Филлипс Сьюзен Элизабет. Рожденный очаровывать

   – Мы заключили сделку.
   – Вот с этого места поподробнее, пожалуйста.
   – Не хочу тебе говорить.
   – А я хочу послушать.
   – Это обязательно?
   – Зависит от того, хочешь ли ты, чтобы я тебе показал легкий способ сыграть фа-аккорд.
   Она уставилась на то место, где от его многолетних прикосновений стерся лак.
   – Я говорила тете Гейл, что Тринити идет со мной, когда она бегала на свидания со своим бойфрендом. И мне приходилось покупать им сигареты.
   – Ей всего одиннадцать!
   – Но ее мальчику – четырнадцать, а Тринити очень взрослая для своих лет.
   – О да, ягодка созрела! Гейл следовало бы посадить ее под замок, и я обязательно ей это посоветую.
   – Не нужно! Иначе Тринити возненавидит меня еще больше.
   – Вот и хорошо! По крайней мере будет держаться от тебя подальше.
   Поскольку детали дальнейших действий еще не были ясны ему самому, он не сообщил Райли, что та вряд ли будет часто видеться с принцессой Тринити. Теперь стало понятно, что ему ни в коем случае нельзя доверять Гейл воспитание дочери. Райли вряд ли понравится жизнь в пансионе, но он постарается согласовать расписание своих поездок с ее каникулами, чтобы она не чувствовала себя покинутой.
   – Как же ты добывала сигареты? – спросил он.
   – Тот парень, что работал у нас в доме, покупал их для меня.
   Он уже усвоил, что Райли превратила подкуп в способ выживания. И от этого на душе стало еще горше.
   – За тобой хоть когда-нибудь присматривали?
   – Я умею сама за собой присмотреть. – Тебе не стоило снабжать их сигаретами.
   Он до сих пор не верил, что, как и Марли, отказывал ей в такой простой вещи, как гитара.
   – Ты говорила матери, как сильно хочешь учиться играть?
   – Пыталась.
   Так же невнятно и несвязно, как когда-то ему. Мог ли он осуждать Марли за невнимание к дочери, когда сам ничуть не лучше ее?!
   – А теперь ты покажешь, как играть фа-аккорд?
   Он показал, как лучше ставить пальцы, что с ее маленькой рукой было нелегко, и протянул гитару. Райли вытерла ладони о шорты.
   – Она правда моя?
   – Только твоя, и я не мог бы подарить ее человеку, более достойному.
   Джек вдруг понял, что это чистая правда.
   Она прижала гитару к груди. Он протянул ей медиатор.
   – Давай! Попробуй сама.
   Джек улыбнулся: устраиваясь поудобнее, она зажала медиатор губами, совсем как это делал он сам. Потом взяла медиатор и, пристально глядя на левую руку, взяла первый аккорд. Джек удивился. Она совсем не фальшивит. Райли брала аккорд за аккордом, почти не ошибаясь.
   – Да ты молодец! – кивнул он.
   Райли просияла.
   – Я упражнялась.
   – Но как? Ты же сказала, что отдала гитару Тринити?
   – Да. Но вырезала себе из картона, чтобы научиться ставить пальцы.
   Джеку стало трудно дышать. Кое-как он поднялся.
   – Я сейчас вернусь.
   Зайдя в ванную, он присел на край ванны и схватился за голову. У него есть все: деньги, машины, комнаты, увешанные платиновыми дисками. Да, у него есть все это и даже больше, а дочь вынуждена упражняться на картонной гитаре.
   Ему вдруг захотелось поговорить с Эйприл. Женщина, которая когда-то доводила его до безумия, теперь, похоже, единственный человек, к которому он может обратиться за советом.

