Страница:
Пухлый том содержал пять сотен вопросов, причем почти на каждый имелось несколько вариантов ответа. Я заметила, что экзаменационный материал оснащен устройством автоматического контроля времени: стоило открыть книгу, как стрелки в верхнем левом углу начали отсчитывать минуты от положенных двух часов. Вопросы были в основном по литературе, и с ними у меня трудностей не возникло. С законами беллетриции дело обстояло хуже, тут мне могла потребоваться консультация мисс Хэвишем. Я приступила и десять минут спустя добралась до вопроса номер сорок пять: «Какой из нижепоименованных поэтов никогда не использовал запрещенное слово «величавый» в своем творчестве?» — когда раздался стук в дверь, сопровождаемый раскатом грома.
Я захлопнула экзаменационную книжку и открыла дверь. На пирсе топтались три облаченные в грязное рубище уродливые старые карги. Их костлявые физиономии покрывала грубая бородавчатая кожа. Как только дверь отворилась, они тут же начали хорошо отрепетированное действо.
— Когда все трое мы сойдемся вновь, — произнесла первая ведьма, — у Тарбера, [9]Вудхауза [10]иль Грина? [11]
— Когда уляжется переполох, — откликнулась вторая, — когда сплетем рассказа паутину!
Повисла пауза, пока вторая ведьма не ткнула локтем третью.
— Когда на Эйр закат сойдет, — произнесла та поспешно.
— А где?
— Сюжетный поворот.
— Там ждет нас встреча с Нонетот!
Они умолкли, а я уставилась на них, не понимая толком, чего от меня ждут.
— Спасибо большое, — произнесла я наконец, но первая ведьма пренебрежительно фыркнула и сунула ногу в дверь, когда я попыталась закрыться.
— Погадать вам, милая барышня? — спросила она, а остальные две омерзительно закудахтали.
— Честно говоря, не думаю, — ответила я, выпихивая ее ногу. — Может быть, в другой раз.
— Привет тебе, мисс Нонетот! Привет тебе, Суиндона гражданин!
— Честно, мне очень жаль… да и мелочь закончилась.
— Привет тебе, мисс Нонетот, беллетрицейский полноправный, — ты скоро станешь им!
— Если вы не уйдете, — сказала я, начиная раздражаться, — то…
— Привет тебе, мисс Нонетот! И быть тебе Глашатаем самим!
— Конечно быть. Давайте убирайтесь, вы, убогие болтуньи! Доставайте своей чепухой кого-нибудь другого!
— Шиллинг! — сказала первая. — И мы скажем тебе больше… или меньше, как захочешь.
Я закрыла дверь, невзирая на их ворчание, и вернулась к своим вопросам. Но только я покончила с сорок девятым: «Какая из нижеприведенных словоформ не является герундием?» — как раздался новый стук в дверь.
— Проклятье! — пробормотала я, поднимаясь и стукаясь лодыжкой о ножку стола.
Это снова были три ведьмы.
— По-моему, я вам сказала…
— Тогда шесть пенсов, — произнесла главная карга, протягивая костлявую руку.
— Нет, — твердо ответила я, потирая лодыжку. — Я никогда не покупаю ничего с рук.
Тогда они затянули втроем:
— Трижды раз, да два, да три, получается…
Я опять захлопнула дверь. Суеверностью я не отличалась, и у меня имелись более важные предметы для беспокойства. Едва я села, отхлебнула чаю и ответила на следующий вопрос: «Кто написал "Жаб из Жабхолла"?» — как в дверь снова забарабанили.
— Так, — сказала я себе, шагая через комнату, — эта троица меня достала.
Я распахнула дверь и произнесла:
— Слушай сюда, старая хрычовка, меня не интересовали, не интересуют и не будут интересовать твои… Ой.
Я вытаращила глаза. Бабушка Нонетот. Думаю, явление адмирала Нельсона собственной персоной не потрясло бы меня сильнее.
— Ба?!! — воскликнула я. — Ради бога, что ты здесь делаешь?
На ней был эффектный наряд из синей в полоску ткани, от платья до пальто и даже шляпки, туфель и сумки. Я обняла ее. От бабушки пахло одеколоном «Бодмин для женщин». Она ответила мне хрупким объятием, как это свойственно очень старым людям. Да она и была очень старой — последний раз мы насчитали сто восемь лет.
— Явилась присматривать за тобой, малышка Четверг, — заявила она.
— Э… спасибо, ба, — ответила я, гадая, каким образом она сюда попала.
— У тебя родится ребенок, и тебе понадобится помощь, — пояснила бабушка величественно. — Мой саквояж на пирсе, и тебе придется заплатить за такси.
— Разумеется, — пробормотала я, выходя на пристань и обнаруживая там желтое такси с надписью на двери «Трансжанровые перевозки». — Сколько? — спросила я водителя.
— Семнадцать и шесть.
— Да ну? — язвительно откликнулась я. — Долго катались?
— Поездки в Кладезь по двойному тарифу, — отрезал таксист. — Платите, а не то я позабочусь, чтобы об этом узнали в беллетриции.
Я протянула ему фунт, и он захлопал себя по карманам.
— Извините, а помельче у вас нет? У меня столько сдачи не будет.
— Оставьте себе, — сказала я, когда его комментофон забормотал что-то насчет группы из десяти человек, желающих выбраться из Флоренции в «Декамероне».
Он выдал мне чек и пропал из глаз. Я взяла бабушкин саквояж и поволокла его в «сандерленд».
— Это ибб и обб, — объяснила я, — их прислали ко мне на постой. Слева — это ибб.
— Я обб.
— Извини. Этот — обб, а тот — ибб.
— Привет, — сказала бабушка Нонетот, разглядывая моих постояльцев.
— Вы очень старая, — заметил ибб.
— Мне сто восемь, — гордо сообщила бабушка. — А вы двое что-нибудь еще умеете, кроме как таращиться?
— Вообще-то нет, — сказал ибб.
— Плок, — сказала Пиквик, высовывая голову из-за двери.
Она возбужденно встопорщила перья и помчалась приветствовать бабушку, у которой, похоже, всегда имелось при себе несколько лишних зефиринок.
— А каково это, быть старой? — спросил ибб, пристально разглядывая мягкие розовые складки на бабушкиной коже.
— Отрочество смерти, — ответила бабушка. — Но знаете, что хуже всего?
