Страница:
промелькнуло в голове: "Прием попрошайки: пожалейте, дорогой сэр, будьте
милосердны!" Что же, он сейчас вскочит и задушит ее? Броситься к двери,
позвать на помощь? Несколько долгих и страшных мгновений она смотрела на
него; он сидел на подоконнике, раскачиваясь из стороны в сторону, все так же
закрыв лицо руками. Вдруг, не глядя на нее, он прижал руку ко рту и выбежал
из комнаты.
Через открытую дверь Джип увидела фигуру Марки - он сделал движение,
когда мимо него пробегал Фьорсен. Заперев дверь, она легла в постель. Сердца
ее стучало, как молоток. Если от этого потрясения Фьорсен снова запьет, мало
ли что может еще случиться?
Он говорил дикие вещи; но какое у него право на ревность, на гнев?
Какое право? Она вскочила, все еще дрожа, подошла к зеркалу и машинально
стала поправлять волосы. Просто чудо, что она осталась невредимой!
Она уговорилась с Саммерхэем встретиться в три часа на скамейке в
Сент-Джеймском парке. Но теперь все стало другим, стало трудным и опасным.
Подождать, посоветоваться с отцом? Но если бы она не пришла на это свидание,
Брайан стал бы беспокоиться, думать, что с ней что-то случилось; или ему
пришло бы в голову - о, глупость! - что она забыла о свидании или даже
раскаялась в своей любви! А что бы подумала она сама, если бы он не пришел
на свидание после стольких дней блаженства? Она, конечно, решила бы, что он
раздумал, разлюбил, понял, что она недостойна его, что женщине, которая
способна отдаться так легко, он не может посвятить свою жизнь.
В этих жестоких сомнениях Джип провела следующие два часа, пока стрелка
не подошла к трем. Если она не пойдет, он явится сюда, на Бэри-стрит, а это
еще опаснее. Она надела шляпу и быстро пошла в сторону Сент-Джеймского
дворца. Убедившись, что ее никто не преследует, она почувствовала себя
смелее. Она опоздала на десять минут и сразу увидела, что он прохаживается
взад и вперед, оборачиваясь через каждые несколько секунд, чтобы не упускать
из виду скамейку.
Поздоровавшись с той трогательной небрежностью любовников, которая мало
кого обманывает, они пошли по аллее в Грин-парк. Она передала ему разговор с
отцом. И только когда он крепко сжал ее руку под зонтиком, лежавшим у нее на
коленях, она заговорила о Фьорсене.
Он убрал руку и спросил:
- Он прикасался к тебе, Джип?
Этот вопрос потряс ее. Прикасался ли? Да! У Саммерхэя вырвалось что-то
вроде стона, он стиснул зубы. Она воскликнула:
- Брайан! Не надо! Я никогда не позволила бы ему поцеловать меня.
Он с усилием заставил себя поглядеть на нее.
- Ничего! Все хорошо, - сказал он наконец.
Она сидела неподвижно, уязвленная в самое сердце. Для него она
загрязнена, запятнана. Ну, конечно! Но ведь сердце ее никогда не было
затронуто; оно принадлежит только ему одному, навсегда! Видимо, этого мало
для мужчины. Он хочет, чтобы осталось в неприкосновенности и тело. Но это
непоправимо; надо было думать об этом раньше, а не сейчас. Убитая, она
сидела, глядя прямо перед собой.
Возле них остановился маленький мальчик - он глядел на них круглыми
неподвижными глазами. В руке он держал ломоть хлеба, намазанный джемом, рот
и щеки у него были перепачканы. Женский голос позвал: "Джекки! Иди сюда
сейчас же!" Мальчик бросился прочь, но все оглядывался, держа в руках хлеб с
джемом, словно предлагая кусочек Джип. Саммерхэй обнял ее.
- Все прошло, дорогая. Это не повторится. Обещаю тебе!
Да, конечно, он может обещать, может даже выполнить это обещание. Но он
будет страдать, всегда будет страдать, когда подумает о том человеке. И она
сказала:
- Я могу быть только такой, какая я есть, Брайан. Я не могу стать иной
для тебя. Я хотела бы этого, о, как я хотела бы этого!
- Не думай об этом, - ответил он. - Идем ко мне, выпьем чаю. Там никого
нет. Прошу тебя!
Он взял ее за руки. И Джип забыла обо всем, осталась только радость
оттого, что она с ним.
Пробежав мимо Марки, словно слепой, Фьорсен вышел на улицу; не пройдя и
сотни шагов, он бросился назад. Он забыл шляпу. Слуга, все еще стоявший в
дверях, протянул ему его широкополый головной убор и захлопнул дверь перед
самым его носом.
Фьорсен направился в сторону Пикадилли. Если бы не это выражение лица
Джип, чего бы он не натворил! Вместе с приступом мучительной ревности он
чувствовал какое-то облегчение, словно избавился от чего-то ужасного. Так,
значит, она никогда не любила его! Никогда? Невозможно! Немыслимо, чтобы
женщина, которую он любил так страстно, не почувствовала бы никогда такой же
страсти! Перед ним вставал ее образ - она уступала, всегда уступала. Не
могло же это быть сплошным притворством! Он ведь не какой-нибудь заурядный
человек - у него есть обаяние, или... это только другие женщины так думают?
То, что она сказала, - ложь; нет, она, безусловно, солгала!
Он вошел в кафе и заказал коньяку. Ему принесли графин, на котором были
отмечены порции. Он просидел долго. А когда встал и вышел, было выпито ровно
девять порций; он чувствовал, что кровь его бурлит от гнева, а душа полна
благородства. Что ж, пускай себе любит! Но уж позвольте и ему добраться до
глотки ее любовника! Вдруг он замер на месте. На доске, которую нес
человек-реклама, стояли слова:
"Дафна Уинг. Пантеон. Дафна Уинг. Пластические танцы. Поэзия движения.
Сегодня в три часа. Пантеон. Дафна Уинг".
Вот кто действительно любил его - маленькая Дафна! Шел уже четвертый
час. Войдя в зал, он с каким-то чувством горького удовлетворения занял место
в партере, поближе к сцене. Какова ирония судьбы!.. Ага, вот она вышла на
сцену. Пьеретта в короткой юбочке из прозрачного муслина, лицо, под стать
костюму, сильно набелено. Она встала на пальцы и медленно вращается, подняв
руки в виде арки над шелковистыми кудрями.
Идиотская поза! Но на лице ее было прежнее кроткое выражение,
напоминающее голубку. Эта ее одухотворенность в танце потрясла Фьорсена,
хотя позы были нелепы. Она порхала из конца в конец сцены, делая пируэты, на
мгновение ее подхватывал затянутый в черное трико Пьеро с таким же
набеленным лицом. Он поднимал ее вверх ногами, потом она снова, соединив
аркой руки над головой, стояла на одной ноге, согнув в колене другую и
прижав к щиколотке опорной ноги. Затем Пьеро обхватывал ее за талию, и она,
продолжая стоять на пальцах и подняв другую ногу вверх, вся трепетала, и
трепетание ее тела должно было показать зрителю, как все это невероятно
трудно; наконец, встав на всю стопу, она понеслась за кулисы и тут же
выбежала обратное застывшим на лице одухотворенным выражением -
заблудившаяся голубка! Ее точеные ноги сверкали белизной. Да, на сцене она
была восхитительна! Высоко подняв руки, Фьорсен принялся аплодировать и
крикнул "Bravo!" Он заметил, как глаза ее внезапно округлились, но только на
мгновение, не больше. Она увидела его. "Меня не так-то легко забыть!" -
подумал он.
