Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 1)

   - Понятия не имею. Но засудить ее - значит искалечить ей жизнь. Она задолжала за квартиру, и у нее больна сестра. Постой-ка, я зажгу трубку. Он выпустил облако дыма и снова взял ее под руку. - А что тебе от меня нужно, дорогая?
   - Рекомендательное письмо к лорду Саксендену.
   - К Зазнайке Бентхему? Зачем он тебе?
   - Для Хьюберта.
   - Вот оно что! Хочешь соблазнить Бентхема?
   - Да, если ты нас познакомишь.
   - Я учился с ним в Харроу, - он был тогда всего лишь баронетом, - с тех пор я его не видел.
   - Но ведь Уилфрид Бентуорт готов для тебя на все, а их имения рядом.
   - Что ж, надеюсь, Бентуорт даст мне для тебя записку.
   - Этого мало. Мне надо встретиться с лордом Саксенденом где-нибудь в обществе.
   - Гм! Да, пожалуй, иначе тебе его не соблазнить. А в чем, собственно, дело?
   - На карту поставлено будущее Хьюберта. Мы хотим погасить огонь, пока не разгорелся пожар.
   - Понятно. Но в таком случае, Динни, тебе нужен Лоренс. В будущий вторник Бентуорт едет к нему в Липпингхолл поохотиться на куропаток. Поезжай и ты туда.
   - Я подумывала о дяде Лоренсе, но не могла упустить случай повидаться с тобой.
   - Ах, моя дорогая, - сказал Хилери, - прелестные феи не должны говорить таких вещей. А то я совсем зазнаюсь. Ну, вот мы и пришли. Зайди, выпей чаю.
   В гостиной Динни с изумлением увидела дядю Адриана. Он сидел в уголке, подобрав длинные ноги, в обществе двух молодых женщин, похожих на учительниц. Он помахал Динни чайной ложечкой и вскоре подсел к ней.
   - Динни, как ты думаешь, кто пришел ко мне, как только мы расстались? Сам злодей, - захотел посмотреть моих перуанцев.
   - Неужели Халлорсен?
   Адриан протянул ей карточку: "Профессор Эдуард Халлорсен"; карандашом было приписано: "Гостиница Пьемонт".
   - Он куда симпатичнее, чем мне показалось тогда в Доломитах; там он был просто заросший щетиной верзила; пожалуй, он не так уж плох, если правильно к нему подойти. Вот я и хотел сказать: попробуй-ка найти к нему подход.
   - Ты не читал дневника Хьюберта, дядя.
   - Я бы охотно его прочел.
   - Ты, наверно, его и прочтешь. Надеюсь, он будет опубликован.
   Адриан тихонько свистнул.
   - Подумай хорошенько, девочка. Собачья драка доставляет удовольствие всем, кроме самих собак.
   - Халлорсен сделал свой ход. Теперь очередь Хьюберта.
   - Знаешь, Динни, никогда не вредно поглядеть на противника, прежде чем вступишь в игру. Дай-ка я устрою небольшой обед. Диана Ферз пригласит нас к себе; ты сможешь у нее переночевать. Как насчет понедельника?
   Динни поморщила вздернутый носик. Если она и правда поедет на той неделе в Липпингхолл, понедельник ее устраивает. Стоит взглянуть на этого американца прежде чем объявлять ему войну.
   - Хорошо, дядя, большое тебе спасибо. Если ты едешь сейчас в Уэст-энд {Западная часть Лондона.}, можно мне с тобой? Я хочу зайти к тете Эмили и дяде Лоренсу. Маунт-стрит тебе по дороге.
   - Ладно. Допивай чай и едем.
   - Я уже кончила, - сказала Динни, вставая.
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Ей опять повезло, - она застала и третьего своего дядю; тот задумчиво разглядывал собственный дом на Маунт-стрит, словно собирался его купить.
   - А, Динни! Пойдем, тетя хандрит и будет тебе рада. Мне недостает старого Форсайта, - добавил он в холле. - Я прикидывал, сколько запросить за дом, если мы сдадим его на зиму. Ты не знала старого Форсайта - отца Флер; занятный был человек.
