Герберт Фрэнк. Белая чума

   Такой печи определенно не нужно. Только газовая… как в коттедже Пирда.
   Уф! Настоящая фабрика грез. У нее не было достаточно опыта, чтобы знать, на чем основывать свою фантазию.
   Как бы то ни было, это будет дом ее и Стивена, конечно. Ведь теперь они были связаны друг с другом настолько прочно, как вообще могут быть связаны мужчина и женщина.
   «Наши дети будут с нами. А Стивен…»
   Нет! Кети не хотела мечтать об этом. Стивен был всегда где-то поблизости, а сейчас она злилась на него. Хотя… он мог умереть. Эта мысль ее шокировала, но Кети продолжала держаться за нее, внезапно почувствовав себя виноватой и брошенной. Стивен мог погибнуть, защищая ее. Кети не сомневалась, что он бы отдал за нее жизнь. Как печально жить с сознанием такой жертвы.
   «Я бы стала одинокой вдовой».
   Но придирчивый голос прервал ее размышления: «Одинокой вдовой? В мире, где на каждую женщину приходятся тысячи мужчин?»
   Это была волнующая мысль. У нее даже перехватило дыхание. Это будет печально… но какая в этом власть! Кто мог бы быть ее вторым мужем? Без всякого сомнения, кто-то значительный. Конечно, не такая уж она красавица, но все же…
   Внезапно, какой-то частью своего сознания, Кети поняла, что это не было простым безосновательным размышлением. Этот вымысел затронул нечто живое и реальное, вполне ощутимое, показавшееся ей притягательным и в то же время ужасающим. Она догадалась, что обнаружила нечто большее, чем мечту. Это был путь, на котором ее воображение могло бы совершенствоваться… или по крайней мере подготовить ее к новым неожиданностям.
   Кети с трудом могла сосредоточиться на окружающем мире – том мире, что находится снаружи барокамеры, где развивались новые отношения. Там были суровые испытания, агония и боль потерь. Любая фантазия, которую она придумывала, с этого времени должна была учитывать странную действительность, увиденную ею на экране телевизора и знакомую по разговорам между охранниками.
   «Когда они найдут лекарство, я выйду в этот мир», – подумала Кети.
   Осознание этого глубоко взволновало ее. Кети разозлилась на собственные мысли за то, что они ввели ее в такое затруднение. Она все еще не сомневалась в том, что выживет – выдумка защищала ее. Но где-то в уголке сознания затаилась жуткая реальность, злобно насмехающаяся над ней. Как безумная, Кети хваталась за спасительную мечту.
   Остров! Конечно же! Она со Стивеном найдет свой собственный остров и тогда…
   – О чем ты думаешь, Кети? У тебя такое лицо, словно ты проглотила лимон.
   Голос Стивена прозвучал в тот момент, когда она обнаружила свои грезы разбитыми о стену невозможности – какой остров? Как они туда доберутся? Кети даже поблагодарила мысленно Стивена за вмешательство. Открыв глаза она увидела, что тот отложил книгу и принялся за выпечку хлеба. Странно было видеть его за таким занятием, которое ему явно нравилось. А ведь Кети раньше не подозревала о любви Стивена к домашним хлопотам. Все полуфабрикаты поступали в стерилизованных контейнерах, и он хватался за любую работу, чтобы как-то разнообразить свою жизнь.
   – Интересно, что с нами будет, когда мы отсюда выберемся? – сказала Кети.
   Повернувшись к ней, Стивен широко улыбнулся:
   – Девочка моя! Ни на минуту не сомневаюсь, что все будет в порядке, дорогая.
   – Правда, Стивен?
   Оставив свои мечтания, Кети почувствовала, как опять погрузилась в мир, обуреваемый сомнениями.
   «Пожалуйста, Стивен, скажи мне что-нибудь обнадеживающее».
   – Мы здесь в полной безопасности, – сказал он. Но была в его голосе нотка неискренности, которую Кети тут же уловила.
   – О Стивен!
   Кети зарыдала, и на мгновение все мысли о приготовлении хлеба улетучились. С руками, выпачканными мукой, Стивен пересек комнату, встал на колени, обнял за талию и крепко прижался щекой к ее телу.
   – Я смогу защитить тебя, Кети, – прошептал Стивен.
   Она еще крепче прижалась к нему и обхватила его голову руками. «О Господи! Он может погибнуть, защищая меня!»

49

   Рука бумагу подписала, уничтожив город, Пять суверенных пальцев кровь попили.
