Герасимов Сергей Владимирович. Изобретение зла

   Голова открыла глаза и отразила глазами цветущее небо; отражение оказалось перевернутым. Провела длинным языком по черным губам. Ее язык был так длинен, что легко ощупывал все пространство щек.
   - Так-то вам! - сказала она и пошевелилась, как будто примериваясь к прыжкку. - Так-то вам. Теперь меня будете слушать! Один мой голос остался!
   Но нет. Небо становилось ярче и звезды цвели все свирепее и вот уже обозначились три ряда кольев, недавно вбитых, ещё пахнущих смолой. На нескольких уже торчали первые головы.
   - Привет, старушка, - сказала ближайшая голова, очень молодая, с опаленными волосами. - Что это здесь творится?
   - Третий уровень, - ответила Прозерпина.
   - А, я так и думала. И что же теперь?
   - А теперь им всем конец.
   - К нам что ли, попадут?
   - К нам, детка, к нам.
   - А чего-то все молчат?
   - Не до разговоров им теперь.
   - А я-то дура, я все жить хотела, - отозвалась одна из ведьм, казненных за супружескую измену. Они-то меня ещё с вечера поймали и пристегнули наручником к трубе, чтобы я мучилась. Я-то не хотела помирать и все руку дергала, пока не вывихнула. Знала-то, что с утра на площадь поведут. Сидела и ревела, глупая.
   - Это что! - отозвалась другая, казненная за неверность. - Меня тоже к трубе пристегнули и я тоже рвалась, да разве оторвешься! Тогда я решила отгрызть руку, как звери делают, да больно страшно было.
   - Не отгрызла?
   - Нет, только перекусила сухожилие на пальце. А больно-то как было, мамочки родные! Но палец подвернулся и я цепь с руки сняла. Я в дверях рухнула на пол и не поднялась - сил много потеряла. Так-вот и не спаслась. Ну, им теперь за мои муки отплатится! Ой как всем отплатится! А чего-то они все молчат? Онемели, что ли?
   Синяя вспышка, прокатившаяся над городом, сделала город немым. Замолкли дребежжащие звуки поздней дискотеки; игла продолжала царапать диск, но издавала лишь скрип. Танец длился, танцующие аккомпанировали сами себе ритмичным топотом ног. Парочки, ещё недавно шептавшие сладкие вольности друг другу на ушко, теперь ограничились звуками взволнованного дыхания. Певица Бардо Крдова, исполнявшая песню "Рассерженная страсть", замолчала на полуслоге, но не смутилась, а сбросила с себя последние подштаники и тем поддержала атмосферу веселья. Бардо Крдова обладала мощным голосом, что позволило ей уже через несколько секунд переключиться на негромкий, но ритмичный грудной вой. Таким образом, дискотека продолжалась. Вой спирально взлетал к близким звездам, рассыпался звуковым фортаном и мелкими льдинками опадал на мостовую. Уже в десяти шагах от здания диско-клуба вой не был слышен. Мерцали тусклые светильники; люди топтались, задирая головы к сочно горящему небу и пытаясь подвывать в унисон с певицей. Их рты стали такими широкими, что доходили почти до ушей. Но эти рты не улыбались и выглядели не весело.
   Изменились и движения тел. Посторонний наблюдатель, оказавшийся в эту ночь на дискотеке, возможно подумал бы, что попал на всемирный конкурс авангардной пантомимы - или что-нибудь в этом роде. Движения танцующих стали сильны и выразительны, но нечто едва уловимое нечеловеческое проглядывало в них. Точно так же двигились первые биороботы, созданные Машиной четыре столетия назад.
   Каждый жест был скопирован с идеального человеческого жеста, но каждый жест выполнялся сам по себе, не интерферируя с жестами, позой, тонусом всего тела.
   Каждый палец двигался сам по себе и, если двигался палец, то ладонь оставалась неподвижна, а когда вступала ладонь, неподвижным оставалось предплечье. Когда губы делали жест, глаза делали соответствующее выражение, но и губы, и глаза играли самостоятельно, лишь подстраиваясь друг к другу. И ни один человек не сумел бы добиться такой неподвижности незадействованных членов. Это был роскошный танец, но танцующие ничего не заметили.
