Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 1)

   - Всякая женщина котируется, пока не вышла замуж.
   - Кое-кто полагает, что она только тогда и начинает котироваться.
   - Знаете, - серьезно сказал Халлорсен, - лично я не признаю измен. Я стою за честную игру в отношениях между мужчиной и женщиной, как и во всем остальном.
   - От души желаю вам найти честного партнера.
   Он выпрямился во весь рост.
   - Я его уже нашел. Имею честь просить вашей руки, и, пожалуйста, не говорите сразу "нет".
   - Если вы стоите за честную игру, профессор, я должна сказать - "нет".
   Она увидела, как его голубые глаза затуманились, точно от боли, и ей стало его жаль. Он подошел к ней поближе, возвышаясь над ней, как гора, - ее даже дрожь пробрала.
   - Вас смущает, что я американец?
   - Я сама не знаю, что меня смущает.
   - Может, вы все еще на меня сердитесь из-за брата?
   - Не знаю.
   - Но вы мне позволите надеяться?
   - Нет. Поверьте, я польщена и благодарна. Но... нет.
   - Простите, вы любите другого?
   Динни покачала головой.
   Халлорсен замер, на лице его было написано недоумение, потом оно прояснилось.
   - Наверно, я вас еще не заслужил, - сказал он. - Мне надо вас заслужить.
   - Я этого не стою. Просто я к вам ничего не чувствую.
   - У меня чистые руки и чистое сердце.
   - Не сомневаюсь; я восхищаюсь вами, профессор, но я никогда вас не полюблю.
   Халлорсен отступил, словно не доверяя своей выдержке, и отвесил ей глубокий поклон. Во всем его облике было столько благородства, что она невольно им залюбовалась. Наступило долгое молчание.
   - Ну что ж, слезами горю не поможешь, - сказал он наконец, располагайте мною, как вам будет угодно. Я ваш покорный слуга. - И, круто повернувшись, вышел.
   Внизу хлопнула дверь, и Динни почувствовала комок в горле. Ей было больно оттого, что она причинила ему боль, но она испытывала и облегчение такое, какое испытываешь, когда тебе перестает угрожать что-то огромное, стихийное, первобытное. Динни постояла перед зеркалом, злясь на себя, словно она только сейчас обнаружила, какие у нее чувствительные нервы. Как мог большой, красивый, пышущий здоровьем человек полюбить это существо с рыбьей кровью, эту спичку, которую она видела сейчас в зеркале? Да ведь он может убить ее одним щелчком. Не это ли ее и оттолкнуло? Своим ростом, своей силой, своим румянцем и звучным голосом он как бы олицетворял безбрежный простор его прерий. Смешно, глупо, может быть, но это и в самом деле ее отталкивало. Ее место здесь, в ее мире, а совсем не среди таких, как он. Если поставить их рядом, они будут выглядеть просто смехотворно. Она все еще стояла, невесело улыбаясь, перед зеркалом, когда приехал Адриан.
   Динни порывисто повернулась к нему. Трудно было представить себе больший контраст с недавним посетителем. Она поглядела на этого совсем не цветущего, немолодого, умного, мягкого и глубоко встревоженного человека - и сразу как-то успокоилась. Динни поцеловала его.
   - Я переезжаю к Диане и хотела перед этим тебя повидать.
   - Ты в самом деле туда едешь?
   - Да. Ты, наверно, не обедал и чаю не пил... - Она позвонила. - Кокер, принесите мистеру Адриану...
   - Пожалуйста, коньяку с содовой, Кокер.
   - Теперь рассказывай, дядя, - сказала она, когда он проглотил коньяк.
   - Боюсь, Динни, что на них не очень-то можно положиться. По их мнению, Ферзу лучше вернуться в клинику. Но я не пойму, зачем это нужно, пока он ведет себя нормально. Они отрицают возможность его выздоровления, но не могут припомнить у него ни одного ненормального поступка за последние недели. Я разыскал его служителя и расспросил его. По-моему, это порядочный человек; он мне сказал, что в данный момент Ферз так же здоров, как он сам. Но беда в том, что Ферз однажды уже поправился - он был здоров три недели, а потом все началось снова. Этот парень считает, что если что-нибудь выведет Ферза из равновесия, - например, если ему будут перечить, - он заболеет опять, и, может быть, еще хуже. Просто ужас.
