Страница:
Двенадцать присяжных утихомирились и принялись усердно что-то строчить на своих грифельных досках.
— Что они делают? — шепнула я Грифону. — Ведь слушание еще даже не началось.
— Тишина в суде! — пронзительно возопил Белый Кролик.
— Отрубить ей голову! — вскричала Королева.
Король снял очки и беспокойно огляделся по сторонам, силясь уразуметь, кто это там разоряется. Королева пихнула его локтем и кивнула в мою сторону.
— Эй, вы там! — сказал он. — Скоро и вам предоставят слово, обвиняемый…
— Нонетот, — встрял Белый Кролик, сверившись с пергаментом.
— Да? — ответил Король после некоторого замешательства. — Значит ли это, что мы завершили слушание?
— Нет, ваше величество, — терпеливо объяснил Белый Кролик. — Это ее фамилия — Нонетот. Четверг Нонетот.
— И вам это кажется забавным?
— Нет, ваше величество, — ответила я. — Это мое имя от рождения.
Судейские принялись яростно царапать на своих грифельных досках: «Это мое имя от рождения».
— Вы потусторонница? — уточнила Королева, которая уже некоторое время пялилась на меня.
— Да, ваше величество.
— Тогда ответьте мне на такой вопрос: А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, что осталось на трубе?
— Глашатай, огласите обвинение! — сказал Король.
При этих словах Белый Кролик трижды дунул в трубу, развернул пергаментный свиток и прочел:
— Мисс Нонетот обвиняется во вторжении класса два в текст в нарушение Уголовного кодекса беллетриции FAL/0605937 и общего законодательства Книгомирья относительно непрерывности сюжетных линий, утвержденного Советом жанров в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году.
— Изложите вердикт, — сказал Король суду.
— Протестую! — воскликнул Грифон. — До этого еще далеко!
— Протест отклоняется! — крикнул Король и добавил: — Или я хотел сказать, протест принят? Всегда путаюсь: это все равно как «посеешь холод, пожнешь горячку» и наоборот. Никак не могу запомнить правильный ответ. В любом случае, можете вызвать первого свидетеля.
Белый Кролик снова трижды протрубил и провозгласил:
— Первый свидетель!
Первым свидетелем оказалась миссис Фэйрфакс, домоправительница из Торнфильд-холла, поместья Рочестера. Она, моргая, медленно осмотрелась, улыбнулась Хопкинсу и сердито уставилась на меня. На свидетельскую трибуну ее проводил пристав — большая морская свинка.
— Клянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! — сказал Белый Кролик.
— Клянусь.
— Запишите, — велел Король присяжным, и те усердно нацарапали «запишит» на своих грифельных досках.
— Миссис Фэйрфакс, — начал, поднявшись, Хопкинс, — мне бы хотелось, чтобы вы своими словами рассказали об обстоятельствах вторжения мисс Нонетот в «Джен Эйр», не прерываясь с самого начала и до конца…
— А потом что? — спросил Король.
— Тогда она сможет прерваться, — с некоторым раздражением сказал Хопкинс.
— А, — отозвался Король тоном человека, который думает, что все понял, но на самом деле сильно ошибается. — Тогда продолжайте.
В последующие два часа мы выслушали не только миссис Фэйрфакс, но и Грейс Пул, Бланш Ингрэм и Сент-Джона Риверса. Они рассказывали, какой был конец раньше и как я напрочь изменила сюжет, позвав под окном спальни «Джен! Джен! Джен!». Присяжные пытались следить за ходом процесса, записывая, как велел им Король, пока на грифельных досках совсем не осталось места, тогда они начали писать на спинках скамей, а потом друг на друге.
После выступления каждого свидетеля самая маленькая соня просилась выйти в туалет, а Грифон в это время пользовался моментом пояснить Королю — который, похоже, был не в состоянии коснуться с закрытыми глазами собственного носа — порядок судопроизводства. Когда соня возвращалась, свидетеля передавали Грифону для перекрестного допроса, и каждый раз он говорил: «Вопросов нет». Миновал полдень, в судебном зале сделалось жарко. Королеве становилось все более скучно, и она все чаще требовала приговора, один раз даже во время допроса свидетеля.
И на протяжении всего этого скучного спектакля, пока персонажи «Джен Эйр» выходили и повторяли передо мной правду и только правду, слушание то и дело прерывалось бесконечным парадом морских свинок. Каждую тут же хватали, засовывали вниз головой в большой мешок и выбрасывали из зала суда. Всякий раз это вызывало беспорядочную суматоху, крики и шум. Когда гвалт достигал пика, Королева вопила: «Отрубить голову, отрубить голову!», словно пыталась перекричать суматоху. Когда последняя морская свинка покинула зал заседаний, в облаке винных паров исчезла и Грейс Пул, и никто не знал, куда она подевалась.
— Ничего! — сказал Король с чувством большого облегчения. — Вызовите другого свидетеля. — Затем он тихонько добавил, обращаясь к Королеве: — Нет, дорогая, этого свидетеля придется допрашивать тебе. У меня уже голова кругом идет!
Белый Кролик сверился со свитком и пронзительно проверещал:
— Четверг Нонетот!
— Извините, — сказал Грифон, вынырнув из апатии, в которой пребывал в течение всего заседания, — мисс Нонетот не будет давать показаний против себя в этом суде.
— А так можно? — спросил Король.
Судьи переглянулись и пожали плечами.
— Это доказывает, что она виновна! — завопила Королева. — Отрубить ей голову! Отрубить!..
— Ничего такого это не доказывает, — перебил ее Грифон.
Королева побагровела и, наверное, лопнула бы от злости, но Король положил ей руку на локоть.
— Ну-ну, дорогая, — тихо сказал он, — тебе нельзя волноваться. Все эти приказы отрубить голову подтачивают твое сердце, как черви. Черви, — повторил он и хихикнул. — Я, похоже, скаламбурил, как по-твоему?
Все судьи послушно рассмеялись, и самые умные принялись объяснять не столь умным, в чем шутка, а не столь умные растолковывали совсем тупым, что это вообще была шутка.
— Извините, — снова подала голос соня, — можно выйти?
— Опять? — прорычал Король. — У тебя мочевой пузырь, наверное, размером с орех!
— С рисинку, если угодно вашему величеству, — пропищала малявка, стиснув колени.
— Ладно, — сказал Король, — только побыстрее. Не можем ли мы уже огласить приговор?
— А теперькто требует приговора? — торжествующе провозгласила Королева.
— Ваше величество, остался еще один свидетель, — сказал Белый Кролик, нервно подпрыгивая. — Мы еще не заслушали свидетеля защиты!