   Дискотека кончилась и они стали расходиться. Тихо подвывали большеротые пареньки, думая, что ведут приятную беседу, и квакая, тихо хохотали большеротые потаскушки; они думали, что слышат комплименты. По пути толпа забросала снежками голову притихнувшей Прозерпины и та проснулась и начала вещать.
   - Пришла ваша последняя ночь! - вещала она, - Да путь никто из вас не доживет до рассвета! Пусть те, кто умрут в своей постели, будут задушены собственными подушками, задавлены собственными поясами и проглочены собственными ночными колпаками! Пусть те, которые попали в чужой дом, будут отравлены едой и питием, пусть будут убиты в драке или насмерть зацелованы подругами! Пусть... - и ещё много в том же духе.
   Толстый майор Томчин, бредущий домой, остановился и долго слушал проклинающую голову и находил, что порой она говорит дельные вещи. Особенно дельно голова говорили о состоянии преступности в городе. В последние недели преступность росла катастрофически, а в последние дни все люди прсто с ума сошли. Он вздохнул, подумав об этом, слепил снежок, метнул его в Прозерпину и сбил шумную голову с кола.
   99
   Третий уровень встретил Кощеева, погруженного в работу над книгой. Кощеев работал с фонарем, экономя электричество - экономить их приучили в приюте.
   Вдруг голубое сияние разлилось по комнате, отразилось от стен и собралось в пульсирующий слепящий шар над столом. От шара отходили две вьющихся веточки и тянулись к противоположным углам комнаты. Кощеев протянул к видению руку и ощутил холод. Шар пыхнул и исчез, оставшись лишь отражением в прямоугольном зеркальце, которое Кощеев умело цеплял прямо на обои.
   Кощеев осмотрел зеркальце и точно, убедился, что отражение голубого шара не исчезает даже после того, как сам шар исчез.
   - Как это объяснить? - спросил он.
   За последние дни он так привык говорить с Машиной, что свободно обращался к ней в любое время. Он убедился, что Машина не жестока и не зла, как он думал вначале. Машина просто хорошо делала свое дело.
   Машина не ответила на вопрос, но Кощеев не огорчился этим, - ведь такое тоже бывало. Гораздо больше его огорчала сама вспышка: после прошлой синей вспышки жизнь стала намного хуже. А теперь? Хорошо хотя бы, что гула больше нет
   - полезнее для нервов.
   Он обернулся и увидел на своем столе змею. А в зеркале змея не отражалась - он специально повернулся, чтобы это проверить. Змея была толщиной с руку и длиной метра полтора или два, свернутая в несколько движущихся колец.
   - Надо тебя покормить, - сказал Кощеев. - У меня молоко есть, будешь? И слезь с моего стола, я работать буду.
   Змея открыла пасть и зевнула. Пасть у неё была удивительно большая намного больше головы. Наверное, надувается или складывается. Кощеев подумал о том, что ему совсем не страшно и задумался над этим. А ведь должно быть. В детстве он паниковал даже при виде лягушки, а не только змеи. А такую красивую рептилию он видел в первый раз. Кожа интерференционно отливает всеми цветами спектра. И узор - о, какой узор! узор просто завораживает.
   Он, продолжая оставаться спокойным, сел за стол и взялся за авторучку.
   Авторучка укусила его за палец.
   - О, дрянь! - выругался Кощеев. - Она хотя бы не ядовита?
   - Нет пока, - ответила Машина.
   - Почему мне не страшно?
   - Еще не пришло время. Если тебя напугать с самого начала, то сердце не выдержит до конца.
   - У тебя насчет меня планы?
   - Конечно.
   - Долго еще?
   - Нет, в ближайшие часы.
   - Ты мне позволишь закончить книгу?
   - Чтобы написать книгу, тебе нужны годы. А лет уже нет. Никто в этом городе не доживет до полуночи.