   - А он не буйный, когда у него приступ?
   - Буйный, но это какое-то мрачное буйство, направленное больше против себя, чем против других.
   - А они не попробуют взять его обратно силой?
   - Не имеют права. Он пошел к ним добровольно; я тебе говорил, что официально он сумасшедшим не признан. Как Диана?
   - Вид у нее усталый, но красива, как всегда. Говорит, что пойдет на все, чтобы ему помочь.
   Адриан кивнул.
   - Это на нее похоже; редкого мужества человек. И ты тоже, дорогая. Мне гораздо легче от сознания, что ты будешь с нею. Хилери готов взять к себе ее и детей, если она захочет, но, судя по твоим словам, она на это не пойдет.
   - Пока нет.
   Адриан вздохнул.
   - Что ж, подождем.
   - Ах, дядя, - сказала Динни, - мне так тебя жаль.
   - Дорогая, кому нужна пятая спица в колеснице, - лишь бы колесница была цела. Не буду тебя задерживать. Ты всегда застанешь меня либо в музее, либо дома. До свидания и спасибо! Передай Диане привет и все, что я тебе рассказал.
   Динни поцеловала его еще раз, взяла вещи и отправилась на Окли-стрит.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
   У Бобби Феррара было непроницаемое лицо. Казалось, ничто не может поколебать этого олимпийского спокойствия. Иными словами, он был идеальным чиновником - таким идеальным, что министерство иностранных дел явно не могло бы без него существовать. Министры приходили и уходили, а Бобби Феррар вежливый, безмятежный, сверкавший белозубой улыбкой, - оставался. Никто не знал, есть ли у него за душой хоть что-нибудь, кроме бесконечного множества секретов. Возраста он был самого неопределенного; коротенький, приземистый, с низким бархатным голосом, он был сама невозмутимость. В темном костюме в едва заметную светлую полоску, с цветком в петлице, он пребывал в большой приемной, которая была почти пуста, если не считать посетителей, желавших видеть министра иностранных дел и видевших вместо него Бобби Феррара. По сути дела, это был буфер - безупречный буфер. Он имел свою слабость криминалистику. Ни одно сколько-нибудь громкое дело об убийстве не слушалось без Бобби Феррара - он всегда появлялся на своем постоянном месте в суде хотя бы на полчаса. Он переплетал и хранил отчеты об этих процессах. Пожалуй, наилучшей характеристикой его деловых качеств, каковы бы эти качества ни были, служило то, что никто его ни разу не попрекнул знакомством почти с целым светом. Люди обращались к Бобби Феррару, а не он к ним. Но почему? Что сделал он такого, что все звали его уменьшительным именем "Бобби"? У него даже не было титула, он был просто сыном новоиспеченного лорда. Бобби бывал повсюду - любезный, загадочный, настоящий светский лев. Он сам, его цветок в петлице и легкая улыбка мешали Уайтхоллу {Так называют в Англии правительственный аппарат - по названию улицы, где находятся важнейшие министерства, в том числе министерство иностранных дел.} окончательно превратиться в бездушную машину. Он служил там еще до войны, откуда его, по слухам, вернули как раз вовремя, чтобы он успел помешать правительственным учреждениям утратить свой традиционный дух, и спас Англию от самой себя. Пока его крепко сбитая, спокойная, невозмутимая персона с неизменным цветком в петлице ежедневно шествовала мимо этих слинявших, внушительного вида зданий, Англия не могла стать голодной, сварливой каргой, в которую война пыталась ее превратить.
   Как-то утром, недели через две после описанных событий, когда Бобби Феррар перелистывал каталог луковичных цветов, ему принесли визитную карточку сэра Лоренса Монта; вслед за ней появился он сам и с места в карьер спросил:
   - Вы знаете, Бобби, зачем я пришел?
   - Как нельзя лучше, - сказал Бобби Феррар басом, округлив глаза и откинув назад голову.