   - А что с тетей Эм?
   - Ничего, дорогая. Просто вид бедного старого дяди Франтика заставил ее призадуматься о будущем. А ты когда-нибудь думаешь о будущем, Динни? Грустная это штука, когда прошла молодость.
   Он открыл дверь.
   - А к нам приехала Динни.
   В обшитой панелью гостиной стояла Эмили, леди Монт, со своим попугаем на плече, - она смахивала метелкой пыль с комнатных цветов. Опустив метелку, она с каким-то рассеянным видом подошла и поцеловала племянницу.
   - Осторожно, Полли, - сказала она попугаю. Попугай перебрался на плечо Динни и с любопытством наклонил головку, заглядывая ей в лицо.
   - Полли прелесть, - сказала леди Монт, - ты не рассердишься, если он ущипнет тебя за ухо? Я так рада, что ты приехала, Динни; у меня на уме одни похороны. Скажи, как, по-твоему, живут на том свете?
   - А разве он есть, тетечка?
   - Ах, Динни! Как все это грустно!
   - Может, тот, кому он нужен, туда и попадает.
   - Ты совсем как Майкл. Он тоже все умничает. Где ты нашел Динни, Лоренс?
   - На улице.
   - Какое неприличие. Динни, как поживает отец? Надеюсь, он не заболел, переночевав в этом ужасном доме в Портсминстере? Там так пахло сушеными мышами!
   - Нас всех очень беспокоит Хьюберт.
   - А! Хьюберт, ну, конечно. Знаешь, мне кажется, он напрасно бил этих людей. Застрелить - еще куда ни шло, но бить - это так прозаично; и потом, он ведь не Железный герцог.
   - Разве тебе никогда не хотелось избить ломового извозчика, когда он хлещет лошадь, которая тащит в гору тяжелый воз?
   - Хотелось. А разве они это делали?
   - Только похуже. Выкручивали мулам хвосты, кололи их ножами и вообще мучили бедных животных как могли.
   - Правда? Тогда хорошо, что он их побил, хотя я не люблю мулов с тех пор, как мы взбирались на Гемми. Помнишь, Лоренс?
   Сэр Лоренс кивнул. На лице его было то ласковое, чуть насмешливое выражение, которое всегда напоминало Динни о тете Эм.
   - А что там случилось, тетя?
   - Они на меня свалились, - не все, конечно, а тот, на котором я ехала. А мне говорили, что мулы никогда ни на кого не падают - они такие устойчивые.
   - Как это некрасиво с его стороны!
   - Еще бы, и очень неприятно - так фамильярно. Как ты думаешь, Хьюберт не приехал бы на той неделе в Липпингхолл пострелять куропаток?
   - По-моему, Хьюберта сейчас трудно куда-нибудь вытащить. У него на душе кошки скребут. Но если у тебя найдется конурка для меня, - можно мне приехать?
   - Конечно. Места хватит. Давай-ка посчитаем: будут только Чарли Маскем со своей новой женой, мистер Бентуорт с Генриеттой, Майкл и Флер, Диана Ферз, может быть, Адриан, раз он все равно не умеет стрелять, и тетя Уилмет. Ах да! Еще лорд Саксенден.
   - Не может быть! - воскликнула Динни.
   - А что? Его нельзя принимать в обществе?
   - Наоборот, я так рада. За ним-то я и гоняюсь.
   - Какое неприличное слово; никогда не слышала, чтобы это так называлось. К тому же где-то есть еще и леди Саксенден, но она всегда болеет.
   - Да нет же, тетя Эм. Он мне нужен из-за Хьюберта. Отец говорит, что за кулисами он самый главный.
   - Динни, вы с Майклом очень странно выражаетесь. Какие кулисы?
   Сэр Лоренс нарушил гробовое молчание, которое обычно хранил в присутствии жены.
   - Динни хочет сказать, что Саксенден вертит делами армии за кулисами.
   - Что он собой представляет, дядя Лоренс?
   - Зазнайка? Мы знакомы с ним много лет... занятный тип.
   - Ах, как меня все это волнует! - сказала леди Монт, беря у Динни попугая.