Глава 20

   В восточный Теннесси пришел июнь, принеся с собой жару и влажность. Каждую ночь Дин влезал на балкон Блу. Каждую ночь она впускала его. Иногда проходило всего несколько минут с того момента, как он учтиво провожал ее до двери после ужина в «Барн грилл». Оказалось, что противиться ему невозможно, хотя она прекрасно понимала, что играет с огнем. Но теперь, когда она ни в чем не зависела от него и сумела получить работу, деньги и даже крышу над головой, можно было и рискнуть. В конце концов еще несколько недель, и ее здесь не будет.
   Она взглянула на голого Дина, сидевшего среди разбросанных подушек.
   – Похоже, тебя так и тянет поговорить.
   – Я всего лишь хотел сказать...
   – Никаких излияний, помнишь? Все, что мне нужно от тебя, – это секс. – Она повернулась на бок и подтянула повыше простыню. – Я – мечта каждого мужчины.
   – Ты – кошмар фантастических пропорций.
   Одним ловким движением он сорвал простыню с них обоих, уложил ее себе на колени, лицом вниз, и отвесил довольно сильный шлепок по попке.
   – Ты все время забываешь, что я больше тебя и сильнее. – Еще один шлепок, сопровождаемый нежным поглаживанием. – И что таких малышек, как ты, я ем на завтрак.
   Блу повернула голову.
   – Завтрак будет только часов через восемь.
   Он перевернул ее на спину.
   – В таком случае как насчет небольшого перекуса?
   – Советую подумать дважды, перед тем как огрызаться, мисс Блу Бейли, – прошипела Нита несколько дней спустя, когда Блу объявила, что собирается заканчивать портрет, вместо того, чтобы печь шоколадный торт, который потребовала на десерт ее работодательница. – Этот так называемый плотник! Думаете, я так глупа? Я узнала его с первого взгляда. Джек Пэтриот, вот он кто. Что же до экономки Дина... каждый дурак поймет, что это его мать. Если не хочешь, чтобы я позвонила своим друзьям в прессе, предлагаю немедленно идти на кухню и начать печь торт.
   – Нет у вас друзей в прессе, – отрезала Блу, – и вообще никого, кроме Райли, а только Богу известно, что вас связывает. И знайте, что шантаж – палка о двух концах. Если немедленно не закроете рот, я расскажу всему городу о тех бумагах, на которые наткнулась, когда вы заставили меня приводить в порядок ваш письменный стол.
   – О каких бумагах ты толкуешь?
   – Квитанции на переводы денег, которые вы послали анонимно семье Олсонов, когда они все потеряли на пожаре, счета на новую машину, самым таинственным образом появившуюся у крыльца одной женщины, когда ее муж умер и ей пришлось одной воспитывать кучу ребятишек, и на лекарства, купленные не менее чем для дюжины нуждающихся семей. Могу продолжить, но стоит ли? Вы действительно хотите, чтобы все узнали, что у злой ведьмы Гаррисона, штат Теннесси, на самом деле сердце из мягкого суфле?
   – Понятия не имею о чем ты, – пробормотала Нита и вышла из комнаты, громко топая и стуча палкой.
   Блу выиграла очередной поединок со старой каргой, но все равно испекла торт. Из всех женщин, в домах которых жила Блу эти годы, Нита оказалась первой, которая не хотела с ней расставаться.
   Ночью Дин сидел, скрестив ноги, в изножье кровати Блу. Ее нога ласкала его голое бедро. Пока они отдыхали после очередной, особенно яростной любовной схватки, он массировал ее ступню, высовывавшуюся из-под простыни. Когда он растер подъем, она застонала. Дин замер.
   – Тебя опять тошнит? Надеюсь, что нет.
   – Это было три дня назад.
   Она шевельнула ступней, призывая его взяться задело.
   – Так и знала, что с этими креветками из «Джози» что-то не так, но Нита твердила, что у меня чересчур развито воображение.
   Он сильнее надавил большим пальцем на подъем ступни.
   – Ну да, и ты всю ночь либо обнималась с унитазом, либо ползла по коридору, чтобы поухаживать за старушкой. Вообще-то я предпочел бы, чтобы ты взяла трубку и позвала на помощь меня.
