Галковский Дмитрий Евгеньевич. Бесконечный тупик

   Собственно, весь текст «Бесконечного тупика» неуместен, о чём сам Одиноков неоднократно и говорит.
   9. «Меннипея наполнена резкими контрастами и оксюморонными сочетаниями: добродетельная гетера, истинная свобода мудреца и его рабское положение и т. д. Меннипея любит играть резкими переходами и сменами … неожиданными сближениями далёкого и разрозненного…»
   В этот пункт хорошо вписывается образ «философа-лжеца», олицетворением которого, по Одинокову, являются практически все русские мыслители.
   10. Меннипея часто включает в себя элементы СОЦИАЛЬНОЙ УТОПИИ, которые вводятся в форме сновидений или путешествий в неведомые страны; иногда меннипея прямо перерастает в утопический роман".
   Именно к последнему типу меннипей относится «Бесконечный тупик». Мышление Одинокова явно утопично. Автор продолжает классическую славянофильскую утопию о Москве – третьем Риме, увязывая её с современной действительностью. С одной стороны, он расширяет масштаб утопии до галактических размеров. С другой стороны, учитывая национальный крах русской культуры и расселение её носителей по всему миру, Одиноков пытается направить утопию по новому, субгосударственному руслу. Третий Рим превращается в Москву-невидимку, в невидимый град Китеж, строящийся, увы, всё теми же вольными каменщиками, но не в фартуках строителей храма Соломона, а в косоворотках и рукавицах отечественного производства. Так жидо-масонская мифология превращается в мифологию русо-масонскую. Как и положено, мания преследования с железной последовательностью дополняется манией величия. Конечно, авторский образ Одинокова здесь резко пародиен.
   11. «Для меннипеи характерно широкое использование вставных жанров: новелл, писем, ораторских речей … и др., характерно смешение прозаической и стихотворной речи. Вставные жанры даются на разных дистанциях от последней авторской позиции, то есть с разной степенью пародийности и объективности. Стихотворные партии почти всегда даются с какой-то степенью пародийности … Наличие вставных жанров усиливает многостильность и многотонность меннипеи; здесь складывается новое отношение к слову как материалу литературы… Наряду с изображающим словом появляется ИЗОБРАЖЁННОЕ слово; в некоторых жанрах ведущую роль играют двухголосые слова.»
   Вся книга Одинокова и образована вставкой друг в друга нескольких вставных жанров, предварительно размочаленных и сплетённых затем в пёстрый ковёр. Так, биографические воспоминания лирического героя образуют ленту, периодически то вплетающуюся, то выплетающуюся из общего хода повествования.
   Своеобразной особенностью лоскутного характера меннипеи является, как сказал Бахтин, «пародийно переосмысленные цитаты». Цитат у Одинокова огромное количество. Одна из тем «Тупика» это постоянное, используя выражение автора, «обыгрывание» различных цитат, взятых из совершенно разных источников и превращающихся при насильственном соединении в ходячие двусмысленности.
   12. «Наконец, последняя особенность меннипеи – её злободневная публицистичность. Это своего рода „журналистский“ жанр древности, остро откликающийся на идеологическую злобу дня. Так, например, сатиры Лукиана в своей совокупности – это целая энциклопедия его современности: они полны открытой и скрытой полемики с различными философскими, религиозными, идеологическими, научными школами, направлениями и течениями современности, полны образов современных или недавно умерших деятелей, „властителей дум“ во всех сферах общественной и идеологической жизни … полны аллюзий на большие и маленькие события эпохи, нащупывают новые тенденции в развитии бытовой жизни, показывают нарождающиеся социальные типы … и т. п. Это своего рода „Дневник писателя“, стремящийся разгадать и оценить общий дух и тенденцию становящейся современности…»
   С этой точки зрения «Бесконечный тупик» является крепчайшим раствором всех идеологических течений современной московской жизни. Все разговоры, суды и пересуды спрессованы Одиноковым в один тысячестраничный том. В подобной «энциклопедичности» особая ценность этого удивительного произведения для читателя-эмигранта. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»
   Квалификация «Бесконечного тупика» как меннипеи позволяет глубже понять внутренний смысл произведения. Сам Бахтин считал создание жанра «менниповой сатиры» проявлением «разрушения эпической и трагической целостности человека и его судьбы». В жизни эпохи, породившей меннипею, происходило
   «обесценивание всех внешних положений человека… превращение их в РОЛИ, разыгрываемые на подмостках мирового театра по воле слепой судьбы».
