— Ступайте домой, — Варрен удерживал на месте пляшущую лошадь, — я разберусь.
   — А чего разбираться, сударь мой? Уже разобрались. Вот оно, добро награбленное… Скот они порешили, а вещички-то вот они… И бабы, значит, хуторские…
   — А душегубы?
   — Там их было только трое, сударь. Одного, как заварушка началась, мы сразу положили, другого бабы, сударь, чуть не на клочки разорвали, смотреть страшно, а третий вот он, в грязи валяется.
   Темная масса из-за кустов выступила вперед и оказалась невысокой каурой лошадью, на которой охлюпкой восседал деревенский парень. Человек, волочившийся со связанными руками за лошадью, не раз уже падал в грязь и сейчас больше походил на чудовищное создание из свиты Темного — из тех, что изображают на фронтонах храмов.
   — Только трое? — брезгливо поморщившись, произнес Варрен. — Экие же вы храбрецы…
   — Да их больше было, сударь. Бабы говорят, еще четверо их было, целая шайка, но одного хуторяне положили, а куда еще трое делись, только Двоим и ведомо. Говорят, небесным огнем убило…
   — Небесным огнем, говоришь… — задумался Варрен. Он вновь поглядел на ладную лошаденку, впрочем, порядком уже запушенную — грива спутана, хвост в репьях, брюхо и бабки в комьях засохшей, светлой, и свежей — бурой грязи. — Приведи-ка его сюда, этого душегуба, братец…
   — Мы с ним сами разберемся, ваша милость, — угрюмо сказал старший, — пускай на воротах повисит, чтобы другим неповадно было…
   Варрен выдвинул из ножен лезвие меча — на ладонь, не больше, но этого хватило, чтобы старший торопливо дернул за веревку, и разбойник, проехав мордой по грязи, оказался перед Варреном.
   — На воротах, — задумчиво произнес Варрен, разглядывая обезображенное лицо, — это хорошо… Но у нас, братец, его светлость держит в руках жизнь и смерть своих подданных. Ты что-то хотел сказать, парень?
   Старший угрюмо поглядел на него, но промолчал.
   — Развелось этой швали видимо-невидимо, веревок не напасешься. Его светлость намерен вновь открыть рудник в Мурсианских горах. Так что судьба его — в штольне заступом работать… Хоть какая польза… Эй, — он кивнул своим людям, — возьмите его…
   — Но, сударь… — попробовал возразить старший.
   — Закрой пасть, пока зубы целы.
   Пленник, до которого долетали обрывки разговора, взвыл, упал на колени и, меся грязь, подполз к копытам лошади Варрена.
   — Только не рудники, — прохрипел он в ужасе, обратив к Варрену безумные белые глаза. — Только не рудники… нет!
   Варрен задумчиво кивнул — не столько стоявшим перед ним людям, сколько сам себе.
   — Забирайте его, — холодно приказал он.
   Глаза душегуба еще больше закатились, разбитый рот распахнулся.
   — Нет, — заорал он, — ради Двоих, нет!
   — Странно, что ты вообще о них вспомнил, — задумчиво проговорил Варрен, осаживая жеребца, шарахнувшегося было от внезапного крика. — Что ж, можно обойтись и без рудников… скажи-ка мне, где вы раздобыли эту лошадь?
* * *
   — Ты только погляди, — сказал Айльф, — что творится!
   В голосе его слышалось восхищение, хотя восхищаться тут было особенно нечему.
   Они стояли на холме — стена деревьев синела за спиной, а впереди расстилалась возделанная земля. Вернее, то, что еще неделю назад было возделанной землей — лоскутное одеяло полей сплошь залито водой, ростки злаков торчат, точно стебли осоки в заводи, и все это кипело, пускало пузыри, дрожало под напором бесконечных струй, льющихся с нависшего черного неба.
   — Запруду прорвало, — задумчиво констатировал юноша, озирая жутковатый пейзаж. — Видали, сударь? Поток воды своротил мельничное колесо — уцелевшие лопасти вяло вздрагивали, точно зубы в старческом рту, но сама мельница уцелела — бревна, из которых она была сложена, почернели и перекосились, солома на крыше погнила, зеленая мутная вода плескалась в шаге от порога, но распахнутая дверь так и манила к себе, обещая желанный приют.
