Голицын Максим. Глядящие из темноты

   — Вы хотите сказать…
   — Да ничего я не хочу сказать, — с досадой прервал егo Эрмольд. — И прошу не истолковывать мои слова превратно. Я и так уделил вам достаточно времени, господа амбассадоры. Располагайтесь, как вам удобно, отдыхайте.
   Уже когда они были у двери, он добавил:
   — Тем более что отдых ваш будет короток — завтра Ансард подойдет достаточно близко, чтобы я смог его встретить со всеми почестями. Вам придется присутствовать при встрече.
   — Мы предпочли бы… — начал было Берг.
   — О нет, у вас нет выхода. Иначе — зачем все это? Как вы полагаете? Нет-нет, не отвечайте, а то вы опять скажете, что ничего не понимаете, верно, амбассадор Берг? Вот амбассадор Леон, кажется, понимает. А если нет, то вскорости поймет — не так ли, амбассадор Леон? Да, прошу прощения, что не смогу разделить с вами трапезу — ужин принесут вам в комнаты.
   Он кивнул головой и сделал знак секретарю подойти ближе.
   — Вот они, собаки, — произнес Ансард.
   С холма ему было отлично видно выстроившееся неподалеку от белых стен Ретры войско противника: трехтысячная пехота, вооруженная щитами и обоюдоострыми топорами, стояла, сблизив щиты и образуя непроницаемую стену, конница во главе с регентом Эрмольдом и молчаливые отряды стрелков из лука, широкой цепью растянувшиеся по равнине.
   И, словно в ответ ему, над полем пронесся звук рога, тоскующий и печальный.
   Он нетерпеливо сжал коленями коня, и тот загарцевал под ним, роняя на грудь белые хлопья пены.
   — Это грозная сила, — тихо сказал примас.
   Сидя на невысоком муле, он рядом с Ансардом, возвышающимся на боевом жеребце, казался совсем маленьким.
   — О да, — согласился Ансард, — и как по-вашему — нам суждена славная смерть? Или славная жизнь?
   — Все зависит от того, насколько крепка ваша вера…
   Ансард поднял руку, словно намереваясь похлопать священника по плечу, но потом передумал, видимо, решив, что для этого ему придется чересчур низко склониться в седле.
   — Помолитесь за нас, — тихо сказал он, — хорошо помолитесь!
   И повернулся к ординарцу:
   — Пехотинцев вперед, пусть начинают. Во имя Двоих!
   Тот повернул коня и поскакал по зеленому полю, разбрызгивая воду.
   — Да, во имя Двоих, — по-прежнему негромко отозвался примас. — А что это там, вдалеке?
   В темных тучах появилось темное пятно — точно одна туча рождала другую, более оформленную, с четкими краями, и эта туча, оторвавшись от остальных, стремительно понеслась вперед, разрастаясь и отделяя от себя рукава и завихрения. Ансард поднял голову: стая ворон заслонила небо — точно все вороны Солера и Ретры собрались вместе. Хлопанье крыльев перекрыло гул многочисленного войска, выстроившегося на равнине, а крики заставили многих заткнуть уши. Они летели над равниной, растянувшись цепью, — черное небесное воинство, более неуязвимое, чем любое воинство земное. Какой-то лучник положил стрелу на тетину и нацелил ее в небо, но тетива отсырела — стрела, пролетев несколько шагов, упала в грязь.
   — Дурной знак, — произнес Ансард. Священник скорее увидел, как шевельнулись его губы, нежели в действительности расслышал слова.
   — Да! — прокричал он. — Но для кого?
   Стая пронеслась над равниной и исчезла за белыми башнями Ретры — редкий арьергард, взмахивая крыльями и отчаянно крича, поспешил за остальным крылатым воинством.
   Ансард кинул взгляд на войско Ретры: люди стояли молча, не двигаясь ни на шаг, но в этой неподвижности ощущалась угроза.
   — Ваше сиятельство, — раздалось за спиной у Ансарда.
   — Да? — раздраженно произнес Ансард.