   - Вы виделись с маркизом?
   - Вчера с ним завтракал. Удивительный человек!
   - Гордость старой гвардии, - сказал сэр Лоренс. - Что же вы собираетесь делать? Покойный сэр Конвей Черрел был лучшим послом в Испании, какой когдалибо вышел из вашей лавочки, а Хьюберт Черрел - его внук,
   - У него действительно есть шрам? - осклабился Бобби Феррар.
   - Ну, конечно.
   - И он действительно получил его там?
   - Фома неверующий! Разумеется.
   - Странно.
   - Почему?
   Бобби Феррар сверкнул зубами.
   - Кто может это доказать?
   - Халлорсен обещал заручиться свидетельскими показаниями.
   - Видите ли, это дело не нашей компетенции.
   - Нет? Но вы можете нажать на министра внутренних дел.
   - Гм! - глубокомысленно произнес Бобби Феррар.
   - И уж, во всяком случае, вы можете поговорить с боливийцами.
   - Гм! - сказал Бобби Феррар еще более глубокомысленно и протянул ему каталог. - Вы видели этот новый тюльпан? Лучше нельзя, правда?
   - Послушайте, Бобби, - сказал сэр Лоренс, - это у вас не пройдет; Хьюберт - мой племянник, и он, как у вас говорят, парень что надо. Понятно?
   - Век-то демократический, - таинственно изрек Бобби Феррар, - в палате сделали запрос, да? Насчет рукоприкладства?
   - Если там будут шуметь, пустим в ход тормоза.
   Халлорсен отказался от своих обвинений. Ладно, предоставляю это вам; вы же все равно ничего толком не скажете, даже если я проторчу тут до вечера. Но вы сделаете все, что сможете, - ведь обвинение действительно скандальное.
   - Как нельзя более, - заметил Бобби Феррар. - Хочите пойти на процесс кройдонского убийцы? Поразительное дело. У меня два места. Я предложил одно дяде, но он заявил, что не пойдет в суд до тех пор, пока не введут электрический стул.
   - А этот человек действительно виновен?
   Бобби Феррар кивнул.
   - Но прямых доказательств нет, - добавил он.
   - Ну, до свидания, Бобби; я полагаюсь на вас.
   Бобби Феррар вежливо осклабился и протянул руку.
   - До свидания, - процедил он сквозь зубы.
   Сэр Лоренс пошел в Кофейню, где швейцар вручил ему телеграмму: "Венчаюсь Джин Тасборо сегодня два часа святом Августине-в-Лугах буду рад видеть тебя и тетю Эм. Хьюберт".
   Войдя в зал, сэр Лоренс сказал метрдотелю:
   - Баттс, мне надо поглядеть, как будут венчать моего племянника. Подкрепите меня побыстрее.
   Вскоре он уже ехал в такси к святому Августину и добрался туда около двух. На ступеньках он встретил Динни.
   - Ты сегодня бледная, но интересная, Динни.
   - А я всегда бледная, но интересная, дядя Лоренс.
   - События, кажется, развиваются довольно быстро.
   - Это все Джин. Я чувствую на себе страшную ответственность. Ведь это я ее откопала.
   Они вошли в церковь и направились к передним скамьям. В церкви были только генерал, леди Черрел, жена Хилери и Хьюберт, если не считать двух случайных зевак и служителя. Послышались звуки органа. Сэр Лоренс и Динни сели на пустую скамью.
   - Я ничуть не жалею, что здесь нет Эм, - шепнул он ей, - у нее глаза на мокром месте. Когда ты будешь выходить замуж, Динни, напечатай на пригласительных билетах: "Просьба не плакать". Что, собственно, вызывает такую сырость на свадьбах? На них рыдают даже судебные исполнители.
   - Их умиляет фата, - сказала Динни. - Сегодня никто не будет плакать потому, что невеста без фаты. Смотри! Флер и Майкл.
   Сэр Лоренс поглядел на них в монокль.
   - Уже восемь лет, как они женаты. В общем, это не такой уж неудачный брак.
   - Отнюдь, - шепнула Динни, - Флер на днях сказала, что Майкл - золотой человек.