   - Тетечка, милая, мне ничто не угрожает.
   -- Да, но этому лорду... как его... Зазнайке? Я всегда берегла репутацию Липпингхолла. Я и так уж сомневаюсь насчет Адриана, но... - она посадила попугая на камин, - он мой любимый брат. Чего не сделаешь для любимого брата!
   - Вот именно, - сказала Динни.
   - Все будет в порядке, Эм, - вставил сэр Лоренс. - Я присмотрю за Динни и Дианой, а ты не спускай глаз с Адриана и Зазнайки.
   - Твой дядя становится с каждым годом все легкомысленнее, он мне рассказывает просто ужасные истории.
   Она остановилась рядом с сэром Лоренсом, и он взял ее под руку.
   "Черный ферзь и белая ладья", - подумала Динни.
   - До свидания, Динни, - вдруг сказала леди Монт. - Я должна лечь. Шведская массажистка сгоняет с меня жир три раза в неделю. Я и правда худею. - Она оглядела Динни. - Интересно, может она нагнать на тебя хоть немножко?
   - Я толще, чем выгляжу.
   - Я тоже... и это ужасно. Я бы так не огорчалась, если бы твой дядя не был худым как жердь.
   Она подставила щеку, и Динни ее звонко чмокнула.
   - Как ты хорошо целуешься! - сказала леди Монт. - Сколько лет меня так не целовали. Люди теперь не целуют, они клюют. Пойдем, Полли! - И она выплыла из комнаты с попугаем на плече.
   - Тетя Эм очень хорошо выглядит, - заметила Динни.
   - Да. Но у нее мания - боится пополнеть, воюет с этим не на жизнь, а на смерть. Мы питаемся самой необыкновенной пищей. В Липпингхолле дело обстоит лучше, там хозяйка - Августина, а она все такая же француженка, какой была тридцать пять лет назад, когда мы привезли ее из нашего свадебного путешествия, И все так же любит готовить. К счастью, меня ничто не заставит пополнеть.
   - Тетя Эм вовсе не полная
   - М-м... нет.
   - И у нее прекрасная осанка. Мы так не умеем.
   - Осанка исчезла вместе с веком короля Эдуарда, - сказал сэр Лоренс, теперь ходят вприпрыжку. Все вы так подпрыгиваете, точно хотите на что-то кинуться и удрать с добычей. Интересно, что будет дальше. Логически рассуждая, вам пора перейти на скок, а может, наоборот, в моду войдет томная поступь.
   - Дядя Лоренс, а что за человек лорд Саксенден?
   - Один из тех, кто выиграл войну потому, что его никто не слушался. Знаешь, как пишут в мемуарах: "В субботу поехал в Кукерс. Там были Кэперсы и Гвен Блэндиш. Она была в ударе и объясняла положение на польском фронте. Я-то, конечно, знаю больше. Беседовал с Кэперсом; он думает, что боши при последнем издыхании. Я с ним не согласен; он очень зол на лорда Т. В воскресенье приехал Артур Проз; он считает, что у русских два миллиона винтовок, но нет пуль. Говорит, что война к январю кончится, потрясен нашими потерями. Знал бы он то, что знаю я! Приехала леди Трипп с сыном, - он потерял левую ногу. Милейшая женщина; обещал посетить ее госпиталь и посоветовать, как наладить дело. Воскресный обед прошел очень мило, - все были в ударе, играли в фанты. Потом пришел Алик; говорит, что в последнем наступлении мы потеряли сорок тысяч человек, но французы потеряли больше. Я высказал мнение, что все это очень серьезно. Никто не обратил внимания".
   Динни рассмеялась.
   - Неужели есть такие люди?
   - А ты думаешь, нет! Не люди, а золото; что бы мы без них делали?.. Они выстояли, не дрогнув, вынесли все, не моргнув, проболтали всю войну, не запнувшись... надо было это видеть, чтобы поверить. И каждый считал, что войну выиграл именно он. Особенно отличался Саксенден. Он все время занимал такой важный пост.
   - Какой?