ибб и обб помотали головами.
— Я на три дня опоздаю на собственные похороны.
— Ба, — проворчала я, — ты их запутаешь: они склонны понимать все буквально.
Поздно.
— Опоздаете на собственные похороны? — пробормотал ибб, усиленно думая. — Как такое возможно?
— Подумай, ибб, — сказал обб. — Если она проживет на три дня дольше, то сможет выступить на собственных похоронах, улавливаешь?
— Конечно, — обрадовался ибб, — как глупо с моей стороны.
И они удалились в кухню, обсуждая произведение миссис Битон и наилучший способ разобраться с любовными связями между судомойкой и чистильщиком обуви — видимо, им досталось старое издание. [12]
— Когда ужин? — спросила бабушка, презрительно оглядывая внутреннее убранство гидросамолета. — Я умираю от голода, но, имей в виду, ничего тверже нутряного сала. Жевалки уже не те.
Я осторожно помогла ей выбраться из пальто и усадила за стол. Стейк «Диана» был для ее зубов все равно что железнодорожная шпала, поэтому я принялась сооружать омлет.
— А теперь, ба, — произнесла я, разбивая яйца в миску, — расскажи-ка мне, что ты тут делаешь.
— Мне следует находиться здесь, чтобы напоминать тебе о вещах, которые ты можешь забыть, малышка Четверг.
— Например?
— Например о Лондэне. Моего мужа тоже устранили, и мне был очень нужен кто-то, способный помочь мне пройти через это. Посему я здесь — чтобы сделать то же самое для тебя.
— Я не собираюсь забывать его, ба!
— Да, — согласилась она немного странным тоном, — я здесь, чтобы позаботиться об этом.
— Это касательно «почему», — не отставала я, — но как насчет «каким образом»?
— В свое время мне тоже случалось работать на беллетрицию, — объяснила бабушка. — Давным-давно, правда, но это был всего лишь один из многих подрядов в моей жизни, и не самый странный, кстати.
— А какой самый? — спросила я, в глубине души понимая, что спрашивать не стоило.
— Ну, однажды я побывала богом-императором Вселенной, — ответила она тем же тоном, каким могла бы принять приглашение сходить на выставку, — и, скажу тебе, оставаться мужчиной двадцать четыре часа в сутки очень стрёмно.
— Да, — откликнулась я. — Мне тоже так кажется.
Спустя десять минут ибб накрыл на стол, и мы сели обедать. Пока бабушка посасывала свой омлет, я пыталась завязать беседу с иббом и оббом. Трудность заключалась в том, что ни один из них не обладал навыками светского общения, требуемыми для восприятия чего-либо, помимо голых фактов. Для затравки я рассказала слышанный от моего ТИПА-напарника Безотказэна анекдот про осьминога и волынки. Но когда я произнесла ключевую фразу, оба генерата тупо уставились на меня.
— Почему волынки были одеты в пижамы? — спросил ибб.
— Не в пижамы, — ответила я, — а в шотландские пледы. Просто осьминог принялодно за другое.
— Понимаю, — сказал обб, не понимая ничего. — А можно еще раз?
— Так, — решительно сказала я, — вы обретете личность, сдохнуть мне на этом месте.
— Сдохнуть? — переспросил ибб со всей серьезностью. — Почему ты должна сдохнуть?
Я глубоко задумалась. С чего-то же надо начинать. Я щелкнула пальцами.
— Сарказм, — сказала я. — Начнем с него.
Оба собеседника непонимающе смотрели на меня.
— Итак, — начала я, — сарказм тесно связан с иронией и предполагает двойственный взгляд: то, что говорится, диаметрально противоположно тому, что подразумевается. Например, если бы вы солгали мне, заявив, что не вы съели все анчоусы, оставленные мной в буфете, а на самом деле вы, то вы могли бы сказать: «Это не я», а я бы согласилась: «Конечно, не вы», подразумевая, что уверена в обратном, но в саркастической, или ироничной, манере.
— Что такое анчоус? — спросил ибб.
— Маленькая и очень соленая рыбка.
— Понятно, — ответил ибб. — Сарказм применим и к другим вещам или только по отношению к рыбе?
— Нет, украденные анчоусы просто подвернулись в качестве примера. А теперь попробуйте сами.
— Анчоус?
— Нет, сарказм.
Они продолжали таращиться на меня. Я вздохнула.
— Как об стенку горох, — пробормотала я вполголоса.
— Плок, — сказала во сне Пиквик, мягко опрокидываясь. — Плокети-плок.
— Сарказм лучше объясняется через юмор, — вставила бабушка, с интересом наблюдавшая за моими усилиями. — Вы в курсе, что Пиквик не очень умна?
Пиквик завозилась во сне, лежа вверх тормашками там, куда упала.
— Да, мы это знаем, — ответили ибб с оббом, единственным достоинством которых являлась старательность.
— Итак, если бы я сказала, что проще дрожжи заставить выделывать трюки, чем добиться того же от Пиквик, я бы использовала мягкий сарказм с целью пошутить.
— Дрожжи? — засомневался ибб. — Но дрожжи не обладают разумом.
— Именно, — подхватила бабушка. Получается, я сделала саркастическое замечание, что у Пиквик ума меньше, чем у дрожжей. Теперь вы.
Генерат думал долго и упорно.
— Ну а если, — медленно произнес ибб, — что-то вроде: «Пиквик так умна, что сидит на телевизоре и смотрит на диван»?
— Для начала неплохо, — одобрила бабушка.
— И, — добавил ибб, с каждой секундой набираясь уверенности, — задумай Пиквик написать диссертацию, она выбрала бы в качестве темы «Яйца дронтов».
обб тоже начал улавливать.
— Если бы мысль пересекла ее сознание, это было бы рекордно короткое путешествие…
— Пиквик вызвала бы сенсацию в Оксфорде — но только в рамках внутривидового конфликта…
— Хорошо, на сегодня сарказма достаточно, — быстро вклинилась я. — Признаю, звание «Мозг Книгомирья» Пиквик не светит, но она верный товарищ.
Я оглянулась на дронтиху, которая соскользнула с дивана и с глухим стуком приземлилась на пол. Она проснулась и принялась громко плокать на диван, на кофейный столик, на коврик — практически на все, что оказалось поблизости, прежде чем успокоиться, усесться на яйцо и заснуть обратно.
