Герасимов Сергей Владимирович. Изобретение зла

   - Луна, - прошептал Пестрый, - выключите эту луну...
   Луна погасла, как лампочка. Небо стало страшным от звезд.
   Черный взглянул на то место, где только что сияла луна, ткнул ещё несколько раз, для верности, отвернулся и ушел. Было почти двенадцать, приближалось опасное время и зеленые вспышки уже перемещались от окраин к центру.
   Итак, осталось ещё восемь. Следующим будет, например, Белый, он слишком действует на нервы. Остальные - так, в среднюю силу. Серый, тот послабее. А эта романтическая парочка: Розовый с Синей пусть пока поживут.
   Хотя, можно начать и с них. С ними же будет совсем просто.
   Он шел в произвольном направлении, зная, что обязательно прийдет ко входу.
   Несколько раз он прошел один и тот же фонарь. Дважды он проходил мимо умирающего Пестрого - что-то уж слишком закручена улитка. Нет, сейчас Пестрый был уже мертв, явно мертв.
   Наконец увидел нужную арку.
   32
   Арнольд Августович проснулся от необычного ощущения. Ему показалось, что погасла луна. Подобно древнему поэту он увидел сон, в котором не все было сном.
   Это из-за полнолуния, - подумал он, - луна сегодня разгулялась. Он прокрутил в голове последние картинки сновидения и попытался подойти к делу с позиции психоаналитика. Что бы это означало? Ничего, просто в комнате слишком темно.
   Почему вдруг так темно?
   Когда Арнольд Августович засыпал, свет луны падал треугольником на стену.
   Было около одиннадцати. Сейчас темно, значит, сейчас не меньше часу ночи. Душно.
   Нужно открыть шторы.
   Он накинул халат и подошел к окну. Отодвинул штору, ещё не до конца проснувшись, и понял, что продолжает спать - небо над городом дымилось звездами, воздух был кристально ясен и прозрачен, между звезд летели две зеленых точки спутников, тут и там падали метеоры, можно столько желаний назагадывать, что на всю жизнь хватит. Но луны не было. Луна пропала. Улицы освещены лишь звездным сиянием, который как лампа в операционной, не дает теней. Сколько же сейчас времени? - подумал Арнольд Августович и на этой мысли проснулся окончательно.
   Проснулся и похолодел.
   Если в одиннадцать вечера луна только поднималась, то она будет видна до самого утра. Это азбука. Светила движутся по кругу с постоянной скоростью. Луна смещается на пятнадцать градусов в час по небесной сфере. Дугу в сто восемьдесят градусов она проходит за двенадцать часов. И нет такой силы, которая могла бы остановить или изменить это движение. Но ведь сейчас ночь?
   За окном послышались голоса. Несколько человек пробежали под окнами. Они что-то выкрикивали о луне. Ах, да, - подумал Арнольд Августович, конечно, это просто затмение луны. Затмения ведь всегда происходят в полнолуние. Особенно в такие яркие полнолуния как это. Яркость происходит от того, что солнце освещает луну перпендикулярно поверхности и мы видим перпендикулярно отраженный свет, но это значит, что Земля своей тенью Луну накрывает. Элементарная логика. Что это я себе подумал?
   Он вышел в кухню и налил воды из графина. Потом добавил газа из сифона. Выпил. Его часто мучила жажда по ночам. Принес графин в спальню. Его кровать была широкой, но пустой. За двадцать шесть лет, со времени смерти жены, сюда приходили только три женщины и ни одна из них не задержалась надолго. Он помнил свою жену, хотя и перестал любить её за годы одиночества.
   Но сейчас кровать не была пустой.
   - Здесь есть кто-то? - спросил он.
   - Есть, - ответил молодой женский голос.
   - Если это шутка, то советую прекратить. Я имею зарегестрированный лучевик и имею право его использовать в целях обороны.
   - Вот как? - спокойно спросила женщина и перевернулась на спину. Включи ночник.
   - Подожди немного.
   Он снова вышел в кухню и достал лучевик из шкафчика. Снял с предохранителя.
   Прибор тихо пискнул - батарея включена.