   - Он был в курсе дела. По его словам, он был в курсе дела больше, чем кто бы то ни было другой. К тому же у него редкое здоровье, это сразу видно, он прекрасный яхтсмен и, кажется, никогда не хворает.
   - Интересно будет познакомиться с ним поближе.
   - Зазнайка, - вздохнул ее дядя, - один из тех людей, от которых лучше держаться подальше. Ты останешься ночевать или поедешь домой?
   - Мне надо сегодня же вернуться. Поезд отходит в восемь с Пэддингтонского вокзала.
   - В таком случае я пробегусь с тобой через Хайдпарк, мы закусим на вокзале, и я посажу тебя в поезд.
   - Незачем тебе со мной возиться, дядя Лоренс.
   - Пустить тебя одну в парк и прозевать такой случай! Нет уж, дудки! Меня же могут арестовать за то, что я прогуливаюсь с молодой особой женского пола. Мы можем даже посидеть на травке и поглядеть, что из этого выйдет. Такие, как ты, и вводят пожилых людей в соблазн. В тебе есть что-то от женщин Боттичелли. Пойдем.
   Было семь часов теплого сентябрьского вечера, когда они очутились в Хайд-парке; они прошли под платанами, и под ногами у них зашуршала сухая трава газона.
   - Слишком рано, - сказал сэр Лоренс, - учитывая, что на лето передвинули вперед часы. За непристойное поведение наказывают только после восьми. Пожалуй, не стоит даже садиться. А ты могла бы узнать переодетого шпика? В жизни это может пригодиться. Они носят котелок - боятся, что ударят по голове, - в книгах котелок у шпика всегда сваливается, - и стараются изо всех сил выглядеть так, будто они совсем и не шпики; у них решительная складка у рта, - в полиции бесплатно вставляют зубы; глаза шарят по земле, если только они безжалостно не впились в тебя; те, кто чином постарше, крепко стоят на пятках, будто с них снимает мерку портной. Ну, и, конечно, их сразу узнаешь по казенным ботинкам.
   Динни звонко расхохоталась.
   - Знаешь что, дядя Лоренс, давай сделаем вид, будто я к тебе пристаю. У Пэддингтонских ворот, наверно, торчит какой-нибудь шпик. Я немножко погуляю взад-вперед, а когда ты подойдешь, я к тебе пристану. Но что я должна сказать?
   Сэр Лоренс задумчиво нахмурил брови.
   - Насколько мне помнится: "Как дела, котик? У тебя свободный вечерок?"
   - Тогда я пойду вперед и скажу это под самым носом у шпика.
   - Ты его не проведешь,
   - Испугался?
   - Мои затеи давно уже никто не принимает всерьез. К тому же "Жизнь реальна! Жизнь сурова! Не темница - цель ее" {Из "Псалма жизни" Г. Лонгфелло. (Перев. М. Зенкевича.).}.
   - Ты падаешь в моих глазах, дядя.
   - А вот к этому я привык. Погоди, станешь солидной, почтенной дамой, сама увидишь, как легко упасть в глазах молодежи.
   - Но ты только подумай: нам посвящали бы целые колонки в газетах, и не один, а много дней подряд! "Женщина пристает к мужчине у Пэддингтонских ворот! Мнимый дядя". Неужели тебе не лестно стать мнимым дядей и затмить все события в Европе? Неужели тебе не хочется подложить свинью полиции? Ты малодушный человек, дядя!
   - Soit {Пусть будет так (франц.).}, - сказал сэр Лоренс. - На сегодня с тебя хватит одного дяди в полиции. Нет, ты еще опаснее, чем я думал.
   - Но, без шуток, за что их арестовывают, этих девушек? Ведь это пережитки прошлого, когда женщину не считали за человека.
   - Согласен, но в нас еще живет пуританская мораль, да и полицейским надо что-то делать, уволить их нельзя, у нас и так безработица. А если полиция бездельничает, - берегись, кухарки!
   - Дядя, не смейся!
