Губерман Игорь. Книга странствий

   А теперь поговорим о нашей мрази - я бы с мелкой начал. В первые же дни приезда нашего в Израиль позвонил мне полузнакомый (виделись единожды) осведомлённый доброжелатель и спросил, а были ли у меня за время литераторской жизни в России - книги, почему-либо зарезанные.
   - Ого-го, - сказал я радостно и горделиво. - Целых три, а если и статьи прибавить, то с лихвой четыре наберется.
   - А за что их зарезали? - задал мне доброжелатель странный для меня вопрос.
   - Как это за что? - спросил я ошарашено. - Я ж тогда все умственные силы клал, чтобы сказать о советской власти всё, что я о ней думаю. За навязчивые ассоциации, они тогда аллюзиями назывались, так что, в сущности, за попытку оклеветать наш дивный строй, они меня по делу резали, понять их можно.
   - Вы забудьте это, - мягко посоветовал доброжелатель. - Напишите, что вас резали как еврея, что вы жертва государственного антисемитизма, это очень вам поможет в получении различных льгот.
   - Вы что, с ума сошли? - спросил я грубо. - Для чего же мне так низко лгать?
   - Я вам добра желаю, - сказал доброжелатель с лёгкой обидой. - Я от всей души.
   Ещё потом он жаловался общим друзьям на мою хамскую неблагодарность. И был прав, конечно.
   А мотив этот я вспомнил уже лет пять спустя в одном российском городе. Ко мне явился за кулисы местного театра некий средних лет еврей, знакомый моих знакомых, так что сразу доверительно просил о помощи. Чем могу, ответил я с готовностью. Был у него посажен сын - по чистой уголовке - за растрату и за воровство, на коем схвачен был с поличным - и ничем тут с очевидностью помочь было нельзя.
   - Так чем же я могу быть вам полезен? - спросил я недоумённо.
   - Вы сейчас такой заметный человек, - терпеливо объяснил мне горестный отец, - что вас может принять посол Израиля.
   - И что? - не понял я.
   - И можно возбудить скандал, что садят еврея, - человек даже понизил голос от уважения к идее.
   Я уже всё понял, но спросил на всякий случай с тупостью, простительной эстраднику:
   - Но посадили ведь его за воровство, а не за еврейство?
   Уже готов я был сказать различные слова, но человек на меня глянул и ушёл. А привкус у меня от той беседы ещё долго сохранялся.
   Густ поток подобных спекуляций, и подробней говорить об этом тошновато. Думаю, что меня уже поняли.
   А что касается людей с размахом мерзости повыше, то у каждого народа есть своя такая мразь, и тут гордиться нашей избранностью мне никак не выйдет. Нет, я вру, и с радостью хватаю себя за руку. А про потоп сегодняшнего криминала что же ты забыл? И это правда. Я как бы должен осуждать неслыханный поток бандитов и ворья, весь мир сегодня захлестнувший, выльясь с необъятных просторов первой в истории страны социализма - что ж, если кто-нибудь настаивает, я их осуждаю. Хотя глупо осуждать естественные, как землетрясение, почти природные процессы. Снова среди этого потока - невероятное количество нашего брата, и я, о них читая, с неправедной гордыней думаю порой: какие ж вы талантливые, падлы!
   Я вообще хочу сказать, хотя греховность этой мысли сознаю, но я уверен, что обилие жулья с размахом - это веский признак живости народа в целом.
   Нет, повторю я снова, мне ничуть не стыдно за слепых и воспалённых комиссаров тех далёких лет, не стыдно за людей, насквозь пропитанных тем гибельным высоким духом разрушения, что поразил тогда насквозь Россию целиком. Но неужели из сегодняшних никто не вызывает во мне чувство омерзения, а следовательно - и стыда за соплеменность? Нет, есть один. О нём я расскажу немедленно.
