Герасимов Сергей Владимирович. Изобретение зла

   Слепое существо издало тихий рокочущий крик. Оно было довольно. Шерсть на его загривке поднималась и опускалась.
   Оно начало лезть по лестнице и быстро оказалось на шестом этаже. Здесь спокойно гудели голубые люминисцентные лампы, работали включенные вентиляторы, перебирая уголки бумаг. Казалось, что люди только что ушли отсюда и скоро вернутся. Раздиратель повернул голову вправо, потом влево, но не почуял присутствия жизни. Мощное дыхание клокотало в глотке. Сейчас его тело уже почти сформировалось. Его движения перестали быть рваными и неловкими, а стали могучими, будто налитыми силой, медленными и грациозными. Он протянул руку вперед и провел когтями по воздуху, будто пытаясь найти нечто. Перед ним была только пустота. Рука опустилась. Он сделал несколько тяжелых шагов вперед. Он двигался так, как могло бы двигаться тело сильного гимнаста, если вместо костей имело бы трубки со свинцовой начинкой, а вместо связок - стальные тросики.
   Горбы мышц вспухали на плечах. Его голова была наклонена влево и вперед.
   Казалось, он прислушивается.
   Он нащупал стул, поднял и оторвал ножку. Поднес ножку к лицу и понюхал.
   Ножка пахла пылью и свежим, не до конца просохшим лаком. Запах был приятен.
   Раздиратель взял ножку в два кулака и разорвал пополам. Уронил на пол. Потом нащупал шнур телефона и снова разорвал. Разорвал телефонную трубку. Стал брать листки один за другим и рвать. Вентиляторы заработали сильнее и обрывки бумаги закружились по длинному залу. На всех бумагах было написано одно и тоже, длинная колонка одинаковых фраз, издалека напоминающяя стихи:
   Включен второй уровень
   Включен второй уровень
   Включен второй уровень
   Включен второй уровень....
   66
   В этот раз я успел заметить вспышку. Точнее, было несколько голубых вспышек: первая почти ослепительно яркая и несколько слабых, трепещущих, будто эхо первой. Теперь гул стал хорошо заметен; он шел волнами и переходил в вибрацию. Вибрировало все: воздух, стены, стол. На столе вдруг исчезли крошки, будто расплавились и испарились.
   - Синяя, ты слышишь?
   - Да. Что это?
   - Гудит.
   - Сама слышу что гудит, но что это?
   Я наклонился над столом. Оказывается, мелкие крошки не исчезли; просто их контуры расплылись из-за быстрой вибрации. Я взглянул на свою ладонь. Линии руки стали нечеткими, так, будто смотришь на них сквозь мутное стекло. Хотелось даже протереть глаза. Мелкие линии исчезли совсем, теперь начинали таять крупные. Самой толстой была линия жизни - сейчас она на глазах сокращалась, таяла с нижнего конца. Я сжал кулак, не желая видеть это.
   Синяя протерла глаза, осмотрелась и снова протерла. Она выглядела растерянной.
   - Да ничего страшного, - ответил я, - просто где-то заработал большой мотор.
   Синяя немного успокоилась.
   - Правда? А я испугалась. Смотри.
   - Я вижу. Это из-за вибрации.
   Пустой стакан плыл, двигапясь к краю стола. Еще секунда - упал, но не разбился.
   - А мне кажется, все-таки что-то случилось, - сказала Синяя. - Все как-то неправильно.
   Я посмотрел вокруг. Действительно случилось. Обои раньше были разукрашены яркими розами - сейчас розы привяли, а цвета поблекли. Это были уж точно не те рисунки, которые я видел здесь раньше.
   - Подожди, - сказал я и вышел в коридор.
