Голсуорси Джон. Сильнее смерти

всегда бывают очень возбуждены в такое время. Я бы сказал, что она еще
никогда... - он с явным трудом сдержался, - ...что она никогда раньше не
садилась на лошадь. Что ж, этого можно было ожидать. А ее мать - вот уж
странная особа! Очень она действует мне на нервы! О, она вот где у меня
сидит. Невысокая порода, вот в чем тут дело. Зато сиделка, мисс, - у той
этого нет. Вот такие-то дела. Да и как же этой даме не нервничать, - такая
молодая и уже потеряла мужа...
Еще не поглядев на него, Джип почувствовала его умную старческую
ухмылку. Но какое это имеет значение, если он даже и догадывается? Он умеет
хранить секреты конюшни.
- О, там было немало всяких перепалок и слез, помилуй бог! Я сплю в
соседней комнате, - о да, по ночам, когда ты стар и вдов, ничего не
остается, как слушать. Помню, служил я в Ирландии у капитана О'Нэйла, так
там была одна молодая женщина...
Джип подумала: "Придется его прервать, иначе я опоздаю к обеду". И она
спросила:
- Петтенс, а кто купил нашего молодого гнедого?
- Мистер Брайан Саммерхэй из Уидрингтона, мисс. Он купил его для охоты
и в упряжку, когда живет в городе, мисс,
- Саммерхэй? А! - Джип вспомнила молодого человека с ясными глазами и
немного задорной улыбкой, скакавшего на караковой кобыле. Этот смелый
молодой ездок кого-то ей напомнил тогда.
- Я думаю, гнедой попал в хорошие руки?
- О да, мисс, в хорошие руки и к очень приятному джентльмену. Когда он
приехал сюда смотреть лошадь, он спрашивал про вас. Я сказал ему, что вы
теперь уже замужняя дама, мисс. "А! - сказал он. - Она так великолепно ездит
верхом!" Он отлично запомнил гнедого. Майора не было тогда дома, и я дал ему
его испытать. Он перескочил через несколько изгородей. А когда вернулся,
говорит: "Ну что ж, я купил бы его". Очень приятно разговаривал и не терял
времени даром. Лошадь у него уже с конца прошлой недели. Будет ходить под
ним хорошо: он неплохой ездок, смелый, только, я бы сказал, рука не очень
твердая.
- Ну, Петтенс! Мне пора идти. Скажите Энн, что я завтра заеду к ней.
- Хорошо, мисс. Сбор собак в Фили Кросс в семь тридцать. Значит, вы
поедете?
- Скорее всего. Спокойной ночи.
Джип бежала через двор и думала:
"Она великолепно ездит верхом!.." Как приятно! Я рада, что он купил
моего гнедого.

ГЛАВА XXI

На следующий день, проведя все утро в седле, Джип отправилась пешком в
коттедж. Был один из тех томительных мягких дней конца сентября, когда
ветерок, еще по-летнему теплый, колышет стерню, а живые изгороди еще блестят
от ночной росы. Узкая тропинка шла через два поля, через узкий клин
деревенского выгона, где на цветущих кустах дрока сушились холсты, и снова
через поле. Джип никого не встретила. Перейдя через дорогу, она вошла в
садик. Подсолнечники и астры выстроились вдоль низкой кирпичной стены, под
уже пожелтевшими тополями. Возле дома, под открытым окном, стоял стул с
оставленным на нем журналом. Единственным признаком жизни был дымок,
подымавшийся из трубы. Джип в нерешительности стояла перед полуоткрытой
дверью; слишком уж все было безмолвно, тишина казалась ей неестественной.
