «Альбатрос» заметил противника и рванулся вниз. Тогда «Моран» зашел ему с хвоста, догнал и, как сокол бьет куропатку, ударил вражеский самолет. После того как самолеты расцепились, «Моран» стал медленно вращаться вокруг своей оси и падать вниз. Кое-кто на земле подумал, что самолет планирует, но для понимающих и знающих людей было ясно, что это вращение и падение – катастрофическое... А австрийский «Альбатрос» как ни в чем не бывало продолжал полет в горизонтальном положении. Но вот он неожиданно клюнул тяжелым носом, повалился на левый бок и начал так стремительно падать, что, обогнав падающий «Моран», первым врезался в землю... Врезался в землю и «Моран».
Для Миронова важным было узнать, кто летал на «Моране», сам ли штабс-капитан Нестеров, в чем он почти не сомневался, или же другой летчик? Как-то само собою в скорбной тишине прошелестело печальное известие, что при таране вражеского самолета погиб легендарный летчик Петр Нестеров... Миронов вялым голосом отдал команду: «Седлать...»
Кого же сбил Нестеров? Оказалось, лейтенанта барона Розенталя, в доме которого провели совместный и последний свой вечер Миронов и Нестеров. И еще выяснилась такая любопытная деталь: барон Розенталь сначала служил в кавалерии, потом выучился на летчика, купил собственный самолет и начал на нем летать... Мистика какая-то... Будто нарочно соединил в себе профессии двух русских офицеров – кавалериста и летчика. И перед вечным расставанием друзей заставил их переночевать в своем имении...
8
Филипп Козьмич оторвался от чашки, быстро встал и пристально посмотрел в глаза штабс-капитану, который гордо вскинул голову. И они как-то сразу же прониклись обоюдной симпатией. Друг друга поняли – и как трудно было решиться штабс-капитану на такой шаг, и что казачий офицер достоин подобного жеста.
– Прошу вас... – Миронов любезно протянул свою плохо гнувшуюся руку, указывая на стол, на котором аппетитно парил самовар. – Откушайте чаю. Иван, – крикнул ординарцу Миронов. – Быстро чашку с блюдцем!
– Спасибо. Не откажусь. – Перед тем, как сесть за стол, он отрекомендовался: – Штабс-капитан Нестеров. Петр Николаевич. Командир одиннадцатого корпусного авиационного отряда.
– Очень рад, – отозвался Миронов, в свою очередь отрекомендовался: – Подъесаул Миронов. Филипп Козьмич. Командир казачьей сотни разведчиков. Следую в расположение полка.
– Миронов... Миронов... Русско-японская война... «Нарождающийся герой Тихого Дона»... Верно?
– Почти что... Нестеров... Первая в мире «мертвая петля» на «Ньюпоре-IV». Ровно год назад, август, 1913 год. Киев. Святошинский аэродром. Герой воздушного океана. Верно?
– Почти что... – плотно сжатые губы штабс-капитана впервые тронула улыбка.
Оба облегченно рассмеялись. Потом разговорились, будто они давным-давно знали друг друга. Такое случается с настоящими мужчинами. Особенно на войне, в боевой обстановке, когда жизнь измеряется мгновениями и каждая такая встреча ценится на вес золота.
Штабс-капитан был невесел и поведал, что его авиационный отряд придан 3-й армии, которой командовал генерал Рузский. Нестеров летал каждый день, утром и вечером. А 12 августа совершил три полета. Это было под местечком Броды. От усталости упал в обморок... Штаб 3-й армии находился в Жолкиеве. То ли по этой причине, то ли, как впоследствии выяснилось, совершенно по другой, над городом каждое утро появлялся австрийский самолет «Альбатрос». Генерал-квартирмейстер армии генерал-майор Бонч-Бруевич был недоволен и все время выражал неудовлетворение действиями летчиков во главе с Нестеровым, который имел на вооружении лишь пистолет Маузера. Что же можно сделать? Гоняться за «Альбатросом», стреляя из пистолета? «Ну придумайте что-нибудь!» – раздраженно сказал однажды генерал. Штабс-капитан Нестеров дал ему честное офицерское слово, что завтра австрийский самолет перестанет летать над городом.
– И вы заставили самолет не летать? – с интересом спросил Миронов.
– В том-то и дело, что честное слово я дал генералу только что... Сегодня вечером. А завтра должно наступить утром... Надеюсь, вы понимаете мое состояние?.. – Нестеров, подперев ладонями подбородок, глубоко задумался и, кажется, был далек от всего, что его окружало.