   Был уничтожен шар земной, погиб народ, Пять королей, они же смерти короли.

Дилан Томас

   Когда они приблизились к Дублину, Херити выбрал еще более осторожный маршрут, ведя свой отряд через пастбища к северо-западной окраине. Он избегал людных дорог, идущих к внутренней части города, где, по слухам, орудовали банды разбойников.
   Джон оставался загадкой для него, но у Херити не оставалось сомнений, что в этом человеке скрывается что-то мрачное. Он мог быть сумасшедшим. В конце концов, Джон мог быть и другим таким же потерянным, со своими грехами, горестями и причинами для того, чтобы прийти сюда. Он мог даже искренне желать помочь Ирландии в час ее испытаний.
   Когда они шли по полям к Дублину, Херити провоцировал Джона на высказывания и тщательно их анализировал. Это доводило его до бешенства. Разве это был безумец? В нем была какая-то эмоциональная надломленность, но из-за чего?
   Отец Майкл заметил, что на лугах не видно скота, когда они приблизились к городу.
   – Людям нужно как-то питаться, – сказал Херити.
   – Но они оставляют кое-что и для птиц, – добавил отец Майкл.
   Мальчик с беспокойством посмотрел на священника, упомянувшего птиц. Над развалинами у дороги высоко в небе кружили грачи. За руинами путники могли видеть холмы к югу от города. Угрюмые деревья без всяких признаков зелени торчали, как клыки, на вершинах. Херити знал, что где-то здесь находится Тара. Когда-то здесь жили короли, а теперь не пасется даже скот.
   – Не кажется ли вам странным, – размышлял отец Майкл, – что во многих древних стихах упоминаются черные дрозды. – Он уставился на птиц, кружащихся над руинами.
   Джон тоже смотрел на стаю, думая о том, что птицы оказались здесь, скорее всего, случайно. Но промолчал, заметив, как внимательно мальчик следит за теми, кто упоминает птиц.
   Херити продолжал обозревать окрестности с растущим напряжением. Зеленые рощицы вдали и сгоревшие дома. Луга, похожие на рвы с водой, с заросшими травой тропинками… Слева, на лугу, темнело выжженное пятно с какими-то уродливыми холмиками – как будто картина, нарисованная углем и смытая дождями. Неужели это трупы?
   Через поля и рощи простиралась темная полоса дождя, очень похожая по цвету на крылья парящих птиц.
   Заметив впереди неповрежденные здания, путники поспешили укрыться от бури. Тропинка вывела их на узкую мощеную дорогу с нетронутым навесом вдоль нее. Боковые стены навеса были стеклянными, а у задней стены стояла скамейка с пустым деревянным кармашком для расписания уже не существующей автобусной линии. Шквал обрушился на головы путников, когда они достигли этого укрытия и прижались к стене. Так что они почти не намокли. Дождь барабанил по крыше и отскакивал от щебеночного покрытия. Яркие шарики воды разбивались о землю. Температура резко упала.
   Буря прошла так же быстро, как и началась. Она оставила длинные полосы голубого цвета на небе. Холмы к югу стояли ясные в промытом дождем воздухе, и заходящее солнце освещало их гребни. Деревья – преимущественно зеленые, с пятнами желтого дрока – стояли группами вдоль вершин, подобные копьям, брошенным здесь древними королями, правившими в этих местах.
   Джон вышел из укрытия и осмотрелся. Земля переливалась всеми оттенками изумруда, и он подумал, что эта красота очень близка к вечности… она так же возбуждает в человеческом сердце любовь к земле, по которой ты ходишь. Джон почувствовал, что это не просто патриотизм, ведь ему были подвержены и гэльские потомки, никогда не видевшие этих мест. Люди испытывают особую любовь. Они настолько связаны с этой землей, что будут даже счастливы сойти в могилу, над которой такая красота.
   Возможно ли это, размышлял Джон, любить страну, не слишком заботясь о людях, оставляющих на ней свои следы? В конце концов, право собственности может не вписываться в девять пунктов закона. При более тщательном рассмотрении, собственность – это нечто преходящее, не более чем право нацарапать свои инициалы на отвесной скале… или построить стену, которая потом все равно станет землей.
   Херити подошел сзади, застегивая ширинку.
   – Надо двигаться дальше. Мы не доберемся до города до наступления сумерек. Лучше укроемся впереди – там есть более или менее цивилизованное убежище. Дублина мы достигнем примерно в это же время.
   Он двинулся вперед, и Джон пошел по его следам. Отец Майкл вместе с мальчиком замыкали шествие.
