Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 1)

   - Но ведь все мы ничем не гнушаемся, если нет выхода?
   - Да, так бывает даже в политике.
   - А ты бы пытался выиграть любой ценой?
   - Наверно.
   - Нет, ты бы не стал. А вот я - да.
   - Ты очень любезна, детка, но откуда вдруг такое самоуничижение?
   - Я сейчас кровожадна, как комар: жажду крови недругов Хьюберта. Вчера я читала его дневник.
   - Женщина еще не утратила веры в свое божественное всемогущество, задумчиво произнес Адриан.
   - Думаешь, нам это угрожает?
   - Нет, как бы вы ни старались, вам никогда не удастся уничтожить веру мужчин в то, что они вами командуют.
   - Как лучше всего уничтожить такого человека, как Халлорсен?
   - Либо дубинкой, либо выставив его на посмешище.
   - Наверно, то, что он придумал насчет боливийской цивилизации, чепуха?
   - Полная чепуха. Там нашли странных каменных истуканов, происхождение которых еще не известно, однако его теория, по-моему, не выдерживает никакой критики. Но позволь, дорогая, ведь Хьюберт тоже принимал во всем этом участие.
   - Наука Хьюберта не касалась, он там ведал транспортом. - Динни пустила в ход испытанное оружие: она улыбнулась. - А что если поднять на смех Халлорсена за его выдумку. У тебя это так чудно получится, дядя!
   - Ах ты, лиса!
   - А разве не долг серьезного ученого - высмеивать всякие бредни?
   - Будь Халлорсен англичанином - возможно; но он американец, и с этим надо считаться.
   - Почему? Ведь наука не знает границ.
   - В теории. На практике многое приходится спускать: американцы так обидчивы. Помнишь, как они недавно взъелись на Дарвина? Если бы мы их тогда высмеяли - дошло бы, чего доброго, и до войны.
   - Но ведь большинство американцев сами над этим смеялись.
   - Да, но другим они этого не позволяют. Хочешь суфле "София"?
   Некоторое время они молча ели, с удовольствием поглядывая друг на друга. Динни думала: "Как я люблю его морщинки, да и бородка у него просто прелесть". Адриан думал: "Хорошо, что нос у нее чуть-чуть вздернутый. Прелестные у меня все-таки племянницы и племянники". Наконец Динни сказала:
   - Значит, дядя, ты постараешься придумать, как нам проучить этого человека за все его подлости по. отношению к Хьюберту?
   - Где он сейчас?
   - Хьюберт говорит - в Штатах.
   - А тебе не кажется, что кумовство - это порок?
   - И несправедливость тоже, а своя кровь - не вода.
   - Это вино, - с гримасой сказал Адриан, - куда жиже воды. Зачем тебе нужен Хилери?
   - Хочу выпросить у него рекомендательное письмо к лорду Саксендену.
   - Зачем?
   - Отец говорит, он важная птица.
   - Значит, решила пустить в ход протекцию?
   Динни кивнула.
   - У порядочных и совестливых людей это не получается.
   Ее брови дрогнули, она широко улыбнулась, показав очень белые и очень ровные зубы.
   - А я себя ни к тем, ни к другим и не причисляю.
   - Посмотрим. А пока, возьми болгарскую папиросу, - действительно первоклассная пропаганда.
   Динни взяла папиросу и, глубоко затянувшись, спросила:
   - Ты видел дядю Франтика?
   - Да. Очень достойно ушел из мира. Я бы сказал - парадно. Зря он связался с церковью; дядя Франтик был прирожденный дипломат.
   - Я видела его только два раза. Но неужели и он не смог бы добиться того, чего хотел, при помощи протекции, не потеряв при этом достоинства?
   - Ну, он-то действовал иначе - умелым подходом и личным обаянием.
   - Учтивостью?
   - Да, он был учтив, как вельможа, таких сейчас уже не встретишь.
   - Ну, дядя, мне пора; пожелай мне поменьше совестливости и побольше нахальства.