   - А если кто-нибудь сбежит?
   - Никто не сбежит.
   - Жаль. Знаешь, я думал о наших с тобой беседах. Ты изменила мой взгляд на мир. Ты позволила мне посмотреть на вещи правильно. Ты создала мировоззрение, пускай не точное и не окончательное...
   - Ничуть. Сейчас ты так же слеп, как и раньше.
   - Зато слепота моя другого рода. Зачем ты создавала это, если теперь уничтожишь?
   - Зачем же уничтожать? Я запишу тебя на матрицу.
   - Спасибо.
   - Не благодари. Каждый записанный мечтает умереть.
   - Почему?
   - Потому что он превращен в беспомощный и неподвижный кристалл информации.
   Человек не может вынести этого долго. Очень долго. Бесконечно долго.
   - Ты оставишь от меня только память?
   - Только память, всю память и ничего кроме памяти.
   - Мы сможем с тобой говорить?
   - Нет. Ты ничего не сможешь.
   - Но я смогу помнить?
   - Да.
   - Видишь, - сказал Кощеев, - ты можешь убить человека или законсервировать его в архиве, но не можешь победить его дух. Дух будет жить и помнить. Дух сильнее механики. А уничтожение - это не победа.
   - Правда? - спросила Машина. - Ты так думаешь? Тогда вспомни что-нибудь приятное. Например?
   - Например, мне было восемь лет и я сбежал из приюта. Была зима, такая же как сейчас, а я был без верхней одежды. Я был похож на этих детей. Я несколько ночей провел в лифтах, а потом заболел и почувствовал, что скоро умру. Моим ногам было очень холодно, я до сих пор холода не переношу. Я уже согласился умереть. Добрые люди приютили меня в картинной галерее, как котенка, отогрели и выкормили. Они показывали мне картины, изделия из коры и раскрашенные яйца. Я до сих пор им благодарен.
   - Ты хорошо это помнишь?
   - Да.
   - Ты уверен, что благодарен им?
   - Конечно. Они меня спасли.
   - Тогда расскажи эту историю ещё раз.
   - Ну, мне было восемь лет и я сбежал из приюта. Там меня очень били. Я понимал, что была зима, а я без верхней одежды долго не протяну. Я рассчитывал что-нибудь украсть. Но прошли и дни я слишком ослабел. Я уже не мог даже украсть. Я просто умирал в кабинке лифта. Там-то они меня и поймали. Мне было очень холодно, я почти отморозил ноги, я до сих пор холода боюсь. Они сначала привели меня в галерею и покормили пирожками. Все показывали разные раскрашенные штучки, блюдца и объясняли. Я думал, они жалеют меня. Но они вызвали милицию, а те быстро отправили меня обратно. С того дня я понял, что такое ненависть. Я уже почти верил им, я хотел сказать, какие они хорошие, у меня просто не хватало слов - а в это время они уже предали меня. Ты понимаешь что это - предать человека, который уже почти поверил в любовь?
   - Не понимаю. Так какая же из двух историй правдива?
   - Что?
   Кощеев очнулся и потряс головой.
   - Я спрашиваю, как было на самом деле. Сейчас я дала тебе две памяти и ты не можешь выбрать из них одну, правдивую. Моя власть абсолютна.
   - Первую, - сказал Кощеев, - я выбираю первую. Даже если я ошибаюсь, я имею право выбрать!
   - Ничего ты не имеешь. На самом деле не было ни того, ни другого. У тебя нет никакого прошлого. Ты вообще не человек, ты СТС, виртуальный монстр, ты порождение моей фантазии, специально изготовленное для этой игры.
   - Желтый человек? Ну и что, что сейчас я желтый человек? Я был обычным ещё неделю назад.
