Страница:
глаза, все исчезло. Было очень тихо. Ни звука не доносилось сверху. Не
слышно даже лая собак. Он встал и пошел взглянуть на ребенка.
Когда он проходил по передней, раздался звонок. Телеграмма! Он вскрыл
ее. "Джип и ребенок у меня. Письмо следует. Уинтон".
Рассмеявшись, он захлопнул дверь перед носом рассыльного и побежал
наверх. Напрасно! И здесь ни души! Значит ли это, что она на самом деле его
бросила? Он остановился у кровати Джип, рванулся вперед, упал поперек
кровати, закрыл лицо руками и зарыдал, совершенно обессиленный выпитым
коньяком. Неужели он потерял ее? Никогда не видеть, как закрываются ее
глаза, никогда не целовать их? Никогда не любоваться ею? Он вскочил.
Потерять ее? Нелепость! Этот невозмутимый дьявол англичанин, ее отец - да,
это дело его рук, это он украл ребенка!
Он спустился вниз и выпил коньяку. Это подкрепило его. Что делать? -
"Письмо следует"! Идти на Бэри-стрит? Нет. Пить! Развлекаться!
Схватив шляпу, он выбежал и зашагал так быстро, что у него помутилось в
голове; тогда он взял такси и велел ехать в один из ресторанов Сохо. После
завтрака, как обычно, очень легкого, у него сегодня ничего не было во рту,
кроме бисквита. Поэтому он заказал суп и бутылку лучшего кьянти - о
какой-либо другой еде он и думать не мог. Так он просидел более двух часов,
бледный и молчаливый; лоб его покрылся потом, он время от времени оскаливал
зубы и жестикулировал, потешая одних посетителей и пугая других, сидящих
близко от него. Если бы его не знали здесь, его поведение могло бы
показаться подозрительным. Около половины девятого он допил вино, встал,
бросил на стол золотую монету и вышел, не дожидаясь сдачи.
Уже горели фонари, но дневной свет еще не совсем угас. Он брел
нетвердой походкой, направляясь в сторону Пикадилли. Мимо шла проститутка,
она взглянула на него. Тупо осклабясь, он схватил ее за руку; дальше они
пошли вместе. Внезапно девушка остановилась и стала вырывать руку; на ее
темноглазом напудренном лице проступил страх. Фьорсен не выпускал ее руки и
смеялся.
- Пойдем, - говорил он. - Ты похожа на мою жену. Хочешь выпить?
Девушка покачала головой и вдруг резким рывком высвободила руку и, как
ласточка, нырнула в подземный переход через улицу.
Фьорсен стоял, не двигаясь, и все смеялся. Второй раз за один день она
ускользала от него. Прохожие с удивлением оборачивались. Чертовы уроды!
Сделав гримасу, он пошел прочь от Пикадилли, миновал Сент-Джеймскую церковь
и направился к Бэри-стрит. Разумеется, его туда не впустят! Но он только
посмотрит в окна - там у них на окнах ящики с цветами! И вдруг он громко
простонал - перед ним встала Джип среди цветов, в их саду. Он дошел до угла
улицы и увидел скрипача, который пиликал у водостока на старой скрипке.
Фьорсен остановился послушать. Бедняга! "Паяцы"! Он положил руку на плечо
скрипача.
- Послушай, друг, - сказал он, - дай-ка мне твою скрипку. Я великий
скрипач. Я заработаю тебе немного денег.
- Vraiment, monsieur? {Правда, сударь? (франц.).}
- Ah, vraiment. Voyons! Donnez... un instant... vous verrez... {А,
правда! Дай-ка... на минуту... ты увидишь (франц.).}.
Скрипач, еще сомневаясь, но уже точно зачарованный, протянул ему
скрипку; его темное лицо просветлело, когда он увидел, как неизвестный
вскинул скрипку к плечу и как его пальцы управлялись со смычком и струнами.
Фьорсен двинулся вперед по улице, ища дом с цветочными ящиками. Он увидел
их, остановился и начал играть "Che faro" {"Что буду делать [без Эвриднки]?"
- ария из оперы Глюка "Орфей".}. Он играл прекрасно на старой, разбитой
скрипке; и скрипач, не отстававший от него ни на шаг, стоял и слушал,
смущенный, завидующий, немного растерянный. Он играет, как ангел, этот
долговязый, бледный monsieur со странным лицом, пьяными глазами и впалой
грудью! Да, но все равно нелегко заработать деньги на улицах этого
проклятого города! Можешь играть как сорок ангелов - и ни медяка! А тот
начал новую мелодию - так и хватает за сердце... tres joli, tout a fait
ecoeurant {Очень красиво, прямо досада берет (франц.).}. Но вот, извольте, -
какой-то monsieur уже закрывает окна и задергивает шторы! Вечно одно и то
же!.. Скрипка и смычок возвращены скрипачу вместе с кучкой серебра; а
долговязый странный monsieur убегает, словно дьявол за ним гонится, - должно
быть, здорово выпил парень! С болезненным ощущением, что его втянули в
какую-то темную историю, хромой скрипач мрачно заковылял прочь, завернул за
ближайший угол и почти целых две улицы шел, не останавливаясь. Потом,
сосчитав серебро, которое Фьорсен положил ему в руку, и внимательно осмотрев
скрипку, он сказал только одно слово: "Bigre" {К черту! (франц.).} - и
отправился домой.
Джип почти совсем не спала. Трижды она вставала, крадучись подходила к
двери и смотрела на спящего ребенка. Вчерашний день совершенно измучил ее.
Ночь была душная, в ушах еще стояли звуки скрипки. По этой песенке Пуаза она
сразу узнала Фьорсена; а по тому, как резко отец задернул шторы, она поняла,
что ее предположение правильно. Если бы она увидела его, ее бы не так
расстроил этот отголосок старых чувств. Фьорсен снова сковал цепь, которую
еще вчера она считала разорванной навсегда. В рыданиях старой скрипки ей
слышались его слова: "Прости меня, прости!" Насколько было бы легче бросить
его, если бы она действительно его ненавидела! С ним трудно жить, но его
трудно и ненавидеть! Он так податлив, а ненависть можно испытывать только к
сильным людям. Ее возмущали поступки Фьорсена и он сам, когда он их
совершал; но потом ей становилось ясно, что она так же не может ненавидеть
его, как не может и любить. С рассветом к ней снова вернулись решимость и
чувство реального. Лучше всего признать, что все безнадежно, и пусть сердце
ожесточится снова!
Уинтон тоже провел бессонную ночь. Подумать только: играл на улице, под
его окнами, словно нищий! Это уже предел всего! Он объявил за завтраком, что
должен повидаться со своим адвокатом и выяснить, что надо сделать, чтобы
Джип была избавлена от преследований. Возможно, потребуется составить
какой-нибудь документ; он слабо разбирается в этих вещах. А пока ни Джип, ни
ребенок не должны выходить из дома. Джип провела все утро за письмом к мосье
Армо - она пыталась еще раз выразить свое огорчение, но умолчала о том, что
порвала с Фьорсеном.