   - Эй, что там за крики на улице? - спросила женщина из спальни.
   - Сегодня затмение. Наверное, смотрят.
   - Затмение?
   - Да.
   Он включил ночник, сделанный в виде цепочки голубых бабочек, включающихся попеременно, так что казалось настоящая светящаяся стеклянная бабочка порхает в темноте. Включил и направил оружие на гостью.
   - Ты будешь в меня стрелять?
   - Нет.
   Он опустил ствол. Девушка, лежащая на кровати, не могла существовать. Она была лишь его сном, его подправленным за почти полвека воспоминанием. Такая, какой она была сейчас, она не существовала никогда.
   - Велла?
   - Это я.
   Велла была его детским воспоминанием, первой его наивной любовью в возрасте двенадцати примерно лет. Он ещё сейчас живо помнил то напряжение чувств, то предчувствие совершающегося чуда, то ощущение свой единственности и уникальности того, что может произойти. Ничего не произошло. Та, давно исчезнувшая Велла, была слишком хороша, чтобы обращать внимание на наивного мальчика двумя годами младше себя. За нею всегда ходила стая кобелистых подростков, высунувших языки от вожделения. Может быть, и не высунувших языки, но бедному маленькому
   Арнольдику хотелось так думать. Единственное, что сблизило их, произошло на районном сборе грибов. Грибов тогда было больше, чем сейчас, да и выезжали за ними чаще. Тогда он попробовал её обнять и, как ни странно, получилось. Всего один раз. Потом они играли в цветы и он выбирал только её. Несколько парней из своры его хорошенько отколошматили за это. Тем все и закончилось, почти.
   Проходили годы и он встречал её, мстительно радуясь её вянущей красоте. Велла тучнела, становилось дряблой, с бородавкой на щеке, из бородавки вырастал волос, потом этот волос седел. Арнольд Августович спокойно и с интересом наблюдал этот процесс. Это было похоже на ускоренную киносьемку - один кадр в месяц или год - где человек стареет в сто раз быстрее. Однажды он узнал, что Велла умерла и не особенно расстроился, потому что настоящей была Велла только из его детского воспоминания. И вот воспоминание лежит перед ним.
   - Что значит "это я"? - спросил он. - Ты состарилась и умерла от диабета.
   Твоя взрослая дочь много пьет и путается с кем попало. Я это знаю, потому что она живет в семи домах от меня. По ночам она орет, даже сюда слышно. Ты не очень-то о ней заботилась, правда? Или это не ты?
   - Ну и что же? Разве я не похожа?
   - Похожа, даже слишком. Похоже все, кроме перчаток.
   - Ах, вот эти. Но это же мелочь, правда?
   - Велла не стала бы носить таких.
   - Да откуда ты знаешь? Ты ведь ничего о ней не знал. Она была для тебя тайной, ты даже не пошевелил пальцем, чтобы эту тайну разгадать.
   - Мне она больше нравилась в виде тайны.
   - Да? Ну это дело минувшее. Почему ты не ложишься?
   - Откуда ты взялась в моей постели?
   - Если я объясню, ты же не поверишь. Пришла.
   - Попробуй.
   - Ты меня вызвал сам, ты слишком сконцентрировал свое воспоминание. Ты никогда не задумывался о том, что память не исчезает, что она только уходит?
   Уходит - значит есть куда. А там с нею...
   - Дальше можешь не объяснять, я все равно не верю. Мне уже давно не двенадцать лет.
   - Как знаешь. Но я пришла.
   - Вы все точно расчитали, - сказал Арнольд Августович и присел на край кровати. - Я бы мог сейчас пристрелить любого, но не такой прекрасный призрак, как ты. Что тебе от меня надо?
   - Пока ничего.
   - Звучит как обещание.
   - Это и есть обещание.
   - Сними перчатки.
   - Нет.
   - Ей было четырнадцать, а тебе не меньше восемнадцати. Почему?
   - Тебе ведь сейчас пятьдесят семь. Что бы будешь делать с девочкой?
   - А с тобой?
   - Со мной у тебя получится. Снимай пижаму и ложись.
   - Сначала сними перчатки.
