Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 1)

   - Ты надо мной смеешься.
   - Разве я бываю когда-нибудь непочтительной, тетя?
   - Да. Ты думаешь, я не помню, как ты написала про меня стихи:
   Я обижаюсь на тетю Эм
   За то, что она рассказала всем,
   Что я не умею шить совсем,
   А я шью лучше, чем тетя Эм.
   Они у меня даже где-то есть. Я сразу поняла, что ты девочка с характером.
   - Неужели я была таким бесенком?
   - Да. Ты не знаешь какого-нибудь способа укорачивать собак? - Она ткнула пальцем в золотистую гончую, растянувшуюся на ковре. - У Бонзо все-таки слишком длинное туловище.
   - Я тебя предупреждала, тетя, когда он был еще щенком.
   - Да, но я этого не замечала, пока он не стал гоняться за кроликами. Никак не может толком перепрыгнуть через нору. И вид у него тогда такой жалкий. Ну, что ж! Если мы не плачем, Динни, что же нам делать?
   - Смеяться... - пробормотала Динни.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Динни поужинала вдвоем с теткой, - отец и сэр Лоренс еще не вернулись, мать так и не встала с постели, Клер была в гостях.
   - Тетя Эм, - сказала она после ужина, - ничего, если я сейчас поеду к Майклу? В голове у Флер родилось, по-моему, что-то интересное...
   - Как! - сказала леди Монт. - Ей еще рано... она родит только в марте.
   - Ты меня не поняла. У нее родилась интересная мысль, а не ребенок.
   - Отчего же она сразу не сказала? - И леди Монт позвонила. - Блор, такси для мисс Динни. И еще, Блор, когда придет сэр Лоренс, дайте мне знать; я приму ванну и вымою голову.
   - Да, миледи.
   - А ты, Динни, моешь голову, когда тебе грустно? В этот мглистый, туманный вечер Динни охватила такая тоска, какой она еще никогда не испытывала. Ее неотвязно преследовала мысль о Хьюберте, он в тюрьме, разлучен с молодой женой, может быть, навеки, и всего через три недели после свадьбы, а что его ждет кпереди - даже, страшно подумать. И все - по вине слишком осторожных людей, которые ко всему подходят формально и боятся поверить ему на слово! Страх сдавил Динни грудь, как духота перед грозой. Она застала у Флер тетю Элисон, - дамы обсуждали, как быть. Оказалось, боливийский посланник уехал отдыхать после болезни, и во главе посольства остался один из его подчиненных. По мнению леди Элисон, это усложняло дело, - вряд ли тот захочет взять на себя какую-нибудь ответственность. Тем не менее она решила устроить для него званый обед, пригласить Флер и Майкла, а если Динни захочет, то и ее. Но Динни покачала головой, - она разуверилась в своей способности обольщать государственных мужей.
   - Если уж вы с Флер с ним не справитесь, тетя Элисон, у меня наверняка ничего не выйдет. Но вот Джин, когда хочет, может быть на редкость обаятельна.
   - Джин только что звонила. Она просила передать тебе, если ты заглянешь ко мне сегодня вечером, чтобы ты зашла к ней домой.
   Динни поднялась.
   - Я пойду к ней сейчас же.
   Она зашагала сквозь туман по Набережной и свернула в рабочий квартал, где Джин снимала квартиру. На углу газетчики выкрикивали самые устрашающие новости дня; она купила газету, чтобы посмотреть, нет ли там сообщения о деле Хьюберта, и развернула ее под фонарем. Да! Вот оно! "Приговор английскому офицеру. Высылка за границу по обвинению в убийстве!" Если бы эта заметка не касалась ее так близко, Динни вряд ли вообще обратила бы на нее внимание. Ей и ее близким это причиняло такие страдания, а толпу только тешило. Чужие несчастья ее забавляют, а газеты строят на этом свое благополучие! Газетчик был худой, грязный, хромой; и, как ни горька была ее чаша, ей захотелось его порадовать, - она вернула ему газету и сунула шиллинг в придачу. Он уставился на нее, разинув рот: небось, выиграла на скачках, а?