— Защиты? — устало переспросил Король. — Разве мы не их только что выслушивали?
— Нет, ваше величество, — ответил Белый Кролик. — Это обвинение выступало.
— Всегда их путаю, — пожаловался Король, уставившись себе под ноги, — как и эту белиберду «отклоняю» — «поддерживаю». Так кто сейчас?
— Обвинение закончило, — сказал Хопкинс, понимавший, что процесс может затянуться на долгие месяцы, если он лично не предпримет каких-нибудь шагов. — И по-моему, мы неопровержимо доказали, что мисс Нонетот не только изменила конец «Джен Эйр», но также заранее обдумала свои намерения. Мы не на мнениях основываемся, а на законе, и вердикт может быть только один — виновна!
— Говорил я, что она виновна, — пробормотал Король, вставая, чтобы уйти.
— Ваше величество, — напомнил Белый Кролик, — это было всего лишь мнение обвинения. Теперь вы должны выслушать защиту.
— А! — отозвался Король, снова садясь на место.
Грифон встал и поднялся на судейскую трибуну. Судьи в страхе отпрянули от него, когда он поскреб подбородок огромной лапой. Соня снова подняла лапку, извинилась, и ей снова разрешили выйти. Когда она вернулась, Грифон начал речь.
— Вопрос не в том, допустила ли мисс Нонетот несколько текстуальных и нарративных вольностей в финале «Джен Эйр». Мой ученый коллега от обвинения ясно дал нам понять, что допустила. Мы это признаем.
Суд ахнул.
— Да, я согласен, что формально мисс Нонетот нарушила закон, но она сделала это из высших побуждений — ради любви.
Грифон выдержал драматическую паузу.
— Любви? — переспросил Король. — Это защитник?
— Исторически говоря, — прошептал Белый Кролик, — один из лучших, ваше величество.
— Ага! — сказал Король. — Продолжайте.
— И не ради собственной любви, — заявил Грифон. — Она решилась на этот шаг ради двоих любящих, дабы они не расстались друг с другом. А это предмет суда более высокого, чем тот, перед коим ныне стоит мисс Нонетот.
Все молчали, так что он продолжал:
— Согласен, мисс Нонетот очень необычная личность, совершенно бескорыстная, что требует от данного суда самого снисходительного отношения. И мне нужно вызвать только одного свидетеля, который докажет правдивость утверждений защиты. Я вызываю… Эдварда Рочестера!
Зал ахнул в один голос, и последняя морская свинка упала в обморок. Судебные приставы, не зная, что делать, запихали свинку в мешок и уселись сверху.
— Вызывается Эдвард Рочестер! — пронзительно возгласил Белый Кролик, и его вопль четырежды подхватили другие голоса, постепенно удаляясь.
Мы услышали его шаги прежде, чем он появился сам. Чуть неровные шаги, сопровождаемые стуком трости. Он медленно вошел в зал суда, искалеченный, но решительный, и внимательно обвел присутствующих взглядом, дабы уяснить, кто тут судья, кто присяжные, кто адвокат. Изменение, внесенное мной в «Джен Эйр», обошлось ему дорого. Рочестер потерял руку и видел только одним глазом, да и то слабо. Я прикрыла рот рукой, увидев, как он шаркающим шагом вступил в молчаливый зал. Знай я, чем все кончится, решилась бы снова на то же самое? Калекой сделало Рочестера предательство Ахерона, но кашу-то заварила я.
Лицо у Эдварда зажило, хотя и покрылось рубцами, что, впрочем, не слишком испортило его внешность. Он принес присягу. Глаза его под темной копной спадающих на лоб волос пылали.
— Извините, — пискнула соня, сидевшая рядом с Рочестером, — вы мне не подпишете грифельную доску?
Рочестер криво усмехнулся, взял перо и сказал:
— Как ваше имя?
— Элен.
Рочестер подписал, отдал доску, и ему тут же подсунули еще одиннадцать, аккуратно стерев с них все предыдущие записи.
— Довольно! — взревел Король. — Я не допущу, чтобы мой суд превратился в рассадник охотников за автографами! Мы тут за правдой гоняемся, а не за знаменитостями!
Воцарилась мертвая тишина.
— Надеюсь, не откажете? — произнес Король, протягивая Рочестеру собственный блокнот, и тихо добавил: — Это для дочки.
— Как зовут вашу дочку? — спросил Рочестер, держа перо наготове.
— Руперт.
Рочестер подписал и отдал блокнот.
— Мистер Рочестер, — начал Грифон, — не могли бы вы своими словами рассказать нам, чем обернулись действия мисс Нонетот лично для вас?
Зал замер. Даже Королю с Королевой было интересно услышать, что скажет Рочестер.
— Для меня одного? — медленно проговорил Рочестер. — Ничем. Для нас, моей дражайшей Джен и меня, — всем!
Он сжал руку с обручальным кольцом, погладил золотой ободок большим пальцем, пытаясь превратить свои чувства в слова.
— Чего мисс Нонетот не сделала для нас? — тихо произнес он. — Она дала нам все, что мы только могли пожелать. Она освободила нас из тюрьмы, созданной не нами, из темницы отчаяния, откуда мы и не мечтали вырваться. Мисс Нонетот дала нам возможность любить и быть любимыми, и я не могу себе даже вообразить большего дара. У меня нет слов выразить нашу благодарность.
В суде стояла тишина. Даже Королева замолчала и просто смотрела, приоткрыв рот («Прямо как рыба», — подумалось мне), на Рочестера.
Голос Грифона нарушил молчание.
— Свидетель ваш.
— А! — сказал Хопкинс, собираясь с мыслями. — Скажите, мистер Рочестер, только чтобы уточнить один вопрос: мисс Нонетот изменила конец вашего романа?
— Хотя я, как вы видите, остался калекой, — ответил Рочестер, — словно старый каштан, пораженный молнией, в саду Торнфильда, я сейчас счастливее, чем когда-либо. Да, сэр, мисс Нонетот изменила конец романа, и я вечно буду ее за это благодарить!
Хопкинс улыбнулся.
— Больше вопросов нет.
— Что ж, — сказал Грифон, когда суд объявил перерыв, чтобы Король мог обдумать приговор.
Королева, вопреки обыкновению, стояла за оправдание. Услышать от нее такое было просто невероятно, и, когда она сказала это, все в изумлении уставились на нее. Тритон Билли чуть не подавился, и его пришлось постучать по спине.