   Он не обернулся, но в этом не было нужды — он узнал коннетабля по голосу.
   Его собственное войско горланило, гудело и волновалось, но тоже не сдвинулось с места. Ни на шаг.
   — Эти птицы. Они говорят, это не к добру. Им страшно.
   Ноздри у Ансарда побелели.
   — Очень-то надо было обременять себя этой швалью, которая выбывает из строя в самый нужный момент! Сброд, падаль… После победы повесить каждого десятого ублюдка… Мою дружину вперед! Пусть покажут этим мерзавцам, что такое воинский дух!
   Коннетабль развернул лошадь и коротким галопом поскакал по полю, поднимая столбы водяной пыли.
   Дождь припустил еще сильнее, ветвистые молнии били в землю между двумя армиями, выстроившимися на продуваемой всеми ветрами равнине.
   Конники двинулись в наступление — при этом они отчаянно вопили, их крики были слышны даже сквозь раскаты низкого грома. Должно быть, они подбадривали себя таким образом — молчание противника пугало их. Люди Эрмольда продолжали стоять, не двигаясь ни на шаг.
   — Почему они не выступают? — пробормотал Ансард.
   — Глядите, — примас вновь задрал голову, в голосе его слышался суеверный страх.
   Гроза как-то незаметно сошла на нет, тучи разошлись, и над равниной, на которой лицом к лицу стояли две армии, впервые за несколько месяцев засияло солнце. Его лучи отражались на золоченых щитах и железных панцирях, расцвечивали знамена и привязанные к пикам значки алым, зеленым и пурпурным и заставляли нестерпимо сверкать драгоценные камни на доспехах и медные бляшки на конской сбруе.
   — Солнце, — тихо сказал ординарец. — Как я давно его не видел!
   — Да, но оно светит нам в глаза, — сквозь зубы отоспался Ансард, — в глаза! А этим мерзавцам — в спину!
   Конники вновь завопили, громко и пронзительно, наклонили копья и пошли в атаку.
   И тут молчаливая цепь мерсийских арбалетчиков сделала свой первый шаг вперед и одновременно отпустила тетивы. Стрелы падали густо, точно снег, но снег смертоносный — дружина Ансарда, отборные рыцари на отборных конях, оказалась зажата в клещи собственной армии и не могла продвинуться ни на шаг.
   Ансард в раздражении натянул поводья, и жеребец мед ним заплясал, присев на круп.
   — Проклятье, — пробормотал он, — из чего они вьют свои тетивы…
   Стрелы пробивали стальные доспехи, и вскоре от великолепного отряда осталось лишь несколько всадников, отчаянно пытавшихся выбраться из ловушки…
   — Отступление, — Ансард обернулся к ординарцу — трубите отступление…
   С холма было видно, как рыцари беспорядочно отступают, не дождавшись сигнала, топча лошадьми пешее войско — те спотыкались и падали между ними, не будучи более в состоянии подняться. А мерсийцы все продолжали стрелять в самую гущу толпы, и ни один выстрел не пропадал даром, поскольку стрелы вонзались и падали или среди напирающих рыцарей, или же среди тех, кто спотыкался там и падал в самом плачевном состоянии.
   Вдруг со стороны вражеского войска раздался далекий звук рога.
   — Они отходят? — удивленно спросил примас.
   — Вряд ли, — сквозь зубы ответил Ансард.
   Тем временем сплошной строй мерсийских арбалетчиков распался, образуя два крыла, и туда, в пространство меж ними, ринулись конники, за которыми хлынула многочисленная пехота.
   Ординарец на взмыленном коне подскакал к Ансарду. Он задыхался.
   — Сударь! — сказал он. — Мы отступаем! Солерцы отступают. Коннетабль ранен в голову, а…
   Ансард поглядел в небо — во взгляде его была тоска и какая-то странная угроза.
   — Будь прокляты ваши знамения! — обернулся он к священнику.
   Он пришпорил коня, выхватил меч и помчался по равнине, к белым стенам Ретры, навстречу беспорядочной схватке.