   - Неужели? Это хорошо. Были времена, Динни, когда я чувствовал тревогу.
   - Надеюсь, не из-за Майкла?
   - Нет, нет; на него можно положиться. Но Флер раза два-три устраивала, семейный переполох; впрочем, после смерти отца она ведет себя безупречно. А вот жених и невеста!
   Орган заиграл "Гряди, голубица". Алан Тасборо вел Джин под руку к алтарю. Динни залюбовалась его прямым и честным взглядом. Что касается Джин, она была олицетворением яркой красоты и силы. Хьюберт, стоявший, заложив руки за спину, словно по команде "вольно", повернулся навстречу Джин, и Динни увидела, как его худое, угрюмое лицо просветлело, будто его осветило солнце. У нее сжалось горло. Тут она заметила, что Хилери в стихаре неслышно появился на ступенях алтаря.
   "Люблю дядю Хилери", - подумала она.
   Хилери заговорил.
   На этот раз Динни изменила своей привычке не слушать того, что говорят в церкви. Она ждала знакомых слов: "Жена да повинуется..." - но их не было; она ждала обычных намеков на отношения между полами, - они были опущены. Вот Хилери просит дать ему кольцо. Кольцо надето. Вот он начал молиться. Вот он прочел "Отче наш", и они ушли в ризницу. Какая до странности короткая церемония!
   Она поднялась с колен.
   - Свадьба как нельзя лучше, сказал бы Бобби Феррар, - прошептал сэр Лоренс. - Куда они поедут?
   - В театр. Джин хочет остаться в городе. Она сняла дешевую квартиру.
   - Затишье перед бурей. Хотел бы я, чтобы эта история с Хьюбертом была уже позади.
   Молодая чета вышла из ризницы, и орган заиграл марш Мендельсона. Динни смотрела, как они идут по проходу, и в ней боролись чувства радости и утраты, ревности и удовлетворения. Потом, заметив, что и у Алана такой вид, будто в нем бушуют какие-то чувства, она поспешно направилась к Флер и Майклу, но, увидев возле выхода Адриана, подошла к нему.
   - Какие новости, Динни?
   - Пока все в порядке. Я сейчас еду прямо туда. Публика, как известно, любит посочувствовать чужим
   переживаниям, - снаружи собралась кучка прихожан Хилери; когда Джин и Хьюберт сели в свою двухместную машину и тронулись в путь, их проводили визгливыми напутствиями.
   - Поедем со мной, дядя, - сказала Динни.
   - А Ферз не сердится, что ты там живешь? - спросил в такси Адриан.
   - Он со мной вежлив, но все время молчит и глаз не сводит с Дианы. Мне его ужасно жалко.
   Адриан кивнул.
   - А как она?
   - Держится замечательно, как ни в чем не бывало. Вот только он не хочет выходить из дому; сидит в столовой и что-то высматривает в окно.
   - Ему, видно, кажется, что весь мир в заговоре против него. Если только ему не станет хуже, это скоро пройдет.
   - А разве ему непременно должно стать хуже? Ведь бывают же случаи полного выздоровления?
   - Насколько я понимаю, тут на это рассчитывать нечего. Против него наследственность, да и характер.
   - Он бы мог мне понравиться - у него такое смелое лицо, - но я боюсь его глаз.
   - Ты его видела с детьми?
   - Еще нет; но они говорят о нем хорошо и спокойно; видно, он их не напугал.
   - В клинике они что-то объясняли мне на своем птичьем языке насчет комплексов, маний, депрессий и раздвоения личности; как я понял, приступы глубокой меланхолии чередуются у него с приступами сильнейшего возбуждения. За последнее время те и другие смягчились до такой степени, что он почти выздоровел. Надо остерегаться рецидивов. В нем всегда жил мятежный дух; во время войны он бунтовал против командования, после войны - против демократии. Теперь, вернувшись, он наверняка затеет что-нибудь еще. А как только это случится, он сразу же свихнется опять. Если в доме есть оружие, Динни, его надо спрятать.
   - Я скажу Диане.
   Такси свернуло на Кингс-Род.
