Страница:
пышные облака. А она - почему ей суждено быть такой несчастной?..
Какой-то пятнистый спаньель - жуликоватый пес с широкой головой и
пушистым чубом на макушке - пристал к ней, ожидая, что она бросит свой
зонтик в воду и велит его доставать, - иначе зачем же люди что-то носят в
руках?
Мосье Арно шагал по комнате. Окна были открыты, но запах греческого
табака еще не выветрился.
- Я уже думал, вы не придете, - сказал он. - Вы бледны. Это от жары?
Или... - он пытливо посмотрел ей в лицо, - ...или кто-нибудь обидел вас, мой
маленький друг?
Джип покачала головой.
- А! Ну да! Вы ничего мне не рассказываете; вы никому ничего не
рассказываете! Вы прячете свое милое лицо, как закрывает цветок свою чашечку
по ночам. В вашем возрасте, дитя мое, надо поверять кому-нибудь свои
горести, тайные страдания - это для музыканта то же самое, что сильный ветер
во время сева. Ну, расскажите-ка мне о своих бедах. Я уже давно собирался
расспросить вас. Мы ведь только однажды бываем молоды. Я хочу видеть вас
счастливой.
Станет ли ей легче, если она решится излить ему свою душу? Его карие
глаза смотрели на нее вопросительно, как глаза старой собаки. Ей не хотелось
обижать этого добряка. И все-таки это невозможно!
Мосье Армо сел за рояль. Опустив руки на клавиши, он обернулся к ней.
- Я люблю вас, знаете? Старики могут всей душой любить, хотя понимают
тщетность своих чувств, и поэтому на них можно не сердиться. И все-таки нам
доставляет удовольствие быть полезным юности и красоте; это согревает наши
души. Расскажите мне о вашем горе.
Он подождал мгновение, потом сказал раздраженно:
- Ну, ладно, ладно! Перейдем к музыке!
Обычно он сидел рядом с ней у рояля, но сегодня остался стоять, словно
собираясь быть особенно строгим. Джип начала играть. То ли потому, что нервы
ее были напряжены до предела, то ли потому, что она не успела даже
позавтракать, но играла она лучше, чем когда-либо прежде. То был полонез
Шопена ля бемоль мажор, песня революции, которая всегда казалась ей
недостижимой. Когда она кончила, мосье Армо взял ее руку и поднес к губам -
она почувствовала, как колется его щетинистая маленькая бородка. Подняв
голову, она удовлетворенно вздохнула. Позади раздался насмешливый голос:
- Браво!
В дверях стоял Фьорсен.
- Мои поздравления, madame. Я давно уже хотел видеть вас под
вдохновляющим воздействием вашего... учителя!
У Джип забилось сердце. Мосье Армо не шевелился, в глазах его был
испуг.
Фьорсен сложил пальцы щепотью и чмокнул.
- Этот старый Панталоне! Фу-фу, ну и любовник!
Джип увидела, как задрожал старик; она вскочила и крикнула:
- Ты... ты... негодяй!
Она услышала голос мосье Армо:
- Прежде чем вы уйдете отсюда, monsieur, объясните мне вашу дурацкую
выходку!
Фьорсен погрозил кулаком и вышел, что-то бормоча. Они услышали, как
хлопнула входная дверь. Джип отвернулась к окну и стояла, глядя во двор.
Даже сюда добралось лето. Листья чахлого деревца блестели; в солнечном свете
грелся черный кот с голубым бантом на шее. Из боковой улицы доносился голос
торговки земляникой. Она знала, что мосье Армо все еще стоит, прижав ладонь
ко рту, и ее мучило горе, угрызения совести. Так оскорбить этого доброго и
безобидного старика! До такого издевательства ее муж еще не доходил. Она
никогда не простит ему этого. Он оскорбил и ее, она не намерена больше
терпеть! Она повернулась и протянула мосье Армо обе руки.
- Мне ужасно жаль! До свидания, дорогой, дорогой мосье Армо! Я приду в
пятницу. - И, прежде чем он смог ее удержать, она ушла.
Как только Джип пересекла улицу и ступила на тротуар, она
почувствовала, что кто-то схватил ее за платье, и увидела за собой Фьорсена.
Она высвободилась и быстро пошла вперед. Неужели он решил устроить ей сцену
прямо на улице? Он снова схватил ее за руку. Она повернулась и, глядя прямо
ему в лицо, сказала ледяным тоном:
- Пожалуйста, не устраивай сцен на улице и не смей преследовать меня.
Если хочешь поговорить со мной, можешь сделать это дома.
Она спокойно пошла вперед, но он все еще следовал за ней в нескольких
шагах. Она подала знак первому проезжавшему такси.
- Бэри-стрит. Поскорее! - Она увидела, что Фьорсен бросился за ней, но
не успел задержать ее. Он стоял как вкопанный, даже под широкополой шляпой
было видно, что он смертельно бледен. Но она была так разгневана и
подавлена, что ей было не до этого.
Она решила ехать к отцу. К Фьорсену она больше не вернется; но как
забрать оттуда Бетти и ребенка?
Уинтон сейчас наверняка в своем клубе. Наклонившись к шоферу, она
сказала:
- Нет. Хайд-ларк-корнер, пожалуйста.
Швейцар, который знал ее, крикнул мальчику: "Майора Уинтона - живо!", -
потом вышел из своей каморки, чтобы предложить ей стул и номер "Таймса".
Она сидела с газетой на коленях, лишь смутно видя окружающее: тощего
старого джентльмена, который озабоченно взвешивался в углу; лакея в белых
гетрах, проходившего мимо с чайным подносом в руках; несколько шляп,
висевших на крючках; обитую зеленым сукном доску, к которой были прикреплены
полоски белой бумаги, напоминающие телеграфные ленты, и трех членов клуба,
стоявших перед доской. Один из них, высокий, грузный, добродушный, в пенсне
и белом жилете, снял соломенную шляпу и стал так, чтобы удобнее было
смотреть на Джип и не казаться при этом назойливым, - должно быть, она ему
понравилась. Потом мимо этой группки не спеша прошел ее отец; желая как
можно скорее уйти из этого мужского святилища, она поднялась и встретила его
на ступеньках лестницы.
- Мне надо поговорить с тобой, отец,
Он бросил на нее быстрый взгляд, взял шляпу и направился за ней к
выходу. В машине он взял ее руку.
- Что случилось, дорогая?
- Я хочу вернуться к тебе. Я там больше не могу оставаться. Это...
это... в общем - это конец.
Он крепко сжал ее пальцы, словно хотел избавить ее от необходимости
говорить дальше. Джип продолжала:
- Но мне надо забрать ребенка; я боюсь, он попытается задержать
девочку, чтобы заставить меня вернуться.
- Он сейчас дома?
- Не знаю. Я не сказала ему, что ухожу от него.
Уинтон посмотрел на часы.
- Ребенок гуляет в это время?
- Да, после чая. Когда становится прохладнее.
- Тогда я возьму эту машину. Ты оставайся у меня и приготовь для
девочки комнату. Не волнуйся и не выходи из дома, пока я не вернусь.