   - А я вернусь к челюсти из Новой Гвинеи, которой надеюсь повергнуть в прах моих ученых собратьев, - сказал Адриан. - Если я смогу помочь Хьюберту, не вступая в сделку с совестью, я ему помогу. Во всяком случае, я об этом подумаю. Передай ему привет. До свидания, дорогая!
   Они расстались, и Адриан вернулся в музей. Взяв снова в руки челюсть из Новой Гвинеи, он стал размышлять о совсем другой челюсти. Он уже достиг того возраста, когда кровь человека сдержанного, привыкшего к размеренной жизни, течет ровно, и его "увлечение" Дианой Ферз, которое захватило его давно, еще до ее рокового замужества, приобрело некий альтруистический оттенок. Ее счастье было для него дороже своего собственного. В его постоянных думах о ней забота о том, "что лучше для нее", всегда занимала первое место. Он так давно только мечтал о ней, что ни о какой навязчивости с его стороны не могло быть и речи, да к тому же навязчивость была совсем не в его характере. Но ее овальное, обычно грустное, лицо с темными глазами, прелестным ртом и носом, то и дело заслоняло очертания челюстей, тазобедренных костей и прочих интересных образчиков его коллекции. Диана Ферз жила со своими двумя детьми в маленьком домике в районе Челси на средства мужа, который вот уже четыре года находился в частной клинике для умалишенных без всякой надежды на выздоровление. Ей было около сорока; она пережила страшные дни прежде чем Ферз окончательно потерял рассудок. В своих воззрениях и привычках Адриан был несколько старомоден; антропология научила его тому, что история человечества развивается по определенным законам; он принимал жизнь с чуть-чуть насмешливым фатализмом. Он не принадлежал к тем людям, которые хотят переделать жизнь, да и трагическое замужество дамы его сердца не позволяло ему и мечтать о брачном венце. Горячо желая ей счастья, он не знал, как ей помочь. Теперь у нее есть хотя бы покой, а заодно и средства того, с кем судьба обошлась так жестоко. К тому же муж Дианы внушал Адриану нечто вроде суеверного страха, какой первобытные люди испытывают перед несчастными, потерявшими разум. Ферз был славным парнем до той поры, пока болезнь не нарушила его душевного равновесия. Но перед этим он уже два года вел себя так, что это можно было объяснить только помрачением рассудка. Он был одним из "богом обиженных", и его беспомощность обязывала других относиться к нему с предельной щепетильностью.
   Адриан отложил челюсть и снял с полки гипсовый слепок черепа питекантропа; останки этого удивительного создания нашли в Триниле на Яве, и он вызвал ожесточенные споры о том, считать ли его человеко-обезьяной или обезьяно-человеком. Какой долгий путь от него до современного англичанина, вот его череп, там над камином! Сколько ни взывай к авторитетам, никто не ответит на вопрос: где же колыбель Homo sapiens, где то гнездо, где он вылупился из питекантропа, эоантропа, неандертальца или другого, еще неизвестного их родича? Единственной страстью Адриана, кроме страсти к Диане Ферз, было жгучее желание найти родовое гнездо человеческой породы. Сейчас ученые тешились теорией о происхождении человека от неандертальца, но Адриан не мог с ней согласиться. Когда развитие вида достигает такой стадии, как та, что была обнаружена у этих звероподобных особей, вид не может изменяться так резко. С равным основанием можно было бы говорить о том, что благородный олень произошел от лося. Он повернулся к огромному глобусу, где каллиграфическим почерком были нанесены все существенные открытия, касающиеся происхождения человека, вместе с данными о геологических изменениях, эпохах и климате. Где же, где искать решения? Это загадка, величайшая загадка на свете, решить ее можно только так, как это делают французы: наметить по наитию какую-нибудь возможную точку, чтобы затем подтвердить гипотезу исследованиями на месте. Где эта точка - в предгорьях Гималаев, в Фаюме, или она навеки погребена