   Он, несомненно, умный человек, поскольку таковым не будучи, никак нельзя играть того шута и агрессивного придурка, какого он давно уже играет, с бесцеремонной оживлённостью суясь во все дискуссии, проблемы и отверстия. Сейчас, по счастью, спала и затихла его бурная известность, а было время - в каждом зале города любого шли записки (штук по пять, по шесть) с одним вопросом - как я отношусь к Жириновскому и что я думаю о нём.
   Казалось бы, всё очень просто: отношусь я к нему крайне плохо, а думаю и того хуже, потому что этот фюрер для бедных - натворить такого может, что Россия, ужаснувшись и опомнившись, немедля вспомнит о его еврействе. Но я, однако, иностранец, никаких советов я давать не в праве, а предупреждать и пророчествовать- вовсе глупо и бессмысленно. Я отделывался неким давним стишком, который по счастливой случайности подходил Жириновскому с полной определённостью:
   Среди болотных пузырей,
   надутых газами гниения,
   всегда находится еврей
   венец болотного творения.
   И зал смеялся неизменно, а я тоскливо думал всякий раз: откуда же берутся миллионы, что голосуют за этого опасного шута?
   Так повторялось много раз, и тут судьба решила поиграть со мной подсунула мне встречу с Жириновским. Будучи в Моск-ве однажды, пришёл я в Дом литератора на обсуждение последней книги одной замечательной негромкой писательницы. Забавно, что и книжка та была - о фашизме. Говорилось и о его перспективах в России. Будучи курильщиком отъявленным и злостным, больше часа я не утерпел и вышел покурить в фойе. Купил себе десяток книг в ларьке у двери (это существенная для дальнейшего деталь), положил их на стоявший там же столик и блаженно закурил, наблюдая краем глаза за книгами, дабы коллеги их не спёрли. Кто-то подошёл поговорить, и я услышал, что в соседнем (большом) зале происходит встреча российских писателей с Жириновским. Я, разумеется, остался его ждать, и сигареты через две он появился. Три телохранителя в комиссарских кожанках плотно окружали его. А он - с его лицом и в местечковом картузе - смотрелся среди них, как пожи-лой еврей, арестованный за скрытие ценностей. Я подошёл к нему и вежливо представился. Сказал, что я живу в Израиле, что литератор, и мне жаль, но нету с собой книжки, чтобы подарить ему (а про себя подумал: и была бы - я бы тебе хер её подарил), и что хотел бы увезти с собой его автограф. Эту речь я вовсе не готовил, мне хотелось только поглазеть, и для чего я вдруг к нему попёрся - сам не понимал я и с немалым удивлением слушал, что мелю. И для чего автограф?
   Жириновский наклонился к невысокому плотному человеку средних лет - по виду явно литератору и устроителю всей встречи, и тот быстро и жарко нашептал ему на ухо что-то хвалебное в мой адрес. Ибо с обаятельной улыбкой мне Владимир Вульфович сказал:
   - Конечно. Давайте мне любую книгу, я вам с удовольствием распишусь.
   Таким он выглядел приветливым, наивным, кротким и простым, что я, за книжкою метнувшись, ощутить успел свое коварство, вероломство и творимую подлянку. Ибо я через секунду возвратился с только что вышедшей тогда в Москве книжкой - "Дневники Геббельса". Я даже распахнуть её успел: на Жириновского смотрел пустой белый лист, на котором как раз и ставят автографы. Глаза мои лучились чистотой и интересом к государственному мужу.
   Но Жириновский посмотрел, какую книгу я принёс, мне протянул её обратно и сказал слова, от которых душа моя облилась блаженством, ибо я мгновенно себе представил, как сегодня же на пьянке буду их рассказывать друзьям, а мне не будут верить. Он сказал:
   - Вы знаете, я тут никак вам не могу поставить подпись, меня и так о нём всё время спрашивают.
   Я молча метнулся за другой книгой, это оказался Розанов, и Жириновский, повертев её в руках и сомневаясь, поставил подпись. Книгу я привёз домой. А вся история стала цветком в букете моих эстрадных баек. Ибо я рассказываю только правду, а она - намного ярче вымысла.