Филипп Козьмич удивленно смотрел на необыкновенного человека и по своей природной деликатности не смел расспрашивать: как же штабс-капитан заставит вражеский самолет перестать летать? Легко сказать... Это же не на земле, а в небе... А может быть, он пойдет на смертоубийство?! Как японский камикадзе? Но тех ведь специально готовят... Да и к тому же набирают в специальные школы юнцов... А его новый знакомый – взрослый человек, здравомыслящий. Командир авиационного отряда. Может быть, он кого-нибудь из подчиненных пошлет на выполнение этого деликатного и опасного задания?.. Наверное, так и будет – не сам же полетит стрелять из маузера? А если сам, то сейчас, наверное, обдумывает, как это сделать – слово-то дал. Офицерское.
Словно отвечая на немой вопрос Миронова и высказывая вслух свои думы, Нестеров негромко сказал и одновременно показал ладонями, как он это будет делать:
– Ударю сверху... Наберу высоту и...
– Как коршун на куропатку! – весело добавил Миронов.
– Совершенно верно, – вскинув глаза на Филиппа Козьмича, подтвердил Нестеров.
– Только ведь можно и промахнуться... – усомнился Миронов.
– Вы правы – можно.
– Ну, и тогда как же?..
– Миг – и ничего нет... От меня ничего не останется. Только память. Пока близкие люди будут помнить – я буду жив... – как-то невесело усмехнулся Нестеров.
– Да-а... Выходит, собьете вы австрийца или не собьете, а самому придется падать на землю, так, что ли?
– Почти что так. Правда, по моим расчетам, можно спасти свой самолет, а значит, и самого себя. Но шансы невелики...
– Чертовщина какая-то! – Миронов зло выругался и вскочил из-за стола. Быстро начал ходить по комнате.
Иногда бросал косые взгляды на Нестерова. Это как же получается, сидит блестящий офицер, легендарный летчик, и завтра из-за какого-то паршивого австрийца надо идти на верную смерть?.. Ну а сам-то он не в таком ли положении? Там ведь на земле. Можно и обмануть врага. Ускакать. Укрыться... Какой-никакой выход есть. А в небе?.. Там куда денешься? Не иначе как к господу богу... И может быть, впервые Миронов ощутил нелепость войны. Ее странную жестокую и нелепую сущность...
– Извините, что вас втянул в свои проблемы...
– Какие могут быть извинения!.. Я понимаю, что нравственные критерии вечны – совесть, достоинство, честь. Самопожертвование. Но в данном случае ведь нет необходимости идти на смертный шаг!.. Черт побери эти генеральские амбиции!.. И выхода нет – не пойдешь же к этому самому Бонч-Бруевичу и не скажешь: сними данное слово. Как заклятье! Пленники чести!.. Я просто вас запру в доме, поставлю караул из казаков и прикажу не выпускать. Они это умеют неплохо делать.
– Дружба – это награда. Я искренне рад, что, может быть, последний вечер проведу с хорошим человеком... «Весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет...»
– «И тленья убежит...» – продолжил тихо Миронов. – Почему вы так на меня смотрите?
– Когда вы пригрозили, что запрете меня и приставите казаков для охраны, я принял как должное, потому что читал, что «Миронов – это вызов, пламя горящего костра, которое не угасить даже самому свирепому степному ливню... Искусный меткий удар. Молнией вспыхивает лезвие шашки, со свистом рассекает воздух. Блестит. Искрится на солнце потемневшее серебро... Это донской казак Миронов несется на врага...» А теперь удивила в вас поэтическая душа. Значит, в человеке все может жить? И страшный, неотразимый удар шашки, когда голова противника скатывается с плеч, и душа, отзывающаяся на нежность и печаль...
– Как золотая пыльца на пальцах рук твоих витает, кружится и блестит... Как взор прекрасных глаз, припудренных солнечными лучами, обещает счастье и покой... – негромко отозвался Миронов и так же негромко продолжал: – А ведь вместе с отрубленной головой наступает конец света – был вроде человек, и нет его... И каждый из нас берет себе право убивать один другого. И все это освящается... любовью к Родине. Не находите ли вы странным такое состояние ума и души?
– За убийство человека Родина обещает нам все, и даже небо в придачу... Человек устроен так, что он сначала верит вещам, а потом – духу. И как бы он ни храбрился, а за убийство врага начинает ненавидеть того, кто послал его на это мерзкое дело, а потом казнить себя, унижать, растаптывать... Потому что совесть, по-видимому, начинает так мучить душу, что она ни в чем не находит спасения...
– Значит, права древняя мудрость: «Не убий». И пока глаза горят огнем доброй мысли и высокой мечты – не порвется связь времен... Поэтому прошу вас, откажитесь от своего безумного плана. Переломите себя. Остановите свою гордыню, сделайте в этот краткий миг прозрения – добро. Не откладывая на потом. Именно в этот краткий миг...
– Вы правы. Но рвать цветы по весне любой может, но не каждый станет пахать землю, сажать их и выращивать... И потом, как говорил Наполеон, человек может пойти на смерть даже из-за пуговицы, если будет знать, что соотечественники станут его прославлять...
