А я за Святославом глядел. Как он? Не испугался ли?
Нет, не было в нем боязни.
Плакать не стал. Наоборот. Засмеялся громко. Понял я. Далеко пойдет каган Киевский. В Древлянской земле не остановится.
А мальчишка взял да копьецо свое швырнул во врагов. Полетело копье недалеко. Меж ушей конских скользнуло и на землю возле копыт упало.
— Смотрите, дружина! — крикнул Асмуд. —Конунг наш уже начал! А мы что, хуже? Вперед!
И началось…
Первыми в бой ринулись люди Стегги. Не ведали они, что Побор со своих живым не слезал, пока каждый с пятидесяти шагов в подброшенный кошель две стрелы не вгонит. Но скоро узнали варяги, почему слава о древлянских лучниках дальше их стрел летит. Накрыл их смертельный ливень острых стрел. Захлебнулись они кровушкой, щиты сомкнули. Отходить начали.
— Даждьбог с нами! — разнеслось над древлянским войском.
— Один! — завыли варяги.
— Перун Громовержец! Покрой нас славой! Порази врагов наших огневыми стрелами! — Это Свенельд голос подал.
Он торопиться не стал. Своих лучников вперед выпустил. Черной тучей заслонили каленые стрелы небо. Засвистели страшно. Осыпали наших разящим роем.
Свенельд своих лучников на месте оставил, чтоб прикрыли стрелами его наскок. Сам с дружиной на Путяту накинулся. Резво покатилась волна под горочку. Вонзилась в щель между младшей дружиной и ополчением. Не успел Побор лучников из-под удара вывести. Больно быстро нахлынули Свенельдовы отроки. Смяли левый бок древлянских стрелков.
Тут и Стегги от первой неудачи оправился. В старшую дружину ударил. Только расступились древляне, пропустили варягов. А позади полка правой руки колья острые в землю врыты. Это я отцу рассказал, как в Нортумбрии саксы викингов подловили. Видели наступавшие, что на смерть их несет, а как сразу остановиться, под гору катясь? Завязли на тех кольях варяги.
Я оттого, что своим помочь не могу, совсем голову потерял. Сразу и не заметил, как Асмуд на холм взобрался. Дышит тяжело. Сипит весь. Коня под уздцы с каганом Киевским ведет. А Святослав криком исходит.
Выскочила из шатра Ольга. К сыну кинулась. Сняла его с седла. А тот брыкается.
— Что ты с ним сделал? — крикнула она на Асмуд а.
— Цел он, — переведя дух, ответил старик. — Это он в побоище просится. Ругался на меня, когда я его к тебе вез.
А Святослав не унимается. Не хочет на руках материнских сидеть. Мол, не маленький уже. На ноги поставь. Пришлось подчиниться кагану Киевскому. А он кричит:
— Асмуд! Асмуд! Вели маме, чтоб меня отпустила! Я их всех победю!
— Хорошего ты мне внука родила! — смеется старый варяг. — Он еще покажет, чего кровь наша стоит. Береги его.
С этими словами Асмуд отцепил от пояса свой знаменитый рог и передал его Ольге. Потом поднял вверх любимый боевой топор и крикнул:
— Запасная сотня! За мной! А вы чего стоите? — рявкнул он на моих стражников. — Никуда щенок не денется. Вперед! Один с нами! — и устремился со своими людьми в самую гущу боя.
— Мама, — Святослав успокоился и зевнул, — ведь плавда я их победил?
— Правда, сынок. — Ольга присела на корточки и крепко прижала Святослава к себе. — Пойдем, — сказала она. — Победителям тоже спать надо.
И они пошли к шатру, словно и не было никакой сечи. И люди не гибли совсем рядом за него, кагана Киевского…
А между тем события на пепелище развивались стремительно. Асмуд с запасной сотней сшибся с дружиной Путяты. Старый варяг вовремя подоспел на помощь Свенельду. Того прижали к воде. Его отроки бились отчаянно. Прорубали путь к отходу. А тут и старый варяг подоспел. Увидев подмогу, Свенельд со своими еще сильнее ударил по младшей дружине.
Древлянское ополчение разделилось. Половина увязла у озерка, сдерживая натиск Свенельдовых отроков. Вторая половина дожимала варягов Стегги.
Казалось, еще немного, и Даждьбогова рать одолеет союз Одина и Перуна. Но тут одна за другой в небо взметнулись три горящие стрелы.
Я понял, что это Свенельд велел подать знак хану Куре. И от осознания того, что сейчас в вечный спор небожителей вмешается другой, неизвестный никому бог, мне стало страшно…
— Хур-р-р-р! — перекрывая гул битвы, пронеслось над пепелищем.
Это ревела печенежская конница, обошедшая наше войско. Печенеги хана Кури ударили древлянам в спину. Удар был не сильным. Привыкшие к бескрайним южным степям всадники путались в ветвях молодого подлеска. Они не могли разогнать своих коней. От этого дюжее ярились. И люди. И кони.
Их было слишком много. У отцовых ратников от усталости уж руки не поднимались, а печенеги были свежими. Этого оказалось достаточно, чтобы древляне дрогнули.
Первыми, как и предсказывал Асмуд, побежали ополченцы. И хотя Микула пытался как-то сдержать огнищан, ему это не удалось. Они побросали оружие и бросились врассыпную.
Остатки старшей дружины собрались вокруг отцова стяга. Вскоре и Путята с младшей дружиной, прорубив себе дорогу сквозь печенегов и варягов, присоединился к своему князю.
С высоты холма я видел, как дружинники стали отходить к лесу. Отход был трудным. Враг наседал. Но все же это не было бегством. Вскоре стяг с ликом Даждьбога затерялся среди ветвей. Печенеги вдогон не пошли. Да и Свенельд дал сигнал прекратить преследование.
Я облегченно вздохнул. Взглянул на усеянное мертвыми телами пепелище. И лишь тогда понял, что мы проиграли эту битву. И зажглись в памяти давно забытые волчьи глаза, и я осознал, что мы проиграли не только сражение. Мы проиграли все…
Горячие ненужные слезы покатились по моим щекам…
— Добрын, — услышал я тихий голос. — Добрын, это я, Соломон. Бежать тебе нужно, княжич.