Какой он чудесный: даже не задал ни одного вопроса!
Машина остановилась у дома на Бэрн-стрит. Он спросил спокойно;
- Собак тоже взять?
- Да. О, да! Он их не любит!
- Хорошо. На ночь устроим вас позже, когда я вернусь. На этот раз я не
буду рисковать. Скажи миссис Марки, пусть даст тебе чаю.
Джип видела, как машина отъехала, как отец махнул ей рукой, и со
вздохом тревоги и облегчения нажала кнопку звонка.
Когда машина выехала на Сент-Джеймс-стрит, Уинтон приказал шоферу:
- Как можно скорее!
Слабый румянец проступил на его загорелых щеках; глаза зорко смотрели
из-под полуопущенных век, губы были крепко сжаты. У него было выражение, ка-
кое бывает у охотника, когда из чащи выбегает лиса. Да, он не собирается
рисковать - атаковать в лоб. Это он всегда успеет, если в том будет нужда. У
него были более крепкие нервы, чем у многих других мужчин, и та стальная
решимость и находчивость, которые делают англичан его круга очень упорными в
малых делах. У дома Фьорсена он остановил машину, позвонил и осведомился о
Джип, испытывая даже некоторое удовольствие от своей уловки.
- Ее нет, сэр. Мистер Фьорсен дома.
- А! А девочка?
- Дома, сэр.
- Я пройду к ней. Она в саду?
- Да, сэр.
- Собаки тоже там?
- Да, сэр. Не желаете ли чаю, сэр?
- Нет, спасибо. - Но как проделать все это, не вызвав сплетен и
подозрений в сговоре с Джип? И он добавил: - Я буду пить чай, когда вернется
миссис Фьорсен.
Выйдя в сад, он тут же убедился, что Фьорсен стоит у окна столовой и
наблюдает за ним. Ребенок лежал под деревьями в дальнем конце сада; щенки с
яростью бросились на Уинтона, но тут же успокоились, как только обнюхали
его. Он подошел к детской коляске и, кивнув Бетти, наклонился над внучкой.
Она лежала под кисейным пологом от мух и не спала. Ее большие карие глаза,
уже похожие на глаза Джип, смотрели на него с торжественной серьезностью.
Прищелкнув несколько раз языком, он стал так, чтобы самому видеть окна дома,
а Бетти оказалась к дому спиной.
- Я пришел с поручением от вашей хозяйки, Бетти. Только не волнуйтесь.
Не оглядывайтесь по сторонам, слушайте меня внимательно. Джип на Бэри-стрит
и решила остаться там; она хочет, чтобы вы, ребенок и собаки перебрались к
ней. - Толстуха вытаращила глаза и открыла рот; Уинтон положил руку на край
коляски. - Спокойно! Идите с ребенком гулять как обычно. Сейчас как раз
время. И ждите меня на углу Риджентс-парк. Я подъеду на машине и заберу вас.
Не суетитесь; не берите с собой ничего; делайте все так, как делаете обычно.
Понятно?
Не в натуре таких толстух, на попечении которых к тому же доверенный им
ребенок, получать подобные приказы и выполнять их, не задавая вопросов.
Увидев, как изменилось ее лицо и начала вздыматься ее пышная грудь, он
быстро добавил:
- Ну, Бетти, возьмите себя в руки! Джип ждет вас. Я все вам объясню в
машине.
- Да, сэр! Бедная крошка! А как же ее ночное белье? И белье миссис
Джип?
Помня о фигуре, все еще торчащей у окна столовой, Уинтон сделал вид,
что играет с ребенком.
- Об этом не беспокойтесь. Как только увидите меня в окне гостиной,
собирайтесь и идите. Смотрите прямо, Бетти! Не оглядывайтесь. Я буду
прикрывать ваше отступление! Смотрите, не подведите Джип. Возьмите себя в
руки.
С глубоким вздохом Бетти пробормотала: "Хорошо, сэр! О, господи!" - и
завязала тесемки своего чепца. Уинтон кивнул ей и зашагал к дому. Он смотрел
по сторонам, делая вид, что интересуется цветами, но заметил, что Фьорсен
отошел от окна; войдя через балконную дверь гостиной, он быстро прошел в
прихожую. Прежде чем отворить дверь в столовую, он прислушался. Фьорсен
ходил по комнате из угла в угол. Он посмотрел на Уинтона запавшими глазами.
- Как поживаете? Джип нет дома? - спросил Уинтон.
- Нет.
Это "нет" вызвало в Уинтоне что-то вроде сочувствия. Жизнь без Джип! Но
сердце его тут же снова ожесточилось. Этот парень - сущее ничтожество.
- Ребенок выглядит чудесно, - оказал он.
Фьорсен снова начал шагать взад и вперед.
- Где Джип? Она мне нужна.
- Еще не так поздно.
И вдруг Уинтон почувствовал отвращение к той роли, которую играл.
Забрать ребенка, сделать все для спокойствия Джип - да! Но только не
притворяться, что он ничего не знает. Повернувшись на каблуках, он вышел.
Больше он не может кривить душой. Поняла ли его эта женщина? Он прошел в
гостиную. Бетти с ребенком как раз заворачивала за угол дома. Через пять
минут они будут у парка. Он стоял, выжидая. Только бы этот тип не зашел
сюда! Через стену он слышал, как тот все еще расхаживает по столовой. Как
долго тянутся минуты - прошло всего три! Он услышал, как открылась дверь
столовой и Фьорсен прошел через прихожую к выходной двери. Что ему там надо?
К чему он прислушивается? И вдруг Уинтон услышал вздох - точь-в-точь такой
же, какой когда-то, в давно прошедшие времена, не раз вырывался у него
самого: он тогда ждал, прислушивался к шагам, томимый тоской и тревогой.
Неужели этот малый и в самом деле ее любит? Почувствовав, что он словно
шпионит за Фьорсеном, Уинтон вышел в переднюю и сказал:
- Ну что ж, я больше не буду ждать. До свидания!
Слова: "Передайте привет Джип" - замерли у него на губах.
- До свидания, - отозвался Фьорсен:
Уинтон прошел под шпалерами, чувствуя, что одинокая фигура Фьорсена все
еще маячит в полуоткрытой двери. Бетти уже не было видно, должно быть, она
дошла до поворота. Его миссия удалась, но он не чувствовал подъема. Доехав
до парка, он усадил в такси всю компанию, и машина с детской коляской,
привязанной к крыше, на полной скорости помчалась вперед. Вместо обещанного
Бетти объяснения он произнес лишь одну фразу:
- Завтра вы все поедете в Милденхэм.
И Бетти, которая боялась его еще с того разговора в Милденхэме много
лет назад, взглянула на его профиль и не решилась задавать вопросов. Уинтон
остановил машину у почтового отделения и послал телеграмму:
"Джип и ребенок у меня. Письмо следует. Уинтон".
Это облегчило его совесть; кроме того, это было необходимо, иначе
Фьорсен мог обратиться в полицию. А теперь ему надо ждать, пока Джип не
расскажет обо всем подробнее.