Потом она выступила во втором танце. На этот раз зрители могли увидеть
еще и отражение ее фигуры в маленьком, покрытом водорослями искусственном
пруду, устроенном посредине сцены. "Последний танец Офелии", - ухмыльнулся
Фьорсен. Она была в легкой тунике цвета морской волны, с разрезами в
нескольких местах, чтобы обязательно показать великолепные ноги; с
маргаритками и васильками в рассыпавшихся волосах, она кружилась вокруг
своего отражения в воде, томная, бледная, безутешная; затем, изображая
горестное отчаяние, что нужно было для раскрытия образа, она исступленно
стала носиться по сцене и, наконец, под сверкающими огнями рампы,
погрузилась в искусственный пруд и поплыла среди бумажных водяных лилий. Она
была все так же очаровательна - эти блестящие глаза, полураскрытые губы,
распущенные волосы!
Фьорсен снова высоко поднял руки, захлопал и снова крикнул: "Bravo!"
Занавес опустился, но Офелия не вышла на вызовы - оттого ли, что она
увидела его, или ей хотелось сохранить иллюзию, что она утонула? Такая
"театральность" всегда была ей свойственна.
Громко сказав "тьфу!" двум клоунам в ситцевых костюмах, которые хлопали
друг друга по животам, он встал и вышел вон. Нацарапав на карточке: "Хотите
видеть меня? Г. Ф.", - он передал ее через артистический вход. Ему ответили:
- Мисс Уинг может принять вас через минуту, сэр.
Прислонившись к оштукатуренной стене, Фьорсен стоял на сквозняке в
коридоре и спрашивал себя: какого черта он здесь и какого черта она ему
скажет?
Она уже надела шляпу, а костюмерша застегивала на ней лакированные
ботинки. Дафна Уинг протянула руку через ее голову и сказала:
- О мистер Фьорсен, как поживаете?
Фьорсен взял ее маленькую влажную руку и окинул девушку взглядом,
опасаясь, однако, встретиться с ней глазами. Лицо ее осталось таким же и
все-таки было новым. В нем чувствовалось больше твердости, больше
уверенности; только безупречная гибкая фигурка не изменилась. Костюмерша
пробормотала: "До свидания, мисс" - и ушла.
Дафна Уинг слабо улыбалась.
- Я так долго не видела вас.
- Да. Я был за границей. Вы танцуете, как всегда, прекрасно.
- О да; то, что случилось, не помешало моим танцам!
Сделав над собой усилие, он посмотрел ей прямо в лицо. Неужели это та
самая девушка, которая так цеплялась за него, надоедала своими поцелуями,
слезами, мольбами о любви, хотя бы самой маленькой? Сейчас она была
привлекательнее, намного привлекательнее, чем прежде! И он сказал:
- Поцелуй меня, маленькая Дафна!
Дафна Уинг не пошевелилась. Белыми зубками она прикусила нижнюю губу и
ответила:
- О нет, благодарю вас! Как поживает миссис Фьорсен?
Он сказал отрывисто:
- С ней покончено.
- О! Она развелась с вами?
- Нет. Довольно о ней, я сказал - довольно!
Дафна Уинг, не двигаясь с места, стояла посреди своей маленькой,
заполненной всяким хламом артистической. Она произнесла деловым тоном:
- Не очень-то вы вежливы, не правда ли? Это просто забавно. Не знаю,
рада ли я видеть вас. Мне было очень тяжело, вы сами понимаете; а миссис
Фьорсен вела себя, как ангел. Зачем вы пришли ко мне?
В самом деле! Зачем он пришел? Молнией мелькнула мысль: "Она поможет
мне забыть". И он тихо проговорил:
- Я поступил жестоко, Дафна. Я пришел, чтобы загладить свою вину.
- О нет! Вы ничего не можете исправить; нет, спасибо! - Она стала
натягивать перчатки. - Знаете ли, вы меня многому научили, я даже должна
быть вам благодарна. О, вы отрастили бородку? Вы думаете, это вам идет? Нет,
вы скорее напоминаете Мефистофеля.
Фьорсен пристально смотрел на это прекрасное лицо - сквозь удивительную
белизну кожи едва пробивался слабый румянец. Что ж, она смеется над ним?
Дафна Уинг - и такой деловой тон!
- Где вы теперь живете? - спросил он.
- Я живу отдельно, в своей студии. Можете прийти и посмотреть, если
желаете. Но только поймите сразу: любви мне не надо, я больше не хочу.
Фьорсен осклабился.
- Даже с другим? - спросил он.
Дафна Уинг ответила спокойно:
- Прошу вас обращаться со мной, как с леди.
Фьорсен прикусил губу.
- Могу я иметь удовольствие пригласить вас на чашку чая?
- Благодарю вас. Я очень голодна. Я не завтракаю, когда у меня дневное
выступление. Я считаю, что так лучше. Вам понравилось, как я танцую Офелию?
- Весьма искусно,
- Это делается с помощью зеркал, и еще там есть сетка из проволоки. Но
у вас создалось впечатление, что я безумная? - Фьорсен кивнул. - Я очень
рада. Так пойдемте? Мне очень хочется чаю.
Она повернулась, взглянула на себя в зеркало, поправила обеими руками
шляпу, на секунду показав замечательные линии своей фигуры, взяла сумочку,
висевшую на спинке стула, и сказала:
- Я думаю, вам лучше пройти вперед, если не возражаете. Так мы не
обратим на себя внимания. Встретимся у "Раффеля", там у них очень вкусные
вещи. Au revoir {До свидания (франц.).}.
Совершенно сбитый с толку, раздосадованный, странно притихший, Фьорсен
пересек Ковентри-стрит, вошел в пустой ресторан "Раффеля" и занял столик у
окна. Образ Джип, сидящей на дубовом сундуке у кровати, начисто вытеснил
танцовщицу. Но, подняв глаза, он увидел Дафну Уинг - она стояла на улице и
внимательно рассматривала выставленные в витрине пирожные. Потом она вошла.
- А! Вы уже здесь? Знаете, мне хотелось бы кофе-глясе, орехового торта
и сладких марципанов; о, и чуточку сбитых сливок к торту! Вы не возражаете?
- Усевшись на стул, она принялась разглядывать его.
- Где вы были за границей?
- В Стокгольме, Будапеште, Москве и других местах.
- Великолепно! Как вы думаете, был бы у меня успех в Будапеште или
Москве?
- Возможно. Вы типичная англичанка.
- О! Вы думаете, что я типичная англичанка?
- Безусловно. Ваш тип... - Он едва удержался, чтобы не сказать: "Ваш
вульгарный тип едва ли возможен в какой-либо другой стране".