   Динни поднялась по лестнице. Квартира находилась на третьем этаже. У самой двери большая черная кошка пыталась поймать собственный хвост. Покружившись, она уселась, подняла заднюю лапу и стала ее вылизывать.
   Дверь открыла сама Джин. Она явно собиралась в дорогу, на руке у нее висели трусики. Динни поцеловала ее и огляделась, - она пришла сюда впервые. Двери маленькой гостиной, спальни, кухни и ванной были открыты настежь, стены оштукатурены и выкрашены в светло-зеленый цвет, полы покрыты темно-зеленым линолеумом. Вся обстановка состояла из двуспальной кровати и нескольких чемоданов в спальне, двух кресел и небольшого стола в гостиной, кухонного стола на кухне и стеклянной банки с ароматическими кристаллами в ванной; в квартире не было ни ковров, ни картин, ни книг, только на окнах висели набивные полотняные занавески, да целую стену в спальне занимал висячий шкаф, из которого Джин вынимала одежду и клала на кровать. В отличие от запаха на лестнице здесь пахло кофе и лавандой.
   Джин отложила трусики.
   - Хочешь кофе, Динни? Только что сварила.
   Она налила две чашки, положила сахар и протянула одну из них Динни вместе с пачкой сигарет, потом усадила ее в кресло, а сама устроилась в другом.
   - Значит, тебе передали, что я звонила? Я рада, что ты пришла, - теперь мне не придется отправлять тебе посылку. Терпеть этого не могу, а ты?
   Ее хладнокровие и невозмутимость совершенно потрясли Динни.
   - Ты уже видела Хьюберта?
   - Да. Ему там совсем неплохо. Он говорит, что камера удобная, ему дали книги и писчую бумагу. Еду он может получать с воли, вот только курить запрещают. Об этом надо похлопотать. По английским законам, Хьюберт пока такой же ни в чем не повинный человек, как и министр внутренних дел, а ведь министру не запрещают курить. Я его больше не увижу, Динни, но ты к нему, верно, зайдешь, - передай ему, как я его люблю, и возьми папирос на случай, если ему позволят курить.
   Динни глядела на нее с недоумением.
   - А ты что собираешься делать?
   - Вот об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Строго между нами. Обещай, что будешь молчать как рыба, а то я ничего не скажу.
   - Лопни мои глаза, - так, кажется, говорят, - решительно сказала Динни.
   - Завтра я еду в Брюссель. Алан уехал туда сегодня; ему продлили отпуск по неотложным семейным обстоятельствам. Мы просто хотим быть готовыми ко всему, понимаешь? Я быстренько научусь водить самолет. Если я буду летать три раза в день, трех недель мне совершенно достаточно, а адвокат обещает, что у нас не меньше трех недель в запасе. Разумеется, он ничего не знает. И никто не должен ничего знать, кроме тебя. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. - Она нагнулась и вынула из сумочки сверток в папиросной бумаге. Мне нужно пятьсот фунтов. Говорят, что там можно купить хороший подержанный самолет по дешевке, но нам очень понадобятся деньги вообще. Вот смотри, Динни: это старинная фамильная драгоценность. Она дорогая. Я хочу, чтобы ты заложила ее за пятьсот фунтов; если не удастся получить эту сумму, придется ее продать. Заложи или продай от своего имени, обменяй английские деньги на бельгийские и перешли мне заказным письмом на главный почтамт в Брюссель. На все это тебе достаточно трех дней.
   Она развернула бумагу и вынула старомодный, но очень красивый изумрудный кулон.
   - Ах!
   - Да, - сказала Джин, - вещь красивая. Можешь поторговаться. Пятьсот кто-нибудь даст наверняка. Изумруды сейчас в цене.
   - Но почему бы тебе самой не заложить их перед отъездом?
   Джин покачала головой,
   - Нет, я не сделаю ничего, что может вызвать подозрение. Ты - другое дело, ведь ты не собираешься нарушать закон. A нам, может быть, придется, но мы не хотим, чтобы нас посадили.
