Страница:
– Какие высокие слова, Фин! – голос Кевина звучал обиженно. – Тогда найди это средство, если можешь. Это твоя работа, и я желаю тебе успеха. Но когда ты найдешь лекарство, это будет уже моя работа, так же как и твоя. Ты понимаешь? – Кевин положил пистолет назад в боковой карман.
Доэни смотрел на него, неожиданно понимая, что Кевин рассматривает чуму просто как еще одно оружие. Имея лекарство, он захочет использовать ее против всех вне Ирландии. Он будет играть в Безумца, и весь мир будет его мишенью!
– Ты будешь распространять это безумие? – прошептал Доэни.
– В Ирландии снова появятся короли, – сказал Кевин. – А теперь отправляйся в свою лабораторию и благодари Кевина О'Доннела за то, что он сохранил тебе жизнь.
Доэни, пошатываясь, поднялся на ноги и покинул камеру, покачнувшись на пороге и с каждым шагом ожидая пулю в спину. Он не верил, что остался в живых, пока не попал во внутренний двор и охранник не открыл ему ворота. Улица Инчикор-роуд выглядела до безумия повседневно, даже поток машин на ней. Доэни повернул направо и, выйдя из поля зрения ворот, прислонился к старой килмейнхемской стене. В ногах его было такое ощущение, будто с них содрали все мускулы, оставив только кости и слабую плоть.
Что можно поделать с Кевином О'Доннелом? Этот человек такой же сумасшедший, как и бедный О'Нейл. Доэни чувствовал, главным образом, жалость к Кевину, однако что-то же должно быть сделано. Избежать этого было нельзя. Доэни взглянул сквозь покрытое листвой дерево на небо с рваными пятнами голубизны.
– Ирландия, Ирландия, – прошептал он. – До чего дошли твои сыны!
Он хорошо понимал Кевина – вся эта борьба и смерть с тобой рядом. Это зажигало огонь в каждом ирландце. Это длится так долго, столько поколений это пережило, что тягостное, неугасимое пламя стало непременным спутником ирландской души. Оно укрепилось там связью притеснений и голода и поддерживается в каждом новом поколении при помощи историй, рассказываемых ночью у очага – о жестокости тиранов и агонии предков. Вызывающая содрогание действительность о тяжелом труде в Ирландии никогда не была дальше от ирландца, чем рассказы о его собственной семье.
Доэни взглянул налево, где из Килмейнхема появилась группа вооруженных боевиков Финна Садала. Они не обращали внимания на человека, прислонившегося к стене.
«Вот идет огонь грядущий», – думал Доэни.
Ирландское прошлое – это угрюмые тлеющие угли, всегда готовые разгореться. Уныние приходит сразу, как только исчезает ярость. Эта ненависть к английскому; именно она являлась осью их жизни. Каждый новый ирландец требовал, чтобы тысячи лет жестокости были отомщены. Это было то, чего так жаждала ирландская душа.
«Это источник нашей страсти, мрачный подтекст каждой шутки. А объект нашей ненависти никогда не был дальше от нас, чем шестьдесят миль через Ирландское море».
«О, Кевина легко понять, но труднее остановить».
Доэни оттолкнулся от холодной стены Килмейнхемской тюрьмы. Пот холодил его кожу. Он повернулся и пошел в направлении Королевской больницы.
Я должен немедленно позвонить Адриану».
27
Кети О'Хара сидела за маленьким, вделанным в стену столиком в своем новом помещении, записывая в дневник слова, которые она не могла сказать Стивену. Она знала, что уже больше 10:30 вечера, так как только что слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс заступили на пост во дворе замка, который, думала она, уже должен быть полностью заложен кирпичом и накрыт крышей. Дневной свет померк и стал значительно тусклее, чем тогда, когда они переместились сюда.
Она записывала в дневнике:
«Мне не нравится Адриан Пирд. Он слишком любит чувствовать себя в роли начальника».
По справедливости сказать, она знала, почему Стивен так восхищался этим человеком. Нельзя отрицать, что Пирд великолепно владеет делом, однако он требует, чтобы это признавали на каждом шагу. «В нем чего-то не хватает, – думала она. – От Пирда не исходит солидная надежность, как от Стивена. Я веду себя неблагодарно».
Все сделанное здесь было частью проекта по удержанию чумы за порогом всего лишь для одной женщины – ее самой. Все было предусмотрено до мелочей, так они уверяли ее, чтобы она была довольна в этом затянувшемся заключении. Всего лишь через одиннадцать дней после того, как Стивен почти силой затолкал ее в герметичную цистерну, явилась огромная толпа людей с грузовиком, и кранами, и большими механизмами. К ночи они уже были готовы перевезти цистерну с ней и Стивеном внутри, как с двумя бобами в горшке. Все вокруг было оцеплено солдатами – бронированные машины, мотоциклы и винтовки. Воздушные насосы и большой дизельный генератор перевозились на грузовике вместе с цистерной. Их шум, раздававшийся так близко, встревожил ее, и она прижалась к Стивену.
– А что, если цистерна сломается?
– Она стальная и очень прочная, дорогая. – Прижав ухо к его груди, она слышала, как гулко отдается здесь его голос и равномерно и сильно стучит сердце. И этот звук больше самих слов успокоил ее.
В какой-то момент она поглядела через иллюминаторы и увидела огни города, сияющие в ночи вдалеке за полями. Когда они спустились в долину, на отдаленном холме появились огни, а однажды стрельба остановила конвой у моста, где поблизости в текущей воде отражались звезды. Она свернулась в клубок, прижавшись к Стивену, пока грузовик снова не начал двигаться.
Наконец они прибыли на этот двор, освещенный яркими прожекторами, установленными на высоких наружных стенах. Через иллюминаторы Кети увидела вокруг лежащие грудами камни и кирпичи, штабеля цемента в мешках. Во дворе потрескивали голубоватые огни сварки, люди работали над большими стальными листами.
– Они строят нам жилье побольше, дорогая, – объяснил Стивен. – Шлюз камеры будет подогнан ко входу в другое помещение.
– Это безопасно?
Источник ее страха был понятен. Рассказы об умирающих женщинах (по радио и от других людей) наполняли ее ужасом.
– Адриан стерилизует это место и все внутри него, – успокоил ее Стивен.
Все равно ей не хотелось выползать через шлюз в соседние комнаты, когда рабочие закончили их. Стивен сообщил, что в этой новой камере есть телевизор, отдельный туалет и даже ванная.