- Мой тип красоты?
Фьорсен усмехнулся и кивнул.
- Пожалуй, это - самое приятное из того, что вы когда-либо мне сказали.
Но все-таки мне хочется думать, что я скорее греческого типа, языческого.
Ее профиль на фоне яркого света был удивительно чист и нежен. Он
сказал:
- Вы, наверно, ненавидите меня, маленькая Дафна. Ведь вы должны
ненавидеть меня.
Круглые серо-голубые глаза Дафны Уинг смотрели на него с тем же
выражением, с каким она только что разглядывала марципаны.
- Нет. Теперь у меня уже нет ненависти к вам. Конечно, если бы я все
еще любила вас, я бы вас ненавидела. Это странно, правда? Но ведь можно
думать о человеке, что он дрянь, и не чувствовать ненависти к нему?
- Значит, вы думаете, что я дрянь?
- А разве нет? Иначе вас и не назовешь! Подумайте только, что вы
сделали со мной!
- А вы все-таки не отказались выпить со мной чашку чая!
Дафна Уинг принялась за торт и сказала с набитым ртом:
- Видите ли, я теперь независима и знаю жизнь. А поэтому я вас не
боюсь.
Фьорсен схватил ее руку в том месте, где ровно бился пульс. Она
взглянула на него, переложила ложечку в другую руку и продолжала есть.
Фьорсен отдернул свою руку, как ужаленный.
- Вы переменились, это безусловно!
- А вы не ожидали, правда? Знаете, такие испытания не проходят даром.
Думаю, что я была ужасной дурочкой... - Она подняла ложку и перестала есть.
- И все же...
- Я все еще люблю вас, маленькая Дафна!
У нее вырвался слабый вздох.
- Прежде я многое бы отдала, чтобы услышать это.
Она отвернулась, выбрала большой орех из торта и положила в рот.
- Вы придете посмотреть мою студию? Она у меня довольно приятная и к
тому же новая. Я зарабатываю двадцать пять фунтов в неделю, а по следующему
контракту буду получать тридцать. Мне хотелось бы, чтобы миссис Фьорсен
знала об этом... О, я забыла, что вам не нравится, когда я говорю о ней. А
почему? Мне хотелось бы, чтобы вы ответили на этот вопрос. - Посмотрев на
его разъяренное лицо, она продолжала: - Я ни капли вас не боюсь теперь.
Раньше боялась. А как поживает граф Росек? Все такой же бледный? А почему вы
ничего не заказываете себе? Вы совершенно ничего не едите. Знаете, что бы я
еще съела? Шоколадный эклер и малиновое мороженое с сельтерской водой и
ломтиком мандарина.
Когда она медленно высосала напиток через соломинку и воткнула ее в
ломтик мандарина, они вышли из ресторана и сели в машину. По дороге Фьорсен
пытался завладеть ее рукой, но она, сложив руки на груди, спокойно
проговорила:
- У вас дурные манеры - как можно вести себя так в машине!
Сердито отдернув руку, он искоса наблюдал за ней. Неужели она играет с
ним? Или она действительно утратила интерес к нему? Ему это казалось
невероятным. Машина, проехав по лабиринту улиц Сохо, наконец, остановилась.
Дафна Уинг зажгла свет в коридоре и прошла к зеленой двери направо; открывая
ее ключом, она говорила:
- Мне нравится, что я живу на убогой улочке. Это как-то всерьез,
по-профессиональному. Конечно, это не студия, а задняя комната картонажной
мастерской. Но ведь приятно отвоевать для искусства хотя бы маленькое
местечко?
Они поднялись по нескольким ступенькам, покрытым зеленой дорожкой, и
вошли в большую комнату с верхним! светом; стены были затянуты японским
шелком цвета желтой азалии. Дафна Уинг с минуту стояла молча, словно
пораженная убранством своего жилища; потом, показывая на стены, сказала:
- Это заняло у меня много времени. Я все сделала сама. И посмотрите на
мои маленькие японские деревья - разве это не прелесть?
На высоком подоконнике, куда достигал верхний свет, были аккуратно
расставлены шесть карликовых деревьев.
- Я думаю, графу Росеку понравилась бы эта комната, - сказала она
вдруг. - В ней есть что-то оригинальное, правда? Понимаете, мне хотелось
окружить себя всем этим... словом, вы понимаете. Чтобы и в моей работе
появилось что-то оригинальное. В наше время это так важно. Но здесь у меня
есть и спальня, и ванна, и кухонька, все под рукой, по-домашнему, всегда
горячая вода. Моим родителям эта комната кажется странной. Они иногда
приходят, стоят и смотрят и никак не могут привыкнуть; конечно, в этом
районе очень убого. Но я думаю, что артист должен стоять выше этого.
Внезапно растрогавшись, Фьорсен сказал:
- Да, маленькая Дафна.
Она мельком взглянула на него и еле заметно вздохнула.
- Почему вы так поступили со мной? - спросила она. - Как жаль, что
теперь я уже не могу любить! - И вдруг она провела тыльной стороной ладони
по глазам. По-настоящему растроганный, Фьорсен шагнул к ней, но она
отстранила его, и слезинка сверкнула у нее на ресницах.
- Пожалуйста, сядьте на диван. Хотите курить? Вот у меня русские. - Она
вынула коробочку розоватых папирос из столика золотистой карельской березы.
- У меня здесь почти все русское и японское. Я думаю, это лучше, чем
что-либо другое, создает атмосферу. У меня есть балалайка. Вы умеете играть
на ней? Нет? Как жаль! Вот если бы у меня была скрипка... Я бы очень хотела
снова послушать вас. - Она сжала руки. - Вы помните, как я танцевала для вас
перед камином?
Фьорсен очень хорошо помнил это! Папироса задрожала у него в пальцах, и
он оказал хрипло:
- Потанцуйте сейчас, Дафна!
Она покачала головой.
- Я не верю вам ни на грош, и никто не стал бы верить, правда?
Фьорсен вскочил.
- Зачем же вы позвали меня сюда? Что вы из себя разыгрываете, вы,
маленькая...
Глаза ее округлились, но она сказала, не повышая голоса:
- Я думала, вам будет приятно увидеть, что я стала хозяйкой своей
судьбы, вот и все. Но если это неприятно, вам незачем здесь оставаться.
Фьорсен снова опустился на диван. Понемногу у него начало складываться
убеждение, что она действительно говорит правду. Он выпустил клуб дыма и
засмеялся.
- Чему вы смеетесь? - спросила она.
- Я только подумал, маленькая Дафна, что вы такая же эгоистка, как и я.
- Я хочу стать эгоисткой. Это ведь так важно в жизни, не правда ли?
Фьорсен засмеялся снова.
- Не старайтесь, пожалуйста, вы всегда были эгоисткой.
Она присела на скамеечку и сказала серьезно:
- Нет, я не была эгоисткой, когда любила вас. Но от этого я ничего не
выиграла, так ведь?
- Это сделало из вас женщину, Дафна. У вас другое лицо. Ваш рот стал
красивее. Вы вся стали красивее. - На щеках Дафны Уинг проступил румянец.