— Заранее исход предсказывать не буду, — Грифон вежливо поклонился Хопкинсу, приводившему в порядок бумаги вместе с Белым Кроликом, — но Рочестер устроил для вас сильное шоу. Червонные Король и Королева, может, и самая тупая пара, которая когда-либо председательствовала в суде, но, в конце концов, они же червонные, а черви — те же сердца! И поскольку вы совершенно очевидно виновны, нам требовалось вызвать сочувствие к вам прежде, чем дойдет до вынесения приговора.
— Сочувствие? — с удивлением спросила я. — Это у Королевы-то, с ее вечным «отрубить ей голову»?
— Это ее маленькая слабость, — ответил Грифон. — На самом деле она никогда никого не казнит. Я только немного беспокоился, как бы вас не взяли под стражу до вынесения приговора, но, к счастью, Король путается в юридической терминологии.
— Как вы думаете, что мне грозит?
— Честно говоря, понятия не имею, — ответил Грифон. — Время покажет. До встречи, Нонетот!
Я медленно вернулась в штаб беллетриции и обнаружила там мисс Хэвишем.
— Как прошло заседание? — спросила она.
— Виновна, как и предполагалось.
— Не повезло. Когда объявят приговор?
— Без понятия.
— Могут несколько лет протянуть, Четверг. У меня есть для тебя кое-что.
Она протянула мне отчет, который я написала для нее по делу «Тени — пастушьего пса». Я увидела оценку, не поверила глазам, посмотрела еще раз и подняла взгляд на Хэвишем.
— Пять с двумя плюсами?
— Думаешь, я слишком расщедрилась? — спросила она.
— Н-ну… — смущенно промямлила я, — меня ведь насильно выдали замуж и потом чуть не убили!
— Принудительный брак не считается, Нонетот. Усвой вот что: мы даем это поручение всем беллетрицейским стажерам последние тридцать два года — и все без исключения провалились!
Я разинула рот.
— Даже Харрис Твид.
— Твида оженили на мисс Горожанинс?
— До этого не дошло. Он даже свиней купить не смог, не то что ветеринара вокруг пальца обвести. Ты хорошо справилась, Нонетот. Твоя методика причины и следствия работает хорошо. Надо, конечно, отшлифовать, но хорошо!
— Ох, — выдохнула я с некоторым облегчением, затем добавила после краткого размышления: — Но меня же чуть не убили!
— Не убили бы, — заверила она меня. — У беллериции везде глаза и уши, мы не разбрасываемся своими стажерами. Ты выполнила свой письменный экзамен на девяносто три процента. Поздравляю. Дождемся окончательного решения Совета жанров — и ты в беллетриции.
Я прислушалась к себе и ощутила даже некоторую гордость, хотя в глубине души знала, что моя служба будет недолгой — до тех пор, пока я не вернусь на Ту Сторону.
— Ничего нового насчет Перкинса?
— Ничего, — ответила я. — А о Вернхэме Дине?
— Пропал без вести. Глашатай хочет поговорить с нами об этом.
— Нет ли связи между этими случаями?
— Возможно, — откликнулась она чуть таинственно. — Мне надо еще кое-что выяснить. Спроси меня завтра.
Глава 22
— Ага! — сказала бабушка, когда я переступила через порог. — Вот ты где! Как делишки нынче?
— По-всякому, — ответила я, плюхаясь на диван и расстегивая пуговицу на животе. — Хорошие новости: я сдала практический экзамен в беллетрицию. Плохие: меня признали виновной во вторжении в текст.
— И каков приговор?
— Его еще придется ждать.
— Нет ничего хуже ожидания, — проворчала она. — Меня раз привлекли за убийство, и хуже всего было ждать, пока присяжные вынесут вердикт. Самые долгие восемь часов в моей жизни.
— Верю. Ты сегодня была дома? Она кивнула:
— Привезла тебе немного всякой всячины. Я заметила, что в Кладезе нет шоколада, и вообще с нормальной едой не ахти.
— Ты ничего не узнала о Хоули Гане?
— Ничего особенного, — ответила бабушка, поедая привезенный мне шоколад, — да он и не скрывается. Купил еще одно издательство и в то же время пытается восстановить свою политическую карьеру после того провала с «Карденио».
— Ясно. А где Лола с Рэндольфом?
— Думаю, на вечеринке. У тебя усталый вид. Почему бы тебе не лечь пораньше?
— И чтобы эта, как бишь ее там, грызла мой мозг?
Бабушка серьезно посмотрела на меня поверх своих огромных очков.
— Аорнида. Ее зовут Аорнида. Забыла?
— Да. Напомни, как звали моего мужа?
— Лондэн. Его устранила Хроностража.
Я вспомнила, и у меня сердце упало.
— Да, — тихо сказала я. Я была счастлива в своем беспамятстве, но теперь в душе снова всколыхнулся гнев. — Иногда мне кажется, что лучше бы забыть обо всем, ба.
— Никогда этого не говори, Четверг! — рявкнула бабушка так, что я аж подскочила, а ей пришлось несколько мгновений переводить дух и съесть для поддержания сил еще несколько кусочков шоколада. — Аорнида не имеет права брать то, что ей не принадлежит, а ты должна быть жестче и с ней, и с собой и вернуть свои воспоминания!
— Легче сказать, чем сделать, ба, — вздохнула я, пытаясь ухватить шоколадку, убранную из пределов моей досягаемости. — Я хочу, чтобы мне приснился…
— Лондэн.
— Да, Лондэн. Я хочу снова увидеть его во сне. Он со мной, но мы не разговариваем, как раньше.
Дверь с грохотом распахнулась, и вошел Рэндольф. Он повесил пальто на крючок, даже не удостоив нас взглядом.
— Рэндольф, — окликнула я его, — с тобой все в порядке?
— Со мной? — отозвался он, не глядя на нас. — Со мной все прекрасно. А вот эта шлюшка плохо кончит: она не может заговорить с мужчиной без того, чтобы не прибавить его к своей коллекции!
Он ушел.
— С ней ничего не случилось? — крикнула я ему вслед, но ответом нам был только звук захлопывающейся двери в их спальню.
Мы переглянулись и пожали плечами.
— На чем мы остановились?
— Я рассказывала тебе, что уже не вижу Лондэна во сне таким, как прежде. Обычно мы отправлялись в наши общие любимые воспоминания. Мы никогда… ну, сама понимаешь… но это было замечательно. По крайней мере, я хоть немного могла контролировать, куда меня занесет, когда «черная богиня» раскинет снова свой плащ.
Бабушка посмотрела на меня и ободряюще погладила по руке.
— Ты должна заставить ее поверить, что победа близка, Четверг. Замани ее в ловушку. Пусть она думает, будто управляет тобой, но ведь она только у тебя в мозгу, и именно ты контролируешь то, что там происходит. Наши мысли драгоценны, и никакой посторонний вселенец не имеет права марать их.
