Страница:
Филипп Козьмич подумал, что ведь жизнь казаков, станиц и хуторов Дона чем-то напоминает самою природу или, по крайней мере, приближается к ее разумному, вечному началу. С раннего утра все работают. И старики и дети. Весь день кипит работа. В будние дни никого не встретишь праздно шатающимися по улицам. Бездельничать считалось грехом. И население земель Войска Донского всем укладом жизни приближалось к законам природы – такое же неторопливое, строго раз и навсегда очерченное движение... Ночью все спят, отдыхают. Лишь молодежь веселится на игрищах, да и то только накануне праздников, когда утром можно будет позоревать. Такой образ жизни вырабатывал не только физическое здоровье казаков, но и духовно-сосредоточенное богатство души. Люди не разбрасывали силы на многие дела – только на жизненно необходимые тратили свою энергию. За любую работу принимались, предварительно помолясь, призывая Бога помочь сосредоточиться и по совести выполнить ее. Гармонично вливаясь в природу, мало сказать бережно, ревниво охраняя, а свято относились к окружающему миру. Ведь всем памятен случай, когда одного казака только за то, что он плюнул в Дон, избили, а священник вдобавок ко всему отлучил его от церкви. Сейчас даже трудно поверить в такое.
От этой кажущейся медлительности и как бы узаконенного круговорота жизни люди испытывали истинную радость от хорошо сделанной работы, от ожидания праздника, от самого праздника – светлого, веселого, песенного...
Неплохо ему, Миронову, сидеть в «орлином гнезде» и рассуждать о жизни казаков. А сам-то почему здесь оказался в разгар полевой страды и, бездельничая, разглагольствует о житье-бытье?.. Хорошо пристроился – в холодочке, да и прохлада от Дона овевает разгоряченное лицо... Или ему можно?.. Но ведь старые казачки любят часто повторять, что, мол, чем больше Господь Бог дает человеку, тем с него больше и спрашивает. Этого, кажется, в своей гордыне не учитывал пастушонок?.. Да, наверное, уж хватит величать себя казачонком с кнутом через плечо, для которого все вокруг трын-трава. Он взрослый казак, офицер, правда, бывший, и не надо притворяться и разжалобливать себя и других, что ты в своем стремлении к свободе для народа готов всем пожертвовать, но люди не оценили и выбросили тебя из своих рядов, как мелкую сошку. Или ты возомнил, что тебе позволено даже пойти против самого царя-батюшки? .. Умник нашелся!.. Храбрец... Или человек предполагает, а бог располагает?..
Миронов осмотрел босые ноги, закатанные шаровары с лампасами. Как же он по станице теперь пройдет? Хоть и разжалованный офицер, но кажется, что это всего лишь тяжкий сон, вот он сейчас проснется, и все встанет на свое место... Надо ради приличия ваять палку в руки, чтобы при случае встречному объяснить, мол, побежал за зыкавшим телком к Дону, да вот не догнал... Опять же не поверят, ведь все знают, что от быстро бегающего Миронова еще ни одна скотиняка не убежала – догонит и возвратит в стадо или на баз... А вот в «орлиное гнездо» ему уже, наверное, больше не взобраться. Что так? Ослаб? Устал? Сил не осталось или прыти?.. Просто стыдно от людей – ну, мальчишкой был, куда ни шло, из озорства взбирался на неприступный утес, а теперь вроде как и неудобно, да и ловкость не та, еще чего доброго ненароком сорвешься... Неужто жаль себя стало?.. Ведь только что сам добровольно хотел совершить прыжок, ну а если случайно сорвешься, так стоит ли жалеть?.. О, кровь на пальцах. Это когда хотел оттолкнуться от скалы... Как в детстве, Миронов губами прикоснулся к пораненному месту и начал высасывать кровь. Успокаиваясь, исподлобья глядел на Дон.
Могучая река. Почему он зовется «Тихом»? Ведь течение воды мощное, быстрое... Попробовал силу ее: плавая, купаясь, да и на веслах, когда лодку гонишь против воды – кровавые мозоли на ладонях вспухают. А на вертлявом, долбленном из одного ствола дерева каюке? Только успевай – не зевай нос его направлять строго поперек встречной волны, причем без отдыха, иначе окажешься в лучшем случае на одном месте или, чего хуже, – совсем собьешься с пути. А вот когда переметами стерлядь ловишь – вот мука! Их обычно ставят на перекатах, на быстрине. Отец опускает крючки с наживкой или смазанные салом для запаха, а он, Филька, должен, как заправский артист, на каюке с помощью весла удержать его на месте да еще и чуточку пододвинуть, чтобы удобнее была отцу. Волна сбивает, весло в руках мечется слева направо, справа налево, не задеть бы батю. А он еще иногда зло сплюнет и тихонько прошипит: «Казак ты или баба!..» А в спешке, да еще когда каждое движение должно быть рассчитано мгновенно, разве угодишь ему?..
Тихий Дон... Правый крутой, обрывистый берег, изрытый морщинами оврагов и буераков. На нем раскинулась казачья станица Усть-Медведяцкая. Тянется она над рекой лентой садов и левад. Тополя и вербы свешивают ветки к воде. Листья пьют донскую воду и как бы по цепочке передают всей станице, утопающей в буйных левадных зарослях. Питают муравную зелень, плотно вросшую в меловые плешины крутолобого берега.
Дон перед Усть-Медведицкой натыкается на бугрину, поросшую лесом, и, не в силах подмять ее под себя, резко поворачивает вправо, образуя сагайдачную дугу. Опершись о монастырские кручи, как о тетиву, Дон выпрямляется и гигантской стрелой несется мимо станицы. По пути подхватывает реки, речушки, ерики и продолжает молодо и величаво течь мимо меловых правобережных подгорий и дремучих лесов левой стороны. Когда-то и сама станица располагалась здесь, на левом берегу, это уж потом она перебралась на крутой и холмистый правый берег.
Усть-Медведицкая поначалу возникла как маленький казачий стан в устье реки Медведицы и двести лет простояла на низком, весной затопляемом левом берегу Дона. Потом постепенно казаки начали перебираться на правый крутой берег. Первым переселенцем был священник Птахин, который построил свой курень в устье большого буерака. Он положил начало центральной улице станицы – Овражной (Буерак Птахина). За ней последовали Воскресенская улица, Атаманская, Придонская.