Уинтон вернулся из Вестминстера спокойный и злой. Ему с трудом
растолковали, что ребенок является собственностью Фьорсена; так что если он
пожелает его вернуть, они по закону не вправе этому препятствовать. Все это
растравило его старую рану, заставив еще раз вспомнить, что его дочь одно
время принадлежала другому отцу. Он заявил адвокату, что скорее Фьорсен
угодит в преисподнюю, чем он это допустит, и распорядился составить
письменное соглашение о разводе, которое предусматривало бы уплату всех
долгов Фьорсена при условии, что он оставит в покое Джип и ребенка.
Рассказав все это Джип, Уинтон поднялся наверх в комнату, где временно
устроили детскую. До этого дня маленькое создание интересовало его лишь как
частица Джип; теперь ребенок стал для него чем-то самостоятельно
существующим - эта крохотная темноглазая девчурка, которая серьезно смотрит
на него, уцепившись за его палец. Вдруг ребенок улыбнулся - улыбка не
отличалась особой прелестью, но она произвела на Уинтона неизгладимое
впечатление.
Решив сначала уладить дело с соглашением о разводе, он отложил отъезд в
Милденхэм; однако, "не доверяя ни на йоту этим двум негодяям", он настоял,
чтобы ребенка не выносили гулять без двух сопровождающих и чтобы Джип тоже
не выходила одна. Его осторожность дошла до того, что в пятницу он сам
проводил Джип до дома мосье Армо и выразил желание зайти и пожать руку
старику. Это была забавная встреча. Оба с трудом искали тему для разговора,
словно были жителями разных планет. После того, как несколько минут прошло в
дружелюбных поисках выхода из этого неловкого положения, Уинтон вышел,
сказав, что подождет Джип, а она села за рояль.
Мосье Армо сказал спокойно:
- Вы прислали мне очень милое письмо, мой маленький друг, и ваш отец
тоже очень любезен. Ну а ваш муж, собственно говоря, сделал мне комплимент!
- Его улыбка как бы подчеркнула его смирение. - Итак, вы снова у отца! Когда
же вы найдете свою судьбу, хотел бы я знать?
- Никогда!
- О, вы так думаете? Нет, это невозможно! Но хорошо, не станем
злоупотреблять временем вашего отца. За работу!
Уинтон, когда они ехали домой, кратко сказал:
- Славный старикан!
На Бэри-стрит их ждала взволнованная горничная Джип. Утром она пошла
прибирать в студию и увидела, что хозяин сидит на диване, обхватив голову, и
ужасно стонет.
- Он не возвращался домой, мэм, с тех пор, как вы... отправились в
гости. Я не знала, что делать, побежала за кухаркой, и мы уложили его в
постель. И я не знала, где вы, мэм, и позвонила графу Росеку, и он пришел -
надеюсь, я не поступила неправильно? Он послал меня сюда, к вам. Доктор
говорит, что у мистера Фьорсена что-то неладное с мозгом, он все время зовет
вас, мэм. И я не знала, как мне быть.
Джип, у которой побледнели даже губы, сказала:
- Подождите здесь, Эллен. - Она вышла в столовую, Уинтон последовал за
ней.
- Ах, отец, что же мне делать? Болезнь мозга. Подумай только, как
страшно чувствовать, что это я виной всему! Я должна поехать и увидеть его.
Если на самом деле так, я этого не перенесу. Боюсь, что мне надо ехать,
отец.
Уинтон кивнул.
- Я тоже поеду, - сказал он. - Пусть горничная возвращается и скажет,
что мы скоро будем.
Бросив прощальный взгляд на ребенка, Джип подумала с горечью: "Вот она
моя судьба, и никуда мне от нее не уйти!" По дороге Джип и Уинтон молчали,
она только крепко держала его за руку. Пока кухарка бегала наверх сообщить
Росеку, что они приехали, Джип стояла у окна и смотрела в сад. Прошло всего
два дня с тех пор, как она стояла в саду и ухаживала за своим душистым
горошком; а здесь, на этом самом месте, Росек тогда поцеловал ее в шею! Взяв
Уинтона под руку, она сказала:
- Отец, пожалуйста, не придавай значения этому поцелую. Это ведь
пустяки!
Через минуту вошел Росек. Она еще не успела заговорить, как Уинтон
отчеканил:
- Сейчас, когда моя дочь дома, нет больше нужды в ваших любезных
услугах. До свидания!
Джип чуть подалась вперед. Она видела, что эти скупые слова пронзили
латы Росека, как шпага пронзает оберточную бумагу. Росек поклонился с
деланной улыбкой и вышел. Уинтон пошел за ним - словно опасаясь, что тот
прихватит с собой чужую шляпу из передней. Когда входная дверь захлопнулась,
он вернулся и сказал:
- Думаю, он больше не будет тебя беспокоить.
Джип была благодарна ему, и в то же время ей стало жаль Росека. Ведь
вина его была только в том, что он влюбился в нее.
Фьорсена перенесли в комнату Джип, более просторную и прохладную.
Внезапно он открыл глаза:
- Джип! Это ты? Как много страшного мне привиделось - не уходи больше!
О Джип! - Он приподнялся и прижался лбом к ее руке. И Джип почувствовала -
как и в ту ночь, когда он впервые пришел домой пьяный, - что в ней нет уже
ничего, кроме желания защитить его.
- Все будет хорошо! - пробормотала она. - Я останусь. Лежи спокойно, и
ты скоро поправишься.
Через четверть часа он уснул. Выражение страха, которое во сне то и
дело появлялось и исчезало на его лице, тронуло ее сердце. Ведь болезни
мозга так страшны! Она должна остаться: его выздоровление зависит от нее.
Она неподвижно сидела возле него до тех пор, пока явился врач и позвал ее.
У доктора был добродушный вид, он носил две жилетки и, разговаривая,
все подмигивал Джип; с каждым таким подмигиванием ей казалось, что он
приподымает завесу еще над какой-то ее семейной тайной. Главное дело -
покой! Что-то угнетает его - да! И... гм... некоторая склонность к...
коньяку! Это - прекратить! Не только нервы, не в порядке и желудок. У него
видения - страшные видения - верный признак! Не совсем воздержанная жизнь до
женитьбы. Женат... Как долго? - Добрые глаза доктора оглядели Джип с ног до
головы. - Полтора года? Всего-то! Много играет на скрипке? Не сомневаюсь!
Музыканты часто склонны к неумеренности... Слишком развито чувство
красоты... жгут свечу с обоих концов! Она должна за этим присмотреть. Она,
кажется, уезжала, не правда ли? Живет у отца. М-да. Никто не обеспечит
лучшего ухода, чем жена. Лечение? Что ж! Принимать лекарство, которое он
пропишет, утром и на ночь. Полный покой. Ничего возбуждающего. Чашечка
крепкого кофе без молока, если почувствует слабость. Лежать в постели. Не
волноваться, не расстраиваться. Еще молод. Сил у него хватит. Оснований для
беспокойства пока нет. Завтра будет видно, нужна ли ночная сиделка. На месяц
забыть скрипку, никакого алкоголя, строгая умеренность во всех отношениях.