Для Кети туалет был самой неприятной частью жизни в маленькой цистерне. И это несмотря на ее опыт работы медсестрой и понимание физических отправлений тела. Маленькая барокамера имела вместо туалета герметичную емкость, которая к тому же находилась на открытом месте напротив окна. Фекалии поступали по трубе в стерильный контейнер, специально сконструированный таким образом, чтобы можно было получать образцы для медицинского исследования. Она заставляла Стивена отворачиваться, когда пользовалась этими «удобствами», однако любой, кто пожелает, мог заглянуть снаружи… хотя она должна была признать, что никогда не видела ничьего лица в окошке, пока сидела на этом проклятом унитазе.
И еще запах. За один день это замкнутое помещение насквозь пропиталось вонью отхожего места.
Другой ее жалобой были консервы.
«Холодные консервы!»
Эти два слова, произносимые с отвращением, раздражающе действовали на Стивена. Она знала это, но не могла заставить себя не произносить их.
А вода в стерильных бутылках! Она была совершенно безвкусной.
Новое помещение имело вертикальные стены и плоский стальной потолок. На полу даже был линолеум с бело-коричневым узором, а на скамье рядом с небольшой герметичной раковиной стояла двойная электроплитка. Ничего такого грандиозного, как кухня в коттедже у Пирда, но еду можно разогревать. Еда продолжала поступать в виде консервов, тем не менее. И вода, безвкусная вода в стерильных бутылках! Хотя теперь им иногда перепадала бутылка гиннессовского пива, если оно было произведено до чумы.
Они все еще спали в старой барокамере, однако уже на стерильном матрасе, который им оставили в новом помещении. Несмотря на то, что он покоился на большом листе фанеры, подпертом посредине деревянными брусьями, матрас немного прогибался к середине из-за того, что цистерна имела круглую форму. У этих брусьев была тенденция подпрыгивать и барабанить по стенке, когда они со Стивеном занимались любовью.
– Мы, как животные, в зоопарке! – жаловалась она, думая о том, как мужчины снаружи слышат этот шум.
– Зато ты жива, Кети!
Она не могла объяснить, почему это приводило ее в ужас, вместо того чтобы успокаивать.
«Я жива».
Однако страшные новости, поступающие снаружи, а некоторые из них теперь можно было даже увидеть по телевизору, делали ее продолжающееся существование более тревожным. Она чувствовала себя хрупкой вещью, подверженной ужасным ударам зловредной судьбы.
В своем дневнике она нарисовала грубую карту и отмечала на ней неумолимое распространение чумы – Бретань, Северная Африка, Сицилия, «носок сапога» Италии, затем и сам Рим, цитадель ее веры. Она закрашивала чернилами на своей карте каждое новое зачумленное место и чувствовала, что будто вычеркивает эти регионы из своего мира. Эти чумные пятна были похожи на места, отмеченные на античных картах, – терра инкогнита. Их надо будет заново открывать… если кто-нибудь выживет.
Она знала, что она не единственная женщина, оставшаяся в живых в Ирландии. Ей были слышны разговоры снаружи, и они отвечали на ее вопросы, когда она спрашивала. Были изолированные женщины в старых шахтах около Маунтмелика и около Кестлблейни. Говорили, что другая группа женщин живет в большом доме на своей собственной земле около Клонмеля с сумасшедшим по имени Маккрей. Слухи и толки говорили о маленьких группах там и тут по всей стране, каждая из них под защитой отчаянных мужчин.
Ее собственное положение, тем не менее, было уникальным.
В своей хладнокровной манере Пирд позволил ей подслушать, когда он обсуждал ситуацию со Стивеном.
– Большинство других женщин наверняка пропадет, когда их мужчины заразятся при поисках пищи.
Она стояла у окна, глядя на Пирда, пока он говорил со Стивеном по телефону. Пирд был маленьким человечком с унылым лицом, не более полутора метров в высоту, с холодными голубыми глазами и тонкогубым ртом, на котором Кети никогда не видела улыбки. У него были соломенного цвета волосы, которые он стриг очень коротко или полностью сбривал, как и многие мужчины, которых она видела в иллюминаторы. Кожа Пирда была покрыта загаром, а брови изогнуты хмурыми морщинами.
– Мы можем сделать что-нибудь для этих женщин? – спросил Стивен.
– Мы доставляем стерилизованные продукты, но все мужчины относятся к нам с подозрением и не принимают ни наши медицинские советы, ни что-то другое. Мы думали о том, чтобы захватить некоторых из них силой, но это было бы смертельно для женщин. Пусть все идет само собой, и будем надеяться на лучшее.
– А что с женщинами, которых выслали из-за границы? – спросил Стивен.
– Немногие из них добираются сюда живыми. А те, кому это удается… – лицо Пирда приобрело сердитый и задумчивый взгляд. – …что ж, мы пытались изолировать некоторых из них, но безуспешно. И еще Пляжные Мальчики контролируют все побережье. Они не хотят сотрудничать с нами. Нам приходится мириться с этим, или пойти на риск гражданской войны… что нам может еще и придется сделать, хотя Фин говорит… – Пирд молча помотал головой, не сообщая, что же сказал Фин.
Она знала, что Фин – это Финтан Доэни, могущественный человек в верхних эшелонах власти.
– Что слышно в Англии? – голос Стивена звучал сломленно, безнадежно.
– Хуже чем здесь, как нам сообщили. По каким-то причинам она распространяется там быстрей. Валлийцы говорят, что у них есть несколько женщин в угольных копях, однако проблемы с едой чудовищные. И вода… Какие-то шотландцы держат в изоляции тридцать две женщины в замке Стирлинг, но в Эдинбурге разгул насилия и на улицах толпы. Последнее, что мы слышали, – это что люди в замке голодают, а какой-то религиозный безумец стоит с толпой фанатиков у ворот.
– Но мы, конечно, решим проблему с чумой до того, как все женщины умрут, – запротестовал Стивен.
– Мы работаем над этим. Можешь быть спокоен.
Слова Пирда, произнесенные в его холодной и бесстрастной манере, вовсе не придали ей уверенности.
Она начала плакать, глубоко и мучительно всхлипывая. Ее бедная мать умерла! И не было даже похорон и священника, чтобы помолиться за нее. Все женщины Корка умерли, кроме нее. И что же она такое в этой стальной комнате? Морская свинка! Она слышала это в голосе Пирда, видела это в его манерах. Он думал о ней, как о находящемся под рукой объекте для опытов!