В журнале Петра I, посетившего Дон, есть запись: «Да прошли речку Медведицу, впала она в Дон с левой стороны, да городок Медведица – он стоит на левой стороне». Следовательно, еще в 1696 году станица находилась на левой стороне. Из-за частых наводнений переселилась на теперешнее место. Время первоначального образования Медведицкого городка неизвестно, но в 1595 году он уже был, о чем свидетельствует опись статистического комитета, представленная полковником Кушнаревым... На городок дважды нападали черкесы. В 1638 году через него проезжал покоритель Азова атаман М. И. Татаринов.
17 февраля 1713 года жители станицы Усть-Медведицкой ходатайствуют о постройке деревянной Николаевской церкви. К этому времени можно и отнести переселение станицы на настоящее место. Церковь построена в 1718 году. 2 марта 1782 года сооружена новая, каменная, во имя Воскресения с Николаевским приделом. А деревянная перестроена и переименована в Рождественскую. 22 февраля 1795 года во время пожара сгорела. В 1811 году к Воскресенской церкви с левой стороны был пристроен придел святых Козьмы и Демьяна. Освящен 10 октября 1811 года. Церковь существует и поныне. В ней находятся ценнейшие реликвии – два Евангелия: 1703 года и 1744 года. С 1884 года начато строительство новой каменной церкви Александра Невского, При мужской гимназии и духовном училище построена домовая Рождество-Богородицкая церковь. При тюрьме – Петропавловская – 1863 год. В 1638 году на юртовой земле возник монастырь. В 1670 году при нем построен Преображенский храм. Строители: игумен Исайя и старцы Иосиф, Корнелий, Кирилл. Монастырь преследовал благородные цели: «Дряхлые и израненные на службах старшины и казаки, посвящающие остатки дней своих уединению монашеской жизни, по болезни и старости лет, могли препровождать оную спокойно». В 1752 году монастырь был завален обрушившейся горою и перенесен на нынешнее место, где и заложен через два года. А спустя пять лет закончена Преображенская церковь с приделом Донской Божьей матери. В 1785 году мужской монастырь преобразован в женский. При монастыре имелась школа грамоты для девочек и богадельня для казачек. При монастыре устраивалась ежегодная Владимирская ярмарка.
Против старого городка на правой стороне Дона есть курган, называемый Колесовым. На нем колесовали людей, совершивших преступление. Курганов много возле станицы: Острый, Рубцов, Долгий, Котельников. Урочища: Степанова, Ендова. Речки: Цуцкан, Долщина. Балка Янр. У хутора Почтово-Клетского найдена чугунная пушка. Стрелы. Кости неведомых животных.
В 1836 году в станице открылись учреждения Окружного управления и четырехклассное училище. 1874 год – окружной суд. 1863 год – начало занятий в классической гимназии. 1875 год – в женской гимназии, впоследствии преобразованной в четырехклассное училище. В 1891 году организована военно-ремесленная школа. В 1896 году – реальное училище.
По переписи 1897 года в станице 1099 дворов. Русских 3196 мужчин, 2972 женщины, армян и калмыков – пять, из них одна женщина. Грамотных 2888, в том числе 961 женщина. 49 человек с высшим образованием, из них две женщины. 411 – со средним, из них 221 женщина.
Юрт обмежевал и занимал 130639 десятин, имел: 36 175 голов крупного рогатого скота, 32 680 овец. Доход станицы – 871 рубль. Всего лошадей в Усть-Медведицком округе было – 60370!..
Усть-Медведицкая быстро начала расти, став центром военного округа Войска Донского. Открывались гимназии, реальные училища, ремесленное и епархиальное. Донское пароходство. Даже театр и позже свой «синематограф», два дворянских клуба. Пять церквей, девичий Преображенский монастырь. При нем две церкви. Пристани – хлебная и лесная. Заводы: кожевенные, пивоваренные, водочные, свечной, мыловаренный, четыре кирпичных... Ежегодные ярмарки – Крещенская, 6 января, Георгиевская, 23 апреля, Преображенская, 6 августа... Ах, ярмарки! Карусели, бублики, цыгане, борьба человека с медведем... Шум, гам, музыка, драки...
Буерак Птахина явился своеобразной разделительной чертой между западной, верхней частью станицы, где селились преимущественно дворяне, офицеры, купцы, и восточной, нижней, принадлежащей коренным жителям – казакам. Первая часть называлась «чистыми дворами» или «клином», а вторая, восточная, – «базами», жители которых занимались земледелием и скотоводством. Когда станица располагалась еще на старом месте, здесь были базы для скота. Курени простые, рубленые. Дворы огорожены плетнями. Школа размещалась в обыкновенном флигеле. В западной части станицы, где селились богачи, постройки отличались добротностью. Здесь размещались административные здания, магазины, учебные заведения. В одной из гимназий пришлось два года учиться и Филиппу Миронову. Потом эту гимназию закрыли. Поводом послужил юный бунтарь с берегов Дона Василий Генералов, казак станицы Потемкинской области Войска Донского. Он состоял членом террористической фракции «Народной воли», в которую, помимо него, входили А. И. Ульянов, В. С. Осипанов, П. И. Андреюшкин, П. Я. Шевырев. За покушение на царя Александра III все они были казнены 8 мая 1887 года. А гимназии на Дону по высочайшему повелению были закрыты с целью ограничения доступа к образованию детям простых казаков, которые «учение свое превращают во зло существующему монаршему строю». Заветной мечтой Александра III было основать город, где-нибудь в глухом месте и ссылать туда инакомыслящих. Причем охранять этот город поручить казакам... Благодаря природным способностям Миронов поступил в Новочеркасское юнкерское казачье училище – по второму разряду, как сын рядового, нетитулованного казака. В первый принимали детей казачьей знати. Но окончил он по первому разряду, и ему было присвоено офицерское звание.
Офицер... Филька Миронов – офицер?.. Блестящий кавалерист?.. Дворянин?.. Да было ли все это на самом деле?.. Было!.. Было!.. Даже командармом был Филька Миронов. Командармом?! Ужас!.. И – в тюрьме?! Неправда!..
– Неправда!.. – закричал диким голосом Миронов и сразу же пришел в себя. Уткнулся лицом в серое казенное одеяло и по-волчьи завыл.
22
От этой кажущейся медлительности и как бы узаконенного круговорота жизни люди испытывали истинную радость от хорошо сделанной работы, от ожидания праздника, от самого праздника – светлого, веселого, песенного...