   Да, милый Саша, мы такой народ - даже способное отребье крупной масти мы поставляем яркое и энергичное.
   В Израиле заметно снижен наш накал. Дух левантийской беззаботности, беспечности и всякого такого - сильно овевает нас, и кажется порой, что всё-таки еврею жизненно необходимо явное и тайное сопротивление среды. Нет, оно есть и тут, но тут оно совсем иное. Я довольно скоро по приезде эту ситуацию почувствовал, но сформулировать боялся, опасаясь, что незнание языка толкает меня к неверным обобщениям, на которые я права не имею. Но однажды натолкнулся на статью раввина Адина Штайнзальца, одного из мудрейших людей нашего времени, и там я просто прочитал слова, которые не смел произнести даже во время дружеского трёпа. Я сейчас большую выпишу цитату, лучше всё равно я не скажу. И то, что выше я писал, тут будет лаконично и весомо.
   Сперва Адин Штайнзальц отмечает нашу сложившуюся за века "поразительную способность видоизменяться, приспосабливаться, становиться похожими на тех людей, среди которых мы живём". Но, пишет он далее - "Наша адаптация - это внутреннее преображение... Мы не просто обезьянничаем, а становимся частью этого народа... Это вызывает обиду и возмущение. У других народов складывается ощущение, что евреи... изощрённо похищают у них душу и таким образом становятся их национальными поэтами, драматургами, художниками, а через некоторое время - устами и мозгом их народа. Мы становимся большими англичанами, чем сами англичане, большими немцами, чем сами немцы, большими русскими, чем сами русские..."
   О, как я это знаю по собственным ощущениям! А в том числе - и по любви к России, которая незыблемо во мне живёт и болями сегодняшней России мучает. Теперь я очень далеко и лишь поэтому могу себе позволить письменно в своей любви признаться, там позволяли себе вслух об этом говорить (в корыстных целях - и кричать) только рептилии различного пошиба. Но продолжу.
   Зафиксировав это уже общее место, пишет далее раввин Штайнзальц: "Основатели Израиля мечтали создать здесь новый тип человека... Этот человек, унаследовав духовное величие прошлого, должен был приобрести черты, которых, по мнению евреев, ему прежде всего не хватало - физическую силу, прямоту, умение сражаться и сражаться хорошо, способность жить оседлой жизнью в своей стране... И они преуспели. По правде говоря, даже чересчур преуспели... Появилось поколение, у которого есть масса превосходных качеств. Но до чего же оно странное! Черты, которые считались типично еврейскими - гибкость ума, утончённость, обширные знания, самокритичность, - качества, которые были частью нашей сути, исчезли".
   Я разрывал пространный текст, чтоб обнажилась ярче горькая, пронзительная мысль статьи: израильский еврей - нечто иное, нежели тот образ, что сложился в нас за годы жизни в России. Удивительно ёмко и лаконично обо всём этом сказала дочь одной моей знакомой. Дочь сюда приехала пятнадцати лет, закончила тут школу, вольно и свободно чирикала и писала на иврите, полностью влилась в местную жизнь. И вдруг через шесть лет решительно собралась возвращаться в Питер. И на все разумные резоны матери отвечала полным с ней согласием.
   - Но в чём же тогда дело? - обескуражено спросила мать. И дочь, слегка подумав, ей ответила:
   - Но, мама, где же я себе найду здесь князя Мышкина?
   На мой взгляд, это сказано так точно, что любые комментарии только опошлили бы веский довод.
   Из-за этого нам часто трудно здесь и часто ощутимо чужеродно. Даже несмотря на чувство дома, замечательно интимное чувство. Столь же мной владеющее до сих пор, когда я попадаю в Россию. Мне крепко повезло: душа моя, ничуть не разрываясь, привязана к обеим родинам. Правда, российские квасные патриоты утверждают с давних пор, что евреи продали Россию, но так как я своей доли денег пока не получил, я числю эту родину своей.