   — Вперед! — кричал он на скаку. — Во имя Двоих, вперед!

* * *

   — Выпьете еще, господа? — Эрмольд кивнул виночерпию, и тот вновь наполнил тяжелые кубки. — Ибо нам есть что праздновать.
   «Это и есть походная обстановка?» — думал Леон, с любопытством оглядываясь. Эрмольд со своими капитанами восседал за обильной трапезой; на траву под тентом были брошены ковры — не слишком роскошные мерсийские ковры, потому что Эрмольд был все-таки регент, а не государь, но все вместе производило впечатление. Заходящее солнце теплым багрянцем расцвечивало флажки на палатках, лошади у коновязи храпели и фыркали, а вдали шумело раскинувшееся на привале многочисленное войско Эрмольда.
   — А я полагал, вы постараетесь закрепить победу, — заметил Берг.
   — Зачем? — удивился Эрмольд. — Остатки Ансардова войска отступают, если вода не спадет, мы зажмем их у реки, ну а если они переправятся — что ж, их счастье. А пока что мы можем позволить себе кратковременную передышку. Войско Ансарда вымотано многодневным переходом, а я веду свежих людей. Мы войдем в Солер на плечах у Ансарда. Хотелось бы услышать ваше мнение об утренней битве. Надеюсь, у вас в Терре умеют ценить военное искусство.
   Леон отчаянно попытался сосредоточиться — в голове звенело так, что он едва различал слова Эрмольда. Пожалуй, третий кубок был явно лишним.
   — Я почему-то представлял себе, — сказал он наконец, стараясь выговаривать слова как можно отчетливей, — сражение совсем по-другому… красочнее, что ли… организованнее. А это был какой-то хаос.
   — Почему — хаос? — удивился Эрмольд. — Точный расчет, во всяком случае с нашей стороны. Ансард попался в самую распространенную ловушку, вот и все. Нужно сказать, что он сделал все ошибки, которые только можно было сделать, — я же говорил, он слишком нетерпелив. Дружина у него, и верно, неплоха, но тут главное — численность и скорость, численность и скорость. И вооружение, разумеется… Эти новые тетивы… Ансарду следовало бы получше вас использовать, уж извините, господа… А он решил, что ему нужно большое чудо — маленькие чудеса его не устраивали… В результате он повел на Ретру в основном необученный сброд, который спасовал в самый критический момент. Да вы угощайтесь.
   Леон попробовал отхватить ножом кусок от бараньего бока, но промахнулся.
   — Если вы так будете орудовать мечом в битве… — неодобрительно заметил красномордый капитан, сидевший по левую руку от Леона.
   «Сколько еще ждать, пока они изобретут вилки?» — раздраженно подумал Леон, вытирая руки о полотняную скатерть.
   — И в седле держитесь, как мешок с… ну, в общем, как мешок, — продолжал капитан. — Словно чернокнижник какой. Или лекарь. Есть тут у нас один — помощник мэтра Каннабиса, так он алк… алхимией какой-то занимается, у него из палатки воняет так, что порой и мимо пройти страшно. Вонючка, одним словом.
   Леон покосился на Берга, но тот сидел с отсутствующим видом, явно предпочитая не вмешиваться.
   — А ведь я и по морде могу, — задумчиво произнес Леон, разглядывая капитана.
   — Успокойтесь, амбассадор Леон, — примирительно произнес Эрмольд. — И ты, капитан, тоже. Им не придется ехать верхом. Амбассадоры поедут в повозке.
   Капитан, казалось, не слышал.
   — Говорю вам, они чернокнижники…
   — Помилуй тебя Двое, — вновь возразил Эрмольд, — да разве чернокнижники так пьют?
   Капитан подумал, почесал в затылке.
   — И верно, — сказал он, — сколько я ни встречал лекаришку этого, он всегда трезвый, зараза.
   Он помолчал, потом великодушно признал:
   — А крепкое он хорошо гнать умеет.
   — Ну и ладно, — миролюбиво произнес Эрмольд, — к чему воевать со своими… А забавно, что он вас за чернокнижников принял, верно, амбассадоры?