Подмигнув в последний раз и сделав ударение на слове "умеренность", доктор
вытащил вечное перо и что-то нацарапал на листке записной книжки, пожал руку
Джип, улыбнулся, застегнул верхнюю жилетку и удалился.
Джип вернулась на свое место возле кровати. Какая ирония! Единственным
ее желанием было освободиться, и вот она оказалась главным виновником его
болезни! Если бы не она, ничто не угнетало бы его мозг; он даже мог быть еще
неженатым! Его пьянство, долги, даже эта девушка - может быть, и всему этому
виной тоже она? Она собиралась освободить и его и себя - и вот итог! Неужели
есть в ней нечто роковое, что всегда приносит несчастье мужчинам, которых
она встречала в жизни? Она причинила горе отцу, мосье Армо, Росеку,
собственному мужу. А до замужества - сколько людей искало ее любви и уходило
от нее несчастными? Подойдя к зеркалу, она долго и грустно вглядывалась в
свое лицо.
Через три дня после своей неудавшейся попытки уйти от Фьорсена Джип
написала Дафне Уинг; она сообщила ей о болезни Фьорсена, упомянула о
коттедже близ Милденхэма, где, если Дафна пожелает, можно удобно устроиться
и укрыться от любопытных; в конце письма Джип просила разрешения возместить
убытки, связанные с расторжением контрактов.
На следующее утро она увидела в своей гостиной мистера Уэгга. Он стоял
посреди комнаты, держа в руке цилиндр, обвитый креповой лентой; на руках у
него были черные перчатки. Он глядел в окно, словно желая воскресить в
памяти Джип ту теплую ночь, когда луна бросала таинственные отблески на
подсолнечники, а его дочь танцевала в саду. Ей хорошо была видна его толстая
красная шея, отложной воротничок, повязанный черным галстуком поверх
сверкающей белой рубашки. Протягивая руку, она сказала:
- Как поживаете, мистер Уэгг? Очень мило, что вы пришли!
Мистер Уэгг обернулся. Он выглядел явно озабоченным.
- Надеюсь, вы в добром здравии, мэм? У вас здесь прекрасный уголок. Я
сам без ума от цветов. Всегда увлекался ими.
- Цветы в Лондоне - большое утешение.
- Да-а-а. Мне кажется, вы могли бы выращивать здесь георгины. - Отдав
дань savoir faire {Хорошему тону (франц.).} и смутному желанию немного
польстить ей, он перешел к делу: - Моя дочь показала мне ваше письмо. Я
решил не писать вам: в таких деликатных делах я предпочитаю говорить лично.
По-моему, вы крайне любезны, если учесть ваше положение. Я сам тоже всегда
стараюсь поступать по-христиански. Жизнь преходяща; никогда не знаешь, когда
наступит твой черед. Я сказал дочери, что пойду и повидаюсь с вами.
- Очень рада. Я надеялась, что вы придете.
Мистер Уэгг откашлялся и продолжал:
- Я не хочу говорить ничего плохого в вашем присутствии о некоем лице;
тем более, что, как видно из письма, человек этот болен; но, право же, не
знаю, как мне поступить в создавшемся положении. Мне неприятно думать о
деньгах в связи с этим делом; но в то же время моя дочь потерпела убытки,
очень серьезные убытки. Мне приходится думать о чести своей семьи. Имя
дочери - это мое собственное имя; и, должен сказать, я пользуюсь уважением,
- как исправный прихожанин, кажется, я уже говорил вам. Иногда, уверяю вас,
я чувствую, что не могу совладать с собой, и только вот... вы... если
позволено будет сказать, только вы удерживаете меня в границах.
Его руки в черных перчатках то сжимались в кулаки, то разжимались, ноги
в огромных сверкающих ботинках нервно переступали. Джип смотрела на эти
ботинки, не решаясь взглянуть ему в глаза, а он продолжал разглагольствовать
то о христианстве и чести, то о деньгах и мирских делах, то возвращался
снова к своей обиде, то заговаривал опять о Джип.
- Пожалуйста, мистер Уэгг, позвольте мне сделать то, о чем я просила. Я
была бы несчастлива, если бы не могла помочь хоть чем-нибудь.
Мистер Уэгг высморкался.
- Дело весьма деликатное, - сказал он. - Даже и не знаю, что велит мне
долг. Право, не знаю..
Джип взглянула на него.
- Самое главное - избавить Дейзи от страданий, не правда ли? - сказала
она.
Лицо мистера Уэгга приняло такое выражение, словно он подумал:
"Страдания? Предоставьте страдать отцу!" Но он колебался, В его маленьких
глазках мелькнуло на мгновение что-то вроде мужского восхищения, он отвел
глаза и кашлянул. Джип сказала мягко:
- Доставьте мне удовольствие!
Мистер Уэгг в замешательстве поглядел на ее талию. Он ответил, всячески
стараясь смягчить голос:
- Если уж вы так ставите вопрос, я, право, не знаю, как и отказаться;
но совершенно между нами - я не могу изменить своего мнения обо всем этом.
- Разумеется. Очень вам благодарна; потом вы мне сообщите. А теперь я
не буду отнимать вашего времени. - И она протянула ему руку.
Мистер Уэгг взял ее руку и немного помедлил.
- Да, да, я как раз условился о встрече, - сказал он, - с одним
джентльменом в Кэмпден-Хилл. Он начинает работать с двенадцати. Я никогда не
опаздываю. Всего доброго!
Проследив глазами, как его квадратная черная фигура исчезает в воротах
и как он важно застегивает свои глянцевитые перчатки, она пошла наверх и
тщательно вымыла лицо и руки.
В течение нескольких дней Фьорсену становилось то хуже, то лучше; но,
видимо, кризис миновал, и теперь с каждым часом опасность уменьшалась. После
двух недель безупречной жизни не оставалось ничего другого, как, по словам
доктора, "подышать морским воздухом" и "избегать всяких предрасполагающих
причин". Джип выключила из его обихода все эти причины, в том числе и самое
себя; пока он был еще слаб, она могла держать его в руках. Но она пережила
несколько горьких часов, прежде чем послала за ребенком, Бетти и собаками и
окончательно решила поселиться в своем доме. Долги Фьорсена были уплачены,
включая тысячу фунтов Росеку, были возмещены убытки Дафне Уинг.
Девушка поселилась в коттедже, возле Милденхэма, где никто ничего не
знал о ней, и коротала время в одиночестве и страхе, облачившись в черное
платье и украсив золотым кольцом средний палец на руке.
Август и первую половину сентября Джип и Фьорсен провели возле Будэ.