   В коридоре у столовой висели четыре портрета, висели ещё перед завтраком:
   Лобачевского, Будды, Корчака и Янкушини. Я не имел понятия о том, кто были эти люди и ни капли ими не интересовался. Скорее всего портреты повесили перед последней комиссией, которая проверяла больницу - просто вытащили из подвала те рисунки, которые не были слишком поедены крысами. Теперь все четыре лица изменились. На первом был изображен остроносый человек с идиотическим выражением глаз и черной челкой на лбу, на втором какой-то волосатый в шапке; на третьем - человек с большими усами, круглым лицом и трубкой во рту; на четвертом какой-то монгол. Портреты назывались: "Гитлер", "Кир", "Сталин" и
   "Тамерлан". Ни одного из этой четверки я не знал тоже, но предыдущие четыре мне все же больше нравились.
   Я вернулся в столовую. Был послеобеденный час. Столовая была маленькой комнатой, которая отпочковывалась от коридора - комнатой без боковой стены.
   Четыре бугристых ламповых плафона неуверенно желтели - заранее пугали сумерки, которые скоро начнут входить в окна. На улице шел ненастоящий снег - такой, который никогда не насыпает сугробы, даже если старается целую неделю. Иногда снег вспыхивал полосками зеленоватых лучей - кто-то стрелял в кого-то, теперь уже в центре города. Квадратный аквариум подсвечивал себя изнутри и питался воздухом из трубочки, будто больной, который никак не может умереть. Столики для еды были поставлены неудобно в ряд, как огромная скамейка без спинки.
   Нас было трое. За остальными пришли родители и теперь мудро кормили их на первом этаже обязательными зимними витаминами и теплыми кашами в тарелочках.
   Черный ловил рыбок сачком. Рыбки ловились охотно, по глупости. Черный клал их рыбок на стол, любовался их мелким ожирелым трепыханием, потом давил их пальцами и бросал на пол. Ему не нужна была компания; он умел развлекаться сам.
   Синяя наживала пальцем клавишу. Я рассматривал ножку пианино, похожую на перевернутую вазочку. Синяя взяла три ноты подряд, сбилась, сыграла снова и проковыляла по клавишам дальше. Потом она обернулась, оценивая впечатление. Гул стал чуть тише и вибрация почти исчезла.
   - Что с тобой? Ты замерз?
   На мне была цветастая розовая рубашка без рукавов, цветы были цвета пережаренного печенья.
   - Нет.
   - Не ври, у тебя гусиная кожа.
   - Ну и что, сейчас пройдет.
   Частые пупырышки на моей коже исчезли, продержавшись несколько секунд.
   - Это от чего? - удивилась Синяя.
   - От твоей музыки.
   - Это не моя музыка, а Шопена.
   - А я думал, что это "В лесу родилась елочка".
   - Сам ты елочка.
   Она сыграла то же самое ещё раз, но теперь увереннее. От старания она прикусила язык.
   - Ой! Что, я так плохо играю?
   - У меня всегда гусиная кожа, когда я слышу музыку, - ответил я.
   - Ага, - согласилась Синяя, - я знаю. Ты не такой, как все. Я так хорошо играю, что у тебя даже мурашки бегают. Тогда я буду дальше играть.
   Но дальше играть она не умела. Она стала повторять (каждый раз с другим выражением лица), притворяясь, что играет что-то новое. И каждый раз, когда звуки сливались в подобие мелодии, я чувствовал, как поднимаются невидимые волоски на моей коже. Наконец, Синяя аккуратно закрыла крышку. Черный уже переловил глупых рыбок и ушел куда-то, перевернув по дороге стул. Умные рыбки плавали у дна и не ловились.
   67
   Черный спустился вниз, на первый этаж. По дороге он зашел в белую пустую комнату и взял из шкафа подносик. На подносике лежали инструменты один страшнее другого. Вот этим разрезают людей. Черный взял два скальпеля и вышел.
   Он не удивился, что белая комната была оставлена открытой: вторая синяя вспышка означала второй уровень, а второй уровень означал приказание убивать.
   На первом этаже родители уже расходились по домам. Черный мрачно позавидовал этим взрослым - вот, они уйдут и никакая стена их не остановит. А ты оставайся здесь. Хотя, на втором уровне жить не так уж и плохо; игра приобретает больший интерес и почти не страшно. Его уже начинал пробирать азарт схватки.