Лекарь стоял надо мной с ножом в одной руке и с поводьями в другой. Он рассек веревку, врезавшуюся в затекшие руки, и подсадил меня на коня.
— А ты как же?
— Я ничего, — сказал он. — Мне не впервой…
26 августа 946 г.
Разговор выдался не из легких. Каждый из собравшихся сегодня здесь, в горнице коростеньского детинца, понимал, что продолжать войну уже нет ни сил, ни средств. Только и уступать никто не хотел.
— Как же ты не поймешь, — горячилась Ольга, — что уже вся земля Древлянская под Святослава легла. Лишь ты упираешься.
— Но Коростень-то вам не по зубам оказался, — возражал отец. — Град все лето держался и еще не один год продержится.
— А толку? — Свенельд руками развел. — Хочешь весь род свой под корень извести?
— Нет, — покачал головой отец. — Не хочу больше крови. Оттого и позвал вас.
— Ну, так прими неизбежное. — Свенельд стукнул ладонью о столешницу.
— Не горячись, варяг, — подал голос Болеслав, круль Чешский. — Нелегко такие решения принимать…
30 мая 946 г.
После битвы на пепелище остатки древлянского воинства укрылись за стенами Коростеня. Из тысячи ратников и семи сотен ополченцев осталось не более половины. Остальное либо сложили свои голо-
вы на поле брани, либо разбежались в страхе по лесам и весям.
Среди тех, кто остался, почти все были калечными. Раненые лежали прямо на стогне. Холопки не успевали повязки менять да травы целебные приворачивать. Стон стоял над древлянским стольным городом. Стон и бабий вой.
Таким я увидел Коростень, когда въехал в ворота на взмыленном коне.
— Добрыня! — бросился ко мне Ярун. — Жив, княжич!
— Что мне сделается? — Я сошел с коня и обнялся с дружинником.
— Где же ты был? Князь уж думал, что убили тебя на тризне.
— Где он?
— В детинце. Ранен сильно. Микула с ним. Путята где-то на стенах. А Побор на пепелище остался. Гостомысл сразу после тризны пропал. Куда делся? Не знает никто. И Смирного больше нет… — Ярун отвернулся, чтобы я его горя не заметил.
— Про Смирного знаю. Жаль его. И Побора жаль, — вздохнул я.
Тяжко было от навалившегося лиха. Желя и Карна в душе моей слезы горькие лили. Только нельзя мне сейчас их наружу выпускать…
— Ты бы к тетке Милаве заглянул, — сказал Ярун. — Грузно ей сейчас. Да и всем нелегко…
— Загляну. Обязательно. Вот только с отцом повидаюсь…
Я нашел отца в опочивальне. Таким я его никогда не видел. Борода всклочена. Глубокий шрам на щеке кровью сочится. Горячечным блеском полыхает взгляд. Голова тряпицей обвязана…
— Батюшка! — кинулся я к нему.
Упал на колени перед ложем. Голову склонил.
— Добрынюшка! — попытался он встать.
— Тише, княже, нельзя тебе силы терять. — Микула удержал его на ложе.
— Видишь, как оно обернулось, сынко? — а сам мне ладонью по волосам.
— Малуша где? — спросил я огнищанина.
— У нас она, — сказал тихо Микула. — Ее еще седмицу назад с Заглядой под Берисавин пригляд отправили.
— А Любава?
— Когда я уходил, в здравии она была. Ты за них не переживай. Навряд варяги до наших дебрей доберутся. А если что, они в схороне укроются.
— Ольгино войско на подходе! — в опочивальню влетел Путята.
Увидел меня. Остановился. Улыбнулся. Рубец на лице еще больше побагровел. А я вижу, что глаза у него, как у зверя затравленного. У меня, наверное, такие же.
— Рад видеть тебя, княжич.
— А я тебя, — поднялся я с колен, подошел к нему, обнялись мы крепко.
— Сынко, — простонал отец, — держись, сколько можешь. Не отдай Коростень.
— Не отдам, — сказал я твердо. — Что? Пошли, что ли? Владана! — крикнул я сенной девке. — За отцом пригляди…
— А я ведь достал Асмуда, — сказал Путята, когда мы вышли от отца.
— Он на пепелище за смертью пришел, — ответил я ему.
— А ты почем знаешь?
И я вкратце рассказал ему, как в полон попал. Как видел бой с холма. Как Асмуд рог свой Ольге передал. Как меня Соломон освободил…
— Так что ты, считай, ему услугу сделал. Он теперь в Вальхалле с богами своими пирует.
— Эх, — в сердцах махнул рукой воевода. — Знал бы, не тронул бы его. Пусть бы сам подох.
— Что теперь о прошлом жалеть, — успокоил его Микула. — О том, что дальше будет, думать надо…
— Древляне, люди вольные! — крикнул я с крыльца. — Сила вражья к Коростеню подходит! Все, кто может держать оружие, — на стены! Это говорю я! Грядущий князь Добрый Малевич!..
Не вышло у руси с наскоку Коростень взять. Расшиблись они о стены города. Отхлынули. В осаду сели. Через две седмицы хан Куря со своими печенегами ушел. Не любили они долго без дела сидеть. Им бы по степи скакать да купцов грабить, а города брать печенеги не приучены.
Немного силы у Ольги осталось. На штурм не хватит. Решила нас голодом заморить. Только просчитались они со Свенельдом. Отец запасов в Коростене на три года собрал. Так и прожили все лето. Они там. Мы тут.
Скучали. Переругивались. Из луков друг в друга постреливали. Широт много стрел заготовил. Хватало нам. Да и им все время подвозили.
Отец на поправку пошел. Через месяц с постели встал. Рука у него левая отказала. На пепелище топор варяжский щит пробил да жилы ему подсек. Теперь вон, как плеть, рука болтается. И шрам на щеке на всю жизнь останется. Да еще на одну ногу прихрамывать стал. Это после тризны по Ингварю.
Смеялся, что жениться хотел, а теперь за калеку ни одна карга старая не пойдет.
