Страница:
Иван Львович говорил это с горечью. Действительно, врагов у Миронова было много. Когда он с присущей ему энергией принялся за формирование Донского корпуса в Саранске, в политотдел корпуса было назначено 120 политработников, которые скомпрометировали себя в период расказачивания, находясь на постах председателей ревкомов. Тех коммунистов, которые расстреливали невинный темный народ.
Миронов знал об этом, был возмущен, видел, как они мешали формированию корпуса и во все концы слали клеветнические доносы на него. Троцкисты не собирались снимать «опеки» с Миронова. Тот же Френкель от имени Донбюро, трогательно заботясь о Советской власти на Дону, предостерегал ЦК РКП (б):
«Обращаю внимание ЦК на опасность Миронова (за это говорят его столкновения с партией и с ревкомом в прошлом) для Советской власти на Дону».
Резкий, бескомпромиссный, Миронов чувствовал, как сжимается кольцо провокаций, шантажа, обмана. Видел страдания казаков, которые ненавидели ревкомовцев, не верили лжекоммунистам.
Дон по разметам бескрайней поймы весь в изломах, и к станице Усть-Медведицкой ближе всего прислонился стремянной протокой. Так же круты и изломанны думы Миронова. Он пишет брату своему Фоме и другу Ивану Кратову:
«И вот спала пелена с глаз. Что делать, не знаю. Душа не мирится с мыслью, что если теперь будем завоевывать Дон и смотреть, как начнут истреблять наше бедное, темное казачество, а оно, вынужденное свирепостью новых вандалов, будет сжигать свои хутора и станицы. И неужели сердце при виде этой адской картины не содрогнется и посылаемые несчастными людьми проклятия пройдут мимо нас? С другой стороны, Деникин и контрреволюция. Здесь рабство трудовому народу, против которого мы год проборолись и должны бороться до уничтожения. И вот стоишь, как древний русский богатырь на распутье: направо пойдешь – будешь убит, налево пойдешь – конь погибнет, прямо пойдешь – и сам, и конь погибнете... Что делать? Что делать? Помозгуйте сами, помозгуйте с верными людьми. А я, наверно, спасаться прибегу в 23-ю дивизию».
В этом письме проглядывает усталость, безнадежность или минутная слабость, мучительные раздумья о своей судьбе и судьбе казачества, а может быть, и судьбе революции.
Всего четыре месяца не был Миронов на Дону. Вернулся – и не узнал родимого края: обнищалый, поруганный, расстрелянный. В новой яростной агонии восстания, он это хорошо понимал, еще большая трагедия казаков. Оно захлебнется собственной кровью, и останется только лишь пепел... Как спасти от этой беды Дон и хоть бы частицу от векового уклада жизни казаков?.. Миронов искал решение задачи на путях революции.
Продолжалась самая страшная и беспощадная война – гражданская, – и Миронов находился в ее эпицентре. Человек отчаянной храбрости, он бесстрашно бросался в полынью братоубийственной бойни и старался спасти погибающих.
Всякая война – мерзость, а гражданская особенно. Надо было дойти до последней степени одичания и ненависти, чтобы брат пошел на брата, отец на сына, сын на отца и чтобы они один другому шашками рубили головы, как капустные кочерыжки на осеннем огороде. Гигантский плуг вкривь и вкось перепахал донское казачество, пробуждая в человеке злобу, насилие, вседозволенность. И люди словно забыли, что они сыновья одной матери-Родины. И ушло из сердца и сознания великое в человеке – милосердие. Владело только одно звериное желание – убить как можно больше «белых», убить как можно больше «красных».
Миронов мотался по станицам и хуторам, призывал казачество образумиться, вышвырнуть генеральские войска и спасти Дон. Писал листовки, воззвания.
12
13
Миронов знал об этом, был возмущен, видел, как они мешали формированию корпуса и во все концы слали клеветнические доносы на него. Троцкисты не собирались снимать «опеки» с Миронова. Тот же Френкель от имени Донбюро, трогательно заботясь о Советской власти на Дону, предостерегал ЦК РКП (б):
«Обращаю внимание ЦК на опасность Миронова (за это говорят его столкновения с партией и с ревкомом в прошлом) для Советской власти на Дону».
Резкий, бескомпромиссный, Миронов чувствовал, как сжимается кольцо провокаций, шантажа, обмана. Видел страдания казаков, которые ненавидели ревкомовцев, не верили лжекоммунистам.
Дон по разметам бескрайней поймы весь в изломах, и к станице Усть-Медведицкой ближе всего прислонился стремянной протокой. Так же круты и изломанны думы Миронова. Он пишет брату своему Фоме и другу Ивану Кратову:
«И вот спала пелена с глаз. Что делать, не знаю. Душа не мирится с мыслью, что если теперь будем завоевывать Дон и смотреть, как начнут истреблять наше бедное, темное казачество, а оно, вынужденное свирепостью новых вандалов, будет сжигать свои хутора и станицы. И неужели сердце при виде этой адской картины не содрогнется и посылаемые несчастными людьми проклятия пройдут мимо нас? С другой стороны, Деникин и контрреволюция. Здесь рабство трудовому народу, против которого мы год проборолись и должны бороться до уничтожения. И вот стоишь, как древний русский богатырь на распутье: направо пойдешь – будешь убит, налево пойдешь – конь погибнет, прямо пойдешь – и сам, и конь погибнете... Что делать? Что делать? Помозгуйте сами, помозгуйте с верными людьми. А я, наверно, спасаться прибегу в 23-ю дивизию».