Заметив это, он продолжал горячо: - Если бы вы полюбили меня сейчас, вы бы
мне не наскучили. О, можете верить мне! Я...
Она покачала головой.
- Не будем говорить о любви, хорошо? Вы имели большой успех в Москве и
Петербурге? Это ведь чудесно - настоящий, большой успех!
Фьорсен ответил мрачно:
- Я заработал много денег.
- Значит, вы очень счастливы?
"Неужели она способна даже иронизировать?"
- Я несчастен.
Он встал и подошел к ней. Она подняла голову и взглянула ему в лицо.
- Как жаль, что вы несчастны. Я-то знаю, каково быть несчастным!
- Вы можете мне помочь, маленькая Дафна. Помочь мне забыть.
Он замолчал и положил руки ей на плечи. Не двигаясь, она сказала:
- Наверное, вы хотите забыть миссис Фьорсен?
- Да, словно она умерла! Пусть снова все будет по прежнему, Дафна! Вы
повзрослели. Вы теперь женщина, артистка...
Дафна Уинг обернулась к двери.
- Кажется, звонок. Может быть, это мои родители? Они всегда приходят в
это время. Ах, как неудобно...
Фьорсен отпрянул к окну, на котором стояли японские деревца, и принялся
кусать ногти.
- У матери есть ключ, и бесполезно прятать вас где-нибудь: она всегда
осматривает все углы. Но, может быть, это не они? Знаете, я теперь их не
боюсь; совсем другое дело, когда живешь самостоятельно.
Она исчезла. Фьорсен услышал резкий женский голос, потом голос мужчины,
хриплый и густой, звук поцелуя. Он чувствовал себя, как в западне. Попался!
Проклятый бесенок в образе голубки!
Он увидел даму в зеленом шелковом платье со свекольным отливом и
приземистого, грузного господина с круглой седеющей бородой, в сером костюме
и с маленьким георгином в петлице. За ними стояла Дафна Уинг,
разрумянившаяся, с округлившимися глазами. Фьорсен сделал шаг вперед,
собираясь без лишних слов скрыться. Господин сказал:
- Познакомь нас, Дэйзи! Я не расслышал... Кажется, мистер Доусон? Как
поживаете, сэр? Полагаю, вы один из импрессарио моей дочери? Рад с вами
познакомиться. Очень рад.
Фьорсен поклонился. Свиные глазки мистера Уэгга остановились на
японских деревцах.
- У нее здесь приятное местечко для работы, спокойное, нешаблонное, я
бы сказал. Надеюсь, вы хорошего мнения о ее таланте, сэр? Вам ведь могла
попасться и не такая хорошая балерина?
Фьорсен снова поклонился.
- Вы можете гордиться ею, - сказал он. - Она восходящая звезда.
Мистер Уэгг откашлялся.
- Гм! - произнес он. - Да! Когда она еще была крошкой, мы видели, что в
ней что-то есть. Я проявил большой интерес к ее занятиям. Это не по моей
части, но она настойчива, а я люблю таких. Если человек настойчив, это уже
половина успеха. Некоторые молодые считают, что жизнь - просто игра.
Наверно, в вашей профессии много такой молодежи, сэр?
- Роберт! Его фамилия... совсем не Доусон! - сказала миссис Уэгг.
Наступило молчание. С одной стороны стояла, вытянув шею, эта женщина,
похожая на взъерошенную курицу; с другой - Дафна, с вытаращенными глазами,
горящими щеками и скрещенными на великолепной груди руками, а между ними -
широкоплечий седобородый господин с побагровевшим! лицом, злобными глазками
и хриплым голосом:
- Так это ты, мерзавец! Ты... проклятый негодяй!
Он шагнул вперед, подняв увесистый кулак. Фьорсен выскочил из комнаты,
окатился по лестнице, одним рывком распахнул дверь и выбежал на улицу.
В тот самый вечер, стоя на углу Бэри-стрит, Саммерхэй смотрел вслед
Джип, которая быстро шла к дому отца. Исчезла. Он чувствовал, как растет в
нем тоска по ней, как все сильнее становится желание, чтобы она всегда была
с ним. Ведь ее муж все знает - зачем же медлить? Этот субъект не оставит их
в покое. Им надо немедленно уехать за границу, пока все окончательно не
выяснится, а потом он найдет какое-нибудь местечко, где они смогут жить, где
она будет счастлива и спокойна. Но для этого ему надо привести в порядок
собственные дела. Он подумал: "Нельзя делать дело наполовину. Надо
рассказать матери. Чем раньше, тем лучше!" Хмурый и задумчивый, он подошел к
дому своей тетки на Кэдоган-гарденс, где всегда останавливалась мать, когда
приезжала в Лондон.
В ожидании обеда леди Саммерхэй читала книгу о сновидениях. Лампа с
красным абажуром бросала мягкий свет на ее серое платье, розоватую щеку и
белое плечо. Это была представительная дама, со светлыми, едва начинающими
седеть волосами; вышла она замуж рано и уже пятнадцать лет была вдовой.
Вольнодумство, когда-то ей свойственное, давно зачахло от долгого общения с
людьми, занимающими солидное положение в обществе. Душа ее, погрузившись в
пучину жизни, уже не могла подняться до прежних высот, хотя в ней иногда еще
пробуждались некоторые прежние порывы. Ей не чужд был некоторый либерализм,
но теперь ее мнения определялись все теми же ее знакомыми с солидным
общественным положением: спорить - сколько угодно, но никаких изменений в
принятом укладе жизни! Различные общественные течения, которыми
интересовались она и ее друзья, вопросы эмансипации и всеобщего блага - все
это было для нее чем-то вроде отдушины, дававшей выход избытку врожденной
доброжелательности и постоянной склонности поучать других. Она всегда
думала, что действует в общих интересах, но руководствовалась все-таки тем,
что влиятельные люди обычно говорят на завтраках и обедах. Конечно, это была
не ее вина, что такие люди имеют обыкновение завтракать и обедать. Когда сын
поцеловал ее, она протянула ему книгу и сказала:
- Я считаю, что книга этого человека позорна; он просто помешался на
вопросах пола. Мы совсем не так уж одержимы ими, как ему кажется. Автора
надо было бы посадить в его собственную лечебницу для умалишенных.
Саммерхэй сказал:
- У меня дурные новости для тебя, мама.
Леди Саммерхэй испытующе посмотрела на него. Она знала это выражение
его лица, наклон головы, словно он собирается боднуть. Так он выглядел,
когда приходил к ней после карточного проигрыша.
- Ты знаешь майора Уинтона из Милденхэма и его дочь? Так вот, я люблю
ее... Она моя возлюбленная.
Леди Саммерхэй ахнула.
- Брайан!
- Тот субъект, за которого она вышла замуж, пьет. Год назад ей пришлось
уйти от него и забрать с собой ребенка; были к тому и другие причины.
Послушай, мама, это неприятно, но ты должна знать: на развод нет никакой
надежды. - Он повысил голос: - И не пытайся переубеждать меня. Это
бесполезно.
С приятного лица леди Саммерхэй словно упала маска; она сжала руки.