Лето между тем пошло на убыль. А как узел, им и Ольгой завязанный, распутать, никто не знал…
26 августа 946 г.
Три дня назад всполошились осадники. Мы подумали, что они на штурм отважатся. На стены высыпали. Смотрим, к становищу варяжскому подкрепление идет. Только ошиблись мы.
Слишком мало пришедших для подмоги было. Человек сто. Не больше. Один среди них выделялся. И конь под ним хорош. И сам всадник чудной. На шеломе перья развеваются. Плащ на нем синий. Не воин, а птица расфуфыренная. Он перед Ольгой спешился. Поклон ей отвесил. Потом они в шатер вошли…
Наутро стража доложила, что к воротам кто-то подъезжает. Один.
Мы с отцом из башни выглянули. Точно.
Ратник, из пришедших накануне, возле моста остановился. Меч со щитом на землю положил. Копье рядом оставил. Кольчугу с себя снял. В одной рубахе остался. Коня в поводу к воротам подвел.
— Впустить переговорщика, — велел отец. Заскрипели ворота. Вошел незнакомец в Коростень. Только незнакомец ли? Что-то в госте такое было, отчего у меня сердце радостно екнуло.
Присмотрелся я. Пресветлый Даждьбоже! Это же Яромир! Вот уж кого увидеть не чаял.
— Яромир! — бросился я к нему.
— Добрыня!
Оказалось, что даже в наше горькое время есть место для радости.
— Как же ты через германцев пробрался?
— А как ты от норманнов уйти сумел?
— Я смотрю, старые знакомцы встретились, — подошел к нам отец.
— То так есть, — поклонился Яромир. — Круль Чешский и Моравский Болеслав тебе, князю Древлянскому, поклон шлет. Сам он пока в становище врагов твоих остановился. Дозволения просит в град твой войти.
— Что надо дяде жены моей?
— Прознал он, что ты нужду терпишь. Хочет помочь.
Отец немного подумал и сказал:
— Пусть приходит. Рады мы будем князю Болеславу и помощи его…
Болеслав оказался человеком старым, но еще крепким. А что наряд на нем чудной, так это ничего. Хоть по одежке встречают, да провожают-то по уму.
Пока чехи в Коростене размещались, мы с Яромиром встречу отметили. Я ему о своем житье-бытье рассказал. Он — о своем.
Оказалось, что почти год он в землях германских зверем диким таился. К своим пробирался. Помог ему христианский Бог. Миновал он германцев. Правда, рысь его немного потрепала да однажды волк чуть не загрыз, так это мелочи. Добрался он до Праги. К Болеславу с повинной пришел. Дескать, не уберег он меня. Смотрит, а Здебор уже дома. Отпустил же его отец, как только прознал, что мы до земли Чешской не доехали. Корить его сильно не стали.
— А Жанна, — вздохнул он тяжко, — не дождалась. За пивовара замуж вышла. Я когда вернулся, у них уж сын родился.
— Не переживай ты так, — похлопал я его по плечу. — Видать, Доля твоя такая. Давай лучше Хлодвига помянем. У вас, у христиан, по друзьям помины полагаются?
— Так, — кивнул он.
Потом у отца с Болеславом долгий разговор был. Всю ночь они решали и рядили, как теперь поступить, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
И вот сегодня вошли Ольга со Свенельдом в Коростень. Пешком вошли. Без охраны. Не вышел их отец встречать. Меня с Путятой послал.
Долго смотрели друг другу в глаза два воеводы. И чего высматривали?
— Князь Древлянский, Мал, сын Нискини, вас в горницу зовет, — сказал я без поклонов и приветствий. — Следуйте за нами.
Повернулись мы к ним спиной и в детинец пошли. А они за нами…
— И все же, — Ольга взглянула на отца, — предложение короля Болеслава мне кажется разумным. Как мыслишь, князь?
Надолго отец задумался. Потом на меня посмотрел:
— Что скажешь, Добрыня? Я свое пожил. Теперь твоя судьба решается.
— Думаю, — ответил я, — что это разумный выход. Пожил я среди варягов. Они такие же люди. И кровь у них красная. Так зачем же мы будем эту кровь друг дружке портить? Я за договор.
Вздохнул отец. Головой кивнул.
— Так тому и быть, — сказал.
— Вот и славно. — Болеслав встал и развернул пергаментный свиток. — Договор сей, — начал он читать, — заключен в граде Коростене, в месяц серпень[200], на вторую седмицу от Спожинок[201]. Мы от рода Древлянского — князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала. И мы от рода русского — Ольга, мать кагана Святослава, сына Игоря, и Свенельд, дядя его, заключаем союз любви на все годы, пока сияет солнце и весь Мир стоит[202]. А кто из древлянской или русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога Вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни. А те из них, которые не крещены да не имеют помощи от Перуна Полянского, и Даждьбога Древлянского, и от других богов, да не защитятся они собственными щитами. Да погибнут от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия. Да будут холопами во всю свою загробную жизнь…
Болеслав прервал чтение, вытер расшитым рукавом пот со лба, отпил из чаши меда пенного и продолжил:
— Князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала, отдают в вечное пользование кагану Русскому Святославу, сыну Игоря, и потомкам его Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую земли. Князь Мал снимает с себя титул князя, княжич Добрын снимает с себя звание грядущего князя Древлянского в пользу кагана Святослава и Ольги, матери его, которые возлагают на себя звание князя и княгини сразу после подписания сего договора, а званием грядущего князя распоряжаются на свое усмотрение до достижения каганом Святославом зрелости.
Стольный город земли Древлянской Коростень будет предан огню…
Помню я, как у отца заходили желваки на щеках при этих словах. Как сжалась в кулак здоровая рука. Как поднял он глаза к потолку. Как вздохнул тяжко…
— Мал, сын Нискини, добровольно становится затворником. Садится в граде Любиче и сидит там безвыездно. Чада его — Малуша и Добрын — по праву плененных на девять лет становятся холопами князя Святослава, без права выкупа. — Слова Болеслава падали в тишине, словно тяжелые камни. — Князь Святослав, сын Игоря, и княгиня Ольга, мать его, берут на себя обязательство прекратить преследование всех без исключения бывших людей древлянских, а ныне русских, независимо от степени их вины перед Русью. Не обкладывать земли Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую военным побором, а брать с них в течение девяти лет дань в половину от дани других русских земель.