– Где-то я читал, что талант жить – это иметь доброе сердце и крепкую волю.
– Охотник убивает тридцать девять медведей, а сороковой убивает охотника.
– Силе зла необходимо противопоставить силу добра. Культура и человек. Война и мир... Кто над собою власти не имеет, может ли он поучать истине других?
– Удача и счастье сами по себе не приходят. За все надо платить. Причем иногда самой дорогой ценой.
– Согласен. Только быть счастливым – великая тайна, над которой бьется все человечество.
– Долг... И он, может быть, заложен во мне, как бескорыстная потребность души? Как священный огонь патриотизма. И потом, как сказал поэт: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда; Здесь страх не должен подавать совета».
– Долгом можно разрушить самые светлые мечты. Если что-то нехорошее случится завтра, то виноватым буду лично я, подъесаул Миронов.
– Спасибо, друг, – Нестеров порывисто встал, протянул руку Филиппу Козьмичу и крепко пожал.
– Иван, кликни хорунжего Калмыкова... Подарим казачью песню штабс-капитану Петру Николаевичу Нестерову. – И Миронов высоким голосом запел:
Утром неожиданно для казаков Филипп Козьмич приказал отложить седловку коней и оставаться на своих местах до особого распоряжения. Никто не знал, чем это было вызвано. Сам он об этом ни с кем не говорил. С раннего утра озабоченно и молчаливо ходил возле коновязи, внимательно всматриваясь в небо. Вот уж и солнце подтягивалось к «дубу» и ласково начинало пригревать, надо бы отправляться в поход, пока оно совсем не стало припекать, тогда лошадям будет трудно по жаре преодолевать марш-бросок. Но при всегдашнем бережливом отношении к коню сегодня его, кажется, такая проблема не интересовала. Подчиненные не смели нарушить его необъяснимое молчание и явное нежелание с кем бы то ни было разговаривать. Была у Филиппа Козьмича такая особенность, когда он всем своим видом давал понять, что к нему в данную минуту лучше всего не подходить и ни о чем не спрашивать.
За курганом пики блещут,
Пыль клубится, кони ржут.
И повсюду слышно было,
Что донцы домой идут...
Прежде чем Миронов увидел самолет в воздухе, он услышал крики казаков: «Гляди, братцы, летит!..» «Стреляй!..» – крикнул Филипп Козьмич, не сознавая, кому предназначалась его команда. Но казаки его голос услышали и открыли беспорядочную стрельбу по вражескому самолету. «Альбатрос» делал виражи вокруг поместья барона Розенталя. Уж не хочет ли он бросить бомбу на лошадей сотни Миронова, мирно стоящих у коновязи?..
Но вот в небе появился еще один самолет. Все вокруг закричали: «Наш „Моран“ поднялся!.. Сам Нестеров!.. Сейчас он австрияку всыпет!..»
«Моран» взлетел выше «Альбатроса», сделал над ним круг. По-видимому, «Альбатрос» заметил противника и рванулся вниз. Тогда «Моран» зашел ему с хвоста, догнал и, как сокол бьет куропатку, ударил вражеский самолет. После того как самолеты расцепились, «Моран» стал медленно вращаться вокруг своей оси и падать вниз. Кое-кто на земле подумал, что самолет планирует, но для понимающих и знающих людей было ясно, что это вращение и падение – катастрофическое... А австрийский «Альбатрос» как ни в чем не бывало продолжал полет в горизонтальном положении. Но вот он неожиданно клюнул тяжелым носом, повалился на левый бок и начал так стремительно падать, что, обогнав падающий «Моран», первым врезался в землю... Врезался в землю и «Моран».
Для Миронова важным было узнать, кто летал на «Моране», сам ли штабс-капитан Нестеров, в чем он почти не сомневался, или же другой летчик? Как-то само собою в скорбной тишине прошелестело печальное известие, что при таране вражеского самолета погиб легендарный летчик Петр Нестеров... Миронов вялым голосом отдал команду: «Седлать...»
Кого же сбил Нестеров? Оказалось, лейтенанта барона Розенталя, в доме которого провели совместный и последний свой вечер Миронов и Нестеров. И еще выяснилась такая любопытная деталь: барон Розенталь сначала служил в кавалерии, потом выучился на летчика, купил собственный самолет и начал на нем летать... Мистика какая-то... Будто нарочно соединил в себе профессии двух русских офицеров – кавалериста и летчика. И перед вечным расставанием друзей заставил их переночевать в своем имении...
8
Прибыв на позиции, Филипп Козьмич Миронов приступил к выполнению труднейших и опаснейших обязанностей командира сотни разведчиков. Из него еще не выветрился военно-патриотический дух, и он считал своим долгом отстаивать интересы Отечества. Чужеземец идет на родную землю с целью ее поработить, значит, задача донских казаков – отразить нападение и наказать врага...