— Конечно, но как это сделать?
— Ну, — сказала бабушка, передавая мне шоколадку, которую не любила, — тут не Аорнида, моя дорогая, а лишь твои воспоминания о ней. Поскольку настоящей Аорниды в Книгомирье нет, силы у нее здесь немного. Она может только попытаться и…
Дверь снова распахнулась. На сей раз это была Лола. Судя по ее виду, она только что плакала. Увидев нас, она воскликнула:
— А! Этот крысомордый тип с дерьмом вместо мозгов уже пришел?
— Ты имеешь в виду Рэндольфа?
— Кого же еще?
— Тогда он дома.
— Отлично! — заявила она. — Пойду ночевать к Немо.
И она повернулась уходить.
— Подожди! — сказала я. — Что случилось?
Лола остановилась, уперев руки в боки. Сумка соскользнула у нее с плеча и повисла на локте, что испортило всю картину, но красавице было все равно.
— Я отправилась с ним выпить кофе после колледжа, и разрази меня гром, если он не трепался с этой коротышкой D2! С той, знаешь, с тупыми глазами и идиотским хрюкающим смехом!
— Лола, — спокойно сказала я, — они ведь могли просто разговаривать.
Она уставилась на свои руки.
— Ты права. Да что мне за дело? Они друг друга стоят.
— Я все слышал! — послышался голос из хвоста самолета.
Рэндольф вошел в кухню и погрозил Лоле пальцем, а она ответила ему гневным взглядом.
— И тебе еще хватает наглости обвинять меня в том, что я разговаривал с другой женщиной, когда ты переспала почти со всеми парнями в колледже!
— И что с того? — взвизгнула Лола. — Ты мне что, папочка? Ты следил за мной?
— Даже самый тупой шпион во всех шпионских романах не смог бы этого не заметить! Тебе слово «скромность» известно?
— Одномерок!
— Картонка!
— Стереотип!
— Предсказуемость!
— Онанист!
— ТОЛСТОЗАДАЯ!
— Пригнись, бабуля, — шепнула я, когда Лола схватила вазу и метнула ее в Рэндольфа, но промахнулась.
Ваза проплыла у нас над головами и разбилась о стену.
— Отлично, — сказала я вслух самым уверенным своим тоном. — Еще одна такая разборка, и оба отправитесь подыскивать себе другое жилье. Рэндольф, можешь спать на диване. Лола, иди к себе в комнату. И если кто-нибудь из вас хоть пикнет, засуну обоих в схемы для вязания крючком. ПОНЯТНО?!
Генераты притихли, забормотали извинения и медленно побрели вон из кухни.
— Ну вот, дурак, — прошептала Лола, когда они выходили, — из-за тебя мы оба вляпались.
— Из-за меня? — взвился он. — Да ты так часто оказываешься без трусов, что я не понимаю, зачем ты их вообще носишь!
— ВЫ МЕНЯ СЛЫШАЛИ?! — заорала я на них, и оба заткнулись.
Бабушка собрала осколки вазы со стола.
— Итак, о чем мы говорили? — спросила она.
— Ну… о том, как вернуть себе воспоминания?
— Именно. Она хочет сломать тебя, поэтому прежде, чем все кончится, дела пойдут еще хуже. Только когда она решит, что победила, мы сможем нанести удар.
— То есть как это — будет еще хуже? Хуже Аида? Хуже устранения Лондэна? Хуже Даррена? Куда дальше-то?
— В самые худшие времена: к правде о том, что случилось во время той танковой атаки.
— Антон. — Я застонала и закрыла лицо руками. — Я не хочу туда возвращаться, ба, я не могу!
— Тогда она будет отщипывать от твоих воспоминаний по кусочку, пока не останется ничего. Ей нужно не это — она хочет отомстить. Потому ты должна вернуться в Крым, Четверг. Встреть самое худшее лицом к лицу и стань сильнее.
— Нет. Я не хочу туда возвращаться, и ты меня не заставишь.
Я молча встала и направилась в ванную в надежде смыть с себя все тревоги. Аорнида, Лондэн, «Голиаф», Хроностража, а теперь еще убийство Перкинса и Ньюхена здесь, в Книгомирье. Нет, чтобы отмыться от всего этого, нужна ванна величиной с Уиндермир. В «Кэвершемских высотах» я надеялась укрыться от конфликтов и кризисов, но они, похоже, следовали за мной по пятам, словно заблудившийся дронт.
Я довольно долго лежала в ванной, дважды наполняла ее горячей водой доверху, и когда вышла, то увидела бабушку, расположившуюся на бельевой корзине прямо у дверей.
— Готова? — мягко спросила она.
— Да, — ответила я. — Готова.
Я спала в своей постели — бабушка обещала посидеть рядом в кресле и разбудить меня, если ситуация начнет выходить из-под контроля. Перед глазами маячил потолок, легкий изгиб деревянной обшивки и одинокий светильник. Я пролежала без сна несколько часов, бабушка уже давно заснула и уронила «Тристрама Шенди» на пол. Некогда ночь и сон были для меня счастливой порой свиданий с Лондэном, драгоценными моментами — временем чая и горячих пончиков с маслом, уютного лежания перед огнем, в котором с треском горят дрова, или золотых мгновений на берегу, когда все движения уже замедлены, а солнце неторопливо опускается за горизонт. Но это давно ушло. Аорнида превратила мои воспоминания в поле боя. И под свист артиллерийских снарядов я вернулась туда, где мне меньше всего хотелось очутиться, — в Крым.
— А, вот и ты! — воскликнула Аорнида, ухмыляясь мне с сиденья бронемашины, пока выносили раненых.
Я вернулась с передовой на перевязочный пункт, где опасность породила состояние постоянной контролируемой паники. В воздухе стояли вопли «врача!» и ругань, а всего в трех милях отсюда ревела русская артиллерия, разнося в клочья остатки Уэссекской легкой танковой. Сержант Тозер слез с капота броневика, все еще зажимая ногу солдата в надежде остановить кровь. Другой солдат, ослепший от осколков, без умолку болтал о какой-то девушке, которую оставил в Брэдфорде-на-Эйвоне.
— Что они делают? — шепнула я Грифону. — Ведь слушание еще даже не началось.
— Тишина в суде! — пронзительно возопил Белый Кролик.
— Отрубить ей голову! — вскричала Королева.
Король снял очки и беспокойно огляделся по сторонам, силясь уразуметь, кто это там разоряется. Королева пихнула его локтем и кивнула в мою сторону.