Договор этот будет храниться в Праге-городе у короля Великой Моравии Болеслава, который за исполнение его крест целует и ответ перед Богом Вседержителем и людьми нести будет, если не покарает отступника. И не завещает потомкам своим надзор за исполнением сего договора. Мы же клянемся Даждьбогом, Перуном и другими богами, что не нарушим договора и выполним все его условия. Да будет так.
Несколько долгих мгновений в горнице коростеньского детинца висела звенящая тишина…
Затем Болеслав протянул договор нам. Отец быстро пробежал написанное, поднялся, сказал громко:
— Клянусь! — ударил своей княжеской печатью по развернутому свитку и шарахнул ею о стену так, что она разлетелась на мелкие кусочки.
А я встал из-за стола, снял со стены меч деда Нискини.
Краем глаза заметил, как испуганно взглянула на меня Ольга…
Как напрягся Свенельд, готовый в любой миг встать на защиту сестры…
Как приподнялся круль Болеслав со скамьи и предостерегающе поднял руку…
Как у отца вспыхнул огонек в глазах и потух сразу же…
А я, словно не замечая всего этого, вынул меч из ножен, наступил ногой на клинок и потянул за рукоять.
С жалостным звоном обломился дедов меч.
— Клянусь! — сказал я и положил рукоять убитого мной меча на стол переговорный.
Вздохнули все. Кто радостно. Кто огорченно…
— Клянусь! — Княгиня Ольга встала и, не читая договора, придавила своей печатью краешек пергамента.
— Да будет так, — сказал король Болеслав. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа! — Он перекрестился, поцеловал висевший на шее крест, взял свиток договора и спрятал его в резной ларец.
3 сентября 946 г.
В этот день Коростень подожгли. Я был рад, что отца увезли еще вчера и он не увидит, как сгорит его город. Коростень подпалили с четырех сторон. Старое дерево не хотело гореть, и, чтобы дело пошло скорее, варяги натаскали в детинец соломы и обложили стены сухими дровами. Огонь нехотя, словно пробуя бывшую столицу Древлянской земли на вкус, лизал черные бревна. А потом подул ветер. И огонь вспыхнул сильнее. И вдруг потух.
Мне потом рассказывали, что еще целый месяц варяги снова и снова поджигали упрямый город, пока он не сгорел дотла.
А Стрибожич[203] принес большую темную тучу. Она громыхнула грозовым раскатом и сверкнула молнией. Молния вонзилась в макушку Священного дуба, и он вспыхнул, как сухая щепка…
Так Перун окончательно добил Даждьбога. Только разве можно убить солнце?
Дуб полыхал…
А я стоял и смотрел на то, как остается в прошлом, как сгорает мое детство…
— Эй, холоп. — Свенельд подошел ко мне и положил руку на плечо. — Не кручинься. Как знать, что ждет нас впереди? Недаром же отец завещал оберегать тебя. Пойдем. Там Малушку привезли. Плачет она. Ты уж ее как-нибудь успокой…
Я повернулся и пошел вслед за варягом.
«Что ж, — подумал я тогда, — трэлем я был. Теперь побуду холопом…»
Наверное, это кому-то покажется странным, но я даже был немного рад тому, что все так случилось. Ведь теперь я стал холопом. А холопу можно жениться на огнищанке. Если только Любава захочет выйти замуж за холопа…
А в дверь уже колошматили изо всех сил.
— Эй, болярин! — услышал я голос Путяты. — Добрыня! Слышишь? Ты там, часом, не помер?
— Не дождетесь! — крикнул я в ответ и пошел отпирать двери.
Действующие лица
Мал, сын Нискини, — князь Древлянской земли. Отец Добрыни.
Беляна, дочь Вацлава, — княгиня Древлянская. Мать Добрыни.
Мала (Малуша), дочь Мала, — княжна Древлянская. Сестра Добрыни.
Любава, дочь Микулы, — возлюбленная Добрыни.
Гостомысл — ведун Даждьбога. Учитель Добрыни.
Белорев — знахарь. Учитель Добрыни.
Гридислав (Гридя), Славомир (Славдя), Ратибор — друзья детства Добрыни.
Побор, Путята, Грудич — боляре княжества Древлянского.
Микула, сын Селяна, — отец Любавы.
Берисава — мать Любавы.
Жирот — оружейник.
А также холопы и холопки, огнищане, дружинники и прочие жители Древлянской земли.
Ольга (Хельга) — жена его.
Святослав — его сын (после гибели Игоря стал каганом Киевским).
Асмуд — отец Ольги. Воевода Игоря. Ярл варяжской дружины.
Свенельд, сын Асмуда, — брат Ольги. Воевода Игоря. Ярл варяжской дружины.
Соломон — лекарь.
Дарена, дочь Любояра, — сенная девка Ольги.
Любояр, сын Здравия, — кузнец. Отец Дарены.
Лучан — гончар из Подола (посада Киева).
Ицхак — посадник Козаров (посада Киева).
Серафим — священник церкви Ильи в Козарах.
А также киевляне, варяжские дружинники, полянское войско, русь, заморские гости и прочие жители Русской земли.
Орм с Орлиной горы — викинг. Хозяин трэля Добрыни.
Борн Носатый — кормчий Торбьерна.
Торбьерг Малая Вельва — исландская прорицательница.
Халльдис — жена Орма.
Гро, дочь Трюггваса, — подруга Орма.
Трюггвас — конунг Ютландии (область Дании).
А также прочие викинги, их жены, дети и трэли.
Яромир — риттер (рыцарь) короля Чешского.
Хлодвиг — риттер (рыцарь) франкский.
Андрей (Разбей) — проповедник христианский.
И другое население Европы и Азии X века нашей эры.
Нет, не было в нем боязни.
Плакать не стал. Наоборот. Засмеялся громко. Понял я. Далеко пойдет каган Киевский. В Древлянской земле не остановится.