   В раздевалке Красный и Коричневый собирались драться. Собирались по очень смешной причине - Красный сказал, что его мама красивее. Мама Красного была похожа на сороку: все её лицо вытягивалось к носу, как будто она пыталась достать носом что-нибудь очень важное. А за носом уже ползли вперед губы, глаза, брови и все прочее. Подбородок и лоб оставались сзади. На голове у этой женщины было что-то вроде птичьего гнезда. Ее голос тоже напоминал птичий крик. Эта женщина ходила в мелко вывязанном зеленом свитере, который глубоко открывал грудь. Но загорелой груди было множество темных пятнышек. Почему грудь была загорелой среди зимы, Черный не знал. Еще у этой красавицы были короткие руки и она имела привычку размахивать ими при разговоре. Размахивая, она не сгибала руки в локтях.
   Впрочем, вторая мама была не лучше. Мама Коричневого была очень спокойной женщиной в очках, с тройным цветом волос: черным внизу, рыжмим вверху и седым на макушке. Ее лицо было кислым как уксус и, казалось, говорило: "делайте все что хотите, а к худшему я приговилась". Она была школьной учительницей. Любила носить спортивные комбинезоны. Драка на втором уровне не могла закончиться без крови.
   Красный, конечно, был значительно сильнее. Но он был трусом - Черный видел труса сразу. Сильный трус совсем не страшен, особенно, когда у тебя скальпель в кармане. Коричневый был на голову ниже Красного и вдвое слабеее - не физически слабее, он просто не умел правильно драться. Но Коричневый мог войти в раж и поэтому тоже был опасен. Он как бульдог - говорят, что есть такие бульдоги, которые не разжимают челюстей, даже если их застрелить. Если бы была возможность выбирать, Черный бы предпочел вначале убрать Коричневого. А ещё лучше - двух сразу. Но - как получится. Для начала хотя бы одного.
   Коричневый налетел на Красного и получил такой удар в нос, что упал и поехал по скользкому полу. Красный стоял в боевой стойке.
   Никакой бокс не поможет, если ты трус. Коричневый поднялся и снова бросился в атаку. Еще один удар - и его лицо почти превратилось в кусок мяса. Но через минуту он приподнялся снова.
   - Мальчики, - сказал Черный, - так драться не честно. Нужен секундант.
   - Пошел отсюда! - сказал Красный.
   Ух, как он обнаглел. Ничего, скоро присмиреет.
   - Я говорю, - продолжал Черный, - что ты конечно его побьешь, но это будет не по правилам. Это не засчитывается, если нет секунданта. Никто не поверит, что ты победил.
   Коричневый уже поднялся и приготовился нападать снова.
   - Ну и что? - заинтересовался Красный.
   - А то, что нужно пойти в спокойное место, выбрать секунданта, например меня, и лупить друг друга сколько хочешь, хоть до смерти. Вот это будет по правилам.
   - Тебя? - спросил Красный.
   Он все ещё стоял в боевой стойке.
   - Меня и место я знаю.
   - Далеко?
   - Тут, в подвале.
   - Пошли? - спросил Красный.
   - Пошли, - ответил Коричневый.
   Показалось, - подумал Черный, - нос ему не свернули. Пока не свернули.
   Просто у него такое лицо.
   Черный вначале шел впереди, потом Красный его обогнал. В подвале было темно. Черный включил яркий свет и запер дверь изнутри. За себя он не боялся.
   В углу подвала были кучей свалены старые слулья. Коричневый выбрал из груды тяжелую деревянную ножку в полметра длинной и пригововился нападать.
   - Эй, я так не согласен! - возмутился Красный.
   Коричневый медленно подходил. Ножка была хороша, но такой не убьешь. Это не входило в планы.
   - Так несправедливо, - сказал Черный, - так я победу не защитаю!
   - Он победу не защитает! - откликнулся Красный.
   Вот теперь он уже испугался. Коричневый остановился.
   - Ну и что? - сказал он.