Страсть Фьорсена к морю сдерживала его и не давала проявлять свой нрав. Он
пережил сильный испуг, а такой испуг нелегко забывается. Они жили на ферме;
общаясь с простыми людьми, он показывал себя с лучшей стороны, а лучшие его
свойства могли даже восхищать. Он все время старался оторвать свою "русалку"
от ребенка, оторвать для себя одного, увести куда-нибудь на поросшие травой
склоны, на скалы или на пляж. Для него было великим наслаждением находить
каждый день какую-нибудь новую бухточку, где они могли купаться и греться на
солнце. Она и вправду была похожа на русалку, когда сидела на покрытом
морскими водорослями камне, опустив ноги в воду и расчесывая пальцами мокрые
волосы. Если бы она любила его! Но хотя на лоне природы ей было легче с ним,
сердце ее никогда для него не раскрывалось, никогда не трепетало при звуке
его голоса и не билось сильнее от его поцелуев. Она часто заглядывалась на
ребенка, и даже такой себялюбец, как Фьорсен, замечал, что выражение ее глаз
в эти минуты бывает совсем другим, чем когда она смотрит на него.
Но вот погода испортилась, он стал все чаще проявлять беспокойство,
требовать свою скрипку, и они вернулись в Лондон, поздоровевшие и крепкие.
Джип не покидало чувство, что все это - только временное затишье; после их
возвращения это чувство начало сгущаться, как сгущаются в небе тучи после
хорошей погоды. Она часто думала о Дафне Уинг, написала ей и получила ответ:
"Дорогая миссис Фьорсен,
О, какая вы милая, что написали мне; я ведь знаю, как вы должны ко мне
относиться; какая вы добрая, что дали мне возможность приехать сюда. Я
стараюсь не думать ни о чем, но это, конечно, очень трудно; и меня уже не
трогает то, что должно произойти. Мать приедет сюда позднее. Иногда я лежу
ночью без сна и прислушиваюсь к ветру. Не правда ли, ветер - самая печальная
вещь на свете? Интересно, умру ли я? Я надеюсь, что умру. О да, правда! До
свидания, дорогая миссис Фьорсен, я никогда не прощу себе, что причинила вам
столько горя.
Благодарная вам
Дафна Уинг".
Ни она, ни Фьорсен ни разу не упомянули о девушке; Джип даже не знала,
думает ли он когда-либо о маленькой танцовщице, знает ли о том, Что с ней
сталось. Но теперь, когда срок родов приближался, Джип с каждым днем все
сильнее чувствовала, что должна съездить и повидаться с ней. Она написала
отцу, который вернулся в Милденхэм после курса лечения в Херрогэйте вместе с
тетушкой Розамундой. Уинтон ответил, что при девушке есть сиделка и,
кажется, еще какая-то женщина, должно быть, ее мать, хотя точных справок он,
конечно, не наводил. Не может ли Джип приехать? Он один, а сейчас как раз
началась охота на молодых лис. Как это похоже было на него - скрывать тоску
под такими сухими фразами! Подумав о том, что она доставит ему удовольствие
и к тому же предстоит охота с гончими, она твердо решила ехать. Девочка была
здорова, Фьорсен не пил, она вполне могла позволить себе спокойно этот
маленький отпуск и, кстати, успокоить свою совесть - повидаться с Дафной
Уинг. После возвращения с моря она, как и прежде, аккомпанировала Фьорсену в
студии; улучив подходящий момент в конце их утреннего занятия, она сказала:
- Я хочу поехать сегодня в Милденхэм на неделю. Отец там очень одинок.
Она заметила, как покраснела его шея.
- К нему? Нет! Он украдет тебя, как уже украл однажды ребенка. Пусть
возьмет девочку, если хочет. Но не тебя. Нет!
Эта неожиданная вспышка возмутила ее. Она никогда не просила его ни о
чем, и ему не следовало бы ей отказывать. Фьорсен подошел к ней и обнял ее.
- Моя Джип, ты нужна мне здесь - я тоже одинок. Не уезжай!
Она пыталась разнять его руки, но не могла; гнев ее усиливался. Она
сказала холодно:
- Есть еще одна причина.
- Нет никаких серьезных причин отнимать тебя у меня.
- Девушка, которая должна родить твоего ребенка, живет возле
Милденхэма, я хочу проведать ее.
Он отшатнулся, подошел к дивану и сел. Джип подумала: "Очень жаль, но
так ему и надо".
- Она может умереть. Я должна ехать; но тебе нечего бояться: я вернусь
ровно через неделю. Обещаю.
Он пристально смотрел на нее.
- Да. Ты не нарушаешь своих обещаний. Не нарушишь и этого. - Но вдруг
он снова сказал: - Джип, не уезжай!
- Я должна.
Он крепко обнял ее.
- Тогда скажи, что ты любишь меня!
Но этого она не могла сказать. Одно дело - мириться с его объятиями, а
другое - притворяться, что любишь. Когда он наконец ушел, она принялась
оправлять волосы, глядя перед собой пустыми глазами и думая: "Здесь! В этой
комнате, где я видела его с той девушкой! Какие все-таки животные эти
мужчины!"
К вечеру она добралась до Милденхэма. Уинтон встретил ее на станции.
Дорога шла мимо коттеджа, где жила Дафна Уинг. Он стоял перед небольшой
рощицей; это был маленький, увитый плющом кирпичный домик с незатейливым
фасадом и садиком, где было полно подсолнечников.
Дом занимал старый жокей Петтенс вместе с вдовой-дочерью и ее тремя
маленькими детьми. "Болтливый старый мошенник", как называл его Уинтон, все
еще работал на милденхэмской конюшне, а дочь его была прачкой. Джип наняла
для Дафны Уинг ту же сиделку, которая когда-то ухаживала за ней самой;
главным жрецом был назначен все тот же старый доктор. В коттедже не было
заметно никаких признаков жизни, и она решила не останавливаться; ей не
терпелось снова очутиться в Милденхэме, увидеть старые комнаты, вдохнуть
знакомый запах дома, сбегать к своей старой кобыле, которая начнет
обнюхивать ее в поисках сахара. Как хорошо снова вернуться сюда сильной и
здоровой, готовой опять вскочить в седло! Ее обрадовала улыбка Марки,
встретившего их у входа, обрадовала даже темная прихожая, где луч солнца
освещал шкуру первого убитого Уинтоном тигра, на которую она так часто
валилась, смертельно устав после охоты.
В стойле старый Петтенс щеткой наводил последний лоск на ее кобылу. Его
бритое лицо с впалыми щеками широко улыбалось.
- Добрый вечер, мисс, прекрасный вечер, мем! - Его горящие карие
глазки, уже тускнеющие от старости, любовно оглядывали ее.
- А, Петтенс, как поживаете? Как Энни? И дети? Как моя старая любимица?
- Великолепно, мисс; резва, как котенок. Понесет вас словно птица, если
вы только пожелаете завтра поехать.
- А как ее ноги? - Джип провела рукой сверху вниз по крепким ногам
кобылы.
- Жиру у нее не прибавилось с тех пор, как она вернулась; ее ведь здесь
не было весь июль и август; но я следил за ней, все ждал, что вы приедете.
- На ощупь они великолепны! - Все еще не разгибаясь, Джип спросила: - А
как ваша жилица? Та молодая дама, которую я прислала вам?