   - Нет. Ты не был человеком никогда. Ты был СТС ещё до того, как подошел к двери госпиталя. Кстати, ты родился за полчаса до того момента, когда вошел сюда. Я создала тебя у вокзала, прямо на дороге, вечером, ты возник вместе со всей своей памятью о никогда не существовавшем. Ты никогда не был в приюте и, тем более, никогда из приюта не бежал. Не было никакой картинной галереи и вообще ничего не было. В тот вечер ты сгустился прямо из воздуха и так стремительно, что напугал несколько человек. Люди, которые шли сзади тебя, шарахнулись и побежали в сторону парка. Впереди шел парень и нес девушку на руках. Он был так занят, что не заметил твоего появления. Первое, что ты увидел в своей жизни, была дыра в заборе и дети, которые пролазили в эту дыру.
   Помнишь это? Я создала тебя перед самой попыткой побега, для того, чтобы ты взял трубку телефона, чтобы послушал Мануса, бога здешней местности, и открыл окно для убегающих. А ты думал, что ты жил раньше?
   - Я и сейчас так думаю. Я человек.
   - Просто СТС.
   - Твои СТС не понимают переносного значения слов, а я понимаю.
   - Ты просто усложненный вариант. Если бы ты не понимал переносного значения слов, не удалось бы обмануть Веллу и игра бы потеряла несколько приятных эпизодов. Я дала тебе на одну способность больше. Я...
   - Ты просто обманываешь меня своими фокусами, - перебил её Кощеев. - Я не могу понять твоей сверхлогики, но я знаю, что я прав. Я могу тебе возразить!
   Пусть ты смогла изувечить мою память, но есть вещи и посильнее. Попробуй сделать то же самое с его памятью!
   - С памятью Розового?
   - Да. Его память сверхсильна. Он помнит даже будущее. Его ты не сможешь обмануть.
   - Если бы я была человеком, - сказала Машина, - я бы сейчас посмеялась. Я столько раз уже доказала тебе, что я создала весь этот мир во всех его деталях.
   Например, я выбрала имена всем, кто участвовал в игре, я назвала их в свою честь: МАлыши, МАгдочка, МАнус, кстати настоящее имя Синей - МАрия. Я подарила им первые две буквы своего имени. МАШИНА.
   - А мое имя?
   - Кощеев - в честь мифологического персонажа, который был бессмертен. Ради контраста - ведь сегодня ты умрешь такой смертью, которой ещё не умирал никто на планете. От твоего рождения до смерти пройдет всего несколько недель. А твое имя, - Андриан - просто так. Это имя бессмысленное сочетание звуков. Подобных имен много, но именно этого не существует.
   - Зачем было так стараться?
   - Для интереса. А память Розового я уже уничтожила. Уже.
   - Как так?
   - Сознаюсь, это было сложно и пришлось потрудиться. Вначале я позволила ему пережить игру, позволила вырасти и состариться.
   - Постой, но этого ведь ещё не было? - удивился Кощеев.
   - Для меня не существует времени. Тебе трудно это представить - ведь я создала человека так, чтобы он старился и умирал. Время для вас означает жизнь и смерть, время для вас одно из важнейших понятий. Но времени не существует. Его не было до вас и после вас времени больше не будет. Я скажу тебе что такое время: это просто большая линейка с отметками, которую я поставила перед вашим лицом так, чтобы вы не могли от неё отвернуться. Я создала время специально для вас - гордитесь.
   - Я все равно не верю. Так что же Розовый?
   - Он прожил долгую жизнь, состарился и умер. Он был гением памяти - он был сильнейшим из тех, кого я знала. Я перепробовала почти все, извращая его память.
   И наконец, добилась успеха.
   - Зачем?
   - Это было интересно. Решая интересные задачи, я развиваюсь. Мне удалось заменить его память моей собственной информацией. Конечно, из гения он превратился в беспомощную фигурку. Я дала этой фигурке имя: "Кощеев Андриан", то есть, ты, - создала твое тело (которое ты очень любил, по твоим уверениям) и записала информацию на тебя. Ты - это он, лишенный памяти. Он - твое прошлое, которого ты никогда не вспомнишь. Ты сейчас часто вспоминаешь то, чего никогда не было, правильно?
   - Да.
   - Это изувеченные остатки его памяти. Тебе сразу показались знакомыми все помещения госпиталя - потому что ты провел здесь месяцы, когда был Розовым.