Она скучала по Мэгги, подруге, которая могла бы понять ее и поговорить с ней простым языком об их заботах. Но Мэгги ушла вместе с остальными.
Слыша ее всхлипывания, Стивен прервал разговор с Пирдом. Его объятия помогли немного, однако рыдания затихли только тогда, когда она настолько устала и погрузилась в отчаяние, что не могла уже продолжать их.
– Я хочу, чтобы мы поженились, – наконец прошептала она.
– Я знаю, любовь моя. Я попросил их найти священника. Они стараются.
Сидя за столиком у холодной стальной стены, Кети писала в своем дневнике: «Когда же они приведут священника? Уже прошло пятнадцать дней с тех пор, как Стивен попросил об этом».
Она слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс спорят за стеной. Причуда акустики сделала стол фокусом для подслушивания слов, которые произносят эти двое снаружи. Она часто сидела здесь, слушая их. Ей нравился старый Мун, несмотря на его богохульное отношение к церкви. Однако он и Хью продолжали спор о религии, который начал утомлять ее. «Опять они взялись за свое», – заметила она.
– Система рождения и смерти уже разрушена, так-то, – сказал Мун.
Она услышала сзади шелест переворачиваемой страницы и шепот Стивена:
– Мун снова завелся.
Значит, ему их тоже слышно. Она скрестила руки на столе и положила голову на руки, желая, чтобы эти двое убрались со своим спором куда-нибудь в другое место.
Однако Мун проповедовал своим характерным дребезжащим хныкающим тоном, который Кети научилась определять, как сердитый:
– Это завершает процесс, начатый католической церковью!
– Да ты рехнулся, – сказал Хью. – Рождение, смерть – как такая вещь может быть разрушена?
– Ты согласен со мной, Хью, что работа по вынашиванию детей была когда-то частью круга, частью бесконечного возвращения?
– Ты говоришь, как какой-то из этих, индейцев-язычников, – запротестовал Хью. – Ты еще потом скажешь, что ты – это дух самого Моисея, который вернулся на…
– Я просто говорю о круге рождения и смерти, ты, старый идиот!
Стивен подошел к Кети сзади и положил руку на ее плечо.
– Они знают там, что ты беременна.
Не поднимая головы, она сказала:
– Заставь их привести священника.
– Я спрошу еще раз. – Он погладил ее волосы. – Не подстригай свои волосы, Кети. Так красиво, когда они такие длинные.
Услышав снаружи суматоху и движение, Кети подняла голову, сбросив его руку. Она услышала голос Пирда, который велел кому-то подготовить малый шлюз.
Стивен подошел к коммутатору и включил его.
– Что случилось, Адриан?
– Я собираюсь передать внутрь пистолет, Стивен. Как раз сейчас мы его стерилизуем.
– Пистолет? Ради Бога, почему?
– Фин велел мне сделать это на случай, если кто-нибудь попытается вломиться сюда.
– Кто это может быть?
– Мы им не позволим! – Это был голос Муна Колама.
– Это просто предосторожность, Стивен, – сказал Пирд. – Но все равно, держи его под рукой.
«Он лжет», – подумал Стивен. Но он знал, что если он продолжит расспросы, то это расстроит Кети. Теперь она смотрела на него, и в ее глазах был страх.
– Ну хорошо, если Фин так сказал, я согласен, – сказал Стивен, – но я думаю, что это чертовски глупо, когда такие люди, как Мун и Хью, охраняют нас снаружи.
На губах Кети появился немой вопрос.
Стивен кивнул.
– Когда ты собираешься привести нам священника? – спросил он.
– Мы делаем все возможное. Их так много было убито в Мейнуте, и теперь… ну, нам надо найти такого, который бы согласился прийти сюда, и к тому же такого, которому мы можем доверять.
– Что ты имеешь в виду – доверять? – задала вопрос Кети.
– В нашем мире происходят какие-то странные вещи, Кети, – сказал Пирд.
– Но не забивай этим свою прекрасную головку. Мы найдем тебе священника.
Она ненавидела, когда Пирд называл ее Кети. Так чертовски снисходительно! Однако она чувствовала себя здесь такой беспомощной, такой зависимой от доброжелательности каждого, кто находится снаружи. И происходят такие ужасные вещи.
– Спасибо, – сказала она.
Потом Стивен и Пирд начали разговаривать о ней, как о пациенте. Пирд сказал, что он приведет акушера, чтобы проинструктировать Стивена. Кети отключила сознание от их разговора. Она не любила, когда ее обсуждали, будто она была просто куском мяса. Хотя она знала, что Стивен хотел этой консультации. В этом выражалась его любящая забота о ней, и она была благодарна за это, по меньшей мере.
Когда они закончили, Пирд ушел, но оставил выключенным селектор, и она могла слышать через динамик Хью и Муна. Они говорили об усилиях, которые предпринимались для поддержания видимости нормального существования в стране.
– Говорят о восстановлении каналов, – сказал Хью. – Зачем? Что по ним будет плавать? Откуда и куда?
Мун согласился с ним.
– У них нет будущего, Хью.
Кети заткнула уши руками.
«Нет будущего!»
Ни дня не проходило без того, чтоб кто-нибудь не сказал этих ужасных слов так вот просто. Нет будущего.
Она опустила руки на живот, ощущая, что он начал раздуваться новой жизнью, пытаясь почувствовать там присутствие живого существа.
– У нас должно быть будущее, – прошептала она.
А Стивен снова погрузился в свои медицинские книги и не слышал ее.
28
Через час после встречи на озере дорога, по которой шагал Джон со своими новыми спутниками, начала подниматься к перевалу в конце ущелья. Воздух на дороге был горячим и неподвижным, солнечный свет отражался от листвы у дороги, бросал блики от минералов на скалистых стенах по обе стороны.
Херити смотрел на три спины идущих впереди него людей, думая о том, как легко было бы избавиться от них – одна короткая очередь из автомата, который лежит в его рюкзаке. Хотя, наверное, кто-нибудь услышит. И кроме того, останутся тела, которые могут найти люди Кевина. Грязный сукин сын, этот Кевин. Из всех типов ирландцев Кевин был теперь, наверное, самым опасным: ползучий гад. Никогда не известно, что такой сделает в следующий раз. А эти трое впереди: прирожденные бродяги – даже этот янки. Нигде надолго не задерживаются. Они не похожи на этих сонных мух, которые ждут смерти с минуты на минуту. Янки к тому же умеет и ненавидеть. В его глазах есть сталь. И священник тоже легко может почувствовать вкус к смерти, слюнтяй. К счастью, мальчик не разговаривает. Наверняка он будет маленьким победителем. Спаси нас Бог от жалобщиков, и псалмопевцев, и профессиональных патриотов!