   Она намеренно не услышала легкого оттенка сарказма в его голосе.
   – У меня все было под контролем, и не стоило тебя беспокоить.
   – Считаешь, что проявишь слабость, прося о помощи? – Он стал перебирать ее пальцы. – Жизнь не всегда спорт одиночек. Иногда приходится полагаться на команду.
   – Ни за что. Это сольная игра с начала и до конца.
   Блу молча сражалась с неприятной мешаниной дурного предчувствия, отчаяния и паники. С их встречи прошло около месяца. Пора двигаться дальше. Портрет Ниты почти закончен, и нельзя сказать, что Блу оставляет ее одну и без помощи. Несколько дней назад ей удалось нанять прекрасную домоправительницу, женщину, воспитавшую шестерых детей и абсолютно нечувствительную к самым грязным оскорблениям. У Блу просто нет причин и дальше оставаться в Гаррисоне, да вот беда: она еще не готова бросить Дина. Он был любовником ее мечты: изобретательный, щедрый, сладострастный. Она не могла им насытиться и поэтому сегодня ночью намеренно выбросила из головы все неприятные мысли и пристально уставилась на его черные плавки из «Энд зон».
   – Почему ты их напялил? Ты мне нравишься совсем голым.
   – Я заметил.
   Касания стали легче и нежнее, когда он обнаружил волшебно чувствительное местечко у нее под коленкой.
   – Неистовая ты женщина. И ненасытная. Это единственный способ немного отдохнуть и восстановиться.
   Она опустила взгляд на реальную «энд зон»^[33].
   – Очевидно, Тор, бог грома, полностью восстановился.
   – Четвертьчасовой перерыв определенно закончен. – Он сорвал простыню. – И я объявляю следующий тайм.
   Джек вытащил из багажника небольшую дорожную сумку и припарковался около сарая. Давненько ему не приходилось таскать собственный багаж, но последние две недели он только это и делал, когда пришлось покинуть ферму для короткой поездки в Нью-Йорк или более продолжительной – на западное побережье. Расписание очередного турне постепенно вырисовывалось. Вчера он одобрил планы маркетинга, а сегодня снялся в ролике, рекламирующем выпуск нового альбома. К счастью, окружной аэропорт оказался достаточно велик для посадки частного реактивного лайнера, поэтому он смог прилетать и улетать без особого труда. С помощью преданного ему летчика он даже ухитрялся сесть в машину неузнанным.
   Дин согласился позволить Райли жить на ферме еще месяц, пока ему самому не придется ехать на тренировочную базу «Старз». Это означало, что возвращение Эйприл в Лос-Анджелес тоже откладывается, что никак не могло радовать Дина. Похоже, все они чем-то жертвуют ради его дочери.
   Было почти семь часов вечера, и рабочие уже разошлись.
   Джек поставил сумку у боковой двери и обошел дом, решив посмотреть, закончил ли электрик проводку для навесных вентиляторов крыльца. Стены и крыша уже стояли, и Джека приветствовал запах свежеотесанного дерева. Откуда-то донесся слабый женский голос, такой сладостный, такой невинный, такой чистый, что сначала показался Джеку игрой его буйного воображения:
   Помнишь, когда мы были молоды
   И просыпались, только чтобы увидеть солнце?
   Беби, почему не улыбнуться?
   Джек не дыша прислушался.
   Я знаю, жизнь жестока.
   Ты знаешь это лучше меня...
   У незнакомки был голос падшего ангела: прозрачная, росистая невинность, тронутая ранним разочарованием в жизни.
   Джек представил белоснежные крылья, потрепанные на концах, слегка смещенный нимб.
   Она импровизировала с финальным рефреном: перенесла его выше на октаву, оттеняя каждую ноту. Похоже, ее диапазон превосходил его хриплый баритон рокера.
   Он пошел на звуки музыки.