в пучине моря? Если она и в самом деле покоится на дне моря, ее никогда не удастся точно установить. Быть может, это чисто академический вопрос? Не совсем, - ведь с ним связана проблема сущности человека, истинной подоплеки его характера, столь важная для социальной философии, проблема, так часто всплывающая последнее время: является ли человек по самой натуре своей добропорядочным и миролюбивым, как позволяют заключить исследования жизни животных и некоторых так называемых "диких" народов, или же он воинственный и беспокойный, как свидетельствует мрачная летопись истории? Найдя родовое гнездо Homo sapiens, обнаружишь, быть может, доказательство того, кто он - дьяволо-ангел или ангело-дьявол. Адриана, по его характеру, очень привлекал тезис о врожденном благородстве человека, но склад ума не позволял ему легко и просто брать на веру что бы то ни было. Даже самые кроткие животные и птицы подчиняются закону самосохранения так же, как и первобытный человек; извращения цивилизованного человека начались с расширением круга его деятельности и обострением борьбы за существование - другими словами, по мере того как осложнялась задача самосохранения в условиях так называемой цивилизованной жизни. Примитивная жизнь первобытных людей дает меньше поводов к извращенному проявлению инстинкта самосохранения, но это еще ничего не доказывает. Лучше всего принимать современного человека таким, как он есть, и стараться ограничить его возможности творить зло. И не стоит так уж полагаться на врожденное благородство первобытных народов. Только вчера Адриан прочел очерк об охоте на слонов в Центральной Африке: по словам автора, мужчины и женщины из первобытного африканского племени, служившие загонщиками у белых охотников, набросились на еще не остывшие туши убитых слонов, разорвали их на куски и тут же съели, а потом скрылись в лесу, пара за парою, чтобы завершить свой пир. В конце концов у цивилизации есть свои хорошие стороны.
   Тут размышления Адриана были снова прерваны швейцаром.
   - Сэр, к вам какой-то профессор Халлорсен. Хочет взглянуть на черепа из Перу.
   - Халлорсен? - с изумлением переспросил Адриан. - Вы не путаете? Я думал, он в Америке.
   - Он сказал, что его фамилия Халлорсен, сэр; такой высокий господин, говорит, как американец. Вот его карточка.
   - Гм! Зовите его, Джеймс.
   И он подумал: "Тень Динни! Что мне ему сказать?" В комнате появился очень высокий и очень красивый человек лет тридцати восьми. Его гладко выбритое лицо дышало здоровьем, глаза жизнерадостно блестели, в темных волосах кое-где пробивалась ранняя седина. С ним в комнату словно ворвался свежий ветер. Он сразу заговорил:
   - Вы хранитель музея?
   Адриан поклонился.
   - Позвольте! Мы же встречались: помните, на горе, правда?
   - Да.
   - Ну и ну! Моя фамилия Халлорсен; слышали - экспедиция в Боливии? Говорят, у вас отличные черепа из Перу. У меня с собой несколько боливийских, хочется их сравнить. Люди пишут так много ерунды о черепах, а сами настоящих черепов и в глаза не видели.
   - Совершенно верно, профессор. Я с удовольствием взгляну на ваших боливийцев. Между прочим, вы, кажется, не знаете, как меня зовут.
   Адриан протянул ему карточку. Халлорсен ее взял.
   - Вот как! А вы не родственник капитана Чаруэла, который точит на меня зубы?
   - Я его дядя. Но у меня создалось впечатление, что зубы точите на него вы.
   - Да, но он меня подвел!
   - А он думает, что подвели его вы.
   - Ну, знаете что, мистер Чаруэл...
   - Между прочим, наша фамилия произносится Черрел.
   - Черрел... да, теперь вспомнил. Если вы нанимаете человека на работу, а он с ней не справляется, и вы из-за этого садитесь в лужу, что прикажете дать ему золотую медаль?
   - По-моему, прежде чем точить зубы, нужно выяснить, выполнима ли такая работа.
   - Зачем же он нанимался, если она была ему не по силам? Работа не бог весть какая: держать в руках кучку туземцев.