— Вы хорошо справились, ребята, — сказала я. — В следующий раз займемся подтекстом.
Вскоре после этого ибб с оббом отправились к себе в комнату, обсуждая, как сарказм соотносится с иронией и возможно ли выделить чистую иронию в лабораторных условиях. Мы с бабушкой болтали о доме. Мама, похоже, чувствовала себя прекрасно, а Джоффи, Уилбур и Орвил пребывали в обычном безумии. Будучи в курсе моих дел с Ганом, бабушка доложила, что вскоре после эпизода с Бет Глатисант в Скокки-Тауэрс этот тип объявился, лишился места в парламенте и снова встал у руля своей газетно-издательской компании. Я знала, что он вымышленный и представляет угрозу моему миру, но не могла придумать, как разобраться с этой проблемой отсюда. Мы допоздна проговорили о Книгомирье, Лондэне, устранениях и деторождении. Бабушка сама выносила троих, поэтому она рассказала мне все, о чем не предупреждают, когда ты подписываешься на это дело.
— Подумай о награде в виде распухших лодыжек, — произнесла она как-то беспомощно.
В ту ночь я уложила бабушку в своей комнате, а сама устроилась в спальне под летной палубой. Я умылась, разделась и залезла в постель, усталая от дневных трудов. Глядя на пляшущие по потолку узоры отраженного света, я размышляла об отце, Эмме Гамильтон, Джеке Шпротте, глазури «Мечта» и детях. Мне полагалось здесь отдыхать, но я не могла игнорировать угрозу разрушения «Кэвершемских высот». В случае чего можно, конечно, переехать, но мне здесь нравилось, и, кроме того, хватит с меня побегов. Появление бабушки было странным, но, поскольку странностей в Кладезе хватало, они сделались общим местом. Если и дальше так пойдет, скучное и бессмысленное начнет вызывать нездоровый интерес.
Глава 4
В ту ночь я вновь очутилась в Крыму. Не думайте, будто я спала и видела, как бы туда попасть. Наяву воспоминания о полуострове мучили меня неотступно: то было время потрясений, страданий и жестокой смерти. Но в Крыму я встретила Лондэна, и мы полюбили друг друга. Память об этом теперь сделалась мне особенно дорога, поскольку наяву этого никогда не происходило, и именно потому крымские — подчас болезненные — воспоминания постоянно возвращались ко мне. Я расслабилась и пала в объятия Морфея, который перенес меня на черноморское побережье двенадцатилетней давности.
Когда я прибыла на позиции в мае 1973 года, минуло десять лет без единого выстрела с обеих сторон, хотя сам конфликт тянулся уже больше века. Меня прикомандировали к третьей Уэссекской легкой танковой бригаде в качестве водителя. В двадцать три года я водила тринадцатитонную бронированную самоходку под началом майора Фелпса, впоследствии потерявшего кисть руки и рассудок в ходе неверно спланированной атаки, приведшей подразделение прямо под массированный огонь русской артиллерии. По своей юношеской наивности я думала, будто Крым — сплошное развлечение. Очень скоро мнение мое радикально переменилось.
— Явись в транспортный парк в четырнадцать ноль-ноль, — велел мне как-то утром наш сержант, добрый, но грубоватый мужик по фамилии Тозер.
Он переживет ту атаку, но погибнет спустя восемь лет из-за несчастного случая на учениях. Я присутствовала на его похоронах. Он был хорошим человеком.
— А вы не знаете, что им от меня нужно, сержант? — спросила я.
Тозер пожал плечами.
— Особое поручение. Мне приказали найти кого-нибудь поумнее, но поскольку никого нету, то и ты сгодишься.
Я рассмеялась.
— Спасибо, сержант.
Теперь эта сцена снилась мне все чаще, и понятно почему: тогда мы с Лондэном впервые провели вместе хоть какое-то время. Мой брат Антон служил там же и за несколько недель до того познакомил нас… но довольно об Антоне. Сегодня мне предстояло везти Лондэна к наблюдательному пункту над долиной, где, судя по донесениям, в последнее время скапливалась русская имперская артиллерия. Мы называли тот рейд «нашим первым свиданием».
Я явилась за назначением, и мне велели расписаться за «динго», маленький двухместный броневичок, достаточно мощный, чтобы в случае чего быстро смыться — или вляпаться, в зависимости от способностей. Я придирчиво выбрала машину и еще около часа простояла под навесом в компании других водителей. Мы смеялись, болтали, попивали чай и травили байки. День выдался холодный, но я радовалась, что торчу здесь, а не отрабатываю ежедневные наряды, состоявшие в основном из уборки лагеря и прочей нудятины.
— Капрал Нонетот? — сунул голову в палатку знакомый офицер. — Кончайте чаи гонять, едем!
Не красавчик, но интересный мужчина, и, в отличие от многих офицеров, держался он довольно непринужденно.
— Доброе утро, сэр, — поздоровалась я, не уверенная, помнит ли он меня.
Зря беспокоилась. Тогда мне было еще невдомек, что он специально попросил сержанта Тозера назначить к нему водителем именно меня. Я тоже его интересовала, но неуставные отношения при исполнении — дело тонкое. За это может крепко влететь.
Я отвела его туда, где стоял «динго», и села за руль. Нажала стартер, мотор ожил и заурчал. Лондэн забрался на командирское место.
— Антона давно видели?
— Его на несколько недель отправили на побережье, — ответила я.
— А, — отозвался он. — Знаете, я заработал пятнадцать фунтов, когда вы в прошлые выходные выиграли женский турнир по боксу! Большое вам спасибо.
Я улыбнулась и поблагодарила его в ответ, но он не заметил — его вниманием завладела карта.
— Мы едем вот сюда, капрал.
Я посмотрела на разворот планшетки. Мне пока не доводилось подбираться так близко к передовой. К стыду моему, опасность вызвала у меня азарт. Лондэн почувствовал это.
— На переднем крае вовсе не так весело, как вам кажется, Нонетот. Я там бывал раз двадцать и всего-то единожды угодил под обстрел.
— И как?
— Страшно шумно. Держите на Балаклаву, я скажу, когда свернуть.
Мы тряслись по ухабам, а мимо проплывали картины безмятежного деревенского покоя, и невозможно было представить, что всего в десяти милях отсюда стоят друг против друга две армии, чья совокупная огневая мощь способна превратить полуостров в пустыню.