   Суть осознающей это положение «менниповой сатиры» «открытие ВНУТРЕННЕГО ЧЕЛОВЕКА – „себя самого“, доступного не пассивному самонаблюдению, а только активному ДИАЛОГИЧЕСКОМУ ПОДХОДУ К СЕБЕ САМОМУ, разрушающего наивную целостность представлений о себе, лежавшую в основе лирического, эпического и трагического образа человека. Диалогический подход к себе самому разбивает внешние оболочки образа себя самого, существующие для других людей, определяющие внешнюю оценку человека (в глазах других) и замутняющие чистоту самосознания».
   Сновидения, мечты, безумие и скандалы меннипеи разрушают целостность человека и его судьбы,
   «в нём раскрываются возможности иного человека и иной жизни, он утрачивает свою завершённость и однозначность, он перестаёт совпадать с самим собой».
   Но немыслимая усложнённость внутренней жизни, освобождающая от однозначной зависимости от реальности, выбрасывает человека в пустыню внутреннего одиночества, в пустыню насквозь продуваемую всеми ветрами эпохи. Что такое родина Одинокова? Как писал Чацкин,
   Союз-Орда и Золотая Зона,
   Архипелаг в Эгейском море ига.
   Может ли одинокая русалочка выдержать самум сумасшедшего ума, сметающий в небытие целые народы? Отсюда чувство грусти и угасания. Русалочка Одинокова скрывается в тихом омуте сумеречного одиночества. И этим колеблющимся сумеречным светом освещены лучшие страницы романа. А вокруг ухрястливо и муравьино идёт знойная жизнь подводной пустыни:
   Как из крови построить пирамиду? —
   Кормить клопов постельных в ячеистых
   И многовёрстных стойлах человечьих,
   В казармах душных, безоконных, безнадёжных.
   И гребешками ласково сбирать
   Малину красную в гигантские лукошки,
   Давить под прессом в тёмные брикеты,
   Сушить в печах сырые кровяные кирпичи
   И отвозить на стройки малолеток.
   Ах, бедная Одинокова, куда ты попала!
   Все слова сказаны, все роли сыграны, и сатанинский спектакль продолжается «просто так», по инерции. Россия выговорилась. «Русский язык, миленький, отпусти меня», – плачет русалочка. Куда же он её может отпустить? – В свободу небытия.
   "Над морем поднялось солнце. Лучи его любовно согревали мертвенно-холодную морскую пену, и русалочка не чувствовала, что умирает…
   – Куда я иду? – спросила она, поднимаясь в воздух; и голос её прозвучал так дивно и одухотворённо, что земная музыка не смогла бы передать этих звуков.
   – К дочерям воздуха! – ответили ей воздушные создания. – У русалки нет бессмертной души, и обрести её она может только если её полюбит человек. Её вечное существование зависит от чужой воли. У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут заслужить её себе добрыми делами. Мы прилетаем в жаркие страны, где люди гибнут от знойного, зачумлённого воздуха, и навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе благоухание цветов и приносим людям отраду и исцеление. Триста лет мы посильно делаем добро, а потом получаем в награду бессмертную душу и вкушаем вечное блаженство, доступное человеку. Ты, бедная русалочка, всем сердцем стремилась к тому же, ты любила и страдала, – поднимись же вместе с нами в заоблачный мир. Теперь ты сама можешь заслужить бессмертную душу добрыми делами и обретёшь её через триста лет!
   И русалочка протянула свои прозрачные руки к солнцу, и впервые на глазах её показались слёзы…"
   Прощай, бедная русалочка!