А мальчишка взял да копьецо свое швырнул во врагов. Полетело копье недалеко. Меж ушей конских скользнуло и на землю возле копыт упало.
— Смотрите, дружина! — крикнул Асмуд. —Конунг наш уже начал! А мы что, хуже? Вперед!
И началось…
Первыми в бой ринулись люди Стегги. Не ведали они, что Побор со своих живым не слезал, пока каждый с пятидесяти шагов в подброшенный кошель две стрелы не вгонит. Но скоро узнали варяги, почему слава о древлянских лучниках дальше их стрел летит. Накрыл их смертельный ливень острых стрел. Захлебнулись они кровушкой, щиты сомкнули. Отходить начали.
— Даждьбог с нами! — разнеслось над древлянским войском.
— Один! — завыли варяги.
— Перун Громовержец! Покрой нас славой! Порази врагов наших огневыми стрелами! — Это Свенельд голос подал.
Он торопиться не стал. Своих лучников вперед выпустил. Черной тучей заслонили каленые стрелы небо. Засвистели страшно. Осыпали наших разящим роем.
Свенельд своих лучников на месте оставил, чтоб прикрыли стрелами его наскок. Сам с дружиной на Путяту накинулся. Резво покатилась волна под горочку. Вонзилась в щель между младшей дружиной и ополчением. Не успел Побор лучников из-под удара вывести. Больно быстро нахлынули Свенельдовы отроки. Смяли левый бок древлянских стрелков.
Тут и Стегги от первой неудачи оправился. В старшую дружину ударил. Только расступились древляне, пропустили варягов. А позади полка правой руки колья острые в землю врыты. Это я отцу рассказал, как в Нортумбрии саксы викингов подловили. Видели наступавшие, что на смерть их несет, а как сразу остановиться, под гору катясь? Завязли на тех кольях варяги.
Я оттого, что своим помочь не могу, совсем голову потерял. Сразу и не заметил, как Асмуд на холм взобрался. Дышит тяжело. Сипит весь. Коня под уздцы с каганом Киевским ведет. А Святослав криком исходит.
Выскочила из шатра Ольга. К сыну кинулась. Сняла его с седла. А тот брыкается.
— Что ты с ним сделал? — крикнула она на Асмуд а.
— Цел он, — переведя дух, ответил старик. — Это он в побоище просится. Ругался на меня, когда я его к тебе вез.
А Святослав не унимается. Не хочет на руках материнских сидеть. Мол, не маленький уже. На ноги поставь. Пришлось подчиниться кагану Киевскому. А он кричит:
— Асмуд! Асмуд! Вели маме, чтоб меня отпустила! Я их всех победю!
— Хорошего ты мне внука родила! — смеется старый варяг. — Он еще покажет, чего кровь наша стоит. Береги его.
С этими словами Асмуд отцепил от пояса свой знаменитый рог и передал его Ольге. Потом поднял вверх любимый боевой топор и крикнул:
— Запасная сотня! За мной! А вы чего стоите? — рявкнул он на моих стражников. — Никуда щенок не денется. Вперед! Один с нами! — и устремился со своими людьми в самую гущу боя.
— Мама, — Святослав успокоился и зевнул, — ведь плавда я их победил?
— Правда, сынок. — Ольга присела на корточки и крепко прижала Святослава к себе. — Пойдем, — сказала она. — Победителям тоже спать надо.
И они пошли к шатру, словно и не было никакой сечи. И люди не гибли совсем рядом за него, кагана Киевского…
А между тем события на пепелище развивались стремительно. Асмуд с запасной сотней сшибся с дружиной Путяты. Старый варяг вовремя подоспел на помощь Свенельду. Того прижали к воде. Его отроки бились отчаянно. Прорубали путь к отходу. А тут и старый варяг подоспел. Увидев подмогу, Свенельд со своими еще сильнее ударил по младшей дружине.
Древлянское ополчение разделилось. Половина увязла у озерка, сдерживая натиск Свенельдовых отроков. Вторая половина дожимала варягов Стегги.
Казалось, еще немного, и Даждьбогова рать одолеет союз Одина и Перуна. Но тут одна за другой в небо взметнулись три горящие стрелы.
Я понял, что это Свенельд велел подать знак хану Куре. И от осознания того, что сейчас в вечный спор небожителей вмешается другой, неизвестный никому бог, мне стало страшно…
— Хур-р-р-р! — перекрывая гул битвы, пронеслось над пепелищем.
Это ревела печенежская конница, обошедшая наше войско. Печенеги хана Кури ударили древлянам в спину. Удар был не сильным. Привыкшие к бескрайним южным степям всадники путались в ветвях молодого подлеска. Они не могли разогнать своих коней. От этого дюжее ярились. И люди. И кони.
Их было слишком много. У отцовых ратников от усталости уж руки не поднимались, а печенеги были свежими. Этого оказалось достаточно, чтобы древляне дрогнули.
Первыми, как и предсказывал Асмуд, побежали ополченцы. И хотя Микула пытался как-то сдержать огнищан, ему это не удалось. Они побросали оружие и бросились врассыпную.
Остатки старшей дружины собрались вокруг отцова стяга. Вскоре и Путята с младшей дружиной, прорубив себе дорогу сквозь печенегов и варягов, присоединился к своему князю.
С высоты холма я видел, как дружинники стали отходить к лесу. Отход был трудным. Враг наседал. Но все же это не было бегством. Вскоре стяг с ликом Даждьбога затерялся среди ветвей. Печенеги вдогон не пошли. Да и Свенельд дал сигнал прекратить преследование.
Я облегченно вздохнул. Взглянул на усеянное мертвыми телами пепелище. И лишь тогда понял, что мы проиграли эту битву. И зажглись в памяти давно забытые волчьи глаза, и я осознал, что мы проиграли не только сражение. Мы проиграли все…
Горячие ненужные слезы покатились по моим щекам…
— Добрын, — услышал я тихий голос. — Добрын, это я, Соломон. Бежать тебе нужно, княжич.
Лекарь стоял надо мной с ножом в одной руке и с поводьями в другой. Он рассек веревку, врезавшуюся в затекшие руки, и подсадил меня на коня.