   - Буду, дорогая! Что бы жизнь нам ни сулила, этого она у нас не отнимет! Но я верю: настанет век, когда мы сможем безнаказанно приставать друг к другу, лишь бы соблюдалась вежливость. Вместо нынешнего жаргона люди буду говорить: "Мадам, пройдемся". - "Сэр, угодно вам мое общество?" Это будет если не золотой, то, во всяком случае, блистательный век. А вот и Пэддингтонские ворота. И у тебя хватило бы духу надуть этого важного полицейского? Давай-ка лучше перейдем на ту сторону.
   - Тетя Эм больше не поднимется сегодня с постели, - добавил он, когда они пришли на вокзал, - так что давай-ка я пообедаю с тобой в буфете. Выпьем немножко шампанского, а что до еды, то, насколько я знаю вокзальные буфеты, нам подадут суп из бычачьих хвостов, треску, ростбиф, салат, тушеный картофель и сливовый пирог - пища довольно вкусная, хоть и чересчур английская.
   - Дядя Лоренс, - спросила Динни за ростбифом, - что ты думаешь об американцах?
   - На этот вопрос, Динни, ни один истинный патриот не ответит тебе правду, всю правду и только правду. И тем не менее американцев, как и англичан, можно разделить на две группы: бывают американцы и американцы. Иначе говоря, хорошие и плохие.
   - А почему нам с ними так трудно?
   - Ну, на это ответить просто. Плохие англичане не могут ужиться с ними потому, что те богаче. А хорошим англичанам с ними трудно потому, что американцы чересчур разговорчивы, а самый звук американской речи режет английский слух. Или наоборот. Плохие американцы не могут ужиться с нами потому, что звук английской речи режет им слух. Хорошие американцы не уживаются с нами потому, что мы так молчаливы и высокомерны.
   - А тебе не кажется, что они уж слишком хотят все сделать по-своему?
   - Мы тоже. Дело не в этом. Нас разделяют привычки и язык.
   - Почему?
   - Вся хитрость в том, что когда-то у нас был общий язык. Даст бог, их жаргон все меньше будет похож на наш язык, и мы совсем перестанем понимать друг друга.
   - Но мы же любим говорить, что нас связывает общий язык.
   - А откуда вдруг такой интерес к американцам?
   - В понедельник меня познакомят с профессором Халлорсеном.
   - Это тот тип из Боливии? Позволь дать тебе маленький совет: гладь его по шерстке, и он будет тих, как ягненок. Но стоит тебе погладить его против шерсти - и он зарычит, как волк.
   - Я буду держать себя в руках.
   - Держи левый кулак наготове, но не бросайся в драку очертя голову. А теперь, если ты кончила, пойдем: без пяти восемь.
   Он посадил ее в вагон и купил ей вечернюю газету. Когда поезд тронулся, он добавил:
   - Взгляни на него, как ты умеешь, Динни. Знаешь, как на картинах Боттичелли. Взгляни непременно!
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Направляясь в понедельник вечером в Челси, Адриан размышлял о судьбе этой части города. Как она изменилась! Он помнил, что еще в конце прошлого века обитатели Челси были немножко похожи на троглодитов- люди боялись вылезать из своего логова; изредка среди них попадался светский лев или историк. Тут обитали поденщицы, художники, не терявшие надежды уплатить за квартиру; писатели, жившие на четыре шиллинга семь пенсов в день; дамы, готовые раздеться догола за шиллинг в час; супружеские пары, почти созревшие для развода; любители пропустить стаканчик; и тут же - поклонники Тернера {Тернер, Джозеф (1775-1851) - английский художник-пейзажист.}, Карлейля {Карлейль, Томас (1795-1881) - английский историк.}, Россетти {Россетти, Данте Габриэль (1828-1882) - английский художник и поэт.} и Уистлера {Уистлер, Джеймс (1834-1903) - американский художник, некоторое время проживавший в Англии.}; кабатчики; немало всяких грешников и обычная прослойка мещан. Однако за фасадами домов, выходивших на Темзу и чем дальше, тем больше принимавших величавый вид, постепенно побеждала респектабельность, - и вот она уже идет на приступ закоснелой Кингс-Род, создавая даже там бастионы Искусства и Моды.