   Дора Иллюминатор
   VI
   БЕСКОНЕЧНАЯ ПРЕДУМЫШЛЕННОСТЬ
   опубликовано в нью-йоркском философском журнале «Нус»
   Недавно на русскоязычном книжном рынке появилось весьма своеобразное произведение. Я имею в виду книгу Одинокова «Бесконечный тупик». Несомненно, Одиноков обладает талантом критического мышления. Но, к сожалению, его часто действительно интересные высказывания о творчестве Набокова или Розанова постоянно перебиваются аляповатыми субъективно-романтическими репликами. Они не только нарушают смысловое единство произведения, но и, увы, просто дискредитируют Одинокова, принижают общее впечатление от прочитанного. Автор, видимо, сам чувствует это и пытается компенсировать дефект за счёт вторичной интеллектуализации, так что разрывы текста искусственно трансформируются из естественных огрехов в надуманные символы.
   Мышление Одинокова очень жёсткое, коварное. И сам этот человек, каким он предстаёт на страницах «Тупика», – весь холодный, выделанный, как бы вылитый из стали. Он хочет казаться иногда разболтанным, слабым, даже сумасшедшим, но на самом деле сумасшествие его предумышленное и вымышленное. Одиноков взял учебник по психопатологии и стал аккуратно, по-научному кривляться, сходить с ума. Если Шестов сказал, что Достоевский и Ницше «типичные обратные симулянты», то автор «Бесконечного тупика» симулянт самый что ни на есть прямой. На самом деле это рационалист до мозга костей. Всё у него продумано, всё высчитано и вымерено на весах прямо-таки нечеловеческой логики. Неслучайно он пишет, что даже собственные сны подвергал разъедающему анализу.
   За внешне разнородной и иррациональной формой «Бесконечного тупика» скрывается конкретное осуществление центральной со времён Соловьёва задачи – задачи создания философии всеединства и синтеза отвлечённых начал. Центральную задачу Одиноков зашифровал «текстом». Но «текста» на самом деле нет, а есть таящийся под ним рациональный металлический каркас.
   В каждом сумасшествии есть своя логика. Логика же человека, симулирующего сумасшествие, просто железная. Пусть нас не вводит в заблуждение якобы иррациональная форма изложения и маскировка под некое художественное произведение. «Бесконечный тупик» это прежде всего философская работа. И работа очень продуманная. Я бы даже сказал максимально продуманная. «Купиться» на её раскрашенную оболочку это значит ничего не понять в системе Одинокова. Давайте же её сорвём и попытаемся реконструировать внутренний замысел одиноковщины.
   Одиноков считает, что опыт русской «религиозной философии» в целом следует признать неудачным. Либо это «вокруг и около религиозные» мыслители, часто достаточно интересные, либо это в той или иной степени эклектики (в худшем смысле этого слова). Наиболее яркий пример второй категории – Флоренский. Его «Столп и утверждение истины» является работой, пожалуй, наиболее близкой к собственно православию. Даже ближе, чем труды Булгакова (тоже священника). Булгаков всё же или философствовал (и тогда его относило вплоть до карикатурной бердяевщины), или богословствовал (тогда всё получалось, может быть, и правильно, но не философски, антифилософски). А Флоренскому удалось философствовать внутри православия. Но эта «внутренность» весьма мало актуализировалась в «Столпе» и, видимо, так и осталась субъективной тайной философа. Продуктивной частью 800-страничной книги Флоренского является примерно 1/10 часть, посвящённая символической интерпретации проблем иррациональной логики. Задачей мыслителя должна была стать иллюстративная связь этой сердцевины книги с религией и потом косвенный, нежный выход на православие. Но Флоренский этого сделать не смог. Причина неудачи – в субъективности содержания и «объективности» формы, в неспособности к субъективной, неотстранённой форме. В конечном счёте это следствие общего характера православия, несклонного к философскому выражению.
   Одиноков снимает это противоречие, выводя собственно религиозную проблематику за пределы философского умозрения. Однако он не впадает при этом в уже совсем бесплодный русский сциентизм, так как объявляет вышвырнутое за шиворот православие чем-то настолько высоким, светлым и чистым, о чём и говорить-то грех. Это-де внутренний, таинственный опыт, дар Бога, около которого надо кормиться, окармливаться и благоговейно молчать. Или петь, плакать, но не говорить. Это ловкий и сильный ход.
   Одинокову необходима моральная санкция для своих построений. Необходима уже потому, что официальной философской мысли в стране сейчас нет, а философия всё-таки не терпит неофициальности, дилетантизма. Нужна, грубо говоря, «справка». Её автор находит у несчастного и простодушного Розанова. Конечно, трудно подыскать более удобную кандидатуру для легализации своих идей. Пошарив в розановском коробе, всегда можно вытянуть что-нибудь подходящее. И тут мы видим тоже дьявольски продуманную комбинацию.