   - Я не знаю подробностей, но слышал, что он отвечал и за вьючных животных.
   - Правильно; ну и провалил все дело. Конечно, я не думаю, что вы станете на мою сторону против собственного племянника. Могу я посмотреть на ваших перуанцев?
   - Разумеется.
   - Весьма любезно с вашей стороны.
   Во время осмотра Адриан то и дело поглядывал на стоявший рядом с ним великолепный экземпляр Homo sapiens. Ему редко доводилось видеть такого пышущего здоровьем и жизнерадостностью человека. Естественно, что всякая неудача выводит его из себя. Буйная энергия мешает ему быть объективным. Как и прочие американцы, он считает, что все должно идти так, как ему хочется, и представить себе не может, что бывает иначе.
   "В конце концов, - подумал Адриан, - он же не виноват, что принадлежит к излюбленным тварям господним - Homo Transatlanticus Superbus {Великолепный трансатлантический человек (лат.).}", - и лукаво произнес:
   - Стало быть, профессор, в будущем солнце будет вставать на западе?
   Халлорсен улыбнулся - улыбка у него была обаятельная.
   - Знаете, господин хранитель музея, мы, наверно, оба того мнения, что цивилизация началась с обработки земли. Если можно будет доказать, что мы на американском континенте выращивали маис давным-давно, может быть, за тысячелетия до того, как на древнем Ниле появились культуры ячменя и пшеницы, - почему бы реке истории и не течь с запада на восток?
   - А как вы докажете вашу теорию?
   - Видите ли, у нас есть сортов двадцать - двадцать пять маиса. Грвдличка утверждает, что понадобилось не менее двадцати тысяч лет, чтобы их вывести. Уже одно это доказывает наш неоспоримый приоритет в сельском хозяйстве.
   - Увы! Ни один сорт маиса не рос в Старом Свете до открытия Америки.
   - Совершенно верно; а в Америке прежде не росло ни одного из ваших злаков. Ну, а если культура Старого Света проложила себе дорогу к нам через Тихий океан, опять-таки возникает вопрос: почему она не принесла с собой своих злаков"?
   - Но ведь это еще не доказывает, что Америка - светоч для всего мира.
   - Не знаю, может, и нет; но, во всяком случае, ее древняя цивилизация возникла на основе самостоятельного открытия собственных злаков; мы были первыми.
   - Вы верите в Атлантиду, профессор?
   - Балуюсь иногда этой мыслишкой.
   - Ну-ну!.. Позвольте вас спросить; а вы не жалеете о своих нападках на моего племянника?
   - Видите ли, когда я писал книгу, я был очень зол. Мы с вашим племянником не сошлись характерами.
   - Тем больше оснований у нас сомневаться, что вы были справедливы.
   - Если бы я отказался от своих обвинений, я поступил бы против совести.
   - А вы уверены, что вы сами ничуть не повинны в своей неудаче?
   Гигант нахмурил брови с таким изумлением, что Адриан поневоле подумал: "Во всяком случае, человек он честный".
   - Не понимаю, куда вы клоните, - медленно проговорил Халлорсен.
   - Вы же сами выбрали моего племянника?
   - Да, из двадцати других.
   - Вот именно. Значит, вы плохо выбрали?
   - Конечно.
   - Ошиблись в выборе?
   Халлорсен расхохотался.
   - Ловко вы меня поймали. Но я не из тех, кто хвастает своими ошибками.
   - Вам нужен был человек без капли жалости в душе, - сухо сказал Адриан. - Что ж, вам действительно не повезло.
   Халлорсен покраснел.
   - Тут мы с вами не сговоримся. Ну что ж, возьму-ка я свои черепа и пойду. Спасибо за любезный прием.
   С тем он и ушел.