— Эй, вы там! — сказал он. — Скоро и вам предоставят слово, обвиняемый…
— Нонетот, — встрял Белый Кролик, сверившись с пергаментом.
— Да? — ответил Король после некоторого замешательства. — Значит ли это, что мы завершили слушание?
— Нет, ваше величество, — терпеливо объяснил Белый Кролик. — Это ее фамилия — Нонетот. Четверг Нонетот.
— И вам это кажется забавным?
— Нет, ваше величество, — ответила я. — Это мое имя от рождения.
Судейские принялись яростно царапать на своих грифельных досках: «Это мое имя от рождения».
— Вы потусторонница? — уточнила Королева, которая уже некоторое время пялилась на меня.
— Да, ваше величество.
— Тогда ответьте мне на такой вопрос: А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, что осталось на трубе?
— Глашатай, огласите обвинение! — сказал Король.
При этих словах Белый Кролик трижды дунул в трубу, развернул пергаментный свиток и прочел:
— Мисс Нонетот обвиняется во вторжении класса два в текст в нарушение Уголовного кодекса беллетриции FAL/0605937 и общего законодательства Книгомирья относительно непрерывности сюжетных линий, утвержденного Советом жанров в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году.
— Изложите вердикт, — сказал Король суду.
— Протестую! — воскликнул Грифон. — До этого еще далеко!
— Протест отклоняется! — крикнул Король и добавил: — Или я хотел сказать, протест принят? Всегда путаюсь: это все равно как «посеешь холод, пожнешь горячку» и наоборот. Никак не могу запомнить правильный ответ. В любом случае, можете вызвать первого свидетеля.
Белый Кролик снова трижды протрубил и провозгласил:
— Первый свидетель!
Первым свидетелем оказалась миссис Фэйрфакс, домоправительница из Торнфильд-холла, поместья Рочестера. Она, моргая, медленно осмотрелась, улыбнулась Хопкинсу и сердито уставилась на меня. На свидетельскую трибуну ее проводил пристав — большая морская свинка.
— Клянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! — сказал Белый Кролик.
— Клянусь.
— Запишите, — велел Король присяжным, и те усердно нацарапали «запишит» на своих грифельных досках.
— Миссис Фэйрфакс, — начал, поднявшись, Хопкинс, — мне бы хотелось, чтобы вы своими словами рассказали об обстоятельствах вторжения мисс Нонетот в «Джен Эйр», не прерываясь с самого начала и до конца…
— А потом что? — спросил Король.
— Тогда она сможет прерваться, — с некоторым раздражением сказал Хопкинс.
— А, — отозвался Король тоном человека, который думает, что все понял, но на самом деле сильно ошибается. — Тогда продолжайте.
В последующие два часа мы выслушали не только миссис Фэйрфакс, но и Грейс Пул, Бланш Ингрэм и Сент-Джона Риверса. Они рассказывали, какой был конец раньше и как я напрочь изменила сюжет, позвав под окном спальни «Джен! Джен! Джен!». Присяжные пытались следить за ходом процесса, записывая, как велел им Король, пока на грифельных досках совсем не осталось места, тогда они начали писать на спинках скамей, а потом друг на друге.
После выступления каждого свидетеля самая маленькая соня просилась выйти в туалет, а Грифон в это время пользовался моментом пояснить Королю — который, похоже, был не в состоянии коснуться с закрытыми глазами собственного носа — порядок судопроизводства. Когда соня возвращалась, свидетеля передавали Грифону для перекрестного допроса, и каждый раз он говорил: «Вопросов нет». Миновал полдень, в судебном зале сделалось жарко. Королеве становилось все более скучно, и она все чаще требовала приговора, один раз даже во время допроса свидетеля.
И на протяжении всего этого скучного спектакля, пока персонажи «Джен Эйр» выходили и повторяли передо мной правду и только правду, слушание то и дело прерывалось бесконечным парадом морских свинок. Каждую тут же хватали, засовывали вниз головой в большой мешок и выбрасывали из зала суда. Всякий раз это вызывало беспорядочную суматоху, крики и шум. Когда гвалт достигал пика, Королева вопила: «Отрубить голову, отрубить голову!», словно пыталась перекричать суматоху. Когда последняя морская свинка покинула зал заседаний, в облаке винных паров исчезла и Грейс Пул, и никто не знал, куда она подевалась.
— Ничего! — сказал Король с чувством большого облегчения. — Вызовите другого свидетеля. — Затем он тихонько добавил, обращаясь к Королеве: — Нет, дорогая, этого свидетеля придется допрашивать тебе. У меня уже голова кругом идет!
Белый Кролик сверился со свитком и пронзительно проверещал:
— Четверг Нонетот!
— Извините, — сказал Грифон, вынырнув из апатии, в которой пребывал в течение всего заседания, — мисс Нонетот не будет давать показаний против себя в этом суде.
— А так можно? — спросил Король.
Судьи переглянулись и пожали плечами.
— Это доказывает, что она виновна! — завопила Королева. — Отрубить ей голову! Отрубить!..
— Ничего такого это не доказывает, — перебил ее Грифон.
Королева побагровела и, наверное, лопнула бы от злости, но Король положил ей руку на локоть.
— Ну-ну, дорогая, — тихо сказал он, — тебе нельзя волноваться. Все эти приказы отрубить голову подтачивают твое сердце, как черви. Черви, — повторил он и хихикнул. — Я, похоже, скаламбурил, как по-твоему?
Все судьи послушно рассмеялись, и самые умные принялись объяснять не столь умным, в чем шутка, а не столь умные растолковывали совсем тупым, что это вообще была шутка.
— Извините, — снова подала голос соня, — можно выйти?
— Опять? — прорычал Король. — У тебя мочевой пузырь, наверное, размером с орех!
— С рисинку, если угодно вашему величеству, — пропищала малявка, стиснув колени.
— Ладно, — сказал Король, — только побыстрее. Не можем ли мы уже огласить приговор?
— А теперькто требует приговора? — торжествующе провозгласила Королева.
— Ваше величество, остался еще один свидетель, — сказал Белый Кролик, нервно подпрыгивая. — Мы еще не заслушали свидетеля защиты!
— Защиты? — устало переспросил Король. — Разве мы не их только что выслушивали?
— Нет, ваше величество, — ответил Белый Кролик. — Это обвинение выступало.
— Всегда их путаю, — пожаловался Король, уставившись себе под ноги, — как и эту белиберду «отклоняю» — «поддерживаю». Так кто сейчас?