   - Лучше мне не провожать тебя до самого дома, - печально сказал Адриан.
   Динни вышла из машины вместе с ним. С минуту она постояла, глядя, как удаляется его высокая, сутулая фигура, потом повернула на Окли-стрит и открыла дверь своим ключом. На пороге столовой стоял Ферз.
   - Войдите сюда, - сказал он, - мне нужно с вами поговорить.
   В этой зеленовато-золотистой комнате, обшитой панелями, недавно отобедали; на узком столе лежали газеты, книги, стояла коробка с табаком. Ферз пододвинул Динни стул и встал спиной к огню, который никак не мог разгореться ярким пламенем. Ферз на нее не смотрел, и Динни могла разглядеть его лучше, чем когда бы то ни было. Его красивое лицо производило тягостное впечатление. Острые скулы, упрямый подбородок, вьющиеся волосы с проседью только подчеркивали жадно горящие серо-голубые глаза. И даже его поза, - он стоял, широко расставив ноги, подбоченясь, вытянув вперед шею, - тоже подчеркивала этот лихорадочный взгляд. Динни откинулась на стуле; ей было страшно, но она старалась улыбаться. Повернувшись к ней, он спросил:
   - Что обо мне говорят?
   - Не знаю; я была на свадьбе брата,
   - Хьюберта? На ком он женился?
   - На Джин Тасборо. Вы ее тут на днях видели.
   - А! Помню. Я ее запер.
   - Зачем?
   - Она показалась мне опасной. Знаете, я ведь поехал в клинику по доброй воле. Меня никто туда не помещал.
   - Конечно. Я знаю, что вы находились там по доброй воле.
   - Мне там было не так уж плохо, но... ладно! Как я выгляжу?
   Динни мягко сказала:
   - Понимаете, ведь я вас раньше никогда вблизи не видела; но мне кажется, что вы выглядите очень хорошо.
   - Я и чувствую себя хорошо. Я делал гимнастику. Со мной занимался санитар, которого ко мне приставили.
   - Вы много читали?
   - За последнее время - да. А что они обо мне думают?
   Услышав этот вопрос вторично, Динни посмотрела ему прямо в глаза.
   - Что они могут думать, раз они вас не видели?
   - По-вашему, мне надо встречаться с людьми?
   - В этом я ничего не понимаю, капитан Ферз. Но почему бы и нет? Встречаетесь же вы со мной каждый день.
   - Вы мне нравитесь.
   Динни протянула ему руку.
   - Только не говорите, что вам меня жалко, - быстро сказал Ферз.
   - Зачем мне вас жалеть? Я уверена, что вы совершенно здоровы.
   Он прикрыл глаза рукой.
   - Да, но надолго ли?
   - Почему не навсегда?
   Ферз отвернулся к огню.
   - Если вы не будете волноваться, ничего с вами не случится, - робко сказала Динни.
   Ферз круто повернулся к ней.
   - Вы часто видели моих детей?
   - Не очень.
   - Они на меня похожи?
   - Нет, они пошли в Диану.
   - Слава богу хоть за это! Что думает обо мне Диана?
   На этот раз он впился в нее глазами, и Динни поняла, что от ее ответа будет зависеть все - да, все.
   - Диана очень рада.
   Он неистово замотал головой.
   - Это невозможно.
   - Правда часто кажется невозможной.
   - Она меня, верно, ненавидит?
   - За что?
   - Ваш дядя Адриан... что между ними было? Только не говорите мне "ничего".
   - Дядя на нее молится, - тихо сказала Динни, - вот почему они просто друзья.
   - Просто друзья?
   - Просто друзья.
   - Много вы знаете!
   - Я знаю наверняка.
   Ферз вздохнул.
   - Вы хорошая. Что бы вы сделали на моем месте?
   Динни снова почувствовала всю тяжесть своей ответственности.
   - То, чего хочет Диана.
   - А чего она хочет?
   - Не знаю. Наверно, она и сама еще не знает.
   Ферз задумчиво прошелся к окну и обратно.
   - Я должен что-нибудь сделать для таких несчастных, как я.
   Динни огорченно вздохнула.