   – Не обращайте внимания на слова Джозефа и не ищите здесь цивилизации, – сказал отец Майкл. – Это ужасное место, Джон. Может быть, средоточие власти всегда было таким, а теперь мы просто срываем маску, выставляя правду напоказ.
   – «Ужасное», вы говорите? – спросил Джон.
   – Много рассказывают о пытках и помешательстве. Этому достаточно доказательств.
   – Тогда почему мы все сюда пришли? Почему мы не идем прямо в лабораторию Киллалу?
   Отец Майкл кивнул в сторону Херити.
   – Это приказ.
   Джон почувствовал, как увлажнились его ладони на стволе пулемета, висевшего на шейном ремне. Стоило только нажать на курок, чтобы взорвать эту безопасность, как показал ему Херити. Он мог бы просто сбежать и найти свою собственную дорогу в Киллалу. Мог ли Джон это сделать? Нужно избавиться от трех мертвых тел… и ничего не рассказывать тому, кто будет расспрашивать про стрельбу. Джон пристально посмотрел на мальчика.
   НЕУЖЕЛИ ОН МОГ БЫ ЭТО СДЕЛАТЬ?
   Джон почувствовал, как ослабли пальцы на тяжелом металле пулемета, и ответ был понятен без слов. Что-то изменилось между четырьмя путниками на этой дороге. Джону не хотелось мстить этим людям. Джон знал, что не допустит агонии своих компаньонов.
   – Что вы имеете в виду… говоря о пытках? – спросил он отца Майкла.
   – Я больше ничего об этом не скажу, – ответил тот. – На этой бедной земле слишком много плохого. – Он покачал головой.
   Дорога начала теряться в высоком ряду вечной зелени, и путники шли теперь среди деревьев. Джон с трудом разглядел строение между двумя стволами – каменное, с черной крышей. Это было большое здание с несколькими печными трубами. Из двух труб поднимались вертикально струйки дыма.
   Херити шел, насвистывая, но внезапно прекратил свистеть и подал знак остановиться. Он насторожился, прислушиваясь.
   Джон услышал пение, похожее на хоровое, где-то вблизи здания. Это было приятное гармоничное звучание, напомнившее ему о праздниках. Мелькнули воспоминания – Грампа Джек, огонек в камине и сказки, музыка по радио. Пение становилось громче, а воспоминания отчетливей. Но иллюзия пропала, когда Джон расслышал слова песенки.
   – Слышите этих маленьких ублюдков? – торжествовал Херити. – Слушайте, Майкл Фланнери!
   Приятные молодые голоса пели с неотвратимой ясностью:
   Трахнутую Мери мы обожаем, Трахнутая Мери, шлюха Исуса, Если у нас эякуляция, Значит, сейчас у нас мастурбация!
   Отец Майкл зажал уши ладонями и не заметил, что пение прекратилось. Теперь из-за деревьев слышалось какое-то монотонное скандирование, что-то вроде григорианской пародии:
   – Хат, хат, хат…
   Откинув голову, Херити разразился хохотом.
   – Это богохульство я запомню! С этим надо считаться, отец. – Он рванул священника за правую руку, чтобы тот мог слышать. – Вот теперь, Майкл, я хочу, чтобы вы подумали об этой очаровательной песенке.
   – Где-то у тебя все-таки есть совесть, Джозеф, – сказал отец Майкл. – Я буду искать ее и найду, даже если она спрятана на дне бездонной пропасти.
   – Вы говорите о совести! – Херити взревел. – Это опять старая греховная игра вашей Церкви? И когда вы, наконец, поймете? – отвернулся и зашагал по дороге. Остальные потянулись следом.
   Отец Майкл вновь заговорил, пытаясь продолжить тему.
   – Почему ты заговорил о грехе, Джозеф? Что-то гнетет твою совесть, а ты притворяешься, что все в порядке?
   Джону было ясно, что священник контролирует себя, а гнев Херити нарастал с каждым шагом. Его пальцы побелели на стволе ружья. Джон мысленно спрашивал, сможет ли Херити направить свое оружие против священника.
   – Почему ты не отвечаешь мне, Джозеф? – спросил отец Майкл.
   – Это ты грешен! – свирепо проговорил Херити. – Ты и твоя Церковь!
   – Опять ты за свое, – сказал отец Майкл рассудительным тоном. – Если человек говорит о ком-то, что тот грешен, то он говорит о себе. Это твое больное место, Джозеф. Но общий грех всех людей – это другое дело.
