Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 1)

   - Элизабет Чаруэл!
   Что за наказание иметь фамилию, которую всегда перевирают! Она поднялась, повторяя про себя: Последний негритенок один гулять бы рад. Но вот судья нагрянул. - и нету негритят.
   Кто-то встретил ее у порога и повел через весь большой зал за какую-то загородку. К счастью, она в последнее время уже не раз бывала в таких местах - все здесь было знакомо и даже немножко ее забавляло. Присяжные прямо перед ней были похожи на ископаемых, следователь преисполнен важности. Слева от нее разместились остальные негритята, а за ними, вплоть до дальней голой стены, рядами тянулись десятки, десятки и десятки голов - точно сельди набились в огромную бочку. Тут она услышала обращенный к ней вопрос и сосредоточила все внимание на лице следователя.
   - Вас зовут Элизабет Черрел. Вы, если не ошибаюсь, дочь леди Черрел и генерал-лейтенанта сэра Конвея Черрела, кавалера ордена Бани, кавалера орденов святого Михаила и святого Георгия?
   Динни поклонилась. "Надеюсь, это ему понравится", - подумала она.
   - И вы живете вместе с ними в усадьбе Кондафорд, в Оксфордшире?
   - Да.
   - Насколько мне известно, мисс Черрел, вы гостили у капитана и миссис Ферз вплоть до того самого утра, когда капитан Ферз покинул свой дом?
   - Да.
   - Вы их близкий друг?
   - Я дружна с миссис Ферз. Капитана Ферза я видела до его возвращения, кажется, только один раз.
   - А-а, до его возвращения! Вы уже гостили у миссис Ферз, когда он вернулся?
   - Я приехала к ней как раз в тот день.
   - В день его возвращения из клиники для душевнобольных?
   - Да. Я, в сущности, поселилась у них в доме на следующий день.
   - И оставались там, пока капитан Ферз его не покинул?
   - Да.
   - Как он себя вел все это время?
   Услышав этот вопрос, Динни впервые поняла, как плохо не знать, что говорили до нее другие. Придется ей, видно, говорить то, что она знала и видела на самом деле.
   - Он казался мне совершенно нормальным, только не хотел выходить из дому или встречаться с людьми. Вид у него был совсем здоровый, но глаза его... от них становилось не по себе.
   - В каком смысле?
   - Они... они напоминали огонь, горящий за решеткой; казалось, в них сверкают искры.
   При этих словах присяжные на какой-то миг стали меньше похожи на ископаемых.
   - Вы говорите, он не хотел выходить из дому? Так было все время, пока вы там находились?
   - Нет, он вышел накануне своего бегства. Насколько я знаю, его не было дома весь день.
   - "Насколько вы знаете"? А разве вас там в это время не было?
   - Не было; утром я увезла обоих детей в Кондафорд, к моей матери, и вернулась вечером перед самым ужином. Капитан Ферз еще не возвращался.
   - Что заставило вас увезти детей?
   - Меня об этом попросила миссис Ферз. Она заметила какую-то перемену в капитане Ферзе и решила, что детей лучше удалить.
   - А вы бы могли сказать, что и сами заметили такую перемену?
   - Да. Мне казалось, что он становится беспокойнее и, пожалуй, подозрительнее; он стал больше пить за ужином.
   - Ничего из ряда вон выходящего?
   - Ничего. Я...
   - Да, мисс Черрел?
   - Я хотела сказать кое-что с чужих слов.
   - Со слов миссис Ферз?
   - Да.
   - Ну, в этом нет необходимости.
   - Спасибо, сэр.
   - Поговорим о вашем возвращении в тот день, когда вы увезли детей. Вы сказали, что капитана Ферза не было дома; а где была миссис Ферз?
   - Дома. Я быстро переоделась, и мы поужинали вдвоем. Мы очень о нем беспокоились.
   - А потом?
   - После ужина мы поднялись в гостиную, и, чтобы отвлечь миссис Ферз она очень волновалась, - я попросила ее спеть. Скоро мы услышали, как стукнула входная дверь, вошел капитан Ферз и сел.
   - Он что-нибудь сказал?