За особо ценные разведывательные данные о противнике для штаба 3-й Донской казачьей дивизии, добытые лично им, в марте 1915 года Миронову присвоили чин есаула и наградили Георгиевским оружием...
В приказе по 3-й Казачьей кавалерийской дивизии; которой командовал князь Долгоруков, говорилось: «По утверждению Думы, командующий Третьей армией наградил Георгиевским оружием Миронова Филиппа за то, что он, будучи в чине подъесаула и состоя в тридцатом донском казачьем полку с 6-го по 12-е ноября 1914 года, командуя разведывательной сотней в районе Бартфельд-Змиев, с боями добыл важные сведения о расположении и движении противника, чем оказал незаменимое содействие успеху наших войск».
В январе 1916 года Миронов был произведен в войсковые старшины... За мужество и героизм награжден четырьмя орденами...
В марте 1916 года войскового старшину Миронова Филиппа Козьмича назначают помощником командира 32-го Донского казачьего кавалерийского полка по строевой части. Провожая Миронова из 30-го кавалерийского полка, генерал-майор Неклюдов написал восторженную характеристику, где были употреблены такие слова:
Совершенно случайно Филиппу Козьмичу как-то попались на глаза секретные данные о потерях русской армии, и он с той поры не мог прийти в себя.
В 1914 году каждый месяц потери составляли – 175 тысяч человек! Что же это значит? Если в его, Миронова, полку полный штат составляет 973 человека, то, выходит, в месяц погибало 175 полков?! В месяц!.. Каждый день по 5–6 полков?! Это же – ужас!.. Все ведь знают, все видят, что в полку погибло, допустим, три, пять, наконец двадцать-тридцать человек. Много. Жалко. Но это же война, будь она трижды проклята! Но трудно представить, чтобы сразу погиб полк. Два. Три. Четыре. Пять полков!..
В 1915 году в августе погибло 585 тысяч человек. В сентябре – 418... В октябре – 366 тысяч... На 1 февраля 1917 года русская армия потеряла 8 миллионов солдат и нижних чинов и 63 тысячи офицеров!.. Уму непостижимо!.. Море крови!.. И все это во имя царя, веры и Отечества?.. Во имя того, чтобы он, Миронов, оставшись в живых, на свой офицерский френч нацепил лишний орден и получил очередной чин, предполагающий славу, богатство, не только пожизненное, но и потомственное дворянство... Огромный надел земли... Косяки собственных коней... Да все это даром ему не нужно!..
Но душа-то кричит! Требует объяснения и утешения. Может быть, небо пошлет успокаивающий глас?.. Нужна тишина. Сосредоточенность. Неспешность. Но где ее возьмешь, чтоб подумать про самого себя: «Кто ты? Что несешь людям, миру? Добро, правду?» Но ведь правда страшно тяжела и часто неподвластна человеку. Нужны безумные усилия, чтобы она восторжествовала! Вон как!.. Не знал этого Миронов. Он всегда поступал по правде. Тогда почему он допустил у Мазурских озер гибель 20-го русского корпуса 10-й армии? Окруженные, без пищи, патронов и снарядов войска кинулись в последнюю штыковую атаку и были сметены огнем германских батарей... Но что он мог поделать?.. В этом-то и вся сложность, что никто не знает, кто, что мог бы сделать, чтобы предотвратить беду. Знал бы, где упадешь, как говорится, соломку бы подстелил. В этом-то и суть великого, чтобы знать и предупредить катастрофу. Такое дано не каждому, но в том-то и сила личности! Разве он, Миронов, не видел бездарных офицеров, которые вели на верную гибель разутых, раздетых и голодных солдат?.. Видел. Но и что же он должен был сделать? Во всяком случае, не накладывать на себя обет молчания! Надо было протестовать, кричать, идти на риск...
Боялся, что о нем подумает начальство?.. А сам он лично по-прежнему станет водить казаков в разведку?.. В атаки?.. Ну а как же... Он что же, еще не понял, во имя чего и кого ведется эта империалистическая бойня? С него еще не спала шелуха «ура-патриотизма»? Трудный вопрос. А разве на войне бывают легкие вопросы?
А может быть, ответ уже найден?.. Газетка-листовка социал-демократов жжет его карман – он только что изъял ее у одного казака, который объяснил, что подобрал в окопе, мол, сгодится для курева... Глянул Миронов в текст и тут же спрятал в карман, собираясь на досуге внимательно прочесть... Что они пишут? «...Во главе одной группы воюющих наций стоит немецкая буржуазия. Она одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну ради защиты родины, свободы и культуры, ради освобождения угнетенных царизмом народов, ради разрушения реакционного царизма. А на деле именно эта буржуазия, лакействуя перед прусскими юнкерами с Вильгельмом II во главе их, всегда была вернейшим союзником царизма и врагом революционного движения рабочих и крестьян в России. На деле эта буржуазия вместе с юнкерами направит все свои усилия, при всяком исходе войны, на поддержку царской монархии против революции в России... Немецкая буржуазия предприняла грабительский поход... чтобы разграбить более богатого конкурента (Франция, Бельгия, Англия)... Во главе другой группы воюющих наций стоит английская и французская буржуазия, которая одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну за родину, свободу и культуру против милитаризма и деспотизма Германии. На самом деле эта буржуазия на свои миллиарды давно уже нанимала и готовила к нападению на Германию войска русского царизма, самой реакционной и варварской монархии Европы...»
