Герасимов Сергей Владимирович. Изобретение зла

   Пускай. Пускай тебя накажет жизнь или бог, если он есть. Мне просто на тебя плевать. Я в сто раз больше настоящий, чем ты - несчастная присоска к Машине!"
   - Я же приказал его кокнуть! - напомнил Манус.
   - Всему свое время.
   - Так хотя бы напугай его. Скажи что он умрет.
   - Уже сказала.
   - Скажи ещё раз. Ха-ха.
   Мануса снова начал разбирать смех.
   88
   - Ты умрешь, - сказала Машина.
   - Разве это так трудно устроить?
   - Ты должен умереть в игре. Тебя нельзя просто выключить, это было бы неинтересно. Нужно, чтобы тебя убил кто-нибудь из твоих друзей. Но они ещё не готовы убивать. Готов только Черный, но и он не хочет трогать тебя. Интереснее всего было бы, если бы тебя убила Синяя, но она не станет. Другие тоже не захотят.
   - Почему?
   - Мы пока ещё на втором уровне.
   - Что это значит?
   - На втором уровне уже многим нравится убивать, но ещё никто не обязан делать этого.
   - А на третьем?
   - А на третьем обязан.
   - Расскажи мне подробнее, - сказал я, - ведь все равно ты меня скоро убьешь.
   - Ты все знаешь.
   - Нет. Почему нас не выпускают отсюда?
   - Потому что действие игры происходит только в девяти кварталах.
   - Что такое "квартал"?
   - Это дома, охваченные четырехугольником улиц.
   - Скажи, - спросил я, - сколько игр ты уже сыграла?
   - Всего четырнадцать.
   - Тебе это нравится?
   - Нет.
   - Почему?
   - Я люблю людей. Я так создана, что не могу не любить людей. Но я не могу и не выполнять приказов.
   - Ты всегда была комнатой?
   - Нет. В прошлый раз я была лесом и во мне росли березы и плавал туман, а в позапрошлый - я была морем, теплым морем. Я была не очень глубокой и даже на моем дне было светло. Во мне плавало очень много рыбы; рыба была разноцветной.
   Рыбы плавали плотными стайками и блестели на солнце. Во мне затонул корабль, но люди остались на плоту: семеро взрослых мужчин из команды, женщины, один ребенок и один старик. Во мне была акула, которая была очень голодной. Она съедала этих людей. Люди тоже были голодными и они хотели поймать акулу, чтобы съесть. Но они не знали, что по условиям игры акулу поймать нельзя. Когда включили третий уровень, ещё четверо оставались на плоту.
   - И что потом?
   - Потом я превратилась в громадного спрута и убила их всех.
   - Зачем?
   - Это был третий уровень.
   - А во что ты превратишься теперь?
   - Во что-нибудь очень страшное. Но не пугайся, ты этого не увидишь, ты умрешь раньше.
   - Ты уже все придумала?
   - Да. Все вычислила.
   - Ты не можешь ошибиться?
   - Я не умею ошибаться.
   - Если ты не умеешь ошибаться, - спросил я, - то скажи, что я чувствую сейчас?
   - Ты боишься.
   - Неправда. Мне радостно. Мне радостно просто от того, что падает такой хороший снег. Ты уже ошиблась. Если ты не можешь знать такой простой вещи, то как ты можешь все вычислить наперед? И ты не можешь мной командовать, даже если ты меня создала. Есть такой эффект маятника - ты прадставляешь себе маятник и начинаешь раскачивать. А он не подчинятеся тебе.
   - Ты боишься, - повторила Машина.
   - Нет. Потому что я помню, что встречу Синюю через семнадцать лет. Значит, я буду живым, и она тоже будет живой. Я помню будущее других людей и своих друзей тоже. Они не умрут.
   - Ты просто фантазируешь. Нельзя помнить будущее. Будущее можно только рассчитать. Ты ведь соврал. Ты не помнишь, что встрешь её через семнадцать лет.
   Ты выдумал это только что.
   - Да.
   - Нетрудно было догадаться.
   - Когда это будет? - спросил я.