   - Нет.
   - Как он выглядел?
   - По-моему, ужасно. Он был совсем не такой, как всегда, вид у него был странный, напряженный, как будто его мучила какая-то страшная мысль.
   - Да?
   - Миссис Ферз спросила, ужинал ли он и не хочет ли лечь, предложила вызвать врача; но он не говорил ни слова - сидел с закрытыми глазами, точно спал, пока наконец я не шепнула: "Как по-вашему, он спит?" Тут он вдруг закричал: "Спит! У меня все начинается снова! Все снова! Но я не хочу, не позволю! Клянусь богом, не позволю!"
   Когда она повторила эти слова, Динни наконец поняла, что означает выражение "движение в зале суда"; каким-то загадочным образом она придала убедительность показаниям предыдущих свидетелей. Она никак не могла решить, хорошо это или нет, и отыскала глазами Адриана. Тот чуть заметно кивнул.
   - Дальше, мисс Черрел.
   - Миссис Ферз подошла к нему, а он крикнул: "Оставьте меня в покое! Убирайтесь!" Кажется, она спросила: "Рональд, хочешь, позовем врача? Он даст тебе снотворное". Но он вскочил на ноги и бешено закричал: "Убирайтесь! Не надо мне никого... никого!"
   - Да, мисс Черрел, что же было потом?
   - Мы испугались. Мы пошли в мою комнату посоветоваться, и я сказала, что надо позвонить по телефону.
   - Кому?
   - Врачу миссис Ферз. Она хотела пойти сама, но я ее не пустила и побежала вниз. Телефон находится в маленьком кабинете на первом этаже, и я уже стала набирать номер, как вдруг меня схватили за руку и я увидела у себя за спиной капитана Ферйа. Он перерезал ножом провод. Он держал меня за руку, и я сказала: "Как это глупо, капитан Ферз, вы отлично знаете, что мы не хотим вам зла". Он отпустил меня, спрятал нож и велел надеть туфли - я держала их в другой руке.
   - Вы хотите сказать, что перед этим их сняли?
   - Да, чтобы сбежать вниз потихоньку. И я их надела. Он сказал: "Я не позволю вмешиваться в мою жизнь. Я сам решу, что с собой делать". Я сказала: "Вы же знаете, что мы хотим вам только добра". А он ответил: "Знаю я это "добро", с меня хватит". Потом он посмотрел в окно и сказал: "Дождь льет как из ведра", - повернулся ко мне и закричал: "Вон отсюда, живо! Вон отсюда!" и я бросилась бегом вверх по лестнице.
   Динни остановилась и перевела дух. Она вновь переживала те памятные минуты, и сердце у нее колотилось. Она закрыла глаза.
   - Да, мисс Черрел, что же было потом?
   Она открыла глаза. Перед ней все еще был следователь, а присяжные слушали ее, раскрыв рот.
   - Я рассказала обо всем миссис Ферз. Мы не знали, что делать и что нас ожидает... так мы ничего и не придумали, и я предложила пододвинуть к двери кровать и постараться заснуть.
   - И вы заснули?
   - Да, только не скоро. Миссис Ферз так измучилась, что наконец уснула; кажется, к утру уснула и я. Во всяком случае, меня разбудила горничная.
   - Скажите, в эту ночь капитан Ферз больше не появлялся?
   Она вспомнила старую школьную поговорку: "Если уж врешь, то ври как следует", - и твердо заявила:
   - Нет, не появлялся.
   - Когда вас разбудили?
   - В восемь часов. Я разбудила миссис Ферз, и мы сразу спустились вниз. Комната капитана Ферза была в беспорядке; постель была смята; но в доме его нигде не оказалось, а его шляпа и пальто исчезли со стула в холле, куда он их бросил накануне.
   - Что вы сделали дальше?