Джон, оглядываясь на Херити, думал о том, какую странную молчащую группу они составляют: мальчик, который не может говорить, священник, принимающий решения, не обсуждая их, и этот Херити сзади – опасный человек, погруженный в угрюмое одиночество, из которого только его мрачные глаза испытующе выглядывают на окружающий ландшафт. Что-то в Херити беспокоило О'Нейла-Который-Внутри, досаждая Джону нежелательными вспышками чуждых воспоминаний, картинами, которые лучше не вспоминать, чтобы они не вызвали воплей. Чтобы отвлечься, он взглянул на священника и обнаружил у того дикий взгляд в неподвижных глазах. Джон первым отводил глаза, заглушая в себе всплеск ярости на этого священника, этого Фланнери. Узнать этот тип священника было легко – человек, который рано в своей жизни открыл неистовство и власть в абсолютно надменной вере. Да, это был Фланнери. Он завернулся в свою веру, как в плащ, надел ее, как броню… и теперь… теперь его броня пробита.
Джон снова взглянул на священника и обнаружил, что тот смотрит назад на Херити.
Здесь помощи не получить, священник!
Легко было догадаться, что делал Фланнери: он был занят отчаянным ремонтом своей брони. Жизнь его вытекала через пробоины, и он цеплялся за старую самоуверенность, пытаясь приставить обломки на старое место, стараясь восстановить броню, за которой он может стоять, не соприкасаясь с внешним миром, пока остальные приплясывают под его стоны. Он был, как девственница, идущая на компромисс, и в нем было нечто тайное и грязное.
Джон взглянул вниз на мальчика. Где его мать? Наверное, мертва. Мертва так же, как Мери и близнецы.
Отец Майкл, видя, как Джон смотрит на мальчика, спросил: «Как вы попали в Ирландию, мистер О'Доннел?»
Имя как будто привело его в чувство, установив в нем сердечный тон, который, как он знал, сработает в данной ситуации лучше всего. «Называйте меня Джоном».
– Это хорошее имя, Джон, – сказал отец Майкл.
Джон услышал, как Херити ускоряет шаги, догоняя их.
– Я попал в Ирландию… – сказал Джон, – ну что ж, это долгая история.
– У нас уйма времени, – сказал Херити справа от Джона. Они шли теперь все четверо шеренгой по поднимающейся дороге.
Джон подумал, потом начал свою историю с того момента, когда катер с военного корабля высадил его в заливе вблизи Кинсейла.
– Они раздели вас догола и бросили умирать на дороге? – спросил отец Майкл. – Да, эти Пляжные Мальчики – жестокие люди и полны гнева. Никакого понятия о человеческой доброте.
– Они оставили его в живых, – сказал Херити.
– Они извлекают выгоду из наших печалей, – сказал отец Майкл.
Этот отвлеченный елейный тон вызвал у Джона раздражение.
Он спросил:
– Люди с военных кораблей появляются в Кинсейле регулярно?
– Они присылают продукты и боеприпасы на управляемых лодках, которые они потом топят. Пляжные Мальчики за это охраняют наше побережье, не позволяя никому покинуть страну.
– А что еще они могут сделать? – спросил Херити. – Вы хотите отправить это безумие в другие страны? Вы, человек, принявший духовный сан!
– Я не это имел в виду, Джозеф Херити, и ты знаешь это!
– Значит, вы думаете, что наше побережье не надо патрулировать?
– Они это делают, но я не нахожу в этом ничего приятного. И я бы предоставил таким, как мистер О'Доннел, более сердечный прием, чем тот, который он описывает. – Отец Майкл с сожалением покивал головой. – Это все из-за ИРА.
– О чем вы говорите? – спросил Джон. Он чувствовал, что у него сильнее забилось сердце. Ему казалось, что к его лицу прилила кровь и бросило в жар.
Отец Майкл сказал:
– Финн Садал, наши Пляжные Мальчики, все они в основном из ИРА. Они так легко приспособились к ситуации, что я думаю, не всегда ли они пользовались нашим горем?
– Некоторые бы убили вас и за менее обидные слова, – сказал Херити.
– И вы тоже, мистер Херити? – спросил отец Майкл. Он испытующе взглянул на Херити.
– Ну вот, святой отец, – сказал Херити ровным успокаивающим тоном. – Я просто предупредил вас. Следите за своим языком, приятель.
Мальчик, который смотрел с одного говорящего на другого во время этого обмена репликами с бесстрастным лицом, вдруг отскочил к обочине дороги. Здесь он поднял камень и швырнул его вниз в деревья у конца озера. Когда камень исчез в листве, с деревьев поднялась туча грачей. Воздух наполнился резкими криками птиц, которые взвились черной спиралью и вытянулись в линию, направляясь на юг через озеро.
– Вот вам Ирландия, – сказал отец Майкл. – Крики и вопли, когда нас побеспокоят, потом мы снимаемся и идем в другое место ждать новых неприятностей.
– Значит, у вас нет правительства? – спросил Джон.
– О, все это есть, – сказал отец Майкл. – Но реальная сила у армии, а это означает власть штыков.
Мальчик вернулся к отцу Майклу, где он снова занял свою позицию, шагая сбоку, как будто никуда и не уходил. Его лицо было безмятежно. Джон подумал, что, может быть, мальчик глухой… но нет. Он выполнял устные приказы.
– Боюсь, что здесь всегда была власть штыков, – сказал отец Майкл. – Ничего не изменилось.
– А Пляжные Мальчики являются частью правительства? – спросил Джон. Он чувствовал, как О'Нейл-Внутри ждет ответа.
– У них есть винтовки, – сказал отец Майкл. – И у них есть свои люди в высших эшелонах власти.
Херити сказал:
– Нет, некоторые вещи изменились, священник. Некоторые вещи изменились очень сильно.
– Да, это факт, я согласен, – сказал отец Майкл. – Мы вернулись к феодальным временам. А также к тщетности существования, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Ага, священник оказывается еще и поэт! – сказал Херити.