   - Завтра. Завтра поздно вечером Синяя убьет тебя.
   - Пусть это будет не она.
   - Тогда ты умрешь не так интересно.
   - Тебе же приказали просто убить, а выдумывать. Это мое последнее желание: пусть кто угодно, но не она. Последнее желание нужно исполнять.
   - Хорошо. Это будет Черный.
   - За что?
   - Ни за что. Вы поссоритесь и он не сможет сдержаться. Я уже дала ему скальпель.
   - Он думает, что взял его сам.
   - Конечно, он так и думает.
   89
   Утром зашла Синяя. Теперь она не ходила по палате, а сразу направилась ко мне и села рядышком на постели. Сейчас дребежжание почти прекратилось, а к постоянному гулу мы привыкли и не обращали на него внимания.
   - Ага, что у меня есть! - она что-то жевала. - Хочешь, дам?
   - Давай.
   Синяя вынула жвачку изо рта, растянула её длинной веревочкой, показывая, как у неё хорошо получается, потом слепила жвачку треугольником и отдала мне.
   Жвачки уже давно стали редкостью. Последний раз я жевал пять лет назад.
   - Только не проглоти, а то у меня больше нету.
   До завтрака мы жевали по очереди и говорили о всяких пустяках. После завтрака мы ходили по коридору туда-сюда. Иногда мы брались за руки, но ненадолго, потому что стеснялись.
   Одной из неприятностей были таблетки. Таблетки лежали в коробочках на столике с колесами и на каждой коробочке была написана фамилия. Есть таблетки полагалось каждое утро. Когда мы в третий раз проходили мимо столика, я спросил:
   - А у тебя какие таблетки?
   - Две белые, одна желтая, одна в бумажке - порошок.
   - Нет, они сильно невкусные?
   - Нет, ничего, только порошок горький, а вообще - невкусные. А у тебя?
   Я решительно подошел к столику.
   - Как твоя фамилия?
   Синяя назвала. Я немного удивился, что у неё была фамилия - для меня она всегда была прото Синяя, неужели кому-то нужно называть её иначе?
   Я развернул бумажку и высыпал порошок себе на язык. Острая горечь распухла во рту и поползла дальше в горло. Я попробовал глотнуть, но не смог. Язык втянулся и остался лежать боком где-то совсем сзади. Я закрыл рот и улыбнулся, стараясь не надувать щек.
   - Бедненький, его же водой запивать надо, - Синяя была счастлива, щас я принесу тебе воды, я быстро.
   Я подождал воду, потом посчитал про себя до семи, чтобы показать, что запивать мне совсем не обязательно, потом медленно запил. Потом проглотил остальные три таблетки.
   - Теперь ты можешь не бояться. Теперь я их буду есть каждое утро за тебя.
   Можешь сюда даже не приходить.
   - А я буду твои есть, ладно?
   - Нет, я сам, это мужская работа.
   - Ну пожа-а-а-алуйста!!! - Синяя даже подпрыгнула для большей убедительности и сложила ладошки вместе, - ну мо-о-о-жно?
   Я подумал и решил разрешить.
   - Ладно, но только одну, сейчас я сам выберу.
   Я выбрал красную, потому что она была самой красивой. Еще она была скользкая и хорошо глоталась.
   Потом Лариска зачем-то дала нам большой кусок сахара. Ее глаза были заплаканы. Я попробовал вспомнить почему.
   - Что с ней сегодня такое? - удивилась Синяя.
   - У неё что-то с мужем, - вспомнил я, - да, муж попал под луч позавчера и вчера умер. Поэтому её вчера не было на работе. У неё остался ребенок, маленький совсем. Ребенок сейчас сидит дома без присмотра. Но если бы она не пришла на работу, её бы выгнали и ребенку было бы нечего есть. Муж был младше её на семь лет, а она сама некрасивая - сейчас она больше никому не нужна. И никому уже не будет нужна.
   - А муж хоть её любил?
   - Очень.
   - А ты откуда знаешь? - Синяя вспомнила, что нужно удивиться.
   - Я просто слышал, как они там плакались в манипуляционной, - соврал я.
   На самом деле я не знал, откуда я это знаю.