   - Мы посоветовались; миссис Ферз хотела обратиться к своему врачу и к нашему общему двоюродному брату, члену парламента Майклу Монту; но я подумала, что если этим займутся мои дяди, они куда вернее разыщут капитана Ферза. Я уговорила миссис Ферз поехать к дяде Адриану, попросить его рассказать обо всем дяде Хилери и вместе с ним попробовать отыскать капитана Ферза. Я знала, что оба они очень умные и тактичные люди. - Динни увидела, как следователь отвесил полупоклон в ту сторону, где сидели Адриан и Хилери, и торопливо продолжала: - Они ведь тоже старые друзья этой семьи; я решила, что никто не сможет найти Ферза без всякой огласки скорее, чем они. Вот мы и поехали к дяде Адриану, а он согласился попросить дядю Хилери ему помочь и вместе с ним отправиться на поиски; потом я отвезла миссис Ферз в Кондафорд, к детям, и это все, что мне известно, сэр.
   Следователь поклонился ей довольно низко и сказал:
   - Спасибо, мисс Черрел. Вы отлично дали свои показания.
   Присяжные заерзали на своих местах, словно их тоже подмывало поклониться, и Динни, неуверенно ступая, вышла из-за своей загородки и села рядом с Хилери; тот накрыл ладонью ее руку. Она сидела, не шевелясь, и вдруг почувствовала, как по щеке ее медленно катится слеза, - лекарство, видно, перестало действовать. Она вяло прислушивалась к тому, что было дальше: к показаниям главного врача клиники и речи следователя, - а потом, безмолвно ожидая решения присяжных, мучилась сознанием, что в своей верности живым предала мертвого. Какое это было отвратительное чувство: она обвинила в безумии того, кто не мог ни защититься, ни оправдаться. Потом она с напряжением и страхом смотрела, как гуськом возвращаются присяжные и рассаживаются по своим местам, как встает старшина присяжных, чтобы объявить решение.
   - Мы считаем, что покойный умер от падения в меловой карьер.
   - Это означает смерть от несчастного случая, - пояснил следователь.
   - И хотим выразить сочувствие вдове покойного.
   Динни чуть было не захлопала в ладоши. Вот вам!
   Они, эти ископаемые, все-таки признали самоубийство недоказанным! Она вскинула голову и неожиданно наградила их теплой, почти нежной улыбкой.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   Перестав улыбаться, Динни заметила, что дядя Хилери поглядывает на нее с хитрецой.
   - Как ты думаешь, дядя, нам можно идти?
   - Да уж пойдем, Динни, пока ты совсем не вскружила голову старшине присяжных.
   На улице, на сыром октябрьском ветру - стояла обычная английская осень, - она сказала:
   - Давай немножко подышим свежим воздухом, - пусть из нас выветрятся судебные запахи.
   Они свернули в ту сторону, где вдалеке виднелось море, и бодро зашагали рядом.
   - Мне ужасно хочется знать, что произошло до меня; я ничего не напутала?
   - Нет. Из показаний Дианы сразу же выяснилось, что Ферз вернулся из клиники, и следователь обошелся с ней деликатно. Очень удачно, что меня вызвали до Адриана, поэтому его показания только повторили мои, и он ничем не обратил на себя внимания. Мне даже жаль репортеров. Присяжные всегда избегают констатировать самоубийство или потерю рассудка, если к этому есть малейшая возможность; да в конце концов мы и в самом деле не знаем, что случилось с беднягой в последнюю минуту. Он легко мог оступиться и сорваться в карьер; сумерки сгущались, и было уже довольно темно.
   - Ты в самом деле так думаешь?
   - Нет, Динни, - покачал головой Хилери. - По-моему, он задумал это с самого начала, а это место ближе всего к его родному дому. И хотя так говорить не следует, слава богу, что все кончилось и он обрел покой.
   - Да! Да... Что же теперь будет с Дианой и дядей Адрианом?
   Хилери набил трубку и остановился, чтобы ее раскурить.
   -- Видишь ли, дорогая, я дал Адриану один совет. Не знаю, послушается ли он, но, если придется к слову, ты могла бы меня поддержать. Он ждал столько лет. Пусть подождет еще годик.
   - Вот это ты прекрасно придумал!
   - Да ну! - удивился Хилери. - Правда! Диана просто не в состоянии думать сейчас даже о нем. Ее надо оставить одну с детьми.