   – Ты грязный мошенник!
   – Слушая твою речь, я пришел к неутешительным выводам, Джозеф. – Отец Майкл ускорил шаг и поравнялся с Херити. – Мне кажется, что для множества людей трудно пережить пробуждение собственной совести.
   Херити стал посреди дороги, принуждая остановиться и отца Майкла. Джон с мальчиком наблюдали за противниками с расстояния в несколько шагов. Херити рассматривал отца Майкла с молчаливым и хмурым видом, задумчиво наморщив лоб.
   – Церковь могла управлять личностью, – сказал отец Майкл, – а не народом. Это было нашим поражением. Где искать совесть у народа?
   Выражение вкрадчивого превосходства сменило грубую злобу на лице Херити. Он уставился на священника.
   – Неужели помешанный служитель церкви пришел, наконец, к здравомыслию? Увидел, каким стал мир из-за вас?
   – Все, что я хотел сказать, – это то, что людям трудно чувствовать себя грешными всем вместе, – сказал отец Майкл.
   – И это все? – в голосе Херити было ликование.
   Отец Майкл повернулся и оглядел дорогу, по которой они шли, пристально всматриваясь мимо Джона и мальчика в тропинку, сбегающую от деревьев к лугу.
   – Нет, Джозеф, это еще не все. Перед тем как люди признают себя грешными, они совершат множество ужасных вещей. Переполнят чашу крови, будут убивать невиновных, развяжут войну, будут линчевать и убивать дальше…
   Джон воспринял слова священника как пощечину. Что это было? Что такого сказал отец Майкл, что появилось подобное чувство? Джон знал, что его лицо должно оставаться непроницаемым. Он не ощущал О'Нейла-Внутри. Джон остался один наедине со своими проблемами. Он почувствовал себя разбитым, у него словно вырвали землю из-под ног.
   – Итак, ты жалеешь о том, что причинил столько боли? – спросил Херити. Джона больно ранил этот вопрос. Ему показалось, что он был адресован только ему, хотя эти слова явно относились к священнику.
   – Жалею? – отец Майкл твердо посмотрел в глаза Херити, не давя ему отвести взгляд. Казалось, что священник видит этого человека отчетливо в первый раз. – Почему я должен жалеть?
   – Вздор! – Херити презрительно улыбнулся, но голос его звучал слабее. – Отец Майкл говорит одно, отец Майкл говорит другое. Но отец Майкл отъявленный лгун, обучившийся этому нелегкому ремеслу у иезуитов!
   – Ах, Джозеф, Джозеф, – произнес священник с горечью в голосе. – Колокол Джона Донна может звонить только по одному человеку, а не по многим. Я буду молиться только за твою душу Джозеф. Именно твоей душе это так необходимо. Что же касается остального, то мне нужно подумать об этом.
   – Подумать над этим! Это все, на что ты способен, старый дурак! – Херити обратил свое внимание к Джону. – А ты куда уставился, янки?
   Мальчик подошел прямо к Джону, остановившись на расстоянии шага.
   У Джона комок стоял в горле. Он знал, что не может скрыть своего внутреннего беспокойства.
   Херити, казалось, ничего не замечал.
   – Ну, янки?
   – Я… я слушал.
   – Да что ты можешь слышать своими оттопыренными ушами?
   – Этот… – Джон прокашлялся. – Это интеллектуальная дискуссия.
   – Еще один лжец! – сказал Херити.
   – Нет, Джозеф, – мягко проговорил отец Майкл. – Я думаю, что Джон просто ошибается.
   – Не вмешивайся, священник! Это касается только меня и янки!
   – Нет, Джозеф, это я вызвал твой гнев, и ты не возьмешь верх надо мной. И незачем атаковать нашего гостя.
   Херити бросил презрительный взгляд на отца Майкла.
   – Я не могу взять верх над тобой?
   – Это был не интеллектуальный аргумент, – кратко произнес священник. – То, с чем я согласился. – Он ласково посмотрел на Джона. – Мы, ирландцы, в самом деле не любим интеллектуальных дискуссий.
   Херити открыл и закрыл рот ничего не сказав.
   – Я знаю, мы часто говорим, что интеллектуальный спор – это предел наших мечтаний, – продолжил отец Майкл. – Но это неправда. Мы больше предпочитаем взрывы чувств. Мы любим разжигать страсти внутри и выставлять напоказ нашу агонию.
   – Неужели это говоришь ты, Майкл Фланнери? – с удивлением спросил Херити.