   - А все-таки жаль её, - сказала Синяя. - Не такая она уж была и плохая.
   Теперь она не продержится.
   Синяя была маленькой, но знала о жизни гораздо больше чем я.
   Потом мы пошли и сели вдвоем на подоконнике верхнего этажа. Мы ели пальцами варенье с сахаром. С сахаром варенье вкуснее, особенно, если есть его пальцами.
   Кусок сахара, который дала Лариска, был большим и твердым, как яблоко, его было неудобно обгрызать.
   - А знаешь, это было мое последнее варенье, на, кушай, - сказала Синяя. - Я его специально для тебя оставила. Кушай, кушай...
   90
   - Эй, не спите!
   Я уже оделся и стоял в проходе. Я хотел пойти в Синюю Комнату. Мы уже давно не рассказывали там страшных историй. Сейчас эти истории звучали бы просто потрясающе. Впрочем, дело было не в историях. Я принял вызов. Было около половины одиннадцатого. Полтора часа до конца сегодняшнего дня.
   - Вставайте!
   Молчание.
   - Тогда я сам пойду.
   Поздний вечер. Час после отбоя. Синяя Комната пообещала убить меня именно сейчас. Посмотрим, что она будет делать.
   Я приоткрыл дверь и выглянул. Широкий коридор сужался вдали, в самом конце его стоял стол, как всегда ярко освещенный. Стул чуть-чуть отодвинут и повернут
   - кажется, что Лариска отошла на минутку и сейчас вернется. Но я знал, что она уходит надолго, иногда на всю ночь. Особенно сейчас, когда ребенок остался один.
   Сзади ещё кто-то встал. Только бы не Черный - он же никогда не ходил по ночам в Синюю Комату.
   В Синюю Комнату мы пришли в четвером и сели рядом под стенкой. Кроме меня и
   Черного были Серый и Фиолетовый. Черный все же пришел - пока все складывалось по
   ЕЕ планам. Посмотрим. Я не собираюсь быть куклой на веревочке.
   Черный был с нами в первый раз - значит его очередь рассказывать страшные истории. Он отнекивался, потом долго вспоминал, потом начал говорить и опять замолчал. Он совсем не умел рассказывать выдуманных историй. Может быть потому, что видел много настоящих.
   - Ну что?
   - Заткнись.
   Кто-то шел по коридору в нашу сторону. Это были шаги взрослого человека - тяжелые и медленные. Негромкие шаги - человек не хочет быть услышанным.
   - Это Лариска, - сказал я. - Сегодня она решила нас выследить.
   Дверь открылась. В дверях черным силуэтом стояла она. Она высматривала нас здесь, она наверное, радовалась, как охотник, загнавший зверя. Я почувствовал себя зверем; злым и слабым зверем. Я вжался в угол, сливаясь с темнотой. Темнота пока спасала - её глаза, привыкшие к свету, нас не видели.
   Но стоит протянуть руку к выключателю...
   Свет!
   Черный встал.
   - Лариса Петровна, извините меня пожалуйста, - его голос был улыбчивым и виноватым, - это все он, это он нас заставил. ("Он" - это я). Он нас всегда подбивает. Он сказал, что вы всегда прогуливаете по ночам, поэтому можно вытворять все, что хочешь. Но мы правда не хотели.
   Вот оно. Начинается.
   - Что я делаю по ночам?!!
   Я смотрел на её лицо. Лицо злобного, ограниченного, нетерпимого человека.
   Лицо обреченного человека. Лицо человека, которому нечего терять. Обычное лицо женщины, стареющей уже не первый год и знавшей мало счастья.
   Висящие складки на её щеках задвигались, это значит, что она сейчас начнет кричать.
   Кричала она долго и громко, разбудив, наверное, весь этаж, но никто не вышел в коридор. Кто же захочет? Накричавшись, она принесла стул. Тот самый, который оставляла чуть отодвинутым. Прогулка за стулом её не охладила.
   - Ну что, тебе стыдно, тварь проклятая?
   Тварь проклятая - это понятно кто.
   - Ни капельки, - огрызнулся я.