В этом письме проглядывает усталость, безнадежность или минутная слабость, мучительные раздумья о своей судьбе и судьбе казачества, а может быть, и судьбе революции.
Всего четыре месяца не был Миронов на Дону. Вернулся – и не узнал родимого края: обнищалый, поруганный, расстрелянный. В новой яростной агонии восстания, он это хорошо понимал, еще большая трагедия казаков. Оно захлебнется собственной кровью, и останется только лишь пепел... Как спасти от этой беды Дон и хоть бы частицу от векового уклада жизни казаков?.. Миронов искал решение задачи на путях революции.
Продолжалась самая страшная и беспощадная война – гражданская, – и Миронов находился в ее эпицентре. Человек отчаянной храбрости, он бесстрашно бросался в полынью братоубийственной бойни и старался спасти погибающих.
Всякая война – мерзость, а гражданская особенно. Надо было дойти до последней степени одичания и ненависти, чтобы брат пошел на брата, отец на сына, сын на отца и чтобы они один другому шашками рубили головы, как капустные кочерыжки на осеннем огороде. Гигантский плуг вкривь и вкось перепахал донское казачество, пробуждая в человеке злобу, насилие, вседозволенность. И люди словно забыли, что они сыновья одной матери-Родины. И ушло из сердца и сознания великое в человеке – милосердие. Владело только одно звериное желание – убить как можно больше «белых», убить как можно больше «красных».
Миронов мотался по станицам и хуторам, призывал казачество образумиться, вышвырнуть генеральские войска и спасти Дон. Писал листовки, воззвания.
«Граждане казаки и крестьяне!
В прошлом году многих из вас красновская контрреволюционная волна заставила оставить родные степи и хаты. Много пришлось пережить и выстрадать. Обратный революционный шквал в январе месяце растрепал кажущуюся мощь красновщины, и то, что он завоевал долгими месяцами и ценою десятков тысяч тел обманутого казачества, пришлось сдать в течение двух-трех недель. Вы вернулись в свои углы, правда, разоренные, но все-таки в свои. В своей-то хате и дым сладок.
Наша расхлябанность и разнузданность создали генерала Деникина, и вновь пришлось всем вам искать убежища в чужих краях.
Но этот второй раз будет и последним.
Если одолеет генерал Деникин – спасения никому нет. Сколько ни катись, сколько ни уходи, а где-нибудь да тебя ждет стена, где и прикончат тебя кадетские банды.
Но если одолеем мы, то я тоже вправе сказать, что сейчас мы ушли в последний раз, ибо и мы ведь с генералом Деникиным тоже церемониться не будем, как не будем церемониться с его белогвардейскою сворою, мы тоже прислоним эту милую компанию к стенке.
Ясно для каждого, что требуется понять и что нужно сделать. ВЫВОД ЯСЕН.
И я в последний раз вас зову: все, невзирая на свои годы, лишь бы были крепкие руки да меткий глаз, все под ружье, все под красное знамя труда, которое вручает мне сегодня революция. Только дружным усилием, только дружным откликом на мой зов мы сломим тех, кто изгнал нас. Только тогда мы, а не они, прислоним их к стенке. Не надейтесь, чтобы кто-нибудь сделал это.
Итак, граждане изгнанники, все ко мне... Граждане с гражданскою, а не обывательскою душою, все ко мне... Граждане, в ком не умер еще огонь свободолюбия, все ко мне...
Бойтесь, если мертвые услышат и встанут, а вы будете спать.
Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами.
Жизнь или смерть – другого выбора нет.
Да здравствует чистая правда».
12
Миронов обладал редкими качествами, совмещающимися в одном человеке, – воина, трибуна, публициста. Его призывы и воззвания, написанные, что называется, «в седле», не потеряли актуальности и в наши дни ни слогом, ни мыслью. Особо выделяло его среди многих деятелей того бурного, жестокого и немилосердного времени то, что он обладал благородным даром хранить дружбу и быть справедливым, добрым и не терять высоких человеческих качеств. Говоря об этом, я хочу подчеркнуть, что Миронов, обладая огромной властью над людьми, не совершил ни одного недостойного поступка. Искренней любовью за эго ему отвечали казаки – непокорное, своеобразное и свободолюбивое племя русского народа.
А вот высшие чины откровенно не жаловали Миронова. Может быть, даже потому, как он сам признавался, что для него, когда надо сказать правду, не существовало ни царских генералов, не существует теперь и красных генералов. Смелый, открытый, прямолинейный. Со всеми говорит либо языком друга, либо врага. Но все подчинено спасению Дона.
Боль за чужую вину не дает покоя мятущейся душе Миронова, и он еще раз обращается к Ленину:
«Именем Революции требую прекратить уничтожение казачества!..
Гражданин Владимир Ильич!