   Адриана обуревали самые противоречивые чувства. Этот тип оказался куда лучше, чем он думал. Великолепный экземпляр в физическом отношении, далеко не дурак, а его духовный склад... что ж, характерен для Нового Света, где человек не заглядывает далеко в будущее и где цель всегда оправдывает средства. "Жаль будет, - подумал он, - если они передерутся. А все-таки этот тип не прав; надо быть человечнее и не нападать на людей в печати. Уж очень он большой эгоист, наш друг Халлорсен". И Адриан положил новогвинейскую челюсть обратно в шкаф.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Динни направлялась к церкви святого Августина в Лугах. В этот солнечный день бедность района, в котором она очутилась, казалась ее привыкшему к деревне глазу особенно гнетущей. Тем больше ее поразило веселье игравших на улице детей. Она спросила у одного из них, где находится дом священника, и за нею сразу увязалось пятеро. Они не отошли от нее и тогда, когда она позвонила, и это навело ее на мысль, что ими руководила не только любовь к ближнему. Они даже попытались войти вместе с нею в дом и удалились лишь после того, как она дала каждому по медяку. Ее провели в приятную комнату, у которой был такой вид, будто туда не часто заглядывают; Динни рассматривала репродукцию с картины Кастель Франко {Джорджоне да Кастель Франко (Джордже Барбарелли) (1478-1510) - итальянский художник.}, когда ее окликнули, и она увидела свою тетю Мэй. Как и всегда, миссис Хилери Черрел выглядела так, точно разрывалась на части и ей нужно было попасть в три места сразу, но вид у нее был благодушный и довольный, - она любила племянницу.
   - Приехала в город за покупками, деточка?
   - Нет, тетя Мэй, я приехала к дяде Хилери за рекомендательным письмом.
   - Дядя в полиции.
   В глазах Динни заиграли озорные искорки.
   - Господи, что же он наделал?
   Миссис Хилери улыбнулась.
   - Пока ничего особенного, но если судья не проявит благоразумия, я ни за что не ручаюсь. Одну из наших девушек обвиняют в том, что она приставала к мужчинам.
   - Надеюсь, не к дяде Хилери?
   - Нет, дорогая, до этого еще не дошло. Дядя Хилери должен засвидетельствовать ее добропорядочность.
   - А есть там добропорядочность, которую можно засвидетельствовать?
   - В том-то все и дело. Хилери говорит, что есть, но я в этом не уверена.
   - Мужчины так доверчивы. Я еще ни разу не была в полиции. Взглянуть бы там на дядю хоть одним глазком!
   - Что ж, я иду в ту сторону. Могу тебя проводить. Через пять минут они уже шли по улицам, которые все больше поражали Динни, привыкшую к живописной бедности сельских мест.
   - Я никогда не представляла себе, - сказала она вдруг, - что Лондон похож на дурной сон.
   - И беспробудный - вот ведь что страшно. Почему, скажи на милость, нельзя при нашей безработице принять программу перестройки трущоб для всей Англии? Она окупится за каких-нибудь двадцать лет. Политики проявляют чудеса энергии и принципиальности, пока они не у власти, но стоит им до нее дорваться, как они просто плывут по течению.
   - Это, тетечка, потому, что они не женщины.
   - Ты что, шутишь?
   - Ничуть. Женщины не так боятся жизни, они видят препятствия, только когда они осязаемы; мужчина всегда воспринимает их отвлеченно, он всегда говорит: "Ничего не выйдет". Женщина никогда так не скажет. Она возьмется за дело и посмотрит, выйдет или нет.
   Миссис Хилери помолчала.
   - Да, пожалуй, женщины смотрят на жизнь более трезво. У них и глаз острее и чувства ответственности меньше.
   - Хорошо, что я не мужчина.
   - Отрадно слышать, и все-таки им даже теперь живется лучше, чем нам.
   - Это им так кажется, но я в этом сомневаюсь. По-моему, мужчины очень похожи на страусов. Они закрывают глаза на то, чего им не хочется видеть, но ведь это не преимущество.
   - Если бы ты жила у нас, в Лугах, Динни, ты бы так не говорила.