— А ты как же?
— Я ничего, — сказал он. — Мне не впервой…
26 августа 946 г.
Разговор выдался не из легких. Каждый из собравшихся сегодня здесь, в горнице коростеньского детинца, понимал, что продолжать войну уже нет ни сил, ни средств. Только и уступать никто не хотел.
— Как же ты не поймешь, — горячилась Ольга, — что уже вся земля Древлянская под Святослава легла. Лишь ты упираешься.
— Но Коростень-то вам не по зубам оказался, — возражал отец. — Град все лето держался и еще не один год продержится.
— А толку? — Свенельд руками развел. — Хочешь весь род свой под корень извести?
— Нет, — покачал головой отец. — Не хочу больше крови. Оттого и позвал вас.
— Ну, так прими неизбежное. — Свенельд стукнул ладонью о столешницу.
— Не горячись, варяг, — подал голос Болеслав, круль Чешский. — Нелегко такие решения принимать…
30 мая 946 г.
После битвы на пепелище остатки древлянского воинства укрылись за стенами Коростеня. Из тысячи ратников и семи сотен ополченцев осталось не более половины. Остальное либо сложили свои голо-
вы на поле брани, либо разбежались в страхе по лесам и весям.
Среди тех, кто остался, почти все были калечными. Раненые лежали прямо на стогне. Холопки не успевали повязки менять да травы целебные приворачивать. Стон стоял над древлянским стольным городом. Стон и бабий вой.
Таким я увидел Коростень, когда въехал в ворота на взмыленном коне.
— Добрыня! — бросился ко мне Ярун. — Жив, княжич!
— Что мне сделается? — Я сошел с коня и обнялся с дружинником.
— Где же ты был? Князь уж думал, что убили тебя на тризне.
— Где он?
— В детинце. Ранен сильно. Микула с ним. Путята где-то на стенах. А Побор на пепелище остался. Гостомысл сразу после тризны пропал. Куда делся? Не знает никто. И Смирного больше нет… — Ярун отвернулся, чтобы я его горя не заметил.
— Про Смирного знаю. Жаль его. И Побора жаль, — вздохнул я.
Тяжко было от навалившегося лиха. Желя и Карна в душе моей слезы горькие лили. Только нельзя мне сейчас их наружу выпускать…
— Ты бы к тетке Милаве заглянул, — сказал Ярун. — Грузно ей сейчас. Да и всем нелегко…
— Загляну. Обязательно. Вот только с отцом повидаюсь…
Я нашел отца в опочивальне. Таким я его никогда не видел. Борода всклочена. Глубокий шрам на щеке кровью сочится. Горячечным блеском полыхает взгляд. Голова тряпицей обвязана…
— Батюшка! — кинулся я к нему.
Упал на колени перед ложем. Голову склонил.
— Добрынюшка! — попытался он встать.
— Тише, княже, нельзя тебе силы терять. — Микула удержал его на ложе.
— Видишь, как оно обернулось, сынко? — а сам мне ладонью по волосам.
— Малуша где? — спросил я огнищанина.
— У нас она, — сказал тихо Микула. — Ее еще седмицу назад с Заглядой под Берисавин пригляд отправили.
— А Любава?
— Когда я уходил, в здравии она была. Ты за них не переживай. Навряд варяги до наших дебрей доберутся. А если что, они в схороне укроются.
— Ольгино войско на подходе! — в опочивальню влетел Путята.
Увидел меня. Остановился. Улыбнулся. Рубец на лице еще больше побагровел. А я вижу, что глаза у него, как у зверя затравленного. У меня, наверное, такие же.
— Рад видеть тебя, княжич.
— А я тебя, — поднялся я с колен, подошел к нему, обнялись мы крепко.
— Сынко, — простонал отец, — держись, сколько можешь. Не отдай Коростень.
— Не отдам, — сказал я твердо. — Что? Пошли, что ли? Владана! — крикнул я сенной девке. — За отцом пригляди…
— А я ведь достал Асмуда, — сказал Путята, когда мы вышли от отца.
— Он на пепелище за смертью пришел, — ответил я ему.
— А ты почем знаешь?
И я вкратце рассказал ему, как в полон попал. Как видел бой с холма. Как Асмуд рог свой Ольге передал. Как меня Соломон освободил…
— Так что ты, считай, ему услугу сделал. Он теперь в Вальхалле с богами своими пирует.
— Эх, — в сердцах махнул рукой воевода. — Знал бы, не тронул бы его. Пусть бы сам подох.
— Что теперь о прошлом жалеть, — успокоил его Микула. — О том, что дальше будет, думать надо…
— Древляне, люди вольные! — крикнул я с крыльца. — Сила вражья к Коростеню подходит! Все, кто может держать оружие, — на стены! Это говорю я! Грядущий князь Добрый Малевич!..
Не вышло у руси с наскоку Коростень взять. Расшиблись они о стены города. Отхлынули. В осаду сели. Через две седмицы хан Куря со своими печенегами ушел. Не любили они долго без дела сидеть. Им бы по степи скакать да купцов грабить, а города брать печенеги не приучены.
Немного силы у Ольги осталось. На штурм не хватит. Решила нас голодом заморить. Только просчитались они со Свенельдом. Отец запасов в Коростене на три года собрал. Так и прожили все лето. Они там. Мы тут.
Скучали. Переругивались. Из луков друг в друга постреливали. Широт много стрел заготовил. Хватало нам. Да и им все время подвозили.
Отец на поправку пошел. Через месяц с постели встал. Рука у него левая отказала. На пепелище топор варяжский щит пробил да жилы ему подсек. Теперь вон, как плеть, рука болтается. И шрам на щеке на всю жизнь останется. Да еще на одну ногу прихрамывать стал. Это после тризны по Ингварю.
Смеялся, что жениться хотел, а теперь за калеку ни одна карга старая не пойдет.
Лето между тем пошло на убыль. А как узел, им и Ольгой завязанный, распутать, никто не знал…
26 августа 946 г.
Три дня назад всполошились осадники. Мы подумали, что они на штурм отважатся. На стены высыпали. Смотрим, к становищу варяжскому подкрепление идет. Только ошиблись мы.