   – Именно я. Я говорю, есть только один короткий шажок через преисподнюю. Один шажок, данный нам для обдуманной разработки показа агонии.
   – Я не верю своим ушам, – сказал сам себе Херити. Он наклонился к священнику, заглядывая под края шляпы, словно желая убедиться, что это в самом деле отец Майкл. – Неужели вы сами додумались до таких прекрасных мыслей?
   Кривая улыбка появилась на лице священника.
   – У нас было время, чтобы высказать свои мысли за время путешествия, не правда ли, Джозеф?
   Херити не ответил.
   Отец Майкл переключился на Джона, и тот поразился, какую боль причиняет его взгляд, кажущийся таким мягким и обнадеживающим. Его грудь словно полоснуло ножом.
   – Самая любимая игра в интеллектуальную травлю для ирландцев, – продолжал отец Майкл, – это сарказм. – Он мельком взглянул на Херити, и тот отскочил, фыркая и потирая свой нос. – Жаль, что Мы так мало смеемся над собой. А это необходимо, когда сталкиваешься с горькой правдой.
   – Ты бы не узнал правды, даже если бы она пнула тебя в яйца и оставила без наследства, – обвинительно произнес Херити.
   – Тогда повсюду на земле воцарились бы мир и спокойствие, не так ли? – спросил отец Майкл. – Всюду согласие и радость – как и было раньше.
   – Все вредное, что мы имеем, – сказал Херити, – исходит от нашей терпеливой преданности религиозным церковным предрассудкам. Это истощает наши силы на протяжении уже нескольких столетий.
   Отец Майкл вздохнул.
   – Джозеф, я думаю, что твой худший порок заключается, может быть, в том, что ты не имеешь в себе сил, чтобы быть великодушным.
   – Вы споткнулись о правду самого Бога, – продолжил Херити. – Как сказал некий идиот: «Великодушие – это не самая знаменитая ирландская добродетель». Я согласен с этим, Майкл Фланнери, потому что знаю, что мы должны держаться за свою ненависть. Иначе, в чем нам черпать силы для движения дальше?
   – Спасибо тебе, Джозеф. У тебя все-таки осталась надежда, и я буду продолжать свои молитвы. – Священник повернулся на каблуках и зашагал вниз по дороге.
   В этот момент Джон понял, что этот спор полностью восстановил веру отца Майкла. Что же дал этот разговор Херити? Джон посмотрел на удаляющегося священника, который шагал твердо и уверенно.
   Херити тоже наблюдал за отцом Майклом.
   – Куда ты идешь, отец, – позвал Херити. – Убегаешь? – Он посмотрел на Джона. – Видишь, как он бежит? – Но неуверенность в голосе Херити была свидетельством его поражения. Он сделал все возможное, чтобы уничтожить веру священника, но потерпел поражение.
   Мальчик побежал за отцом Майклом. Поравнявшись со священником, он взял его за руку.
   Херити догнал Джона, когда они начали идти к лесу. Он снял с него пулемет, висевший на ремне.
   – Они могут не правильно понять. Может, ты отдашь мне и свой пистолет?
   Джон двигался как лунатик, послушно повинуясь Херити. Он не отдавал себе отчета в том, что сейчас его лишили оружия.
   Одним из мужчин, идущих к ним, был Кевин О'Доннел. В той же австралийской шляпе, что была на нем в тот вечер на пристани в Кинсейле.

50

   Римляне развратили галлов, и это породило англичан. Они бегут к римлянам, как свиньи к кормушке. Тактика римлян проста – сделать наши семьи заложниками. Они вербуют нас в свою армию, потому что это для нас единственная возможность не умереть от голода. Они насытили нашу религию алчностью. Они заменили наши простые, понятные законы дорогостоящими и недоступными для простых людей.
   Неприкрытый грабеж – вот чем я говорю.

Джозеф Херити

   – Они отказались подтвердить или отрицать, держат ли они действительно О'Нейла в заключении? – спросил Вэлкорт.
   Чарли Турквуд поднял обе руки ладонями верх. В его темных глазах была свинцовая тяжесть. Полные губы, казалось, вот-вот готовы расплыться в улыбке.
   Они расположились в кабинете Линкольна в Белом Доме, комнате, которую Вэлкорт сделал своим личным офисом. Он посмотрел на часы.
   – Сколько сейчас времени, в конце концов?
   – Около девяти утра, – сказал Турквуд.
   – Странно, – промолвил Вэлкорт. – Как, черт возьми, они обнаружили, что у нас есть зубные карты и отпечатки пальцев?