Я уже видел в главных чертах политику коммунистов по отношению к казачеству, виноватому только в том, что оно темно и невежественно, виноватого в том, что оно по роковой ошибке родилось от свободного русского крестьянства, бежавшего когда-то от гнева боярского и батогов в вольные степи Дона, виноватого в том, что русский же народ при Петре I задушил ценою потока крови его свободу, виноватому в том, что после навязанного рабства царская власть стала в м»ру внимательною к казачеству н путем долгого казарменного режима вытравила из него человеческие понятия и обратила в полицейского стражника мысли, русской жизни; виноватого в том, что агенты советской власти оказали ему еще большее внимание и вместо слова любви принесли на Дон и Урал – месть, пожары и разорение. Чем оправдать такое поведение негодяев, проделанное в станице Вешенской, той станице, которая первой поняла роковую ошибку и оставила в январе 1919 года Калачево-Богучарский фронт? Это поведение и вызвало поголовное восстание на Дону. Если не роковое, то, во всяком случае, грозное, чреватое неисчерпаемыми последствиями для хода всей революции. Только по пути 8-й армии трибуналами во благо социальной революции было расстреляно 8 тысяч человек!.. Невозможно, не хватит времени и бумаги, Владимир Ильич, чтобы описать ужасы «коммунистического» строительства на Дону... Нужно ли удивляться восстанию на Дону? Некто Д. Варов в № 136 газеты «Правда» в статье «На Дону» касается событий в станице Вешенской, боясь, видимо, обидеть коммунистов. События эти для него приняли только «неутешительный вид», а восставшие против насилия и гнета казаки переименованы в «белогвардейски настроенных»... А другой советский корреспондент, некто А. В. – все зверства, насилия и ужасы вылил в общей фразе: «Не всегда тактичные действия представителей власти». Подленькая душа писак самодержавия перешла в души писак советской власти. Слуги свободного слова в лакейской ливрее народу не нужны. Может быть, Владимир Ильич, Вы спросите меня, по какому праву я позволяю писать Вам. Не могу согласиться, не могу допустить, чтобы на все эти ужасы Вы смотрели бы поверхностно и чтобы это делалось с Вашего одобрения. Не могу далее молчать, нет сил выносить народные страдания во имя чего-то абстрактного, отдаленного...
Только при успешном закреплении тыла боевая линия фронта могла быть несокрушимой. Для закрепления тыла необходимо было знать его психологию, особенности, слабые места и т. д. К сожалению, такого знания у политических руководителей Южного фронта не оказалось. Наши части проходили вперед в полном порядке, ничем не вызывая ропота и возмущения у казаков, которым так много рассказывали и писали о «зверствах» большевиков.
Впечатление, следовательно, самое благоприятное... Когда же наши части прошли, за организацию взялись политотделы армий, дивизий и бригад, но, к сожалению, в силу тактической ограниченности и чисто бюрократической организации они не сумели выполнить ни одной из своих грандиозных задач. Тыл был предоставлен в распоряжение, может быть, и очень надежных коммунистов, но совершенно не знающих ни психологии казачества, ни его особенностей. Они его рассматривали как контрреволюционный элемент, опасный сверху донизу, и малейшее недовольство, вызванное теми или иными фактами, подавляли силой оружия, а не силой слова. При таких условиях не могло быть и речи о закреплении тыла. Наскоро сколоченные волостные и окружные ревкомы своих функций не знали, на казачество смотрели глазами усмирителей. И вот начались реквизиции, конфискации, аресты и т. п. Хуже всего то, что это проделывалось без надлежащего разъяснения, без определенной системы. Растерявшееся казачество разводило руками, ахало, удивлялось и в конце концов пришло к такому выводу, что «коммуния» дело неподходящее, ибо коммунисты «дюже» свирепы. А вот советы, в которых сидят бедняки и правят по справедливости, вещь хорошая. А потому: «Да здравствуют советы и долой коммунистов». Отсюда все и загорелось. Все это вместе взятое, помимо того, что восстанавливало казачество против нас, разлагало также и южные армии. До них докатывались слухи о восстаниях. Некоторым частям приходилось даже усмирять повстанцев. Все это нервировало армию, армия видела наши ошибки, возмущалась и расшатывалась... Таковы плоды недоверия и коммунистического сомнения без знания самых элементарных принципов жизни... Делалось именно то, что должно было питать контрреволюционное течении на Дону, в казачьих массах. Делалось то, на что указывал генерал Краснов в своих приказах и воззваниях, зажигая пожар восстания на Дону в апреле 1918 года, и то, что казалось провокацией в условиях красновских, кадетских банд. Уничтожение казачества стало неопровержимым фактом, как только Дон стал советским. Само собой разумеется, что при такой политике коммунистов мира никогда не будет и контрреволюция будет жить... Не верю, чтобы честные рабочие фабрик и заводов примирились с фактом вырезывания честных людей и безвинных расстрелов таких же рабочих деревни, как они сами, хотя бы и во имя социальной справедливости.
Не верю, потому что рабочие больше всего страдали от произвола и произвол-то заставил их идти на баррикады, а произвол как таковой, во имя чего бы он ни совершался, всегда будет произволом; не верю, чтобы честный рабочий жаждал крови и согласился все разрушить до основания даже на хуторе, в станице, деревне, с которой он подчас еще не порвал не только духовной связи, но и физической... Как назвать эти деяния красных? Вся деятельность коммунистической партии, возглавляемой Вами, направлена на истребление казачества, на истребление человечества вообще... Но всей России коммунистам не перестрелять... В телеграмме к Вам, Владимир Ильич, я молил изменить политику, сделать революционную уступку, чтобы ослабить страдания народа и этим шагом привлечь народные массы на сторону советской власти и в сторону укрепления революции... С такими взглядами, повторяю, мне не по пути с коммунистами. Вот где кроется корень недоверия ко мне. И коммунисты правы: их политику истребления казачества, а потом зажиточного крестьянства я поддерживать не стану. Коммунисты, повторяю, правы. На безумие, которое только теперь открылось перед моими глазами, я не пойду и всеми силами, что еще во мне есть, буду бороться против уничтожения казачества и среднего крестьянства... Теперь, Владимир Ильич, судите, кто я. Я не могу дальше мириться с насилием, с тем, анархо-коммунистическим течением, которое господствует в нашей республике, которое осудило многомиллионный разряд людей – казачество на истребление... Я сторонник того, что, не трогая крестьянство с его бытовым и религиозным укладом, не нарушая его привычек, увести его к лучшей и светлой жизни личным примером, показом, а не громкими, трескучими фразами доморощенных коммунистов, у которых еще на губах молоко не обсохло и большинство которых не может отличить пшеницы от ячменя, хотя и с большим апломбом во время митингов поучает крестьян ведению сельского хозяйства. Я не хочу сказать, что все трудовое крестьянство оттолкнулось от советской власти. Нет, в ее благо еще верит и не хочет возврата помещиков и капиталистов, но, измученные в напрасных поисках правды и справедливости, блуждая в коммунистических сумерках, оно только обращается к вам, идейным советским работникам: «Не сулите нам журавля в небе, дайте нам синицу в руки». И все-таки хочу остаться искренним работником народа, искренним защитником его чаяний за землю и волю и прибегаю к последнему средству, снимаю с себя всякую клевету коммунистов, с которыми я никогда не соглашался, с их узкопартийной политикой, губящей дело революции. Тот же обнаруженный дьявольский план уничтожения казачества заставляет меня повторять заявление на митингах, которое я делал при виде творимых коммунистами безобразий, что если будет так продолжаться, то придется кончить борьбу с Красновым и воевать с коммунистами. А теперь, раскрыв свои задушевные мысли и взгляды, заявляю:
1. Я – беспартийный.