— Видели когда-нибудь русских? — спросил он, пока мы обгоняли военные грузовики, подвозившие снаряды к батареям на передовой.
Единственной задачей этих батарей было давать залп-другой в сторону противника, дабы показать, что мы еще здесь.
— Ни разу, сэр.
— Они, как сами понимаете, похожи на нас с вами.
— Вы хотите сказать, что они не носят ушанок и плечи у них не засыпаны снегом?
Сарказм даром не пропал.
— Извините, — сказал он. — Я вовсе не хотел показаться снисходительным. Сколько вы уже здесь?
— Две недели.
— А я два года, — сообщил Лондэн. — Но что два года, что две недели — без разницы. Направо, вон к тому домику впереди.
Я сбросила скорость и выкрутила баранку вправо, чтобы съехать на пыльную проселочную дорогу. У «динго» очень жесткие рессоры, и мы запрыгали по дороге мимо заброшенных сельских построек с отметинами давних боев. Повсюду валялись ржавые обломки и прочий военный хлам, напоминавшие, как давно тянется эта застойная война. Ходили слухи, что в глубине ничейной полосы попадаются артиллерийские снаряды еще девятнадцатого века. Остановились у КПП, Лондэн показал пропуск, и мы поехали дальше, а сверху на броню к нам подсел еще один солдат «на всякий случай». У него был запасной магазин, примотанный изолентой поверх первого, вставленного в автомат, явный признак человека, который ожидает неприятностей, а за голенищем торчал нож. Ему оставалось всего четырнадцать слов и двадцать одна минута до смерти в небольшой рощице, которая в лучшие времена могла бы послужить отличным
местом для пикника. Пуля войдет у него под левой лопаткой, ударится о позвоночник, пробьет сердце и выйдет тремя дюймами ниже подмышки, упокоившись под конец в бензобаке «динго». Он умрет мгновенно, и спустя восемнадцать месяцев я буду рассказывать его родителям, как погиб их сын. Мать заплачет, а отец поблагодарит меня пересохшими губами. Но солдат этого не знал. Это были мои воспоминания, не его.
— Русский самолет! — прошептал обреченный солдат.
Лондэн приказал мне свернуть в рощу. Солдату осталось двенадцать слов. Его смерть станет первой увиденной мною на этой войне, но никак не последней. Гражданские избавлены от сего неприятного зрелища, но в армии это обычное дело, и привыкнуть к нему невозможно.
Я резко вывернула руль и как можно быстрее понеслась к роще. Мы остановились под прикрытием деревьев, следя из пятнистой тени за маленьким разведывательным самолетом. Тогда мы еще не знали, что к нашим позициям двигался передовой отряд русских коммандос. Наблюдательный пункт, куда мы направлялись, был уже полчаса как захвачен, а замеченный нами самолет поддерживал наступление с воздуха. Следом шли двадцать русских танков и пехота. Конечно, атака провалится, но лишь благодаря рации «динго». Я вывезу нас из-под огня, и Лондэн вызовет воздушную подмогу. Так и произошло. Так это происходило всегда. Нас свела вместе раскаленная степь и страх перед боем. Но мы сидели в тени берез, съежившись в чреве машины, и до нашего слуха доносилось лишь воркование куропатки да тихое гудение мотора «динго». Мы ничего не знали, нас заботил только разведсамолет, который кружил над рощицей, мешая нам добраться до наблюдательного пункта.
— Что творится? — прошептал Лондэн, прикрывая глаза рукой, чтобы лучше видеть.
— Похож на ЯК-двенадцать, — ответил солдат.
Ему осталось восемь слов. Я, как и они, смотрела вверх, но сейчас выглянула в передний люк. Сердце у меня упало: я увидела русского, который нырнул в какую-то ямку в сотне ярдов перед «динго».
— Русские! — ахнула я. — В ста ярдах прямо по курсу!
Лондэн перехватил меня за запястье, когда я потянулась захлопнуть смотровой люк.
— Рано! — прошептал он. — Заводи мотор.
Я сделала, как он велел, а Лондэн с солдатом развернулись посмотреть.
— Сколько их там? — прошипел Лондэн.
— Пятеро, может, шестеро, — ответил так же шепотом солдат. — Прямо на нас прут, гады.
— Я насчитал столько же, — ответил Лондэн. — Давайте, капрал!
Врубив мотор на полную мощь, я выжала сцепление, и «динго» рванул вперед. Почти сразу же воздух разорвали автоматные очереди. Мы испортили русским сюрприз. Застрекотало совсем рядом — наш солдат тоже открыл огонь. Его прерывал треск отдельных выстрелов Лондэнова пистолета. Я не закрыла окно бронированным щитком — мне требовался максимальный обзор. Броневичок поскакал по колеям и свернул прежде, чем набрать скорость. Пули с металлическим звоном отскакивали от брони. На спину мне навалилась какая-то тяжесть, и в поле моего зрения возникла окровавленная рука.
— Гони! — крикнул солдат. — И не останавливайся, пока не скажу!
Он еще раз дал очередь, выбросил пустой магазин, стукнул новый о свой шлем, перезарядил и снова выстрелил.
— Но ведь было не так! — пробормотала я.
Солдат уже выбрал отведенное ему время и слова! Внутри медленно закопошился ужас. Бензобак по-прежнему оставался цел… но разве его не разнесло, когда убили солдата? И тут я поняла все.
Рядовой выжил. Погиб офицер.
Я резко села в постели, тяжело дыша и обливаясь потом. Яркость воспоминаний с годами поблекла, но сейчас в них присутствовало что-то новое, неожиданное. Прокручивая картинку у себя в голове, я снова и снова смотрела, как падает окровавленная рука. Все казалось чудовищно реальным. Но было еще нечто такое, чего я никак не могла ухватить — вроде должна знать, а вспомнить не получается. Какая-то необъяснимая потеря, отсутствие чего-то неуловимого…
— Лондэн, — послышался голос во мраке. — Его звали Лондэн.
— Лондэн! — воскликнула я. — Да-да, его звали Лондэн!
— И он не погиб в Крыму. Погиб солдат.
— Нет-нет. Я только что вспомнила, как он погиб!