Уж очень внезапно обрушилась на Брайана жизнь, которая до сих пор была
милосердны!" Что же, он сейчас вскочит и задушит ее? Броситься к двери,
позвать на помощь? Несколько долгих и страшных мгновений она смотрела на
него; он сидел на подоконнике, раскачиваясь из стороны в сторону, все так же
закрыв лицо руками. Вдруг, не глядя на нее, он прижал руку ко рту и выбежал
из комнаты.
Через открытую дверь Джип увидела фигуру Марки - он сделал движение,
когда мимо него пробегал Фьорсен. Заперев дверь, она легла в постель. Сердца
ее стучало, как молоток. Если от этого потрясения Фьорсен снова запьет, мало
ли что может еще случиться?
Он говорил дикие вещи; но какое у него право на ревность, на гнев?
Какое право? Она вскочила, все еще дрожа, подошла к зеркалу и машинально
стала поправлять волосы. Просто чудо, что она осталась невредимой!
Она уговорилась с Саммерхэем встретиться в три часа на скамейке в
Сент-Джеймском парке. Но теперь все стало другим, стало трудным и опасным.
Подождать, посоветоваться с отцом? Но если бы она не пришла на это свидание,
Брайан стал бы беспокоиться, думать, что с ней что-то случилось; или ему
пришло бы в голову - о, глупость! - что она забыла о свидании или даже
раскаялась в своей любви! А что бы подумала она сама, если бы он не пришел
на свидание после стольких дней блаженства? Она, конечно, решила бы, что он
раздумал, разлюбил, понял, что она недостойна его, что женщине, которая
способна отдаться так легко, он не может посвятить свою жизнь.
В этих жестоких сомнениях Джип провела следующие два часа, пока стрелка
не подошла к трем. Если она не пойдет, он явится сюда, на Бэри-стрит, а это
еще опаснее. Она надела шляпу и быстро пошла в сторону Сент-Джеймского
дворца. Убедившись, что ее никто не преследует, она почувствовала себя
смелее. Она опоздала на десять минут и сразу увидела, что он прохаживается
взад и вперед, оборачиваясь через каждые несколько секунд, чтобы не упускать
из виду скамейку.
Поздоровавшись с той трогательной небрежностью любовников, которая мало
кого обманывает, они пошли по аллее в Грин-парк. Она передала ему разговор с
отцом. И только когда он крепко сжал ее руку под зонтиком, лежавшим у нее на
коленях, она заговорила о Фьорсене.
Он убрал руку и спросил:
- Он прикасался к тебе, Джип?
Этот вопрос потряс ее. Прикасался ли? Да! У Саммерхэя вырвалось что-то
вроде стона, он стиснул зубы. Она воскликнула:
- Брайан! Не надо! Я никогда не позволила бы ему поцеловать меня.
Он с усилием заставил себя поглядеть на нее.
- Ничего! Все хорошо, - сказал он наконец.
Она сидела неподвижно, уязвленная в самое сердце. Для него она
загрязнена, запятнана. Ну, конечно! Но ведь сердце ее никогда не было
затронуто; оно принадлежит только ему одному, навсегда! Видимо, этого мало
для мужчины. Он хочет, чтобы осталось в неприкосновенности и тело. Но это
непоправимо; надо было думать об этом раньше, а не сейчас. Убитая, она
сидела, глядя прямо перед собой.
Возле них остановился маленький мальчик - он глядел на них круглыми
неподвижными глазами. В руке он держал ломоть хлеба, намазанный джемом, рот
и щеки у него были перепачканы. Женский голос позвал: "Джекки! Иди сюда
сейчас же!" Мальчик бросился прочь, но все оглядывался, держа в руках хлеб с
джемом, словно предлагая кусочек Джип. Саммерхэй обнял ее.
- Все прошло, дорогая. Это не повторится. Обещаю тебе!
Да, конечно, он может обещать, может даже выполнить это обещание. Но он
будет страдать, всегда будет страдать, когда подумает о том человеке. И она
сказала:
- Я могу быть только такой, какая я есть, Брайан. Я не могу стать иной
для тебя. Я хотела бы этого, о, как я хотела бы этого!
- Не думай об этом, - ответил он. - Идем ко мне, выпьем чаю. Там никого
нет. Прошу тебя!
Он взял ее за руки. И Джип забыла обо всем, осталась только радость
оттого, что она с ним.
Пробежав мимо Марки, словно слепой, Фьорсен вышел на улицу; не пройдя и
сотни шагов, он бросился назад. Он забыл шляпу. Слуга, все еще стоявший в
дверях, протянул ему его широкополый головной убор и захлопнул дверь перед
самым его носом.
Фьорсен направился в сторону Пикадилли. Если бы не это выражение лица
Джип, чего бы он не натворил! Вместе с приступом мучительной ревности он
чувствовал какое-то облегчение, словно избавился от чего-то ужасного. Так,
значит, она никогда не любила его! Никогда? Невозможно! Немыслимо, чтобы
женщина, которую он любил так страстно, не почувствовала бы никогда такой же
страсти! Перед ним вставал ее образ - она уступала, всегда уступала. Не
могло же это быть сплошным притворством! Он ведь не какой-нибудь заурядный
человек - у него есть обаяние, или... это только другие женщины так думают?
То, что она сказала, - ложь; нет, она, безусловно, солгала!
Он вошел в кафе и заказал коньяку. Ему принесли графин, на котором были
отмечены порции. Он просидел долго. А когда встал и вышел, было выпито ровно
девять порций; он чувствовал, что кровь его бурлит от гнева, а душа полна
благородства. Что ж, пускай себе любит! Но уж позвольте и ему добраться до
глотки ее любовника! Вдруг он замер на месте. На доске, которую нес
человек-реклама, стояли слова:
"Дафна Уинг. Пантеон. Дафна Уинг. Пластические танцы. Поэзия движения.
Сегодня в три часа. Пантеон. Дафна Уинг".
Вот кто действительно любил его - маленькая Дафна! Шел уже четвертый
час. Войдя в зал, он с каким-то чувством горького удовлетворения занял место
в партере, поближе к сцене. Какова ирония судьбы!.. Ага, вот она вышла на
сцену. Пьеретта в короткой юбочке из прозрачного муслина, лицо, под стать
костюму, сильно набелено. Она встала на пальцы и медленно вращается, подняв
руки в виде арки над шелковистыми кудрями.
Идиотская поза! Но на лице ее было прежнее кроткое выражение,
напоминающее голубку. Эта ее одухотворенность в танце потрясла Фьорсена,
хотя позы были нелепы. Она порхала из конца в конец сцены, делая пируэты, на
мгновение ее подхватывал затянутый в черное трико Пьеро с таким же
набеленным лицом. Он поднимал ее вверх ногами, потом она снова, соединив
аркой руки над головой, стояла на одной ноге, согнув в колене другую и
прижав к щиколотке опорной ноги. Затем Пьеро обхватывал ее за талию, и она,
продолжая стоять на пальцах и подняв другую ногу вверх, вся трепетала, и
трепетание ее тела должно было показать зрителю, как все это невероятно
трудно; наконец, встав на всю стопу, она понеслась за кулисы и тут же
выбежала обратное застывшим на лице одухотворенным выражением -
заблудившаяся голубка! Ее точеные ноги сверкали белизной. Да, на сцене она
была восхитительна! Высоко подняв руки, Фьорсен принялся аплодировать и
крикнул "Bravo!" Он заметил, как глаза ее внезапно округлились, но только на
мгновение, не больше. Она увидела его. "Меня не так-то легко забыть!" -
подумал он.