Она уже подняла руку, чтобы постучать, как вдруг услышала подавленные
рыдания. Заглянув в окно, она увидела женщину в зеленом, видимо, миссис
Уэгг, которая сидела у стола и плакала, уткнувшись в носовой платок. В то же
мгновение из верхней комнаты донесся тихий стон. Джип вошла и постучала в ту
дверь, за которой сидела женщина в зеленом. Дверь открылась, перед ней
предстала миссис Уэгг. Нос, глаза и щеки на худом, неприветливом лице были
красны от слез. В зеленом платье и с зеленоватыми волосами (они были с
проседью и, видимо, покрашены каким-то составом) миссис Уэгг очень
напоминала Джип зеленое яблоко, которое так нелепо краснеет от долгого
пребывания на солнце. На лице женщины были слезы, в руке она мяла носовой
платок. Джип ужаснулась - как она осмелилась, такая свежая, сияющая,
предстать перед этой бедной женщиной, видимо, удрученной тяжелым горем. Ей
захотелось убежать. Это просто бесчеловечно - приходить сюда кому-либо из
его близких. Она тихо сказала:
- Миссис Уэгг? Пожалуйста, извините меня, но нет ли каких-либо
новостей? Это я устроила Дафну здесь.
Женщину, по-видимому, одолевали какие-то сомнения. Наконец она
ответила, всхлипывая:
- Она... она родила этим утром... мертвого.
Джип задохнулась. Пройти через все - и вот! Ее чувство матери
возмущалось и протестовало, но разум подсказывал: так, пожалуй, лучше,
гораздо лучше!
- А как она?
- Плохо. Очень плохо. Просто не знаю, что сказать, право же, все мои
мысли спутались. Все это так расстроило меня!..
- Моя сиделка с ней?
- Да. Она очень упрямая особа, но умелая, не отрицаю. Дэйзи очень
слаба. О, как все это печально! А теперь еще предстоят похороны. Просто
конца горю нет! И все, все из-за этого... человека. - Миссис Уэгг
отвернулась и снова стала плакать, уткнувшись в платок.
Джип выскользнула за дверь. Она колебалась - подняться наверх или нет?
Но все-таки осторожно поднялась по лестнице. Должно быть, девушка лежит в
комнате, выходящей на улицу. Несчастная, всего год тому назад она с наивной
важностью обсуждала - нужен ли ей любовник! Сиделка приоткрыла дверь и,
увидев Джип, выбежала в коридор.
- Это вы, моя милочка! Как приятно!
- Как она?
- В общем, довольно хорошо. Вам все сказали?
- Да. Могу я ее видеть?
- Право, не знаю. Я не могу ее понять. У нее никакой воли к жизни, ни
капли. Мне кажется, что она не хочет выздороветь. Должно быть, все это из-за
мужчины. - И, взглянув на Джип, она добавила: - Как вы думаете? Он ее
бросил?
- Да.
Сиделка оглядела ее с ног до головы.
- Одно удовольствие смотреть на вас! Вы просто расцвели. Но, знаете,
может быть, это будет ей на пользу - повидать вас. Входите.
Джип прошла в комнату вслед за сиделкой. Закрытые глаза, влажные
белокурые волосы, упавшие на лоб, бледная рука, бессильно лежащая на
простыне под сердцем. Хрупкая мадонна, по-прежнему жаждущая леденца!
Единственным ярким пятном на постели был золотой ободок на ее пальце.
- Посмотрите-ка, милочка! Я привела к вам приятного гостя.
Глаза и губы Дафны Уинг приоткрылись и тут же снова закрылись. Джип
подумала: "Бедняжка! Она решила, что это он, а это всего лишь я!" Бледные
губы произнесли:
- О, миссис Фьорсен, это вы! Какая вы добрая, что пришли.
Глаза снова чуть-чуть приоткрылись.
Сиделка выскользнула за дверь. Джип села и робко прикоснулась к руке
девушки.
По щекам Дафны Уинг медленно скатились две слезинки.
- Все кончено, - сказала она едва слышно, - и теперь ничего нет - он
мертвый, вы знаете. Я не хочу жить. О миссис Фьорсен, почему мне не дают
умереть!
Джип наклонилась к ней и ласково погладила ее руку, стараясь не
смотреть на эти медленно катящиеся слезинки. Дафна Уинг пробормотала:
- Вы так добры ко мне! Как бы мне хотелось, чтобы мой бедный маленький
ребеночек остался жив!
Джип выпрямилась и с трудом проговорила:
- Крепитесь, милая! Подумайте о своей работе!