   — Думаешь, там кто-то есть? — спросил Леон. Оказаться бы под чьим-нибудь гостеприимным кровом, на сухой постели — пусть грязной, пусть жесткой, пусть кишащей насекомыми… чтобы перестали ныть сбитые, кровоточащие ноги… Можно, конечно, помечтать о горячей воде и о горячем завтраке, но это уже чересчур… Незачем себя растравлять.
   — Уж и не знаю, — покачал головой Айльф, — будь я на месте хозяев, я бы в деревню подался — на что нынче мельница? Река, опять же, шалит… Неспокойно тут…
   Леон оглянулся: Сорейль стояла за спиной, по-прежнему кутаясь в его плащ — он потерял цвет и сейчас казался грязно-бурым, под стать остальному миру. Она оказалась выносливей, чем он поначалу думал, — ни разу не пожаловалась, но надолго ли ее хватит?
   — Может, — предположил он, — мы там отыщем что-нибудь съестное
   — Маловероятно, сударь, — Айльф покачал головой, — они ж с зимы все подъели… будь сейчас нормальная весна, тогда другое дело… Поглядеть, впрочем, не мешает… Да и отдохнуть вашей даме надо бы — вон какая бледненькая…
   Леон вздохнул и вновь замесил башмаками глину. «Уж не знаю, что лучше, — размышлял он на ходу, по мере того как темная громада мельницы становилась все ближе, — пустой, неприютный, покинутый дом, или отчаявшиеся, озлобленные хозяева, готовые в каждом незваном госте усмотреть грабителя или мародера. Да, — думал Леон, — передатчик и остальная аппаратура безнадежно погибли, не выдержав прямого удара небесного огня, поскольку находились в сумке у предводителя разбойников, но золотые монеты выдержали чудовищную температуру, лишь профили старых государей оплавились и стали неразличимы. Золото остается золотом — но что оно стоит в такие вот времена…»
   — Потерпи, — сказал он Сорейль, молчаливо бредущей рядом, — еще немного…
   — Да, сударь, — тихо ответила она.
   «Молчаливая, — подумал он. — Ни разу не пожаловалась, идет, опустив глаза, точно скользит, — даже по этакой грязище. А ведь сколько мытарств ей пришлось вынести…»
   Дождь лупил по поверхности воды, из зеленой мутной глубины поднимались на поверхность и лопались огромные пузыри, кругом стоял неумолчный, монотонный шум, и лишь человеческое жилье возвышалось перед ними, молчаливое, точно надгробие на кладбище.
   «Неужто тут тоже… — мелькнуло в голове у Леона. — Если и тут трупы…»
   Айльф уже взбежал на крыльцо по скользким ступенькам, но Леон остановил его.
   — Погоди, — сказал он, — Я сам.
   Отстранив юношу, он осторожно подобрался к двери и прислушался. Тихо. Какое-то время он так и стоял, пытаясь уловить хоть какой-то звук и ощущая себя нe просто безоружным — голым. Потом, подобравшись, резко толкнул дверь — она была не заперта, но отворилась неохотно: дерево разбухло от сырости.
   — Вроде никого, — проговорил у него из-за спины Айльф.
   Набухшие половицы даже не скрипнули, когда они проследовали через сени в горницу. Леон огляделся — похоже, если дом и был пуст, опустошение произвели сами хозяева, собираясь покинуть жилище и собрав все, что можно унести, все, что представляет такую ценность для простого люда, — орудия, сделанные из железа, оловянные столовые приборы, все, что сработано из шерсти, льна или кожи… осталась лишь грубая массивная мебель, которую нельзя унести, и глиняная утварь, которая все равно побилась бы в дороге.
   Айльф, присев на корточки, тщетно пытался разжечь очаг. Пропитанное водой дерево и отсыревшая солома не загорались, искра, попадая натрут, шипела и гасла. Чтоб ему покоя на том свете не было, этому сукиному сыну, — Леон вспомнил о бандите, прибравшем его зажигалку.