2. Буду до конца идти с партией большевиков – если они будут вести политику, которая не будет расходиться ни на словах, ни на деле, – как шел до сих пор.
3. Всякое вмешательство сомнительных коммунистов в боевую и воспитательную сферу командного состава считаю недопустимым.
4. Требую именем революции и от лица измученного казачества прекратить политику его истребления. Отсюда раз навсегда должна быть объявлена политика по отношению к казачеству, и все негодяи, что искусственно создавали возбуждение в населении с целью придирки для истребления, должны быть немедленно арестованы, преданы суду и за смерть невинных людей должны понести революционную кару. Без определенной открытой жизни поведения к казачеству немыслимо строительство революции вообще. Социальная жизнь русского народа, к которому принадлежит и казачество, должна быть построена в соответствии с его историческими, бытовыми и религиозными традициями и мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени. В практике настоящей борьбы мы имеем возможность видеть и наблюдать подтверждение данной теории: для марксизма настоящее – только средство и только будущее – цель. И, если это так, то я отказываюсь принимать участие в таком строительстве, когда весь народ и все им нажитое растрачивается для цели отдаленного будущего, абстрактного. А разве современное человечество не цель? Разве оно не хочет жить? Разве оно настолько лишено органов чувств, что ценой его страданий мы хотим построить счастье какому-то отдаленному человечеству?! Нет, пора опыты прекратить. Почти двухгодовалый опыт народных страданий должен бы убедить коммунистов, что отрицание личности человека – есть безумие.
5. Я борюсь с тем злом, какое чинят отдельные агенты власти, т. е. за то, что высказано Председателем ВЦИК тов. Калининым буквально так: «Комиссаров, вносящих разруху и развал в деревне, мы будем самым решительным образом убирать, а крестьянам предложим избрать тех, кого они найдут нужным и полезным». Хотя, увы, жизнь показывает другое. Я знаю, что зло, которое л раскрываю, является для партии неприемлемым полностью, ц Вы, представитель власти, тоже боретесь с ним. Но почему же все те люди, что стараются указать на зло и открыто борются с ним, преследуются вплоть до расстрела?! Возможно, что после этого письма и меня ждет такая же участь, но смею заверить Вас, что в лице моем подвергается преследованиям не мой индивидуальный протест против разлившегося по лицу республики зла, а протест коллективный, протест десятков миллионов людей...
6. Я не хочу быть в силу своих давнишних и революционных и социальных убеждений ни сторонником Деникина, Колчака, Петлюры, Григорьева и других контрреволюционеров, но я с одинаковым отвращением смотрю и на насилия лжекоммунистов, какие они чинят над трудовым народом, и в силу этого не могу быть их сторонником.
7. Всей душой страдаю за трудовой народ и возможную утрату революционных завоеваний, чувствую, что могу оказать реальную помощь в критический момент борьбы при условии ясной и определенной политики по казачьему вопросу и полного доверия ко мне и к моим беспартийным, но жизненно-здоровым взглядам. А заслуживаю ли я этого доверия – можете судить по этому письму.
Отражая этим письмом не личный взгляд на создавшееся положение, а взгляд многомиллионного трудового крестьянства и казачества, – счел необходимым одновременно копии этого письма сообщить моим многочисленным верным друзьям.
31 июля 1919 г., г. Саранск.
Искренне уважающий Вас и преданный Вашим идеям комдонкор, гражданин казак Усть-Медведицкой станицы – Миронов».
Беспартийный... Филипп Козьмич Миронов обратился в политотдел 1-й Донской кавалерийской дивизии с просьбой принять его в члены РКП (б):
А вот высшие чины откровенно не жаловали Миронова. Может быть, даже потому, как он сам признавался, что для него, когда надо сказать правду, не существовало ни царских генералов, не существует теперь и красных генералов. Смелый, открытый, прямолинейный. Со всеми говорит либо языком друга, либо врага. Но все подчинено спасению Дона.
Боль за чужую вину не дает покоя мятущейся душе Миронова, и он еще раз обращается к Ленину:
«Именем Революции требую прекратить уничтожение казачества!..
Гражданин Владимир Ильич!