   - Если ты побьешь его палкой, то твоя мама не самая красивая, так не считается. Так не честно.
   - Ладно, - Коричневый отбросил палку.
   - А теперь я тебя убью, - сказал Красный и сам подошел к куче стульев.
   - Эй, - сказал Черный, - драться только честно. Никаких палок.
   - Ну и ладно. Мне не нужны палки, - ответил Красный и снова сочно вмазал по расплющенной физиономии. Коричневый упал и больше не дергался.
   - Он готов, - сказал Красный.
   - Щас я проверю, - Черный потряс Коричневого и привел его в чувство.
   Сейчас или не сейчас? Нет, ещё рано, в нем ещё много силы.
   - Нет, - сказал Черный, - в нем ещё осталось много силы. Сейчас он поднимется и вы будете драться дальше. Он так просто не дается.
   Коричневый встал, шатаясь. Кровь стекала с лица на рубашку и быстро засыхала, быстро становилась коричневой. На Красном ещё не было ни одного синяка.
   Коричневый попробовал снова пойти в атаку.
   Красный прыгнул вперед и выдал серию ударов, но Коричневый не упал, а только опустился на колени.
   - Теперь все?
   - Проверим, - ответил Черный и склонился над лежащим.
   - Ты чего лежишь? - спросил он тихо.
   - Сейчас встану, - ответил Коричневый.
   - Молодец, голова работает. Держи это, это штука только для тех, у кого голова работает. Он входит почти на ладонь. Нужно только не пырять, а резать.
   Запомнил?
   - Запомнил.
   Коричневый встал. В его кулаке блестело что-то стальное.
   Красный достал из кармана большой стальной ключ с зазубренным острым концом и тоже сжал его в кулаке.
   - Да, это честно, - сказал Черный.
   Коричневый снова пошел вперед. Руку со скальпелем он держал за спиной.
   Красный стоял спокойно. Он был уверен - РАЗ!
   Скальпель оставил длинную полосу, будто след от удара саблей.
   - Молодцы, - сказал Черный, - ты Красненький, ты особенный молодец. Жаль, что через пять минут ты умрешь от потери крови.
   Красный упал. Коричневый сел на него и продолжал резать, не соображая. Куда уж тут соображать, если это второй уровень.
   Черный выскользнул из подвала и закрыл за собой дверь. Дверь была тяжелой, металлической - подвал по совместительству занимался бомбоубежеством.
   Раздался громкий стук изнутри. Это Коричневый пришел в себя. Но дверь уже заблокирована. Час или два - и он задохнется в герметично закупоренной комнате.
   Черный закрыл за собою ещё и вторую дверь. Вторая была мягкой и звуконепроницаемой. Стук исчез. Был слышен лишь гул, волнами - громче, тише, громче, тише...
   На обратном пути Черный зашел в туалет и внимательно осмотрел свой черный халат. Нет, пятен крови нет. А сзади? Сзади тоже нет. Можно возвращаться.
   Есть ещё такая вещь как экспертиза и отпечатки пальцев, но на втором уровне никто не станет этим заниматься.
   Черный зашел в палату к девочкам и застал там Пестрого, который воторой раз повторял свой анекдот про Холмса и секс. Пестрый не всегда бывал оригинален. Но девочки смеялись. Это была такая игра: которая засмеется, та должна поцеловать расказчика.
   - Эй, осторожнее, дырку процелуешь! - крикнул Пестрый и девочки навалились на него всем скопом.
   - Ниже пояса не целовать, буду присуждать штрафные очки! - сказал Черный.
   - Че надо? - спросил Пестрый. - Не видишь, девочки недовольны?
   - Линейка есть?
   - Какая?
   - Подлинее. Сантиметров на тридцать.
   - Ой, поищи сам! - возмутились девочки и снова навалились на Пестрого.
   - Бой без правил! - кричал Пестрый, - можно целовать в любую часть тела и сколько угодно раз!
   Все визжали, вопили, орали и хохотали.