Неплохо ему, Миронову, сидеть в «орлином гнезде» и рассуждать о жизни казаков. А сам-то почему здесь оказался в разгар полевой страды и, бездельничая, разглагольствует о житье-бытье?.. Хорошо пристроился – в холодочке, да и прохлада от Дона овевает разгоряченное лицо... Или ему можно?.. Но ведь старые казачки любят часто повторять, что, мол, чем больше Господь Бог дает человеку, тем с него больше и спрашивает. Этого, кажется, в своей гордыне не учитывал пастушонок?.. Да, наверное, уж хватит величать себя казачонком с кнутом через плечо, для которого все вокруг трын-трава. Он взрослый казак, офицер, правда, бывший, и не надо притворяться и разжалобливать себя и других, что ты в своем стремлении к свободе для народа готов всем пожертвовать, но люди не оценили и выбросили тебя из своих рядов, как мелкую сошку. Или ты возомнил, что тебе позволено даже пойти против самого царя-батюшки? .. Умник нашелся!.. Храбрец... Или человек предполагает, а бог располагает?..
Миронов осмотрел босые ноги, закатанные шаровары с лампасами. Как же он по станице теперь пройдет? Хоть и разжалованный офицер, но кажется, что это всего лишь тяжкий сон, вот он сейчас проснется, и все встанет на свое место... Надо ради приличия ваять палку в руки, чтобы при случае встречному объяснить, мол, побежал за зыкавшим телком к Дону, да вот не догнал... Опять же не поверят, ведь все знают, что от быстро бегающего Миронова еще ни одна скотиняка не убежала – догонит и возвратит в стадо или на баз... А вот в «орлиное гнездо» ему уже, наверное, больше не взобраться. Что так? Ослаб? Устал? Сил не осталось или прыти?.. Просто стыдно от людей – ну, мальчишкой был, куда ни шло, из озорства взбирался на неприступный утес, а теперь вроде как и неудобно, да и ловкость не та, еще чего доброго ненароком сорвешься... Неужто жаль себя стало?.. Ведь только что сам добровольно хотел совершить прыжок, ну а если случайно сорвешься, так стоит ли жалеть?.. О, кровь на пальцах. Это когда хотел оттолкнуться от скалы... Как в детстве, Миронов губами прикоснулся к пораненному месту и начал высасывать кровь. Успокаиваясь, исподлобья глядел на Дон.
Могучая река. Почему он зовется «Тихом»? Ведь течение воды мощное, быстрое... Попробовал силу ее: плавая, купаясь, да и на веслах, когда лодку гонишь против воды – кровавые мозоли на ладонях вспухают. А на вертлявом, долбленном из одного ствола дерева каюке? Только успевай – не зевай нос его направлять строго поперек встречной волны, причем без отдыха, иначе окажешься в лучшем случае на одном месте или, чего хуже, – совсем собьешься с пути. А вот когда переметами стерлядь ловишь – вот мука! Их обычно ставят на перекатах, на быстрине. Отец опускает крючки с наживкой или смазанные салом для запаха, а он, Филька, должен, как заправский артист, на каюке с помощью весла удержать его на месте да еще и чуточку пододвинуть, чтобы удобнее была отцу. Волна сбивает, весло в руках мечется слева направо, справа налево, не задеть бы батю. А он еще иногда зло сплюнет и тихонько прошипит: «Казак ты или баба!..» А в спешке, да еще когда каждое движение должно быть рассчитано мгновенно, разве угодишь ему?..
Тихий Дон... Правый крутой, обрывистый берег, изрытый морщинами оврагов и буераков. На нем раскинулась казачья станица Усть-Медведяцкая. Тянется она над рекой лентой садов и левад. Тополя и вербы свешивают ветки к воде. Листья пьют донскую воду и как бы по цепочке передают всей станице, утопающей в буйных левадных зарослях. Питают муравную зелень, плотно вросшую в меловые плешины крутолобого берега.
Дон перед Усть-Медведицкой натыкается на бугрину, поросшую лесом, и, не в силах подмять ее под себя, резко поворачивает вправо, образуя сагайдачную дугу. Опершись о монастырские кручи, как о тетиву, Дон выпрямляется и гигантской стрелой несется мимо станицы. По пути подхватывает реки, речушки, ерики и продолжает молодо и величаво течь мимо меловых правобережных подгорий и дремучих лесов левой стороны. Когда-то и сама станица располагалась здесь, на левом берегу, это уж потом она перебралась на крутой и холмистый правый берег.
Усть-Медведицкая поначалу возникла как маленький казачий стан в устье реки Медведицы и двести лет простояла на низком, весной затопляемом левом берегу Дона. Потом постепенно казаки начали перебираться на правый крутой берег. Первым переселенцем был священник Птахин, который построил свой курень в устье большого буерака. Он положил начало центральной улице станицы – Овражной (Буерак Птахина). За ней последовали Воскресенская улица, Атаманская, Придонская.
В журнале Петра I, посетившего Дон, есть запись: «Да прошли речку Медведицу, впала она в Дон с левой стороны, да городок Медведица – он стоит на левой стороне». Следовательно, еще в 1696 году станица находилась на левой стороне. Из-за частых наводнений переселилась на теперешнее место. Время первоначального образования Медведицкого городка неизвестно, но в 1595 году он уже был, о чем свидетельствует опись статистического комитета, представленная полковником Кушнаревым... На городок дважды нападали черкесы. В 1638 году через него проезжал покоритель Азова атаман М. И. Татаринов.
17 февраля 1713 года жители станицы Усть-Медведицкой ходатайствуют о постройке деревянной Николаевской церкви. К этому времени можно и отнести переселение станицы на настоящее место. Церковь построена в 1718 году. 2 марта 1782 года сооружена новая, каменная, во имя Воскресения с Николаевским приделом. А деревянная перестроена и переименована в Рождественскую. 22 февраля 1795 года во время пожара сгорела. В 1811 году к Воскресенской церкви с левой стороны был пристроен придел святых Козьмы и Демьяна. Освящен 10 октября 1811 года. Церковь существует и поныне. В ней находятся ценнейшие реликвии – два Евангелия: 1703 года и 1744 года. С 1884 года начато строительство новой каменной церкви Александра Невского, При мужской гимназии и духовном училище построена домовая Рождество-Богородицкая церковь. При тюрьме – Петропавловская – 1863 год. В 1638 году на юртовой земле возник монастырь. В 1670 году при нем построен Преображенский храм. Строители: игумен Исайя и старцы Иосиф, Корнелий, Кирилл. Монастырь преследовал благородные цели: «Дряхлые и израненные на службах старшины и казаки, посвящающие остатки дней своих уединению монашеской жизни, по болезни и старости лет, могли препровождать оную спокойно». В 1752 году монастырь был завален обрушившейся горою и перенесен на нынешнее место, где и заложен через два года. А спустя пять лет закончена Преображенская церковь с приделом Донской Божьей матери. В 1785 году мужской монастырь преобразован в женский. При монастыре имелась школа грамоты для девочек и богадельня для казачек. При монастыре устраивалась ежегодная Владимирская ярмарка.