   Она сидела, скрестив ноги и прислонившись к основанию крыльца. Старый «Мартин» лежал на коленях. Рядом примостилась собака. Детская пухлость почти растаяла, блестящий каштановый локон ласкал щеку. Как и он, она легко загорала, и, несмотря на средство от загара, которым Эйприл заставляла ее мазаться, кожа Райли была почти такой же коричневой, как у него самого. Она так усердно пыталась брать верные аккорды, что тихое пение казалось почти вторичным.
   Последние аккорды «Почему не улыбнуться?» стихли. Райли, все еще не заметившая отца, обратилась к Паффи:
   – О'кей, что еще тебе хотелось бы услышать?
   Паффи зевнула.
   – Точно! Обожаю эту вещь!
   Послышались начальные аккорды «Мрачный и грязный» – одного из лучших хитов сестер Моффат. Но незатейливая мелодия кантри в исполнении Райли приобрела неожиданную глубину. Он слышал оттенки блюзового мурлыканья Марли и собственной протяжной манеры произносить слова, но голос Райли был неповторим и своеобразен. И принадлежал только ей. Она взяла лучшие качества у обоих родителей и преобразила их на свой лад. Паффи наконец соизволила приветствовать его веселым тявканьем. Райли резко оборвала игру, и он вдруг понял, что она ему не рада.
   Шестым чувством он ощутил необходимость быть поосторожнее. «Похоже, твои упражнения себя оправдали».
   Он обошел гору стружек, которые никто не позаботился убрать.
   Райли еще сильнее прижала гитару к груди, словно боясь, что он ее отнимет.
   – Не думала, что ты вернешься до ночи.
   – Скучал по тебе, поэтому и приехал пораньше.
   Она ему не поверила. А ведь он не солгал. Ему не хватало ее и Эйприл тоже больше, чем хотелось бы. Каким-то извращенным образом он даже тосковал по болезненному уколу, который испытывал каждый раз, наблюдая, как Дин играет с Райли, смеется с Блу и даже препирается со старухой.
   Он уселся на землю рядом с единственным ребенком, которого имел. Маленькой девочкой, в которую так неумело влюбился.
   – Как поживает твой фа-аккорд?
   – О'кей.
   Он поднял упавший в траву гвоздь.
   – Ну у тебя и голос! Но ты ведь сама знаешь это?
   Она пожала плечами.
   До него вдруг донеслись слова Марли во время одного из их коротких прошлогодних телефонных разговоров:
   «Учитель утверждает, что у Райли изумительный голос, но лично я никогда не слышала ее пения. Ты сам знаешь, как все стараются липнуть к знаменитостям. Даже твоего ребенка пытаются использовать, чтобы подобраться поближе».
   Еще одна ошибка с его стороны. Он слепо полагал, что Райли будет лучше с бывшей женой, чем с ним, хотя прекрасно понимал, как эгоистична и себялюбива Марли.
   Он покатал гвоздь между пальцами.
   – Райли, давай поговорим.
   – О чем?
   – О пении.
   – Мне нечего сказать.
   – Не увиливай. У тебя невероятный голос, но когда я просил тебя спеть со мной, ты отказалась. Не считаешь, что мне это интересно?
   – Я все такая же, – пробормотала она.
   – О чем ты?
   – Я не стала другой только потому, что умею петь.
   – Не понимаю, что ты хочешь сказать. – Джек швырнул гвоздь в кучу стружек. – Райли, я действительно ничего не соображаю. Скажи, о чем ты думаешь.
   – Ни о чем.
   – Я твой отец. Я тебя люблю. Ты можешь со мной поговорить?
   Карие глаза, настолько похожие на его собственные, затуманились откровенным скептицизмом. Слова не убедят Райли в его чувствах.
   По-прежнему прижимая к себе гитару, она вскочила. Шорты, купленные Эйприл, спустились на бедра.
   – Мне нужно кормить Паффи, – промямлила Райли и тут же исчезла.
   Джек устало прикрыл глаза. Она не верит в его любовь. И правильно. С чего это вдруг она должна испытывать к нему доверие?!