Миронов прочитал еще раз этот абзац и даже рукой потер себе лоб, как бы осмысливая последнюю фразу. Это что же получается? Выходит, мы не свою родину защищаем, а... страшно даже подумать... а являемся наемниками французских и английских толстосумов?.. Неужели правда? Откуда социал-демократы выкопали такие сведения? А может быть, они брешут?.. Но ведь он, Миронов, всегда причислял себя к социал-демократам, хотя, откровенно говоря, не понимал, что это такое. Просто размышлял, коли он сам стоит за свободу и права рядовых казаков, значит, это и есть демократия, которую ненавидит правящий класс. Буржуазия... Ну на что же они, социал-демократы, раскрывают людям глаза?
«Обе группы воюющих стран нисколько не уступают одна другой в грабежах, зверствах л бесконечных жестокостях войны, но, чтобы одурачить пролетариат и отвлечь его внимание от единственной действительно освободительной войны, именно гражданской войны против буржуазии, как „своей“ страны, так и „чужих“ стран, для этой высокой цели буржуазия каждой страны ложными фразами о патриотизме старается возвеличить значение „своей“ национальной войны и уверить, что она стремится победить противника не ради грабежа и захвата земель, а ради „освобождения“ всех других народов, кроме своего собственного...»
Выходит, Родина... Отечество... это всего лишь «фраза» для одурачивания людей? Чтобы солдаты в дикой ярости животного страха, разинув рты, кидались на врага, такого же, как и они, бедолагу, которого одурманили лозунгами-призывами – Родина в опасности?.. С ума можно сойти!.. Будто все вдруг перевернулось в сознании Миронова. Будто кто-то крепко стукнул обухом топора по голове... да, но какой же выход они указывают из тупикового положения? Ага, вот и ответ-рекомендация:
«Для нас, русских социал-демократов, не может подлежать сомнению, что с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства, угнетающего наибольшее количество наций и наибольшую массу населения Европы и Азии... Обратить оружие против правительств и буржуазии каждой страны. Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг... Только на этом пути пролетариат сможет вырваться из своей зависимости от шовинистической буржуазии и, в той или иной форме, более или менее быстро сделать решительный шаг по пути действительной свободы народов и по пути к социализму...»
Гражданская война... Понимают ли социал-демократы, что это такое? Значит, брат пойдет на брата? Отец на сына?.. Какие нужны будут лозунги, чтобы натравить одних на других?.. И опять же, «с точки зрений рабочего...». А как все это будет выглядеть с точки зрения казака?.. Ведь рабочий и казак чуть ли не все время враждовали. Рабочие считали казаков цепными псами царей, а казаки по приказу начальства кидались с нагайками на бунтующих рабочих. Если случится революция и победят рабочие, то как они отнесутся к казакам? Которые, кстати сказать, не все были нагаечниками... Об этом почему-то социал-демократы умалчивают. А зря. Казак – это основная боевая сила. Его так просто не проведешь... Ну так уж и не проведешь? Ведь на войну хлынул весь донской край. А сам он, Миронов, разве избежал этого шовинистического угара? Рвался на войну. Просился хоть рядовым пойти. Огорчался. Считал для себя позором оставаться в родном курене и заниматься мирным делом... Ну и ну... Что же такое человек? Значит, куда ветер дунет, туда он и клонится?..
Подперев голову ладонями, Филипп Козьмич, глубоко задумавшись, сидел один в своей землянке. Неярко горела фронтовая коптилка, искусно сработанная Иваном из патронной гильзы от малокалиберного снаряда. Она освещала только стол, оставляя всю землянку в полумраке.
– Ваше благородие!.. – Запыхавшись, в землянку ворвался Иван.
– Что случилось? – недовольный, что его размышления были прерваны, спросил Миронов.
– К нам гости! – обрадованно крикнул Иван и посторонился, пропуская вперед молодого офицера.
– Я ведь, кажется, никого не вызывал, – успел только проговорить Филипп Козьмич, как в полосу света вошел... Никодим, его первенец.
– Папа!..
– Сынок...
– Филипп Козьмич... виноват, ваше благородие, какую?.. – Иван от удовольствия потирал руки. – Походную?.. Служивскую?.. Встречную?.. Стремянную...