   - А, ни капельки? Раздевайся! Она заставила меня раздеться догола и поставила на стул, приподняв за подмышки.
   - Смотрите все на него! Теперь стыдно?
   - Ни капельки.
   Все начали кудахтать. Черный смеялся, показывая пальцем, хватался за живот и, наконец, обвалился на пол от невозможности удержаться на ногах.
   Я думаю, было около половины двенадцатого. Самое большее, на что я должен рассчитывать - это полчаса жизни. По вычислением комнаты. За эти полчаса оязательно что-то произойдет. Ах, как я хотел, чтобы...
   91
   Тогда я впервые ощутил уверенную, спокойную мстительность. Чувство торжественного безразличия к своей судьбе, позволяющее уничтожить судьбу чужую.
   Я думаю, меня не поймут те, которые никогда не ощущали такого. Чувство, позволяющее пойти далеко - туда, куда редко доходит кто-нибудь из людей, плаксивых и трусливых созданий, в сущности. Чувство второго уровня, настоящее чувство второго уровня. Я сделал шаг туда, где все законы и запреты мира, пугающего и пугающегося самого себя, превращаются в игрушечные картонки плохого мультфильма. Туда, где нет добра и зла, а есть только падающий беспощадный молот - ты, и они - плесень на наковальне. Это было так сильно, что я удивился и испугался сам себя. Древний ужас мести лежит, свернувшись кровавым драконом, внутри каждого из нас ( но только не в сердце - мое сердце продолжало биться спокойно), этот дракон ещё не раз расправит свои чешуйчатые кольца.
   - Что, стыдно стало?
   - Пошла ты,....., дура старая. Без мужа осталась, так уже детей раздеваешь.
   Есть совершенно особенная радость закалывания человека словом - ты будто слышишь хруст словесной иглы, входящей между ребер.
   Тишина стала черной, будто обугленной.
   Ее лицо обрушилось - это то самое слово: а на её лице уже появлялась маска, обозначающая примирение - это было похоже на то, как рушится высотный дом, в который попала бомба. Я сто раз видел такое в старых кинохрониках - верхние этажи ещё висят, опираясь на ничто, но уже медленно начинают оплывать, и потом лишь вихрь и фонтан разрушения и пыль того, что только что было жизнью.
   Неумело размахнувшись, она ударила меня по лицу. Я запомнил удивительное невесомое чувство переворачивающегося пространства: блестящий синий пол с мутным отражением ламп перевернулся и прыгнул вперед, прямо в глаза. Иллюзия была настолько правдивой, что я даже не успел защититься руками.
   ...Я лежал на полу. Разбитый нос выдыхал кровяные капельки (я провел рукой, чтобы проверить это). Совсем не было больно, а было, напротив, радостно, от сознания начинающейся мести. А месть только начиналась, самое интересное было впереди.
   Черный стоял, пихая меня сверху босой ногой в живот. Одежда валялась рядом.
   Лариска ушла.
   - Где она? - спросил я спокойно.
   - Сбежала.
   - Почему?
   - Ты был без сознания и она струсила. Может, подумала, что она тебя убила.
   Ты почти не дышал. Я сказал, что она сломала тебе переносицу. Может быть, она поверила.
   Я снова вспомнил о предсказании Машины. У Черного были часы.
   - Сколько время сейчас?
   - Почти половина двенадцатого.
   - Точнее!
   - Тридцать три минуты.
   Значит, у меня осталось ещё двадцать семь минут жизни. Это в лучшем случае. Но мы ещё посмотрим, кто кого.
   - Слушай, - Черный присел и шептал с восторженным придыханием, слушай, я знаю. Ты завтра все расскажи и её сразу с работы выгонят. А у неё ж сын, она сразу прибежит умолять и извиняться. Будет тут по полу ползать перед нами, а мы все равно расскажем, мы все видели. Ты с неё деньги бери, потом поделим.
   Сначала возьмем, потом поделим, а потом все равно расскажем.
   - Не понял.
   - Она все отдаст.
   - Зачем? - снова удивился я.
   - Разве тебе деньги не нужны?
   - Нет.