Я уже видел в главных чертах политику коммунистов по отношению к казачеству, виноватому только в том, что оно темно и невежественно, виноватого в том, что оно по роковой ошибке родилось от свободного русского крестьянства, бежавшего когда-то от гнева боярского и батогов в вольные степи Дона, виноватого в том, что русский же народ при Петре I задушил ценою потока крови его свободу, виноватому в том, что после навязанного рабства царская власть стала в м»ру внимательною к казачеству н путем долгого казарменного режима вытравила из него человеческие понятия и обратила в полицейского стражника мысли, русской жизни; виноватого в том, что агенты советской власти оказали ему еще большее внимание и вместо слова любви принесли на Дон и Урал – месть, пожары и разорение. Чем оправдать такое поведение негодяев, проделанное в станице Вешенской, той станице, которая первой поняла роковую ошибку и оставила в январе 1919 года Калачево-Богучарский фронт? Это поведение и вызвало поголовное восстание на Дону. Если не роковое, то, во всяком случае, грозное, чреватое неисчерпаемыми последствиями для хода всей революции. Только по пути 8-й армии трибуналами во благо социальной революции было расстреляно 8 тысяч человек!.. Невозможно, не хватит времени и бумаги, Владимир Ильич, чтобы описать ужасы «коммунистического» строительства на Дону... Нужно ли удивляться восстанию на Дону? Некто Д. Варов в № 136 газеты «Правда» в статье «На Дону» касается событий в станице Вешенской, боясь, видимо, обидеть коммунистов. События эти для него приняли только «неутешительный вид», а восставшие против насилия и гнета казаки переименованы в «белогвардейски настроенных»... А другой советский корреспондент, некто А. В. – все зверства, насилия и ужасы вылил в общей фразе: «Не всегда тактичные действия представителей власти». Подленькая душа писак самодержавия перешла в души писак советской власти. Слуги свободного слова в лакейской ливрее народу не нужны. Может быть, Владимир Ильич, Вы спросите меня, по какому праву я позволяю писать Вам. Не могу согласиться, не могу допустить, чтобы на все эти ужасы Вы смотрели бы поверхностно и чтобы это делалось с Вашего одобрения. Не могу далее молчать, нет сил выносить народные страдания во имя чего-то абстрактного, отдаленного...
Только при успешном закреплении тыла боевая линия фронта могла быть несокрушимой. Для закрепления тыла необходимо было знать его психологию, особенности, слабые места и т. д. К сожалению, такого знания у политических руководителей Южного фронта не оказалось. Наши части проходили вперед в полном порядке, ничем не вызывая ропота и возмущения у казаков, которым так много рассказывали и писали о «зверствах» большевиков.
Впечатление, следовательно, самое благоприятное... Когда же наши части прошли, за организацию взялись политотделы армий, дивизий и бригад, но, к сожалению, в силу тактической ограниченности и чисто бюрократической организации они не сумели выполнить ни одной из своих грандиозных задач. Тыл был предоставлен в распоряжение, может быть, и очень надежных коммунистов, но совершенно не знающих ни психологии казачества, ни его особенностей. Они его рассматривали как контрреволюционный элемент, опасный сверху донизу, и малейшее недовольство, вызванное теми или иными фактами, подавляли силой оружия, а не силой слова. При таких условиях не могло быть и речи о закреплении тыла. Наскоро сколоченные волостные и окружные ревкомы своих функций не знали, на казачество смотрели глазами усмирителей. И вот начались реквизиции, конфискации, аресты и т. п. Хуже всего то, что это проделывалось без надлежащего разъяснения, без определенной системы. Растерявшееся казачество разводило руками, ахало, удивлялось и в конце концов пришло к такому выводу, что «коммуния» дело неподходящее, ибо коммунисты «дюже» свирепы. А вот советы, в которых сидят бедняки и правят по справедливости, вещь хорошая. А потому: «Да здравствуют советы и долой коммунистов». Отсюда все и загорелось. Все это вместе взятое, помимо того, что восстанавливало казачество против нас, разлагало также и южные армии. До них докатывались слухи о восстаниях. Некоторым частям приходилось даже усмирять повстанцев. Все это нервировало армию, армия видела наши ошибки, возмущалась и расшатывалась... Таковы плоды недоверия и коммунистического сомнения без знания самых элементарных принципов жизни... Делалось именно то, что должно было питать контрреволюционное течении на Дону, в казачьих массах. Делалось то, на что указывал генерал Краснов в своих приказах и воззваниях, зажигая пожар восстания на Дону в апреле 1918 года, и то, что казалось провокацией в условиях красновских, кадетских банд. Уничтожение казачества стало неопровержимым фактом, как только Дон стал советским. Само собой разумеется, что при такой политике коммунистов мира никогда не будет и контрреволюция будет жить... Не верю, чтобы честные рабочие фабрик и заводов примирились с фактом вырезывания честных людей и безвинных расстрелов таких же рабочих деревни, как они сами, хотя бы и во имя социальной справедливости.