Доэни смотрел на него, неожиданно понимая, что Кевин рассматривает чуму просто как еще одно оружие. Имея лекарство, он захочет использовать ее против всех вне Ирландии. Он будет играть в Безумца, и весь мир будет его мишенью!
– Ты будешь распространять это безумие? – прошептал Доэни.
– В Ирландии снова появятся короли, – сказал Кевин. – А теперь отправляйся в свою лабораторию и благодари Кевина О'Доннела за то, что он сохранил тебе жизнь.
Доэни, пошатываясь, поднялся на ноги и покинул камеру, покачнувшись на пороге и с каждым шагом ожидая пулю в спину. Он не верил, что остался в живых, пока не попал во внутренний двор и охранник не открыл ему ворота. Улица Инчикор-роуд выглядела до безумия повседневно, даже поток машин на ней. Доэни повернул направо и, выйдя из поля зрения ворот, прислонился к старой килмейнхемской стене. В ногах его было такое ощущение, будто с них содрали все мускулы, оставив только кости и слабую плоть.
Что можно поделать с Кевином О'Доннелом? Этот человек такой же сумасшедший, как и бедный О'Нейл. Доэни чувствовал, главным образом, жалость к Кевину, однако что-то же должно быть сделано. Избежать этого было нельзя. Доэни взглянул сквозь покрытое листвой дерево на небо с рваными пятнами голубизны.
– Ирландия, Ирландия, – прошептал он. – До чего дошли твои сыны!
Он хорошо понимал Кевина – вся эта борьба и смерть с тобой рядом. Это зажигало огонь в каждом ирландце. Это длится так долго, столько поколений это пережило, что тягостное, неугасимое пламя стало непременным спутником ирландской души. Оно укрепилось там связью притеснений и голода и поддерживается в каждом новом поколении при помощи историй, рассказываемых ночью у очага – о жестокости тиранов и агонии предков. Вызывающая содрогание действительность о тяжелом труде в Ирландии никогда не была дальше от ирландца, чем рассказы о его собственной семье.
Доэни взглянул налево, где из Килмейнхема появилась группа вооруженных боевиков Финна Садала. Они не обращали внимания на человека, прислонившегося к стене.
«Вот идет огонь грядущий», – думал Доэни.
Ирландское прошлое – это угрюмые тлеющие угли, всегда готовые разгореться. Уныние приходит сразу, как только исчезает ярость. Эта ненависть к английскому; именно она являлась осью их жизни. Каждый новый ирландец требовал, чтобы тысячи лет жестокости были отомщены. Это было то, чего так жаждала ирландская душа.
«Это источник нашей страсти, мрачный подтекст каждой шутки. А объект нашей ненависти никогда не был дальше от нас, чем шестьдесят миль через Ирландское море».
«О, Кевина легко понять, но труднее остановить».
Доэни оттолкнулся от холодной стены Килмейнхемской тюрьмы. Пот холодил его кожу. Он повернулся и пошел в направлении Королевской больницы.
Я должен немедленно позвонить Адриану».
27
Первородный грех? Ах, отец Майкл, какой это прекрасный вопрос для меня, человека, который так хорошо знаком с ним! Первородный грех – это означает родиться ирландцем. И это достаточный грех для любого Бога!
Джозеф Херити
Кети О'Хара сидела за маленьким, вделанным в стену столиком в своем новом помещении, записывая в дневник слова, которые она не могла сказать Стивену. Она знала, что уже больше 10:30 вечера, так как только что слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс заступили на пост во дворе замка, который, думала она, уже должен быть полностью заложен кирпичом и накрыт крышей. Дневной свет померк и стал значительно тусклее, чем тогда, когда они переместились сюда.
Она записывала в дневнике:
«Мне не нравится Адриан Пирд. Он слишком любит чувствовать себя в роли начальника».
По справедливости сказать, она знала, почему Стивен так восхищался этим человеком. Нельзя отрицать, что Пирд великолепно владеет делом, однако он требует, чтобы это признавали на каждом шагу. «В нем чего-то не хватает, – думала она. – От Пирда не исходит солидная надежность, как от Стивена. Я веду себя неблагодарно».
Все сделанное здесь было частью проекта по удержанию чумы за порогом всего лишь для одной женщины – ее самой. Все было предусмотрено до мелочей, так они уверяли ее, чтобы она была довольна в этом затянувшемся заключении. Всего лишь через одиннадцать дней после того, как Стивен почти силой затолкал ее в герметичную цистерну, явилась огромная толпа людей с грузовиком, и кранами, и большими механизмами. К ночи они уже были готовы перевезти цистерну с ней и Стивеном внутри, как с двумя бобами в горшке. Все вокруг было оцеплено солдатами – бронированные машины, мотоциклы и винтовки. Воздушные насосы и большой дизельный генератор перевозились на грузовике вместе с цистерной. Их шум, раздававшийся так близко, встревожил ее, и она прижалась к Стивену.
– А что, если цистерна сломается?
– Она стальная и очень прочная, дорогая. – Прижав ухо к его груди, она слышала, как гулко отдается здесь его голос и равномерно и сильно стучит сердце. И этот звук больше самих слов успокоил ее.
В какой-то момент она поглядела через иллюминаторы и увидела огни города, сияющие в ночи вдалеке за полями. Когда они спустились в долину, на отдаленном холме появились огни, а однажды стрельба остановила конвой у моста, где поблизости в текущей воде отражались звезды. Она свернулась в клубок, прижавшись к Стивену, пока грузовик снова не начал двигаться.
Наконец они прибыли на этот двор, освещенный яркими прожекторами, установленными на высоких наружных стенах. Через иллюминаторы Кети увидела вокруг лежащие грудами камни и кирпичи, штабеля цемента в мешках. Во дворе потрескивали голубоватые огни сварки, люди работали над большими стальными листами.
– Они строят нам жилье побольше, дорогая, – объяснил Стивен. – Шлюз камеры будет подогнан ко входу в другое помещение.
– Это безопасно?
Источник ее страха был понятен. Рассказы об умирающих женщинах (по радио и от других людей) наполняли ее ужасом.
– Адриан стерилизует это место и все внутри него, – успокоил ее Стивен.
Все равно ей не хотелось выползать через шлюз в соседние комнаты, когда рабочие закончили их. Стивен сообщил, что в этой новой камере есть телевизор, отдельный туалет и даже ванная.