   У Розанова, видимо неожиданно для себя (хотя вряд ли возможно со стороны этого человека что– либо случайное и неожиданное), он натолкнулся и на удивительный приём интимничания, придания веса своим рассуждениям за счёт их выпуклого субъективизма. Подлинность переживания тут компенсирует недостаток аргументации. Это как в стихах, где ритм и рифма служат опорой для в прозе убогого содержания (попробуйте изложить в прозе самую гениальную эпиграмму – получится глупо и плоско).
   Из переосмысления этого приёма родилась его блестящая интерпретация – то, что Одиноков называет «двойной заглушкой» или «интеллектуальной девальвацией». Сам Василий Васильевич этим никогда не занимался. (Утверждение со стороны Одинокова обратного это, конечно, пример липовой справки, которую он сам себе выписал, подделав почерк Розанова.) Ренегатство Розанова действительно было ренегатством, перебеганием из одного лагеря в другой «из-за денег» и, шире, из-за соответствующей общественно-политической конъюнктуры. Если сделать развёртку во времени, то никаких столкновений лбами мнений Розанова не будет, как не будет столкновения утверждений Достоевского в 840-х и 870-х годах. «Заглушка» это ловкий софистический приём, вышибающий, по замыслу Одинокова, почву из-под ног оппонентов. Одиноков занимается философским браконьерством. Его «заглушки» это динамит, которым он глушит всех окружающих. Вокруг «Бесконечного тупика» образуется мёртвая зона, где покачивается кверху брюхом мёртвая рыба передёрнутых и передразненных аргументов.
   Однако это лишь внешний слой системы Одинокова. На самом деле его мышление гораздо сложнее.
   Вслед за Флоренским автор книги считает, что мир как таковой релятивен и антиномичен. Одинаково существуют взаимоисключающие аксиомы, и. А если существуют и, и, то, следовательно, существует и. Но равно имеет право на существование и или. Существует (и) и (или). Может существовать и более сложная антиномия: ((и) и (или)) и ((и) или (или)). И так до бесконечности.
   Собственно, об этом и говорил Флоренский, понимая ощущение ничтожности мира как смирение перед его релятивностью (и следовательно, мненностью-мнимостью своего знания о нём), а ощущение величия мира понимая как интуитивное и благодарное принятие «догмата», то есть символического, а следовательно, ЦЕЛЬНОГО (совершенного) выражения абсолютности и сотворённости этой относительности. В своем главном труде Флоренский писал:
   «ИСТИНА есть такое суждение, которое содержит в себе и предел всех отменений его, или, иначе, ИСТИНА ЕСТЬ СУЖДЕНИЕ САМОПРОТИВОРЕ-ЧИВОЕ. Безусловность истины с формальной стороны в том и выражается, что она ЗАРАНЕЕ подразумевает и принимает своё отрицание и отвечает на сомнение в своей истинности ПРИЯТИЕМ в себя этого сомнения, и даже – в его пределе. Истина потому и есть истина, что не боится никаких оспариваний; а не боится их потому, что сама говорит против себя более, чем может сказать какое угодно отрицание; но это само-отрицание своё истина сочетает с утверждением. Для рассудка ИСТИНА ЕСТЬ ПРОТИВОРЕЧИЕ, и это противоречие делается явным, лишь только истина получает словесную формулировку. Каждое из противоречащих предложений содержится в суждении истины, и потому наличность каждого из них доказуема с одинаковою степенью убедительности, – с необходимостью. Тезис и антитезис ВМЕСТЕ образуют выражение истины. Другими словами, истина есть АНТИНОМИЯ, и не может не быть таковою. Впрочем, она и не должна быть иною, ибо загодя можно утверждать, что познание истины требует духовной жизни и, следовательно, есть подвиг. А подвиг рассудка есть вера, т. е. само-отрешение. Акт само-отрешения рассудка и есть высказывание антиномии».