Потом она выступила во втором танце. На этот раз зрители могли увидеть
еще и отражение ее фигуры в маленьком, покрытом водорослями искусственном
пруду, устроенном посредине сцены. "Последний танец Офелии", - ухмыльнулся
Фьорсен. Она была в легкой тунике цвета морской волны, с разрезами в
нескольких местах, чтобы обязательно показать великолепные ноги; с
маргаритками и васильками в рассыпавшихся волосах, она кружилась вокруг
своего отражения в воде, томная, бледная, безутешная; затем, изображая
горестное отчаяние, что нужно было для раскрытия образа, она исступленно
стала носиться по сцене и, наконец, под сверкающими огнями рампы,
погрузилась в искусственный пруд и поплыла среди бумажных водяных лилий. Она
была все так же очаровательна - эти блестящие глаза, полураскрытые губы,
распущенные волосы!
Фьорсен снова высоко поднял руки, захлопал и снова крикнул: "Bravo!"
Занавес опустился, но Офелия не вышла на вызовы - оттого ли, что она
увидела его, или ей хотелось сохранить иллюзию, что она утонула? Такая
"театральность" всегда была ей свойственна.
Громко сказав "тьфу!" двум клоунам в ситцевых костюмах, которые хлопали
друг друга по животам, он встал и вышел вон. Нацарапав на карточке: "Хотите
видеть меня? Г. Ф.", - он передал ее через артистический вход. Ему ответили:
- Мисс Уинг может принять вас через минуту, сэр.
Прислонившись к оштукатуренной стене, Фьорсен стоял на сквозняке в
коридоре и спрашивал себя: какого черта он здесь и какого черта она ему
скажет?
Она уже надела шляпу, а костюмерша застегивала на ней лакированные
ботинки. Дафна Уинг протянула руку через ее голову и сказала:
- О мистер Фьорсен, как поживаете?
Фьорсен взял ее маленькую влажную руку и окинул девушку взглядом,
опасаясь, однако, встретиться с ней глазами. Лицо ее осталось таким же и
все-таки было новым. В нем чувствовалось больше твердости, больше
уверенности; только безупречная гибкая фигурка не изменилась. Костюмерша
пробормотала: "До свидания, мисс" - и ушла.
Дафна Уинг слабо улыбалась.
- Я так долго не видела вас.
- Да. Я был за границей. Вы танцуете, как всегда, прекрасно.
- О да; то, что случилось, не помешало моим танцам!
Сделав над собой усилие, он посмотрел ей прямо в лицо. Неужели это та
самая девушка, которая так цеплялась за него, надоедала своими поцелуями,
слезами, мольбами о любви, хотя бы самой маленькой? Сейчас она была
привлекательнее, намного привлекательнее, чем прежде! И он сказал:
- Поцелуй меня, маленькая Дафна!
Дафна Уинг не пошевелилась. Белыми зубками она прикусила нижнюю губу и
ответила:
- О нет, благодарю вас! Как поживает миссис Фьорсен?
Он сказал отрывисто:
- С ней покончено.
- О! Она развелась с вами?
- Нет. Довольно о ней, я сказал - довольно!
Дафна Уинг, не двигаясь с места, стояла посреди своей маленькой,
заполненной всяким хламом артистической. Она произнесла деловым тоном:
- Не очень-то вы вежливы, не правда ли? Это просто забавно. Не знаю,
рада ли я видеть вас. Мне было очень тяжело, вы сами понимаете; а миссис
Фьорсен вела себя, как ангел. Зачем вы пришли ко мне?
В самом деле! Зачем он пришел? Молнией мелькнула мысль: "Она поможет
мне забыть". И он тихо проговорил:
- Я поступил жестоко, Дафна. Я пришел, чтобы загладить свою вину.
- О нет! Вы ничего не можете исправить; нет, спасибо! - Она стала
натягивать перчатки. - Знаете ли, вы меня многому научили, я даже должна
быть вам благодарна. О, вы отрастили бородку? Вы думаете, это вам идет? Нет,
вы скорее напоминаете Мефистофеля.
Фьорсен пристально смотрел на это прекрасное лицо - сквозь удивительную
белизну кожи едва пробивался слабый румянец. Что ж, она смеется над ним?
Дафна Уинг - и такой деловой тон!
- Где вы теперь живете? - спросил он.
- Я живу отдельно, в своей студии. Можете прийти и посмотреть, если
желаете. Но только поймите сразу: любви мне не надо, я больше не хочу.
Фьорсен осклабился.
- Даже с другим? - спросил он.
Дафна Уинг ответила спокойно:
- Прошу вас обращаться со мной, как с леди.
Фьорсен прикусил губу.
- Могу я иметь удовольствие пригласить вас на чашку чая?
- Благодарю вас. Я очень голодна. Я не завтракаю, когда у меня дневное
выступление. Я считаю, что так лучше. Вам понравилось, как я танцую Офелию?
- Весьма искусно,
- Это делается с помощью зеркал, и еще там есть сетка из проволоки. Но
у вас создалось впечатление, что я безумная? - Фьорсен кивнул. - Я очень
рада. Так пойдемте? Мне очень хочется чаю.
Она повернулась, взглянула на себя в зеркало, поправила обеими руками
шляпу, на секунду показав замечательные линии своей фигуры, взяла сумочку,
висевшую на спинке стула, и сказала:
- Я думаю, вам лучше пройти вперед, если не возражаете. Так мы не
обратим на себя внимания. Встретимся у "Раффеля", там у них очень вкусные
вещи. Au revoir {До свидания (франц.).}.
Совершенно сбитый с толку, раздосадованный, странно притихший, Фьорсен
пересек Ковентри-стрит, вошел в пустой ресторан "Раффеля" и занял столик у
окна. Образ Джип, сидящей на дубовом сундуке у кровати, начисто вытеснил
танцовщицу. Но, подняв глаза, он увидел Дафну Уинг - она стояла на улице и
внимательно рассматривала выставленные в витрине пирожные. Потом она вошла.
- А! Вы уже здесь? Знаете, мне хотелось бы кофе-глясе, орехового торта
и сладких марципанов; о, и чуточку сбитых сливок к торту! Вы не возражаете?
- Усевшись на стул, она принялась разглядывать его.
- Где вы были за границей?
- В Стокгольме, Будапеште, Москве и других местах.
- Великолепно! Как вы думаете, был бы у меня успех в Будапеште или
Москве?
- Возможно. Вы типичная англичанка.
- О! Вы думаете, что я типичная англичанка?
- Безусловно. Ваш тип... - Он едва удержался, чтобы не сказать: "Ваш
вульгарный тип едва ли возможен в какой-либо другой стране".
- Мой тип красоты?