- Танцы! - Дафна Уинг слабо улыбнулась. - Мне кажется, это было так
давно!
- Да. Но теперь все вернется снова.
Дафна Уинг ответила едва слышным вздохом.
Лицо ее теперь уже не казалось вульгарным. С закрытыми глазами и ртом,
белая, как алебастр, она была прекрасна. Какой каприз природы - неужели этот
цветок мог произрасти от мистера и миссис Уэгг!
Дафна Уинг открыла глаза.
- О миссис Фьорсен, я так слаба и так одинока - и нигде ничего нет!
Джип встала. Ее словно гипнотизировало горе этой девушки, и она боялась
показать это.
- Когда сестра сказала, что привела ко мне гостя, я подумала, что это
он, но теперь я рада. Если бы он посмотрел на меня так, как смотрел тогда, я
бы тут же умерла.
Джип коснулась губами влажного лба, от которого все еще доносился еле
уловимый запах флердоранжа.
Она спустилась в сад и поспешно ушла. Но вместо того, чтобы
возвратиться домой полями, она завернула за угол коттеджа и спустилась в
маленькую рощицу. Там она села на пенек, прижала руки к щекам и стала
смотреть, как солнце золотит папоротники и как над ними кружатся мухи.
Любовь! Неужели она всегда так отвратительна и трагична? Налетает,
захватывает и уносится прочь. Или толкает одного к другому и тут же отрывает
друг от друга. Неужели никогда не бывает так, чтобы двое, которые рвутся
друг к другу, слились в тесном объятии и навсегда остались единым целым?
Любовь! Она исковеркала жизнь отца и жизнь Дафны Уинг; она никогда не
приходит, когда ее ждут, она всегда неожиданный гость. Злокозненная
странница, она утомляет душу раньше, чем тело, или тело - раньше, чем душу.
Нет, пусть уж лучше совсем не будет любви - это намного лучше! Разве
свободный человек согласится стать рабом своего чувства, как Дафна Уинг? Или
как ее собственный муж, который всем своим существом тянется к жене, которая
его не любит? Или как ее отец - верный раб своих воспоминаний! И, глядя на
солнечные блики, падающие на папоротники, Джип подумала: "Любовь! Не
приближайся ко мне!"
Каждое утро она бывала в коттедже и каждый раз встречалась с миссис
Уэгг. Почтенная женщина почувствовала к ней симпатию и призналась по секрету
сиделке - а та по секрету же сообщила об этом Джип, - что миссис Фьорсен
"очень аристократична, и глаза такие красивые, прямо итальянка!". Миссис
Уэгг была из тех женщин, у которых пристрастие к "аристократичности" - самое
заветное в жизни. Это поклонение "аристократичности" и побудило миссис Уэгг
развивать способности дочери к танцам. Кто знал, к чему это приведет! Она
объяснила Джип, что всегда старалась "воспитать Дейзи как настоящую леди", -
и вот вам результат! И она принималась разглядывать волосы Джип, ее уши,
руки, ноги. Ее все беспокоили предстоящие похороны.
- Я назову такое имя: Дэйзи Уинг; "Дэйзи" - так ее нарекли при
крещении, а Уинг - артистическое имя. Так что я соединю то и другое - и это
будет истинной правдой. Надеюсь, никто не станет придираться? Насчет имени
отца - может быть, мне сказать так: "Покойный мистер Джозеф Уинг"? Видите
ли, такого человека не было, но надо же кого-то назвать. Я просто не
перенесу, если докопаются до правды. Мистер Уэгг будет в отчаянии. Это,
видите ли, по его части - погребения. О, как все это меня расстраивает!
Джип пробормотала:
- О да, конечно.
Хотя Дафна Уинг была все еще смертельно бледна и слаба, стало ясно, что
она начинает поправляться. С каждым днем краски возвращались на ее лицо, а
вместе с ними - налет вульгарности. Что ж, в конце концов она вернется в
свой Фулхэм, освободившись от слепой страсти, окрепшая и, может быть, более
серьезная.