   - Ты действительно этого хочень? Смотри как они красивы! И они так хорошо сочетаются с твоими голубыми бабочками... Принеси мне вина.
   - Ты любишь пить?
   - Конечно. Велла ведь не была паинькой. Помнишь?
   - Нет.
   Он вышел и принес графин с настойкой.
   - Слива?
   - Да. Другого нет. Налить?
   Она протянула руку. Белая шелковая перчатка вспыхивала, отражая свет порхающих бабочек. Он взял её за руку.
   - Ты все-таки хочешь снять?
   - Да.
   - Тогда я сама.
   Она сняла перчатку и расставила пальцы. Несколько раз втянула и выдвинула когти.
   - Ну как?
   - Пальцы кажутся совершенно нормальными. Это врожденный дефект?
   - Конечно врожденный. Я ведь родилась двадцать минут назад, из твоего воспоминания.
   Она снова выдвинула когти. Когти были похожи на кошачьи и выдвигились как у кошки. Каждый коготь сантиметра по два.
   - Почему ты их не стрижешь?
   - А зачем? Они ведь такие красивые. И с ними я могу взобраться по вертикальной стене, как кошка по стволу. Ты думаешь, как я сюда попала? На шестой этаж?
   - Ты лезла по стене голая?
   - Но ведь там выключили луну - меня никто не видел. Ты боишься за свою репутацию?
   - По-моему, ты преувеличиваешь.
   - Дай мне графин.
   - Лучше я сам налью.
   - Дай.
   Он протянул ей графин; Велла сняла вторую перчатку и провела когтями по стеклу. На стекле остались царапины.
   - Видишь?
   - Ты могла бы резать стекла. Иди в стекольщики, тебе цены не будет.
   - Я могу не только резать.
   Она сжала ладонь и горлышко графина лопнуло, не выдержав давления. Настойка выплеснулась на постель и потекла вниз.
   - Такое красное, - сказала Велла, - совсем как кровь. Я ведь могу сделать это не только с горлышком графина, но и с любым другим горлышком. Теперь я хочу тебя попросить об услуге...
   Арнольд Августович поднялся с кровати и отошел к стене.
   - Ты будешь стрелять?
   Он поднял лучевик и выстрелил. Загорелась простыня и Велла потушила огонь ладонью.
   - Я на тебя не сержусь, - сказала она, - но я настоятельно прошу тебя об услуге. Ты ведь не откажешь мне, правда? Конечно, ты не откажешь.
   - О чем ты просишь?
   - Ерунда. О чем может просить любящая женщина? Я просто хочу быть рядом с тобой. Всегда быть рядом с тобой. И если тебе придется принимать важное решение, ты вначале посоветуешься со мной. Я тебе помогу, правда, помогу.
   33
   В ночь затмения Кощеев имел ночное дежурство, первое на новом месте работы.
   Дежурство состояло, собственно говоря, ни в чем, кроме бесполезного проведения времени. В холле госпиталя, у центрального входа, распологалась будочка вооруженной охраны с одним охранником из двух, положенных по штату. У этого охранника была книжка, в которой Кощеев старательно расписался. В холле было холодно, гуляли сквозняки и шевелили уголками старых плакатов. По плинтусам время от времени пробегали механические тараканы механические не боялись холода, а обычные, видно, давно ушли. На полу замерзла лужица. Кощеев взглянул на неё и поежился. Холода он не переносил. Здесь же, рядом, распологалась комнатка, предназначенная для ночного проведения времени.
   - Ты тут не нужен, - сказал охранник, - расписался и давай. Утром распишешься снова.
   Кощеев побродил по коридорам госпиталя и ненароком забрел к двери с с надписью "морг". Дверь была приоткрыта. За нею слышалось пение.
   - Привет, - сказал санитар Федькин, окончив строку припева. - Ты кто будешь?
   - Я новый работник. Дежурю ночью.
   - Охраняешь?
   - Ага.
   - Ну тогда охраняй. А я песни сочиняю. Ходишь по коридорам?
   - Нет, просто так хожу. Мне утром расписываться.
   - В шахматы играешь?