Я захлопнула экзаменационную книжку и открыла дверь. На пирсе топтались три облаченные в грязное рубище уродливые старые карги. Их костлявые физиономии покрывала грубая бородавчатая кожа. Как только дверь отворилась, они тут же начали хорошо отрепетированное действо.
— Когда все трое мы сойдемся вновь, — произнесла первая ведьма, — у Тарбера, [9]Вудхауза [10]иль Грина? [11]
— Когда уляжется переполох, — откликнулась вторая, — когда сплетем рассказа паутину!
Повисла пауза, пока вторая ведьма не ткнула локтем третью.
— Когда на Эйр закат сойдет, — произнесла та поспешно.
— А где?
— Сюжетный поворот.
— Там ждет нас встреча с Нонетот!
Они умолкли, а я уставилась на них, не понимая толком, чего от меня ждут.
— Спасибо большое, — произнесла я наконец, но первая ведьма пренебрежительно фыркнула и сунула ногу в дверь, когда я попыталась закрыться.
— Погадать вам, милая барышня? — спросила она, а остальные две омерзительно закудахтали.
— Честно говоря, не думаю, — ответила я, выпихивая ее ногу. — Может быть, в другой раз.
— Привет тебе, мисс Нонетот! Привет тебе, Суиндона гражданин!
— Честно, мне очень жаль… да и мелочь закончилась.
— Привет тебе, мисс Нонетот, беллетрицейский полноправный, — ты скоро станешь им!
— Если вы не уйдете, — сказала я, начиная раздражаться, — то…
— Привет тебе, мисс Нонетот! И быть тебе Глашатаем самим!
— Конечно быть. Давайте убирайтесь, вы, убогие болтуньи! Доставайте своей чепухой кого-нибудь другого!
— Шиллинг! — сказала первая. — И мы скажем тебе больше… или меньше, как захочешь.
Я закрыла дверь, невзирая на их ворчание, и вернулась к своим вопросам. Но только я покончила с сорок девятым: «Какая из нижеприведенных словоформ не является герундием?» — как раздался новый стук в дверь.
— Проклятье! — пробормотала я, поднимаясь и стукаясь лодыжкой о ножку стола.
Это снова были три ведьмы.
— По-моему, я вам сказала…
— Тогда шесть пенсов, — произнесла главная карга, протягивая костлявую руку.
— Нет, — твердо ответила я, потирая лодыжку. — Я никогда не покупаю ничего с рук.
Тогда они затянули втроем:
— Трижды раз, да два, да три, получается…
Я опять захлопнула дверь. Суеверностью я не отличалась, и у меня имелись более важные предметы для беспокойства. Едва я села, отхлебнула чаю и ответила на следующий вопрос: «Кто написал "Жаб из Жабхолла"?» — как в дверь снова забарабанили.
— Так, — сказала я себе, шагая через комнату, — эта троица меня достала.
Я распахнула дверь и произнесла:
— Слушай сюда, старая хрычовка, меня не интересовали, не интересуют и не будут интересовать твои… Ой.
Я вытаращила глаза. Бабушка Нонетот. Думаю, явление адмирала Нельсона собственной персоной не потрясло бы меня сильнее.
— Ба?!! — воскликнула я. — Ради бога, что ты здесь делаешь?
На ней был эффектный наряд из синей в полоску ткани, от платья до пальто и даже шляпки, туфель и сумки. Я обняла ее. От бабушки пахло одеколоном «Бодмин для женщин». Она ответила мне хрупким объятием, как это свойственно очень старым людям. Да она и была очень старой — последний раз мы насчитали сто восемь лет.
— Явилась присматривать за тобой, малышка Четверг, — заявила она.
— Э… спасибо, ба, — ответила я, гадая, каким образом она сюда попала.
— У тебя родится ребенок, и тебе понадобится помощь, — пояснила бабушка величественно. — Мой саквояж на пирсе, и тебе придется заплатить за такси.
— Разумеется, — пробормотала я, выходя на пристань и обнаруживая там желтое такси с надписью на двери «Трансжанровые перевозки». — Сколько? — спросила я водителя.
— Семнадцать и шесть.
— Да ну? — язвительно откликнулась я. — Долго катались?
— Поездки в Кладезь по двойному тарифу, — отрезал таксист. — Платите, а не то я позабочусь, чтобы об этом узнали в беллетриции.
Я протянула ему фунт, и он захлопал себя по карманам.
— Извините, а помельче у вас нет? У меня столько сдачи не будет.
— Оставьте себе, — сказала я, когда его комментофон забормотал что-то насчет группы из десяти человек, желающих выбраться из Флоренции в «Декамероне».
Он выдал мне чек и пропал из глаз. Я взяла бабушкин саквояж и поволокла его в «сандерленд».
— Это ибб и обб, — объяснила я, — их прислали ко мне на постой. Слева — это ибб.
— Я обб.
— Извини. Этот — обб, а тот — ибб.
— Привет, — сказала бабушка Нонетот, разглядывая моих постояльцев.
— Вы очень старая, — заметил ибб.
— Мне сто восемь, — гордо сообщила бабушка. — А вы двое что-нибудь еще умеете, кроме как таращиться?
— Вообще-то нет, — сказал ибб.
— Плок, — сказала Пиквик, высовывая голову из-за двери.
Она возбужденно встопорщила перья и помчалась приветствовать бабушку, у которой, похоже, всегда имелось при себе несколько лишних зефиринок.
— А каково это, быть старой? — спросил ибб, пристально разглядывая мягкие розовые складки на бабушкиной коже.
— Отрочество смерти, — ответила бабушка. — Но знаете, что хуже всего?
ибб и обб помотали головами.
— Я на три дня опоздаю на собственные похороны.
— Ба, — проворчала я, — ты их запутаешь: они склонны понимать все буквально.
Поздно.
— Опоздаете на собственные похороны? — пробормотал ибб, усиленно думая. — Как такое возможно?
— Подумай, ибб, — сказал обб. — Если она проживет на три дня дольше, то сможет выступить на собственных похоронах, улавливаешь?
— Конечно, — обрадовался ибб, — как глупо с моей стороны.
И они удалились в кухню, обсуждая произведение миссис Битон и наилучший способ разобраться с любовными связями между судомойкой и чистильщиком обуви — видимо, им досталось старое издание. [12]
— Когда ужин? — спросила бабушка, презрительно оглядывая внутреннее убранство гидросамолета. — Я умираю от голода, но, имей в виду, ничего тверже нутряного сала. Жевалки уже не те.