Было уже поздно, когда они начали этот разговор. Сидя у окна, на
которое Марки в знак молчаливого одобрения поставил два горшка гортензий,
купленных на собственный риск и страх, Джип приступила к своей исповеди. Она
ничего не утаивала, рассказывая о жалком фиаско своего замужества. Когда она
дошла до Дафны Уинг и открытия, сделанного ею в студии, она увидела, как
судорожно задвигался огонек отцовской сигары. В ее доме, в ее собственном
доме! И после этого она продолжала жить с ним! Он не перебивал, но его
молчание почти пугало ее.
Перейдя к тому, что случилось сегодня, она заколебалась. Должна ли она
рассказывать и о Росеке? Искренность взяла верх; и снова Уинтон не проронил
ни слова. Когда она кончила, он встал и медленно загасил сигару о
подоконник; увидев, в каком изнеможении она откинулась на спинку кресла, он
только пробормотал: "Проклятие!" - и отвернулся к окну.
В этот час, когда в театрах идут к концу спектакля, печальная тишина
опустилась на лондонские улицы, ее нарушили только крики какой-то полупьяной
женщины, должно быть, поссорившейся со своим любовником на пути домой, да
звуки скрипки уличного музыканта, пытающегося наверстать упущенное время.
Эти звуки чем-то раздражали Уинтона, напоминая о двух проклятых иностранцах,
которые посмели так обращаться с его Джип. Взять бы их на мушку пистолета
или на кончик шпаги; проучить бы их как следует! Он услышал ее слова:
- Отец, я хотела бы заплатить его долги. Тогда все было бы так, словно
я и не выходила за него замуж.
У него вырвался вздох отчаяния. Он не верил в то, что за зло надо
воздавать добром.
- Я хочу быть уверенной, что у той девушки все будет в порядке, пока
кончатся ее неприятности. Может быть, я могла бы использовать часть из
тех... других денег?
Гнев, а не осуждение ее порыва заставил его поколебаться; деньги и
месть никогда не соединялись в его мыслях.
- Я хочу чувствовать себя так, словно никогда не давала согласия выйти
за него замуж. Может быть, его долги имеют к этому какое-то отношение, кто
знает?
Какое сходство! Сходство во всем: в фигуре, откинувшейся на спинку
старого кресла, в лице, утонувшем в тени! И восторг охватил Уинтона. Он
снова обрел ее!
До тех пор, пока Фьорсен не уходил из дома, его спальня напоминала, как
выражалась горничная, "сущий хлев" - каждый день приходилось все
основательно убирать и чистить. У него был особый талант устраивать
беспорядок; комната выглядела так, будто в ней ночевали трое мужчин, а не
один. Одежда, башмаки, щетки, бокалы, газеты, французские романы, окурки
сигарет - все это было разбросано где попало; застоявшийся запах табака
ударял в нос слугам, приносившим чай и воду для бритья. Когда в утро этого
дня горничная провела к нему Росека, Фьорсен лежал на спине, мечтательно
следя за дымком своей сигареты и за четырьмя мухами, которые плясали в
солнечном луче, пробившемся сквозь зеленые шторы. Обычно этот час перед
вставанием был у него часом творческого подъема, когда ему полнее удавалось
ощущать все очарование музыки, когда приходило вдохновение и желание донести
его до людей. В последнее время он как-то выдохся и отупел; но этим утром он
снова ощутил тот прилив фантазии, то трепетное состояние, когда чувства ищут
форму для своего выражения, а ум находит ее. Услышав стук в дверь и шепот
горничной: "К вам граф Росек, сэр", - он подумал: "Какого дьявола ему
нужно?" Как и всякого одаренного человека, но плывущего по жизни без руля и
ветрил, Фьорсена раздражал менее одаренный Росек, который, однако, всегда
хорошо знал, чего он хочет.
Наверно, пришел говорить о деньгах или об этой девчонке. Как хорошо
было бы, если бы девчонка умерла! Никчемное, примитивное создание!..
Ребенок! Господи! Каким он был ослом, о, каким ослом! Сначала ребенок у
Джип, теперь у этой! Видит бог, он старался отвязаться от девушки, но
попробуй отвязаться от репейника! Как она цеплялась за него! Он был
терпелив, терпелив и ласков, но что поделаешь, если она ему надоела! Ему
нужна только Джип, только его собственная жена! Теперь, когда он на
какой-нибудь час-другой выбросил из головы всякие заботы и почувствовал себя
счастливым, является этот тип с лицом сфинкса!
- А, Поль! Садись. Какие новые неприятности ты притащил?
Росек зажег сигарету. Его бледное лицо, на котором не было и тени
улыбки, встревожило Фьорсена.
- Тебе бы следовало остерегаться мистера Уэгга, Густав; он вчера
приходил ко мне. У него вовсе не музыка на уме.
Фьорсен сел на кровати.
- Черт бы побрал этого мистера Уэгга! Что он мне может сделать?
- Я не юрист, но представляю себе, что он способен доставить кучу
неприятностей - уж очень молода девушка.
Фьорсен злобно взглянул на него и сказал:
- А зачем ты подсунул мне эту проклятую девчонку?
- Я этого не делал, мой друг.
- Нет, делал! В чем смысл твоей игры? Ты ведь ничего не делаешь без
задних мыслей. Ты отлично это знаешь сам. Ну скажи, на чем ты играл?
- Ты любишь удовольствия, я полагаю.
Фьорсен проговорил с яростью:
- Послушай! С дружбой нашей покончено! Я никогда не знал тебя
по-настоящему. Всему этому конец! Оставь меня в покое.
Росек ухмыльнулся.
- Дорогой мой, так дружбу не кончают. Ты должен мне тысячу фунтов.
- Хорошо, я их тебе верну. Жена даст мне взаймы.
- О! Значит, она все еще без ума от тебя? А я думал, что она любит
только свои уроки музыки.
Подавшись вперед, Фьорсен прошипел:
- Довольно об этом! Я отдам твою тысячу фунтов!
Росек, все еще улыбаясь, отвечал:
- Не будь ослом, Густав! Со скрипкой у плеча ты мужчина. Без нее -
ребенок. Лежи спокойно, мой друг, и думай о мистере Уэгге. Но лучше всего -
зайди ко мне потолковать обо всем. Пока до свидания. Успокойся. - И,
стряхнув пепел сигареты в пепельницу, стоявшую у локтя Фьорсена, он
удалился.
Фьорсен обхватил голову руками. Будь они все прокляты: и отец девчонки
и сама девчонка, Росек и прочие акулы!.. Он вышел на площадку лестницы. В
нижнем этаже стояла полная тишина. Росек ушел - скатертью дорога! Он позвал
Джип - ответа не последовало. Он вошел в ее комнату, изящно убранную, полную
аромата цикламен! Потом выглянул в сад. В дальнем углу стояла коляска
ребенка, а рядом толстуха нянька. Джип нет! Ее никогда не бывает, когда она
ему нужна... Уэгг! Он вздрогнул; вернувшись в спальню, достал из шкафчика
бутылку коньяку и отпил немного. Это его успокоило; он запер шкафчик и начал
одеваться.