Фьорсен усмехнулся и кивнул.
- Пожалуй, это - самое приятное из того, что вы когда-либо мне сказали.
Но все-таки мне хочется думать, что я скорее греческого типа, языческого.
Ее профиль на фоне яркого света был удивительно чист и нежен. Он
сказал:
- Вы, наверно, ненавидите меня, маленькая Дафна. Ведь вы должны
ненавидеть меня.
Круглые серо-голубые глаза Дафны Уинг смотрели на него с тем же
выражением, с каким она только что разглядывала марципаны.
- Нет. Теперь у меня уже нет ненависти к вам. Конечно, если бы я все
еще любила вас, я бы вас ненавидела. Это странно, правда? Но ведь можно
думать о человеке, что он дрянь, и не чувствовать ненависти к нему?
- Значит, вы думаете, что я дрянь?
- А разве нет? Иначе вас и не назовешь! Подумайте только, что вы
сделали со мной!
- А вы все-таки не отказались выпить со мной чашку чая!
Дафна Уинг принялась за торт и сказала с набитым ртом:
- Видите ли, я теперь независима и знаю жизнь. А поэтому я вас не
боюсь.
Фьорсен схватил ее руку в том месте, где ровно бился пульс. Она
взглянула на него, переложила ложечку в другую руку и продолжала есть.
Фьорсен отдернул свою руку, как ужаленный.
- Вы переменились, это безусловно!
- А вы не ожидали, правда? Знаете, такие испытания не проходят даром.
Думаю, что я была ужасной дурочкой... - Она подняла ложку и перестала есть.
- И все же...
- Я все еще люблю вас, маленькая Дафна!
У нее вырвался слабый вздох.
- Прежде я многое бы отдала, чтобы услышать это.
Она отвернулась, выбрала большой орех из торта и положила в рот.
- Вы придете посмотреть мою студию? Она у меня довольно приятная и к
тому же новая. Я зарабатываю двадцать пять фунтов в неделю, а по следующему
контракту буду получать тридцать. Мне хотелось бы, чтобы миссис Фьорсен
знала об этом... О, я забыла, что вам не нравится, когда я говорю о ней. А
почему? Мне хотелось бы, чтобы вы ответили на этот вопрос. - Посмотрев на
его разъяренное лицо, она продолжала: - Я ни капли вас не боюсь теперь.
Раньше боялась. А как поживает граф Росек? Все такой же бледный? А почему вы
ничего не заказываете себе? Вы совершенно ничего не едите. Знаете, что бы я
еще съела? Шоколадный эклер и малиновое мороженое с сельтерской водой и
ломтиком мандарина.
Когда она медленно высосала напиток через соломинку и воткнула ее в
ломтик мандарина, они вышли из ресторана и сели в машину. По дороге Фьорсен
пытался завладеть ее рукой, но она, сложив руки на груди, спокойно
проговорила:
- У вас дурные манеры - как можно вести себя так в машине!
Сердито отдернув руку, он искоса наблюдал за ней. Неужели она играет с
ним? Или она действительно утратила интерес к нему? Ему это казалось
невероятным. Машина, проехав по лабиринту улиц Сохо, наконец, остановилась.
Дафна Уинг зажгла свет в коридоре и прошла к зеленой двери направо; открывая
ее ключом, она говорила:
- Мне нравится, что я живу на убогой улочке. Это как-то всерьез,
по-профессиональному. Конечно, это не студия, а задняя комната картонажной
мастерской. Но ведь приятно отвоевать для искусства хотя бы маленькое
местечко?
Они поднялись по нескольким ступенькам, покрытым зеленой дорожкой, и
вошли в большую комнату с верхним! светом; стены были затянуты японским
шелком цвета желтой азалии. Дафна Уинг с минуту стояла молча, словно
пораженная убранством своего жилища; потом, показывая на стены, сказала:
- Это заняло у меня много времени. Я все сделала сама. И посмотрите на
мои маленькие японские деревья - разве это не прелесть?
На высоком подоконнике, куда достигал верхний свет, были аккуратно
расставлены шесть карликовых деревьев.
- Я думаю, графу Росеку понравилась бы эта комната, - сказала она
вдруг. - В ней есть что-то оригинальное, правда? Понимаете, мне хотелось
окружить себя всем этим... словом, вы понимаете. Чтобы и в моей работе
появилось что-то оригинальное. В наше время это так важно. Но здесь у меня
есть и спальня, и ванна, и кухонька, все под рукой, по-домашнему, всегда
горячая вода. Моим родителям эта комната кажется странной. Они иногда
приходят, стоят и смотрят и никак не могут привыкнуть; конечно, в этом
районе очень убого. Но я думаю, что артист должен стоять выше этого.
Внезапно растрогавшись, Фьорсен сказал:
- Да, маленькая Дафна.
Она мельком взглянула на него и еле заметно вздохнула.
- Почему вы так поступили со мной? - спросила она. - Как жаль, что
теперь я уже не могу любить! - И вдруг она провела тыльной стороной ладони
по глазам. По-настоящему растроганный, Фьорсен шагнул к ней, но она
отстранила его, и слезинка сверкнула у нее на ресницах.
- Пожалуйста, сядьте на диван. Хотите курить? Вот у меня русские. - Она
вынула коробочку розоватых папирос из столика золотистой карельской березы.
- У меня здесь почти все русское и японское. Я думаю, это лучше, чем
что-либо другое, создает атмосферу. У меня есть балалайка. Вы умеете играть
на ней? Нет? Как жаль! Вот если бы у меня была скрипка... Я бы очень хотела
снова послушать вас. - Она сжала руки. - Вы помните, как я танцевала для вас
перед камином?
Фьорсен очень хорошо помнил это! Папироса задрожала у него в пальцах, и
он оказал хрипло:
- Потанцуйте сейчас, Дафна!
Она покачала головой.
- Я не верю вам ни на грош, и никто не стал бы верить, правда?
Фьорсен вскочил.
- Зачем же вы позвали меня сюда? Что вы из себя разыгрываете, вы,
маленькая...
Глаза ее округлились, но она сказала, не повышая голоса:
- Я думала, вам будет приятно увидеть, что я стала хозяйкой своей
судьбы, вот и все. Но если это неприятно, вам незачем здесь оставаться.
Фьорсен снова опустился на диван. Понемногу у него начало складываться
убеждение, что она действительно говорит правду. Он выпустил клуб дыма и
засмеялся.
- Чему вы смеетесь? - спросила она.
- Я только подумал, маленькая Дафна, что вы такая же эгоистка, как и я.
- Я хочу стать эгоисткой. Это ведь так важно в жизни, не правда ли?
Фьорсен засмеялся снова.
- Не старайтесь, пожалуйста, вы всегда были эгоисткой.
Она присела на скамеечку и сказала серьезно:
- Нет, я не была эгоисткой, когда любила вас. Но от этого я ничего не
выиграла, так ведь?
- Это сделало из вас женщину, Дафна. У вас другое лицо. Ваш рот стал
красивее. Вы вся стали красивее. - На щеках Дафны Уинг проступил румянец.