Я осторожно помогла ей выбраться из пальто и усадила за стол. Стейк «Диана» был для ее зубов все равно что железнодорожная шпала, поэтому я принялась сооружать омлет.
— А теперь, ба, — произнесла я, разбивая яйца в миску, — расскажи-ка мне, что ты тут делаешь.
— Мне следует находиться здесь, чтобы напоминать тебе о вещах, которые ты можешь забыть, малышка Четверг.
— Например?
— Например о Лондэне. Моего мужа тоже устранили, и мне был очень нужен кто-то, способный помочь мне пройти через это. Посему я здесь — чтобы сделать то же самое для тебя.
— Я не собираюсь забывать его, ба!
— Да, — согласилась она немного странным тоном, — я здесь, чтобы позаботиться об этом.
— Это касательно «почему», — не отставала я, — но как насчет «каким образом»?
— В свое время мне тоже случалось работать на беллетрицию, — объяснила бабушка. — Давным-давно, правда, но это был всего лишь один из многих подрядов в моей жизни, и не самый странный, кстати.
— А какой самый? — спросила я, в глубине души понимая, что спрашивать не стоило.
— Ну, однажды я побывала богом-императором Вселенной, — ответила она тем же тоном, каким могла бы принять приглашение сходить на выставку, — и, скажу тебе, оставаться мужчиной двадцать четыре часа в сутки очень стрёмно.
— Да, — откликнулась я. — Мне тоже так кажется.
Спустя десять минут ибб накрыл на стол, и мы сели обедать. Пока бабушка посасывала свой омлет, я пыталась завязать беседу с иббом и оббом. Трудность заключалась в том, что ни один из них не обладал навыками светского общения, требуемыми для восприятия чего-либо, помимо голых фактов. Для затравки я рассказала слышанный от моего ТИПА-напарника Безотказэна анекдот про осьминога и волынки. Но когда я произнесла ключевую фразу, оба генерата тупо уставились на меня.
— Почему волынки были одеты в пижамы? — спросил ибб.
— Не в пижамы, — ответила я, — а в шотландские пледы. Просто осьминог принялодно за другое.
— Понимаю, — сказал обб, не понимая ничего. — А можно еще раз?
— Так, — решительно сказала я, — вы обретете личность, сдохнуть мне на этом месте.
— Сдохнуть? — переспросил ибб со всей серьезностью. — Почему ты должна сдохнуть?
Я глубоко задумалась. С чего-то же надо начинать. Я щелкнула пальцами.
— Сарказм, — сказала я. — Начнем с него.
Оба собеседника непонимающе смотрели на меня.
— Итак, — начала я, — сарказм тесно связан с иронией и предполагает двойственный взгляд: то, что говорится, диаметрально противоположно тому, что подразумевается. Например, если бы вы солгали мне, заявив, что не вы съели все анчоусы, оставленные мной в буфете, а на самом деле вы, то вы могли бы сказать: «Это не я», а я бы согласилась: «Конечно, не вы», подразумевая, что уверена в обратном, но в саркастической, или ироничной, манере.
— Что такое анчоус? — спросил ибб.
— Маленькая и очень соленая рыбка.
— Понятно, — ответил ибб. — Сарказм применим и к другим вещам или только по отношению к рыбе?
— Нет, украденные анчоусы просто подвернулись в качестве примера. А теперь попробуйте сами.
— Анчоус?
— Нет, сарказм.
Они продолжали таращиться на меня. Я вздохнула.
— Как об стенку горох, — пробормотала я вполголоса.
— Плок, — сказала во сне Пиквик, мягко опрокидываясь. — Плокети-плок.
— Сарказм лучше объясняется через юмор, — вставила бабушка, с интересом наблюдавшая за моими усилиями. — Вы в курсе, что Пиквик не очень умна?
Пиквик завозилась во сне, лежа вверх тормашками там, куда упала.
— Да, мы это знаем, — ответили ибб с оббом, единственным достоинством которых являлась старательность.
— Итак, если бы я сказала, что проще дрожжи заставить выделывать трюки, чем добиться того же от Пиквик, я бы использовала мягкий сарказм с целью пошутить.
— Дрожжи? — засомневался ибб. — Но дрожжи не обладают разумом.
— Именно, — подхватила бабушка. Получается, я сделала саркастическое замечание, что у Пиквик ума меньше, чем у дрожжей. Теперь вы.
Генерат думал долго и упорно.
— Ну а если, — медленно произнес ибб, — что-то вроде: «Пиквик так умна, что сидит на телевизоре и смотрит на диван»?
— Для начала неплохо, — одобрила бабушка.
— И, — добавил ибб, с каждой секундой набираясь уверенности, — задумай Пиквик написать диссертацию, она выбрала бы в качестве темы «Яйца дронтов».
обб тоже начал улавливать.
— Если бы мысль пересекла ее сознание, это было бы рекордно короткое путешествие…
— Пиквик вызвала бы сенсацию в Оксфорде — но только в рамках внутривидового конфликта…
— Хорошо, на сегодня сарказма достаточно, — быстро вклинилась я. — Признаю, звание «Мозг Книгомирья» Пиквик не светит, но она верный товарищ.
Я оглянулась на дронтиху, которая соскользнула с дивана и с глухим стуком приземлилась на пол. Она проснулась и принялась громко плокать на диван, на кофейный столик, на коврик — практически на все, что оказалось поблизости, прежде чем успокоиться, усесться на яйцо и заснуть обратно.
— Вы хорошо справились, ребята, — сказала я. — В следующий раз займемся подтекстом.
Вскоре после этого ибб с оббом отправились к себе в комнату, обсуждая, как сарказм соотносится с иронией и возможно ли выделить чистую иронию в лабораторных условиях. Мы с бабушкой болтали о доме. Мама, похоже, чувствовала себя прекрасно, а Джоффи, Уилбур и Орвил пребывали в обычном безумии. Будучи в курсе моих дел с Ганом, бабушка доложила, что вскоре после эпизода с Бет Глатисант в Скокки-Тауэрс этот тип объявился, лишился места в парламенте и снова встал у руля своей газетно-издательской компании. Я знала, что он вымышленный и представляет угрозу моему миру, но не могла придумать, как разобраться с этой проблемой отсюда. Мы допоздна проговорили о Книгомирье, Лондэне, устранениях и деторождении. Бабушка сама выносила троих, поэтому она рассказала мне все, о чем не предупреждают, когда ты подписываешься на это дело.