   Через несколько минут из леса появилась бегущая трусцой Эйприл в широком алом топе-лифчике и черных спортивных шортах-утяжках. С ним она чувствовала себя спокойно только в присутствии других людей и сейчас невольно сбилась с ритма. Он подумал, что она пробежит мимо. Но Эйприл замедлила шаг и подошла к нему. При виде ее тренированного сильного тела, капелек пота на ее голом животе кровь бросилась ему в лицо.
   – Я не ожидала тебя так рано, – заметила она, пытаясь отдышаться.
   Джек встал. В коленке что-то громко хрустнуло.
   – Раньше ты говорила, что тренировки существуют специально для неудачников, которые не могут придумать более изобретательных способов потратить время.
   – Я вечно несла всякую чушь.
   Он отвел глаза от глубокой ложбинки между ее грудями.
   – Я не хотел прерывать твое занятие.
   – Я как раз собиралась передохнуть.
   – Я тебя провожу.
   Он шагнул ближе. Эйприл стала расспрашивать о турне. В прежние времена она стала бы допытываться о женщинах, которые поедут с оркестром, о том, где они остановятся. Теперь же задавала типичные для бизнесвумен вопросы о накладных расходах, административном персонале и предварительной продаже билетов. Они добрели до белого палисадника, окружавшего скошенное пастбище.
   – Я слышал, как Дин говорил Райли, что следующей весной обязательно купит лошадей.
   – Он всегда любил лошадей, – кивнула она.
   Джек поставил ногу на нижнюю перекладину.
   – Ты знала, что Райли поет?
   – А ты только что сделал открытие, верно?
   Его уже тошнило оттого, что все колют ему глаза его недостатками. Он и сам знает все лучше их самих.
   Эйприл, разумеется, постаралась нанести удар в самое уязвимое место:
   – Я впервые услышала ее на прошлой неделе. Райли пряталась за виноградной беседкой. У меня мороз шел по коже.
   – Ты говорила с ней об этом?
   – Она не дала мне ни единого шанса. Едва заметив меня, замолчала и умоляла ничего тебе не говорить. Невозможно представить, чтобы маленькая девочка могла так петь!
   – Но почему она пыталась скрыть это от меня? – недоумевал Джек.
   – Не знаю. Может, она все объяснила Дину.
   – Спроси его сама. Пожалуйста.
   – Не нужно таскать из огня каштаны чужими руками.
   – Пойми, со мной он говорить не будет, – настаивал он – Черт, мы выстроили проклятое крыльцо, не обменявшись и двадцатью фразами.
   – Мой наладонник на кухне. Пошли ему е-мейл.
   Джек опустил ногу.
   – Жалкое я из себя представляю зрелище, верно?
   – Ты стараешься, Джек, и это главное.
   Но он хотел большего. Хотел большего от Дина. Большего от Райли. Большего от Эйприл. Хотел того, что она когда-то давала ему так безоговорочно и свободно. И сейчас провел костяшками по ее мягкой щеке.
   – Эйприл...
   Она покачала головой и ушла.
   Дин увидел е-мейл насчет пения Райли только в конце дня и не сразу понял, что его прислал Джек, а не Эйприл. Пробежал глазами сообщение и тут же послал ответ.
   «Догадайся сам».
   Выходя из дома, он думал о Блу. В последнее время он все чаще этим занимался. Подумать, что столько женщин старались изображать из себя порнозвезд, чтобы завести его, и все это казалось такой фальшью!
   Но Блу, похоже, вообще не смотрела порнографию. Она была неуклюжей, земной, импульсивной, бодрящей, освежающей и всегда оставалась собой – такой же непредсказуемой в постели, как и вне таковой. Но он не доверял ей и уж стопроцентно не мог на нее положиться.
   К стене крыльца была прислонена лестница. Плечо не отозвалось привычной болью, когда он подвинул ее, чтобы посмотреть крышу.