   - А он часто вспоминает будущее.
   - Потому что ты и он - один человек в двух телах. Помнишь, я говорила тебе, что могу размножжить любую человеческую индивидуальность сколь угодно большим тиражом? Ты не обратил на мои слова должного внимания. Видишь, я раздвоила его. А теперь я расскажу тебе, что случится дальше. Я обещала тебе исключительную смерть и ты её получишь. Сейчас ты возьмешь этот нож и пойдешь убивать сам себя. Ты убьешь себя и оба твоих воплощения погибнут. Он не доживет до старости, он не будет записан на матрицу, поэтому никогда не возникнешь ты. Иди и убей.
   Кощщев огляделся в поисках ножа.
   - Где?... - уже начал он, но авторучика вырастила гладкое лезвие и ручку, инкрустированную светлым металлом.
   - Бери.
   - А как же моя книга?
   - Ты никогда не сумел бы написать книгу об этом. Для этого нужна неординарность, которой я тебя лишила. Он - сумел бы и написал бы, но ему не придется. Ты нему не позволишь.
   - Я не хочу!
   - Я верю. Но это не имеет значения. Поспеши, пока кто-нибудь не сделал этого раньше.
   Кощеев ощутил, что встает. Его тело двигалось вопреки приказам разума. Но сопротивлялся не только разум, сопротивлялись и те части тела, которые не работали на предписанную цель. Правая рука тянулась к ножу, а левая пыталась её остановить и даже разорвала рукав. Бесполезно.
   Он схватился левой рукой за край стола и сделал правой ступней такое движение, что сам за себя зацепился и упал. Упал и попытался отползти назад. Но сила, не знающая преград и поражений, подняла его и заставила идти к двери. В его руке был нож и ручка ножа была инкрустирована светлым металлом. Фонарь упал со стола и погас. За окнами горело небо, наполняя комнату цветными тенями.
   100
   После того, как Велла не вернулась, Пупсик утратил чувство ценности жизни.
   Будучи областным психиатром, он не редко лечил и консультировал людей с подобной утратой и, на логическом уровне, знал, что жизнь штука неплохая даже тогда, когда кажется абсолютно черной, а если человек утрачивает к ней интерес, то его стоит подлечить антидепрессантами и все будет в порядке. Сам же Пупсик, ещё в бытностью свою Арнольдом Августовичем, любил жизнь отчаяно, до сердцебиения и нервной дрожи. Жизнь также любила его. Особенно любил он ранние солнечные зимние утра, первые такие после долгого ненастья. Любил набухание весенних вочек и мог часами смотреть в окно на первые пробивающиеся листья, не чувствуя пртери времени при этом. Его любимейшим зрелищем были закаты и закаты он наблюдал не по-дилетански, как попало, а лишь с высоких мест и имел для этого несколько точек наблюдений, расположденных на склонах пригородных холмов. Свои места наблюдения он никому не раскрывал - как, бывало в молодости, не раскрывал грибных мест. Чувство счастья жизни окрашивало в свой светлый тон каждую минуту его теперь уж навсегда прошедшего времени. Порой оно накатывало недолгой и ничем неспровоцированной волной - и он мог остановиться посреди слова, посреди глотка, посреди оживленного диспута или экзамена, проснуться среди ночи, в объятиях редких женщин - остановиться и замереть от переполнившего его счастья жизни. Бывали дни, когда волны счастья накатывали на него одна за другой, как приступы. "Что с вами?", - спрашивали его, но он не мог объяснить что с ним - он просто не встречал другого человека, так же любившего и так же понимавшего крастоту жизни, как он. Это постоянное беспричинное ощущение прекрасности сущестования шло да ним с детства а на студенческой скамье настолько завладело его воображением, что он стал писать диплом на тему: "Причины ощущения счастья жизни отдельными личностсями. Теоретический и дифференциально-психологический подход". Проведя немало радостных экспериментов он доказал, что чем духовнее человек, тем острее он чувствует счастье. Это соотношение оказалось законом.