В последний день пребывания в Милденхэме Джип снова забрела в рощицу и
посидела на том же самом пеньке. Солнечный свет ровно лежал на пожелтевших
листьях. Испуганный кролик выскочил из папоротника и тут же спрятался
обратно. С опушки маленького лесочка выпорхнула сойка и, резко крича,
перелетела на другое место. Теперь, когда пришло время ехать к Фьорсену,
Джип понимала, что поступила опрометчиво, вернувшись к нему. После встреч с
девушкой мысль о жизни с ним стала для нее еще более тягостной, чем раньше.
Только тоска по ребенку как-то оправдывала ее возвращение к нему. Но вдруг
она почувствовала нечто близкое к отвращению. Он - отец ее ребенка! Теперь
это казалось ей нелепым. Крохотное существо связывало его с ней не больше,
чем если бы ребенок произошел от случайной встречи, просто от "погони фавна
за нимфой". Нет, ребенок принадлежит ей, только ей! И лихорадочная жажда
снова увидеть девочку пересилила в ней все другие чувства.
На следующий день Уинтон увез Джип обратно в Лондон. Усаживая ее в
машину, он сказал:
- У тебя сохранился ключ от моего дома? Отлично! Помни, Джип, в любое
время дня и ночи - дом к твоим услугам.
Она еще раньше дала Фьорсену телеграмму и приехала домой в начале
четвертого. Его не было дома. Телеграмма лежала в прихожей нераспечатанной.
Она побежала наверх в детскую. И сразу услышала жалобный плач ребенка, не
умеющего объяснить, что у него болит. Она вошла в детскую с каким-то
смутным, торжествующим чувством: может быть, крошка плачет о ней!
Бетти, вся красная, качала колыбель и с озадаченным, нахмуренным лицом
всматривалась в ребенка. Увидев Джип, она ахнула.
- О боже милосердный! Душенька моя! Я так рада! Я с самого утра ничего
не могу поделать с ребенком. Только проснется, сразу начинает плакать. До
сегодняшнего дня все было просто чудесно.
Джип взяла ребенка. Темные глаза девочки на несколько мгновений с
каким-то удовлетворением уставились в лицо матери. Но при первом же движении
ребенок снова начал свою грустную жалобу. Бетти продолжала:
- Вот так она с самого утра, когда приходил мистер Фьорсен. Что и
говорить, крошка не любит, когда он приходит. Он так странно смотрит на нее!
Сегодня утром я подумала... да, я подумала: "Ведь ты же ее отец, уже пора ей
привыкнуть к тебе!" И я оставила их на минутку. А когда вернулась - я только
сбегала в ванную, - мистер Фьорсен уже выходил из комнаты, лицо у него было
такое злое-презлое, а ребенок кричит!.. Только когда спит, умолкает, а так
почти не перестает кричать...
Джип сидела, прижав ребенка к груди и не произнося ни слова.
- Каков он был, Бетти?
Бетти мяла в руках передник; ее круглое, как луна, лицо затуманилось.
- Вот что, - сказала она, - мне кажется, он был пьян. О, я даже уверена
- от него пахло спиртным. Это у него началось дня три назад. А прошлой ночью
он вернулся домой страшно поздно - я слышала, как он бранился, когда
поднимался наверх. О боже! Какая жалость!
Девочка, молча лежавшая на коленях у матери, вдруг снова заплакала.
Джип сказала:
- Бетти, мне кажется, у нее что-то с ручкой. Она кричит каждый раз,
когда я к ней прикасаюсь. Может быть, булавка или еще что-нибудь. Давай-ка
посмотрим! Раздень ее... О Бетти... смотри!
Крошечные ручки были покрыты выше локтей темными пятнами, словно кто-то
беспощадно щипал их. Женщины в ужасе уставились друг на друга.
- Он!
Вся кровь бросилась Джип в голову; глаза наполнились слезами и тут же
высохли. Увидев ее лицо, бледное, с судорожно сжатыми губами, Бетти
перестала причитать. Когда они смазали ручки ребенка мазью и обернули ватой,
Джип побежала в свою спальню и, кинувшись на кровать, разразилась горькими
рыданиями, уткнув голову в подушку.