Направляясь к студии, он задержался немного под деревьями, чтобы
поиграть с девочкой. Бывали моменты, когда это крошечное создание с большими
темными глазами, так похожими на глаза Джип, казалось ему очаровательным, а
иногда она вызывала в нем только отвращение - какой-то бледный ублюдок! Этим
утром, глядя на нее, он вдруг вспомнил о другом ребенке, который вот-вот
появится на свет, и поморщился. Он уловил взгляд Бетти, выражавший испуг и
удивление: как он смотрит на ее ненаглядную крошку! Фьорсен рассмеялся и
пошел к студии. Настраивая скрипку, он вспомнил о том, как ведет себя Джип -
она давно уже не приходит вовремя! Это возмутило его, как горькая
несправедливость. Как будто все дело в этой злосчастной девчонке! Джип
никогда не любила его, никогда не отвечала на его чувства, никогда не
утоляла его жажду! Вот в чем суть дела. Ни одна другая женщина не заставляла
его так томиться. Они всегда надоедали ему раньше, чем он им. А она не
давала ему ничего. Неужели у нее нет сердца? Или оно отдано другому? Что это
говорил Поль о ее уроках музыки? И вдруг его поразила мысль, что он ничего
не знает - ровным счетом ничего! - о том, где она бывает и что делает. Уроки
музыки? Почти каждый день она уходит из дому и пропадает целыми часами. Где?
В объятиях другого мужчины? Он опустил скрипку в полном изнеможении. А
почему бы и нет? Безудержная ревность, разжигаемая животной страстью, была в
полной мере свойственна натуре Фьорсена. Он содрогнулся. Но, вспомнив об
утонченности Джип, ее гордости и искренности, а главное, о ее пассивности,
он успокоился. Нет, только не Джип!
Он подошел к столику, на котором стоял графин с водой, и, налив немного
коньяку, выпил. Это придало ему сил, и он принялся играть. Взяв отрывок из
концерта для скрипки Брамса, он снова и снова повторял его. Он видел, что в
его игре все время сказываются одни и те же погрешности. Он просто не
узнавал себя. Техника пальцев в этой веши у него просто кошмарна!.. Джип
берет уроки музыки... Гм! Зачем она их берет? Напрасная трата времени и
денег - все равно из нее никогда ничего не получится, просто дилетантка. Там
ли она сегодня? Давно пора завтракать, может быть, она вернулась?
Он пошел в дом. Никаких следов Джип. Горничная спросила, подавать ли
ему завтрак. Нет! Хозяйка вернулась? Когда она должна вернуться? Она ничего
не сказала? Он отправился в столовую, съел бисквит и выпил коньяку с
содовой. Это успокоило его. Он снова вернулся в гостиную и сел за письменный
столик Джип. Как все аккуратно! На маленьком календаре подчеркнуто
карандашом - среда, пятница. Для чего? Уроки музыки? Он достал из ящика ее
адресную книгу. "Армо, 305-а, Мерилбон-род"; рядом с адресом приписка: "Три
часа".
Три часа. Вот он, условленный час! Глаза его остановились на маленькой
репродукции старинной картины: вакханка с развевающимся зеленым шарфом,
размахивающая бубном перед обнаженным купидоном, который смотрит на нее
снизу вверх, держа в руках лук и стрелы. Фьорсен перевернул картинку; на
обратной стороне было нацарапано: "Моему маленькому другу - Э. А.". Фьорсен
подошел к роялю. Он поднял крышку и начал играть, бессмысленно глядя перед
собой, не понимая, что играет. Великий артист? В последнее время ему все
стало безразлично - пусть даже он никогда больше не коснется скрипки.
Надоело стоять перед морем тупых физиономий, смотреть, как эти болваны
хлопают руками! Его тошнит от этого тупого однообразия!
Он встал, пошел в столовую и выпил еще немного коньяку. Джип не
выносит, когда он пьет. Да, но какого черта ее так долго нет? Она берет
уроки музыки. Уроки музыки! Уже почти три часа. Ну что же, он пойдет и
посмотрит, чем она там занимается на самом деле, пойдет и предложит
проводить ее домой! Знак внимания. Это ей должно понравиться. Все лучше, чем
ждать, пока она соблаговолит вернуться да еще с безразличным видом. Он выпил
еще коньяку, взял шляпу и вышел. Солнце палило, и, когда Фьорсен добрался до
нужного дома, он почувствовал головокружение. Дверь открыла служанка.
- Я мистер Фьорсен. Миссис Фьорсен здесь?
- Да, сэр; желаете подождать?
Почему служанка так странно смотрит на него? Уродливая девка. Как
отвратительны уродливые люди! Когда она вышла, он приоткрыл дверь гостиной и
прислушался.
Шопен! Полонез ля бемоль мажор. Хорошо! Неужели это Джип? Очень хорошо!
Он вышел из комнаты, двинулся по коридору и осторожно повернул ручку двери.
Музыка прекратилась. Он вошел...
Когда Уинтон покинул его дом - это было через полтора часа после того,
что произошло у Армо, - Фьорсен продолжал стоять у входной двери. Подогретая
коньяком ревность, побудившая его оскорбить жену и старого мосье Армо,
улеглась уже тогда, когда Джип заговорила с ним таким ледяным тоном на
улице; с той минуты его не оставлял страх, возраставший с каждым мгновением.
Простит ли она? Для него, который всегда действовал под впечатлением минуты,
подчас даже не сознавая, что именно он делает и обижает ли этим кого-нибудь,
самообладание Джип оставалось тайной и всегда немного пугало его. Куда она
ушла? Почему не вернулась? Его страх все нарастал, подобно снежному кому,
скатывающемуся с горы. А что если она не вернется вовсе? Нет, она должна
вернуться: здесь ребенок, их ребенок!
Впервые при мысли о ребенке он почувствовал удовлетворение. Он отошел
от двери и, выпив стаканчик коньяку с содовой, чтобы успокоиться, улегся на
диване в гостиной. Чувствуя, как его согревает коньяк, он думал: "Я начну
новую жизнь: брошу пить, брошу все, отошлю ребенка в деревню, увезу Джип в
Париж, Берлин, Вену, Рим - куда угодно, только прочь из Англии, подальше от
ее отца и от всей этой чопорной, скучной публики! Джип любит
путешествовать!" Да, они будут счастливы. Прекрасные ночи... Упоительные
дни... Чистый воздух, который не давит тебя и не принуждает пить...
Подлинное вдохновение... Настоящая музыка! Запах цветущих каштанов на улицах
Парижа, блеск Тиргартена, звуки серенад в переулках Флоренции, светлячки в
итальянских сумерках - о, какие пьянящие воспоминания! Но тепло от коньяка
проходило, он почувствовал озноб. Он закрыл глаза, решив поспать до прихода
Джип. Но скоро снова открыл их, потому что ему стали мерещиться - с
недавнего времени это бывало довольно часто - какие-то уродливые картины:
отчетливые, меняющие форму лица - они становятся все отвратительнее,
превращаются в дыры... дыры... дыры; гниль, кривые, корявые деревья, -
двойные, тройные, искаженные человеческие лица! О кошмар! Но когда он открыл
Какой-то пятнистый спаньель - жуликоватый пес с широкой головой и
пушистым чубом на макушке - пристал к ней, ожидая, что она бросит свой
зонтик в воду и велит его доставать, - иначе зачем же люди что-то носят в
руках?