Для Кети туалет был самой неприятной частью жизни в маленькой цистерне. И это несмотря на ее опыт работы медсестрой и понимание физических отправлений тела. Маленькая барокамера имела вместо туалета герметичную емкость, которая к тому же находилась на открытом месте напротив окна. Фекалии поступали по трубе в стерильный контейнер, специально сконструированный таким образом, чтобы можно было получать образцы для медицинского исследования. Она заставляла Стивена отворачиваться, когда пользовалась этими «удобствами», однако любой, кто пожелает, мог заглянуть снаружи… хотя она должна была признать, что никогда не видела ничьего лица в окошке, пока сидела на этом проклятом унитазе.
И еще запах. За один день это замкнутое помещение насквозь пропиталось вонью отхожего места.
Другой ее жалобой были консервы.
«Холодные консервы!»
Эти два слова, произносимые с отвращением, раздражающе действовали на Стивена. Она знала это, но не могла заставить себя не произносить их.
А вода в стерильных бутылках! Она была совершенно безвкусной.
Новое помещение имело вертикальные стены и плоский стальной потолок. На полу даже был линолеум с бело-коричневым узором, а на скамье рядом с небольшой герметичной раковиной стояла двойная электроплитка. Ничего такого грандиозного, как кухня в коттедже у Пирда, но еду можно разогревать. Еда продолжала поступать в виде консервов, тем не менее. И вода, безвкусная вода в стерильных бутылках! Хотя теперь им иногда перепадала бутылка гиннессовского пива, если оно было произведено до чумы.
Они все еще спали в старой барокамере, однако уже на стерильном матрасе, который им оставили в новом помещении. Несмотря на то, что он покоился на большом листе фанеры, подпертом посредине деревянными брусьями, матрас немного прогибался к середине из-за того, что цистерна имела круглую форму. У этих брусьев была тенденция подпрыгивать и барабанить по стенке, когда они со Стивеном занимались любовью.
– Мы, как животные, в зоопарке! – жаловалась она, думая о том, как мужчины снаружи слышат этот шум.
– Зато ты жива, Кети!
Она не могла объяснить, почему это приводило ее в ужас, вместо того чтобы успокаивать.
«Я жива».
Однако страшные новости, поступающие снаружи, а некоторые из них теперь можно было даже увидеть по телевизору, делали ее продолжающееся существование более тревожным. Она чувствовала себя хрупкой вещью, подверженной ужасным ударам зловредной судьбы.
В своем дневнике она нарисовала грубую карту и отмечала на ней неумолимое распространение чумы – Бретань, Северная Африка, Сицилия, «носок сапога» Италии, затем и сам Рим, цитадель ее веры. Она закрашивала чернилами на своей карте каждое новое зачумленное место и чувствовала, что будто вычеркивает эти регионы из своего мира. Эти чумные пятна были похожи на места, отмеченные на античных картах, – терра инкогнита. Их надо будет заново открывать… если кто-нибудь выживет.
Она знала, что она не единственная женщина, оставшаяся в живых в Ирландии. Ей были слышны разговоры снаружи, и они отвечали на ее вопросы, когда она спрашивала. Были изолированные женщины в старых шахтах около Маунтмелика и около Кестлблейни. Говорили, что другая группа женщин живет в большом доме на своей собственной земле около Клонмеля с сумасшедшим по имени Маккрей. Слухи и толки говорили о маленьких группах там и тут по всей стране, каждая из них под защитой отчаянных мужчин.
Ее собственное положение, тем не менее, было уникальным.
В своей хладнокровной манере Пирд позволил ей подслушать, когда он обсуждал ситуацию со Стивеном.
– Большинство других женщин наверняка пропадет, когда их мужчины заразятся при поисках пищи.
Она стояла у окна, глядя на Пирда, пока он говорил со Стивеном по телефону. Пирд был маленьким человечком с унылым лицом, не более полутора метров в высоту, с холодными голубыми глазами и тонкогубым ртом, на котором Кети никогда не видела улыбки. У него были соломенного цвета волосы, которые он стриг очень коротко или полностью сбривал, как и многие мужчины, которых она видела в иллюминаторы. Кожа Пирда была покрыта загаром, а брови изогнуты хмурыми морщинами.
– Мы можем сделать что-нибудь для этих женщин? – спросил Стивен.
– Мы доставляем стерилизованные продукты, но все мужчины относятся к нам с подозрением и не принимают ни наши медицинские советы, ни что-то другое. Мы думали о том, чтобы захватить некоторых из них силой, но это было бы смертельно для женщин. Пусть все идет само собой, и будем надеяться на лучшее.
– А что с женщинами, которых выслали из-за границы? – спросил Стивен.
– Немногие из них добираются сюда живыми. А те, кому это удается… – лицо Пирда приобрело сердитый и задумчивый взгляд. – …что ж, мы пытались изолировать некоторых из них, но безуспешно. И еще Пляжные Мальчики контролируют все побережье. Они не хотят сотрудничать с нами. Нам приходится мириться с этим, или пойти на риск гражданской войны… что нам может еще и придется сделать, хотя Фин говорит… – Пирд молча помотал головой, не сообщая, что же сказал Фин.
Она знала, что Фин – это Финтан Доэни, могущественный человек в верхних эшелонах власти.
– Что слышно в Англии? – голос Стивена звучал сломленно, безнадежно.
– Хуже чем здесь, как нам сообщили. По каким-то причинам она распространяется там быстрей. Валлийцы говорят, что у них есть несколько женщин в угольных копях, однако проблемы с едой чудовищные. И вода… Какие-то шотландцы держат в изоляции тридцать две женщины в замке Стирлинг, но в Эдинбурге разгул насилия и на улицах толпы. Последнее, что мы слышали, – это что люди в замке голодают, а какой-то религиозный безумец стоит с толпой фанатиков у ворот.
– Но мы, конечно, решим проблему с чумой до того, как все женщины умрут, – запротестовал Стивен.
– Мы работаем над этим. Можешь быть спокоен.
Слова Пирда, произнесенные в его холодной и бесстрастной манере, вовсе не придали ей уверенности.
Она начала плакать, глубоко и мучительно всхлипывая. Ее бедная мать умерла! И не было даже похорон и священника, чтобы помолиться за нее. Все женщины Корка умерли, кроме нее. И что же она такое в этой стальной комнате? Морская свинка! Она слышала это в голосе Пирда, видела это в его манерах. Он думал о ней, как о находящемся под рукой объекте для опытов!
Она скучала по Мэгги, подруге, которая могла бы понять ее и поговорить с ней простым языком об их заботах. Но Мэгги ушла вместе с остальными.