   Леон кивнул — стоило лишь ему чуть двинуть головой, вокруг все поплыло, да еще почему-то в двойном экземпляре.
   «Какую же дрянь они гонят, — подумал он, — вроде слабенькое, а с ног валит хуже гидролизата…»
   Табурет под ним сделался подозрительно неустойчивым, он осторожно пошевелился, покрепче расставив ноги…
   — Жаль, что я не позаботился прихватить с собой менестрелей, — сокрушенно сказал Эрмольд. — Сейчас бы в самый раз послушать что-нибудь этакое…
   — Наш слуга был бродячим менестрелем до того, как мы его наняли, — вмешался Берг. — Если вам угодно…
   — Охотно, — вежливо сказал Эрмольд. — Я, кажется, слышал про него. Способный юноша.
   — Айльф! — заревел Берг, высовывая голову из-за полога.
   — И чего орать? — недовольно произнес Айльф, поднимаясь на ноги. — А то я не слышу. Менестреля они послушать захотели, ишь ты… Сидят там, мясо жрут, а я тут кости глодай…
   — Ладно-ладно, — примирительно произнес Берг, — не ворчи… будет тебе мясо.
   — Вы бы попели на пустой желудок… — продолжал бормотать Айльф. Куртка у него на груди подозрительно оттопыривалась — там появилась выпуклость точь-в-точь с каравай местного хлеба.
   — А это что? — спросил Берг.
   — Где? — Айльф поглядел на него невинными глазами.
   — Что-то ты опять спер…
   — Вы меня петь просите? Или обыскивать будете? Потому что если обыскивать, то у меня еще дел много — вон конюх просил ему с лошадьми его светлости регента подсобить… Захромала его верховая… Потом…
   — Ох, — устало сказал Берг, — да уймись ты…
   Айльф усмехнулся и нырнул в палатку.
   — А, — кивнул Эрмольд, — вспоминаю. Я, кажется, видел его при самых разнообразных обстоятельствах, этого вашего барда. Ну что ж, — он поудобней откинулся в кресле — единственном на всю палатку.
   — Прошу…
   — Давным-давно, еще когда отец нынешнего юного Автемара Мерсийского не встретился с матушкой юного Автемара, — затянул Айльф высоким, чистым голосом профессионального сказителя, — на границе Ретры и Солера стояли две деревни. Одна, значит, по одну сторону моста через Пенну — бурную реку, чьи воды тяжелы, как свинец, другая — по другую сторону этого самого моста. И невзлюбили солерцы мерсийцев, потому как те, кто ехал из Ретры в Солер, платили жителям мерсийской деревни пошлины за переправу через мост, и те, кто ехал из Солера в Ретру, — тоже, потому как так испокон веку было заведено меж Ретрой и Со-лером. И так враждовали они — что ни день, то стычки, что ни год, то смертоубийства, и случилось так, что встретились как-то юноша из солерской деревни, а девушка из мерсийской — и так полюбили друг друга, что жизни друг без друга не мыслили…
   «Берг вроде пил наравне со мной, — думал Леон, — но так, по виду и не скажешь. Черт, у меня еще с института слабая голова на выпивку…»
   — …а рядом, надо сказать, жил святой человек, отшельник, со зверьми лесными собеседник, вот и пошла к нему девица. «Ах, — сказала девица, — впору удавиться, я все отдать готова, но своего добиться…» Сказал тогда отшельник: «Хоть я обет нарушу, спасу я твою душу. Возьми вот эту склянку, три дня варил я травы из сердца сей дубравы, три дня варил, три ночи, они нездешней мочи, когда ты выпьешь хоть глоток, заснешь, и будет сон глубок, как смертный сон холодный… Обрядят твое юное тело в тонкое полотно, отнесут в священную рощу и оставят на ночь, проститься с белым светом… Тут-то ты и воспрянешь…»
   «Что он такое несет, — тупо думал Леон, — где-то я уже это слышал…»
   Капитан дружелюбно хлопнул его огромной лапищей по колену.