   - Интересно, - сказал Хилери, - нельзя ли подсунуть ему какую-нибудь экспедицию за черепами, которая на год унесет его из Англии.
   - Халлорсен! - закричала Динни, хлопая в ладоши. - Халлорсен опять уезжает. А дядю Адриана он любит.
   - Отлично! А возьмет он его?
   - Возьмет, если я попрошу, - коротко ответила Динки.
   Хилери снова бросил на нее лукавый взгляд.
   - Ну и опасная же ты женщина! Надеюсь, попечители музея дадут Адриану отпуск. Я заставлю старого Шропшира и Лоренса этим заняться. Пойдем назад. Я должен поспеть на поезд. Жаль, конечно, - здесь такой чудный воздух, но по мне соскучились мои Луга.
   Динни взяла его под руку.
   - Ты прелесть, дядя Хилери. Хилери удивленно раскрыл глаза.
   - С чего это вдруг?
   - Будто ты не понимаешь: у тебя есть настоящие устои, и в то же время ты какой-то ужасно сегодняшний, терпимый, свободомыслящий!
   - Гм! - произнес Хилери, выпуская облако дыма.
   - Я уверена, ты допускаешь даже аборт.
   - Видишь ли, - сказал Хилери, - мы, священники, находимся тут в комическом положении. В свое время считалось непатриотичным высказываться за ограничение рождаемости. Но в наши дни, когда авиация и ядовитые газы сделали пушечное мясо ненужным, а безработица растет, - боюсь, что теперь антипатриотично не высказываться за ограничение рождаемости. Что касается наших христианских принципов, то, будучи патриотами, отступили же мы во время войны от христианского принципа "Не убий"; таким образом, будучи патриотами, мы логически не можем придерживаться и христианского принципа "Плодитесь и размножайтесь!" По крайней мере в условиях городских трущоб аборт - благое дело.
   - И ты не веришь даже в ад?
   - Нет, верю; мои прихожане проводят в нем всю жизнь.
   - И ты считаешь, что в воскресенье можно играть в футбол? - Хилери кивнул. - И принимать солнечные ванны без купального костюма?
   - Да, если бы у нас было солнце.
   - И ты не против того, чтобы женщины носили пижамы и курили?
   - Только не вонючий табак, ни в коем случае!
   - По-моему, это не демократично.
   - Ничего не поделаешь, Динни. Понюхай! - И он пустил в нее клуб дыма.
   Динни понюхала.
   - Это турецкий табак, и пахнет чудесно, но женщины не курят трубку. Наверно, у каждого из нас есть свой пунктик, у тебя - долой махорку. Во всем прочем ты человек совершенно нового склада. Когда я сидела в суде и разглядывала это сборище, мне казалось, что у одного тебя по-настоящему современное лицо.
   - Милая, ничего удивительного: Чичестер - одна из твердынь нашей церкви.
   - Знаешь, по-моему, в жизни вообще не так много новшеств.
   - Ты не живешь в Лондоне. Хотя в каком-то смысле ты права. Да, мы стали обо всем говорить откровеннее, но это еще не новый уклад. Вся разница между моей молодостью и сегодняшним днем - только в форме выражения. У нас были свои сомнения, свое любопытство, свои желания, только мы их не высказывали. А они теперь высказывают. Я вижу много студентов, - они приходят к нам поработать в Лугах. Знаешь, с самой колыбели их учат говорить все, что им взбредет в голову, и они не стесняются. Мы так не умели, хотя и нам приходили в голову те же самые мысли. Вот и вся разница. Это да еще, пожалуй, автомобили.
   - Значит, я человек старомодный. Никак не научусь выражать свои чувства вслух.
   - Тут виновато твое чувство юмора. Оно тебя сдерживает, ты боишься показаться смешной. Сейчас мало у кого из молодежи есть настоящее чувство юмора; они бывают остроумны, но это совсем другое дело. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты вели бы себя так, как они себя ведут, если бы умели сами посмеяться над собой? А ведь тут-то и проявляется настоящее чувство юмора.
   - Надо об этом подумать.
   - Думай, только не теряй чувства юмора, Динни. Оно все равно что аромат у розы. Ты едешь назад, в Кондафорд?