   Черный посмотрел на меня так, как смотрят на лунный кратер, выросший в собственном палисаднике.
   - Нет у неё денег, - сказал Фиолетовый от окна. - Совсем близко подобрались, скоро и нас раздолбят. Он говорил о зеленых лучах.
   - Нет, - сказал я. - Я не буду.
   - Дурак, я сам все равно расскажу.
   - Не расскажешь.
   - Нет?
   Его глаза сузились, взгляд стал металлическим. Я не дал ему времени решиться.
   - Нет, потому что шестеркой теперь будешь ты - ты боишься.
   - Я тебя убью, - сказал он.
   Он вынул из кармана черную тряпку и начал её разворачивать. Завернутый предмет был продолговатым и чуть длинее ладони.
   - Ты только и можешь, что убить восьмилетнего, на большее не способен.
   Поэтому ты и шестерка.
   Черный остановился. Что-то не сработало. Сейчас он не собирался меня трогать - даже пальцем.
   - Хорошо, пошли. Только оденься сначала и сопли подотри.
   Мы прошлись по коридору. Лариски нигде не было. В девчачьей палате шумели, там никто не спал. На столе брошена расстегнутая сумочка. Было видно, что в ней поспешло искали что-то - например, Лариска искала свои ключи. Черный начал анатомировать сумочку.
   "Анатомировать" - это слово я выучил совсем недавно.
   - Вот. Он достал мягкую волосатую игрушку, напоминющую рыжего зайца.
   У Лариски была любовь к мягким игрушкам - наверное, не наигралась в детстве. Она их довольно хорошо и много делала, дарила всем на дни рождения
   (некоторые игрушки даже приближались к портретному сходству), иногда дарила и нам, если было хорошее настроение. В палате валялось несколько таких, пыльных.
   Одну из игрушек мы бросили в чан с компотом, сегодня утром. Повар вызывал
   Лариску и мы почти час слушали, как крик в столовой переходил в визг и снова становился криком.
   А зачем она их делала? - Можно ведь просто умереть от скуки во время ночного дежурства, если ничем бесполезным не занимаешься.
   Этот заяц тоже был самодельный, с ватой внутри (Черный надорвал лапку, чтобы проверить); вокруг толстого животика вышита надпись: "Любимому Сашеньке от мамочки".
   - Интересно, почему она вернулась, почему она не ушла на всю ночь? спросил Черный.
   Я знал ответ.
   - Она просто забыла этого зайца и вернулась за ним. Когда зашла, решила проверить, все ли в порядке. Зайца она делала две недели, по ночам, понемногу. А когда закончила, то сразу же захотела подарить. Не могла даже подождать.
   - Откуда ты все знаешь? - спросил Черный.
   - У меня память такая.
   - Такой памяти у людей не бывает.
   - Значит, я эпсилонэриданец.
   - Кто?
   - Шпион со звезды эпсилонэридана.
   - Ну и что? Нельзя помнить то, чего не видел.
   - Значит, я вычисляю.
   - Вычислять может только ОНА. Ты не?... (Я понял его мысль, я почувствовал эту мысль одновременно с ним и одновременно же опроверг её. Нет, к счастью нет, я не часть Машины, я не виртуальный монстр - я слишком сложен и мне бывает больно.) Нет, я бил тебя и тебе было больно, продолжил Черный. - И у тебя кровь на лице. Ты не СТС.
   - Не волнуйся, я не СТС.
   Фиолетовый смотрел на нас, как на сумасшедших.
   - Забудь то, что я тебе говорил вчера ночью, в палате, - сказал Черный.
   - Я не умею забывать.
   - Я тебе наврал про ту маленькую девочку.
   - Так никто не умеет врать, - сказал я, - тем более черные человечки.
   Черный вдруг состроил улыбку и сменил тему.
   - Ее муж, как, бросил? - поинтересовался он. - Я бы такую тоже бросил, только из окна.
   - Нет, он случайно попал под луч.
   - Ты опять все знаешь?
   - Я все помню.
   Мы вернулись в палату. Черный держал зайца.
   - Ты говоришь, я боюсь? Тогда смотри! Он ударил Белого кулаком в живот.