Мосье Арно шагал по комнате. Окна были открыты, но запах греческого
табака еще не выветрился.
- Я уже думал, вы не придете, - сказал он. - Вы бледны. Это от жары?
Или... - он пытливо посмотрел ей в лицо, - ...или кто-нибудь обидел вас, мой
маленький друг?
Джип покачала головой.
- А! Ну да! Вы ничего мне не рассказываете; вы никому ничего не
рассказываете! Вы прячете свое милое лицо, как закрывает цветок свою чашечку
по ночам. В вашем возрасте, дитя мое, надо поверять кому-нибудь свои
горести, тайные страдания - это для музыканта то же самое, что сильный ветер
во время сева. Ну, расскажите-ка мне о своих бедах. Я уже давно собирался
расспросить вас. Мы ведь только однажды бываем молоды. Я хочу видеть вас
счастливой.
Станет ли ей легче, если она решится излить ему свою душу? Его карие
глаза смотрели на нее вопросительно, как глаза старой собаки. Ей не хотелось
обижать этого добряка. И все-таки это невозможно!
Мосье Армо сел за рояль. Опустив руки на клавиши, он обернулся к ней.
- Я люблю вас, знаете? Старики могут всей душой любить, хотя понимают
тщетность своих чувств, и поэтому на них можно не сердиться. И все-таки нам
доставляет удовольствие быть полезным юности и красоте; это согревает наши
души. Расскажите мне о вашем горе.
Он подождал мгновение, потом сказал раздраженно:
- Ну, ладно, ладно! Перейдем к музыке!
Обычно он сидел рядом с ней у рояля, но сегодня остался стоять, словно
собираясь быть особенно строгим. Джип начала играть. То ли потому, что нервы
ее были напряжены до предела, то ли потому, что она не успела даже
позавтракать, но играла она лучше, чем когда-либо прежде. То был полонез
Шопена ля бемоль мажор, песня революции, которая всегда казалась ей
недостижимой. Когда она кончила, мосье Армо взял ее руку и поднес к губам -
она почувствовала, как колется его щетинистая маленькая бородка. Подняв
голову, она удовлетворенно вздохнула. Позади раздался насмешливый голос:
- Браво!
В дверях стоял Фьорсен.
- Мои поздравления, madame. Я давно уже хотел видеть вас под
вдохновляющим воздействием вашего... учителя!
У Джип забилось сердце. Мосье Армо не шевелился, в глазах его был
испуг.
Фьорсен сложил пальцы щепотью и чмокнул.
- Этот старый Панталоне! Фу-фу, ну и любовник!
Джип увидела, как задрожал старик; она вскочила и крикнула:
- Ты... ты... негодяй!
Она услышала голос мосье Армо:
- Прежде чем вы уйдете отсюда, monsieur, объясните мне вашу дурацкую
выходку!
Фьорсен погрозил кулаком и вышел, что-то бормоча. Они услышали, как
хлопнула входная дверь. Джип отвернулась к окну и стояла, глядя во двор.
Даже сюда добралось лето. Листья чахлого деревца блестели; в солнечном свете
грелся черный кот с голубым бантом на шее. Из боковой улицы доносился голос
торговки земляникой. Она знала, что мосье Армо все еще стоит, прижав ладонь
ко рту, и ее мучило горе, угрызения совести. Так оскорбить этого доброго и
безобидного старика! До такого издевательства ее муж еще не доходил. Она
никогда не простит ему этого. Он оскорбил и ее, она не намерена больше
терпеть! Она повернулась и протянула мосье Армо обе руки.
- Мне ужасно жаль! До свидания, дорогой, дорогой мосье Армо! Я приду в
пятницу. - И, прежде чем он смог ее удержать, она ушла.
Как только Джип пересекла улицу и ступила на тротуар, она
почувствовала, что кто-то схватил ее за платье, и увидела за собой Фьорсена.
Она высвободилась и быстро пошла вперед. Неужели он решил устроить ей сцену
прямо на улице? Он снова схватил ее за руку. Она повернулась и, глядя прямо
ему в лицо, сказала ледяным тоном:
- Пожалуйста, не устраивай сцен на улице и не смей преследовать меня.
Если хочешь поговорить со мной, можешь сделать это дома.
Она спокойно пошла вперед, но он все еще следовал за ней в нескольких
шагах. Она подала знак первому проезжавшему такси.
- Бэри-стрит. Поскорее! - Она увидела, что Фьорсен бросился за ней, но
не успел задержать ее. Он стоял как вкопанный, даже под широкополой шляпой
было видно, что он смертельно бледен. Но она была так разгневана и
подавлена, что ей было не до этого.
Она решила ехать к отцу. К Фьорсену она больше не вернется; но как
забрать оттуда Бетти и ребенка?
Уинтон сейчас наверняка в своем клубе. Наклонившись к шоферу, она
сказала:
- Нет. Хайд-ларк-корнер, пожалуйста.
Швейцар, который знал ее, крикнул мальчику: "Майора Уинтона - живо!", -
потом вышел из своей каморки, чтобы предложить ей стул и номер "Таймса".
Она сидела с газетой на коленях, лишь смутно видя окружающее: тощего
старого джентльмена, который озабоченно взвешивался в углу; лакея в белых
гетрах, проходившего мимо с чайным подносом в руках; несколько шляп,
висевших на крючках; обитую зеленым сукном доску, к которой были прикреплены
полоски белой бумаги, напоминающие телеграфные ленты, и трех членов клуба,
стоявших перед доской. Один из них, высокий, грузный, добродушный, в пенсне
и белом жилете, снял соломенную шляпу и стал так, чтобы удобнее было
смотреть на Джип и не казаться при этом назойливым, - должно быть, она ему
понравилась. Потом мимо этой группки не спеша прошел ее отец; желая как
можно скорее уйти из этого мужского святилища, она поднялась и встретила его
на ступеньках лестницы.
- Мне надо поговорить с тобой, отец,
Он бросил на нее быстрый взгляд, взял шляпу и направился за ней к
выходу. В машине он взял ее руку.
- Что случилось, дорогая?
- Я хочу вернуться к тебе. Я там больше не могу оставаться. Это...
это... в общем - это конец.
Он крепко сжал ее пальцы, словно хотел избавить ее от необходимости
говорить дальше. Джип продолжала:
- Но мне надо забрать ребенка; я боюсь, он попытается задержать
девочку, чтобы заставить меня вернуться.
- Он сейчас дома?
- Не знаю. Я не сказала ему, что ухожу от него.
Уинтон посмотрел на часы.
- Ребенок гуляет в это время?
- Да, после чая. Когда становится прохладнее.
- Тогда я возьму эту машину. Ты оставайся у меня и приготовь для
девочки комнату. Не волнуйся и не выходи из дома, пока я не вернусь.
Какой он чудесный: даже не задал ни одного вопроса!