– Вот баламут, – добродушно отозвался Миронов, скрывая волнение встречи с сыном. – Как будто ты не знаешь... Докладывай, сынок.
– После реального училища окончил ускоренные краткосрочные курсы и вот – прапорщик. Назначен командиром взвода разведки в ваш 30-й Донской казачий полк. Начну, как и вы, папаня...
От этого детского обращения «папаня» Филипп Козьмич чуть не расплакался... Крохотный комочек, бывало, прижмется, беспомощный, пахнущий молоком матери... Первенец. Когда же он успел вымахать во взрослого казака?.. На войну прибыл. Конечно же, мечтает о подвигах, наградах, славе... А слава, как говорят англичане, – дым. Вот здоровье – это камень... А долго ли до беды... Война...
– Ты хоть чуточку понимаешь, какие трудности предстоят?
– Готов на любые.
– Что тебя привлекает в разведке?
– Собственный отец – герой Тихого Дона. И я не посрамлю фамилию и казачий род Мироновых.
– Я так и знал, что ты излишней горячностью можешь загубить себя, доказывая, что ты достоин отца. Это меня больше всего и беспокоит. Мы же такие разные с тобою. Характер, знаю, у тебя мягкий. Даже волосы русые. А у меня, видишь, черные и жесткие, как конская грива. Да и наполовину уж седые... Мне сорок четыре, тебе – двадцать...
– Отдам все силы за веру, царя и отечество. Не пожалею и самой жизни, – горячо, волнуясь, отвечал молодой прапорщик.
За особо ценные разведывательные данные о противнике для штаба 3-й Донской казачьей дивизии, добытые лично им, в марте 1915 года Миронову присвоили чин есаула и наградили Георгиевским оружием...
В приказе по 3-й Казачьей кавалерийской дивизии; которой командовал князь Долгоруков, говорилось: «По утверждению Думы, командующий Третьей армией наградил Георгиевским оружием Миронова Филиппа за то, что он, будучи в чине подъесаула и состоя в тридцатом донском казачьем полку с 6-го по 12-е ноября 1914 года, командуя разведывательной сотней в районе Бартфельд-Змиев, с боями добыл важные сведения о расположении и движении противника, чем оказал незаменимое содействие успеху наших войск».
В январе 1916 года Миронов был произведен в войсковые старшины... За мужество и героизм награжден четырьмя орденами...
В марте 1916 года войскового старшину Миронова Филиппа Козьмича назначают помощником командира 32-го Донского казачьего кавалерийского полка по строевой части. Провожая Миронова из 30-го кавалерийского полка, генерал-майор Неклюдов написал восторженную характеристику, где были употреблены такие слова:
«...Войсковой старшина Миронов рапортом от 22 марта с. г. № 84 донес, что он того же числа сдал Шестую сотню есаулу Кожанову и выбыл к месту новой службы, в 32-й Донской казачий полк.Казалось бы, что еще надо фронтовому офицеру – полная грудь орденов, чины и, главное, жив и здоров. Все это хорошо, если не касаться такого деликатного вопроса, как совесть. Душа. Она часто мучается, казалось бы, по совершенно непопятным причинам. Казалось бы, какое дело донскому казаку Миронову, прославленному и возвеличенному высшим командованием, подчиненными и родным Доном, где о каждом его подвиге во славу царя, веры и Отечества оповещали не только печатные органы, но и многоустая молва, – какое ему дело, что на трехтысячеверстном фронте ждут своей погибели 14,5 миллиона человек – столько Россия мобилизовала своих сынов?.. Но не все же погибнут.
За свое краткое командование полком я успел узнать и оценить по достоинству войскового старшину Миронова как отличного командира сотни и великолепно знающего свое дело офицера, имеющего большой опыт двух войн: русско-японской и настоящей. Очень сожалею, что не пришлось мне более совместно поработать с ним, но чрезвычайно радуюсь, что новое назначение в 32-й полк на должность помощника командира полка откроет его уму, знаниям и опыту более широкие горизонты для применения и даст ему возможность шире проявить свою инициативу и энергию, которой у войскового старшины Миронова так много.
От души поздравляю своего собрата, командира 32-го полка полковника Ружейникова с таким отличным помощником. С глубоким сожалением расстаюсь с войсковым старшиной Мироновым, искренне желаю ему лучшего в новой служебной обстановке.
Командир 30-го Донского казачьего полка
генерал-майор Неклюдов».
Совершенно случайно Филиппу Козьмичу как-то попались на глаза секретные данные о потерях русской армии, и он с той поры не мог прийти в себя.