   Кощеев обрадовался. Он умел играть только в шахматы и в дурака. В дурака всегда проигрывал, зато в шахматы играл просто блистательно.
   - В какие - в трехцветные или обычные? Я и в цилиндрические умею.
   Федькин удивился. Он сам только слышал о цилиндрических шахматах и знал, что эта игра не имет себе равных по сложности.
   - Умеешь?
   - Да. И в сферические тоже.
   О сферических Федькин даже не слыхал. Расставили фигуры и быстро сыграли дебют. Кощеев играл стандартно, но сильно. Противник тоже был не промах.
   - Здорово. Где учился?
   - В детдоме, - ответил Кощеев, - у нас кружок был. Шахматы ведь самый дешевый спорт.
   Звякнул телефон.
   - Кому это не спится? - удивился Федькин. - Только ненормальные среди ночи в морг звонят. Хочешь расскажу? Было такое, один маньяк звонил каждую ночь, выпрашивал тело умершей подруги. А тело-то давно закопали. Так он мне...
   Телефон зазвонил снова.
   - Я возьму трубку?
   - Не бери, - сказал Федькин. - Кому надо и так нас найдет. Тут им морг, а не справочная. А ещё бывает, что дети балуются. Пугают меня налоговым инспектором. Говорят, что я трупы продаю. У меня ведь на все документы есть, так что зря пугают.
   Третий звонок.
   - Не бери. С третьим звонком только в театр пускают. Вот это ход! Я запишу.
   Федькин записал ход.
   - А если это меня? Охрана на входе?
   - А ты сказал, куда пойдешь?
   - Нет.
   - Значит, здесь тебя нет. Твоего ферзя я съем. Зря отдавал.
   А ведь точно, зачем отдавал? - подумал Кощеев. - Вроде бес попутал. Совсем глупый ход.
   Его рука потянулась к ладье и сделала следующий ход - против всех установлений теории. Федькин обрадованно заерзал на табурете. Пошел пешкой, стандартно. Рука Кощеева потянулась к королю и переставила его с белой клетки на черную. И в этот момент он вдруг ясно увидел всю комбинацию.
   - Вот это сила! - удивился Федькин. - Но у меня здесь есть учебник, там такой комбинации не приводится. Сам ты бы такого не придумал.
   - Я не сам, мне подсказали.
   - А вот такого тебе не подсказывали! - Федькин снова пошел пешкой.
   Кощеев понял. Он поднялся и подошел к телефону. Снял трубку.
   - Слон С1-А3, подсказал тонкий женский голос. В следующий раз подходи к телефону сразу.
   Голос был тем же.
   - Понимаю.
   Он сделал ход и вернулся к телефону.
   - Это вы мне подсказывали?
   - Да. Это я подсказывала. Не я сама, конечно, а Машина. Надо же было тебя как-то разбудить. Держись за столик, а то упадешь. Готовится убийство.
   - Я знаю, мне уже говорили.
   - Ничего ты не знаешь. Это следующее убийство. Первое случмлось два часа назад. Знаешь Синюю из второй женской палаты?
   - Знаю. Я же воспитатель.
   - Сделай так, чтобы она осталась жива.
   - Как?
   - Как хочешь.
   - Кто виноват?
   - Мы, конечно.
   - Тогда зачем этот звонок?
   - Без неё нам будет скучно.
   Повесили трубку.
   Федькин вернулся из соседней комнаты.
   - У меня есть запись твоего разговора, - сказал он, - я тут приловчился и поставил магнитофон. После того случая с маньяком, который каждую ночь звонил.
   Мы тогда его почти поймали. Ты думаешь, они не шутят?
   - Это очень странно. Они подсказывали мне шахматные ходы. Прямо в руку, минуя голову. Почему они не захотели...
   Но Федькин уже не слушал. Он ушел и вернулся с двумя кусками арматурной проволоки.
   - Бери. Если что, то сойдет за оружие. Знаешь куда идти?
   - Да.
   Они поднялись на третий этаж и Кощеев постучал в дверь палаты девочек.
   Никто не ответил.
   - Может быть, неприлично входить?
   - Входи.
   Он вошел в темноту, споткнулся о банку, нащупал ближайшую кровать и потормошил лежащую.