- Видите ли, мэм, она очень молода, а эти молодые дамы, знаете ли,
слышно даже лая собак. Он встал и пошел взглянуть на ребенка.
Когда он проходил по передней, раздался звонок. Телеграмма! Он вскрыл
ее. "Джип и ребенок у меня. Письмо следует. Уинтон".
Рассмеявшись, он захлопнул дверь перед носом рассыльного и побежал
наверх. Напрасно! И здесь ни души! Значит ли это, что она на самом деле его
бросила? Он остановился у кровати Джип, рванулся вперед, упал поперек
кровати, закрыл лицо руками и зарыдал, совершенно обессиленный выпитым
коньяком. Неужели он потерял ее? Никогда не видеть, как закрываются ее
глаза, никогда не целовать их? Никогда не любоваться ею? Он вскочил.
Потерять ее? Нелепость! Этот невозмутимый дьявол англичанин, ее отец - да,
это дело его рук, это он украл ребенка!
Он спустился вниз и выпил коньяку. Это подкрепило его. Что делать? -
"Письмо следует"! Идти на Бэри-стрит? Нет. Пить! Развлекаться!
Схватив шляпу, он выбежал и зашагал так быстро, что у него помутилось в
голове; тогда он взял такси и велел ехать в один из ресторанов Сохо. После
завтрака, как обычно, очень легкого, у него сегодня ничего не было во рту,
кроме бисквита. Поэтому он заказал суп и бутылку лучшего кьянти - о
какой-либо другой еде он и думать не мог. Так он просидел более двух часов,
бледный и молчаливый; лоб его покрылся потом, он время от времени оскаливал
зубы и жестикулировал, потешая одних посетителей и пугая других, сидящих
близко от него. Если бы его не знали здесь, его поведение могло бы
показаться подозрительным. Около половины девятого он допил вино, встал,
бросил на стол золотую монету и вышел, не дожидаясь сдачи.
Уже горели фонари, но дневной свет еще не совсем угас. Он брел
нетвердой походкой, направляясь в сторону Пикадилли. Мимо шла проститутка,
она взглянула на него. Тупо осклабясь, он схватил ее за руку; дальше они
пошли вместе. Внезапно девушка остановилась и стала вырывать руку; на ее
темноглазом напудренном лице проступил страх. Фьорсен не выпускал ее руки и
смеялся.
- Пойдем, - говорил он. - Ты похожа на мою жену. Хочешь выпить?
Девушка покачала головой и вдруг резким рывком высвободила руку и, как
ласточка, нырнула в подземный переход через улицу.
Фьорсен стоял, не двигаясь, и все смеялся. Второй раз за один день она
ускользала от него. Прохожие с удивлением оборачивались. Чертовы уроды!
Сделав гримасу, он пошел прочь от Пикадилли, миновал Сент-Джеймскую церковь
и направился к Бэри-стрит. Разумеется, его туда не впустят! Но он только
посмотрит в окна - там у них на окнах ящики с цветами! И вдруг он громко
простонал - перед ним встала Джип среди цветов, в их саду. Он дошел до угла
улицы и увидел скрипача, который пиликал у водостока на старой скрипке.
Фьорсен остановился послушать. Бедняга! "Паяцы"! Он положил руку на плечо
скрипача.
- Послушай, друг, - сказал он, - дай-ка мне твою скрипку. Я великий
скрипач. Я заработаю тебе немного денег.
- Vraiment, monsieur? {Правда, сударь? (франц.).}
- Ah, vraiment. Voyons! Donnez... un instant... vous verrez... {А,
правда! Дай-ка... на минуту... ты увидишь (франц.).}.
Скрипач, еще сомневаясь, но уже точно зачарованный, протянул ему
скрипку; его темное лицо просветлело, когда он увидел, как неизвестный
вскинул скрипку к плечу и как его пальцы управлялись со смычком и струнами.
Фьорсен двинулся вперед по улице, ища дом с цветочными ящиками. Он увидел
их, остановился и начал играть "Che faro" {"Что буду делать [без Эвриднки]?"
- ария из оперы Глюка "Орфей".}. Он играл прекрасно на старой, разбитой
скрипке; и скрипач, не отстававший от него ни на шаг, стоял и слушал,
смущенный, завидующий, немного растерянный. Он играет, как ангел, этот
долговязый, бледный monsieur со странным лицом, пьяными глазами и впалой
грудью! Да, но все равно нелегко заработать деньги на улицах этого
проклятого города! Можешь играть как сорок ангелов - и ни медяка! А тот
начал новую мелодию - так и хватает за сердце... tres joli, tout a fait
ecoeurant {Очень красиво, прямо досада берет (франц.).}. Но вот, извольте, -
какой-то monsieur уже закрывает окна и задергивает шторы! Вечно одно и то
же!.. Скрипка и смычок возвращены скрипачу вместе с кучкой серебра; а
долговязый странный monsieur убегает, словно дьявол за ним гонится, - должно
быть, здорово выпил парень! С болезненным ощущением, что его втянули в
какую-то темную историю, хромой скрипач мрачно заковылял прочь, завернул за
ближайший угол и почти целых две улицы шел, не останавливаясь. Потом,
сосчитав серебро, которое Фьорсен положил ему в руку, и внимательно осмотрев
скрипку, он сказал только одно слово: "Bigre" {К черту! (франц.).} - и
отправился домой.
Джип почти совсем не спала. Трижды она вставала, крадучись подходила к
двери и смотрела на спящего ребенка. Вчерашний день совершенно измучил ее.
Ночь была душная, в ушах еще стояли звуки скрипки. По этой песенке Пуаза она
сразу узнала Фьорсена; а по тому, как резко отец задернул шторы, она поняла,
что ее предположение правильно. Если бы она увидела его, ее бы не так
расстроил этот отголосок старых чувств. Фьорсен снова сковал цепь, которую
еще вчера она считала разорванной навсегда. В рыданиях старой скрипки ей
слышались его слова: "Прости меня, прости!" Насколько было бы легче бросить
его, если бы она действительно его ненавидела! С ним трудно жить, но его
трудно и ненавидеть! Он так податлив, а ненависть можно испытывать только к
сильным людям. Ее возмущали поступки Фьорсена и он сам, когда он их
совершал; но потом ей становилось ясно, что она так же не может ненавидеть
его, как не может и любить. С рассветом к ней снова вернулись решимость и
чувство реального. Лучше всего признать, что все безнадежно, и пусть сердце
ожесточится снова!
Уинтон тоже провел бессонную ночь. Подумать только: играл на улице, под
его окнами, словно нищий! Это уже предел всего! Он объявил за завтраком, что
должен повидаться со своим адвокатом и выяснить, что надо сделать, чтобы
Джип была избавлена от преследований. Возможно, потребуется составить
какой-нибудь документ; он слабо разбирается в этих вещах. А пока ни Джип, ни
ребенок не должны выходить из дома. Джип провела все утро за письмом к мосье
Армо - она пыталась еще раз выразить свое огорчение, но умолчала о том, что
порвала с Фьорсеном.