В 1914 году каждый месяц потери составляли – 175 тысяч человек! Что же это значит? Если в его, Миронова, полку полный штат составляет 973 человека, то, выходит, в месяц погибало 175 полков?! В месяц!.. Каждый день по 5–6 полков?! Это же – ужас!.. Все ведь знают, все видят, что в полку погибло, допустим, три, пять, наконец двадцать-тридцать человек. Много. Жалко. Но это же война, будь она трижды проклята! Но трудно представить, чтобы сразу погиб полк. Два. Три. Четыре. Пять полков!..
В 1915 году в августе погибло 585 тысяч человек. В сентябре – 418... В октябре – 366 тысяч... На 1 февраля 1917 года русская армия потеряла 8 миллионов солдат и нижних чинов и 63 тысячи офицеров!.. Уму непостижимо!.. Море крови!.. И все это во имя царя, веры и Отечества?.. Во имя того, чтобы он, Миронов, оставшись в живых, на свой офицерский френч нацепил лишний орден и получил очередной чин, предполагающий славу, богатство, не только пожизненное, но и потомственное дворянство... Огромный надел земли... Косяки собственных коней... Да все это даром ему не нужно!..
Но душа-то кричит! Требует объяснения и утешения. Может быть, небо пошлет успокаивающий глас?.. Нужна тишина. Сосредоточенность. Неспешность. Но где ее возьмешь, чтоб подумать про самого себя: «Кто ты? Что несешь людям, миру? Добро, правду?» Но ведь правда страшно тяжела и часто неподвластна человеку. Нужны безумные усилия, чтобы она восторжествовала! Вон как!.. Не знал этого Миронов. Он всегда поступал по правде. Тогда почему он допустил у Мазурских озер гибель 20-го русского корпуса 10-й армии? Окруженные, без пищи, патронов и снарядов войска кинулись в последнюю штыковую атаку и были сметены огнем германских батарей... Но что он мог поделать?.. В этом-то и вся сложность, что никто не знает, кто, что мог бы сделать, чтобы предотвратить беду. Знал бы, где упадешь, как говорится, соломку бы подстелил. В этом-то и суть великого, чтобы знать и предупредить катастрофу. Такое дано не каждому, но в том-то и сила личности! Разве он, Миронов, не видел бездарных офицеров, которые вели на верную гибель разутых, раздетых и голодных солдат?.. Видел. Но и что же он должен был сделать? Во всяком случае, не накладывать на себя обет молчания! Надо было протестовать, кричать, идти на риск...
Боялся, что о нем подумает начальство?.. А сам он лично по-прежнему станет водить казаков в разведку?.. В атаки?.. Ну а как же... Он что же, еще не понял, во имя чего и кого ведется эта империалистическая бойня? С него еще не спала шелуха «ура-патриотизма»? Трудный вопрос. А разве на войне бывают легкие вопросы?
А может быть, ответ уже найден?.. Газетка-листовка социал-демократов жжет его карман – он только что изъял ее у одного казака, который объяснил, что подобрал в окопе, мол, сгодится для курева... Глянул Миронов в текст и тут же спрятал в карман, собираясь на досуге внимательно прочесть... Что они пишут? «...Во главе одной группы воюющих наций стоит немецкая буржуазия. Она одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну ради защиты родины, свободы и культуры, ради освобождения угнетенных царизмом народов, ради разрушения реакционного царизма. А на деле именно эта буржуазия, лакействуя перед прусскими юнкерами с Вильгельмом II во главе их, всегда была вернейшим союзником царизма и врагом революционного движения рабочих и крестьян в России. На деле эта буржуазия вместе с юнкерами направит все свои усилия, при всяком исходе войны, на поддержку царской монархии против революции в России... Немецкая буржуазия предприняла грабительский поход... чтобы разграбить более богатого конкурента (Франция, Бельгия, Англия)... Во главе другой группы воюющих наций стоит английская и французская буржуазия, которая одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну за родину, свободу и культуру против милитаризма и деспотизма Германии. На самом деле эта буржуазия на свои миллиарды давно уже нанимала и готовила к нападению на Германию войска русского царизма, самой реакционной и варварской монархии Европы...»
Миронов прочитал еще раз этот абзац и даже рукой потер себе лоб, как бы осмысливая последнюю фразу. Это что же получается? Выходит, мы не свою родину защищаем, а... страшно даже подумать... а являемся наемниками французских и английских толстосумов?.. Неужели правда? Откуда социал-демократы выкопали такие сведения? А может быть, они брешут?.. Но ведь он, Миронов, всегда причислял себя к социал-демократам, хотя, откровенно говоря, не понимал, что это такое. Просто размышлял, коли он сам стоит за свободу и права рядовых казаков, значит, это и есть демократия, которую ненавидит правящий класс. Буржуазия... Ну на что же они, социал-демократы, раскрывают людям глаза?