   — Люблю я слушать всякие печальные истории, — сказал он, — так душу рвет, что прямо плакать хочется… Загрубели мы, парень, заматерели, а в молодости, помню…
   Он подпер рукой подбородок и надолго задумался.
   — …И увидя, что мертва любимая, он выхватил кинжал, тот самый, коим убил он ее брата любимого в честном поединке, и вонзил себе прямиком в сердце, и упал рядом с ней, бездыханный…
   — Эй, Берг, — Леон ткнул напарника, чьи мысли явно витали где-то далеко, локтем в бок.
   Берг неохотно вернулся к действительности:
   —Да?
   — Ты слышишь, что он рассказывает такое?
   — А… — Берг прислушался, — да, везде одно и то же…
   Он вздохнул и вновь погрузился в молчание.
   Айльф тем временем довел свою печальную историю до логического конца, картинно раскланялся и замер. Эрмольд благосклонно кивнул.
   — Накорми его, — велел он виночерпию. — И поднеси выпить. У него небось в глотке пересохло.
   Айльф, сохраняя скорбную мину, величественно принял из рук виночерпия увесистый кубок и огромный кусок мяса, поклонился и удалился из палатки. Кубок он прихватил с собой.
   Капитан вновь хлопнул Леона, на этот раз по плечу.
   — Ты уж прости, — сказал он, — не понравился ты мне сначала. А теперь я вижу, славный ты малый.
   — Ты тоже, — великодушно отозвался Леон. Он обернулся к Эрмольду. — П-подземелье, — выговорил он, еле ворочая непослушным языком, — у вас под стенами замка просто чудесное подземелье. Ступишь — и ты уже… з-за трите… девите… девять земель, и…
   — Опять сказки, — вздохнул Эрмольд, — похоже, ваш менестрель на вас дурно влияет, амбассадор Леон.
   — Но это…
   — Ну разумеется-разумеется, — успокаивающе произнес Эрмольд, — это чистая правда…
   И продолжил, обернувшись к Бергу:
   — Оказывается, это заразно — держать у себя менестреля.
   — Да уж, — неопределенно отозвался Берг, — ты бы лучше поел как следует, Леон, а то, знаешь…
   …Когда они вышли из палатки, совсем стемнело. Роса была такой густой и холодной, что Леон на миг протрезвел, но потом окружающий мир вновь расплылся в какое-то неясное месиво цветных пятен; далекие костры плясали, точно обезумевшие танцоры, а вход в их с Бергом палатку почему-то оказался совсем не там, где ему полагалось находиться.
   Почему-то обнаружилось, что Берг давно уже улегся спать: из угла, где располагалось его ложе, доносился мощный храп. Леон икнул, борясь с тошнотой, потом крикнул:
   — Айльф!
   Айльф вынырнул откуда-то из темноты и деловито начал стаскивать с Леона сапоги — тот отчаянно старался удержать равновесие.
   — Кислого молока вам бы с утра попить, сударь, — сказал Айльф, — хорошо помогает.
   — Я не доживу до утра, — пробормотал Леон, — что за дрянь вы пьете?
   — Почему — дрянь? Вино молоденькое, годовалое… Хорошее вино…
   — Что ты за историю такую рассказывал? Откуда ты ее взял?
   Айльф усмехнулся:
   — Понравилось? Не то чтобы я сам ее выдумал… На самом деле, все это совсем по-другому было. Приходит этот молодой дурень к Гунтру — а за ним уже вся деревня гонится, — тот переодевает его бродячим отшельником и отсылает прочь тайными тропами. Ну а девица рыдает: не жить мне без него — или убегу, или удавлюсь… А куда ей, глупой, бежать — парень-то, если честно, уж такой шалавый был, уж сколько девок он по округе перепортил… Ладно, говорит Гунтр, вот тебе тайное средство — ты, значит, его выпьешь… Она выпила — ну и пронесло же ее! Не то что бежать — от сортира на пять шагов отойти не могла! Неделю она в лежаку лежала, а потом пришла в себя, а этого, хахаля ее, уж и след простыл, станет он ее дожидаться, как же! Ну, она поплакала-поплакала и взялась за ум, замуж ее выдали от греха подальше…
   — Ты циник, — устало сказал Леон, — а еще менестрель.