   Наконец Айльф оставил бесполезное занятие, потянул носом и начал шарить по полкам. — Ты что? — устало спросил Леон.
   — Сейчас, сударь… Неужто у них не было немного, на растопку… Ага!
   Он с довольным видом приподнял массивную плошку — не будь она почти пустой, вряд ли ему бы это удалось — и выплеснул остатки содержимого на поленья. Леон почувствовал острый знакомый запах, искра, попав на поленья, превратилась в язычок пламени, и через минуту бледное голубоватое одеяние уже трепетало вокруг потрескивающего дерева.
   — Что это? — спросил Леон.
   — Черная вода… Ну, знаете, сударь, она зреет в глубине земли… знающие люди говорят, что это вроде как ее кровь, земли. Горючая — ее для растопки используют.
   Богатая планета… Просто чудо как богатая… Даже Земля не могла похвастаться такими минеральными ресурсами. Что до серебра, господь с ним, хотя высокие технологии требуют серебра, но нефть… Бокситы, марганцевые руды… возможно, тяжелые элементы… Конечно, земляне не раз натыкались на миры, богатые всем этим добром, но там разработки были связаны с определенными трудностями, требовалась высокая степень защиты, а тут — бери не хочу… «Совет даст лицензии на разработку — это наверняка, при нынешней численности населения планеты нечего бояться, что мы ограбим этот мир… Всем хватит. И нам хватит, и потомкам их хватит…»
   — Тут можно чем-нибудь поживиться? — спросил Леон, опускаясь на лавку.
   — Откуда, сударь? Кто ж съестное забудет? Я, конечно, погляжу, может, что и завалялось где… Может, в погребе…
   Леон глядел, как он мастерит фитиль из какого-то обрывка веревки.
   Сорейль скользнула к очагу. «Кажется, усталость не коснулась ее», — подумал Леон, наблюдая, как она подкладывает щепу на растопку, наполняет водой щербатый горшок и ставит его на огонь.
   «Надо же, я устал гораздо больше, чем эти двое, — подумал он, — такой тяжелый путь, а им хоть бы что…»
   — Ты бы отдохнула, — сказал он мягко.
   Она удивленно воззрилась на него — в полумраке комнаты серые глаза казались темными.
   — Так я и отдыхаю, сударь!
   Веки у нее были точно лепестки анемонов — белые, с голубоватыми прожилками.
 
   Айльф тем временем деловито разбирал походную сумку.
   — Еды-то у нас почти и не осталось, сударь, — грустно заметил он, — пара сухарей и только…
   — Позаботься о Сорейль, — сухо сказал Леон, — я не голоден.
   Айльф неопределенно хмыкнул. Похоже, рыцарское отношение к даме не входило в стройную систему его взглядов.
   — Пойду погляжу, — сказал он наконец, — может, что и завалялось… Хотя, если честно, надежды мало… Кто-то тут еще до нас побывал — может, люди, может, зверье лесное… Все сейчас отовсюду бегут, сударь, бегут куда глаза глядят…
   — В старых сказках говорится, что, если разгневаешь духов земли, они напускают на жилища зверей, — сказала Сорейль, на миг обернувшись к ним; отблески пламени освещали ее нежную шеку с плавной линией скулы. — Те приходят из лесу, уничтожают все запасы, и жителям приходится покидать свои дома. Мы всегда оставляли пожертвования. Лепешки и цветные ленточки. Они любят цветные ленточки.
   — Вот до чего они и довели, ваши цветные ленточки, — мрачно возразил Айльф. — Кому приношения несли, отступники? Нечисти! Двоих позабыли, всеблагую деву Карну позабыли. Как тут не разгневаться?
   — Но…
   — Бросьте, — вмешался Леон, — никто на вас не гневается… Просто конец света.
   «Господи, — с ужасом одернул он себя, — что я несу!»
   Айльф покосился на него.
   — Странно от вас слышать этакое, сударь, — заметил он.