Заметив это, он продолжал горячо: - Если бы вы полюбили меня сейчас, вы бы
мне не наскучили. О, можете верить мне! Я...
Она покачала головой.
- Не будем говорить о любви, хорошо? Вы имели большой успех в Москве и
Петербурге? Это ведь чудесно - настоящий, большой успех!
Фьорсен ответил мрачно:
- Я заработал много денег.
- Значит, вы очень счастливы?
"Неужели она способна даже иронизировать?"
- Я несчастен.
Он встал и подошел к ней. Она подняла голову и взглянула ему в лицо.
- Как жаль, что вы несчастны. Я-то знаю, каково быть несчастным!
- Вы можете мне помочь, маленькая Дафна. Помочь мне забыть.
Он замолчал и положил руки ей на плечи. Не двигаясь, она сказала:
- Наверное, вы хотите забыть миссис Фьорсен?
- Да, словно она умерла! Пусть снова все будет по прежнему, Дафна! Вы
повзрослели. Вы теперь женщина, артистка...
Дафна Уинг обернулась к двери.
- Кажется, звонок. Может быть, это мои родители? Они всегда приходят в
это время. Ах, как неудобно...
Фьорсен отпрянул к окну, на котором стояли японские деревца, и принялся
кусать ногти.
- У матери есть ключ, и бесполезно прятать вас где-нибудь: она всегда
осматривает все углы. Но, может быть, это не они? Знаете, я теперь их не
боюсь; совсем другое дело, когда живешь самостоятельно.
Она исчезла. Фьорсен услышал резкий женский голос, потом голос мужчины,
хриплый и густой, звук поцелуя. Он чувствовал себя, как в западне. Попался!
Проклятый бесенок в образе голубки!
Он увидел даму в зеленом шелковом платье со свекольным отливом и
приземистого, грузного господина с круглой седеющей бородой, в сером костюме
и с маленьким георгином в петлице. За ними стояла Дафна Уинг,
разрумянившаяся, с округлившимися глазами. Фьорсен сделал шаг вперед,
собираясь без лишних слов скрыться. Господин сказал:
- Познакомь нас, Дэйзи! Я не расслышал... Кажется, мистер Доусон? Как
поживаете, сэр? Полагаю, вы один из импрессарио моей дочери? Рад с вами
познакомиться. Очень рад.
Фьорсен поклонился. Свиные глазки мистера Уэгга остановились на
японских деревцах.
- У нее здесь приятное местечко для работы, спокойное, нешаблонное, я
бы сказал. Надеюсь, вы хорошего мнения о ее таланте, сэр? Вам ведь могла
попасться и не такая хорошая балерина?
Фьорсен снова поклонился.
- Вы можете гордиться ею, - сказал он. - Она восходящая звезда.
Мистер Уэгг откашлялся.
- Гм! - произнес он. - Да! Когда она еще была крошкой, мы видели, что в
ней что-то есть. Я проявил большой интерес к ее занятиям. Это не по моей
части, но она настойчива, а я люблю таких. Если человек настойчив, это уже
половина успеха. Некоторые молодые считают, что жизнь - просто игра.
Наверно, в вашей профессии много такой молодежи, сэр?
- Роберт! Его фамилия... совсем не Доусон! - сказала миссис Уэгг.
Наступило молчание. С одной стороны стояла, вытянув шею, эта женщина,
похожая на взъерошенную курицу; с другой - Дафна, с вытаращенными глазами,
горящими щеками и скрещенными на великолепной груди руками, а между ними -
широкоплечий седобородый господин с побагровевшим! лицом, злобными глазками
и хриплым голосом:
- Так это ты, мерзавец! Ты... проклятый негодяй!
Он шагнул вперед, подняв увесистый кулак. Фьорсен выскочил из комнаты,
окатился по лестнице, одним рывком распахнул дверь и выбежал на улицу.
В тот самый вечер, стоя на углу Бэри-стрит, Саммерхэй смотрел вслед
Джип, которая быстро шла к дому отца. Исчезла. Он чувствовал, как растет в
нем тоска по ней, как все сильнее становится желание, чтобы она всегда была
с ним. Ведь ее муж все знает - зачем же медлить? Этот субъект не оставит их
в покое. Им надо немедленно уехать за границу, пока все окончательно не
выяснится, а потом он найдет какое-нибудь местечко, где они смогут жить, где
она будет счастлива и спокойна. Но для этого ему надо привести в порядок
собственные дела. Он подумал: "Нельзя делать дело наполовину. Надо
рассказать матери. Чем раньше, тем лучше!" Хмурый и задумчивый, он подошел к
дому своей тетки на Кэдоган-гарденс, где всегда останавливалась мать, когда
приезжала в Лондон.
В ожидании обеда леди Саммерхэй читала книгу о сновидениях. Лампа с
красным абажуром бросала мягкий свет на ее серое платье, розоватую щеку и
белое плечо. Это была представительная дама, со светлыми, едва начинающими
седеть волосами; вышла она замуж рано и уже пятнадцать лет была вдовой.
Вольнодумство, когда-то ей свойственное, давно зачахло от долгого общения с
людьми, занимающими солидное положение в обществе. Душа ее, погрузившись в
пучину жизни, уже не могла подняться до прежних высот, хотя в ней иногда еще
пробуждались некоторые прежние порывы. Ей не чужд был некоторый либерализм,
но теперь ее мнения определялись все теми же ее знакомыми с солидным
общественным положением: спорить - сколько угодно, но никаких изменений в
принятом укладе жизни! Различные общественные течения, которыми
интересовались она и ее друзья, вопросы эмансипации и всеобщего блага - все
это было для нее чем-то вроде отдушины, дававшей выход избытку врожденной
доброжелательности и постоянной склонности поучать других. Она всегда
думала, что действует в общих интересах, но руководствовалась все-таки тем,
что влиятельные люди обычно говорят на завтраках и обедах. Конечно, это была
не ее вина, что такие люди имеют обыкновение завтракать и обедать. Когда сын
поцеловал ее, она протянула ему книгу и сказала:
- Я считаю, что книга этого человека позорна; он просто помешался на
вопросах пола. Мы совсем не так уж одержимы ими, как ему кажется. Автора
надо было бы посадить в его собственную лечебницу для умалишенных.
Саммерхэй сказал:
- У меня дурные новости для тебя, мама.
Леди Саммерхэй испытующе посмотрела на него. Она знала это выражение
его лица, наклон головы, словно он собирается боднуть. Так он выглядел,
когда приходил к ней после карточного проигрыша.
- Ты знаешь майора Уинтона из Милденхэма и его дочь? Так вот, я люблю
ее... Она моя возлюбленная.
Леди Саммерхэй ахнула.
- Брайан!
- Тот субъект, за которого она вышла замуж, пьет. Год назад ей пришлось
уйти от него и забрать с собой ребенка; были к тому и другие причины.
Послушай, мама, это неприятно, но ты должна знать: на развод нет никакой
надежды. - Он повысил голос: - И не пытайся переубеждать меня. Это
бесполезно.
С приятного лица леди Саммерхэй словно упала маска; она сжала руки.
Уж очень внезапно обрушилась на Брайана жизнь, которая до сих пор была