   - Мне ведь повезло. Таких, как я, врачи чаще всего признают ненормальными и упрятывают в сумасшедший дом. А будь я беден, нам бы эта клиника была не по карману. Там тоже не сладко, но куда лучше, чем обычно бывает в таких местах. Я расспрашивал своего служителя. Он знавал два-три таких заведения.
   Ферз умолк, а Динни вспомнила слова дяди: "...Он наверняка затеет что-нибудь еще. А как только это случится, он сразу же свихнется опять".
   Внезапно Ферз заговорил снова:
   - Если бы у вас была хоть какая-нибудь работа, взялись бы вы ухаживать за помешанными? Никогда! Ни вы, ни кто другой, у кого есть нервы и душевная деликатность. Святые на это, вероятно, способны, но святых ведь не так уж много. Нет! Чтобы ходить за нами, нужно не знать жалости, быть железным человеком, иметь дубленую шкуру. Люди чувствительные для нас хуже толстокожих, - они не владеют собой, и это отражается на нас. Заколдованный круг. Господи! Сколько я ломал себе над этим голову! А потом - деньги. Если у больного есть деньги, не посылайте его в такие места. Никогда, ни за что! Устройте ему лучше тюрьму в собственном доме, где хотите, как хотите. Если бы я не знал, что могу уйти оттуда в любое время, если бы я не цеплялся за эту мысль даже в самые тяжелые минуты, - меня бы не было здесь сейчас... я был бы в смирительной рубашке. Господи! В смирительной рубашке! Деньги! Но у многих ли есть деньги? Может быть, у пятерых из ста. А остальных девяносто пять несчастных запирают в сумасшедший дом, запирают насильно. Все равно, как бы ни были хороши эти дома, как бы там хорошо ни лечили, - там все равно заживо хоронят. Иначе и быть не может. Люди на воле считают нас покойниками... всем на нас наплевать. Мы не существуем больше, сколько бы ни болтали о научных методах лечения. Мы непристойны... мы уже не люди... старые представления о безумии держатся крепко; мы - позор для семьи, жалкие неудачники. Вот нас и убирают с глаз долой, закапывают в землю. Делают это гуманно - двадцатый век! Гуманно! Попробуйте-ка сделать это гуманно. Вам не удастся! Тогда хоть подлакируйте сверху... подлакируйте, и все. Ничего другого не остается, уж поверьте мне. Поверьте моему служителю, он-то все знает.
   Динни молча слушала. Ферз вдруг расхохотался.
   - Но мы не покойники, вот в чем беда, - мы не покойники. Если бы только мы были покойниками! Все эти несчастные скоты - они еще не умерли; они способны страдать, как и всякий другой... больше, чем другой. Мне ли этого не знать? А как помочь?
   Он схватился за голову.
   - Неужели нельзя помочь? - тихо спросила Динни.
   Он уставился на нее широко раскрытыми глазами.
   - A мы только подлакируем погуще... вот и все, что мы можем; все, что мы когда-нибудь сможем.
   "Тогда зачем себя изводить?" - чуть не сказала Динни, но сдержалась.
   - Может быть, вы придумаете, чем помочь, - произнесла она вслух, - но это требует спокойствия и терпения.
   Ферз рассмеялся.
   - Я, наверно, наскучил вам до смерти. И он отвернулся к окну.
   Динни неслышно выскользнула из комнаты.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   В этом пристанище людей, понимающих толк в жизни, - в ресторане Пьемонт, - понимающие толк в жизни пребывали в разных стадиях насыщения; они наклонялись друг к другу, словно еда сближала их души. Они сидели за столиками попарно, вчетвером, а кое-где и впятером; там и сям попадался отшельник е сигарой в зубах, погруженный в меланхолию или созерцание; а между столиками сновали тощие и проворные официанты, - привычка мучительно напрягать память искажала их лица. В ближнем углу лорд Саксенден и Джин уже расправились с омаром, осушили полбутылки рейнвейна, поболтали о том, о сем, наконец Джин медленно подняла глаза от пустой клешни и спросила:
   - Итак, лорд Саксенден?