Машина остановилась у дома на Бэрн-стрит. Он спросил спокойно;
- Собак тоже взять?
- Да. О, да! Он их не любит!
- Хорошо. На ночь устроим вас позже, когда я вернусь. На этот раз я не
буду рисковать. Скажи миссис Марки, пусть даст тебе чаю.
Джип видела, как машина отъехала, как отец махнул ей рукой, и со
вздохом тревоги и облегчения нажала кнопку звонка.
Когда машина выехала на Сент-Джеймс-стрит, Уинтон приказал шоферу:
- Как можно скорее!
Слабый румянец проступил на его загорелых щеках; глаза зорко смотрели
из-под полуопущенных век, губы были крепко сжаты. У него было выражение, ка-
кое бывает у охотника, когда из чащи выбегает лиса. Да, он не собирается
рисковать - атаковать в лоб. Это он всегда успеет, если в том будет нужда. У
него были более крепкие нервы, чем у многих других мужчин, и та стальная
решимость и находчивость, которые делают англичан его круга очень упорными в
малых делах. У дома Фьорсена он остановил машину, позвонил и осведомился о
Джип, испытывая даже некоторое удовольствие от своей уловки.
- Ее нет, сэр. Мистер Фьорсен дома.
- А! А девочка?
- Дома, сэр.
- Я пройду к ней. Она в саду?
- Да, сэр.
- Собаки тоже там?
- Да, сэр. Не желаете ли чаю, сэр?
- Нет, спасибо. - Но как проделать все это, не вызвав сплетен и
подозрений в сговоре с Джип? И он добавил: - Я буду пить чай, когда вернется
миссис Фьорсен.
Выйдя в сад, он тут же убедился, что Фьорсен стоит у окна столовой и
наблюдает за ним. Ребенок лежал под деревьями в дальнем конце сада; щенки с
яростью бросились на Уинтона, но тут же успокоились, как только обнюхали
его. Он подошел к детской коляске и, кивнув Бетти, наклонился над внучкой.
Она лежала под кисейным пологом от мух и не спала. Ее большие карие глаза,
уже похожие на глаза Джип, смотрели на него с торжественной серьезностью.
Прищелкнув несколько раз языком, он стал так, чтобы самому видеть окна дома,
а Бетти оказалась к дому спиной.
- Я пришел с поручением от вашей хозяйки, Бетти. Только не волнуйтесь.
Не оглядывайтесь по сторонам, слушайте меня внимательно. Джип на Бэри-стрит
и решила остаться там; она хочет, чтобы вы, ребенок и собаки перебрались к
ней. - Толстуха вытаращила глаза и открыла рот; Уинтон положил руку на край
коляски. - Спокойно! Идите с ребенком гулять как обычно. Сейчас как раз
время. И ждите меня на углу Риджентс-парк. Я подъеду на машине и заберу вас.
Не суетитесь; не берите с собой ничего; делайте все так, как делаете обычно.
Понятно?
Не в натуре таких толстух, на попечении которых к тому же доверенный им
ребенок, получать подобные приказы и выполнять их, не задавая вопросов.
Увидев, как изменилось ее лицо и начала вздыматься ее пышная грудь, он
быстро добавил:
- Ну, Бетти, возьмите себя в руки! Джип ждет вас. Я все вам объясню в
машине.
- Да, сэр! Бедная крошка! А как же ее ночное белье? И белье миссис
Джип?
Помня о фигуре, все еще торчащей у окна столовой, Уинтон сделал вид,
что играет с ребенком.
- Об этом не беспокойтесь. Как только увидите меня в окне гостиной,
собирайтесь и идите. Смотрите прямо, Бетти! Не оглядывайтесь. Я буду
прикрывать ваше отступление! Смотрите, не подведите Джип. Возьмите себя в
руки.
С глубоким вздохом Бетти пробормотала: "Хорошо, сэр! О, господи!" - и
завязала тесемки своего чепца. Уинтон кивнул ей и зашагал к дому. Он смотрел
по сторонам, делая вид, что интересуется цветами, но заметил, что Фьорсен
отошел от окна; войдя через балконную дверь гостиной, он быстро прошел в
прихожую. Прежде чем отворить дверь в столовую, он прислушался. Фьорсен
ходил по комнате из угла в угол. Он посмотрел на Уинтона запавшими глазами.
- Как поживаете? Джип нет дома? - спросил Уинтон.
- Нет.
Это "нет" вызвало в Уинтоне что-то вроде сочувствия. Жизнь без Джип! Но
сердце его тут же снова ожесточилось. Этот парень - сущее ничтожество.
- Ребенок выглядит чудесно, - оказал он.
Фьорсен снова начал шагать взад и вперед.
- Где Джип? Она мне нужна.
- Еще не так поздно.
И вдруг Уинтон почувствовал отвращение к той роли, которую играл.
Забрать ребенка, сделать все для спокойствия Джип - да! Но только не
притворяться, что он ничего не знает. Повернувшись на каблуках, он вышел.
Больше он не может кривить душой. Поняла ли его эта женщина? Он прошел в
гостиную. Бетти с ребенком как раз заворачивала за угол дома. Через пять
минут они будут у парка. Он стоял, выжидая. Только бы этот тип не зашел
сюда! Через стену он слышал, как тот все еще расхаживает по столовой. Как
долго тянутся минуты - прошло всего три! Он услышал, как открылась дверь
столовой и Фьорсен прошел через прихожую к выходной двери. Что ему там надо?
К чему он прислушивается? И вдруг Уинтон услышал вздох - точь-в-точь такой
же, какой когда-то, в давно прошедшие времена, не раз вырывался у него
самого: он тогда ждал, прислушивался к шагам, томимый тоской и тревогой.
Неужели этот малый и в самом деле ее любит? Почувствовав, что он словно
шпионит за Фьорсеном, Уинтон вышел в переднюю и сказал:
- Ну что ж, я больше не буду ждать. До свидания!
Слова: "Передайте привет Джип" - замерли у него на губах.
- До свидания, - отозвался Фьорсен:
Уинтон прошел под шпалерами, чувствуя, что одинокая фигура Фьорсена все
еще маячит в полуоткрытой двери. Бетти уже не было видно, должно быть, она
дошла до поворота. Его миссия удалась, но он не чувствовал подъема. Доехав
до парка, он усадил в такси всю компанию, и машина с детской коляской,
привязанной к крыше, на полной скорости помчалась вперед. Вместо обещанного
Бетти объяснения он произнес лишь одну фразу:
- Завтра вы все поедете в Милденхэм.
И Бетти, которая боялась его еще с того разговора в Милденхэме много
лет назад, взглянула на его профиль и не решилась задавать вопросов. Уинтон
остановил машину у почтового отделения и послал телеграмму:
"Джип и ребенок у меня. Письмо следует. Уинтон".
Это облегчило его совесть; кроме того, это было необходимо, иначе
Фьорсен мог обратиться в полицию. А теперь ему надо ждать, пока Джип не
расскажет обо всем подробнее.