Против старого городка на правой стороне Дона есть курган, называемый Колесовым. На нем колесовали людей, совершивших преступление. Курганов много возле станицы: Острый, Рубцов, Долгий, Котельников. Урочища: Степанова, Ендова. Речки: Цуцкан, Долщина. Балка Янр. У хутора Почтово-Клетского найдена чугунная пушка. Стрелы. Кости неведомых животных.
В 1836 году в станице открылись учреждения Окружного управления и четырехклассное училище. 1874 год – окружной суд. 1863 год – начало занятий в классической гимназии. 1875 год – в женской гимназии, впоследствии преобразованной в четырехклассное училище. В 1891 году организована военно-ремесленная школа. В 1896 году – реальное училище.
По переписи 1897 года в станице 1099 дворов. Русских 3196 мужчин, 2972 женщины, армян и калмыков – пять, из них одна женщина. Грамотных 2888, в том числе 961 женщина. 49 человек с высшим образованием, из них две женщины. 411 – со средним, из них 221 женщина.
Юрт обмежевал и занимал 130639 десятин, имел: 36 175 голов крупного рогатого скота, 32 680 овец. Доход станицы – 871 рубль. Всего лошадей в Усть-Медведицком округе было – 60370!..
Усть-Медведицкая быстро начала расти, став центром военного округа Войска Донского. Открывались гимназии, реальные училища, ремесленное и епархиальное. Донское пароходство. Даже театр и позже свой «синематограф», два дворянских клуба. Пять церквей, девичий Преображенский монастырь. При нем две церкви. Пристани – хлебная и лесная. Заводы: кожевенные, пивоваренные, водочные, свечной, мыловаренный, четыре кирпичных... Ежегодные ярмарки – Крещенская, 6 января, Георгиевская, 23 апреля, Преображенская, 6 августа... Ах, ярмарки! Карусели, бублики, цыгане, борьба человека с медведем... Шум, гам, музыка, драки...
Буерак Птахина явился своеобразной разделительной чертой между западной, верхней частью станицы, где селились преимущественно дворяне, офицеры, купцы, и восточной, нижней, принадлежащей коренным жителям – казакам. Первая часть называлась «чистыми дворами» или «клином», а вторая, восточная, – «базами», жители которых занимались земледелием и скотоводством. Когда станица располагалась еще на старом месте, здесь были базы для скота. Курени простые, рубленые. Дворы огорожены плетнями. Школа размещалась в обыкновенном флигеле. В западной части станицы, где селились богачи, постройки отличались добротностью. Здесь размещались административные здания, магазины, учебные заведения. В одной из гимназий пришлось два года учиться и Филиппу Миронову. Потом эту гимназию закрыли. Поводом послужил юный бунтарь с берегов Дона Василий Генералов, казак станицы Потемкинской области Войска Донского. Он состоял членом террористической фракции «Народной воли», в которую, помимо него, входили А. И. Ульянов, В. С. Осипанов, П. И. Андреюшкин, П. Я. Шевырев. За покушение на царя Александра III все они были казнены 8 мая 1887 года. А гимназии на Дону по высочайшему повелению были закрыты с целью ограничения доступа к образованию детям простых казаков, которые «учение свое превращают во зло существующему монаршему строю». Заветной мечтой Александра III было основать город, где-нибудь в глухом месте и ссылать туда инакомыслящих. Причем охранять этот город поручить казакам... Благодаря природным способностям Миронов поступил в Новочеркасское юнкерское казачье училище – по второму разряду, как сын рядового, нетитулованного казака. В первый принимали детей казачьей знати. Но окончил он по первому разряду, и ему было присвоено офицерское звание.
Офицер... Филька Миронов – офицер?.. Блестящий кавалерист?.. Дворянин?.. Да было ли все это на самом деле?.. Было!.. Было!.. Даже командармом был Филька Миронов. Командармом?! Ужас!.. И – в тюрьме?! Неправда!..
– Неправда!.. – закричал диким голосом Миронов и сразу же пришел в себя. Уткнулся лицом в серое казенное одеяло и по-волчьи завыл.
22
Загремел засов железной двери – Миронов краем уха услышал скрежет, сразу же замолк. Когда надзиратель заглянул в камеру, то увидел мирно лежавшего на колченогом топчане арестанта. Буркнув что-то невнятное, он прихлопнул дверь и повернул ключ в замке.
Арестант может спокойно предаваться своим размышлениям...
– Не могу... Не могу теперь взобраться в «орлиное гнездо». Не могу. Стар стал. Тяжел. Не могу. Обидно... – Миронову почему-то вдруг стало невыносимо больно, что он не сможет именно из-за своего возраста вскарабкаться на скалу и посидеть там в одиночестве. Полюбоваться Доном, девственно-пыреистыми лугами и косяками коней, гулявшими на просторе. Полыханием грив, куда вплетались то солнце, то луна с ветром и звездами... Но почему-то Миронов, вспоминая прожитое, все время только о себе и думает, о своей боли, своих переживаниях? Или это свойство человека такое – всегда во всем находить оправдание своим поступкам, придумывать щадящий режим своего поведения? Ведь поначалу сказал же самому себе, что надо вспомнить все и найти, даже в мелочах, ошибки, из-за которых пришлось командарму легендарной Второй Конной армии поселиться в каземате.