   — Да. — Леон вздохнул. — Это я погорячился. Просто выдаются порой тяжелые времена. Нужно их пережить, вот и все. В Терре тоже такое не раз бывало.
   — А теперь — нет? — напряженно спросил Айльф.
   — Теперь — нет. В Терре человек может противостоять стихиям.
   — А там точно люди живут? — осторожно поинтересовался юноша.
   — Кто ж еще?
   — Ну…
   Сорейль за спиной Айльфа прижала руку к губам.
   — Пошел бы лучше еду поискал, — сердито сказал Леон.
   Сердился он, впрочем, больше на себя, чем на Айльфа, — ни к чему было поддерживать разговоры на эту тему, они тут и так суеверны дальше некуда.
   — Я положила в кипяток душистые травы, сударь.
   Леон вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, стоило лишь ему присесть, он заснул. Айльфа не было — слышен был лишь глухой шум, доносящийся снизу, где юноша шуровал в погребе в поисках съестного. Сорейль стояла перед ним, держа в руках кружку, от которой шел пар.
   — Да, — сказал он, — спасибо.
   Она пододвинула к нему лежавшие на столе сухари.
   — Поешьте, сударь. Вам надо подкрепиться — у вас усталый вид…
   — А ты?
   — Мне не хочется, сударь…
   — Послушай, я же понимаю, — виновато произнес он, — после всех этих потерь… Я и сам порой удивляюсь — как ты еще…
   Она удивленно поглядела на него:
   — Каких потерь?
   Он почувствовал себя полным идиотом. Берг твердил ему столько раз, что не нужно равнять их с собой, они все совсем по-иному воспринимают, верно, они привыкли к потерям, нужде и бесполезным страданиям, они огрубели — иначе бы не выжили, но так… Ему было неприятно, физически неприятно, точно он ненароком выпачкался в чем-то липком…
   — Ты даже не скучаешь по детишкам? — брезгливо спросил он.
   — Но, сударь… — Серые огромные глаза поймали его взгляд и не отпускали. — У меня никогда не было детей… Разве вы не помните? Меня похитили, разбойники похитили из родительского дома, а вы спасли меня в яростной схватке, и…
   У него пересохло в горле.
   — Сорейль… — хрипло сказал он.
   Она подошла к нему, положила руки ему на плечи.
   — Вы мой рыцарь, — пробормотала она.
   «Нет, — думал он, — это, возможно, потрясение… истерическое забывание…» Она сейчас живет в каком-то выдуманном мире, где он, Леон, проявил чудеса храбрости, чтобы вызволить ее из рук страшных лесных разбойников. Вот почему она так… Со временем это пройдет. Покой и безопасность… все, что ей нужно, — это покой и безопасность. Доберутся же они до Солера в конце концов!
   Но на сердце у него было тяжело. Он чувствовал себя самозванцем.
   Кто-то еле слышно кашлянул. Он поднял голову. Айльф стоял на пороге.
   — Все подобрали подчистую, сударь, — весело сказал он, — но кое-что я все-таки раздобыл… Гляньте-ка!
   Он торжествующе поднял руку. В ней, головой вниз, трепыхалась очумелая курица.
   — Не знаю, как она уцелела: может, забыли впопыхах или замучились ловить — она под стреху забилась. Порешить не поможете, а, сударь?
   Леон неловко покачал головой.
   — Я помогу.
   Сорейль накинула плащ, сохнувший у очага, и скользнула вслед за Айльфом под дождь.
   «Чего это я, — подумал Леон, пытаясь подавить вспышку раздражения, — для них же это — привычное дело. Она ее выпотрошит, разделает… боже мой, как странно они питаются. Неудивительно, что никто в грош не ставит чужую жизнь, если им постоянно требуется убивать живые существа для того, чтобы прокормиться. — Он с неприязнью к собственному организму ощутил, что при мысли о потрошеной тушке испытывает не столько отвращение, сколько голод. — Недалеко же мы от них ушли — лиши нас технологий, да биологических чанов, да тканевых культур — что от нас тогда останется… Солерцы? Или что похуже?»