   - Знаешь, - сказала Динни, - рассказывай уж до конца.
   Но Джин снова покачала головой.
   - Незачем, да и невозможно; мы пока еще и сами толком ничего не знаем. Но могу тебя успокоить - Хьюберта они не получат. Значит, ты возьмешь эту штуку?
   И она завернула кулон.
   Динни взяла пакетик; у нее не было с собой сумочки, и она сунула его себе в вырез платья.
   - Обещай, что вы ничего не сделаете, пока не будут испробованы все обычные средства, - взволнованно сказала она, наклонившись к Джин.
   Джин кивнула.
   - Мы будем ждать до последней минуты. Да иначе и нельзя.
   Динни схватила ее за руку.
   - Мне не следовало втягивать тебя в эту историю, Джин; ведь это я вас свела.
   - Я бы тебе не простила, если бы ты нас не свела. Я его люблю.
   - Но все это для тебя так ужасно.
   Джин поглядела вдаль, и Динни сразу увидела, как из-за угла выходит ее тигренок.
   - Ничуть! Мне нравится, что это я должна его выручить. Мне еще никогда так интересно не жилось.
   - Скажи, Алану это грозит чем-нибудь серьезным?
   - Нет, если продумать все как следует. У нас несколько планов, - все зависит от обстоятельств.
   Динни вздохнула.
   - Надеюсь, ни один из них не понадобится.
   - Я тоже; но нельзя рисковать, когда имеешь дело с таким "законником", как Уолтер.
   - Ну, до свиданья, Джин. Желаю удачи!
   Они поцеловались, и Динни вышла на улицу; изумрудный кулон, казалось, жег ей грудь. Моросил дождь; она взяла такси. Отец и сэр Лоренс только что вернулись. Ничего существенного они не узнали. Как выяснилось, Хьюберт не хотел, чтобы его взяли на поруки. "Тут не обошлось без Джин", - подумала Динни. Министр внутренних дел уехал в Шотландию и вернется не раньше парламентской сессии, которая откроется недели через две. Следовательно, и ордер на высылку не может быть подписан раньше. По мнению людей знающих, у них в запасе еще три недели. Вот за это время и надо сдвинуть горы. Да, но горы сдвинуть легче, чем добиться, чтобы "одна черта из закона пропала". Однако не зря ведь люди говорят о "протекции", о "закулисных интригах", о том, как им удалось "протолкнуть вопрос" и "уладить дельце по знакомству"; неужели все это выдумки? А может быть, есть какие-то магические средства, о которых они не знают?
   Отец поцеловал ее и, удрученный, пошел к себе. Динни осталась одна с сэром Лоренсом. Даже он был мрачен как туча.
   - Веселая мы с тобой пара, нечего сказать, - заметил он. - Мне иногда кажется, что слишком у нас уважают закон. А ведь на самом деле это очень грубый инструмент - он с такой же точностью определяет наказание за вину, с какой врач назначает лечение больному, которого видит в первый раз; а мы по каким-то таинственным причинам приписываем закону непогрешимость духа святого и прислушиваемся к нему как к гласу, вещающему с небес. Ведь в этой истории министр внутренних дел как раз и мог бы позволить себе отойти от буквы закона и быть человеком. Но не думаю, чтобы он на это пошел. И Бобби Феррар тоже не думает. Беда в том, что недавно какой-то идиот сдуру сказал, будто Уолтер - "сама принципиальность", и такая откровенная лесть вызвала у нашего министра, по словам Бобби, не тошноту, а головокружение - с тех пор он не отменил ни единого приговора. Я подумываю, не написать ли мне письмо в "Таймс": "Позиция твердокаменной принципиальности, занимаемая ответственными лицами, опаснее для дела справедливости, чем методы чикагских гангстеров". Про гангстеров он поймет, - он, кажется, бывал в Чикаго. Ужасно, когда человек перестает быть человеком.
   - Он женат?
   - Теперь даже не женат.
   - А правда, что есть люди, которые никогда и не были людьми?