   - Да, наверно; Хьюберта вызовут в суд не раньше, чем придет почтовый пароход; а до этого еще десять дней.
   - Что ж, передай привет Кондафорду; вряд ли мне еще суждены такие хорошие деньки, как тогда, когда мы жили там детьми.
   - Я как раз об этом думала, дядя, когда ждала своей очереди, последняя из негритят.
   - Тебе еще рановато об этом думать. Подожди, скоро влюбишься.
   - Я уже, дядя.
   - Что, влюблена?
   - Нет, жду.
   - Ужасное состояние - влюбленность, - сказал Хилери. - Но я никогда не жалел, что пережил его.
   Динни посмотрела на него искоса, и у нее блеснули зубы.
   - А что, если тебе снова встать на эту стезю, дядечка?
   - Ну нет, - сказал Хилери, выбивая трубку об угол почтового ящика, моя песенка спета. Профессия не позволяет. К тому же я все никак не вылечусь от первого приступа.
   - Я понимаю, - сказала Динни с сочувствием, - тетя Мэй такая душка.
   - Тонко замечено. А вот и вокзал. До свидания, всего тебе лучшего! Я отправил чемодан еще утром.
   Он помахал рукой и исчез.
   Вернувшись в гостиницу, Динни пошла искать Адриана. Его нигде не было; огорченная, она снова вышла погулять и направилась в собор. Только она хотела там сесть и насладиться его мирной красотой, как увидела своего дядю: Адриан стоял у колонны и любовался круглым витражом. Динни подошла к нему и взяла его под руку. Он сжал ее руку, но ничего не сказал.
   - Ты любишь цветное стекло, дядя?
   - Ужасно люблю хорошее стекло, Динни. Ты когда-нибудь видела собор в Йорке?
   Динни покачала головой; потом, поняв, что ей трудно будет навести разговор на нужную тему, она спросила напрямик:
   - Что ты собираешься теперь делать?
   - Ты говорила с Хилери?
   - Да.
   - Он хочет, чтобы я уехал на год.
   - Я тоже.
   - Это немалый срок, Динни, а я уже немолод.
   - Ты бы поехал с Халлорсеном в экспедицию, если бы он тебя взял?
   - Он меня не возьмет.
   - Нет, возьмет.
   - Я поеду, если буду уверен, что этого хочет Диана.
   - Она ни за что не скажет, но я убеждена, что ей это необходимо.
   - Если не можешь жить без солнца, - совсем тихо сказал Адриан, - тяжело ехать в края, где оно никогда не светит.
   Динни погладила его по руке.
   - Да, но ты знаешь, что скоро его увидишь. А это такая приятная экспедиция, и для здоровья полезно - недалеко, в Нью-Мехико. Ты вернешься совсем молоденький, в штанах, обшитых по бокам конской гривой, как у ковбоев в кино. Ты будешь неотразим, мне так хочется, чтобы ты был неотразим! А тут пока уляжется весь этот шум и гам.
   - А моя служба?
   - Ну, это легко уладить. Если Диана год проживет спокойно, она станет другим человеком и начнет о тебе мечтать, как о земле обетованной. Я знаю, что говорю.
   - Ах ты, змея-искусительница, - сказал Адриан со своей невеселой улыбкой.
   - Диана пережила тяжелое потрясение.
   - Иногда мне кажется, что эта рана неизлечима.
   - Ерунда!
   - Станет она обо мне думать, если я уеду!
   - Ты не знаешь женщин.
   - А что можешь знать о женщинах ты, в твои годы? Я уже один раз уехал, а она стала думать о Ферзе. О таких, как я, женщины, наверно, не думают.
   - Ну, тогда Нью-Мехико самое подходящее для тебя место. Когда ты вернешься, перед тобой не устоит ни одна женщина. Честное слово! Я обещаю, что буду ее стеречь, а дети не дадут ей тебя забыть. Они без конца говорят о тебе. Я уж постараюсь, чтобы они тебя почаще вспоминали.
   - Как ни странно, - заметил бесстрастным тоном Адриан, - но, по-моему, она сейчас от меня дальше, чем когда был жив Ферз.