Уинтон вернулся из Вестминстера спокойный и злой. Ему с трудом
растолковали, что ребенок является собственностью Фьорсена; так что если он
пожелает его вернуть, они по закону не вправе этому препятствовать. Все это
растравило его старую рану, заставив еще раз вспомнить, что его дочь одно
время принадлежала другому отцу. Он заявил адвокату, что скорее Фьорсен
угодит в преисподнюю, чем он это допустит, и распорядился составить
письменное соглашение о разводе, которое предусматривало бы уплату всех
долгов Фьорсена при условии, что он оставит в покое Джип и ребенка.
Рассказав все это Джип, Уинтон поднялся наверх в комнату, где временно
устроили детскую. До этого дня маленькое создание интересовало его лишь как
частица Джип; теперь ребенок стал для него чем-то самостоятельно
существующим - эта крохотная темноглазая девчурка, которая серьезно смотрит
на него, уцепившись за его палец. Вдруг ребенок улыбнулся - улыбка не
отличалась особой прелестью, но она произвела на Уинтона неизгладимое
впечатление.
Решив сначала уладить дело с соглашением о разводе, он отложил отъезд в
Милденхэм; однако, "не доверяя ни на йоту этим двум негодяям", он настоял,
чтобы ребенка не выносили гулять без двух сопровождающих и чтобы Джип тоже
не выходила одна. Его осторожность дошла до того, что в пятницу он сам
проводил Джип до дома мосье Армо и выразил желание зайти и пожать руку
старику. Это была забавная встреча. Оба с трудом искали тему для разговора,
словно были жителями разных планет. После того, как несколько минут прошло в
дружелюбных поисках выхода из этого неловкого положения, Уинтон вышел,
сказав, что подождет Джип, а она села за рояль.
Мосье Армо сказал спокойно:
- Вы прислали мне очень милое письмо, мой маленький друг, и ваш отец
тоже очень любезен. Ну а ваш муж, собственно говоря, сделал мне комплимент!
- Его улыбка как бы подчеркнула его смирение. - Итак, вы снова у отца! Когда
же вы найдете свою судьбу, хотел бы я знать?
- Никогда!
- О, вы так думаете? Нет, это невозможно! Но хорошо, не станем
злоупотреблять временем вашего отца. За работу!
Уинтон, когда они ехали домой, кратко сказал:
- Славный старикан!
На Бэри-стрит их ждала взволнованная горничная Джип. Утром она пошла
прибирать в студию и увидела, что хозяин сидит на диване, обхватив голову, и
ужасно стонет.
- Он не возвращался домой, мэм, с тех пор, как вы... отправились в
гости. Я не знала, что делать, побежала за кухаркой, и мы уложили его в
постель. И я не знала, где вы, мэм, и позвонила графу Росеку, и он пришел -
надеюсь, я не поступила неправильно? Он послал меня сюда, к вам. Доктор
говорит, что у мистера Фьорсена что-то неладное с мозгом, он все время зовет
вас, мэм. И я не знала, как мне быть.
Джип, у которой побледнели даже губы, сказала:
- Подождите здесь, Эллен. - Она вышла в столовую, Уинтон последовал за
ней.
- Ах, отец, что же мне делать? Болезнь мозга. Подумай только, как
страшно чувствовать, что это я виной всему! Я должна поехать и увидеть его.
Если на самом деле так, я этого не перенесу. Боюсь, что мне надо ехать,
отец.
Уинтон кивнул.
- Я тоже поеду, - сказал он. - Пусть горничная возвращается и скажет,
что мы скоро будем.
Бросив прощальный взгляд на ребенка, Джип подумала с горечью: "Вот она
моя судьба, и никуда мне от нее не уйти!" По дороге Джип и Уинтон молчали,
она только крепко держала его за руку. Пока кухарка бегала наверх сообщить
Росеку, что они приехали, Джип стояла у окна и смотрела в сад. Прошло всего
два дня с тех пор, как она стояла в саду и ухаживала за своим душистым
горошком; а здесь, на этом самом месте, Росек тогда поцеловал ее в шею! Взяв
Уинтона под руку, она сказала:
- Отец, пожалуйста, не придавай значения этому поцелую. Это ведь
пустяки!
Через минуту вошел Росек. Она еще не успела заговорить, как Уинтон
отчеканил:
- Сейчас, когда моя дочь дома, нет больше нужды в ваших любезных
услугах. До свидания!
Джип чуть подалась вперед. Она видела, что эти скупые слова пронзили
латы Росека, как шпага пронзает оберточную бумагу. Росек поклонился с
деланной улыбкой и вышел. Уинтон пошел за ним - словно опасаясь, что тот
прихватит с собой чужую шляпу из передней. Когда входная дверь захлопнулась,
он вернулся и сказал:
- Думаю, он больше не будет тебя беспокоить.
Джип была благодарна ему, и в то же время ей стало жаль Росека. Ведь
вина его была только в том, что он влюбился в нее.
Фьорсена перенесли в комнату Джип, более просторную и прохладную.
Внезапно он открыл глаза:
- Джип! Это ты? Как много страшного мне привиделось - не уходи больше!
О Джип! - Он приподнялся и прижался лбом к ее руке. И Джип почувствовала -
как и в ту ночь, когда он впервые пришел домой пьяный, - что в ней нет уже
ничего, кроме желания защитить его.
- Все будет хорошо! - пробормотала она. - Я останусь. Лежи спокойно, и
ты скоро поправишься.
Через четверть часа он уснул. Выражение страха, которое во сне то и
дело появлялось и исчезало на его лице, тронуло ее сердце. Ведь болезни
мозга так страшны! Она должна остаться: его выздоровление зависит от нее.
Она неподвижно сидела возле него до тех пор, пока явился врач и позвал ее.
У доктора был добродушный вид, он носил две жилетки и, разговаривая,
все подмигивал Джип; с каждым таким подмигиванием ей казалось, что он
приподымает завесу еще над какой-то ее семейной тайной. Главное дело -
покой! Что-то угнетает его - да! И... гм... некоторая склонность к...
коньяку! Это - прекратить! Не только нервы, не в порядке и желудок. У него
видения - страшные видения - верный признак! Не совсем воздержанная жизнь до
женитьбы. Женат... Как долго? - Добрые глаза доктора оглядели Джип с ног до
головы. - Полтора года? Всего-то! Много играет на скрипке? Не сомневаюсь!
Музыканты часто склонны к неумеренности... Слишком развито чувство
красоты... жгут свечу с обоих концов! Она должна за этим присмотреть. Она,
кажется, уезжала, не правда ли? Живет у отца. М-да. Никто не обеспечит
лучшего ухода, чем жена. Лечение? Что ж! Принимать лекарство, которое он
пропишет, утром и на ночь. Полный покой. Ничего возбуждающего. Чашечка
крепкого кофе без молока, если почувствует слабость. Лежать в постели. Не
волноваться, не расстраиваться. Еще молод. Сил у него хватит. Оснований для
беспокойства пока нет. Завтра будет видно, нужна ли ночная сиделка. На месяц
забыть скрипку, никакого алкоголя, строгая умеренность во всех отношениях.