   Тебя в следующий раз, - подумал Черный. Он нашел линейку и вышел из девчачьей палаты.
   68
   Черный опять вернулся. Теперь он привязал к ручке сачка длинную деревянную линейку, чтобы так ловить рыбок, которые плавали у дна. Проходя, он зацепился за перевернутый стул и выругался.
   - За линейкой ходил, - нервно объяснил он, хотя никто и не спрашивал.
   - Черный, чего тебе в жизни не хватает?
   - Мне всего хватает. Он опустил сачок в воду и стал гоняться им за красной рыбкой, поднимая муть со дна. Рыбка долго не продержалась.
   - Делай всегда вот так, и тебе всего в жизни будет хватать.
   Он ударил кулаком, расплескивая рыбку. Рыбка брызнула во все стороны, как будто она была жидкая. Синяя поднялась, с вызывающим видом стряхнула каплю с рукава и ушла.
   Черный подошел и вытер ладонь о мою рубашку.
   - Вот так, - сказал он зачем-то. - Не бойсь, она к тебе вернется.
   Черный относился ко мне иначе, чем к другим. Во-первых, он меня не бил.
   Во-вторых, он меня воспитывал и рассказывал разные вещи о себе, даже очень секретные. Казалось, он хотел сделать из меня ученика. Поэтому я относился к нему без надлежащей робости.
   - Ты когда-нибудь кого-нибудь убивал? - спросил он.
   - Тараканов.
   - Ну и как?
   - Противно, - сказал я.
   - Не жалко?
   - Жалко.
   - А вот я убивал. И даже несколько раз. В первый раз - человека, которого всегда уважал. Еще за день до того мы ехали в поезде и он рассказывал всякие интересные вещи. О древних людях, о рыцарях. Рыцари когда-то жили на самом деле.
   Он говорил так, как будто сам их видел. У него был сломан нос и это его не уродовало. Еще он говорил о красоте жизни - тут я его понимал. Я ведь не дурак, ты знаешь. Только умный чувствует красоту жизни, для глупоко красота слишком сложна, а ума хватает только на гадости... А на следующее утро я его убил и ни капельки не жалел в первые дни.
   - А сейчас?
   - Сейчас жалею. Жалею, что не узнал больше. Он много мог рассказать.
   - А эачем ты мне это рассказываешь?
   - Учу. Тебя ещё многому придется учить. Сколько сейчас времени?
   - Примерно без пятнадцати шесть. А что?
   - Я все время был здесь и ловил рыбок, правильно? Все время, с самого обеда. Ловил, пока не переловил всех.
   - Вроде так.
   - Не вроде, а так. Если спросят, так и скажешь. А тебя обязательно спросят, потому что ты все запоминаешь. Ты меня не подведешь.
   - Черный, - спросил я, - а что у тебя с линиями на руке? Мои исчезли, осталось только чуточку.
   - Я знаю, - сказал он, - не обращай вниммания.
   Но смотреть на ладонь он не стал.
   69
   Анжела не могла проснуться до четырех часов вечера. Ей снился жуткий кошмар
   - будто попадает она в черный дом со многими лестницами и в какую комнату ни войдет, везде черная дверь на улицу. За дверью кто-то царапается и стучится.
   Она не хочет подходить к двери, но подходит, поворачивает ручку и открывает. За дверью никого. Красивейший многоцветный закат лежит на холмах. К горизонту уходят столбы. На уровне верхушек столбов неподвижно парит половина человека, верхняя. Видна линия среза и все то, что внутри. Летающая фигура покачивется на ветру. Анжела вскрикивает и фигура поворачивается. Поворачиваясь, она наклоняется, как вертолет. Несколько секунд глядит на Анжелу, а потом бросатся на нее, как коршун на добычу. Анжела заскакивает в дом и захлопывает дверь за собой. Что-то тяжелое ударяет в дверь снаружи - так, что сыплется штукатурка с потолка и гвозди в дверной коробке высовывают шляпки, скрипя. Она подходит к двери и осторожно заглядывает в замочную скважину. Оттуда на неё глядит красный светящийся глаз.