Было уже поздно, когда они начали этот разговор. Сидя у окна, на
которое Марки в знак молчаливого одобрения поставил два горшка гортензий,
купленных на собственный риск и страх, Джип приступила к своей исповеди. Она
ничего не утаивала, рассказывая о жалком фиаско своего замужества. Когда она
дошла до Дафны Уинг и открытия, сделанного ею в студии, она увидела, как
судорожно задвигался огонек отцовской сигары. В ее доме, в ее собственном
доме! И после этого она продолжала жить с ним! Он не перебивал, но его
молчание почти пугало ее.
Перейдя к тому, что случилось сегодня, она заколебалась. Должна ли она
рассказывать и о Росеке? Искренность взяла верх; и снова Уинтон не проронил
ни слова. Когда она кончила, он встал и медленно загасил сигару о
подоконник; увидев, в каком изнеможении она откинулась на спинку кресла, он
только пробормотал: "Проклятие!" - и отвернулся к окну.
В этот час, когда в театрах идут к концу спектакля, печальная тишина
опустилась на лондонские улицы, ее нарушили только крики какой-то полупьяной
женщины, должно быть, поссорившейся со своим любовником на пути домой, да
звуки скрипки уличного музыканта, пытающегося наверстать упущенное время.
Эти звуки чем-то раздражали Уинтона, напоминая о двух проклятых иностранцах,
которые посмели так обращаться с его Джип. Взять бы их на мушку пистолета
или на кончик шпаги; проучить бы их как следует! Он услышал ее слова:
- Отец, я хотела бы заплатить его долги. Тогда все было бы так, словно
я и не выходила за него замуж.
У него вырвался вздох отчаяния. Он не верил в то, что за зло надо
воздавать добром.
- Я хочу быть уверенной, что у той девушки все будет в порядке, пока
кончатся ее неприятности. Может быть, я могла бы использовать часть из
тех... других денег?
Гнев, а не осуждение ее порыва заставил его поколебаться; деньги и
месть никогда не соединялись в его мыслях.
- Я хочу чувствовать себя так, словно никогда не давала согласия выйти
за него замуж. Может быть, его долги имеют к этому какое-то отношение, кто
знает?
Какое сходство! Сходство во всем: в фигуре, откинувшейся на спинку
старого кресла, в лице, утонувшем в тени! И восторг охватил Уинтона. Он
снова обрел ее!
До тех пор, пока Фьорсен не уходил из дома, его спальня напоминала, как
выражалась горничная, "сущий хлев" - каждый день приходилось все
основательно убирать и чистить. У него был особый талант устраивать
беспорядок; комната выглядела так, будто в ней ночевали трое мужчин, а не
один. Одежда, башмаки, щетки, бокалы, газеты, французские романы, окурки
сигарет - все это было разбросано где попало; застоявшийся запах табака
ударял в нос слугам, приносившим чай и воду для бритья. Когда в утро этого
дня горничная провела к нему Росека, Фьорсен лежал на спине, мечтательно
следя за дымком своей сигареты и за четырьмя мухами, которые плясали в
солнечном луче, пробившемся сквозь зеленые шторы. Обычно этот час перед
вставанием был у него часом творческого подъема, когда ему полнее удавалось
ощущать все очарование музыки, когда приходило вдохновение и желание донести
его до людей. В последнее время он как-то выдохся и отупел; но этим утром он
снова ощутил тот прилив фантазии, то трепетное состояние, когда чувства ищут
форму для своего выражения, а ум находит ее. Услышав стук в дверь и шепот
горничной: "К вам граф Росек, сэр", - он подумал: "Какого дьявола ему
нужно?" Как и всякого одаренного человека, но плывущего по жизни без руля и
ветрил, Фьорсена раздражал менее одаренный Росек, который, однако, всегда
хорошо знал, чего он хочет.
Наверно, пришел говорить о деньгах или об этой девчонке. Как хорошо
было бы, если бы девчонка умерла! Никчемное, примитивное создание!..
Ребенок! Господи! Каким он был ослом, о, каким ослом! Сначала ребенок у
Джип, теперь у этой! Видит бог, он старался отвязаться от девушки, но
попробуй отвязаться от репейника! Как она цеплялась за него! Он был
терпелив, терпелив и ласков, но что поделаешь, если она ему надоела! Ему
нужна только Джип, только его собственная жена! Теперь, когда он на
какой-нибудь час-другой выбросил из головы всякие заботы и почувствовал себя
счастливым, является этот тип с лицом сфинкса!
- А, Поль! Садись. Какие новые неприятности ты притащил?
Росек зажег сигарету. Его бледное лицо, на котором не было и тени
улыбки, встревожило Фьорсена.
- Тебе бы следовало остерегаться мистера Уэгга, Густав; он вчера
приходил ко мне. У него вовсе не музыка на уме.
Фьорсен сел на кровати.
- Черт бы побрал этого мистера Уэгга! Что он мне может сделать?
- Я не юрист, но представляю себе, что он способен доставить кучу
неприятностей - уж очень молода девушка.
Фьорсен злобно взглянул на него и сказал:
- А зачем ты подсунул мне эту проклятую девчонку?
- Я этого не делал, мой друг.
- Нет, делал! В чем смысл твоей игры? Ты ведь ничего не делаешь без
задних мыслей. Ты отлично это знаешь сам. Ну скажи, на чем ты играл?
- Ты любишь удовольствия, я полагаю.
Фьорсен проговорил с яростью:
- Послушай! С дружбой нашей покончено! Я никогда не знал тебя
по-настоящему. Всему этому конец! Оставь меня в покое.
Росек ухмыльнулся.
- Дорогой мой, так дружбу не кончают. Ты должен мне тысячу фунтов.
- Хорошо, я их тебе верну. Жена даст мне взаймы.
- О! Значит, она все еще без ума от тебя? А я думал, что она любит
только свои уроки музыки.
Подавшись вперед, Фьорсен прошипел:
- Довольно об этом! Я отдам твою тысячу фунтов!
Росек, все еще улыбаясь, отвечал:
- Не будь ослом, Густав! Со скрипкой у плеча ты мужчина. Без нее -
ребенок. Лежи спокойно, мой друг, и думай о мистере Уэгге. Но лучше всего -
зайди ко мне потолковать обо всем. Пока до свидания. Успокойся. - И,
стряхнув пепел сигареты в пепельницу, стоявшую у локтя Фьорсена, он
удалился.
Фьорсен обхватил голову руками. Будь они все прокляты: и отец девчонки
и сама девчонка, Росек и прочие акулы!.. Он вышел на площадку лестницы. В
нижнем этаже стояла полная тишина. Росек ушел - скатертью дорога! Он позвал
Джип - ответа не последовало. Он вошел в ее комнату, изящно убранную, полную
аромата цикламен! Потом выглянул в сад. В дальнем углу стояла коляска
ребенка, а рядом толстуха нянька. Джип нет! Ее никогда не бывает, когда она
ему нужна... Уэгг! Он вздрогнул; вернувшись в спальню, достал из шкафчика
бутылку коньяку и отпил немного. Это его успокоило; он запер шкафчик и начал
одеваться.