   - Это еще не самое страшное; тут по крайней мере знаешь, с кем имеешь дело, и можешь вооружиться кочергой. Куда опаснее болваны, у которых голова распухла от самомнения. Кстати, я сказал моему молодому человеку, что ты будешь ему позировать для миниатюры.
   - Что ты, дядя, разве я могу позировать в таком настроении!
   - Нет! Конечно, нет! Но ведь долго так продолжаться не может. - Сэр Лоренс посмотрел на нее испытующе и спросил: - Кстати, а что Джин?
   Динни взглянула на него широко раскрытыми невинными глазами.
   - А что Джин?
   - Ей ведь пальца в рот не клади...
   - Да, но что она, бедняжка, может сделать?
   - Не знаю, - сказал сэр Лоренс, вскинув бровь, - просто не знаю. "Эти миленькие крошки, вот как! Им бы крылышки, ну просто ангелочки, вот как!" Так писали в "Панче", когда тебя еще на свете не было, и будут писать, когда тебя не станет, вот только крылышки у вас отрастают уж очень быстро.
   Динни и глазом не моргнула. "Дядя Лоренс - страшный человек", подумала она и пошла спать.
   Но разве заснешь, когда на душе так тревожно? И разве мало людей лежат сегодня ночью без сна? Казалось, в этой комнате скопилась безотчетная скорбь всего мира. Будь у нее талант, она бы села и излила душу в стихах об ангеле смерти. Увы, писать стихи не так просто. Лежи и мучайся, мучайся и злись вот и все, на что ты способна. Она вспоминала себя в тринадцать лет, когда Хьюберт - ему не было еще и восемнадцати - ушел на войну. Это было ужасно, но сейчас куда хуже - почему? Тогда его могли убить каждую минуту; в тюрьме он в большей безопасности, чем те, кто на свободе. Его будут тщательно оберегать даже тогда, когда пошлют на край света, чтобы судьи с чужою кровью судили его в чужой стране. Да, еще несколько месяцев с ним ничего не случится. Почему же то, что произошло с ним сейчас, в ее глазах куда хуже, чем все опасности солдатской жизни или долгой, трудной экспедиции Халлорсена? Почему? Не потому ли, что на все прежние опасности и лишения он шел по доброй воле, а это испытание ему навязано силой? Его держат под замком, его лишили двух величайших благ человеческого существования независимости и свободы личности, - двух благ, которых люди добивались тысячелетиями и ради них даже дошли до большевизма. Блага эти дороги каждому, но особенно таким, как они с братом, с детства не знавшим никакого насилия и признающим только один закон - закон своей совести. Ей казалось, что она тоже - заперта в тесной камере, тоже ждет неизвестной участи, тоже томится, полная горечи и отчаяния. Что сделал он такого, чего не совершил бы на его месте всякий другой отзывчивый и горячий человек?
   Глухой шум улицы, доносившийся к ней с Парк-Лейн, словно вторил ее тоскливым мыслям. Динни охватило такое беспокойство, что она не могла больше лежать в постели и, накинув халат, принялась бесшумно шагать из угла в угол; в открытое окно дул холодный октябрьский ветер, и она замерзла. А может, в браке все-таки есть какой-то смысл: чье-то плечо, к которому можно прижаться, а если станет невмоготу, то на нем и поплакать; ухо, в которое можно излить жалобы; руки, которые могут погладить тебя по голове. Но сознание своей бездеятельности мучило ее в этот час испытаний даже больше, чем одиночество. Она завидовала тем, кто, как отец или сэр Лоренс, может хотя бы ездить из одного места в другое и хлопотать; но особенно она завидовала Джин и Алану. Что бы они там ни делали, - все лучше, чем сидеть сложа руки, как она! Динни вынула изумрудный кулон и стала его разглядывать. По крайней мере на завтра у нее есть дело, и она живо представила себе, как, вертя в руке кулон, выманивает крупную сумму у какого-нибудь бессовестного старика, дающего деньги под заклад.
   Положив кулон под подушку, словно его близость придавала ей мужества, она наконец заснула.