А получается так, что он, Миронов, считает себя праведником, что ли. И не все припоминает. Только своп обиды. Сам-то наносил их другим?.. Вспомнил он хотя бы раз Стешу?.. Стешу?.. Это какую же... Стешу?.. Вот видишь, даже имя выпало из головы. И опять же оправдание находишь для себя – мол, потому что в сердце поселилась другая. А та, стало быть, из памяти вычеркнута? Ну, чтобы сказать, вычеркнута совсем, этого он не может. Тогда как понимать забывчивость?.. Ей, Стеше, не обидно?.. Первая любовь... Всю жизнь на него положила. Детей нарожала, выкормила. Перенесла трагическую гибель сына... Дочери... И в конце концов стала немила, и даже имя запамятовано?.. Да не забыл он ничего, просто в смятении не мог вспомнить, о ком речь заводится... А может быть, правду сказала подружка одной гимназистки, которая была влюблена в Миронова, что он «искал идеал женской красоты...»? Конечно, неплохое, даже очень соблазнительное свойство мужчины искать этот самый идеал. Но, наверное, при этом нельзя наступать безжалостно на тела других, давить их и с кровоточащими ранами оставлять без помощи. Разве он всю жизнь не помогал семье, Стеше? Как чем? Не пил, не бил, деньги регулярно высылал? Разве только это и нужно женщине от любимого мужчины? Разве он это обещал, когда впервые повстречал Стешу?.. Но ведь сердцу не прикажешь!.. Конечно, Стеша выпита, как говорится, до дна – дети, пеленки, постирушки, дом, куры, свиньи, коровы... А эта – юная, упругая, интеллигентная, городская... Восемнадцать лет... И сама пришла и стыдливо призналась, что любит нелюдимого, сурового командарма, донского казака.
А если это, быть может, был его звездный час и он увидел «небо в алмазах»?.. То мгновенье жизни, за которым открывается завеса, ведущая к счастью. Смысл всех его желаний. Смысл бытия – ради чего живешь: ради страдания и восторга? Что не уйдет он весь из этого мира... Понять можно, но оправдать?.. Да не нуждается он ни в чьем оправдании! Гордый?..
Если все, кто его винит или собирается упрекать, такие уж умные и проницательные, то пусть объяснят, что такое любовь или, по крайней мере, влечение к юному существу? Когда в очередной раз убежишь от смерти и возвернешься к жизни, встретишь детски-пугливые, счастливые глаза Нади-Надюши... И ее невесомые, ласковые руки, напоенные желанием... Надо эти руки сбросить с усталых и пропахших кровью и потом плеч? Наверное, для этого просто не хватит сил... Объясните. А потом вините...
...Она обвила его жесткую загорелую шею так, словно никогда не думала выпускать из своих объятий... Ощущать ее тело, вдыхать запах кожи – когда даже время теряет смысл. Остается глубина, восторг, легкость. И единое целое. Значит, они созданы друг для друга. Кто найдет точную половинку плода, тому уготовано на земле блаженство... Пока он человек из плоти и крови, он принадлежит ей и никому больше. Она горит, трепещет под его телом – и в этом суть бытия: мук, тревог, восторга... А все остальное уходит прочь. Его нет! Есть только – юность. И в ней весь смысл...
Правда, однажды на глаза попались отрезвляющие слова Сенеки: «Наслаждение стоит на краю откоса и скатится к страданию, если не соблюдать меру». Миронов, тогда грустно улыбнувшись, признал, что меры он не соблюдал, просто не мог, и потому убийственному страданию подверг и свою любящую жену Стешу, и детей. Но наяву рядом была Надя-Надюша, и все ей: влечение тела, ума, души... И не было силы, которая могла бы погасить этот источник счастья...
Русско-японская война... Империалистическая... Гражданская... Не дни-месяцы в бою, а ровно девять долгих смертельных лет с шашкой наголо. Наверное, кому-то легче бы один раз умереть, чем столько лет погибать и снова воскрешать себя... Ординарец командарма Миронова Иван Львович вспоминал: «К концу гражданской войны Филипп Козьмич уже не разговаривал, как все обыкновенные люди, а кричал... Будто все время команды отдавал. Или в атаку звал. Голос грубый, резкий».
Понять Миронова, конечно, можно... Но все-таки придется вспомнить: ведь со Стешей прожита долгая совместная жизнь – целых двадцать лет. Сын Никодим. Дочь Валентина. Клавдия. Мария. Сын Артимон. А сама юная монашка Стеша, Степанида Петровна, ей же ведь тоже было даже не восемнадцать, как Надюше, а всего-навсего пятнадцать... По сути дела, еще ребенок, и она уже была монашка? Да-да, монашка того самого Усть-Медведицкого Преображенского девичьего монастыря, золотые кресты которого ранними утрами провожали в степь пастушонка Фильку Миронова, а вечером встречали его и, кажется, хоть самую малость, а пугали своей божественной тайной.
И уж как-то так случилось, что однажды, когда Филька Миронов из своего хутора Буерак-Сенюткина отмеривал десяток положенных верст до станицы Усть-Медведицкой по извилистой меловой тропинке по-над Доном, он в первое мгновение, не веря своим глазам, будто во сне это происходило с ним, увидел, как от невысокого выступа скалы отделилось что-то белое и полетело в воду. Умом сразу понял, что в Дон с берега сорвался человек и надо, не раздумывая, спасать его. Книжки, обычно засунутые за пояс, чтобы были свободны руки, не успел оставить на берегу, да и снимать сапоги тоже не было ни времени, да подумки такой даже не явилось, и Филька в гимназической форме бултыхнулся вослед этому белому существу.
Схватил за волосы, приподнял над водой и обнаружил, что это была девка. Она судорожно схватила его за горло и душила... Филька хрипел, вырывался, но от утопленника, говорят, вырваться трудно, если совсем невозможно. Спасительный берег оказался рядом, и Филька ногами нащупал дно. Девку он никак не мог от себя оторвать. Она сотрясалась всем телом – от холодной осенней воды, страха и безумной решимости покончить жизнь самоубийством. А Фильку тоже начинала бить дрожь, но уже совсем по другой причине. Девчушка, можно сказать, была совсем раздета – на ней только белая исподняя рубаха, которая будто еще больше подчеркивала ее наготу. А груди, как две розоватые груши-бергамоты, совсем оказались неприкрытыми... И они, эти девичьи груди, непроизвольно бились на Филькиной груди... Как в полусне, когда вроде убегаешь, а ноги не отрываются от земли, так и Филька начал отдирать от себя девушку, разжимать сплетенные на его шее руки. Наконец отодрал и оттолкнул от себя...
Была русско-турецкая война... Уж кто-кто, а донские казаки непременные и обязательные ее участники – они ведь с турками воевали давно, независимо от воли московских царей. А на войне бывает страшно, правда, не всегда. Но вдруг, помимо воли человека, наступает миг, когда он со страхом подумает, что вот сейчас пуля-дура стукнет по голове и его не будет на белом свете. Никогда не будет! Но это же... страшно и непонятно: «Не будет...» Чушь какая-то!.. И тогда оторопь берет и человек, как говорится, ищет игольное ушко, чтобы пролезть в него. Иными словами, готов многими жизненными идеалами-принципами поступиться, но умолить небо оставить его в живых. И про православную веру вспоминает. И про Бога. Это относится ко всем, даже храбрейшим из храбрых...