— Подумай о награде в виде распухших лодыжек, — произнесла она как-то беспомощно.
В ту ночь я уложила бабушку в своей комнате, а сама устроилась в спальне под летной палубой. Я умылась, разделась и залезла в постель, усталая от дневных трудов. Глядя на пляшущие по потолку узоры отраженного света, я размышляла об отце, Эмме Гамильтон, Джеке Шпротте, глазури «Мечта» и детях. Мне полагалось здесь отдыхать, но я не могла игнорировать угрозу разрушения «Кэвершемских высот». В случае чего можно, конечно, переехать, но мне здесь нравилось, и, кроме того, хватит с меня побегов. Появление бабушки было странным, но, поскольку странностей в Кладезе хватало, они сделались общим местом. Если и дальше так пойдет, скучное и бессмысленное начнет вызывать нездоровый интерес.
Глава 4
Лондэн Парк-Лейн
Говорят, по-настоящему человек умирает только тогда, когда о нем забывают. В случае с Лондэном это особенно верно. Поскольку его устранили, я могла воскрешать любимого только в памяти и сновидениях и потому с нетерпением ждала ночей, когда ко мне, пусть и на краткое время, возвращались драгоценные мгновения нашей совместной жизни.
Он потерял ногу, подорвавшись на противопехотной мине, и друга — в результате военной ошибки. Другом был мой брат Антон, и Лондэн дал против пего показания во время расследования последствий катастрофической «атаки легкой танковой бригады» в тысяча девятьсот семьдесят третьем. Моего брата обвинили в провале операции, Лондэна с почестями отправили в отставку, а я получила Крымскую звезду за отвагу. Мы десять лет не разговаривали, а два месяца назад поженились. Кое-кто считает наш роман несколько странным, но мне самой так не кажется.
ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТБеллетрицейские хроники
В ту ночь я вновь очутилась в Крыму. Не думайте, будто я спала и видела, как бы туда попасть. Наяву воспоминания о полуострове мучили меня неотступно: то было время потрясений, страданий и жестокой смерти. Но в Крыму я встретила Лондэна, и мы полюбили друг друга. Память об этом теперь сделалась мне особенно дорога, поскольку наяву этого никогда не происходило, и именно потому крымские — подчас болезненные — воспоминания постоянно возвращались ко мне. Я расслабилась и пала в объятия Морфея, который перенес меня на черноморское побережье двенадцатилетней давности.
Когда я прибыла на позиции в мае 1973 года, минуло десять лет без единого выстрела с обеих сторон, хотя сам конфликт тянулся уже больше века. Меня прикомандировали к третьей Уэссекской легкой танковой бригаде в качестве водителя. В двадцать три года я водила тринадцатитонную бронированную самоходку под началом майора Фелпса, впоследствии потерявшего кисть руки и рассудок в ходе неверно спланированной атаки, приведшей подразделение прямо под массированный огонь русской артиллерии. По своей юношеской наивности я думала, будто Крым — сплошное развлечение. Очень скоро мнение мое радикально переменилось.
— Явись в транспортный парк в четырнадцать ноль-ноль, — велел мне как-то утром наш сержант, добрый, но грубоватый мужик по фамилии Тозер.
Он переживет ту атаку, но погибнет спустя восемь лет из-за несчастного случая на учениях. Я присутствовала на его похоронах. Он был хорошим человеком.
— А вы не знаете, что им от меня нужно, сержант? — спросила я.
Тозер пожал плечами.
— Особое поручение. Мне приказали найти кого-нибудь поумнее, но поскольку никого нету, то и ты сгодишься.
Я рассмеялась.
— Спасибо, сержант.
Теперь эта сцена снилась мне все чаще, и понятно почему: тогда мы с Лондэном впервые провели вместе хоть какое-то время. Мой брат Антон служил там же и за несколько недель до того познакомил нас… но довольно об Антоне. Сегодня мне предстояло везти Лондэна к наблюдательному пункту над долиной, где, судя по донесениям, в последнее время скапливалась русская имперская артиллерия. Мы называли тот рейд «нашим первым свиданием».
Я явилась за назначением, и мне велели расписаться за «динго», маленький двухместный броневичок, достаточно мощный, чтобы в случае чего быстро смыться — или вляпаться, в зависимости от способностей. Я придирчиво выбрала машину и еще около часа простояла под навесом в компании других водителей. Мы смеялись, болтали, попивали чай и травили байки. День выдался холодный, но я радовалась, что торчу здесь, а не отрабатываю ежедневные наряды, состоявшие в основном из уборки лагеря и прочей нудятины.
— Капрал Нонетот? — сунул голову в палатку знакомый офицер. — Кончайте чаи гонять, едем!
Не красавчик, но интересный мужчина, и, в отличие от многих офицеров, держался он довольно непринужденно.
— Доброе утро, сэр, — поздоровалась я, не уверенная, помнит ли он меня.
Зря беспокоилась. Тогда мне было еще невдомек, что он специально попросил сержанта Тозера назначить к нему водителем именно меня. Я тоже его интересовала, но неуставные отношения при исполнении — дело тонкое. За это может крепко влететь.
Я отвела его туда, где стоял «динго», и села за руль. Нажала стартер, мотор ожил и заурчал. Лондэн забрался на командирское место.
— Антона давно видели?
— Его на несколько недель отправили на побережье, — ответила я.
— А, — отозвался он. — Знаете, я заработал пятнадцать фунтов, когда вы в прошлые выходные выиграли женский турнир по боксу! Большое вам спасибо.
Я улыбнулась и поблагодарила его в ответ, но он не заметил — его вниманием завладела карта.
— Мы едем вот сюда, капрал.
Я посмотрела на разворот планшетки. Мне пока не доводилось подбираться так близко к передовой. К стыду моему, опасность вызвала у меня азарт. Лондэн почувствовал это.
— На переднем крае вовсе не так весело, как вам кажется, Нонетот. Я там бывал раз двадцать и всего-то единожды угодил под обстрел.
— И как?
— Страшно шумно. Держите на Балаклаву, я скажу, когда свернуть.