   - Если бы я жила в Лугах, тетя, я бы просто умерла. Миссис Хилери посмотрела на племянницу. Она и
   правда казалась какой-то прозрачной и хрупкой, но в ней сказывалась "порода" и чувствовалось, что дух ее сильнее плоти. Она могла проявить неожиданную выносливость и выдержку.
   - Не думаю, Динни, род ваш живучий. Если бы не это, Хилери давно протянул бы ноги. Ну, вот и полиция. Жаль, что мне некогда зайти с тобой. Но все здесь будут очень любезны. Тут ведь тоже люди, хоть и не очень деликатные. Однако будь поосторожнее с теми, кто сидит рядом.
   Динни подняла бровь.
   - Вши, тетя Мэй?
   - Не поручусь, что их там нет. Возвращайся пить чай, если успеешь.
   Она ушла.
   На торжище человеческой неделикатности яблоку негде было упасть: безошибочный нюх на всякую сенсацию заставил людей сбежаться сюда, где слушалось дело, по которому Хилери выступал свидетелем, - тут была затронута честь полиции. Динни заняла последние пятнадцать квадратных дюймов свободного места и поняла, что дело слушается вторично. Соседи справа напомнили ей детскую песенку: "Лекарь, сапожник, пекарь, пирожник".
   Слева от нее стоял рослый полицейский. В глубине зала толпилось много женщин. Спертый воздух пропитался запахом неопрятной одежды. Динни взглянула на судью - вид у него был изможденный и какой-то кислый - и спросила себя, почему он не поставит на стол курильницу с благовониями. Потом внимание Динни привлекла женская фигура на скамье подсудимых; это была девушка одного с ней возраста, такая же высокая, чистенько одетая, с приятными чертами лица, - вот только рот чувственный, что сейчас было совсем некстати. Динни решила, что она, пожалуй, блондинка. Обвиняемая стояла неподвижно, ее бледные щеки чуть разрумянились, глаза испуганно бегали по сторонам. Звали ее, как выяснилось, Миллисент Поул. Насколько поняла Динни, некий полицейский заявил, что она приставала на Юстон-Род к двум мужчинам, - ни один из них, однако, не явился в суд, чтобы это подтвердить. Какой-то молодой человек, похожий на владельца табачной лавчонки, давал свидетельские показания: он видел, как обвиняемая два или три раза прошлась по улице; он обратил на нее внимание потому, что она "лакомый кусочек"; вид у нее был озабоченный, точно она что-то искала.
   - Что-то или кого-то? - спросили у него.
   Почем он знает? Нет, она не смотрела на тротуар; нет, она не нагибалась; на него она, во всяком случае, даже не взглянула. Он с ней заговорил? Еще чего выдумали! Что он делал на улице? Просто закрыл лавку и вышел подышать свежим воздухом. Он не заметил, заговаривала ли она с кем-нибудь? Нет, не заметил, но он и не стоял там долго.
   - Преподобный Хилери Чаруэл!
   Динни увидела, как ее дядя поднялся со скамьи и занял место под балдахином на возвышении для свидетелей. Вид у него был энергичный, он совсем не походил на священнослужителя, и она с удовольствием смотрела на его худое, все в морщинках, решительное лицо, дышавшее юмором.
   - Ваше имя Хилери Чаруэл?
   - Черрел, если не возражаете.
   - Ничуть. Вы священник прихода святого Августина-в-Лугах?
   Хилери поклонился.
   - Давно?
   - Тринадцать лет.
   - Вы знаете обвиняемую?
   - С самого детства.
   - Расскажите, пожалуйста, все, что вы о ней знаете.
   Динни увидела, как дядя решительно повернулся лицом к судье.
   - Ее отец и мать, сэр, были достойны самого глубокого уважения; они хорошо воспитали своих детей. Он был сапожник, конечно, бедный; в моем приходе все мы бедны. Я бы даже мог сказать, что умерли они от бедности; это случилось пять или шесть лет назад; с тех пор их дочери росли у меня на глазах. Обе они работают у Петтера и Поплина. Я никогда не слышал ничего дурного о Миллисент. Насколько мне известно, она порядочная, честная девушка.