   - Сейчас - да, и, может быть, это еще надолго. Но я знаю, в конце концов все уладится. Правда, дядя.
   Адриан молчал.
   - Я поеду, Динни, - сказал он наконец, - если Халлорсен меня возьмет.
   - Возьмет. Нагнись, дядя. Я должна тебя поцеловать.
   Адриан нагнулся. Поцелуй пришелся в кончик носа. Позади послышался кашель церковного служки...
   Возвращение в Кондафорд состоялось в тот же день в прежнем порядке; молодой Тасборр сидел за рулем. В Чичестере он вел себя чрезвычайно тактично, ни разу не сделал предложения, и Динни была ему за это благодарна. Ей тоже хотелось покоя, как и Диане. Алан уехал из Кондафорда в тот же вечер, Диана с детьми - на другой день; Клер вернулась из Шотландии, где долго гостила, и теперь в Кондафррде остались только свои, А Динни все никак не могла успокоиться. Теперь, когда больше не надо было волноваться из-за бедного Ферза, ее мучили мысли о Хьюберте. Удивительно, какую тревогу вызывала эта нависшая над ними угроза! Хьюберт и Джин писали с Восточного побережья веселые письма. По их словам, они ничуть не беспокоились, чего нельзя было сказать о Динни. И она знала, как встревожена ее мать, а еще больше - отец. Клер была скорее сердита, чем встревожена, и злость ее выражалась в необычайном для нее приливе энергии, - по утрам она ходила с отцом охотиться на лисиц, а после обеда брала машину и отправлялась в гости к соседям, где часто засиживалась до позднего вечера. На нее - самого светского члена их семьи - всегда был большой спрос. Динни ни с кем не делилась своими тревогами. Она написала Халлорсену о дяде Адриане, послав ему одновременно обещанную фотографию, - снимок изображал ее в бальном платье и был сделан два года назад, когда ее и Клер в целях экономии одновременно представили ко двору. Халлорсен немедленно ответил: "Фотография просто прелесть. Буду рад взять с собой вашего дядю. Пишу ему немедленно". Подпись гласила: "Всегда преданный вам".
   Динни прочитала письмо с признательностью, но без сердечного трепета, за что тут же обозвала себя бесчувственной тварью. Успокоившись насчет Адриана, - она знала, что хлопоты о его отпуске охотно возьмет на себя Хилери, - Динни теперь неотступно думала о Хьюберте; ею все больше овладевали мрачные предчувствия. Она пыталась убедить себя, что это от безделья или нервная реакция после истории с Ферзом, но никакие доводы не действовали. Если даже на родине Хьюберту так мало доверяют, что готовы его выдать, - на что же ему рассчитывать там? Она подолгу разглядывала тайком карту Боливии, словно очертания страны помогали ей проникнуть в психологию этого народа. Никогда еще она так страстно не любила свой дом, как в эти тревожные дни. Кондафорд - родовое имение, и если Хьюберта вышлют, осудят, если он умрет в тюрьме или будет убит одним из этих погонщиков, а у Джин не окажется наследника, - имение перейдет к старшему сыну Хилери, к двоюродному брату, школьнику, которого она едва знает; конечно, оно останется в семье, но это будет уже не то. С судьбой Хьюберта связана судьба ее родного гнезда. И, хотя она удивлялась тому, что может думать о себе, когда на карту поставлена жизнь Хьюберта, она никак не могла отделаться от этих мыслей.
   Как-то утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла править машиной, и не зря: ее привычка видеть смешную сторону во всем, что ей встречается, несколько раз чуть было не довела ее до беды. Они приехали к самому обеду, и леди Монт встретила их восклицанием:
   - Девочки, какая досада! Впрочем, может, вы любите морковку? Дяди дома нет. Так очищает кровь! Блор, поглядите, не зажарила ли Августина какую-нибудь птичку. Да, Блор, попросите ее сделать эти вкусные блинчики с вареньем, которые мне нельзя есть.
   - Нет, тетя Эм, пожалуйста, не заказывай того, чего тебе нельзя есть самой.