   До отъезда на базу оставался какой-то месяц, и он вовсе не имел в виду что-то, кроме короткой связи. И это неплохо, потому что Блу в общем-то одиночка по натуре. На следующей неделе они собирались кататься на лошадях. Но кто может сказать точно, будет ли она еще здесь? Как-нибудь ночью он заберется на ее балкон, а кровать окажется пуста.
   Поднимаясь по лестнице, он вдруг осознал одну очень важную вещь. Пусть она отдает ему свое тело, зато утаивает все остальное. А ему это не нравилось.
   Двумя ночами позже Джек набрел на Эйприл, которая танцевала босой на берегу пруда, и волоски на затылке встали дыбом. Ей аккомпанировали только шелест тростника и хор цикад. Ее руки извивались в воздухе, волосы летали огненными языками, а бедра, эти соблазнительные бедра, отбивали сексуальные телеграммы:
   «Отдайся мне, беби...»
   «Отдайся мне, беби...»
   Кровь прихлынула прямо к его чреслам. Отсутствие музыки придавало ей вид заколдованной принцессы неземной красоты, но немного тронутой.
   Эйприл с глазами богини и жарким телом... Девушка, которая провела семидесятые, ублажая богов рок-н-ролла...
   Он так хорошо знал разрушительную силу фурии, танцуюшей на берегу пруда... Знал ее выходки, безумные требования, сексуальное безрассудство, ставшие отравой для двадцатитрехлетнего мальчишки. Мальчишки, которого он давно оставил позади. Теперь он не мог представить Эйприл склонившейся перед чьей-то волей, кроме своей собственной.
   Пока она раскачивалась в такт воображаемой музыке, луч света от фонаря на заднем крыльце коттеджа упал на тонкий проводок наушников. Она танцевала под песню, доносившуюся из плейера! Но даже это не нарушило очарования ее танца.
   Ее бедра выбили финальную дробь. Волосы блеснули в последний раз, и руки бессильно упали. Она сняла наушники.
   Он отступил в гущу леса.

Глава 21

   Перед уходом Блу еще раз взглянула на готовый портрет. Нита красовалась в светло-голубом бальном платье в стиле пятидесятых и начесе начала шестидесятых, открывавшем бриллиантовые серьги, подаренные Маршаллом на свадьбу в семидесятых.
   На портрете Нита была стройной и ослепительной. Безупречная кожа, эффектный макияж. Блу изобразила ее на воображаемой парадной лестнице. У ее ног лежал Танго. Увидев портрет, Нита заставила ее закрасить Танго.
   – Не так плохо, как я ожидала, – бросила Нита, впервые увидев портрет в холле, оклеенном золотистыми обоями.
   В переводе на нормальный язык это означало, что портрет ей понравился, и, несмотря на некоторую мишурность, Блу гордилась тем, как точно отразила представление Ниты о себе: чувственный блеск глаз, манящая улыбка на розовых губах и идеальный платиновый оттенок начеса. С тех пор она часто заставала Ниту в холле с выражением завистливой тоски в подслеповатых глазах.
   Теперь в бумажнике Блу лежали деньги. Она может покинуть Гаррисон в любое время.
   В холле появилась Нита, и они вместе отправились на воскресный обед к Дину. Он и Райли поджарили бургеры на гриле, а Блу сделала бобы под соусом и фруктовый салат из арбуза, со свежей мятой и соком лайма. Жуя гамбургер, Дин принялся поддразнивать Блу, никак не соглашавшуюся писать фрески. Обвинил ее в неблагодарности, творческом бессилии и государственной измене. Блу спокойно игнорировала нападки, пока не вмешалась Эйприл:
   – Блу, я знаю, как ты любишь этот дом. Удивительно, почему ты не хочешь оставить здесь свой след.
   На руках Блу выступили мурашки. И к тому времени, когда остальные потянулись за второй порцией, она поняла, что должна написать фрески. Оставить свой след... не на доме, как говорила Эйприл, а в сердце Дина. Фрески просуществуют много лет, и каждый раз, входя в комнату, ему придется вспомнить ее. Пусть он забудет, какого цвета ее глаза и как ее зовут, но, пока фрески остаются на стенах, он не сумеет ее забыть.