Слишком мало пришедших для подмоги было. Человек сто. Не больше. Один среди них выделялся. И конь под ним хорош. И сам всадник чудной. На шеломе перья развеваются. Плащ на нем синий. Не воин, а птица расфуфыренная. Он перед Ольгой спешился. Поклон ей отвесил. Потом они в шатер вошли…
Наутро стража доложила, что к воротам кто-то подъезжает. Один.
Мы с отцом из башни выглянули. Точно.
Ратник, из пришедших накануне, возле моста остановился. Меч со щитом на землю положил. Копье рядом оставил. Кольчугу с себя снял. В одной рубахе остался. Коня в поводу к воротам подвел.
— Впустить переговорщика, — велел отец. Заскрипели ворота. Вошел незнакомец в Коростень. Только незнакомец ли? Что-то в госте такое было, отчего у меня сердце радостно екнуло.
Присмотрелся я. Пресветлый Даждьбоже! Это же Яромир! Вот уж кого увидеть не чаял.
— Яромир! — бросился я к нему.
— Добрыня!
Оказалось, что даже в наше горькое время есть место для радости.
— Как же ты через германцев пробрался?
— А как ты от норманнов уйти сумел?
— Я смотрю, старые знакомцы встретились, — подошел к нам отец.
— То так есть, — поклонился Яромир. — Круль Чешский и Моравский Болеслав тебе, князю Древлянскому, поклон шлет. Сам он пока в становище врагов твоих остановился. Дозволения просит в град твой войти.
— Что надо дяде жены моей?
— Прознал он, что ты нужду терпишь. Хочет помочь.
Отец немного подумал и сказал:
— Пусть приходит. Рады мы будем князю Болеславу и помощи его…
Болеслав оказался человеком старым, но еще крепким. А что наряд на нем чудной, так это ничего. Хоть по одежке встречают, да провожают-то по уму.
Пока чехи в Коростене размещались, мы с Яромиром встречу отметили. Я ему о своем житье-бытье рассказал. Он — о своем.
Оказалось, что почти год он в землях германских зверем диким таился. К своим пробирался. Помог ему христианский Бог. Миновал он германцев. Правда, рысь его немного потрепала да однажды волк чуть не загрыз, так это мелочи. Добрался он до Праги. К Болеславу с повинной пришел. Дескать, не уберег он меня. Смотрит, а Здебор уже дома. Отпустил же его отец, как только прознал, что мы до земли Чешской не доехали. Корить его сильно не стали.
— А Жанна, — вздохнул он тяжко, — не дождалась. За пивовара замуж вышла. Я когда вернулся, у них уж сын родился.
— Не переживай ты так, — похлопал я его по плечу. — Видать, Доля твоя такая. Давай лучше Хлодвига помянем. У вас, у христиан, по друзьям помины полагаются?
— Так, — кивнул он.
Потом у отца с Болеславом долгий разговор был. Всю ночь они решали и рядили, как теперь поступить, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
И вот сегодня вошли Ольга со Свенельдом в Коростень. Пешком вошли. Без охраны. Не вышел их отец встречать. Меня с Путятой послал.
Долго смотрели друг другу в глаза два воеводы. И чего высматривали?
— Князь Древлянский, Мал, сын Нискини, вас в горницу зовет, — сказал я без поклонов и приветствий. — Следуйте за нами.
Повернулись мы к ним спиной и в детинец пошли. А они за нами…
— И все же, — Ольга взглянула на отца, — предложение короля Болеслава мне кажется разумным. Как мыслишь, князь?
Надолго отец задумался. Потом на меня посмотрел:
— Что скажешь, Добрыня? Я свое пожил. Теперь твоя судьба решается.
— Думаю, — ответил я, — что это разумный выход. Пожил я среди варягов. Они такие же люди. И кровь у них красная. Так зачем же мы будем эту кровь друг дружке портить? Я за договор.
Вздохнул отец. Головой кивнул.
— Так тому и быть, — сказал.
— Вот и славно. — Болеслав встал и развернул пергаментный свиток. — Договор сей, — начал он читать, — заключен в граде Коростене, в месяц серпень[200], на вторую седмицу от Спожинок[201]. Мы от рода Древлянского — князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала. И мы от рода русского — Ольга, мать кагана Святослава, сына Игоря, и Свенельд, дядя его, заключаем союз любви на все годы, пока сияет солнце и весь Мир стоит[202]. А кто из древлянской или русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога Вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни. А те из них, которые не крещены да не имеют помощи от Перуна Полянского, и Даждьбога Древлянского, и от других богов, да не защитятся они собственными щитами. Да погибнут от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия. Да будут холопами во всю свою загробную жизнь…
Болеслав прервал чтение, вытер расшитым рукавом пот со лба, отпил из чаши меда пенного и продолжил:
— Князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала, отдают в вечное пользование кагану Русскому Святославу, сыну Игоря, и потомкам его Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую земли. Князь Мал снимает с себя титул князя, княжич Добрын снимает с себя звание грядущего князя Древлянского в пользу кагана Святослава и Ольги, матери его, которые возлагают на себя звание князя и княгини сразу после подписания сего договора, а званием грядущего князя распоряжаются на свое усмотрение до достижения каганом Святославом зрелости.
Стольный город земли Древлянской Коростень будет предан огню…
Помню я, как у отца заходили желваки на щеках при этих словах. Как сжалась в кулак здоровая рука. Как поднял он глаза к потолку. Как вздохнул тяжко…
— Мал, сын Нискини, добровольно становится затворником. Садится в граде Любиче и сидит там безвыездно. Чада его — Малуша и Добрын — по праву плененных на девять лет становятся холопами князя Святослава, без права выкупа. — Слова Болеслава падали в тишине, словно тяжелые камни. — Князь Святослав, сын Игоря, и княгиня Ольга, мать его, берут на себя обязательство прекратить преследование всех без исключения бывших людей древлянских, а ныне русских, независимо от степени их вины перед Русью. Не обкладывать земли Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую военным побором, а брать с них в течение девяти лет дань в половину от дани других русских земель.