Отец Стеши Петр был казак неробкого десятка, как говорят на Дону. Служил честь честью. Но и его однажды посетило мгновение страха. Улучив свободную минуту, когда возле него не было никого из друзей-товарищей, он встал на колени и начал просить Господа Бога оставить его в живых. И тогда он сделает все для всевышнего, не пожалеет самого дорогого богатства, которое у него есть, – малолетнюю красавицу дочь отдаст в невесты Христу. Для большей убедительности он обратился к полковому священнику и, взяв его в свидетели, дал обет Богу...
И получилось так, что Петр, молодой казак станицы Усть-Медведицкой, которому то ли еще не пришло время погибнуть, то ли молитва и обет помогли, конечно, никто ничего определенного утверждать не может, но одно оказалось верным – он целым и невредимым вернулся с войны. Даже Георгиевский крест заслужил, и потому встречали его со всеми почестями, полагавшимися в таком случае... Дома он помылся, переоделся в чистое платье, пообедал, собрал всех родственников и сообщил, что, мол, так и так, на войне дал обет Богу, коли останется в живых, то отдаст родную и единственную кровиночку, Стешу, в Усть-Медведицкий монастырь, в невесты Христу... Стало быть, Стеша, собирайся... Стеша и мать, известное бабье дело, в слезы, но Петр еще раз сурово и непреклонно подтвердил свое решение, вернее, ничего уже теперь не зависело от его решения – все было отдано в руки всевышнего: обет дан Богу и только он один может освободить донского казака от него. Ну а так как Бог далеко, высоко и недосягаем и общение с ним невозможно, то ничего другого не остается, как собрать любимую дочь и отправить в монастырь... Иначе грех тяжкий. И он его на себя ни за что не возьмет. Да и не в силах это сделать.
Вот таким образом пятнадцатилетняя Стеша оказалась в Усть-Медведицком монастыре. Но как ни старалась, не могла смирить обиду и гордый нрав красавицы казачки. Однажды в отчаянную минуту она бросилась в Дон. Вот тут-то и подхватил ее Филька. На счастье или на несчастье?.. Об этом пока никто не только не знал, но даже и не догадывался...
...В гимназии днем во время занятий произошла драка, косвенным виновником которой стала... Стеша. А скорее всего, характер Фильки Миронова. Сидел он всегда на последней парте. Особенно ни с кем дружбы не водил, потому что вокруг дети офицеров и дворян, они тоже не очень-то большим горели желанием ближе сойтись с сыном простого, да еще к тому же и бедного казака, а Филька слишком был горд, чтобы навязываться, это значило бы заискивать перед ними и в какой-то степени находиться в услужении. Такого он не мог позволить себе. Но, несмотря на скрытую, а иногда и откровенную неприязнь со стороны сынков богатых родителей, которую он даже кожей ощущал, приниженным себя не чувствовал, может быть, даже потому, что был отличником учебы. Это многих удивляло и раздражало.
На сей раз, устроившись на последней парте, Филька незаметно для всех с трудом стянул с себя мокрые сапоги, вылил еще раз остатки воды, поставил ближе к окошку, чтобы проветривались и высыхали. Но неожиданно учитель вызвал его к доске. Филька такого поворота событий не ожидал и какое-то время продолжал не шевелясь сидеть. Учитель обратился к нему еще раз... Тогда Филька решительно встал и, шлепая босыми ногами по ярко натертому паркетному полу, пошел к доске. И тут грянул хохот. Особенно старался сынок дворянский, будущий полковник, будущий командир полка Ружейников, у которого потом войсковой старшина Филипп Козьмич Миронов станет заместителем... Раздражение и злость на Ружейникова у Фильки накапливались давно. Ну, думал про себя, он когда-нибудь рассчитается за все...
Следующим, последним уроком была физкультура; по замыслу преподавателя, урок должен был выявить чемпиона гимназии по бегу. Фильке почему-то не хотелось бегать, не хотелось получать призы. А хотелось побыть одному, унять не проходящее с самого утра волнение, вернее, с памятной встречи с девушкой, тихо посидеть за партой, подумать. Но на него налетели гимназисты, доброжелательно требуя, чтобы он утер нос этому задире Ружейникову. Знали все, что от Фильки в любых играх никто не мог убежать. А когда, бывало, в табуне начинался зык и молодняк, искусанный оводом, обезумевший от боли, ошалело задрав вверх хвосты, как сумасшедший рассыпался в стороны и сломя головы мчался куда попало, только Филька мог догнать самых быстрых и вернуть их в стадо. Неутомимый, по колючкам и стерне, босой, носился он часами, собирая разбежавшийся табун.
Гимназисты подхватили его под руки и чуть ли не силком вывели на залитый солнцем двор. Толпа окружила преподавателя физкультуры, который расставлял участников бега. Спорили, шумели, галдели, смеялись, кричали...
Наконец все смолкли, когда на старт вышли те, кто претендовал на первое место, в их числе Миронов и, конечно же, Ружейников. Самодовольно улыбаясь, он подчеркнуто небрежно тренировался, принимая положение «на старт», потом выпрямлялся, ловил взгляды гимназисток, птичьей стайкой собравшихся поглазеть, а при случае и поболеть за своих любимцев. Перегнать всех, говорил взгляд Ружейникова, для него сущий пустяк.
– На старт! Внимание!.. Марш!.. – скомандовал учитель и хлопнул по воздуху сигнальным флажком.
Арестант может спокойно предаваться своим размышлениям...
– Не могу... Не могу теперь взобраться в «орлиное гнездо». Не могу. Стар стал. Тяжел. Не могу. Обидно... – Миронову почему-то вдруг стало невыносимо больно, что он не сможет именно из-за своего возраста вскарабкаться на скалу и посидеть там в одиночестве. Полюбоваться Доном, девственно-пыреистыми лугами и косяками коней, гулявшими на просторе. Полыханием грив, куда вплетались то солнце, то луна с ветром и звездами... Но почему-то Миронов, вспоминая прожитое, все время только о себе и думает, о своей боли, своих переживаниях? Или это свойство человека такое – всегда во всем находить оправдание своим поступкам, придумывать щадящий режим своего поведения? Ведь поначалу сказал же самому себе, что надо вспомнить все и найти, даже в мелочах, ошибки, из-за которых пришлось командарму легендарной Второй Конной армии поселиться в каземате.