— Обвинение закончило, — сказал Хопкинс, понимавший, что процесс может затянуться на долгие месяцы, если он лично не предпримет каких-нибудь шагов. — И по-моему, мы неопровержимо доказали, что мисс Нонетот не только изменила конец «Джен Эйр», но также заранее обдумала свои намерения. Мы не на мнениях основываемся, а на законе, и вердикт может быть только один — виновна!
— Говорил я, что она виновна, — пробормотал Король, вставая, чтобы уйти.
— Ваше величество, — напомнил Белый Кролик, — это было всего лишь мнение обвинения. Теперь вы должны выслушать защиту.
— А! — отозвался Король, снова садясь на место.
Грифон встал и поднялся на судейскую трибуну. Судьи в страхе отпрянули от него, когда он поскреб подбородок огромной лапой. Соня снова подняла лапку, извинилась, и ей снова разрешили выйти. Когда она вернулась, Грифон начал речь.
— Вопрос не в том, допустила ли мисс Нонетот несколько текстуальных и нарративных вольностей в финале «Джен Эйр». Мой ученый коллега от обвинения ясно дал нам понять, что допустила. Мы это признаем.
Суд ахнул.
— Да, я согласен, что формально мисс Нонетот нарушила закон, но она сделала это из высших побуждений — ради любви.
Грифон выдержал драматическую паузу.
— Любви? — переспросил Король. — Это защитник?
— Исторически говоря, — прошептал Белый Кролик, — один из лучших, ваше величество.
— Ага! — сказал Король. — Продолжайте.
— И не ради собственной любви, — заявил Грифон. — Она решилась на этот шаг ради двоих любящих, дабы они не расстались друг с другом. А это предмет суда более высокого, чем тот, перед коим ныне стоит мисс Нонетот.
Все молчали, так что он продолжал:
— Согласен, мисс Нонетот очень необычная личность, совершенно бескорыстная, что требует от данного суда самого снисходительного отношения. И мне нужно вызвать только одного свидетеля, который докажет правдивость утверждений защиты. Я вызываю… Эдварда Рочестера!
Зал ахнул в один голос, и последняя морская свинка упала в обморок. Судебные приставы, не зная, что делать, запихали свинку в мешок и уселись сверху.
— Вызывается Эдвард Рочестер! — пронзительно возгласил Белый Кролик, и его вопль четырежды подхватили другие голоса, постепенно удаляясь.
Мы услышали его шаги прежде, чем он появился сам. Чуть неровные шаги, сопровождаемые стуком трости. Он медленно вошел в зал суда, искалеченный, но решительный, и внимательно обвел присутствующих взглядом, дабы уяснить, кто тут судья, кто присяжные, кто адвокат. Изменение, внесенное мной в «Джен Эйр», обошлось ему дорого. Рочестер потерял руку и видел только одним глазом, да и то слабо. Я прикрыла рот рукой, увидев, как он шаркающим шагом вступил в молчаливый зал. Знай я, чем все кончится, решилась бы снова на то же самое? Калекой сделало Рочестера предательство Ахерона, но кашу-то заварила я.
Лицо у Эдварда зажило, хотя и покрылось рубцами, что, впрочем, не слишком испортило его внешность. Он принес присягу. Глаза его под темной копной спадающих на лоб волос пылали.
— Извините, — пискнула соня, сидевшая рядом с Рочестером, — вы мне не подпишете грифельную доску?
Рочестер криво усмехнулся, взял перо и сказал:
— Как ваше имя?
— Элен.
Рочестер подписал, отдал доску, и ему тут же подсунули еще одиннадцать, аккуратно стерев с них все предыдущие записи.
— Довольно! — взревел Король. — Я не допущу, чтобы мой суд превратился в рассадник охотников за автографами! Мы тут за правдой гоняемся, а не за знаменитостями!
Воцарилась мертвая тишина.
— Надеюсь, не откажете? — произнес Король, протягивая Рочестеру собственный блокнот, и тихо добавил: — Это для дочки.
— Как зовут вашу дочку? — спросил Рочестер, держа перо наготове.
— Руперт.
Рочестер подписал и отдал блокнот.
— Мистер Рочестер, — начал Грифон, — не могли бы вы своими словами рассказать нам, чем обернулись действия мисс Нонетот лично для вас?
Зал замер. Даже Королю с Королевой было интересно услышать, что скажет Рочестер.
— Для меня одного? — медленно проговорил Рочестер. — Ничем. Для нас, моей дражайшей Джен и меня, — всем!
Он сжал руку с обручальным кольцом, погладил золотой ободок большим пальцем, пытаясь превратить свои чувства в слова.
— Чего мисс Нонетот не сделала для нас? — тихо произнес он. — Она дала нам все, что мы только могли пожелать. Она освободила нас из тюрьмы, созданной не нами, из темницы отчаяния, откуда мы и не мечтали вырваться. Мисс Нонетот дала нам возможность любить и быть любимыми, и я не могу себе даже вообразить большего дара. У меня нет слов выразить нашу благодарность.
В суде стояла тишина. Даже Королева замолчала и просто смотрела, приоткрыв рот («Прямо как рыба», — подумалось мне), на Рочестера.
Голос Грифона нарушил молчание.
— Свидетель ваш.
— А! — сказал Хопкинс, собираясь с мыслями. — Скажите, мистер Рочестер, только чтобы уточнить один вопрос: мисс Нонетот изменила конец вашего романа?
— Хотя я, как вы видите, остался калекой, — ответил Рочестер, — словно старый каштан, пораженный молнией, в саду Торнфильда, я сейчас счастливее, чем когда-либо. Да, сэр, мисс Нонетот изменила конец романа, и я вечно буду ее за это благодарить!
Хопкинс улыбнулся.
— Больше вопросов нет.
— Что ж, — сказал Грифон, когда суд объявил перерыв, чтобы Король мог обдумать приговор.
Королева, вопреки обыкновению, стояла за оправдание. Услышать от нее такое было просто невероятно, и, когда она сказала это, все в изумлении уставились на нее. Тритон Билли чуть не подавился, и его пришлось постучать по спине.
— Заранее исход предсказывать не буду, — Грифон вежливо поклонился Хопкинсу, приводившему в порядок бумаги вместе с Белым Кроликом, — но Рочестер устроил для вас сильное шоу. Червонные Король и Королева, может, и самая тупая пара, которая когда-либо председательствовала в суде, но, в конце концов, они же червонные, а черви — те же сердца! И поскольку вы совершенно очевидно виновны, нам требовалось вызвать сочувствие к вам прежде, чем дойдет до вынесения приговора.
— Сочувствие? — с удивлением спросила я. — Это у Королевы-то, с ее вечным «отрубить ей голову»?