   Куриную похлебку, которую приготовила Сорейль, он поглощал с таким удовольствием, что ему самому было стыдно.
   — Ты знаешь, куда нам идти? — спросил он Айльфа, который пристроился у очага, пальцем подчищая остатки варева в своей миске.
   Тот кивнул.
   — Немножко мы забрали к северу, — сказал он, — но заблудиться тут трудно. Все дороги ведут в Солер.
   — Сколько это займет?
   — Верхом — дня два. А так — дней за пять дойдем. Если живы будем.
   — Ладно, — сказал Леон, — завтра в путь. А сейчас отдыхаем. Неизвестно еще, когда представится возможность как следует выспаться.
   Он посмотрел на Сорейль, которая споро и бесшумно убрала посуду со стола и сейчас сидела, задумчиво глядя в огонь и обхватив руками колени. Пламя освещало ее — розы и снег, и туман над озером… Господи, как она хороша… Но это странное помешательство… Он же не…
   — Пойду-ка я в сарай, — сонно сказал юноша.
   — Нет, — торопливо отозвался Леон, — нет… не надо… уж очень там сыро, знаешь ли…
* * *
   Ворочаясь на жесткой постели — просто брошенная в угол, кишащая насекомыми охапка гнилого сена, — он никак не мог уснуть, и вовсе не потому, что в бок упирались ломкие ости трав. «Она безумна, — думал он, — господи боже ты мой, как я раньше этого не понял…» Она сошла с ума — там, в горе, или еще раньше, когда этот мерзавец затравил их собаками. Он поверил ей, поддался на ее уговоры потому, что безумие заразительно — если бы только человек был способен с той же степенью самоотдачи внимать доводам разума! И он, исследователь, прослушавший курс и этно-, и палео— и психопатологии, не распознал этого безумия, повел себя как… как будто она была нормальной, равной ему, свободной в выборе…
   Ему было стыдно.
   Вытянувшись на дощатой скамье, Сорейль спала бесшумно — в сумраке смутно белели ее аккуратно вытянутые поверх одеяла руки. Прекрасная, стойкая, доверчивая, покорная — идеал мечтателя, испорченного цивилизацией… Недостижимая, почти несуществующая.
   Тихий шорох дотянулся до его сознания — он шел откуда-то сверху, с чердака.
   Он приподнялся на локте, прислушался. Мышь? Слишком громко для мыши.
   Что-то там, наверху, упало и покатилось по полу.
   — Айльф, — тихонько сказал он.
   — Слышу, сударь. — Айльф, расположившийся на ночь в сенях, уже стоял на пороге.
   — Там кто-то есть.
   — Лучше не соваться туда, — решительно возразил юноша. — Вообще, уходить надо. Мало ли… ноги в руки — и вперед.
   За бревенчатыми стенами шум разлившейся реки перекрывал шум дождя, отяжелевшие ветви сновали по крыше, точно малярные кисти.
   Снова — шорох, потом еле слышный стон.
   — Ты заглядывал на чердак? — спросил он Айльфа.
   — Нет, — удивился тот, — зачем?
   — Засвети-ка мне плошку.
   — Может, не надо, сударь…
   — Сказано же… — недовольно прикрикнул Леон. — А если боишься, сиди здесь…
   — Может, это воры, — шепотом продолжал пререкаться Айльф, — а может, и вовсе не люди…
   Но Леон уже карабкался по лестнице, ведущей наверх из сеней, осторожно ощупывая ногой каждую ветхую ступеньку.
   На чердаке — ему пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку, — пахло сыростью и неистребимой вонью человеческих испражнений. Тихий стон доносился из удушливой полутьмы. Он осторожно вошел внутрь.
   Тусклый свет светильника выхватил из тьмы крохотное окошко под низким потолком — из него на грязный пол с провалившимися половицами натекли потоки воды, на полу валялся обычный чердачный хлам, а в углу на соломе лежало то, что он поначалу принял за груду тряпья.