Не верю, потому что рабочие больше всего страдали от произвола и произвол-то заставил их идти на баррикады, а произвол как таковой, во имя чего бы он ни совершался, всегда будет произволом; не верю, чтобы честный рабочий жаждал крови и согласился все разрушить до основания даже на хуторе, в станице, деревне, с которой он подчас еще не порвал не только духовной связи, но и физической... Как назвать эти деяния красных? Вся деятельность коммунистической партии, возглавляемой Вами, направлена на истребление казачества, на истребление человечества вообще... Но всей России коммунистам не перестрелять... В телеграмме к Вам, Владимир Ильич, я молил изменить политику, сделать революционную уступку, чтобы ослабить страдания народа и этим шагом привлечь народные массы на сторону советской власти и в сторону укрепления революции... С такими взглядами, повторяю, мне не по пути с коммунистами. Вот где кроется корень недоверия ко мне. И коммунисты правы: их политику истребления казачества, а потом зажиточного крестьянства я поддерживать не стану. Коммунисты, повторяю, правы. На безумие, которое только теперь открылось перед моими глазами, я не пойду и всеми силами, что еще во мне есть, буду бороться против уничтожения казачества и среднего крестьянства... Теперь, Владимир Ильич, судите, кто я. Я не могу дальше мириться с насилием, с тем, анархо-коммунистическим течением, которое господствует в нашей республике, которое осудило многомиллионный разряд людей – казачество на истребление... Я сторонник того, что, не трогая крестьянство с его бытовым и религиозным укладом, не нарушая его привычек, увести его к лучшей и светлой жизни личным примером, показом, а не громкими, трескучими фразами доморощенных коммунистов, у которых еще на губах молоко не обсохло и большинство которых не может отличить пшеницы от ячменя, хотя и с большим апломбом во время митингов поучает крестьян ведению сельского хозяйства. Я не хочу сказать, что все трудовое крестьянство оттолкнулось от советской власти. Нет, в ее благо еще верит и не хочет возврата помещиков и капиталистов, но, измученные в напрасных поисках правды и справедливости, блуждая в коммунистических сумерках, оно только обращается к вам, идейным советским работникам: «Не сулите нам журавля в небе, дайте нам синицу в руки». И все-таки хочу остаться искренним работником народа, искренним защитником его чаяний за землю и волю и прибегаю к последнему средству, снимаю с себя всякую клевету коммунистов, с которыми я никогда не соглашался, с их узкопартийной политикой, губящей дело революции. Тот же обнаруженный дьявольский план уничтожения казачества заставляет меня повторять заявление на митингах, которое я делал при виде творимых коммунистами безобразий, что если будет так продолжаться, то придется кончить борьбу с Красновым и воевать с коммунистами. А теперь, раскрыв свои задушевные мысли и взгляды, заявляю:
1. Я – беспартийный.
2. Буду до конца идти с партией большевиков – если они будут вести политику, которая не будет расходиться ни на словах, ни на деле, – как шел до сих пор.
3. Всякое вмешательство сомнительных коммунистов в боевую и воспитательную сферу командного состава считаю недопустимым.
4. Требую именем революции и от лица измученного казачества прекратить политику его истребления. Отсюда раз навсегда должна быть объявлена политика по отношению к казачеству, и все негодяи, что искусственно создавали возбуждение в населении с целью придирки для истребления, должны быть немедленно арестованы, преданы суду и за смерть невинных людей должны понести революционную кару. Без определенной открытой жизни поведения к казачеству немыслимо строительство революции вообще. Социальная жизнь русского народа, к которому принадлежит и казачество, должна быть построена в соответствии с его историческими, бытовыми и религиозными традициями и мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени. В практике настоящей борьбы мы имеем возможность видеть и наблюдать подтверждение данной теории: для марксизма настоящее – только средство и только будущее – цель. И, если это так, то я отказываюсь принимать участие в таком строительстве, когда весь народ и все им нажитое растрачивается для цели отдаленного будущего, абстрактного. А разве современное человечество не цель? Разве оно не хочет жить? Разве оно настолько лишено органов чувств, что ценой его страданий мы хотим построить счастье какому-то отдаленному человечеству?! Нет, пора опыты прекратить. Почти двухгодовалый опыт народных страданий должен бы убедить коммунистов, что отрицание личности человека – есть безумие.
5. Я борюсь с тем злом, какое чинят отдельные агенты власти, т. е. за то, что высказано Председателем ВЦИК тов. Калининым буквально так: «Комиссаров, вносящих разруху и развал в деревне, мы будем самым решительным образом убирать, а крестьянам предложим избрать тех, кого они найдут нужным и полезным». Хотя, увы, жизнь показывает другое. Я знаю, что зло, которое л раскрываю, является для партии неприемлемым полностью, ц Вы, представитель власти, тоже боретесь с ним. Но почему же все те люди, что стараются указать на зло и открыто борются с ним, преследуются вплоть до расстрела?! Возможно, что после этого письма и меня ждет такая же участь, но смею заверить Вас, что в лице моем подвергается преследованиям не мой индивидуальный протест против разлившегося по лицу республики зла, а протест коллективный, протест десятков миллионов людей...
6. Я не хочу быть в силу своих давнишних и революционных и социальных убеждений ни сторонником Деникина, Колчака, Петлюры, Григорьева и других контрреволюционеров, но я с одинаковым отвращением смотрю и на насилия лжекоммунистов, какие они чинят над трудовым народом, и в силу этого не могу быть их сторонником.
7. Всей душой страдаю за трудовой народ и возможную утрату революционных завоеваний, чувствую, что могу оказать реальную помощь в критический момент борьбы при условии ясной и определенной политики по казачьему вопросу и полного доверия ко мне и к моим беспартийным, но жизненно-здоровым взглядам. А заслуживаю ли я этого доверия – можете судить по этому письму.
Отражая этим письмом не личный взгляд на создавшееся положение, а взгляд многомиллионного трудового крестьянства и казачества, – счел необходимым одновременно копии этого письма сообщить моим многочисленным верным друзьям.
31 июля 1919 г., г. Саранск.
Искренне уважающий Вас и преданный Вашим идеям комдонкор, гражданин казак Усть-Медведицкой станицы – Миронов».
Беспартийный... Филипп Козьмич Миронов обратился в политотдел 1-й Донской кавалерийской дивизии с просьбой принять его в члены РКП (б):
«В Политотдел 1-й Донской кавдивизии.