Слыша ее всхлипывания, Стивен прервал разговор с Пирдом. Его объятия помогли немного, однако рыдания затихли только тогда, когда она настолько устала и погрузилась в отчаяние, что не могла уже продолжать их.
– Я хочу, чтобы мы поженились, – наконец прошептала она.
– Я знаю, любовь моя. Я попросил их найти священника. Они стараются.
Сидя за столиком у холодной стальной стены, Кети писала в своем дневнике: «Когда же они приведут священника? Уже прошло пятнадцать дней с тех пор, как Стивен попросил об этом».
Она слышала, как Мун Колам и Хью Стайлс спорят за стеной. Причуда акустики сделала стол фокусом для подслушивания слов, которые произносят эти двое снаружи. Она часто сидела здесь, слушая их. Ей нравился старый Мун, несмотря на его богохульное отношение к церкви. Однако он и Хью продолжали спор о религии, который начал утомлять ее. «Опять они взялись за свое», – заметила она.
– Система рождения и смерти уже разрушена, так-то, – сказал Мун.
Она услышала сзади шелест переворачиваемой страницы и шепот Стивена:
– Мун снова завелся.
Значит, ему их тоже слышно. Она скрестила руки на столе и положила голову на руки, желая, чтобы эти двое убрались со своим спором куда-нибудь в другое место.
Однако Мун проповедовал своим характерным дребезжащим хныкающим тоном, который Кети научилась определять, как сердитый:
– Это завершает процесс, начатый католической церковью!
– Да ты рехнулся, – сказал Хью. – Рождение, смерть – как такая вещь может быть разрушена?
– Ты согласен со мной, Хью, что работа по вынашиванию детей была когда-то частью круга, частью бесконечного возвращения?
– Ты говоришь, как какой-то из этих, индейцев-язычников, – запротестовал Хью. – Ты еще потом скажешь, что ты – это дух самого Моисея, который вернулся на…
– Я просто говорю о круге рождения и смерти, ты, старый идиот!
Стивен подошел к Кети сзади и положил руку на ее плечо.
– Они знают там, что ты беременна.
Не поднимая головы, она сказала:
– Заставь их привести священника.
– Я спрошу еще раз. – Он погладил ее волосы. – Не подстригай свои волосы, Кети. Так красиво, когда они такие длинные.
Услышав снаружи суматоху и движение, Кети подняла голову, сбросив его руку. Она услышала голос Пирда, который велел кому-то подготовить малый шлюз.
Стивен подошел к коммутатору и включил его.
– Что случилось, Адриан?
– Я собираюсь передать внутрь пистолет, Стивен. Как раз сейчас мы его стерилизуем.
– Пистолет? Ради Бога, почему?
– Фин велел мне сделать это на случай, если кто-нибудь попытается вломиться сюда.
– Кто это может быть?
– Мы им не позволим! – Это был голос Муна Колама.
– Это просто предосторожность, Стивен, – сказал Пирд. – Но все равно, держи его под рукой.
«Он лжет», – подумал Стивен. Но он знал, что если он продолжит расспросы, то это расстроит Кети. Теперь она смотрела на него, и в ее глазах был страх.
– Ну хорошо, если Фин так сказал, я согласен, – сказал Стивен, – но я думаю, что это чертовски глупо, когда такие люди, как Мун и Хью, охраняют нас снаружи.
На губах Кети появился немой вопрос.
Стивен кивнул.
– Когда ты собираешься привести нам священника? – спросил он.
– Мы делаем все возможное. Их так много было убито в Мейнуте, и теперь… ну, нам надо найти такого, который бы согласился прийти сюда, и к тому же такого, которому мы можем доверять.
– Что ты имеешь в виду – доверять? – задала вопрос Кети.
– В нашем мире происходят какие-то странные вещи, Кети, – сказал Пирд.
– Но не забивай этим свою прекрасную головку. Мы найдем тебе священника.
Она ненавидела, когда Пирд называл ее Кети. Так чертовски снисходительно! Однако она чувствовала себя здесь такой беспомощной, такой зависимой от доброжелательности каждого, кто находится снаружи. И происходят такие ужасные вещи.
– Спасибо, – сказала она.
Потом Стивен и Пирд начали разговаривать о ней, как о пациенте. Пирд сказал, что он приведет акушера, чтобы проинструктировать Стивена. Кети отключила сознание от их разговора. Она не любила, когда ее обсуждали, будто она была просто куском мяса. Хотя она знала, что Стивен хотел этой консультации. В этом выражалась его любящая забота о ней, и она была благодарна за это, по меньшей мере.
Когда они закончили, Пирд ушел, но оставил выключенным селектор, и она могла слышать через динамик Хью и Муна. Они говорили об усилиях, которые предпринимались для поддержания видимости нормального существования в стране.
– Говорят о восстановлении каналов, – сказал Хью. – Зачем? Что по ним будет плавать? Откуда и куда?
Мун согласился с ним.
– У них нет будущего, Хью.
Кети заткнула уши руками.
«Нет будущего!»
Ни дня не проходило без того, чтоб кто-нибудь не сказал этих ужасных слов так вот просто. Нет будущего.
Она опустила руки на живот, ощущая, что он начал раздуваться новой жизнью, пытаясь почувствовать там присутствие живого существа.
– У нас должно быть будущее, – прошептала она.
А Стивен снова погрузился в свои медицинские книги и не слышал ее.
28
Страны несчастней нашей
Еще не видел свет —
Здесь могут вас повесить
За зеленый цвет.
Английский цвет кровавый
Носить принуждены,
Кровь пролитую помнят
Ирландии сыны.
Дион Бочикол, «Зеленые одежды»
Через час после встречи на озере дорога, по которой шагал Джон со своими новыми спутниками, начала подниматься к перевалу в конце ущелья. Воздух на дороге был горячим и неподвижным, солнечный свет отражался от листвы у дороги, бросал блики от минералов на скалистых стенах по обе стороны.
Херити смотрел на три спины идущих впереди него людей, думая о том, как легко было бы избавиться от них – одна короткая очередь из автомата, который лежит в его рюкзаке. Хотя, наверное, кто-нибудь услышит. И кроме того, останутся тела, которые могут найти люди Кевина. Грязный сукин сын, этот Кевин. Из всех типов ирландцев Кевин был теперь, наверное, самым опасным: ползучий гад. Никогда не известно, что такой сделает в следующий раз. А эти трое впереди: прирожденные бродяги – даже этот янки. Нигде надолго не задерживаются. Они не похожи на этих сонных мух, которые ждут смерти с минуты на минуту. Янки к тому же умеет и ненавидеть. В его глазах есть сталь. И священник тоже легко может почувствовать вкус к смерти, слюнтяй. К счастью, мальчик не разговаривает. Наверняка он будет маленьким победителем. Спаси нас Бог от жалобщиков, и псалмопевцев, и профессиональных патриотов!