   Старуха, стонавшая на своем сыром ложе, уже мало походила на живого человека — скорее на мумию или огородное пугало; когда он осторожно взял ее запястье, чтобы прощупать пульс, он почти не почувствовал плоти — под дряблой кожей двигались кости, хрупкие, точно птичьи.
   — Черт! — он поморщился от собственной беспомощности. — Айльф, поди разбуди Сорейль, вели ей, пусть принесет супу — если он еще остался. И горячую воду…
   — Эта бабка все равно не жилец, сударь, — авторитетно заявил Айльф.
   — Тебя не спрашивают. Делай, что говорят. Айльф легко сбежал по ступенькам. Леон продолжал сидеть на корточках. Словно почувствовав чужой взгляд, полупрозрачные веки вздрогнули, и из полумрака на него глянули подернутые молочной дымкой глаза.
   — Все в порядке, сударыня, — сказал он, — мы о вас позаботимся.
   А сам подумал: «Интересно, как? Кто бы о нас самих позаботился, черт возьми».
   Слабый шорох вырвался из запавшего рта, и Леон, склонившись, услышал:
   — Куда…
   — Что — куда?
   — Куда все ушли?
   — Это я вас хотел спросить.
   И с отвращением уловил в своем голосе прорвавшееся раздражение — первобытную реакцию здорового человека, столкнувшегося с досадной помехой, и уже мягче произнес:
   — Я чужой здесь. Ничего не знаю.
   — Я слышала плач, — она скорбно нахмурилась, — шум… потом все стихло. Они бросили меня…
   — Это… ничего… — сказал он неловко. — Мы вас не оставим.
   Получалось так, что им предстоит тащить ее до Солера. Хорошенькая перспектива.
   — Ты… хороший мальчик, — шепотом сказала она. — Не тревожься. Я уже… недолго…
   Он продолжал сидеть на корточках, ожидая появления Сорейль. «Женщины лучше умеют управляться с такими вещами», — подумал он.
   — Тебе… — он с трудом различал ее слова за шумом дождя, — нужно поостеречься. Они ходят поблизости.
   Ее рука начала вдруг мелко дрожать, вокруг глаз обозначились черные тени.
   — Кто — они?
   — Эти… разве ты их не видишь?
   — Тебе померещилось, — сказал он.
   Господи, хоть бы Айльф поскорее вернулся. В этом призрачном лепете было что-то жуткое.
   — Она скоро, сударь, — раздался голос Айльфа у него за спиной. — Она греет воду. Хоть что-то толковое вам эта бабка рассказала?
   Леон покачал головой.
   — Она бредит, — сказал он. — Похоже, лихорадка.
   — Гунтр говорил, от лихорадки хорошо помогает белый корень, — со знанием дела сказал Айльф, — да только где его возьмешь. Все затопило…
   — Гунтр, — прошелестело с подстилки, — я когда-то знала Гунтра. Он был сильным и красивым.
   — Должно быть, ты знала кого-то другого, бабушка, — заметил Айльф, — этот Гунтр был стариком…
   — Когда-то давно…Тогда еще светило солнце… и согревало молодую кровь в моих жилах… Он тоже умел смотреть… под покров этого мира… — Воздух со свистом выходил у нее из груди, и вдруг она напряглась. — Там кто-то еще?
   Сорейль стояла на пороге, держа в руках плошку с супом. Леон подвинулся, освобождая место, и молча смотрел, как она, опустившись на колени и осторожно приподняв старуху, поднесла глиняный край плошки к беззубому рту. Та попыталась отстраниться, потом, словно покорившись, сделала несколько глотков.
   — Ну что? — тихонько спросил Леон.
   Сорейль, встретившись с ним взглядом, молча покачала головой.
   — Я принесу горячей воды, — сказала она тихонько, — оботру ее…
   Леон невольно проводил взглядом ее легкую фигурку и вновь обернулся к груде костей на соломенной подстилке. Старуха хмурилась, силясь что-то сказать. Ему пришлось наклониться совсем низко, чтобы расслышать:
   — Эта девушка… кто она?
   — Просто… девушка. Наша спутница…
   Морщинистые губы сложились в странную ухмылку
   — А тебе кажется, будто ты ее любишь, да, мальчиk?