   Она пробует переключиться на другой сон и видит котенка у себя на руках.
   Гладит котенка. Котенок начинает играть и хватает зубами её палец. Анжела пробует вырвать палец, но не может. Разжимает челюсти котенка обеими руками и тут верхняя часть головы животного мягко отламывается, обнажая розовый мозг. По мозгу пробегают зеленые и красные огоньки мыслей. На этом живописном месте
   Анжела проснулась. Глубоко вздохнула - отчего-то болела грудь.
   Она посмотрела на часы. Четыре пятнадцать вечера. Кошмар - проспала двенадцать часов. Подошла к окну, отклонила штору и посмотрела на небо. В небе плыл зеленый водяной змей и кружились серебрянные кресты. Анжелу это не удивило. Она подняла жеваные цветки с пола и положила их в ведро. Потом принюхалась. В комнате пахло как в конюшне. Она вышла, сходила за фонариком и посветила на пол. В пыли у батареи четко отпечатались следы лошадиных копыт.
   Здесь же Анжела нашла волос - длинный и прочный, будто из лошадиного хвоста.
   - Чем они тут занимаются? - спросила она вполголоса и потерла грудь. Грудь болела так, как будто кто-то на ней сидел.
   Она порылась в сумочке и нашла ежедневник. Анжела вела ежедневник добросовестно, потому что любила выпить и нередко теряла нить событий. В ежедневник она вносила дела, намеченные к исполнению. Номера тех дел, которые она уже исполнила, Анжела обводила двойным сердечком. Женщина всегда остается женщиной.
   Первым невыполненным делом было "обследование старого крыла на предмет тараканоподобных". Анжела проглотила витаминчик из баночки и пошла к старому крылу. Проходя через вестибюль, она увидела испуганного человека, колотящего кулаком в дверь.
   - Не положено, - кротко сказала она человеку и развела руками, ничего не поделаешь.
   Человек кричал о тигре. Видно, випил лишнего. Отходя от дверей,
   Анжела увидела, как большой грязно-желтый лев уже тащит человека за ноги. Так я и знала, что не тигр, - подумала Анжела и ничуть не удивилиась. Из окна второго этажа она увидела, как толпа кричащих людей тащит по снегу двух женщин. Люди орали о том, что поймали ведьм. За толпой гордо шел странно одетый человек с большим топором. На человеке с топором была красная маска и красный капюшон, похожий на колпак Буратино. Люди выкрикивали ругательства, упоенно, с подвыванием, поднимая лица к небу. Анжела заметила, что у всех мужчин торчат клыки - такие большие, что некоторые рты вообще не закрываются. Лица женщин были странно искажены. Интересно, что со мной, - подумала Анжела, - а ведьм надо изничтожать, обязательно, - подумала и подошла к зеркалу.
   Она хорошо помнила, что раньше на зеркало была приклеена картинка, изображавшая меланхоличную сестрицу Аленушку на мшистом камне. У сестрицы болел живот, судя по выражению её лица. Сейчас с картинки скалился мужчина с мечом.
   Судя по выражению лица, мужчина имел прекрасный аппетит и всегда был доволен своим желудком. Подпись гласила: "Малатеста. Знаменитый итальянский герой, первым сумевший заполнить глубокий колодец отрубленными головами своих жертв.
   Сей подвиг ещё никому не удалось повторить".
   Анжела рассмотрела гордого воителя и отметила, что клыки у него нормального, человеческого размера. Потом обратилась к изучению собственного лица. Лицо несколько раздвинулось в ширину, особенно в нижней части. Зубы слегка торчали вперед. Анжела заглянула себе в рот и удовлетворенно отметила, что семь гнилых зубов справа совершенно выздоровели, а два выпавших слева теперь снова на своих местах. Она вынула из кармана монетку в пятьдесят миллионов и перекусила её пополам. Удовлетворенно хмыкнула. Подбросила две стальные половинки на ладони. Ладонь была гладкой, как лист бумаги. Еще вчера Анжела училась гадать по своей руке и по дешевому учебнику хиромантии. Она почувствовала, что во всех этих странных происшестивиях есть некоторая система, но её слабый ум не сумел эту систему постичь. Она постояла, подумала, склонив голову набок, вздохнула и открыла дверь, ведущую в старое крыло.