Джон, оглядываясь на Херити, думал о том, какую странную молчащую группу они составляют: мальчик, который не может говорить, священник, принимающий решения, не обсуждая их, и этот Херити сзади – опасный человек, погруженный в угрюмое одиночество, из которого только его мрачные глаза испытующе выглядывают на окружающий ландшафт. Что-то в Херити беспокоило О'Нейла-Который-Внутри, досаждая Джону нежелательными вспышками чуждых воспоминаний, картинами, которые лучше не вспоминать, чтобы они не вызвали воплей. Чтобы отвлечься, он взглянул на священника и обнаружил у того дикий взгляд в неподвижных глазах. Джон первым отводил глаза, заглушая в себе всплеск ярости на этого священника, этого Фланнери. Узнать этот тип священника было легко – человек, который рано в своей жизни открыл неистовство и власть в абсолютно надменной вере. Да, это был Фланнери. Он завернулся в свою веру, как в плащ, надел ее, как броню… и теперь… теперь его броня пробита.
Джон снова взглянул на священника и обнаружил, что тот смотрит назад на Херити.
Здесь помощи не получить, священник!
Легко было догадаться, что делал Фланнери: он был занят отчаянным ремонтом своей брони. Жизнь его вытекала через пробоины, и он цеплялся за старую самоуверенность, пытаясь приставить обломки на старое место, стараясь восстановить броню, за которой он может стоять, не соприкасаясь с внешним миром, пока остальные приплясывают под его стоны. Он был, как девственница, идущая на компромисс, и в нем было нечто тайное и грязное.
Джон взглянул вниз на мальчика. Где его мать? Наверное, мертва. Мертва так же, как Мери и близнецы.
Отец Майкл, видя, как Джон смотрит на мальчика, спросил: «Как вы попали в Ирландию, мистер О'Доннел?»
Имя как будто привело его в чувство, установив в нем сердечный тон, который, как он знал, сработает в данной ситуации лучше всего. «Называйте меня Джоном».
– Это хорошее имя, Джон, – сказал отец Майкл.
Джон услышал, как Херити ускоряет шаги, догоняя их.
– Я попал в Ирландию… – сказал Джон, – ну что ж, это долгая история.
– У нас уйма времени, – сказал Херити справа от Джона. Они шли теперь все четверо шеренгой по поднимающейся дороге.
Джон подумал, потом начал свою историю с того момента, когда катер с военного корабля высадил его в заливе вблизи Кинсейла.
– Они раздели вас догола и бросили умирать на дороге? – спросил отец Майкл. – Да, эти Пляжные Мальчики – жестокие люди и полны гнева. Никакого понятия о человеческой доброте.
– Они оставили его в живых, – сказал Херити.
– Они извлекают выгоду из наших печалей, – сказал отец Майкл.
Этот отвлеченный елейный тон вызвал у Джона раздражение.
Он спросил:
– Люди с военных кораблей появляются в Кинсейле регулярно?
– Они присылают продукты и боеприпасы на управляемых лодках, которые они потом топят. Пляжные Мальчики за это охраняют наше побережье, не позволяя никому покинуть страну.
– А что еще они могут сделать? – спросил Херити. – Вы хотите отправить это безумие в другие страны? Вы, человек, принявший духовный сан!
– Я не это имел в виду, Джозеф Херити, и ты знаешь это!
– Значит, вы думаете, что наше побережье не надо патрулировать?
– Они это делают, но я не нахожу в этом ничего приятного. И я бы предоставил таким, как мистер О'Доннел, более сердечный прием, чем тот, который он описывает. – Отец Майкл с сожалением покивал головой. – Это все из-за ИРА.
– О чем вы говорите? – спросил Джон. Он чувствовал, что у него сильнее забилось сердце. Ему казалось, что к его лицу прилила кровь и бросило в жар.
Отец Майкл сказал:
– Финн Садал, наши Пляжные Мальчики, все они в основном из ИРА. Они так легко приспособились к ситуации, что я думаю, не всегда ли они пользовались нашим горем?
– Некоторые бы убили вас и за менее обидные слова, – сказал Херити.
– И вы тоже, мистер Херити? – спросил отец Майкл. Он испытующе взглянул на Херити.
– Ну вот, святой отец, – сказал Херити ровным успокаивающим тоном. – Я просто предупредил вас. Следите за своим языком, приятель.
Мальчик, который смотрел с одного говорящего на другого во время этого обмена репликами с бесстрастным лицом, вдруг отскочил к обочине дороги. Здесь он поднял камень и швырнул его вниз в деревья у конца озера. Когда камень исчез в листве, с деревьев поднялась туча грачей. Воздух наполнился резкими криками птиц, которые взвились черной спиралью и вытянулись в линию, направляясь на юг через озеро.
– Вот вам Ирландия, – сказал отец Майкл. – Крики и вопли, когда нас побеспокоят, потом мы снимаемся и идем в другое место ждать новых неприятностей.
– Значит, у вас нет правительства? – спросил Джон.
– О, все это есть, – сказал отец Майкл. – Но реальная сила у армии, а это означает власть штыков.
Мальчик вернулся к отцу Майклу, где он снова занял свою позицию, шагая сбоку, как будто никуда и не уходил. Его лицо было безмятежно. Джон подумал, что, может быть, мальчик глухой… но нет. Он выполнял устные приказы.
– Боюсь, что здесь всегда была власть штыков, – сказал отец Майкл. – Ничего не изменилось.
– А Пляжные Мальчики являются частью правительства? – спросил Джон. Он чувствовал, как О'Нейл-Внутри ждет ответа.
– У них есть винтовки, – сказал отец Майкл. – И у них есть свои люди в высших эшелонах власти.
Херити сказал:
– Нет, некоторые вещи изменились, священник. Некоторые вещи изменились очень сильно.
– Да, это факт, я согласен, – сказал отец Майкл. – Мы вернулись к феодальным временам. А также к тщетности существования, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Ага, священник оказывается еще и поэт! – сказал Херити.