Направляясь к студии, он задержался немного под деревьями, чтобы
поиграть с девочкой. Бывали моменты, когда это крошечное создание с большими
темными глазами, так похожими на глаза Джип, казалось ему очаровательным, а
иногда она вызывала в нем только отвращение - какой-то бледный ублюдок! Этим
утром, глядя на нее, он вдруг вспомнил о другом ребенке, который вот-вот
появится на свет, и поморщился. Он уловил взгляд Бетти, выражавший испуг и
удивление: как он смотрит на ее ненаглядную крошку! Фьорсен рассмеялся и
пошел к студии. Настраивая скрипку, он вспомнил о том, как ведет себя Джип -
она давно уже не приходит вовремя! Это возмутило его, как горькая
несправедливость. Как будто все дело в этой злосчастной девчонке! Джип
никогда не любила его, никогда не отвечала на его чувства, никогда не
утоляла его жажду! Вот в чем суть дела. Ни одна другая женщина не заставляла
его так томиться. Они всегда надоедали ему раньше, чем он им. А она не
давала ему ничего. Неужели у нее нет сердца? Или оно отдано другому? Что это
говорил Поль о ее уроках музыки? И вдруг его поразила мысль, что он ничего
не знает - ровным счетом ничего! - о том, где она бывает и что делает. Уроки
музыки? Почти каждый день она уходит из дому и пропадает целыми часами. Где?
В объятиях другого мужчины? Он опустил скрипку в полном изнеможении. А
почему бы и нет? Безудержная ревность, разжигаемая животной страстью, была в
полной мере свойственна натуре Фьорсена. Он содрогнулся. Но, вспомнив об
утонченности Джип, ее гордости и искренности, а главное, о ее пассивности,
он успокоился. Нет, только не Джип!
Он подошел к столику, на котором стоял графин с водой, и, налив немного
коньяку, выпил. Это придало ему сил, и он принялся играть. Взяв отрывок из
концерта для скрипки Брамса, он снова и снова повторял его. Он видел, что в
его игре все время сказываются одни и те же погрешности. Он просто не
узнавал себя. Техника пальцев в этой веши у него просто кошмарна!.. Джип
берет уроки музыки... Гм! Зачем она их берет? Напрасная трата времени и
денег - все равно из нее никогда ничего не получится, просто дилетантка. Там
ли она сегодня? Давно пора завтракать, может быть, она вернулась?
Он пошел в дом. Никаких следов Джип. Горничная спросила, подавать ли
ему завтрак. Нет! Хозяйка вернулась? Когда она должна вернуться? Она ничего
не сказала? Он отправился в столовую, съел бисквит и выпил коньяку с
содовой. Это успокоило его. Он снова вернулся в гостиную и сел за письменный
столик Джип. Как все аккуратно! На маленьком календаре подчеркнуто
карандашом - среда, пятница. Для чего? Уроки музыки? Он достал из ящика ее
адресную книгу. "Армо, 305-а, Мерилбон-род"; рядом с адресом приписка: "Три
часа".
Три часа. Вот он, условленный час! Глаза его остановились на маленькой
репродукции старинной картины: вакханка с развевающимся зеленым шарфом,
размахивающая бубном перед обнаженным купидоном, который смотрит на нее
снизу вверх, держа в руках лук и стрелы. Фьорсен перевернул картинку; на
обратной стороне было нацарапано: "Моему маленькому другу - Э. А.". Фьорсен
подошел к роялю. Он поднял крышку и начал играть, бессмысленно глядя перед
собой, не понимая, что играет. Великий артист? В последнее время ему все
стало безразлично - пусть даже он никогда больше не коснется скрипки.
Надоело стоять перед морем тупых физиономий, смотреть, как эти болваны
хлопают руками! Его тошнит от этого тупого однообразия!
Он встал, пошел в столовую и выпил еще немного коньяку. Джип не
выносит, когда он пьет. Да, но какого черта ее так долго нет? Она берет
уроки музыки. Уроки музыки! Уже почти три часа. Ну что же, он пойдет и
посмотрит, чем она там занимается на самом деле, пойдет и предложит
проводить ее домой! Знак внимания. Это ей должно понравиться. Все лучше, чем
ждать, пока она соблаговолит вернуться да еще с безразличным видом. Он выпил
еще коньяку, взял шляпу и вышел. Солнце палило, и, когда Фьорсен добрался до
нужного дома, он почувствовал головокружение. Дверь открыла служанка.
- Я мистер Фьорсен. Миссис Фьорсен здесь?
- Да, сэр; желаете подождать?
Почему служанка так странно смотрит на него? Уродливая девка. Как
отвратительны уродливые люди! Когда она вышла, он приоткрыл дверь гостиной и
прислушался.
Шопен! Полонез ля бемоль мажор. Хорошо! Неужели это Джип? Очень хорошо!
Он вышел из комнаты, двинулся по коридору и осторожно повернул ручку двери.
Музыка прекратилась. Он вошел...
Когда Уинтон покинул его дом - это было через полтора часа после того,
что произошло у Армо, - Фьорсен продолжал стоять у входной двери. Подогретая
коньяком ревность, побудившая его оскорбить жену и старого мосье Армо,
улеглась уже тогда, когда Джип заговорила с ним таким ледяным тоном на
улице; с той минуты его не оставлял страх, возраставший с каждым мгновением.
Простит ли она? Для него, который всегда действовал под впечатлением минуты,
подчас даже не сознавая, что именно он делает и обижает ли этим кого-нибудь,
самообладание Джип оставалось тайной и всегда немного пугало его. Куда она
ушла? Почему не вернулась? Его страх все нарастал, подобно снежному кому,
скатывающемуся с горы. А что если она не вернется вовсе? Нет, она должна
вернуться: здесь ребенок, их ребенок!
Впервые при мысли о ребенке он почувствовал удовлетворение. Он отошел
от двери и, выпив стаканчик коньяку с содовой, чтобы успокоиться, улегся на
диване в гостиной. Чувствуя, как его согревает коньяк, он думал: "Я начну
новую жизнь: брошу пить, брошу все, отошлю ребенка в деревню, увезу Джип в
Париж, Берлин, Вену, Рим - куда угодно, только прочь из Англии, подальше от
ее отца и от всей этой чопорной, скучной публики! Джип любит
путешествовать!" Да, они будут счастливы. Прекрасные ночи... Упоительные
дни... Чистый воздух, который не давит тебя и не принуждает пить...
Подлинное вдохновение... Настоящая музыка! Запах цветущих каштанов на улицах
Парижа, блеск Тиргартена, звуки серенад в переулках Флоренции, светлячки в
итальянских сумерках - о, какие пьянящие воспоминания! Но тепло от коньяка
проходило, он почувствовал озноб. Он закрыл глаза, решив поспать до прихода
Джип. Но скоро снова открыл их, потому что ему стали мерещиться - с
недавнего времени это бывало довольно часто - какие-то уродливые картины:
отчетливые, меняющие форму лица - они становятся все отвратительнее,
превращаются в дыры... дыры... дыры; гниль, кривые, корявые деревья, -
двойные, тройные, искаженные человеческие лица! О кошмар! Но когда он открыл