А получается так, что он, Миронов, считает себя праведником, что ли. И не все припоминает. Только своп обиды. Сам-то наносил их другим?.. Вспомнил он хотя бы раз Стешу?.. Стешу?.. Это какую же... Стешу?.. Вот видишь, даже имя выпало из головы. И опять же оправдание находишь для себя – мол, потому что в сердце поселилась другая. А та, стало быть, из памяти вычеркнута? Ну, чтобы сказать, вычеркнута совсем, этого он не может. Тогда как понимать забывчивость?.. Ей, Стеше, не обидно?.. Первая любовь... Всю жизнь на него положила. Детей нарожала, выкормила. Перенесла трагическую гибель сына... Дочери... И в конце концов стала немила, и даже имя запамятовано?.. Да не забыл он ничего, просто в смятении не мог вспомнить, о ком речь заводится... А может быть, правду сказала подружка одной гимназистки, которая была влюблена в Миронова, что он «искал идеал женской красоты...»? Конечно, неплохое, даже очень соблазнительное свойство мужчины искать этот самый идеал. Но, наверное, при этом нельзя наступать безжалостно на тела других, давить их и с кровоточащими ранами оставлять без помощи. Разве он всю жизнь не помогал семье, Стеше? Как чем? Не пил, не бил, деньги регулярно высылал? Разве только это и нужно женщине от любимого мужчины? Разве он это обещал, когда впервые повстречал Стешу?.. Но ведь сердцу не прикажешь!.. Конечно, Стеша выпита, как говорится, до дна – дети, пеленки, постирушки, дом, куры, свиньи, коровы... А эта – юная, упругая, интеллигентная, городская... Восемнадцать лет... И сама пришла и стыдливо призналась, что любит нелюдимого, сурового командарма, донского казака.
А если это, быть может, был его звездный час и он увидел «небо в алмазах»?.. То мгновенье жизни, за которым открывается завеса, ведущая к счастью. Смысл всех его желаний. Смысл бытия – ради чего живешь: ради страдания и восторга? Что не уйдет он весь из этого мира... Понять можно, но оправдать?.. Да не нуждается он ни в чьем оправдании! Гордый?..
Если все, кто его винит или собирается упрекать, такие уж умные и проницательные, то пусть объяснят, что такое любовь или, по крайней мере, влечение к юному существу? Когда в очередной раз убежишь от смерти и возвернешься к жизни, встретишь детски-пугливые, счастливые глаза Нади-Надюши... И ее невесомые, ласковые руки, напоенные желанием... Надо эти руки сбросить с усталых и пропахших кровью и потом плеч? Наверное, для этого просто не хватит сил... Объясните. А потом вините...
...Она обвила его жесткую загорелую шею так, словно никогда не думала выпускать из своих объятий... Ощущать ее тело, вдыхать запах кожи – когда даже время теряет смысл. Остается глубина, восторг, легкость. И единое целое. Значит, они созданы друг для друга. Кто найдет точную половинку плода, тому уготовано на земле блаженство... Пока он человек из плоти и крови, он принадлежит ей и никому больше. Она горит, трепещет под его телом – и в этом суть бытия: мук, тревог, восторга... А все остальное уходит прочь. Его нет! Есть только – юность. И в ней весь смысл...
Правда, однажды на глаза попались отрезвляющие слова Сенеки: «Наслаждение стоит на краю откоса и скатится к страданию, если не соблюдать меру». Миронов, тогда грустно улыбнувшись, признал, что меры он не соблюдал, просто не мог, и потому убийственному страданию подверг и свою любящую жену Стешу, и детей. Но наяву рядом была Надя-Надюша, и все ей: влечение тела, ума, души... И не было силы, которая могла бы погасить этот источник счастья...
Русско-японская война... Империалистическая... Гражданская... Не дни-месяцы в бою, а ровно девять долгих смертельных лет с шашкой наголо. Наверное, кому-то легче бы один раз умереть, чем столько лет погибать и снова воскрешать себя... Ординарец командарма Миронова Иван Львович вспоминал: «К концу гражданской войны Филипп Козьмич уже не разговаривал, как все обыкновенные люди, а кричал... Будто все время команды отдавал. Или в атаку звал. Голос грубый, резкий».
Понять Миронова, конечно, можно... Но все-таки придется вспомнить: ведь со Стешей прожита долгая совместная жизнь – целых двадцать лет. Сын Никодим. Дочь Валентина. Клавдия. Мария. Сын Артимон. А сама юная монашка Стеша, Степанида Петровна, ей же ведь тоже было даже не восемнадцать, как Надюше, а всего-навсего пятнадцать... По сути дела, еще ребенок, и она уже была монашка? Да-да, монашка того самого Усть-Медведицкого Преображенского девичьего монастыря, золотые кресты которого ранними утрами провожали в степь пастушонка Фильку Миронова, а вечером встречали его и, кажется, хоть самую малость, а пугали своей божественной тайной.
И уж как-то так случилось, что однажды, когда Филька Миронов из своего хутора Буерак-Сенюткина отмеривал десяток положенных верст до станицы Усть-Медведицкой по извилистой меловой тропинке по-над Доном, он в первое мгновение, не веря своим глазам, будто во сне это происходило с ним, увидел, как от невысокого выступа скалы отделилось что-то белое и полетело в воду. Умом сразу понял, что в Дон с берега сорвался человек и надо, не раздумывая, спасать его. Книжки, обычно засунутые за пояс, чтобы были свободны руки, не успел оставить на берегу, да и снимать сапоги тоже не было ни времени, да подумки такой даже не явилось, и Филька в гимназической форме бултыхнулся вослед этому белому существу.
Схватил за волосы, приподнял над водой и обнаружил, что это была девка. Она судорожно схватила его за горло и душила... Филька хрипел, вырывался, но от утопленника, говорят, вырваться трудно, если совсем невозможно. Спасительный берег оказался рядом, и Филька ногами нащупал дно. Девку он никак не мог от себя оторвать. Она сотрясалась всем телом – от холодной осенней воды, страха и безумной решимости покончить жизнь самоубийством. А Фильку тоже начинала бить дрожь, но уже совсем по другой причине. Девчушка, можно сказать, была совсем раздета – на ней только белая исподняя рубаха, которая будто еще больше подчеркивала ее наготу. А груди, как две розоватые груши-бергамоты, совсем оказались неприкрытыми... И они, эти девичьи груди, непроизвольно бились на Филькиной груди... Как в полусне, когда вроде убегаешь, а ноги не отрываются от земли, так и Филька начал отдирать от себя девушку, разжимать сплетенные на его шее руки. Наконец отодрал и оттолкнул от себя...