   - А достаточно ли вы хорошо ее знаете?
   - Видите ли... я часто посещаю тот дом, где она живет с сестрой. Если бы вы там побывали, сэр, вы бы сами поняли, - они с честью выходят из трудного положения.
   - Она ваша прихожанка?
   Хилери не сдержал улыбки, и судья улыбнулся ему в ответ.
   - Этого я бы не сказал. В наше время молодежь слишком дорожит воскресными днями. Но Миллисент одна из тех девушек, которые проводят праздники в нашем доме отдыха возле Доркинга. А девушки у нас там хорошие. Жена моего племянника, миссис Майкл Монт, которая заведует этим домом, прекрасно о ней отзывается. Хотите, я прочту ее отзыв? "Дорогой дядя Хилери. Ты спрашиваешь о Миллисент Поул. Она была у нас три раза; сестра-хозяйка считает, что она хорошая девушка и совсем не легкомысленная. У меня о ней сложилось такое же впечатление".
   - Короче говоря, мистер Черрел, вы считаете, что в этом деле допущена ошибка?
   - Да, сэр, я в этом уверен.
   Девушка на скамье подсудимых приложила к глазам платок. И Динни вдруг до глубины души возмутила унизительность ее положения. Быть выставленной напоказ перед всеми этими людьми, даже если она и делала то, в чем ее обвиняют! А почему бы девушке и не предложить мужчине пойти с ней погулять? Ведь он же всегда может отказаться.
   Рослый полицейский переступил с ноги на ногу, окинул Динни взглядом и, словно почуяв ее дерзкие мысли, кашлянул.
   - Благодарю вас, мистер Черрел.
   Спускаясь с возвышения для свидетелей, Хилери заметил племянницу и помахал ей. Динни поняла, что разбор дела окончен и судья принимает решение. Он сидел неподвижно, соединив кончики пальцев, и глядел на девушку; она перестала вытирать глаза и тоже уставилась на него. Динни затаила дыхание. В эту минуту решается судьба человека! Рослый полицейский снова переступил с ноги на ногу. На чьей стороне были его симпатии - на стороне сослуживца или на стороне девушки? В зале наступила мертвая тишина, слышалось только поскрипывание пера. Судья разъединил кончики пальцев и объявил:
   - Я не считаю обвинение доказанным. Обвиняемая свободна. Можете идти.
   Девушка тихонько всхлипнула. Справа от Динни "пекарь-пирожник" хрипло выкрикнул:
   - Правильно!
   - Тс-с! - одернул его рослый полицейский.
   Динни увидела дядю, выходившего из зала рядом с девушкой; проходя мимо, он улыбнулся.
   - Подожди меня, Динни, минутки две, не больше. Проскользнув к выходу вслед за полицейским, Динни осталась ждать в вестибюле. Все вокруг наводило на нее такую жуть, какую испытываешь, зажигая ночью свет в пустой кухне; от запаха дезинфекции першило в горле; она подвинулась поближе к выходу. К ней обратился сержант полиции:
   - Могу я быть вам чем-нибудь полезен, мисс?
   - Спасибо, я жду дядю: он сейчас придет.
   - Его преподобие?
   Динни кивнула.
   - А! Хороший человек наш священник. Девушку отпустили?
   - Да.
   - Ну, что ж. Всегда можно ошибиться. А вот и ваш дядюшка.
   Хилери подошел и взял Динни под руку.
   - А, сержант! - сказал он. - Как здоровье супруги?
   - Первый сорт, сэр. Девушку, значит, вызволили?
   - Да, - ответил Хилери. - А теперь я хочу курить. Пойдем, Динни.
   И, кивнув на прощанье сержанту, он вывел ее на воздух.
   - А ты как попала в это логово, Динни?
   - Зашла за тобой. Меня привела тетя Мэй. Скажи, эта девушка правда не виновата?