   Дом Дианы Ферз находился на Окли-стрит. Адриан помнил время, когда он ничем не отличался от других и жили в нем заурядные обыватели; но за шесть лет, которые провела здесь Диана, дом превратился в прелестный уголок. Хорошенькие сестры Монтджой в свое время пленяли высший свет, но младшая из них - Диана - была красивее, изящнее и остроумнее всех; это была одна из тех женщин, которые без особых затрат и без ущерба для своей добродетели умеют добиться того, чтобы все вокруг них покоряло своей изысканностью и вызывало всеобщую зависть. В обоих ее детях, в собаке колли (чуть ли не последней колли во всем Лондоне), в ее клавикордах, в кровати с пологом, в бристольском хрустале, в обивке мебели, в коврах было столько вкуса, что душа радовалась. Да и сама она радовала глаз своей все еще прекрасной фигурой, ясными и живыми черными глазами, тонким овалом лица, матовой кожей и милой картавостью. Картавость эта была свойственна всем сестрам Монтджой, - они унаследовали ее от матери, уроженки северной Шотландии, - и за тридцать лет они сделали немало, чтобы отучить общество от тявканья, модного в девяностых годах, и привить ему милую манеру проглатывать "р" и "л". Когда Адриан спрашивал себя, почему Диана при ее скромных средствах и сумасшедшем муже была везде принята в обществе, ему приходил на ум двугорбый верблюд. Два горба этого животного похожи на две части Общества (с большой буквы), соединенные мостиком, которым редко кто пользуется после первого знакомства. Семейство Монтджой, принадлежавшее к очень древнему роду землевладельцев из Дамфришира и связанное в прошлом бесчисленными браками с высшей аристократией, обладало чем-то вроде наследственного местечка на переднем горбу, - позиция не очень выгодная, так как голова верблюда очень ограничивает кругозор; Диану наперебой приглашали в самые знатные дома, где интересовались только охотой, попечительством в больницах, придворными церемониями и вывозом девушек на выданье в свет. Адриан знал, что Диана редко принимала такие приглашения. Она предпочитала второй горб верблюда, его хвост не закрывал обширного и увлекательного вида на мир. Ну, и странная же компания примостилась на этом втором горбу! Многие, как и сама Диана, перебрались сюда с переднего горба через заветный мостик, другие вскарабкались вверх по хвосту, кое-кто свалился прямо с неба или - как его иногда называли - из Америки. Адриан никогда не претендовал на место здесь, но он хорошо знал, что тому, кто этого добивается, нужно обладать какими-нибудь талантами: либо превосходной памятью, которая позволяет вам безошибочно пересказать все, что вы прочли или услышали, либо природным даром остроумия. Не обладая ни тем, ни другим, вы могли появиться на этом горбу только раз - больше вас туда не пускали. К этому, конечно, требовалась и некоторая оригинальность, без излишнего, однако, чудачества, и оригинальность эта должна была быть выражена достаточно ярко. Желательно, конечно, чтобы вы пользовались известностью в какой-то области, но это не было условием sine qua non {Обязательным (лат.).}. Не мешало иметь хорошее воспитание, лишь бы оно не делало вас скучным. Красота давала вам право на вход, но только если ей сопутствовала живость ума. Не мешали и деньги, но одни они не открывали вам туда доступа. Адриан заметил, что знание искусства, хотя бы с чужих слов, ценилось здесь выше умения создавать произведения искусства; не мешали и деловые способности, если они не превращали вас в сухаря. Кое-кто попадал сюда потому, что свободно вращался в "кулуарах" и повсюду считался своим человеком. Но превыше всего ставилось умение вести беседу. Отсюда, с этого заднего горба, приводились в движение скрытые пружины, но Адриан сомневался, управляют ли они движением верблюда, что бы ни думали те, кто эти пружины нажимал. Он знал, что Диане принадлежит такое прочное место в этом сборище любителей званых обедов, что она могла бы бесплатно кормиться круглый год и не проводить ни одного воскресенья дома. И, видя, как она постоянно жертвует этим ради того, чтобы провести лишний вечер с ним и с детьми, он был глубоко ей благодарен. Война разразилась сразу после ее свадьбы с Рональдом Ферзом; Шейла и маленький Рональд родились уже после его возвращения с фронта. Теперь Шейле исполнилось семь, а Рональду - шесть лет, и - как всегда усердно подчеркивал Адриан - они были "маленькими Монтджоями до мозга костей". Внешностью и живым характером они, несомненно, пошли в мать. Но - это знал он один - тень на ее лице в минуты задумчивости говорила о том, что ей вообще не следовало их иметь. И он один знал, что постоянное напряжение, в котором она жила с таким неуравновешенным человеком, каким стал Ферз, настолько убило в ней всякую чувственность, что она прожила четыре года своего фактического вдовства без малейшей потребности в любви. Он не сомневался, что она привязана к нему по-настоящему, но понимал, что привязанность эта не перешла в страсть.