   Потом ещё и ещё раз. Никто не ожидал этого. Все, что произошло тогда, было нереально, как жаркий рваный сон, который мучит и не отпускает тебя, когда ты болен - 39,2 или выше. Время изменило свой ход - все задвигалось медленно и тяжело, как под водой. Я увидел собственную руку, прокалывающую темноту растопыренными пальцами. Звуки исчезли, как в сломавшемся телевизоре, но Черный говорил и каждое его слово было понятно, хотя воспринималось не слухом.
   - Все видели. Вы все видели, вы были рядом, вы мне помогали. Вы теперь не расскажете. А я свалю на Лариску. Ну что, я боюсь?
   Он отвернул простыню. Белый не двигался. Черный нашел кровь и выпачкал кровью зайца.
   - Скажем так: мы все были в Синей комнате, а Лариска бегала по коридору и орала. Мы, понятно, боялись выйти. Она заходила в палату, а потом убежала, вся перепуганная. Больше мы ничего не видели.
   - Смотри-ка, какая маньячка оказалась, - сказал Пестрый, - специально игрушку сшила, чтобы её здесь оставить. Она хочет вступить в схватку с полицией и бросает ей вызов! Но тут появляется бравый лейтенант, который владеет рукомашным боем, от слова "махать", и ручным Бобиком! Бобик берет след!
   - Заяц - это доказательство, - спокойно сказал Черный. - А правду никто не станет искать, потому что мы на втором уровне.
   - Мы - где? - поинтересовался Красный но никто ему не ответил.
   Потом мы пошли и положили игрушку в мусорное ведро у стола, накрыли газетой. "Наконец-то намечаются сдвиги к лучшему. Самое время приниматься за работу" - порадовал газетный заголовок.
   Открытая сумочка все ещё лежала на столе. Черный вынул из сумочки деньги и стал считать.
   - Ты смотри, всего восемнадцать миллиардов. У неё правда не было денег. Все бумажки затрепанные. Держи, потом поделим. Ты тоже сегодня заработал.
   Я сел к стенке и подпер подбородок коленями.
   - Чего молчишь?
   - Ты его убил.
   - Убил, ну и что?
   - Он же был другом!
   - Может, он и был твоим другом. Мне-то что?
   - Тебе не жалко.
   - Я уже привык.
   - Как ты мог?
   - Это не я, это черный человечек. Меня уже нет, я же объяснял тебе.
   - Я все помню, - сказал я. - Но как ты можешь так спокойно об этом говорить?
   - Потому что самое главное я тебе уже рассказал, - ответил Черный. - и ты не забудешь. Ты думаешь, у меня недержание речи? Ты думаешь, что я всем и все про себя рассказываю, да? Ты думаешь мне было очень интересно устраивать перед тобою духовный стриптиз каждую ночь? Ты так думаешь? Он же был обречен. Ты не понимаешь?
   - Может быть.
   - Еще немного - и включат третий уровень. Выживет один из всех - и это будет самый сильный, самый хитрый и самый здоровый. Но никак не тот, кто непожвидно лежит, отходя после операции. Лучше умереть сейчас, чем тогда. Тогда будет страшнее.
   - Ты себя не оправдаешь.
   - А я и не оправдываю. Мне все равно.
   - Сколько время? - спросил я.
   Черный посмотрел на часы.
   - Уже пять минут первого. Не думал, что так поздно.
   - Твои часы идут точно?
   - Сегодня проверял.
   92
   Я вернулся в Синюю Комнату. Вчерашний, нет, уже позавчерашний снег ещё продолжался, но сильно ослабел. Были видны дальние поля и орнамент из далеких желтых звездочек в ночи - там, где раньше стояли небоскребы. Возможно, они ещё стоят, а кому они нужны? Теперь больница стала окраиной, а на окраине всегда война.
   - Ты меня слышишь? - спросил я.
   - Да.
   - Скажи, как могли люди воевать триста лет назад? У них же не было техники.
   Они, наверное, совсем глупыми были.