«Обе группы воюющих стран нисколько не уступают одна другой в грабежах, зверствах л бесконечных жестокостях войны, но, чтобы одурачить пролетариат и отвлечь его внимание от единственной действительно освободительной войны, именно гражданской войны против буржуазии, как „своей“ страны, так и „чужих“ стран, для этой высокой цели буржуазия каждой страны ложными фразами о патриотизме старается возвеличить значение „своей“ национальной войны и уверить, что она стремится победить противника не ради грабежа и захвата земель, а ради „освобождения“ всех других народов, кроме своего собственного...»
Выходит, Родина... Отечество... это всего лишь «фраза» для одурачивания людей? Чтобы солдаты в дикой ярости животного страха, разинув рты, кидались на врага, такого же, как и они, бедолагу, которого одурманили лозунгами-призывами – Родина в опасности?.. С ума можно сойти!.. Будто все вдруг перевернулось в сознании Миронова. Будто кто-то крепко стукнул обухом топора по голове... да, но какой же выход они указывают из тупикового положения? Ага, вот и ответ-рекомендация:
«Для нас, русских социал-демократов, не может подлежать сомнению, что с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства, угнетающего наибольшее количество наций и наибольшую массу населения Европы и Азии... Обратить оружие против правительств и буржуазии каждой страны. Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг... Только на этом пути пролетариат сможет вырваться из своей зависимости от шовинистической буржуазии и, в той или иной форме, более или менее быстро сделать решительный шаг по пути действительной свободы народов и по пути к социализму...»
Гражданская война... Понимают ли социал-демократы, что это такое? Значит, брат пойдет на брата? Отец на сына?.. Какие нужны будут лозунги, чтобы натравить одних на других?.. И опять же, «с точки зрений рабочего...». А как все это будет выглядеть с точки зрения казака?.. Ведь рабочий и казак чуть ли не все время враждовали. Рабочие считали казаков цепными псами царей, а казаки по приказу начальства кидались с нагайками на бунтующих рабочих. Если случится революция и победят рабочие, то как они отнесутся к казакам? Которые, кстати сказать, не все были нагаечниками... Об этом почему-то социал-демократы умалчивают. А зря. Казак – это основная боевая сила. Его так просто не проведешь... Ну так уж и не проведешь? Ведь на войну хлынул весь донской край. А сам он, Миронов, разве избежал этого шовинистического угара? Рвался на войну. Просился хоть рядовым пойти. Огорчался. Считал для себя позором оставаться в родном курене и заниматься мирным делом... Ну и ну... Что же такое человек? Значит, куда ветер дунет, туда он и клонится?..
Подперев голову ладонями, Филипп Козьмич, глубоко задумавшись, сидел один в своей землянке. Неярко горела фронтовая коптилка, искусно сработанная Иваном из патронной гильзы от малокалиберного снаряда. Она освещала только стол, оставляя всю землянку в полумраке.
– Ваше благородие!.. – Запыхавшись, в землянку ворвался Иван.
– Что случилось? – недовольный, что его размышления были прерваны, спросил Миронов.
– К нам гости! – обрадованно крикнул Иван и посторонился, пропуская вперед молодого офицера.
– Я ведь, кажется, никого не вызывал, – успел только проговорить Филипп Козьмич, как в полосу света вошел... Никодим, его первенец.
– Папа!..
– Сынок...
– Филипп Козьмич... виноват, ваше благородие, какую?.. – Иван от удовольствия потирал руки. – Походную?.. Служивскую?.. Встречную?.. Стремянную...
– Вот баламут, – добродушно отозвался Миронов, скрывая волнение встречи с сыном. – Как будто ты не знаешь... Докладывай, сынок.
– После реального училища окончил ускоренные краткосрочные курсы и вот – прапорщик. Назначен командиром взвода разведки в ваш 30-й Донской казачий полк. Начну, как и вы, папаня...
От этого детского обращения «папаня» Филипп Козьмич чуть не расплакался... Крохотный комочек, бывало, прижмется, беспомощный, пахнущий молоком матери... Первенец. Когда же он успел вымахать во взрослого казака?.. На войну прибыл. Конечно же, мечтает о подвигах, наградах, славе... А слава, как говорят англичане, – дым. Вот здоровье – это камень... А долго ли до беды... Война...
– Ты хоть чуточку понимаешь, какие трудности предстоят?
– Готов на любые.
– Что тебя привлекает в разведке?
– Собственный отец – герой Тихого Дона. И я не посрамлю фамилию и казачий род Мироновых.
– Я так и знал, что ты излишней горячностью можешь загубить себя, доказывая, что ты достоин отца. Это меня больше всего и беспокоит. Мы же такие разные с тобою. Характер, знаю, у тебя мягкий. Даже волосы русые. А у меня, видишь, черные и жесткие, как конская грива. Да и наполовину уж седые... Мне сорок четыре, тебе – двадцать...
– Отдам все силы за веру, царя и отечество. Не пожалею и самой жизни, – горячо, волнуясь, отвечал молодой прапорщик.