   Тараканоподобные здесь прямо кишели. Анжела шла, пригнувшись, подсвечивая фонариком и собирала металлических жучков в пакетик. Говорят, что когда-то жучки занимались постоянной уборкой помещений, но после войны совсем выродились и кое-где даже стали нападать на людей. Здесь, к счастью, смирные. Никогда не поверю, чтобы такая гадость могла сама заботиться о чистоте...
   Ей показалось, что она в коридоре не одна. Длинный коридор почему-то становился темнее с каждым шагом и уходил вниз. Анжела обернулась, но той двери, в которую она вошла, уже не было видно. Увлеклась я, увлеклась, подумала Анжела и поспешила за очередным жучком, - врешь, от меня не уйдешь! Ей послышался шум дыхания у самого своего уха. Она обернулась, но ничего не увидела. А ведь правда, - подумала она, - ведь здесь столько пустых комнат, тут столько народу может спрятаться! Но эта мысль её не остановила - Анжела продолжала двигаться за жучками. Погоня за жучками напоминала ей далекие дни деревенского детства, когда она, босая и в коротком платьице ходила за грибами, и тогда точно так же не могла остановиться и заходила так далеко, что не успевала вернуться к вечеру. Леса тогда были не чета нынешним...
   Она подняла голову и увидела нечто большое и волосатое, стоящее на пути.
   Фигура напоминала мужскую, но была слишком тяжелой для человека. Существо вытянало руку вперед и взяло Анжелу за плечо.
   - Потише! - возмутилась Анжела, - плечо сломаешь.
   Существо потянулось к Анжеле второй рукой и провело пальцами по волосам.
   Слеп как крот, подумала Анжела. Недаром в темноте живет.
   Пальцы вырвали клок волос на её голове, вторая рука отпустила её плечо.
   Раздиратель стал разрывать волоски пополам. Анжела потерла место, из которого вырвали волосы и начала медленно отступать. Раздиратель протянул руку и снова схватил её. На этот раз за волосы.
   - Пусти, я буду кричать! - возмутилась Анжела.
   Раздиратель прислушался к звукам человеческого голоса.
   - Пусти, я буду кричать! - произнес он точным голосом Анжелы и отодрал рукав её халата.
   Анжела закричала и попробовала вырваться. Напрасно.
   - Напрасно, - сказал Раздиратель её собственным голосом, взял её левую руку за пальцы и потянул пальцы в разные стороны.
   70
   В первые же минуты второго уровня Пупсик позвонил в госпиталь и отменил все свои прежние распоряжения. Однако два дебелых санитара Гришка Первый и Гришка
   Второй отказались подчиниться и ответили Пупсику веселым матом.
   - Неча нам указывать! - сказали они, - мы свою работу знаем.
   Последние двое суток санитары Гришки выдавали детям предписанное лекарство в малых дозах, потому что обменяли двухдневный запас на спирт. Дети уже вышли из прострации и стали проявлять признаки жизни. Некоторые вовсе проснулись и даже проявляли повышенную агрессивность. Арнольд Августович не настаивал, потому что уже считал себя победителем.
   - Иш, чо захотел! - возмутился Гришка Первый, - да я им недельную дозу за раз скормлю!
   Он бросил карты, покопался в шкафчике и вытащил несколько упаковок. Он был очень зол.
   - Пошли!
   Однако исполнить свою угрозу Гришке не удалось - детей не оказалось в палате. Разозлившись ещё сильнее, он перевернул две кровати и ударил в грудь
   Гришку Второго.
   - Чего ты? - удивился Гришка Второй, могучий краснолицый пузан, с виду напоминающий флегматика. Однако, разъяряться Второй умел не хуже Первого.