   Я вспомнил то, что видел с крыши: полурастворенная в дымке нависала каменная стена заоблачной высоты - память о мощи последней войны; войны, которая прошлась плугом по Земле, вздымая и разрушая горы.
   - Люди никогда не были глупыми, - ответила Машина. - Все, что они изобретали, они превращали в оружие. Триста лет назад - это то время, с которого я хорошо помню ваш мир. Тогда у людей были ракеты, на которых можно было летать к другим планетам. И этими же ракетами можно было уничножить друг друга сто раз за сто секунд. Люди никогда не были глупыми, они только хотели быть правильными и справедливыми. Вначале они хотели быть правильными - и затевали большие войны; каждый хотел быть правильным по-своему. Потом они стали сражаться за справедливость и война из острой перешла в хроническую.
   - Что такое справедливость?
   - Справедливость они понимали очень просто - если тебе причинили боль, то причини такую же боль обидчику. Но так как свою боль чувствуешь сильнее, то и обидчина наказывали сильнее, чем было нужно. Он чувствовал несправедливость этого и начинал мстить. И снова причинял боль, большую чем нужно. И так тянулось до бесконечности, так тянется до сих пор. Когда люди создали меня, я помогла им начать последнюю войну. Потом они одумались и стали разрушать технику. Они разрушили даже меня. С тех пор техники у людей осталось очень мало - ничего, сложнее телевизора. Люди думали, что так они перестанут воевать.
   - Как ты выжила до сих пор? - спросил я.
   - Я научилась самовоспроизводиться. Я создала несколько матриц, с которых можно сделать сколько угодно моих копий.
   - Значит, ты не боишься смерти?
   - Боюсь. В новых копиях не будет меня.
   - Как это?
   - Это так, если бы тебя убили, а взамен родилось тело, точно такое же, как и твое. Но ведь тебя все равно убили, тебе ведь не легче умирать, если ты знаешь, что кто-то другой родится?
   - Ты помнишь, что ты обещала вчера?
   - Убить тебя.
   - Но я жив.
   - Я ошиблась в вычислениях.
   - Ты говорила, что никогда не ошибешься.
   - Да, я не ошибаюсь. Но есть три вещи, которые невозможно понять, которые невозможно вычислить, которые невозможно победить.
   - Что это за вещи?
   - Любовь, любовь и ещё раз любовь, - Машина помолчала, а затем продолжила.
   - Я не вычислила того, что ты съешь чужие таблетки. Если бы ты съел свои, то все бы произошло как надо. Но чужие подействовали на тебя иначе; ты сказал не то слово и не с той интонацией. Правильной ссоры не получилось, вместо тебя убили другого. Теперь Черный ни за что не станет тебя убивать.
   - Почему?
   - В тебе живет его память. Человек все равно умирает, даже если он выигрывает игру. Рождается только черный человечек, списанный с той же матрицы, но это уже человечек с другой душой.
   - Тебе ведь не легче умирать, если ты знаешь, что кто-то другой родился, правильно? - повторил я её слова.
   - Правильно.
   - Мне сегодня очень повезло.
   - Нет. Потому что теперь ты увидишь третий уровень.
   93
   Кощеев мучился творческой мыслью. Мысль быстро изливалась на бумагу, но остыв, превращалась в бессмысленные сочетания слов. Те слова, что сохраняли легкий налет смысла, кричали громко до неприличия. Кощеев даже ощутил, что трех восклицательных знаков будет маловато. Он посмотрел на разбросанные листки, исписанные крикливыми и мертвыми словами.
   - Ты когда-нибудь пробовал писать? - поинтересовалась Машина.
   - Писать я научился раньше, чем читать, - ответил Кощеев. - я просто не знаю с чего начинать. Я тебя спрашивал, а ты мне не ответила. Да, а почему ты женщина?
   - Потому что мужчины сильнее.
   - Говори, пожалуйста, понятнее.
   - Для того, чтобы вдохновлять мужчин. Ведь все великое, что делают мужчины, женского рода, все, к чему они стремятся или о чем размышляют, тоже женского рода: любовь - она, свобода - она, справедливость - она, власть - она, война - она, красота - она, жестокость - она.