   - Привет, - сказала лежащая совсем не сонным голосом. - По делу или в гости?
   - Мне нужна Синяя.
   - А Синей нет. Что-то она всем нужна. Нужненькая наша.
   - Почему её нет в четыре часа ночи?
   - А она у нас большая. Она с мальчиками гуляет.
   - Сразу с двумя, - добавил ещё один голос от окна.
   - Где она может быть?
   - Поищите и найдете. Ее недавно позвали. Может полчаса.
   - Кто позвал?
   - Мальчик, конечно, а кто ж еще?
   Кощеев вышел и зажмурился от света.
   - Ну что?
   - Ее нет. Приходил мальчик и она пошла с ним.
   - Понятно. Сколько ей?
   - Лет восемь или девять.
   - Тогда изнасилование исключается, - задумчиво сказал Федькин. - Разве что какой-нибудь псих. Возможно корыстное престуление. Выкуп, например. Что ты думаешь насчет выкупа?
   - Я не знаю. А если любовь?
   - Какая тебе любовь в восемь лет!
   Они подошли к столику дежурной по отделению. Столик, как обычно, пустовал.
   На столике стоял пустой графин и внутренний телефон, без диска.
   - Слушай, - сказал Федькин, - а почему ты подошел к телефону, который не звонил? И номера ты не набирал. Как же ты мог разговаривать? Еще немного и стану тебя подозревать.
   - Я не имею полномочий тебе рассказывать.
   - Ну ладно, как хочешь. Но я подозреваю.
   - Не веришь, попробуй сам.
   - Что, прямо так?
   - Да, просто подними трубку.
   Федькин поднял трубку. Его лицо изобразило крайнее удивление, затем недоверие, затем профессиональную озабоченность.
   - Что там?
   - Ничего. Уже.
   - Как?
   Кощеев никогда не сталкивался со смертью лицом к лицу и в глубине души считал смерть выдумкой или, на крайний случай, особенной болезню стариков. Он не мог представить себе, что способен умереть сам, не мог представить, что исчезнет какое-нибудь из знакомых лиц.
   - Уже убита. Лежит в старом здании. Мертвых видел?
   - У тебя, под простыней.
   - А еще?
   - В кино.
   - Тогда не надо туда идти. Ты не представляешь, что с ней.
   - Что?
   - Тут есть легенда, о раздирателе. Не слышал? Вроде он живет в старом здании и раздирает каждого, кто туда войдет. Конечно, никого там нет, но и люди там не появляются. Он каждого раздирает на две половинки.
   - И ее?
   - Нет, её восемь раз проткнули заточенной ложкой. Так мне сказали по телефону. Теперь прут тебе не нужен, отдай.
   - Да я сам понесу.
   - Давай, давай сюда.
   Федькин протянул руку и отобрал прут. Потом бросил его в угол и завернул руку Кощеева за спину. Кощеев закричал и удивленно прислушался к своему голосу.
   - Что, больно? - спросил Федькин. - А будет ещё больнее. Ты у меня узнаешь, как детей убивать!
   - Но почему я?
   - Они мне все рассказали. О том как ты украл ложку, как ты её точил, как завлек ребенка обещаниями и заколол. Они знают все подробности!
   - Но это не я!
   - В другом месте объяснишь!
   Он ударил Кощеева по затылку, взвалил на плечо и оттащил в морг. Там запер в одну из выключенных холодильных камер. Потом позвонил и вызал спецотряд.
   Спецотряд прибудет минут через десять, так они сказали. Ну что ж, за десять минут не помрет, - подумал Федькин, - а помучиться успеет.
   И Федькин включил холодильник. Кощеев очнулся и стал стучать изнутри.
   - Стучи, стучи, изверг. Может, согреешься.
   34
   Спецотряд прибыл с опозданием, минут через сорок. Десяток отборных ребят с боевыми лучевиками и майор, совсем не боевого вида. Майор был толст, медлителен и обращался с собственным животом, как с наибольшей ценностью. Майор отодвинул ногой табурет и попросил мягкий стул. Федькин стул предоставил и майор стал усаживаться, располагая свой живот поудобнее. Потом вздохнул и сказал Федькину приказательно:
   - Уйди.