Подмигнув в последний раз и сделав ударение на слове "умеренность", доктор
вытащил вечное перо и что-то нацарапал на листке записной книжки, пожал руку
Джип, улыбнулся, застегнул верхнюю жилетку и удалился.
Джип вернулась на свое место возле кровати. Какая ирония! Единственным
ее желанием было освободиться, и вот она оказалась главным виновником его
болезни! Если бы не она, ничто не угнетало бы его мозг; он даже мог быть еще
неженатым! Его пьянство, долги, даже эта девушка - может быть, и всему этому
виной тоже она? Она собиралась освободить и его и себя - и вот итог! Неужели
есть в ней нечто роковое, что всегда приносит несчастье мужчинам, которых
она встречала в жизни? Она причинила горе отцу, мосье Армо, Росеку,
собственному мужу. А до замужества - сколько людей искало ее любви и уходило
от нее несчастными? Подойдя к зеркалу, она долго и грустно вглядывалась в
свое лицо.
Через три дня после своей неудавшейся попытки уйти от Фьорсена Джип
написала Дафне Уинг; она сообщила ей о болезни Фьорсена, упомянула о
коттедже близ Милденхэма, где, если Дафна пожелает, можно удобно устроиться
и укрыться от любопытных; в конце письма Джип просила разрешения возместить
убытки, связанные с расторжением контрактов.
На следующее утро она увидела в своей гостиной мистера Уэгга. Он стоял
посреди комнаты, держа в руке цилиндр, обвитый креповой лентой; на руках у
него были черные перчатки. Он глядел в окно, словно желая воскресить в
памяти Джип ту теплую ночь, когда луна бросала таинственные отблески на
подсолнечники, а его дочь танцевала в саду. Ей хорошо была видна его толстая
красная шея, отложной воротничок, повязанный черным галстуком поверх
сверкающей белой рубашки. Протягивая руку, она сказала:
- Как поживаете, мистер Уэгг? Очень мило, что вы пришли!
Мистер Уэгг обернулся. Он выглядел явно озабоченным.
- Надеюсь, вы в добром здравии, мэм? У вас здесь прекрасный уголок. Я
сам без ума от цветов. Всегда увлекался ими.
- Цветы в Лондоне - большое утешение.
- Да-а-а. Мне кажется, вы могли бы выращивать здесь георгины. - Отдав
дань savoir faire {Хорошему тону (франц.).} и смутному желанию немного
польстить ей, он перешел к делу: - Моя дочь показала мне ваше письмо. Я
решил не писать вам: в таких деликатных делах я предпочитаю говорить лично.
По-моему, вы крайне любезны, если учесть ваше положение. Я сам тоже всегда
стараюсь поступать по-христиански. Жизнь преходяща; никогда не знаешь, когда
наступит твой черед. Я сказал дочери, что пойду и повидаюсь с вами.
- Очень рада. Я надеялась, что вы придете.
Мистер Уэгг откашлялся и продолжал:
- Я не хочу говорить ничего плохого в вашем присутствии о некоем лице;
тем более, что, как видно из письма, человек этот болен; но, право же, не
знаю, как мне поступить в создавшемся положении. Мне неприятно думать о
деньгах в связи с этим делом; но в то же время моя дочь потерпела убытки,
очень серьезные убытки. Мне приходится думать о чести своей семьи. Имя
дочери - это мое собственное имя; и, должен сказать, я пользуюсь уважением,
- как исправный прихожанин, кажется, я уже говорил вам. Иногда, уверяю вас,
я чувствую, что не могу совладать с собой, и только вот... вы... если
позволено будет сказать, только вы удерживаете меня в границах.
Его руки в черных перчатках то сжимались в кулаки, то разжимались, ноги
в огромных сверкающих ботинках нервно переступали. Джип смотрела на эти
ботинки, не решаясь взглянуть ему в глаза, а он продолжал разглагольствовать
то о христианстве и чести, то о деньгах и мирских делах, то возвращался
снова к своей обиде, то заговаривал опять о Джип.
- Пожалуйста, мистер Уэгг, позвольте мне сделать то, о чем я просила. Я
была бы несчастлива, если бы не могла помочь хоть чем-нибудь.
Мистер Уэгг высморкался.
- Дело весьма деликатное, - сказал он. - Даже и не знаю, что велит мне
долг. Право, не знаю..
Джип взглянула на него.
- Самое главное - избавить Дейзи от страданий, не правда ли? - сказала
она.
Лицо мистера Уэгга приняло такое выражение, словно он подумал:
"Страдания? Предоставьте страдать отцу!" Но он колебался, В его маленьких
глазках мелькнуло на мгновение что-то вроде мужского восхищения, он отвел
глаза и кашлянул. Джип сказала мягко:
- Доставьте мне удовольствие!
Мистер Уэгг в замешательстве поглядел на ее талию. Он ответил, всячески
стараясь смягчить голос:
- Если уж вы так ставите вопрос, я, право, не знаю, как и отказаться;
но совершенно между нами - я не могу изменить своего мнения обо всем этом.
- Разумеется. Очень вам благодарна; потом вы мне сообщите. А теперь я
не буду отнимать вашего времени. - И она протянула ему руку.
Мистер Уэгг взял ее руку и немного помедлил.
- Да, да, я как раз условился о встрече, - сказал он, - с одним
джентльменом в Кэмпден-Хилл. Он начинает работать с двенадцати. Я никогда не
опаздываю. Всего доброго!
Проследив глазами, как его квадратная черная фигура исчезает в воротах
и как он важно застегивает свои глянцевитые перчатки, она пошла наверх и
тщательно вымыла лицо и руки.
В течение нескольких дней Фьорсену становилось то хуже, то лучше; но,
видимо, кризис миновал, и теперь с каждым часом опасность уменьшалась. После
двух недель безупречной жизни не оставалось ничего другого, как, по словам
доктора, "подышать морским воздухом" и "избегать всяких предрасполагающих
причин". Джип выключила из его обихода все эти причины, в том числе и самое
себя; пока он был еще слаб, она могла держать его в руках. Но она пережила
несколько горьких часов, прежде чем послала за ребенком, Бетти и собаками и
окончательно решила поселиться в своем доме. Долги Фьорсена были уплачены,
включая тысячу фунтов Росеку, были возмещены убытки Дафне Уинг.
Девушка поселилась в коттедже, возле Милденхэма, где никто ничего не
знал о ней, и коротала время в одиночестве и страхе, облачившись в черное
платье и украсив золотым кольцом средний палец на руке.
Август и первую половину сентября Джип и Фьорсен провели возле Будэ.