— Это ее маленькая слабость, — ответил Грифон. — На самом деле она никогда никого не казнит. Я только немного беспокоился, как бы вас не взяли под стражу до вынесения приговора, но, к счастью, Король путается в юридической терминологии.
— Как вы думаете, что мне грозит?
— Честно говоря, понятия не имею, — ответил Грифон. — Время покажет. До встречи, Нонетот!
Я медленно вернулась в штаб беллетриции и обнаружила там мисс Хэвишем.
— Как прошло заседание? — спросила она.
— Виновна, как и предполагалось.
— Не повезло. Когда объявят приговор?
— Без понятия.
— Могут несколько лет протянуть, Четверг. У меня есть для тебя кое-что.
Она протянула мне отчет, который я написала для нее по делу «Тени — пастушьего пса». Я увидела оценку, не поверила глазам, посмотрела еще раз и подняла взгляд на Хэвишем.
— Пять с двумя плюсами?
— Думаешь, я слишком расщедрилась? — спросила она.
— Н-ну… — смущенно промямлила я, — меня ведь насильно выдали замуж и потом чуть не убили!
— Принудительный брак не считается, Нонетот. Усвой вот что: мы даем это поручение всем беллетрицейским стажерам последние тридцать два года — и все без исключения провалились!
Я разинула рот.
— Даже Харрис Твид.
— Твида оженили на мисс Горожанинс?
— До этого не дошло. Он даже свиней купить не смог, не то что ветеринара вокруг пальца обвести. Ты хорошо справилась, Нонетот. Твоя методика причины и следствия работает хорошо. Надо, конечно, отшлифовать, но хорошо!
— Ох, — выдохнула я с некоторым облегчением, затем добавила после краткого размышления: — Но меня же чуть не убили!
— Не убили бы, — заверила она меня. — У беллериции везде глаза и уши, мы не разбрасываемся своими стажерами. Ты выполнила свой письменный экзамен на девяносто три процента. Поздравляю. Дождемся окончательного решения Совета жанров — и ты в беллетриции.
Я прислушалась к себе и ощутила даже некоторую гордость, хотя в глубине души знала, что моя служба будет недолгой — до тех пор, пока я не вернусь на Ту Сторону.
— Ничего нового насчет Перкинса?
— Ничего, — ответила я. — А о Вернхэме Дине?
— Пропал без вести. Глашатай хочет поговорить с нами об этом.
— Нет ли связи между этими случаями?
— Возможно, — откликнулась она чуть таинственно. — Мне надо еще кое-что выяснить. Спроси меня завтра.
Глава 22
Крымские кошмары
Эхолокатор: Специалист, который входит в книгу незадолго до публикации и отслеживает повторяющиеся слова, уничтожая их прямо в рукописи. Как правило, одинаковые слова (за исключением имен, союзов и скрытых повторов) не могут употребляться чаще, чем раз в пятнадцать смысловых единиц, поскольку это мешает ровной передаче вымысла в разум читателя. (См. Вымыслопередатчик, инструкция пользователя, с. 782.) Хотя повторы могут раздражать глаз, слух они раздражают еще сильнее, что опровергает теорию их происхождения от первой операционной системы ТрадУст. (См. также Операционная система ТрадУстПлюс, история.)
ЕДИНСТВЕННЫЙ И ПОЛНОМОЧНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ УОРРИНГТОНСКИХ КОТОВБеллетрицейский путеводитель по Великой библиотеке(глоссарий)
— Ага! — сказала бабушка, когда я переступила через порог. — Вот ты где! Как делишки нынче?
— По-всякому, — ответила я, плюхаясь на диван и расстегивая пуговицу на животе. — Хорошие новости: я сдала практический экзамен в беллетрицию. Плохие: меня признали виновной во вторжении в текст.
— И каков приговор?
— Его еще придется ждать.
— Нет ничего хуже ожидания, — проворчала она. — Меня раз привлекли за убийство, и хуже всего было ждать, пока присяжные вынесут вердикт. Самые долгие восемь часов в моей жизни.
— Верю. Ты сегодня была дома? Она кивнула:
— Привезла тебе немного всякой всячины. Я заметила, что в Кладезе нет шоколада, и вообще с нормальной едой не ахти.
— Ты ничего не узнала о Хоули Гане?
— Ничего особенного, — ответила бабушка, поедая привезенный мне шоколад, — да он и не скрывается. Купил еще одно издательство и в то же время пытается восстановить свою политическую карьеру после того провала с «Карденио».
— Ясно. А где Лола с Рэндольфом?
— Думаю, на вечеринке. У тебя усталый вид. Почему бы тебе не лечь пораньше?
— И чтобы эта, как бишь ее там, грызла мой мозг?
Бабушка серьезно посмотрела на меня поверх своих огромных очков.
— Аорнида. Ее зовут Аорнида. Забыла?
— Да. Напомни, как звали моего мужа?
— Лондэн. Его устранила Хроностража.
Я вспомнила, и у меня сердце упало.
— Да, — тихо сказала я. Я была счастлива в своем беспамятстве, но теперь в душе снова всколыхнулся гнев. — Иногда мне кажется, что лучше бы забыть обо всем, ба.
— Никогда этого не говори, Четверг! — рявкнула бабушка так, что я аж подскочила, а ей пришлось несколько мгновений переводить дух и съесть для поддержания сил еще несколько кусочков шоколада. — Аорнида не имеет права брать то, что ей не принадлежит, а ты должна быть жестче и с ней, и с собой и вернуть свои воспоминания!
— Легче сказать, чем сделать, ба, — вздохнула я, пытаясь ухватить шоколадку, убранную из пределов моей досягаемости. — Я хочу, чтобы мне приснился…
— Лондэн.
— Да, Лондэн. Я хочу снова увидеть его во сне. Он со мной, но мы не разговариваем, как раньше.
Дверь с грохотом распахнулась, и вошел Рэндольф. Он повесил пальто на крючок, даже не удостоив нас взглядом.
— Рэндольф, — окликнула я его, — с тобой все в порядке?
— Со мной? — отозвался он, не глядя на нас. — Со мной все прекрасно. А вот эта шлюшка плохо кончит: она не может заговорить с мужчиной без того, чтобы не прибавить его к своей коллекции!
Он ушел.
— С ней ничего не случилось? — крикнула я ему вслед, но ответом нам был только звук захлопывающейся двери в их спальню.
Мы переглянулись и пожали плечами.
— На чем мы остановились?
— Я рассказывала тебе, что уже не вижу Лондэна во сне таким, как прежде. Обычно мы отправлялись в наши общие любимые воспоминания. Мы никогда… ну, сама понимаешь… но это было замечательно. По крайней мере, я хоть немного могла контролировать, куда меня занесет, когда «черная богиня» раскинет снова свой плащ.