Договор этот будет храниться в Праге-городе у короля Великой Моравии Болеслава, который за исполнение его крест целует и ответ перед Богом Вседержителем и людьми нести будет, если не покарает отступника. И не завещает потомкам своим надзор за исполнением сего договора. Мы же клянемся Даждьбогом, Перуном и другими богами, что не нарушим договора и выполним все его условия. Да будет так.
Несколько долгих мгновений в горнице коростеньского детинца висела звенящая тишина…
Затем Болеслав протянул договор нам. Отец быстро пробежал написанное, поднялся, сказал громко:
— Клянусь! — ударил своей княжеской печатью по развернутому свитку и шарахнул ею о стену так, что она разлетелась на мелкие кусочки.
А я встал из-за стола, снял со стены меч деда Нискини.
Краем глаза заметил, как испуганно взглянула на меня Ольга…
Как напрягся Свенельд, готовый в любой миг встать на защиту сестры…
Как приподнялся круль Болеслав со скамьи и предостерегающе поднял руку…
Как у отца вспыхнул огонек в глазах и потух сразу же…
А я, словно не замечая всего этого, вынул меч из ножен, наступил ногой на клинок и потянул за рукоять.
С жалостным звоном обломился дедов меч.
— Клянусь! — сказал я и положил рукоять убитого мной меча на стол переговорный.
Вздохнули все. Кто радостно. Кто огорченно…
— Клянусь! — Княгиня Ольга встала и, не читая договора, придавила своей печатью краешек пергамента.
— Да будет так, — сказал король Болеслав. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа! — Он перекрестился, поцеловал висевший на шее крест, взял свиток договора и спрятал его в резной ларец.
3 сентября 946 г.
В этот день Коростень подожгли. Я был рад, что отца увезли еще вчера и он не увидит, как сгорит его город. Коростень подпалили с четырех сторон. Старое дерево не хотело гореть, и, чтобы дело пошло скорее, варяги натаскали в детинец соломы и обложили стены сухими дровами. Огонь нехотя, словно пробуя бывшую столицу Древлянской земли на вкус, лизал черные бревна. А потом подул ветер. И огонь вспыхнул сильнее. И вдруг потух.
Мне потом рассказывали, что еще целый месяц варяги снова и снова поджигали упрямый город, пока он не сгорел дотла.
А Стрибожич[203] принес большую темную тучу. Она громыхнула грозовым раскатом и сверкнула молнией. Молния вонзилась в макушку Священного дуба, и он вспыхнул, как сухая щепка…
Так Перун окончательно добил Даждьбога. Только разве можно убить солнце?
Дуб полыхал…
А я стоял и смотрел на то, как остается в прошлом, как сгорает мое детство…
— Эй, холоп. — Свенельд подошел ко мне и положил руку на плечо. — Не кручинься. Как знать, что ждет нас впереди? Недаром же отец завещал оберегать тебя. Пойдем. Там Малушку привезли. Плачет она. Ты уж ее как-нибудь успокой…
Я повернулся и пошел вслед за варягом.
«Что ж, — подумал я тогда, — трэлем я был. Теперь побуду холопом…»
Наверное, это кому-то покажется странным, но я даже был немного рад тому, что все так случилось. Ведь теперь я стал холопом. А холопу можно жениться на огнищанке. Если только Любава захочет выйти замуж за холопа…
А в дверь уже колошматили изо всех сил.
— Эй, болярин! — услышал я голос Путяты. — Добрыня! Слышишь? Ты там, часом, не помер?
— Не дождетесь! — крикнул я в ответ и пошел отпирать двери.
Конец первой книги.
ноябрь 2003 — декабрь 2004
Действующие лица
Древлянская земля (столица Коростень)
Добрый, сын Мала (Добрыня), — княжич Древлянский.Мал, сын Нискини, — князь Древлянской земли. Отец Добрыни.
Беляна, дочь Вацлава, — княгиня Древлянская. Мать Добрыни.
Мала (Малуша), дочь Мала, — княжна Древлянская. Сестра Добрыни.
Любава, дочь Микулы, — возлюбленная Добрыни.
Гостомысл — ведун Даждьбога. Учитель Добрыни.
Белорев — знахарь. Учитель Добрыни.
Гридислав (Гридя), Славомир (Славдя), Ратибор — друзья детства Добрыни.
Побор, Путята, Грудич — боляре княжества Древлянского.
Микула, сын Селяна, — отец Любавы.
Берисава — мать Любавы.
Жирот — оружейник.
А также холопы и холопки, огнищане, дружинники и прочие жители Древлянской земли.
Полянская земля (столица Киев)
Игорь, сын Рюрика (Ингварь), — каган Киевский. Конунг варяжской дружины.Ольга (Хельга) — жена его.
Святослав — его сын (после гибели Игоря стал каганом Киевским).
Асмуд — отец Ольги. Воевода Игоря. Ярл варяжской дружины.
Свенельд, сын Асмуда, — брат Ольги. Воевода Игоря. Ярл варяжской дружины.
Соломон — лекарь.
Дарена, дочь Любояра, — сенная девка Ольги.
Любояр, сын Здравия, — кузнец. Отец Дарены.
Лучан — гончар из Подола (посада Киева).
Ицхак — посадник Козаров (посада Киева).
Серафим — священник церкви Ильи в Козарах.
А также киевляне, варяжские дружинники, полянское войско, русь, заморские гости и прочие жители Русской земли.
Викинги
Торбьерн, сын Вивеля, — хевдинг Исландии.Орм с Орлиной горы — викинг. Хозяин трэля Добрыни.
Борн Носатый — кормчий Торбьерна.
Торбьерг Малая Вельва — исландская прорицательница.
Халльдис — жена Орма.
Гро, дочь Трюггваса, — подруга Орма.
Трюггвас — конунг Ютландии (область Дании).
А также прочие викинги, их жены, дети и трэли.
А также
Болеслав — король Великой Моравии и Чехии. Дядя Беляны. Дед Добрыни.Яромир — риттер (рыцарь) короля Чешского.
Хлодвиг — риттер (рыцарь) франкский.
Андрей (Разбей) — проповедник христианский.
И другое население Европы и Азии X века нашей эры.