   - Но мне ничего нельзя есть. Ваш дядя толстеет, поэтому я худею. Да, Блор: омлет с сыром и какого-нибудь хорошего вина... и кофе.
   - Тетя, это ужасно!
   - Винограду, Блор. И эти сигареты - они наверху, в комнате мистера Майкла. Дядя их не курит, а я курю всякую дрянь, поэтому сигарет у нас никогда не бывает. И еще, Блор...
   - Да, миледи?
   - Коктейли, Блор.
   - Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
   - Нет, пьете, я видела. Клер, ты такая худенькая. Ты тоже сидишь на диете?
   - Нет, я была в Шотландии.
   - Охотилась и ловила рыбу? А теперь побегайте по дому. Я вас подожду.
   Пока они "бегали по дому", Клер спросила Динни:
   - Где тетя Эм научилась глотать окончания слов?
   - Папа рассказывал, что в школе, где она училась, считалось неприличным произносить все слово до конца. Правда, она - прелесть?
   Клер, которая в это время подкрашивала губы, только кивнула.
   Возвращаясь в столовую, они услышали, как леди Монт говорит:
   - Брюки Джеймса, Блор.
   - Да, миледи.
   - У них такой вид, будто они вот-вот свалятся. Нельзя ли с ними что-нибудь сделать?
   - Да, миледи.
   - А вот и вы! Тетя Уилмет гостит сейчас у Генриетты. Они там спорят напропалую. Для каждой из вас нашлось по холодной птичке. Динни, что ты сделала с Аланом? Он стал такой интересный, а завтра кончается его отпуск.
   - Ничего я с ним не сделала, тетя Эм.
   - Поэтому он такой интересный. Нет. Дайте мне морковку, Блор. Разве ты не выходишь за него замуж? Я знаю, у него есть виды на наследство... судебный процесс... кажется, где-то в Уилтшире? Он все ходит сюда и плачется мне в жилетку, бедняжка.
   Под пристальным взглядом Клер Динни застыла с поднятой вилкой.
   - Смотри, не то он еще переведется в Китай и женится на дочке беглого корабельного казначея. Говорят, в Гонконге их полно. Да! Мой портулак погиб. Босуэл и Джонсон взяли да и полили его жидким навозом. Совсем не разбирают запахов. Знаете, что они один раз сделали?
   - Нет, тетя Эм.
   - Напустили насморк на моего племенного кролика, - обчихали всю его клетку. Бедняжка умер. Я их уволила, но они не ушли. Не уходят, и все. Дядя их совсем избаловал. А ты не собираешься с кем-нибудь сочетаться, Клер?
   - "Сочетаться"! Тетя Эм!
   - Прелестное слово, - то и дело попадается в воскресных газетах. Но ты собираешься или нет?
   - Конечно, нет.
   - Почему? Все некогда? По правде говоря, терпеть не могу морковку... такая скука. Но у дяди начинается опасный возраст... приходится об этом думать. Не понимаю, зачем мужчинам опасный возраст. И, в сущности, он у него должен был уже пройти.
   - Он прошел, тетя Эм. Разве ты забыла? Дяде Лоренсу уже шестьдесят девять.
   - Понимаешь, это еще совсем незаметно. Блор!
   - Да, миледи.
   - Уйдите, пожалуйста.
   - Да, миледи.
   - Есть такие вещи, о которых при нем нельзя говорить, - сказала леди Монт, когда за дворецким закрылась дверь, - аборты, дядя и так далее. Бедная киска!
   Она встала, подошла к окну и бросила кошку на цветочную клумбу.
   - Блор с нею терпелив, как ангел, - прошептала Динни.
   - В сорок пять они пускаются во все тяжкие, - сказала, возвращаясь на свое место, леди Монт, - и в шестьдесят пять тоже, а потом - уж и не знаю когда. Я никогда не пускалась во все тяжкие. Но я подумываю о нашем священнике.
   - Он очень скучает, тетя?
   - Напротив, отдыхает душой. Он часто бывает у нас.
   - Вот было бы здорово, если бы ты затеяла какую-нибудь скандальную историю!
   - Динни!
   - Дядя Лоренс был бы в восторге.