   Наутро Динни встала рано. Ей пришла мысль, что, может быть, она успеет заложить кулон, получить деньги и отвезти их Джин прежде, чем та уедет. Она решила посоветоваться с Блором. В конце концов она знает его с пятилетнего возраста; он сам по себе - ходячая традиция и ни разу не выдал ее злодеяний, в которых она признавалась ему в детстве.
   Динни обратилась к нему, как только он появился, неся кофейник тети.
   - Блор!
   - Да, мисс Динни.
   - Будьте так добры, скажите мне по секрету, какой ломбард считается в Лондоне самым лучшим?
   Дворецкий был удивлен, но, как всегда, невозмутим - в конце концов в наши дни кому угодно может понадобиться что-нибудь заложить. Он поставил на стол кофейник и задумался.
   - Видите ли, мисс Динни, есть, конечно, и Аттенборо, но я слышал, что люди из общества обращаются к Фрюину на Саут-Молтон-стрит. Могу найти номер дома в телефонной книге. Говорят, это надежный человек и цену дает справедливую.
   - Отлично, Блор. Все это, конечно, пустяки...
   - Понимаю, мисс.
   - Да! Скажите, Блор, вы бы... как вы думаете, назвать мне свое настоящее имя?
   - Нет, мисс Динни, я бы вам не советовал; назовите фамилию моей жены и здешний адрес. Если от них придет письмо, я вам позвоню, и никто ничего не узнает.
   - Вы меня очень выручите. А миссис Блор не будет возражать?
   - Что вы, мисс, она будет только рада вам услужить. Если хотите, я все сделаю без вас.
   - Спасибо, Блор, к сожалению, я должна заняться этим сама.
   Дворецкий потер подбородок, глядя на Динни с благодушной хитрецой.
   - Осмелюсь заметить, мисс, даже с лучшими из них немного притворства не помешает; сделайте безразличный вид. Если он не даст настоящую цену, найдутся и другие.
   - Огромное спасибо, Блор; я вам скажу, если у меня ничего не выйдет. Половина десятого-это не слишком рано?
   - Я слыхал, мисс, это самое подходящее время: со сна они покладистее.
   - Вы просто золото, Блор!
   - Говорят, он парень с головой - угадает настоящую даму с первого взгляда. Не примет вас за одну из этих финтифлюшек.
   Динни приложила палец к губам.
   - Только честное благородное, Блор?
   - Не сомневайтесь, мисс. После мистера Майкла вы всегда были моей любимицей.
   - А вы - моим любимцем, Блор.
   Тут вошел ее отец, она раскрыла "Таймс", а Блор удалился.
   - Хорошо спал, папа?
   Генерал кивнул.
   - Как мамина голова?
   - Лучше. Она сейчас сойдет вниз. Мы решили, что нельзя распускаться.
   - Конечно, дорогой, ты совершенно прав. Может, нам позавтракать, не ожидая остальных?
   - Эм завтракает у себя, а Лоренс уже позавтракал в восемь. Завари кофе.
   Динни, разделявшая страсть тети к хорошему кофе, принялась священнодействовать.
   - Как Джин? - спросил вдруг генерал. - Она к нам не приедет?
   Динни не подняла глаз.
   - Не думаю, папа; у нее сейчас слишком беспокойно на душе; наверно, ей захочется побыть одной. Мне бы хотелось на ее месте.
   - Еще бы. Бедняжка. Во всяком случае, она не размазня. Я рад, что Хьюберт женился на девушке с характером. Эти Тасборо - славные люди. Помню одного ее дядю в Индии - бесстрашный был человек, командовал полком гурков; они готовы были за ним в огонь и в воду. Дай-ка вспомнить, где это его убили?
   Динни только ниже склонилась над кофейником.
   Около половины десятого она вышла на улицу, положив кулон в сумочку и надев свою лучшую шляпку. Ровно в половине десятого она была на Саут-Молтонстрит и поднималась на второй этаж, - ломбард помещался над каким-то магазином. В просторной комнате, за столом красного дерева, сидели два джентльмена, которых она приняла бы за солидных букмекеров, если бы знала, как выглядят букмекеры. Она с тревогой вглядывалась в их лица: правда ли, что со сна они покладистые? Вид у них, во всяком случае, был такой, будто они и в самом деле только что встали; один из них шагнул ей навстречу.