Была русско-турецкая война... Уж кто-кто, а донские казаки непременные и обязательные ее участники – они ведь с турками воевали давно, независимо от воли московских царей. А на войне бывает страшно, правда, не всегда. Но вдруг, помимо воли человека, наступает миг, когда он со страхом подумает, что вот сейчас пуля-дура стукнет по голове и его не будет на белом свете. Никогда не будет! Но это же... страшно и непонятно: «Не будет...» Чушь какая-то!.. И тогда оторопь берет и человек, как говорится, ищет игольное ушко, чтобы пролезть в него. Иными словами, готов многими жизненными идеалами-принципами поступиться, но умолить небо оставить его в живых. И про православную веру вспоминает. И про Бога. Это относится ко всем, даже храбрейшим из храбрых...
Отец Стеши Петр был казак неробкого десятка, как говорят на Дону. Служил честь честью. Но и его однажды посетило мгновение страха. Улучив свободную минуту, когда возле него не было никого из друзей-товарищей, он встал на колени и начал просить Господа Бога оставить его в живых. И тогда он сделает все для всевышнего, не пожалеет самого дорогого богатства, которое у него есть, – малолетнюю красавицу дочь отдаст в невесты Христу. Для большей убедительности он обратился к полковому священнику и, взяв его в свидетели, дал обет Богу...
И получилось так, что Петр, молодой казак станицы Усть-Медведицкой, которому то ли еще не пришло время погибнуть, то ли молитва и обет помогли, конечно, никто ничего определенного утверждать не может, но одно оказалось верным – он целым и невредимым вернулся с войны. Даже Георгиевский крест заслужил, и потому встречали его со всеми почестями, полагавшимися в таком случае... Дома он помылся, переоделся в чистое платье, пообедал, собрал всех родственников и сообщил, что, мол, так и так, на войне дал обет Богу, коли останется в живых, то отдаст родную и единственную кровиночку, Стешу, в Усть-Медведицкий монастырь, в невесты Христу... Стало быть, Стеша, собирайся... Стеша и мать, известное бабье дело, в слезы, но Петр еще раз сурово и непреклонно подтвердил свое решение, вернее, ничего уже теперь не зависело от его решения – все было отдано в руки всевышнего: обет дан Богу и только он один может освободить донского казака от него. Ну а так как Бог далеко, высоко и недосягаем и общение с ним невозможно, то ничего другого не остается, как собрать любимую дочь и отправить в монастырь... Иначе грех тяжкий. И он его на себя ни за что не возьмет. Да и не в силах это сделать.
Вот таким образом пятнадцатилетняя Стеша оказалась в Усть-Медведицком монастыре. Но как ни старалась, не могла смирить обиду и гордый нрав красавицы казачки. Однажды в отчаянную минуту она бросилась в Дон. Вот тут-то и подхватил ее Филька. На счастье или на несчастье?.. Об этом пока никто не только не знал, но даже и не догадывался...
...В гимназии днем во время занятий произошла драка, косвенным виновником которой стала... Стеша. А скорее всего, характер Фильки Миронова. Сидел он всегда на последней парте. Особенно ни с кем дружбы не водил, потому что вокруг дети офицеров и дворян, они тоже не очень-то большим горели желанием ближе сойтись с сыном простого, да еще к тому же и бедного казака, а Филька слишком был горд, чтобы навязываться, это значило бы заискивать перед ними и в какой-то степени находиться в услужении. Такого он не мог позволить себе. Но, несмотря на скрытую, а иногда и откровенную неприязнь со стороны сынков богатых родителей, которую он даже кожей ощущал, приниженным себя не чувствовал, может быть, даже потому, что был отличником учебы. Это многих удивляло и раздражало.
На сей раз, устроившись на последней парте, Филька незаметно для всех с трудом стянул с себя мокрые сапоги, вылил еще раз остатки воды, поставил ближе к окошку, чтобы проветривались и высыхали. Но неожиданно учитель вызвал его к доске. Филька такого поворота событий не ожидал и какое-то время продолжал не шевелясь сидеть. Учитель обратился к нему еще раз... Тогда Филька решительно встал и, шлепая босыми ногами по ярко натертому паркетному полу, пошел к доске. И тут грянул хохот. Особенно старался сынок дворянский, будущий полковник, будущий командир полка Ружейников, у которого потом войсковой старшина Филипп Козьмич Миронов станет заместителем... Раздражение и злость на Ружейникова у Фильки накапливались давно. Ну, думал про себя, он когда-нибудь рассчитается за все...
Следующим, последним уроком была физкультура; по замыслу преподавателя, урок должен был выявить чемпиона гимназии по бегу. Фильке почему-то не хотелось бегать, не хотелось получать призы. А хотелось побыть одному, унять не проходящее с самого утра волнение, вернее, с памятной встречи с девушкой, тихо посидеть за партой, подумать. Но на него налетели гимназисты, доброжелательно требуя, чтобы он утер нос этому задире Ружейникову. Знали все, что от Фильки в любых играх никто не мог убежать. А когда, бывало, в табуне начинался зык и молодняк, искусанный оводом, обезумевший от боли, ошалело задрав вверх хвосты, как сумасшедший рассыпался в стороны и сломя головы мчался куда попало, только Филька мог догнать самых быстрых и вернуть их в стадо. Неутомимый, по колючкам и стерне, босой, носился он часами, собирая разбежавшийся табун.
Гимназисты подхватили его под руки и чуть ли не силком вывели на залитый солнцем двор. Толпа окружила преподавателя физкультуры, который расставлял участников бега. Спорили, шумели, галдели, смеялись, кричали...
Наконец все смолкли, когда на старт вышли те, кто претендовал на первое место, в их числе Миронов и, конечно же, Ружейников. Самодовольно улыбаясь, он подчеркнуто небрежно тренировался, принимая положение «на старт», потом выпрямлялся, ловил взгляды гимназисток, птичьей стайкой собравшихся поглазеть, а при случае и поболеть за своих любимцев. Перегнать всех, говорил взгляд Ружейникова, для него сущий пустяк.
– На старт! Внимание!.. Марш!.. – скомандовал учитель и хлопнул по воздуху сигнальным флажком.