Она рыдала от ярости. Зверь! Впиться когтями в ее дорогую малютку! И
только потому, что бедная крошка заплакала, когда он уставился на нее своими
кошачьими глазами! Зверь! Дьявол! А теперь он придет и начнет скулить: "Моя
Джип, я совсем не думал... откуда мне было знать, что я делаю ей больно? Она
так кричала... почему она кричит, когда видит меня? Это меня расстроило! Я
не думал!" Она словно слышала, как он вздыхает и молит о прощении. - Но она
не простит, на этот раз - нет! Она перестала плакать и лежала, прислушиваясь
к тиканью часов, перебирая в памяти сотни мелких доказательств его злобного
отношения к ее ребенку - к... его собственному ребенку. Как он мог! Неужели
он вправду сходит с ума? Ее так трясло от озноба, что пришлось укрыться
одеялом. Здравый смысл подсказывал ей, что этот случай, как и оскорбления,
которые он нанес мосье Армо, ее отцу и другим, - все это было связано с
какими-то неудержимыми приступами нервного расстройства. Но это не смягчило
ее гнева. Ее ребенок! Крохотное создание! Наконец-то она по-настоящему
возненавидела этого человека! Она лежала, придумывая самые холодные, самые
жестокие, самые язвительные слова, которые ему скажет. Слишком долго она
страдала!
В этот вечер он не пришел домой, и Джип легла в десять часов. Ей
захотелось взять ребенка к себе: все казалось, что оставить девочку одну
опасно. Она принесла ее спящую к себе и, заперев дверь, улеглась в постель.
Долгое время она лежала без она, каждую минуту ожидая, что он вернется.
Наконец она уснула и проснулась словно от толчка. Снизу доносился неясный
шум. Это он! Она не гасила огня и теперь склонилась над ребенком. Девочка
спала, ее дыхание было ровным и спокойным. Джип села рядом.
Да, он поднимается наверх и, судя по шуму, нетрезвый: громкий скрип,
глухой стук, словно он цепляется за перила, но, не удержавшись, падает;
бормотание, потом грохот сброшенных на пол башмаков. У нее промелькнула
мысль: "Если бы он был совершенно пьян, он не стал бы снимать башмаки; но он
не сделал бы этого и будучи трезвым! Знает ли он, что я вернулась?" Еще
скрип, точно он пытается поднятая на ноги, держась за перила, потом шарканье
и сопенье за дверью; вот он нащупывает и поворачивает ручку. Наверное, он
знает, что она вернулась, - увидел ее дорожное пальто или телеграмму. Ручка
задергалась снова. Через некоторое время яростно затряслась ручка другой
двери - между его и ее комнатами. Она услышала его пьяный голос, хриплый,
тягучий:
- Джип... Впусти меня, Джип!
После этого звуки стали доноситься то от одной двери, то от другой;
потом снова послышался скрип, словно он спускался по лестнице, и все
затихло.
Добрых полчаса Джип продолжала сидеть неподвижно, напрягая слух. Где
он? Что делает? В ее возбужденном мозгу громоздились все новые и новые
домыслы. Видимо, он снова спустился вниз. В этом полупьяном состоянии -
какие фантазии могут зародиться в его голове?.. Вдруг ей показалось, что
откуда-то тянет гарью. Запах исчез, потом появился снова; она подкралась к
двери, бесшумно повернула ключ и, чуть приоткрыв ее, стала принюхиваться.
На площадке было темно. Никакого запаха гари. И вдруг кто-то схватил ее
за ногу. Вся кровь отхлынула у нее от сердца; она подавила крик и
попробовала закрыть дверь. Но его рука и ее нога попали в щель, и теперь она
уже видела, что он лежит ничком во весь рост. Он держал ее, как в тисках.
Потом поднялся на колени, на ноги и ворвался в комнату. Задыхаясь, не
произнося ни слова, Джип боролась, пытаясь выставить его вон. Как у всякого
опьяневшего человека, его силы то внезапно иссякали, то снова возвращались.
А сама она даже не думала, что так сильна. Наконец она с трудом выдохнула:
- Уйди! Вон из моей комнаты - ты... ты... мерзавец!