   — Не твое дело, — сухо сказал Леон.
   — Ты… поосторожней с ней… я знаю таких. Они Возрождаются в ночи и высасывают силу из мужчин. Они ходят среди живых и спят на ходу.
   «Опять бредит», — брезгливо подумал он. В этих живых мощах было что-то жалкое и одновременно отталкивающее. Сорейль вновь бесшумно возникла у него за спиной.
   — Ступайте, сударь, — сказала она негромко, — я оботру ее.
   Он с облегчением поднялся на ноги и, все так же осторожно, ощупывая ногой каждую ступеньку, спустился на крыльцо — после затхлой вони чердака напитанный водой воздух показался неожиданно свежим.
   — Тьма и огонь, — неожиданно отчетливо сказала у него за спиной старуха. — Изыди…
   И успокаивающий шепот Сорейль.
   Айльф отделился от стены — оказывается, юноша торчал на крыльце, озабоченно разглядывая начинающее светлеть небо.
   — Вы вправду собираетесь тащить с собой эту бабку, сударь? — спросил он. — Мы и сами-то еле дойдем, вон чего делается…
   — Не бросать же ее здесь, — вздохнул Леон, — может, положим ее на носилки…
   — Какие еще носилки? Она вот-вот загнется. — Он недоумевающе поглядел на Леона. — На что нам она? Тем более бабка-то наверняка — ведьма. Потому-то ее и бросили. Побоялись с собой тащить.
   — Ты в это веришь?
   — Почему нет? Они, ведьмы, такие…
   — Старые и несчастные?
   — Да какие угодно…
   На крыльце бесшумно возникла Сорейль. Вид у нее был обеспокоенный, на гладком лбу меж бровями появилась крохотная складка.
   — Сударь… — сказала она нерешительно, — вы бы поглядели… Я ее обмывала, а она вдруг так откинулась… и глаза закатились…
   Он нырнул во тьму вслед за ней. Старуха лежала на своей подстилке — обмякшая, точно матерчатая кукла. Он вновь взял хрупкую лапку — пульса не было, незрячие бельма уставились во тьму.
   — Похоже, все, — сказал он, вновь со стыдом ощутив отчетливое облегчение, — умерла…
   — И слава Двоим, что померла, сударь, — заключил Айльф, который, казалось, обладал удобной лично для него, но весьма утомительной способностью появляться в ненужном месте в ненужное время. — Вы — человек мягкий, душевный, но как бы мы ее потащили, скажите на милость? Она бы все равно не вынесла дороги. Эй, что там такое?
   Он прислушался — отдаленный, нарастающий гул, который он уловил бы и раньше, если бы подсознание услужливо не опознало в нем знакомый шум регулярного атмосферного челнока…
   — Плотину где-то прорвало, — сообразил Айльф. Теперь ему приходилось повышать голос, чтобы перекричать накат. — Или горное озеро рухнуло… Да что вы стоите столбом?
   Мертвой хваткой вцепившись в рукав Леона, он подтолкнул его к лестнице.
   — Куда? — только и успел пробормотать Леон.
   — В погреб. Куда ж еще?
   Сорейль почему-то оказалась впереди — ее бурое домотканое платье все равно было светлей охватившего их мрака. Дом стонал и трясся, точно умирающий ящер.
   Кольцо было прочно вделано в дощатую крышку — он потянул его на себя так, что заныли мышцы, тут только сообразил, что люк заперт на щеколду, ногой отодвинул засов, вновь потянул за кольцо… открылась Верная дыра в подпол, искать свечу или лучину уже не было времени, они скатились по лестнице. Айльф, который бежал последним, захлопнул люк, и тьма обступила их со всех сторон. Что-то над ними сотрясалось и ревело, словно чудовищный великан пытался добраться до живой плоти, спрятанной во чреве погреба, бревна ходили ходуном, точно ребра грудной клетки, он не слышал, как они обрушились, потому что вообще ничего не слышал, он оглох и потому не сразу понял, что шум прекратился.