Бабушка посмотрела на меня и ободряюще погладила по руке.
— Ты должна заставить ее поверить, что победа близка, Четверг. Замани ее в ловушку. Пусть она думает, будто управляет тобой, но ведь она только у тебя в мозгу, и именно ты контролируешь то, что там происходит. Наши мысли драгоценны, и никакой посторонний вселенец не имеет права марать их.
— Конечно, но как это сделать?
— Ну, — сказала бабушка, передавая мне шоколадку, которую не любила, — тут не Аорнида, моя дорогая, а лишь твои воспоминания о ней. Поскольку настоящей Аорниды в Книгомирье нет, силы у нее здесь немного. Она может только попытаться и…
Дверь снова распахнулась. На сей раз это была Лола. Судя по ее виду, она только что плакала. Увидев нас, она воскликнула:
— А! Этот крысомордый тип с дерьмом вместо мозгов уже пришел?
— Ты имеешь в виду Рэндольфа?
— Кого же еще?
— Тогда он дома.
— Отлично! — заявила она. — Пойду ночевать к Немо.
И она повернулась уходить.
— Подожди! — сказала я. — Что случилось?
Лола остановилась, уперев руки в боки. Сумка соскользнула у нее с плеча и повисла на локте, что испортило всю картину, но красавице было все равно.
— Я отправилась с ним выпить кофе после колледжа, и разрази меня гром, если он не трепался с этой коротышкой D2! С той, знаешь, с тупыми глазами и идиотским хрюкающим смехом!
— Лола, — спокойно сказала я, — они ведь могли просто разговаривать.
Она уставилась на свои руки.
— Ты права. Да что мне за дело? Они друг друга стоят.
— Я все слышал! — послышался голос из хвоста самолета.
Рэндольф вошел в кухню и погрозил Лоле пальцем, а она ответила ему гневным взглядом.
— И тебе еще хватает наглости обвинять меня в том, что я разговаривал с другой женщиной, когда ты переспала почти со всеми парнями в колледже!
— И что с того? — взвизгнула Лола. — Ты мне что, папочка? Ты следил за мной?
— Даже самый тупой шпион во всех шпионских романах не смог бы этого не заметить! Тебе слово «скромность» известно?
— Одномерок!
— Картонка!
— Стереотип!
— Предсказуемость!
— Онанист!
— ТОЛСТОЗАДАЯ!
— Пригнись, бабуля, — шепнула я, когда Лола схватила вазу и метнула ее в Рэндольфа, но промахнулась.
Ваза проплыла у нас над головами и разбилась о стену.
— Отлично, — сказала я вслух самым уверенным своим тоном. — Еще одна такая разборка, и оба отправитесь подыскивать себе другое жилье. Рэндольф, можешь спать на диване. Лола, иди к себе в комнату. И если кто-нибудь из вас хоть пикнет, засуну обоих в схемы для вязания крючком. ПОНЯТНО?!
Генераты притихли, забормотали извинения и медленно побрели вон из кухни.
— Ну вот, дурак, — прошептала Лола, когда они выходили, — из-за тебя мы оба вляпались.
— Из-за меня? — взвился он. — Да ты так часто оказываешься без трусов, что я не понимаю, зачем ты их вообще носишь!
— ВЫ МЕНЯ СЛЫШАЛИ?! — заорала я на них, и оба заткнулись.
Бабушка собрала осколки вазы со стола.
— Итак, о чем мы говорили? — спросила она.
— Ну… о том, как вернуть себе воспоминания?
— Именно. Она хочет сломать тебя, поэтому прежде, чем все кончится, дела пойдут еще хуже. Только когда она решит, что победила, мы сможем нанести удар.
— То есть как это — будет еще хуже? Хуже Аида? Хуже устранения Лондэна? Хуже Даррена? Куда дальше-то?
— В самые худшие времена: к правде о том, что случилось во время той танковой атаки.
— Антон. — Я застонала и закрыла лицо руками. — Я не хочу туда возвращаться, ба, я не могу!
— Тогда она будет отщипывать от твоих воспоминаний по кусочку, пока не останется ничего. Ей нужно не это — она хочет отомстить. Потому ты должна вернуться в Крым, Четверг. Встреть самое худшее лицом к лицу и стань сильнее.
— Нет. Я не хочу туда возвращаться, и ты меня не заставишь.
Я молча встала и направилась в ванную в надежде смыть с себя все тревоги. Аорнида, Лондэн, «Голиаф», Хроностража, а теперь еще убийство Перкинса и Ньюхена здесь, в Книгомирье. Нет, чтобы отмыться от всего этого, нужна ванна величиной с Уиндермир. В «Кэвершемских высотах» я надеялась укрыться от конфликтов и кризисов, но они, похоже, следовали за мной по пятам, словно заблудившийся дронт.
Я довольно долго лежала в ванной, дважды наполняла ее горячей водой доверху, и когда вышла, то увидела бабушку, расположившуюся на бельевой корзине прямо у дверей.
— Готова? — мягко спросила она.
— Да, — ответила я. — Готова.
Я спала в своей постели — бабушка обещала посидеть рядом в кресле и разбудить меня, если ситуация начнет выходить из-под контроля. Перед глазами маячил потолок, легкий изгиб деревянной обшивки и одинокий светильник. Я пролежала без сна несколько часов, бабушка уже давно заснула и уронила «Тристрама Шенди» на пол. Некогда ночь и сон были для меня счастливой порой свиданий с Лондэном, драгоценными моментами — временем чая и горячих пончиков с маслом, уютного лежания перед огнем, в котором с треском горят дрова, или золотых мгновений на берегу, когда все движения уже замедлены, а солнце неторопливо опускается за горизонт. Но это давно ушло. Аорнида превратила мои воспоминания в поле боя. И под свист артиллерийских снарядов я вернулась туда, где мне меньше всего хотелось очутиться, — в Крым.
— А, вот и ты! — воскликнула Аорнида, ухмыляясь мне с сиденья бронемашины, пока выносили раненых.
Я вернулась с передовой на перевязочный пункт, где опасность породила состояние постоянной контролируемой паники. В воздухе стояли вопли «врача!» и ругань, а всего в трех милях отсюда ревела русская артиллерия, разнося в клочья остатки Уэссекской легкой танковой. Сержант Тозер слез с капота броневика, все еще зажимая ногу солдата в надежде остановить кровь. Другой солдат, ослепший от осколков, без умолку болтал о какой-то девушке, которую оставил в Брэдфорде-на-Эйвоне.