Страсть Фьорсена к морю сдерживала его и не давала проявлять свой нрав. Он
пережил сильный испуг, а такой испуг нелегко забывается. Они жили на ферме;
общаясь с простыми людьми, он показывал себя с лучшей стороны, а лучшие его
свойства могли даже восхищать. Он все время старался оторвать свою "русалку"
от ребенка, оторвать для себя одного, увести куда-нибудь на поросшие травой
склоны, на скалы или на пляж. Для него было великим наслаждением находить
каждый день какую-нибудь новую бухточку, где они могли купаться и греться на
солнце. Она и вправду была похожа на русалку, когда сидела на покрытом
морскими водорослями камне, опустив ноги в воду и расчесывая пальцами мокрые
волосы. Если бы она любила его! Но хотя на лоне природы ей было легче с ним,
сердце ее никогда для него не раскрывалось, никогда не трепетало при звуке
его голоса и не билось сильнее от его поцелуев. Она часто заглядывалась на
ребенка, и даже такой себялюбец, как Фьорсен, замечал, что выражение ее глаз
в эти минуты бывает совсем другим, чем когда она смотрит на него.
Но вот погода испортилась, он стал все чаще проявлять беспокойство,
требовать свою скрипку, и они вернулись в Лондон, поздоровевшие и крепкие.
Джип не покидало чувство, что все это - только временное затишье; после их
возвращения это чувство начало сгущаться, как сгущаются в небе тучи после
хорошей погоды. Она часто думала о Дафне Уинг, написала ей и получила ответ:
"Дорогая миссис Фьорсен,
О, какая вы милая, что написали мне; я ведь знаю, как вы должны ко мне
относиться; какая вы добрая, что дали мне возможность приехать сюда. Я
стараюсь не думать ни о чем, но это, конечно, очень трудно; и меня уже не
трогает то, что должно произойти. Мать приедет сюда позднее. Иногда я лежу
ночью без сна и прислушиваюсь к ветру. Не правда ли, ветер - самая печальная
вещь на свете? Интересно, умру ли я? Я надеюсь, что умру. О да, правда! До
свидания, дорогая миссис Фьорсен, я никогда не прощу себе, что причинила вам
столько горя.
Благодарная вам
Дафна Уинг".
Ни она, ни Фьорсен ни разу не упомянули о девушке; Джип даже не знала,
думает ли он когда-либо о маленькой танцовщице, знает ли о том, Что с ней
сталось. Но теперь, когда срок родов приближался, Джип с каждым днем все
сильнее чувствовала, что должна съездить и повидаться с ней. Она написала
отцу, который вернулся в Милденхэм после курса лечения в Херрогэйте вместе с
тетушкой Розамундой. Уинтон ответил, что при девушке есть сиделка и,
кажется, еще какая-то женщина, должно быть, ее мать, хотя точных справок он,
конечно, не наводил. Не может ли Джип приехать? Он один, а сейчас как раз
началась охота на молодых лис. Как это похоже было на него - скрывать тоску
под такими сухими фразами! Подумав о том, что она доставит ему удовольствие
и к тому же предстоит охота с гончими, она твердо решила ехать. Девочка была
здорова, Фьорсен не пил, она вполне могла позволить себе спокойно этот
маленький отпуск и, кстати, успокоить свою совесть - повидаться с Дафной
Уинг. После возвращения с моря она, как и прежде, аккомпанировала Фьорсену в
студии; улучив подходящий момент в конце их утреннего занятия, она сказала:
- Я хочу поехать сегодня в Милденхэм на неделю. Отец там очень одинок.
Она заметила, как покраснела его шея.
- К нему? Нет! Он украдет тебя, как уже украл однажды ребенка. Пусть
возьмет девочку, если хочет. Но не тебя. Нет!
Эта неожиданная вспышка возмутила ее. Она никогда не просила его ни о
чем, и ему не следовало бы ей отказывать. Фьорсен подошел к ней и обнял ее.
- Моя Джип, ты нужна мне здесь - я тоже одинок. Не уезжай!
Она пыталась разнять его руки, но не могла; гнев ее усиливался. Она
сказала холодно:
- Есть еще одна причина.
- Нет никаких серьезных причин отнимать тебя у меня.
- Девушка, которая должна родить твоего ребенка, живет возле
Милденхэма, я хочу проведать ее.
Он отшатнулся, подошел к дивану и сел. Джип подумала: "Очень жаль, но
так ему и надо".
- Она может умереть. Я должна ехать; но тебе нечего бояться: я вернусь
ровно через неделю. Обещаю.
Он пристально смотрел на нее.
- Да. Ты не нарушаешь своих обещаний. Не нарушишь и этого. - Но вдруг
он снова сказал: - Джип, не уезжай!
- Я должна.
Он крепко обнял ее.
- Тогда скажи, что ты любишь меня!
Но этого она не могла сказать. Одно дело - мириться с его объятиями, а
другое - притворяться, что любишь. Когда он наконец ушел, она принялась
оправлять волосы, глядя перед собой пустыми глазами и думая: "Здесь! В этой
комнате, где я видела его с той девушкой! Какие все-таки животные эти
мужчины!"
К вечеру она добралась до Милденхэма. Уинтон встретил ее на станции.
Дорога шла мимо коттеджа, где жила Дафна Уинг. Он стоял перед небольшой
рощицей; это был маленький, увитый плющом кирпичный домик с незатейливым
фасадом и садиком, где было полно подсолнечников.
Дом занимал старый жокей Петтенс вместе с вдовой-дочерью и ее тремя
маленькими детьми. "Болтливый старый мошенник", как называл его Уинтон, все
еще работал на милденхэмской конюшне, а дочь его была прачкой. Джип наняла
для Дафны Уинг ту же сиделку, которая когда-то ухаживала за ней самой;
главным жрецом был назначен все тот же старый доктор. В коттедже не было
заметно никаких признаков жизни, и она решила не останавливаться; ей не
терпелось снова очутиться в Милденхэме, увидеть старые комнаты, вдохнуть
знакомый запах дома, сбегать к своей старой кобыле, которая начнет
обнюхивать ее в поисках сахара. Как хорошо снова вернуться сюда сильной и
здоровой, готовой опять вскочить в седло! Ее обрадовала улыбка Марки,
встретившего их у входа, обрадовала даже темная прихожая, где луч солнца
освещал шкуру первого убитого Уинтоном тигра, на которую она так часто
валилась, смертельно устав после охоты.
В стойле старый Петтенс щеткой наводил последний лоск на ее кобылу. Его
бритое лицо с впалыми щеками широко улыбалось.
- Добрый вечер, мисс, прекрасный вечер, мем! - Его горящие карие
глазки, уже тускнеющие от старости, любовно оглядывали ее.
- А, Петтенс, как поживаете? Как Энни? И дети? Как моя старая любимица?
- Великолепно, мисс; резва, как котенок. Понесет вас словно птица, если
вы только пожелаете завтра поехать.
- А как ее ноги? - Джип провела рукой сверху вниз по крепким ногам
кобылы.
- Жиру у нее не прибавилось с тех пор, как она вернулась; ее ведь здесь
не было весь июль и август; но я следил за ней, все ждал, что вы приедете.
- На ощупь они великолепны! - Все еще не разгибаясь, Джип спросила: - А
как ваша жилица? Та молодая дама, которую я прислала вам?
- Видите ли, мэм, она очень молода, а эти молодые дамы, знаете ли,