Мы тряслись по ухабам, а мимо проплывали картины безмятежного деревенского покоя, и невозможно было представить, что всего в десяти милях отсюда стоят друг против друга две армии, чья совокупная огневая мощь способна превратить полуостров в пустыню.
— Видели когда-нибудь русских? — спросил он, пока мы обгоняли военные грузовики, подвозившие снаряды к батареям на передовой.
Единственной задачей этих батарей было давать залп-другой в сторону противника, дабы показать, что мы еще здесь.
— Ни разу, сэр.
— Они, как сами понимаете, похожи на нас с вами.
— Вы хотите сказать, что они не носят ушанок и плечи у них не засыпаны снегом?
Сарказм даром не пропал.
— Извините, — сказал он. — Я вовсе не хотел показаться снисходительным. Сколько вы уже здесь?
— Две недели.
— А я два года, — сообщил Лондэн. — Но что два года, что две недели — без разницы. Направо, вон к тому домику впереди.
Я сбросила скорость и выкрутила баранку вправо, чтобы съехать на пыльную проселочную дорогу. У «динго» очень жесткие рессоры, и мы запрыгали по дороге мимо заброшенных сельских построек с отметинами давних боев. Повсюду валялись ржавые обломки и прочий военный хлам, напоминавшие, как давно тянется эта застойная война. Ходили слухи, что в глубине ничейной полосы попадаются артиллерийские снаряды еще девятнадцатого века. Остановились у КПП, Лондэн показал пропуск, и мы поехали дальше, а сверху на броню к нам подсел еще один солдат «на всякий случай». У него был запасной магазин, примотанный изолентой поверх первого, вставленного в автомат, явный признак человека, который ожидает неприятностей, а за голенищем торчал нож. Ему оставалось всего четырнадцать слов и двадцать одна минута до смерти в небольшой рощице, которая в лучшие времена могла бы послужить отличным
местом для пикника. Пуля войдет у него под левой лопаткой, ударится о позвоночник, пробьет сердце и выйдет тремя дюймами ниже подмышки, упокоившись под конец в бензобаке «динго». Он умрет мгновенно, и спустя восемнадцать месяцев я буду рассказывать его родителям, как погиб их сын. Мать заплачет, а отец поблагодарит меня пересохшими губами. Но солдат этого не знал. Это были мои воспоминания, не его.
— Русский самолет! — прошептал обреченный солдат.
Лондэн приказал мне свернуть в рощу. Солдату осталось двенадцать слов. Его смерть станет первой увиденной мною на этой войне, но никак не последней. Гражданские избавлены от сего неприятного зрелища, но в армии это обычное дело, и привыкнуть к нему невозможно.
Я резко вывернула руль и как можно быстрее понеслась к роще. Мы остановились под прикрытием деревьев, следя из пятнистой тени за маленьким разведывательным самолетом. Тогда мы еще не знали, что к нашим позициям двигался передовой отряд русских коммандос. Наблюдательный пункт, куда мы направлялись, был уже полчаса как захвачен, а замеченный нами самолет поддерживал наступление с воздуха. Следом шли двадцать русских танков и пехота. Конечно, атака провалится, но лишь благодаря рации «динго». Я вывезу нас из-под огня, и Лондэн вызовет воздушную подмогу. Так и произошло. Так это происходило всегда. Нас свела вместе раскаленная степь и страх перед боем. Но мы сидели в тени берез, съежившись в чреве машины, и до нашего слуха доносилось лишь воркование куропатки да тихое гудение мотора «динго». Мы ничего не знали, нас заботил только разведсамолет, который кружил над рощицей, мешая нам добраться до наблюдательного пункта.
— Что творится? — прошептал Лондэн, прикрывая глаза рукой, чтобы лучше видеть.
— Похож на ЯК-двенадцать, — ответил солдат.
Ему осталось восемь слов. Я, как и они, смотрела вверх, но сейчас выглянула в передний люк. Сердце у меня упало: я увидела русского, который нырнул в какую-то ямку в сотне ярдов перед «динго».
— Русские! — ахнула я. — В ста ярдах прямо по курсу!
Лондэн перехватил меня за запястье, когда я потянулась захлопнуть смотровой люк.
— Рано! — прошептал он. — Заводи мотор.
Я сделала, как он велел, а Лондэн с солдатом развернулись посмотреть.
— Сколько их там? — прошипел Лондэн.
— Пятеро, может, шестеро, — ответил так же шепотом солдат. — Прямо на нас прут, гады.
— Я насчитал столько же, — ответил Лондэн. — Давайте, капрал!
Врубив мотор на полную мощь, я выжала сцепление, и «динго» рванул вперед. Почти сразу же воздух разорвали автоматные очереди. Мы испортили русским сюрприз. Застрекотало совсем рядом — наш солдат тоже открыл огонь. Его прерывал треск отдельных выстрелов Лондэнова пистолета. Я не закрыла окно бронированным щитком — мне требовался максимальный обзор. Броневичок поскакал по колеям и свернул прежде, чем набрать скорость. Пули с металлическим звоном отскакивали от брони. На спину мне навалилась какая-то тяжесть, и в поле моего зрения возникла окровавленная рука.
— Гони! — крикнул солдат. — И не останавливайся, пока не скажу!
Он еще раз дал очередь, выбросил пустой магазин, стукнул новый о свой шлем, перезарядил и снова выстрелил.
— Но ведь было не так! — пробормотала я.
Солдат уже выбрал отведенное ему время и слова! Внутри медленно закопошился ужас. Бензобак по-прежнему оставался цел… но разве его не разнесло, когда убили солдата? И тут я поняла все.
Рядовой выжил. Погиб офицер.
Я резко села в постели, тяжело дыша и обливаясь потом. Яркость воспоминаний с годами поблекла, но сейчас в них присутствовало что-то новое, неожиданное. Прокручивая картинку у себя в голове, я снова и снова смотрела, как падает окровавленная рука. Все казалось чудовищно реальным. Но было еще нечто такое, чего я никак не могла ухватить — вроде должна знать, а вспомнить не получается. Какая-то необъяснимая потеря, отсутствие чего-то неуловимого…
— Лондэн, — послышался голос во мраке. — Его звали Лондэн.
— Лондэн! — воскликнула я. — Да-да, его звали Лондэн!
— И он не погиб в Крыму. Погиб солдат.
— Нет-нет. Я только что вспомнила, как он погиб!