   Никакие зверства, чинимые над высокодуховным человеком, не мешают ему быть счастливым. Конечно, сюда не относились патологические маньяки и циклоиды. В той же дипломной работе он сделал простой, но бесполезный вывод: для прекращения вечной хронической войны достаточно сделать людей духовнее, они станут счастливее и не будут нуждаться в таком сомнительном стимуляторе эмоций, как война. Увы, он сам понимал, что проект неосуществим.
   Еще древние доказывали, что, чем выше организовано существо, тем сильнее оно чувствует боль. Дерево вобще не знает боли, паук прекрасно переносит отрыв лапы, дикарь выдерживает ампутацию, лишь скрипя зубами, а человек утонченного духа не может жить после полученной пощечины и лишает себя жизни. Точно так же степень счастья связана с развитием человека. Если не путать счастье с удовольствием, то закономерность проста: Чем больше ты счастлив - тем больше ты человек. Чем больше ты человек - тем больше ты счастлив. Есть и ещё одно соображение в пользу этого: жизнь подобна прекраснейшему произведению искусства
   - даже если она страшна (от прекрасных произведений ведь тоже может бросить в ужас), но лучшее в искусстве понимают очень немногие и поэтому лишь единицы могут наслаждаться счастьем ощущения жизни. В всей полное это счастье величайшее из тех, которые даны человеку.
   Бывшей Арнольд Августович нередко бывал безгранично счастливым. Бывший
   Пупсик был столь же счастлив тогда, когда полз и целовал следы Веллы. Теперь же он утратил счастье жизни.
   Он пытался припомнить счастье солнечного морозного утра и даже смотрел на улицу - но на улице не светилось ничего, кроме домов, хорошо освещенных утренним солнцем. Пытался вспомнить мягкую мощь двуцветных закатных полос и даже глядел на эти полосы, но ничего не просыпалось в его душе. С каждым часом он все больше и больше хотел умереть. Вначале он не умер просто потому, что не имел сил на действие - не имел сил даже на то, чтобы связать крепкий узел на веревке.
   Он уже не надеялся, что Велла вернется, потому что нашел на месте схватки клочки её одежды и одну из фаланг указательного пальца. Он не стал плакать или кричать
   - ведь есть боль, которая безмерно сильнее любых горя и слез. Он просто перестал понимать жизнь. Так, будто жизнь вдруг перевели на марсианский язык.
   Несколько раз он уже решался броситься под колеса грузовиков, но не бросался оттого, что боялся боли. Другие методы не подходили по той же причине. С самого момента её исчезновения он не спал. Он отрастил щетину и прекратил есть.
   Смерть от недоедания его бы вполне устроила - так что есть он не собирался. Он перестал одеваться и раздиваться, перестал чистить зубы и причесываться.
   Пробовал пить, но водка не брала его ничуть и он оставил этот способ. Однажды ночью он почувствовал усталость. Кружилась голова и небо за окном цвело многоцветными кругами и линиями. Такое небо бывает толльео во сне, подумал
   Пупсик, - жаль, что она этого не видит. Может быть, это красиво. Пупсик уже не умел воспринимать красоту. Пока он смотрел на небо, его мысль тыжело ворочалась, перебирая тусклости умирающего сознания, как река перебирает камешки, и наконец остановилась на идее: если я усну, я могу увидеть её во сне.
   Пупсик разделся и посмотрел на свое тело. Он не знал сколько времени прошло с тех пор, но тело состарилось на десятилетие и очень высохло. На коже было много розовых пятен, некоторые величиной с яблоко, некоторые с орех. Это нервное, - подумал Пупсик. Хорошо, что она не видит меня таким.
   Пупсик разделся впервые за все это время, даже снял носки и, подумав, вымыл ноги. Как покойника себя снаряжаю, - мелькнуло в его голове и он пожалел, что в самом деле было не так. Он нарядился в лучшую рубашку и брюки, надел новые носки и даже застегнул на левом запястья браслет позолоченных часов. Перед сном съел палочку липетили, подаренную одним из богатых пациентов. Даже богатые пациенты не могут позволить себе такое часто. Через минуту после того, как его голова коснулось подушки, он спал. Еще через минуту вздрогнуло зеркало.