И тут сердце ее замерло от ужаса - он качнулся в сторону кровати, и вот
он уже протягивает руки к ребенку.
Она бросилась на него сзади, схватила за руки и крепко стиснула их. Он
извивался в ее руках и наконец рухнул на кровать. Улучив момент, Джип
схватила ребенка и помчалась вниз, по темной лестнице, слыша, как он топает
и скатывается по ступенькам, ощупывая стены. Она влетела в столовую и
заперла за собой дверь. Тотчас же он ударился об эту дверь и, должно быть,
свалился на пол. Прижимая к груди девочку, которая снова заплакала, она
стала ее качать и убаюкивать, не переставая прислушиваться. Ниоткуда не
доносилось ни звука. Она села, съежившись, у камина, откуда еще веяло слабым
теплом. Из диванных подушек и толстой белой суконной прокладки с обеденного
стола она устроила постель ребенку, а сама, дрожа, укуталась в скатерть и
так сидела, глядя перед собой широко раскрытыми глазами и все еще
прислушиваясь. Сначала доносились какие-то шорохи, потом они прекратились.
Долго, долго сидела она неподвижно, затем осторожно подошла к двери. Нет,
больше она не повторит ошибки! Теперь она услышала тяжелое дыхание и стояла
до тех пор, пока не убедилась, что это - дыхание спящего человека. Только
тогда она украдкой отворила дверь и выглянула. Он лежал у нижней ступеньки
лестницы в тяжелом пьяном забытьи. Ей был хорошо знаком этот сон - теперь он
не проснется.
Она почувствовала какое-то злорадство при мысли, что прислуга застанет
его в таком виде утром, когда ее уже здесь не будет. Взяв ребенка, она с
большими предосторожностями прокралась мимо спящего. Снова очутившись в
своей комнате, она заперла дверь и подошла к окну. Близился рассвет; сад был
окутан серой призрачной дымкой. Она видит его в последний раз!..
Джип привела в порядок волосы и оделась потеплее - ее знобило. Собрала
несколько мелких вещей, которые были ей дороги, и положила в сумочку вместе
с кошельком. Она все делала быстро, удивляясь своему самообладанию и тому,
как хорошо она помнит, что ей надо захватить с собой. Когда все было готово,
она написала записку Бетти - взять собак и прийти на Бэри-стрит - и сунула
записку под дверь детской. Потом, закутав ребенка в вязаный жакет и в теплую
шаль, она опустилась вниз. Уже рассвело, серый свет разливался по прихожей.
Благополучно миновав спящего Фьорсена, она на мгновение остановилась, чтобы
перевести дух. Он лежал спиной к стене, у нижней ступеньки, подложив под
голову локоть, лицо его было немного приподнято вверх. Лицо, которое сотни
раз было так близко от ее лица... В этом скорчившемся теле, в спутанных
волосах, скулах, запавших щеках, в этих полураскрытых губах под
темно-золотыми усами - во всей этой неподвижной фигуре было что-то от
прежней одухотворенности, и на секунду сердце Джип сжалось. Но только на
секунду. На этот раз все кончено! Навсегда! Осторожно повернувшись, она
надела туфли, отперла входную дверь, взяла ребенка, тихо прикрыла за собой
дверь и ушла.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

ГЛАВА I

Джип ехала в Лондон. Всю зиму и весну она провела в Милденхэме, много
ездила верхом, продолжала занятия музыкой. Она почти ни с кем не виделась,
кроме отца, и этот отъезд в Лондон вызвал у нее такое ощущение, какое бывает
в апрельский день, когда по синему небу плывут белые облака, а на полях
впервые солнце пригревает траву. На остановке в Уидрингтоне в вагон вошел
носильщик, с рюкзаком, пальто и клюшками для гольфа; через открытую дверь
видна была группа людей. Джип заметила высокую женщину с седеющими светлыми
волосами, молодую девушку с фокстерьером на поводке и молодого человека с
скоч-терьером под мышкой, стоящего спиной к вагону. Девушка целовала
скоч-терьера в голову.