   И снова Турквуд развел руками в отрицательном жесте.
   Вэлкорт был голоден и знал, что это делает его вспыльчивым, но старался себя контролировать.
   – Знаешь, Чарли, о чем я сейчас думаю?
   Турквуд кивнул. Предмет разговора был очевиден.
   – Если они взломали код чумы… – сказал Вэлкорт.
   – То они могут всех нас взять за яйца, – продолжил Турквуд.
   Странное выражение отрешенности появилось в глазах Вэлкорта. Он задумчиво произнес:
   – Код.
   – Что вы имеете в виду? – поинтересовался Турквуд.
   Вэлкорт наклонился к переговорному устройству на столе и нажал кнопку.
   – Дайте мне Рокермана. Он мне необходим как можно скорее. И Ди-Эй тоже.
   Динамик вопросительно загудел.
   – Да, я имею в виду Эшера!
   Еще один вопрос.
   – Меня не интересует, куда вышел Рокерман! Пошлите за ним машину!
   Турквуд уставился на президента, озадаченно сдвинув брови.
   – Какова вероятность того, что у ирландцев действительно есть ракеты? – спросил Вэлкорт, откинувшись в своем кресле.
   – Пентагон считает, что весьма велика, сэр. Во всяком случае континент очень уязвим.
   – Новая чума «Сделано в Ирландии», – проговорил президент.
   – Это именно то, на что они намекают, сэр.
   Джеймс Райан Сэддлер, советник по науке, проскользнул в кабинет и увидел Турквуда, стоявшего у небольшого стола, и Вэлкорта, расположившегося в комфортабельном кресле-качалке позади него.
   – Вы пытаетесь найти Рокермана, господин президент? – спросил Сэддлер и прокашлялся. – Могу ли я чем-то помочь?
   – Почему вы не стучите, прежде чем войти? – с нажимом спросил Вэлкорт.
   Сэддлер побледнел.
   – Амос был как раз поблизости, сэр. Он сказал…
   – Ладно-ладно. – Вэлкорт сделал примирительный жест рукой и снова наклонился к переговорному устройству. – Амос, подготовьте сообщение за моей подписью. Оно пойдет прямо в ирландское правительство в Дублине, но адресат не будет указан. В нем будет говориться о количестве людей, которых мы потеряли при получении отпечатков пальцев и зубных карт в зараженных зонах. Повторите наш запрос относительно того, действительно ли человек, заключенный в тюрьме, это О'Нейл. Заодно потребуйте объяснений, почему они так считают. Скажите им, что нам нужен немедленный ответ, и мы еще подумаем, выслать им копии отпечатков пальцев и зубных карт или нет. Немедленный ответ, слышите? Если его не будет, то за последствия мы не отвечаем.
   – Да, сэр, – послышалось в микрофоне.
   Вэлкорт опять облокотился на спинку кресла, сцепив руки над головой.
   – Будет ли это правильным, сэр? – поинтересовался Турквуд.
   Вэлкорт не ответил.
   – Что происходит? – осторожно вмешался Сэддлер.
   – Кажется, в ирландском правительстве происходят какие-то перестановки, – сказал Турквуд. – Вояки все еще на коне, но вынуждены поделиться властью. Сейчас равные полномочия у министра по изучению чумы Финтана Доэни и у главы Финн Садал Кевина О'Доннела.
   – Что передают об этом наши агенты? – спросил Сэддлер.
   – Мы ни на кого не можем там положиться, – ответил Вэлкорт. Потом добавил: – И это именно тогда, когда мы больше всего в этом нуждаемся.
   – Мы должны оказывать давление, сэр? – спросил Турквуд. – Карантинщики, разумеется, сразу забросают нас вопросами. Им отвечать НЕМЕДЛЕННО? Я должен буду им все объяснить?
   – Пошли их подальше. Я говорю с ирландцами. Они собираются использовать нас для грязных делишек, ища оправдания для использования ядерного оружия. Это их встревожит или заставит раскрыть карты. Если они представляют реальную угрозу, то вынуждены будут открыто об этом заявить.
   Сэддлер сказал:
   – Сэр, я уверен, что вы знаете сценарий, по которому мы будем забрасывать атомными бомбами каждого, кто согласится, что у них есть О'Нейл.
   – Пусть посуетятся. Они не смогут нам ни черта сделать, только ответить, а их ответ даст нам многое.
   – Что вы скажете о возможности создания О'Нейлом нового безумного плана распространения другой чумы? – спросил Турквуд.