   — Кто-кто?
   — Продажная твоя душонка…
   — Мне платят не за то, чтобы я говорил, как оно на самом деле было, — резонно возразил Айльф.
   — Ладно, убирайся отсюда, бард недоделанный. Айльф хихикнул и исчез. Леон закрыл глаза и уже готов был провалиться в какое-то мутное подобие сна, когда рядом раздался тихий шорох. Он подхватился и присел на постели — стоило лишь чуть приподнять веки, как земля совершенно очевидно начала вращаться вокруг своей оси.
   — Сударь, — раздался чей-то шепот.
   В свете масляной плошки Леон разглядел какую-то девицу. Черноволосая, свеженькая, она стояла на коленях у его постели, ее грудь соблазнительно выглядывала из выреза.
   — Откуда ты, прелестное создание? — невнятно пробормотал он.
   — Я при обозе… Меня господин Эрмольд прислал. Я как раз у него в палатке прибиралась, а он и говорит — пойди погляди, что послы делают. Может, им нужно чего?
   — Пару гран цианистого калия, — сказал Леон. Ему хотелось только одного — лечь и лежать неподвижно, пока организм не выгонит из себя все кетоны и ацетоальдегиды.
   — Чего?
   — Ничего, это я так… Ты лучше пойди, амбассадору Бергу спинку потри…
   — Так его Берг зовут? А он ничего, симпатичный. Она нырнула в темноту. Леон смутно расслышал, как Берг сонно проговорил:
   — Сорейль…
   — Я не Сорейль, сударь. Я Лана, — возразила девица.
   — Какая еще Лана? — Берг явно просыпался.
   — Ваш друг сказал…
   — Вон отсюда! — взревел Берг. Девица пискнула и убежала.
   — Ну и дурак, — вяло пробормотал Леон.
   Берг говорил что-то еще, но Леон уже не слышал: он вывалился из палатки головой вперед, с трудом подавляя рвотные спазмы. Наконец земля перестала вращаться; вокруг было прохладно и почти тихо… Лишь теперь он различил пустое звездное небо с редкими клочьями облаков, смутные очертания полевых шатров и совсем рядом — молчаливую черную фигуру…
   Он молча вернулся в палатку и рухнул на постель. Берг опять заснул, и Леон не стал его будить лишь для того, чтобы сообщить, что у входа в палатку стоит часовой.
 
   Из полевого дневника Леонарда Калганова, стажера-этнографа. Надиктовано в пятый день месяца медосбора, после битвы на реке Пенне…
   События несутся, как обезумевшие лошади. И время летит вместе с ними… Казалось, только что Ансард со своими людьми стоял под стенами Ретры, и вот уже Эрмольд вошел в Солер. И вода в реке спала за какие-то несколько часов, так что ему не составило труда переправиться, а ведь Ансард перед боем трое суток топтался на берегу в поисках брода. И это солнце… На полях блестит жидкая грязь, из оврагов, где гниют трупы, поднимаются удушливые испарения, и над всем этим ослепительное, невероятно голубое небо. И сверхновая погасла… Берг надеется, что все кончилось — нам следует ждать гостей. Прибудет Вторая Комплексная, и мы свалим на нее заботы об этом безумном мире, с которым не сумели совладать. И наконец выберемся отсюда.
   Он обманывает себя — нам не выбраться. Эрмольд следит за каждым нашим шагом. Мы пленники, и окружает нас пусть комфортабельная, но тюрьма. Да, верно, из тюрьмы тоже можно бежать, нужно бежать, нужно предупредить их — о том, что миссии предстоит работать в режиме Красного Сигнала. Подумать только, ведь даже маяка на Фембре не осталось… Если бы этот мерзавец ошибся хоть на одну цифру, компьютер бы отменил программу и ему бы пришлось начинать все сначала…
   …Берг мне не верит.