- До свидания, старина Осей! Какой он славный... Тамбо, лежать! Ты же
не едешь.
- До свидания, милый мальчик! Не утомляй себя работой!
Ответ молодого человека заглушило щебетанье девушки:
- О, Брайан, ты... Прощай, Осей! До свидания! До свидания!
Молодой человек вошел в купе. И тут же поезд тронулся. Джип искоса
взглянула на него - он стоял у окна вагона и махал шляпой. Это был уже
знакомый ей молодой человек, с которым она встретилась на охоте, тот самый,
как назвал его старый Петтенс, "мистер Брайан Саммерхэй", который купил в
прошлом году ее лошадь. Наблюдая за тем, как он снимал пальто и устраивал
старого скоч-терьера на скамейке по ходу поезда. Джип подумала: "Мне
нравятся мужчины, которые заботятся сначала о своих собаках, а потом о
себе!" У него была круглая голова, вьющиеся волосы, широкий лоб, четко
очерченные губы. Она снова начала вспоминать: "Где же все-таки я видела
кого-то, похожего на него?" Он поднял окно и спросил, обернувшись:
- Как вам удобнее? О, здравствуйте! Мы встречались на охоте. Вы,
наверное, меня не помните?
- Помню, очень хорошо. И вы купили прошлым летом моего гнедого. Как он?
- В прекрасной форме. Я забыл спросить, как вы его звали; я назвал его
Сорванцом: он всегда горячится, когда берет препятствия. Я помню, как вы
великолепно скакали в тот день.
Оба улыбнулись и замолчали. Глядя на собаку, Джип сказала:
- Какой чудесный пес! Сколько ему лет?
- Двенадцать. Ужасно, когда собаки стареют.
Они опять умолкли; он смотрел на нее своими ясными глазами.
- Я однажды заезжал к вам с матерью, в позапрошлом году, в ноябре.
Кто-то у вас был болен...
- Да, это я болела.
- Тяжело?
Джип покачала головой.
- Я слышал, вы вышли замуж... - Он сказал это с расстановкой, словно
стараясь смягчить внезапность своего замечания.
Джип подняла на него глаза.
- Да. Но я со своей маленькой дочуркой теперь живу у отца.
- Вот что!.. А какая охота была тогда, правда?
- Чудесная! Это ваша мать провожала вас?
- Да... И сестра Эдит. Удивительная глушь этот Уидрингтон; я думаю, и
Милденхэм не лучше?
- Да, там тихо, но я люблю Милденхэм.
- Кстати, я не знаю вашей новой фамилии.
- Фьорсен.
- Ах, да. Скрипач!.. Вся наша жизнь - чуть-чуть игра, не правда ли?
Джип не ответила на это странное замечание. Он вынул из кармана
небольшую красную книжку.
- Вы знаете это? Я всегда беру ее с собой в дорогу. Самое прекрасное,
что когда-либо было написано!
Книга была открыта на строках:

Мешать соединенью двух сердец
Я не намерен. Может ли измена
Любви безмерной положить конец?
Любовь не знает убыли и тлена.

Джип продолжала читать:

Любовь - не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы - {*}

{* Шекспир. Сонет 116. Перевод С. Маршака.}

Солнце, давно уже склонившееся к западу, бросало почти прямые лучи на
широкую светло-зеленую равнину, на пятнистых коров, которые паслись на лугу
или стояли у канав, лениво обмахиваясь хвостами. Солнечный луч пробился в
вагон, и в нем плясали мириады пылинок; протягивая маленькую книжку сквозь
эту сверкающую полосу, она тихо спросила:
- Вы много читаете, и все стихи?
- Пожалуй, больше книг по юриспруденции. Но я думаю, что самое
прекрасное в мире - это поэзия, правда?
- Нет, по-моему, музыка.
- Вы музыкантша? Да, это похоже на вас. И думаю, что вы прекрасно
играете!
- Благодарю вас. А вы совсем не увлекаетесь музыкой?
- Я люблю оперу.
- Это гибрид, низшая форма.
- Вот потому-то она мне и нравится. А вы не любите оперу?