От комдонкора – гражданина Филиппа Козьмича Миронова.
Не имея сведений о бюро эсеров-максималистов, прошу содействия коммунистов о зарегистрировании меня членом этой партии. Лозунги ее:
«Вся власть – в лице советов рабочих, крестьянских, казачьих и других депутатов от трудящихся, которые должны быть исполнителями воли народа и его руководителями в создании новой жизни».
«Упразднение частной собственности на землю и все средства производства, хозяином которых делается народ».
«Да здравствует Российская пролетарско-крестьянская трудовая республика!»
Заявление это я делаю в силу создающейся вокруг меня клеветнической атмосферы, дышать в которой становится трудно.
Желательно, чтобы Реввоенсовет Южного фронта и ВЦИК, его Председатель т. Калинин, председатель Реввоенсовета Республики т. Троцкий и Председатель Совета Обороны тов. Ленин были поставлены в известность.
За такую республику я боролся и буду бороться, но я не могу сочувствовать борьбе за укрепление в стране власти произвола и узурпаторства отдельных личностей, кон во всяком случае, особенно на местах, не могут утверждать, что они являются избранниками от лица трудящихся.
1919 года, августа 8 дня.
К сему заявлению – Ф. К. Миронов».
13
Но Миронова не приняли в партию. Вдвойне было обидно, что не приняли как раз те, кто особенно усердствовал в выполнении директивы Свердлова по расказачиванию... Не приняли своего командира корпуса!.. Можно было представить, как обстановка накалялась в Саранске, где фактически прекратилось формирование Донского корпуса. Об этом правдиво доносил член Казачьего отдела ВЦИК Кузюбердин, побывавший у Миронова:
«Как личность тов. Миронов в настоящее время пользуется огромной популярностью на Южном фронте, как красном, так и белом. Также среди мирной трудовой массы крестьянства в тех местах, где был и соприкасался Миронов, имя его чрезвычайно популярно в самом лучшем смысле: его имя окружено ореолом честности и глубокой преданности делу социальной революции и интересам трудящегося народа. Все донское революционное и, подчеркиваю, красное фронтовое казачество чутко прислушивается к тому, где находится и что делает Миронов; от внимания красноармейцев не ускользает ни одна мелочь, которая так или иначе задевает или отзывается на тов. Миронове. За Мироновым идут и могут пойти массы трудящегося народа, потому что Миронов впитал в себя все мысли, настроения и желания народной крестьянской массы в текущий момент революции, и потому в его открытых требованиях и желаниях невольно чувствуется, что Миронов есть тревожно мятущаяся душа огромной численности среднего крестьянства и казачества и как человек, преданный Социальной революции, может и способен всю колеблющуюся крестьянскую массу и казачество увлечь в последний опасный момент на беспощадную борьбу с контрреволюцией. Миронов является единственным лицом, на которое смотрит с доверием и надеждой, как на избавителя от генеральского помещичьего гнета и контрреволюции, казачество. Миронова нужно умело использовать для революции, несмотря на его открытые и подчас резкие выражения по адресу „коммунистов-шарлатанов“. Недоверие к Миронову – из-за его популярности среди преобладающей части казаков и крестьян, от имени которых он выступает... Корпус не сформирован и еле формируется. Красноармейцы вооружены против политработников, политработники вооружены против тов. Миронова. Миронов негодует на то, что ему, истинному борцу за социальную революцию, потерявшему здоровье на фронте, не только не доверяют, но даже стараются вырыть ему могилу, посылая на него неосновательные, по его мнению, доносы и вследствии чего Миронов производит впечатление затравленного и отчаявшегося человека. В последнее время т. Миронов, боясь ареста или покушения, держит около себя непосредственную охрану. Политработники боятся Миронова. Красноармейцы в возбужденном состоянии и каждую минуту готовы к вооруженному выступлению на защиту Миронова от „покушения“ на него политработников. Миронов, по моему мнению, не похож на Григорьева и далек от авантюры, но григорьевщина подготавливается искусственно, хотя, может быть, и не злоумышленно, и немалую роль в этом играют политработники. Миронов может быть ими спровоцирован и вынужден на отчаянный жест. Я довожу это до сведения Казачьего отдела ВЦИК и предлагаю принять немедленные меры. Если казачий отдел по-прежнему находит необходимым формирование Особого Донского корпуса, то в первую очередь необходимо заменить политработников и для постоянной связи и контроля над Мироновым выслать в качестве комиссара к Миронову одного или двух членов Казачьего отдела ВЦИК».
А вот что пишет сам Миронов в Казачий отдел ВЦИК 16 августа 1919 года:
«Шлю искренний привет Казачьему отделу. Глубоко тронут вниманием ко мне и к моей работе по созданию боевого корпуса, но, к сожалению, должен заявить, что творчеству моему в этом отношении ставятся непреодолимые препятствия, О них детально доложит Кузюбердин. Я первый раз жалуюсь не за себя, а за дело, ибо эти лица не понимают, что творят. Я же одно скажу: „Дорогие товарищи! Я состою членом Казачьего отдела, и знайте, что Миронов до конца жизни своей будет нести крест свой и не изменит Великому делу социализации средств производства, а отсюда, следовательно, и социальной революции. Помогите мне рассеять черную хмару, нависшую надо мной. Это не мне нужно. Этого хочет фронт... Смею уверить, что массы идут не за личностью ко мне, а как за носителем определенных идей, которые лелеет трудовая крестьянская и казачья масса. И этой идее, повторяю, я не изменю. Кстати, командированные политотделу от Южного фронта в корпус состоят целиком из людей, подвизавшихся в Хоперском округе. Поначалу комиссаром дивизии был назначен Ларин, бывший председатель Хоперского ревкома. Он плохо реагировал на безобразия, которые творились в округе. Тот самый Ларин, который писал: «Основ кулачества, контрреволюционных сливок в округе не осталось. Осталась маленькая рыбешка, которую, по существу, надо было выслать из пределов округа в рабочие батальоны. Однако разъяснением Южного фронта предписывались расстрелы“. Мобилизованные казаки, что составляют главную массу в корпусе, ненавидят как его, так и всех политических работников, знакомых им по своим деяниям в их родных станицах. Ларин и теперь назначен членом РВС корпуса. Озлобленные на казаков, эти политические работники переносят на меня, думая, что неуспех их среди красноармейцев происходит от моего влияния.