   Динни мысленно провела языком по пересохшим губам.
   - Говорят, вы так любезны, что даете деньги в долг под залог драгоценностей?
   - Совершенно верно, мадам.
   Это был седой, лысоватый и румяный человек со светлыми глазами; он разглядывал ее через пенсне, которое держал в руке. Потом он надел пенсне на нос, пододвинул стул, указал на него рукой и сел на свое место. Динни тоже села.
   - Но мне нужна целая куча денег: пятьсот фунтов. - Она улыбнулась. - У меня фамильная драгоценность, очень милая вещь.
   Оба джентльмена слегка поклонились.
   - Деньги мне нужны немедленно: я должна заплатить по счету. Вот!
   Она вынула из сумочки сверток, развернула его и пододвинула к ним кулон через стол. Потом, вспомнив, что нужно принять безразличный вид, откинулась на стуле и положила ногу на ногу.
   С минуту оба джентльмена разглядывали кулон, не шевелясь и не произнося ни слова. Потом второй из них выдвинул ящик стола и достал лупу. Пока он рассматривал кулон, Динни заметила, что первый джентльмен рассматривает ее самое. Такое уж у них разделение труда, решила она. Не обнаружат ли они там или тут подделки? У нее даже дух захватило, но она стойко продолжала сидеть, чуть вздернув брови и полуприкрыв глаза ресницами.
   - Это ваша собственность, мадам? - спросил первый джентльмен.
   - Да, - решительно сказала Динни, снова вспомнив старую школьную поговорку.
   Второй джентльмен опустил лупу и прикинул вес кулона в руке.
   - Очень мило, - сказал он. - Старомодно, но очень мило. И на какой срок вам нужны деньги?
   Динни и не думала о сроке, но теперь храбро сказала:
   - На шесть месяцев; но я надеюсь, кулон можно выкупить и раньше?
   - Ну конечно. Вы сказали: пятьсот?
   - Да, пожалуйста.
   - Если вы согласны, мистер Бонди, - сказал второй джентльмен, - у меня нет возражений.
   Динни подняла глаза на мистера Бонди. Неужели он сейчас скажет: "Нет, ведь она наврала"? Но вместо этого он прикрыл нижней губой верхнюю, поклонился ей и произнес:
   - Согласен.
   "Интересно, - подумала она, - верят они всему, что им говорят, или не верят ничему? Хотя не все ли им равно - кулон-то остается у них, и верить должна я... вернее, Джин".
   Второй джентльмен смахнул кулон со стола в ящик и, вынув конторскую книгу, стал что-то писать. Мистер Бонди направился к сейфу.
   - Вы хотите наличными, мадам?
   - Пожалуйста.
   Второй джентльмен с усиками, в белых гетрах - глаза у него были чуть навыкате - протянул Динни книгу,
   - Вашу фамилию и адрес, мадам.
   Когда она писала - "миссис Блор" и адрес тети на Маунт-стрит, - она мысленно закричала "караул" и судорожно сжала левую руку: ведь она совсем забыла, что на ней нет обручального кольца. Как на грех перчатка отлично облегала руку, и на безымянном пальце не было никакой выпуклости.
   - При выкупе этой вещи вы нам заплатите двадцать восьмого апреля будущего года пятьсот пятьдесят фунтов. После этой даты, если вы не дадите о себе знать, кулон поступит в продажу.
   - Да, конечно. Но если я выкуплю его раньше?
   - Тогда вы заплатите соответственно меньше. Мы берем двадцать процентов годовых, так что, скажем, через месяц, считая с сегодняшнего дня, мы возьмем только пятьсот восемь фунтов шесть шиллингов восемь пенсов.
   - Понимаю.
   Первый джентльмен оторвал листок бумаги и дал его Динни.
   - Вот квитанция.
   - А если я не смогу прийти сама, - с этой квитанцией кулон может выкупить кто угодно?