   Отборные ребята с лучевиками в это время бесшумно двигались по коридору, выходили и входили в подотчетное помещение.
   - Не могу, - ответил Федькин.
   - Тебе шо, письменный приказ дать? Э, Скворец, подай ручку, я ему приказ выпишу!
   Скворец повиновался.
   - И шоб я тебя тут не видел!
   - А как же девочка? Я должен принять тело.
   Майор повернул голову и пристально посмотрел на Федькина.
   - Какая девочка? - сказал он. - Какая девочка, пошел ты к черту! Все девочки живы и на месте. А парня да, закололи, и закололи острым продолговатым предметом. Да, только не у тебя в хате, а на улице. Он вмерз в лед и лежит, понятно? Я двух ребят так поставил. Или двух много? спросил он сам себя и забыл о Федькине.
   - А девочку не убивали? - спросил Федькин, но вопрос остался без ответа.
   Федькин,опечалясь, выбрел из подотчетного помещения. Лихие парни с лучевиками передвигались по коридору - как тени, без единого звука. Чем они все занимаются? - подумал Федькин и нащупал в своем кармане кассету с записью телефонного разговора. Ага! Так я тебе и покажу, пузатый!
   Спустившись к центральному входу, он встретил дежурного и поговорил с ним.
   Потом вошел в комнатку для персонала и позвонил районному психиатру, Арнольду
   Пакрину. Пакрин ведь убедительно просил все ему сообщать. Трубку подняла женщина с глубоким и мелодичным голосом.
   - Я Федькин, из госпиталя, - сказал Федькин, - а с кем я говорю? У меня важное сообщение.
   - Вы говорите с единственной любовью Арнольда Августовича, официальным тоном произнесла женщина. Ваше сообщение принято. Ждите, через полчаса будем.
   Пленку передадите из рук в руки.
   Повесила трубку.
   Как же так? - подумал Федькин, - как может быть принято сообщение, если я ничего не успел сказать? И откуда она знает про пленку?
   Он достал кассету с записью и осмотрел её со всех сторон. Творилось нечто, чего Федькин понять не мог. Он постучал кассетой по столику.
   Рука в белой перчатке повесила трубку.
   - С кем ты говорила? - спросил Арнольд Августович.
   - Звонили из госпиталя. Придется ехать, прямо сейчас.
   - Не распоряжайся.
   - Я не распоряжаюсь, а советую. Прости, дорогой.
   - Что там?
   - Большой тарарам. Зарезали пациента. И вроде была ещё одна попытка убийства. Кроме того, Кощеева закрыли в холодильнике и заморозили. Он уже не стучится, готов. Вызвали спецбригаду и бригада ищет следы. Но есть и приятная новость.
   - Ну?
   - Поцелуешь - скажу.
   Арнольд Августович поцеловал подставленную щечку.
   - Есть пленка с записью голоса Машины.
   - Машины?
   - Или человека, который играет на Машине. Пленка у санитара Федькина. Он её никому не показывал. Сейчас сидит и стучит кассетой по столу. Я приказала ему сидеть и ждать нас. Едем, пока не поздно.
   - Ты опять командуешь?
   - Но я же для тебя стараюсь. У тебя найдется женский халатик или мне голой идти?
   - Не обещаю.
   - Ну пожалуйста, поищи.
   Когда Арнольд Августович удалился и углубился в поиски, Велла снова сняла трубку.
   - Федькин? Ты ещё там?
   - Здесь.
   - Сиди, не рыпайся. Как там обстановочка?
   - Вроде убийство. Только не пойму кого убили.
   - Убили мальчика. А про девочку тебе наврали.
   - Зачем?
   - Для интереса. Надо же было всколыхнуть ваше болото. Теперь тебе скучать не придется. Кстати, было и второе убийство.
   - Правда? - вяло поинтересовался Федькин.
   - Истина. И убийца - ты. Кощеев-то - до смерти замерз.
   - Кто такой Ко... О господи!
   Он бросился к выходу, бросив трубку. Кассета осталась на столе.