«Как личность тов. Миронов в настоящее время пользуется огромной популярностью на Южном фронте, как красном, так и белом. Также среди мирной трудовой массы крестьянства в тех местах, где был и соприкасался Миронов, имя его чрезвычайно популярно в самом лучшем смысле: его имя окружено ореолом честности и глубокой преданности делу социальной революции и интересам трудящегося народа. Все донское революционное и, подчеркиваю, красное фронтовое казачество чутко прислушивается к тому, где находится и что делает Миронов; от внимания красноармейцев не ускользает ни одна мелочь, которая так или иначе задевает или отзывается на тов. Миронове. За Мироновым идут и могут пойти массы трудящегося народа, потому что Миронов впитал в себя все мысли, настроения и желания народной крестьянской массы в текущий момент революции, и потому в его открытых требованиях и желаниях невольно чувствуется, что Миронов есть тревожно мятущаяся душа огромной численности среднего крестьянства и казачества и как человек, преданный Социальной революции, может и способен всю колеблющуюся крестьянскую массу и казачество увлечь в последний опасный момент на беспощадную борьбу с контрреволюцией. Миронов является единственным лицом, на которое смотрит с доверием и надеждой, как на избавителя от генеральского помещичьего гнета и контрреволюции, казачество. Миронова нужно умело использовать для революции, несмотря на его открытые и подчас резкие выражения по адресу „коммунистов-шарлатанов“. Недоверие к Миронову – из-за его популярности среди преобладающей части казаков и крестьян, от имени которых он выступает... Корпус не сформирован и еле формируется. Красноармейцы вооружены против политработников, политработники вооружены против тов. Миронова. Миронов негодует на то, что ему, истинному борцу за социальную революцию, потерявшему здоровье на фронте, не только не доверяют, но даже стараются вырыть ему могилу, посылая на него неосновательные, по его мнению, доносы и вследствии чего Миронов производит впечатление затравленного и отчаявшегося человека. В последнее время т. Миронов, боясь ареста или покушения, держит около себя непосредственную охрану. Политработники боятся Миронова. Красноармейцы в возбужденном состоянии и каждую минуту готовы к вооруженному выступлению на защиту Миронова от „покушения“ на него политработников. Миронов, по моему мнению, не похож на Григорьева и далек от авантюры, но григорьевщина подготавливается искусственно, хотя, может быть, и не злоумышленно, и немалую роль в этом играют политработники. Миронов может быть ими спровоцирован и вынужден на отчаянный жест. Я довожу это до сведения Казачьего отдела ВЦИК и предлагаю принять немедленные меры. Если казачий отдел по-прежнему находит необходимым формирование Особого Донского корпуса, то в первую очередь необходимо заменить политработников и для постоянной связи и контроля над Мироновым выслать в качестве комиссара к Миронову одного или двух членов Казачьего отдела ВЦИК».
А вот что пишет сам Миронов в Казачий отдел ВЦИК 16 августа 1919 года:
«Шлю искренний привет Казачьему отделу. Глубоко тронут вниманием ко мне и к моей работе по созданию боевого корпуса, но, к сожалению, должен заявить, что творчеству моему в этом отношении ставятся непреодолимые препятствия, О них детально доложит Кузюбердин. Я первый раз жалуюсь не за себя, а за дело, ибо эти лица не понимают, что творят. Я же одно скажу: „Дорогие товарищи! Я состою членом Казачьего отдела, и знайте, что Миронов до конца жизни своей будет нести крест свой и не изменит Великому делу социализации средств производства, а отсюда, следовательно, и социальной революции. Помогите мне рассеять черную хмару, нависшую надо мной. Это не мне нужно. Этого хочет фронт... Смею уверить, что массы идут не за личностью ко мне, а как за носителем определенных идей, которые лелеет трудовая крестьянская и казачья масса. И этой идее, повторяю, я не изменю. Кстати, командированные политотделу от Южного фронта в корпус состоят целиком из людей, подвизавшихся в Хоперском округе. Поначалу комиссаром дивизии был назначен Ларин, бывший председатель Хоперского ревкома. Он плохо реагировал на безобразия, которые творились в округе. Тот самый Ларин, который писал: «Основ кулачества, контрреволюционных сливок в округе не осталось. Осталась маленькая рыбешка, которую, по существу, надо было выслать из пределов округа в рабочие батальоны. Однако разъяснением Южного фронта предписывались расстрелы“. Мобилизованные казаки, что составляют главную массу в корпусе, ненавидят как его, так и всех политических работников, знакомых им по своим деяниям в их родных станицах. Ларин и теперь назначен членом РВС корпуса. Озлобленные на казаков, эти политические работники переносят на меня, думая, что неуспех их среди красноармейцев происходит от моего влияния.