   Аппетит вдруг пропал. Она рассеянно ковыряла вилкой еду.
   – Хорошо, я нарисую фрески.
   С вилки Эйприл упал ломтик арбуза.
   – Правда? Ты не передумаешь?
   – Нет. Но учтите, я вас предупреждала. Мои пейзажи...
   – Полное дерьмо, – ухмыльнулся Дин. – Мы знаем. И рады за тебя, Колокольчик.
   Нита подняла глаза от своих бобов, но, к полному потрясению Блу, и не подумала протестовать.
   – Пока ты готовишь завтрак по утрам и приходишь вовремя, чтобы заняться ужином, мне все равно, что ты делаешь днем.
   – Отныне Блу будет жить в кибитке. – вкрадчиво вмешался Дин. – Так ей будет удобнее для нее.
   – Удобнее для вас, хотите сказать? – парировала Нита. – Блу – простофиля, но вовсе не глупа.
   Блу могла бы оспорить это утверждение. Она – на редкость глупая простофиля. Чем дольше она остается здесь, тем труднее будет уехать. Придется отрывать их от себя с кровью... Но глаза ее по-прежнему широко открыты. Покинув здешние места, она будет отчаянно тосковать по Дину, но когда всю жизнь прощаешься с людьми, которые тебе небезразличны, можно пережить и такое.
   – У тебя нет ни малейших причин жить в этом склепе, – убеждал ее Дин на следующий вечер во время ужина в «Барн грилл», – тем более что придется каждый день работать на ферме. Я знаю, как тебе нравится кибитка. Я даже готов установить в ней биотуалет.
   Она хотела жить в кибитке. Хотела, засыпая, слушать стук дождевых капель по крыше, тонуть босыми ногами в мокрой траве по утрам, проводить ночь в объятиях Дина. Хотела всего, что будет возвращаться и терзать ее, когда она уедет.
   Так и не глотнув пива, она отставила кружку.
   – Ни за что не откажусь от удовольствия видеть Ромео, каждую ночь взбирающегося на мой балкон, чтобы получить свою долю сладостей.
   – Кончится тем, что я сломаю шею, пытаясь получить свою долю сладостей.
   – А вот это сомнительно.
   Без ведома Ромео она попросила Чанси Кроула, выполнявшего также обязанности городского мастера на все руки, укрепить перила.
   Возле стола появилась Сил, которой не терпелось знать, как идут дела с проектом развития города. Пришлось сообщить ей о полной невозможности заставить Ниту согласиться на какие-либо перемены.
   Блу еще раз попыталась убедить Сил в своем полном бессилии.
   – Поймите, если я говорю, «черное», она тут же отвечает «белое». Каждый раз, пытаясь затеять разговор на эту тему, я только ухудшаю ситуацию.
   Сил стащила со стола ломтик жареного картофеля и зазывно вильнула бедрами, едва Трейс Аткинс завел «Хонкитонк Бадонка-донк».
   – Вам необходимо выработать позитивную установку к нашему плану. Скажите ей, Дин. Скажите, что без позитивной установки ничего невозможно добиться.
   Дин окинул Блу долгим суровым взглядом.
   – Вы совершенно правы, Сил позитивная установка – ключ к успеху.
   Блу подумала о фресках. Рисовать их – все равно, что сдирать с себя кожу, не те лохмотья, что слезают с тебя после солнечного ожога, а живую, сочащуюся кровью...
   – Вы не можете сдаться, – настаивала Сил, – тем более что весь город на вас полагается, вы наша последняя надежда.
   После ухода Сил Дин переложил недоеденный кусочек жареного окуня со своей тарелки на тарелку Блу.
   – Хорошо еще, что люди так заняты, доводя тебя, что совершенно перестали обращать на меня внимание, – заметил он. – И теперь наконец я могу спокойно поужинать.