   - Да, мадам.
   Динни положила квитанцию в сумочку, - сунув туда как можно глубже левую руку, - и стала слушать, как мистер Бонди отсчитывает банкноты. Он считал артистически; бумажки приятно хрустели и были совсем новенькие. Она взяла их правой рукой, положила в сумочку и, все еще пряча левую руку, поднялась со стула.
   - Большое спасибо.
   - Не за что, мадам; это мы вам обязаны. Всегда к вашим услугам. До свидания!
   Динни поклонилась и медленно пошла к выходу. У самой двери она взглянула из-под ресниц и отчетливо увидела, как первый джентльмен подмигнул второму.
   Захлопнув сумочку, она в раздумье стала спускаться по лестнице.
   "Любопытно, что они обо мне подумали: наверно, что я жду незаконного ребенка или просто проигралась на скачках?" Так или иначе, деньги она получила, а времени было всего без четверти десять. У Кука {Туристская фирма.} их обменяют или по крайней мере скажут, где достать бельгийскую валюту.
   Но потребовалось съездить в несколько мест, и ушел целый час, прежде чем Динни обменяла большую часть денег на бельгийские франки и, запыхавшись, прибежала на перрон вокзала Виктория. Она медленно двинулась вдоль поезда, заглядывая в каждый вагон, и прошла уже две трети состава, когда услышала за спиной знакомый голос:
   - Динни!
   Оглянувшись, она увидела Джин в дверях одного из купе.
   - Ах, вот ты где! Я очень торопилась. У меня, наверно, ужасно встрепанный вид?
   - У тебя встрепанного вида никогда не бывает.
   - Ну, я все сделала! А вот тебе и добыча: пятьсот фунтов, почти все в бельгийских франках.
   - Прекрасно.
   - И квитанция. Каждый может по ней получить. Они берут двадцать процентов годовых, считая с сегодняшнего дня, но если ты до двадцать восьмого апреля его не выкупишь, кулон продадут.
   - Оставь квитанцию себе, Динни. - Джин понизила голос. - Если нам придется действовать, нас здесь не будет. Есть несколько стран, которые не имеют дипломатических отношений с Боливией, - там мы и подождем, пока все как-нибудь уладится.
   - А-а, - беспомощно сказала Динни. - Тогда бы - я выторговала побольше. Они в него прямо вцепились.
   - Ничего! Мне пора. Главный почтамт, Брюссель. До свидания! Передай Хьюберту, что я его люблю и что все идет нормально.
   Она обняла Динни, чмокнула ее и вскочила в поезд. Поезд тотчас же тронулся, а Динни все стояла и махала, глядя на обращенное к ней смеющееся смуглое лицо.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   После такого деятельного и успешного начала дня время тянулось особенно долго: ведь теперь ей больше нечего было делать.
   Отсутствие министра внутренних дел и боливийского посланника тормозило все хлопоты, даже если бы она и могла принять в них участие, что было весьма сомнительно. Оставалось только ждать и терзаться от беспокойства. До обеда Динни бродила по улицам, разглядывая витрины и людей, которые разглядывали витрины. Потом она зашла в кафе, съела яйцо с гренками и отправилась в кино со смутной надеждой, что безумные планы Джин и Алана покажутся ей более осуществимыми, если она увидит что-нибудь подобное на экране. Ей не повезло. В фильме, который она смотрела, не было ни самолетов, ни прерий, ни сыщиков, ни бегства из когтей закона; это был незамысловатый рассказ о каком-то французе не первой молодости, который целый час плутал по чужим спальням без пагубных последствий для чьей бы то ни было добродетели. И все-таки Динни получила удовольствие: герой был милый и, пожалуй, самый законченный враль, каких ей доводилось видеть.
   У Динни стало теплее и легче на сердце, и она снова двинулась на Маунт-стрит.
   Там она обнаружила, что отец и мать уехали послеобеденным поездом в Кондафорд, и это ее смутило. Вернуться ей домой и "выполнять дочерний долг"? Или "остаться на посту" на случай, если она понадобится здесь?