   Под этим взглядом, сверкнувшим из-под густых ресниц, он еще больше выпучил голубые глаза.
   - Как омар? - спросил он.
   - Изумительный.
   - Я всегда сюда прихожу, когда хочу вкусно поесть. Официант, куропатка готова?
   - Да, милорд.
   - Давайте поскорей. Попробуйте-ка рейнвейна, мисс Тасборо; вы ничего не пьете.
   Джин подняла зеленоватый бокал.
   - Со вчерашнего дня я стала миссис Хьюберт Черрел. Об этом напечатано в газетах.
   Лорд Саксенден слегка надул щеки, погрузившись в раздумье: "Интересно, выиграю я от этого что-нибудь или нет? Приятнее ли будет эта юная особа замужней?"
   - Вы не теряете времени, - произнес он вслух, изучая ее лицо, словно пытался найти на нем следы ее изменившегося положения. - Если бы я знал, я бы не посмел пригласить вас обедать одну.
   - Спасибо, - сказала Джин, - он сейчас за мной зайдет.
   И сквозь приспущенные ресницы она посмотрела, как он задумчиво осушает бокал.
   - Есть новости?
   - Я видел Уолтера.
   - Уолтера?
   - Министра внутренних дел.
   - Вот это мило с вашей стороны!
   - Очень. Терпеть его не могу. У него голова совсем как яйцо, только волосы мешают.
   - Что он сказал?
   - Да будет вам известно, миледи, в правительственных учреждениях никто ничего не говорит. Всегда обещают "подумать". В этом смысл государственной власти.
   - Но он ведь должен считаться с тем, что сказали вы. А что сказали вы?
   Ледяные глаза лорда Саксендена как будто ответили: "Ну, знаете, это уж слишком".
   Но Джин улыбнулась, и глаза постепенно оттаяли.
   - Вы самая непосредственная женщина, какую мне доводилось видеть. Если уж на то пошло, я сказал: "Прекрати это, Уолтер!"
   - Вот чудесно!
   - Ему это не понравилось. Эта скотина стоит на страже закона.
   - Могу я его повидать?
   Лорд Саксенден расхохотался. Он хохотал, как человек, услышавший презабавнейшую остроту. Джин дала ему посмеяться и сказала:
   - Решено, я его повидаю.
   Неловкую паузу заполнила подоспевшая куропатка.
   - Послушайте, - сказал вдруг лорд Саксенден, - если вы серьезно, есть один человек, который может добиться для вас приема: это Бобби Феррар. Он служил с Уолтером, когда тот был министром иностранных дел. Я дам вам записку к Бобби. Хотите сладкого?
   - Нет, спасибо. Но я хочу кофе. А вот и Хьюберт!
   Вырвавшись из вертящейся западни, заменявшей здесь дверь, Хьюберт явно искал жену.
   - Приведите его сюда!
   Джин пристально посмотрела на мужа. Лицо у того прояснилось, и он направился прямо к ним.
   - Ну и взгляд, - проворчал, поднимаясь, лорд Саксенден. - Здравствуйте. Ваша жена - редкая женщина, капитан Черрел. Хотите кофе?
   И, вынув визитную карточку, он написал на ней аккуратным, четким почерком:
   "Роберту Феррару эсквайру м. и. д., Уайтхолл. Дорогой Бобби, примите, пожалуйста, моего друга миссис Хьюберт Черрел и, если есть хоть малейшая возможность, устройте ей прием у Уолтера. - Саксенден". Передав карточку Джин, он потребовал счет.
   - Хьюберт, - сказала Джин, - покажи лорду Саксендену шрам.
   И, расстегнув запонку на манжете Хьюберта, она закатала его рукав. На фоне белой скатерти как-то странно и зловеще выделялась синевато-багровая полоса.
   - Гм, - изрек лорд Саксенден, - это будет вам очень кстати.
   Хьюберт двинул рукой, и шрам исчез.
   - Она все еще позволяет себе вольности, - сказал он.
   Лорд Саксенден заплатил по счету и предложил Хьюберту сигару.
   - Извините, но я должен бежать. Допивайте ваш кофе. До Свидания, и желаю счастья вам обоим!