   Вернее, не верит в то, что это сделал Ансард. Он скорее готов поверить в то, что это я сам, в каком-то помрачении не выдержал психической нагрузки и сорвался… Да, тут, в этом мире, есть что-то глубоко ненормальное, впору сойти с ума, но, черт, я же отлично помню, как эта обезьяна так и кинулась к пульту и давай жать на кнопки, будто кто под руку толкал…
   Ладно, по крайней мере Эрмольд не ждет от нас никаких чудес. Он и сам неплохо справляется. А Ансард до сих пор пытается переломить судьбу, бедняга, — Устраивает все эти беспорядочные вылазки, в которых гибнут его люди… На Эрмольда работают два самых страшных союзника — голод и. чума… Говорят, в крепости уже едят трупы. Эрмольд — разумный человек. Никуда не торопится. Ждет.
   Небо меркло. Рубиновые полосы облаков стали сизыми, затем растворились в синеве, по городской стене медленно прополз одинокий огонек дозорного.
   — И вы по-прежнему уверены, что Двое стоят за Солер? — мрачно спросил Ансард. Выглядел он как человек, пожираемый лихорадкой, — щеки ввалились, под глазами залегли черные тени. — После всего, что случилось? Горожане вопят под стенами, проклинают уже не Ретру — нас…
   — Что они могут знать, — прошептал священник, — они не видели Света…
   — Я тоже не видел Света, — сухо проговорил Ансард, — я видел лишь Мрак… Мрак и гибель. Если бы это окончательно не подкосило боевой дух моих людей, я бы вздернул вас на самой высокой виселице Солера.
   — Вы шли впереди меня, — напомнил священник, — и даже впереди Двоих.
   — Да, — согласился Ансард, — кровь на мне… Но если бы вы не были так уверены в победе, не толковали мне часами о том, что Солер призван объединить земли, что победа будет наша, ибо вам было так сказано свыше, я бы… по крайней мере пощадил бы свою бессмертную душу.
   — За свою бессмертную душу, — спокойно заметил священник, — отвечает лишь хозяин оной. Поскольку выбор, куда свернуть, всегда остается за ним. Ни я, ни Двое тут ни при чем.
   — Да, — согласился Ансард, — но тот брод через Пенну указали мне Двое. На верную гибель.
   — Вам было видение, — напомнил священник, — не мне. Сам я ждал знака, но не дождался.
   Они стояли на верхней площадке башни. Ветер мял, пластал, вытягивал узкое боевое знамя Солера, часовые расходились на крепостной стене, и отсюда, сверху, люди, повозки и орудия, сгрудившиеся на узких, защищенных укреплениями улочках, казались грудой неопрятного хлама. Дальше, внизу, за городскими стенами дымились черные развалины брошенных домов, а еще дальше на склоне холма, сползая в низину, расположилось войско Эрмольда — солдаты копошились, точно черные муравьи. По небу неслись редкие облака, такие же узкие и вытянутые, как штандарт, багряно-сизые, точно дым от пожарищ…
   Ансард передернул плечами, точно от холода.
   — Что им от меня нужно, Двоим? Что? Жертва нужна? Славная смерть?
   Священник молчал.
   — Да… верно, — вновь проговорил Ансард, не дождавшись ответа, — я служил не Двоим… Я служил Солеру.
   — Солеру? — медленно переспросил священник. — Вот он, Солер!
   Он дрожащей рукой указал на чернеющие в излучине реки развалины, на дальний столб дыма, который, сдуваемый ветром, наискось поднимался в пустое, сияющее, равнодушное небо.
   Ансард проследил за ним взглядом.
   — Да, — пробормотал он, горько усмехаясь, — это ли процветание? Я хотел открыть Солеру закрома Ретры… Все сокровища Срединных графств…
   — Вы хотели власти, — сухо заметил священник, — и славы…
   — Я воин, — отрубил Ансард, — чего еще желать воину, как не власти и славы? Вы тоже искали власти и славы, нет?