   Для Флоренского, человека глубоко верующего, рассыпанность его мышления не является чем-то мучительным, ибо предстает прежде всего формой смирения и покаяния перед Абсолютом. Абсолют обладает недостижимой для конечного существа цельностью и в иррациональном акте любви всё равно наделяет человека этой цельностью, пускай и недоступной его конечному сознанию.
   Но Одиноков атеист. Он вполне сознаёт релятивность мира, но не видит его единства, объединения. Даже хуже. На уровне интеллекта он вполне сознаёт существование Верховного объединяющего начала, но на уровне душевного порыва этого начала для Одинокова нет. Бог – есть, связи с Богом (религии) – нет. Следовательно, в центр разлетающейся вселенной Одиноков неизбежно ставит своё "я". А его «я» погрязает в дурной бесконечности самооправдания, так как, естественно, не в силах служить ОНТОЛОГИЧЕСКИМ основанием мирового единения.
   Предусматриваемость окружающих мнений, агрессивная включённость их в собственные построения это и есть синтез отвлечённых начал, но не статический, а динамический. Одиноковщина является бесконечным метамифологическим полем, при малейшем возмущении порождающим материю той или иной идеальной конструкции. По своей задуманности оно бесконечно, так как самозамкнуто. И это моё утверждение включается в метамиф Одинокова. Брошенное в контекст его мышления, оно осядет там в форме констатации филологического шарлатанства, вслед за Гегелем покрывающего насильственными логическими построениями естественную фантазию магических образов (национальная идея, мировой дух и т. д.). Это придаёт произведению Одинокова странную и невыразимую двусмысленность, которую сам он мучительно сознаёт и пытается весьма неточно квалифицировать как «глумление». Чтобы почувствовать, что это такое, представьте на минуту, что эта статья написана не мною, а самим Одиноковым, и помещена в текст его произведения. Реально ни к чему не придерёшься, но за её гладкими страницами будет бушевать океан злорадства. Ошибочной будет не моя аргументация, и даже не мой замысел. А само моё существование окажется ошибкой, фикцией. Шуткой.
   Платой за абсолютный объём одиноковщины является абсолютная пустота содержания. Синтез отвлечённых начал, столь желанный для Соловьёва, возможен лишь в бессловесной глубине. Это синтез не в слове, а через слово, в преодолении слова. Верить и любить нельзя. Можно уйти.
   Одиноков говорит о максимальной пустоте своего мира в максимально яркой, нарядной, карнавальной форме. На страницах его книги дерутся ломами и дарят игрушки, умирают от рака и едят капусту, плещут в лицо серной кислотой и целуют руки. Визжа, кувыркаясь в воздухе, вышагивая на ходулях и проскакивая галопом на четвереньках, несётся в карнавальном вихре целый легион философских, литературных и исторических персонажей. Для оппонентов Одиноков накачал огромное силовое поле, магическим кругом защищающее все порождения его фантазии, но внутри бесконечной круглой ограды, чувствуя полную безнаказанность, он с «купецким размахом» «отводит душу». Великий Одинокий океан порождает для испытуемого читателя целую вереницу фантомов, которые, вереща, кривляясь и высовывая языки, загоняют его в бесконечный тупик последнего молчания.
   Если использовать терминологию современного литературоведения, то «Бесконечный тупик» является «метапародией», то есть принципиально полифоническим произведением, где какой-либо окончательный выбор той или иной точки зрения предвосхищён и заранее спародирован в этом же тексте (включая и сам пародийный подход как таковой, который тоже является объектом пародирования «второго порядка»).
   Однако метапародия является лишь ЛИТЕРАТУРНОЙ ТЕНЬЮ философской концепции автора. Собственно литература и литературное воплощение его не интересуют. Некая литературная форма «Бесконечного тупика» (кстати, неизбежная в России) есть лишь побочный результат интеллектуального существования Одинокова. Такой же побочный, как правильный геометрический орнамент, в силу бездушного эстетизма вычерченный природой на чешуе зверя. С равным успехом Одиноков мог бы оформить какую-нибудь космогоническую гипотезу в виде расчётной книжки за газ и электричество.