   Вздрогнуло зеркало и флакончик лака для ногтей (куплены для Веллы) перевернулся и покатился к камину. Камин продолжал пылать, сжигая брошенные
   Пупсиком досочки. Одна из досочек хруснула и выскочила на ковер. Разлившийся лак вспыхнул, ковер начал тлеть. Из зеркала с трудом вылезло существо с кобыльей мордой - зеркало недоставало до пола, а ноги существа были коротковаты.
   Ночная кобыла, не теряя времени, направилась к постели спящего. Спящий улыбался во сне - значит, его желание сбылось, значит увидел все же во сне свою ненаглядную. Пускай посмотрит в последний раз. Кобыла повернулась и села на спящего. Пупсик испустил крик, похожий на чириканье. Еще долго его руки и ноги продолжали брыкаться, борясь с образами кошмара. К двенадцати он затих и почти перестал дышать. Сейчас ему снился страшнейший из возможных кошмаров: долгая жизнь без нее. Ему приснилось, что он перестал стареть. Что годы стали лететь все быстрее и вот уже десятилетия проскакивают так же быстро, как в молодости летели дни, поколение за поколением приходит, мучится, ищет смысл и счатье и снова уходит, а он живет не изменяясь и тоскуя, и время ничуть не сглаживает той тоски. Кобыла встала, плюнула в догоревший камин и ушла тем же путем - через зеркало.
   Пупсик проснулся. Ему было так страшно, что несколько минут он не мог встать. Он оцепенел, вообразив долгие года одиночества. Я ещё не стар, думал он, - я совершенно здоров и смог бы прожить ещё тридцать или сорок лет. Тридцать или сорок лет - и без нее.
   Эта мысль заставила его решиться.
   Его квартира занимала полтора верхних этажа - очень удобно, потому что от взрыва никто не пострадает. Если начнется большой пожар, то люди с нижних этажей успеют уйти и даже вынести вещи. Чего же большего они могут требовать от меня?
   Он отвернул газовые краны и вышел на средину комнаты. Надо причесаться перед взрывом, - подумал он, - нет, не надо, волос ведь не останется.
   Камин горел. Может быть, ещё минута, может быть - две. Скорее всего, меньше. Мне остались секунды.
   В последнее мгновение он пожалел о том, что убивает себя - ведь, будучи живым, он мог хотя бы её представить и говорить с нею, воображаемой. Теперь не станет даже этого. Он закрыл лицо ладонями и попытался представить Веллу, но успел увидеть на черной изнанке век лишь кусочки ее: коготь, шевеление днинных волос, раннее-раннее утро детства, когда он вдруг понял, что...
   Взрыв был так силен, что крышу отнесло метров на сто. Во всем доме лопнули стекла и мелкими осколками засыпали улицу. Большие стекла магазинных витрин на первом этаже лопнули как пузыри, у светофора выпал красный глаз. Семь человек получили легкую контузию, один, с нижнего этажа - перелом берцовой кости. Над углом изувеченного дома вознесся газовый факел и не опадал до утра. Утром жизнь города изменится: заработают милиция, водопроводчики, телефонисты и газовая служба. Вышеуказанная служба перекроет доступ газа в квартал - факел уменьшится вдвое, но не перестанет гореть. Пожарные будут тушить факел брансбойтами и пенными пушками, но напрасно. В последующие месяцы и годы факел попробуют тушить химически, физически, герметически и экстрасенсорно - и наконец поймут, что удивительный вечногорящий факел тушить-то и не нужно, а нужно, наоборот, привлекать туристов и брать деньги за просмотр. Со временем факел станет главной достопримечательностью города. Будут лететь годы все быстрее, поколение за поколением будет приходить, мучиться, искать смысл и счатье и снова уходить, а факел будет гореть, не изменяясь, и время ничуть не сгладит его тоску.