   Адриан пришел за полчаса до обеда и поднялся в детскую на верхнем этаже. Француженка-гувернантка поила детей на ночь молоком с сухариками; они встретили Адриана с восторгом и потребовали, чтобы он рассказывал дальше сказку, которую начал в прошлый раз. Француженка, уже умудренная опытом, удалилась. Адриан уселся и, глядя на сияющие детские лица, начал с того места, где остановился.
   - Так вот, лодочник был громадный детина, весь коричневый от загара; его выбрали за силу, - ведь берег здесь кишмя кишел белыми единорогами.
   - У-у! Дядя Адриан, единорогов не бывает.
   - В то время они были, Шейла.
   - Куда же они подевались?
   - Теперь остался только один, - он живет там, куда белому человеку не добраться из-за мухи "бу-бу".
   - А что такое муха "бу-бу"?
   - Муха "бу-бу", Рональд, залезает человеку в тело и разводит там мушек.
   - Да ну?
   - Так вот, когда вы меня перебили, я рассказывал, что берег кишмя кишел единорогами. Лодочника звали Маттагор, и вот как он справлялся с единорогами. Заманив их на берег охапкой кринибобов...
   - А что такое кринибобы?
   - Они похожи на клубнику, а вкус у них, как у морковки.... Лодочник подкрадывался к ним сзади...
   - Если он заманивал их кринибобами, значит, он был впереди; как же он мог подкрадываться сзади?
   - Он нанизывал кринибобы на веревку из древесного волокна и развешивал их в ряд между двумя заколдованными деревьями. Как только единороги принимались щипать кринибобы, он появлялся из-за кустов босиком, совершенно бесшумно и попарно связывал их хвостами друг с другом.
   - Но они же чувствовали, что им связывают хвосты!
   - Нет, Шейла, белые единороги хвостами ничего не чувствуют... Потом он опять прятался в кусты, щелкал языком, и единороги бросались бежать куда попало.
   - А хвосты у них не отрывались?
   - Никогда. В том-то вся и хитрость, - ведь лодочник любил животных.
   - Наверно, единороги больше никогда не приходили?
   - Вот и не угадал, Рони. Они так любили кринибобы!
   - А он ездил на них верхом?
   - Да, иногда он вскакивал на спины двух единорогов и уносился в джунгли, стоя одной ногой на спине одного, а другой - на спине другого; да еще посмеивался в кулак. Сами понимаете, что под охраной такого человека лодки были в безопасности. Сезон дождей еще не начался, сухопутных акул кругом было не так уж много, и экспедиция совсем уже собралась в путь, когда...
   - Что - когда, дядя Адриан? Это ведь только мамочка.
   - Рассказывайте, Адриан.
   Но Адриан молчал; взгляд его был прикован к той, которая к ним приближалась. Потом, с трудом отведя глаза, он посмотрел на Шейлу и продолжал:
   - Теперь я должен вам объяснить, почему так важна была луна. Они не могли выступить в поход прежде, чем не увидят, как молодая луна выплывает им навстречу сквозь заколдованные деревья.
   - А почему?
   - Об этом я и хочу рассказать. В те дни люди, а в особенности племя воттакмолодцов, поклонялись всему, что красиво: такие красивые вещи, как мама, рождественские псалмы или молодые картофелинки очень им нравились. И прежде, чем что-нибудь сделать, они ждали знамения,