   Но в свою очередь (и это главное) и собственно философствование является для автора таким же побочным продуктом, тенью его совершенно замкнутого и ирреального существования. Интуитивное постижение мира, его субъективности, тварности и конечности, достигнув некоего предела, приводит к полному равнодушию и принципиальному нежеланию зачем-то (зачем?) раскрывать этот опыт. Всё же попытка этого, и попытка исключительно серьёзная, вызвана совершенно низменными (для автора оскорбительными) причинами. С большим трудом Одинокову ещё удаётся быть философом, но опускаясь ещё ниже, в «литературу» (которую он вообще ненавидит), он обнаруживает свой подлинный, в сущности антиписательский дар. Дар говорить ни о чём. И чем конкретнее, наконец, грубее говорит Одиноков, тем менее он говорит о чем-то реальном.
   Если выстроить цепочку порождаемости (то есть цепочку персонажей), то она замыкается самим Одиноковым, который по полноте и охвату выражения является Богом. Одиноков превращается даже не в Единого Макса Штирнера, а в Единое Плотина. Это последний ход дьявольской композиции. Это какой-то неслыханный, фантасмагорический рационализм. Когда я читал «Бесконечный тупик», то чувствовал, что мне в мозг вворачивают ржавый шуруп. Сзади нависла надо мною холодная, страшная фигура Одинокова, с нечеловеческим упорством вворачивающего шуруп отвёрткой злобной, бредовой воли. Отвертка скользила по склизкой от крови шляпке, срывалась и сдирала лоскутами кожу с моего черепа, но вновь и вновь, оборот за оборотом, страница за страницей ввинчивался в череп стальной спиралью бред одинокого сознания. Одиноковское «я» ржавым остриём засело в самый центр мозга, так глубоко, что даже на губах появился кровавый привкус ржавчины. С ужасом я выронил эту книгу и повалился на пол, схватившись за ржавое жало. Но слишком поздно, с последней строчки я понял весь замысел. Как летучая мышь, вампир Одиноков облизал мне череп холодным наркотическим языком. Какая ужасная, какая страшная книга! Какая шахматная злорадная предумышленность с издевательским компотом из сухофруктов в конце!
   Cемён Шапкин
   VII
   НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОГО ВОСТОЧНО-ХРИСТИАНСКОГО СОЗНАНИЯ
   Глава из книги Дитриха фон Халькофски «К проблеме диффузии Запада и Востока», вышедшей в ФРГ на немецком языке
   Весьма интересной для психоисторического анализа является и книга современного русского интеллектуала Одинокова «Бесконечный тупик». Биографию Одинокова, безусловно истинную, и её ложную, но характерную интерпретацию следует рассмотреть в контексте русской истории. Именно тогда раскроется её внутренний смысл и, соответственно, станут более понятными некоторые устремления современного русского общества.
   В биографии Одинокова легко выделить три основных этапа:
   1. Нарастание отчуждённости по отношению к отцу и его смерть-убийство.
   2. Кризис идентичности: уход от людей, замкнутость и молчание (так называемый «психический мораторий»).
   3. Обретение новой идентичности и приход к людям в качестве учителя, автора гениальных книг и пророка, наделённого даром харизмы.
   В результате сформировалась определённая личность, обладающая рядом специфических черт. Из этих черт наибольший интерес для нашего исследования представляют следующие три:
   1. Склонность к образованию сверхценных идей. Внешне Одиноков иногда может казаться человеком, способным к диалогу, поддающимся внушению и даже циничным. Но на самом деле это маньяк, абсолютно замкнутый для посторонней мысли.
   2. Потенциал агрессивной энергии. Большей частью эта энергия направляется на собственное "я", что порождает устойчивую депрессию. Депрессия приводит к периодическим духовным кризисам. Каждое сомнение превращается у подобного человека в вопрос жизни и смерти. Его лозунг: «Всё или ничего». Неудачи при таких жизненных ориентирах переживаются крайне болезненно и квалифицируются как окончательное подтверждение собственной ничтожности. Наоборот, любая удача агрессивно используется и порождает всё большие и большие претензии. В неудаче такие люди становятся очень злобными и агрессивными, в удаче – такими же агрессивными, но с оттенком бесшабашной и самоуверенной наглости. Однако другой стороной этой черты личности является мечтательность, впечатлительность, оторванность от реального мира и, что особенно важно, способность накапливать свои мечтания и впечатления годами, пока они в конце концов не прорываются с фатальной и всеразрушающей силой.