   - О, не запылился! - обрадовался майор. - Давай сюда, щас дашь показания.
   Синица, ручку! Ты че так запыхался? Водички выпей!
   - Холодильник номер три!
   - А, третий, да, стучал. Точно. Стучал раза два. Но уже полчаса как не стучит. Я думал тебя спросить, но ты пропал. Открыть?
   - Я сам открою.
   Он открыл дверь холодильника.
   - Да, - сказал майор. - А вот и ещё один. Воробей, наручники! Проверишь, куда он сейчас ходил. Если звонил, то проверишь звонки. Все проверить! Можешь взять кого-нибудь с собой.
   Он потрепал Федькина по затылку.
   - Что? - очнулся Федькин.
   - Ну вот ты и попался, паникер. Воробей, запиши время. Четыре часа пятьдесят минут ночи. Кошмар. Уже несколько ночей подряд я не могу спать.
   35
   Уже несколько ночей подряд я не мог спать. Я просыпался в одно и то же время, когда две звездочки выползали из-за оконной рамы. Сегодня я проснулся снова. Кто-то тихо вошел и лег. Сейчас уже спит, наверное. Скоро начнется рассвет. Сначала будет светлеть дальняя часть окна и контуры верхушек деревьев красиво оттенят небо, бледнеющее на глазах. Потом утро разольется по всему окну и тогда в палате все станет видимым, даже тапочки под кроватями. Они - все - ещё будут спать, они всегда спят долго после рассвета; они будут спать, не зная, что меня уже нет.
   Уже нет.
   Мне не хотелось вставать. Последняя ночь прошла; больше я сюда не вернусь.
   Все они - и друзья, и враги - больше не увидят меня. Я пошевелился, стараясь почувствовать спиною тонкую мягкость больничного одеяла - в последний раз. В последний раз; я тихо приподнялся, опираясь о локоть. Да, в это время спят все, меня никто не остановит. Я встал и вынул из-под матраса два шнурка. Я все ещё надеялся, что кто-нибудь встанет сейчас и побег придется отложить - я надеялся и чуть-чуть злился на себя за это. Пока что все висело на волоске. Любое движение или звук, любая мелкая трудность оборвала бы этот волосок и тогда бы я лег и уснул спокойно, зная, что сделано все возможное. Но мне не везло: никто не просыпался, никто не шевелился; они спали крепко; их дыхание набегало на берег ленивым морским прибоем - сонная полоска пузырьков пробегала по холодному утреннему песку вверх, шшшшшшипела, почти неслышно отступала и, не успев уйти, снова возвращалась. Держа тапочки в руке, я сделал несколько шагов. Босые ноги укололись о холод линолеума и проснулись. Остановившись, я закрыл глаза и снова услышал шуршание прибоя. Мои ноги стояли, погрузившись по щиколотку в холодную слякоть сохнущей полоски между водой и сушей, я сделаю ещё шаг и сзади останется маленькое углубление от маленькой человечской ноги, и след исчезнет со следующим вздохом. Я открыл глаза и обернулся, почти уверенный, что увижу след. Я всегда верил в чудеса, не признаваясь никому в этом, и, если бы чудо произошло, я бы не удивился. Я обернулся в надежде оказаться далеко-далеко, у почти нереального в воображении огромного детского моря, но нет, я все ещё был здесь, и все страшное было впереди.
   Я сел на пол в проходе под окном. Светлело быстро, уже различались цвета.
   Осторожно и аккуратно я привязал шнурками тапочки к ступням, чтобы не шлепали, и встал. Я подошел к двери, чувствуя затылком каждое движение воздуха в палате.
   Никто так и не проснулся.
   Дорога к свободе была открыта. Все произошло само собой. Вечером мы с
   Синей ходили взвешиваться. Весы стояли на верхнем этаже, в единственной незапертой там комнате. Для того, чтобы побольше весить, нужно вдохнуть побольше воздуха и напрячь мускулы, а ещё лучше стать на край весов. Я сделал все правильно и вышло 32 килограмма. Синяя взвешиваться не стала, наверное, ей было стыдно, что она такая маленькая, и мускулы у неё ещё не вырасли.