   А как изменится в Израиле наш облик дальше - не берусь гадать или предсказывать. Сегодня всюду множество пророков и провидцев - им и карты в руки. Я же лучше приведу слова одного своего знакомого, который держит в Иерусалиме магазин со всякой вкусной пищей, и внутри там на стене висит плакат с отменным текстом:
   "Евреи были, евреи есть, евреи будут есть!"
   Уже идёт к концу эта глава, и вспомнился мне бедный Лев Толстой. Всю силу гения своего отдал он нравственному улучшению - всеобщему и своему в том числе. И в процессе заведомо обречённых стараний этих будто бы (за достоверность не ручаюсь, лень было искать) он записал однажды где-то в дневнике слова печальные и твёрдые (я прослезился, их услыша, от умиления и сострадания к душе его великой): "Трудно любить еврея, но надо!"
   Это, конечно, трогательно очень, только совершенно и категорически излишне. Лично вот меня любить не надо - я не доллар и не юная девица. Имею я огромное количество различных недостатков. Среди которых (не последний) непомерная гордыня, что принадлежу к незаурядному и ярко одарённому народу.
   Поэтому время от времени я закрываю глаза и с наслаждением слушаю безостановочное шуршание плавно текущего по свету всемирного еврейского заговора.
   Что нам в нас не нравится
   Кто бы там и что ни говорил, а самая поразительная еврейская черта это, конечно, неприязнь к евреям. Ни один в мире народ не сочинил сам о себе такое количество анекдотов, шуток и издевательских историй. Из них, на мой взгляд, лучшая - как Моисея некогда спросили, почему он, выведя евреев из Египта, после этого сорок лет водил их по пустыне. И немедля якобы ответил Моисей:
   - А с этими людьми мне было стыдно ходить по центральным улицам!
   Любое возражение, что, может быть, такие шутки сочиняют некие отъявленные юдофобы - не проходит, ибо я и лично знаю множество подобных сочинителей, и сам давно уже принадлежу к их числу, чего нисколько не стыжусь. И более того, мне кажется, что смелость смеяться над собой - такая ценная особенность, что надо ей гордиться, ибо есть в ней верный признак и душевного здоровья нации, и жизнеспособности её. Однако же -одно дело смеяться, а другое - воспалённо осуждать. А мы и в этом сильно преуспели. Где-то я прочёл идею, что возникла в нас эта способность (или склонность) ввиду как раз необычай-нейшей пластичности нашего народа: мы, дескать, веками живя в разных странах, живо перенимали и впитывали все психологические особенности коренного населения, а в том числе - и взгляд на нас, пришельцев. Как бы выучились мы смотреть на себя отчуждённо сторонними глазами, а уж тут - чего хорошего увидишь. И отсюда будто в нас такое ревностное самоосуждение. Возможно, спорить не берусь. Я вообще не спорю никогда с высоколобыми глубокими суждениями о чём бы то ни было. Они обычно сами выдыхаются со временем. Но не берусь я предложить и никакую собственную гипотезу, поскольку сам с собой обычно не согласен. Просто мне охота поболтать на эту щекотливую и занимательную тему.
   Среди такого рода книг стоит особняком и сильно выделяется некогда знаменитая книга Отто Вейнингера - "Пол и характер". Жизнь этого философа, короткая и странная, длилась всего двадцать три года. В самом конце девятнадцатого века принялся он обучаться в Венском университете, кроме философии попутно изучая биологию, физику, математику и психологию. Ещё студентом будучи, он стал писать свою книгу, а издав её, с собой покончил. Было это в 1903 году. Мучила его депрессия, и с нею он не справился. А для самоубийства выбрал он известную венскую гостиницу, тот номер, где за несколько десятков лет до этого скончался Бетховен.
   Вся книга Отто Вейнингера - о различии мужчин и женщин. И мужчины все - носители добра, а женщины - наоборот. И до такой, представьте себе, степени, что "наиболее высоко стоящая женщина всё же стоит бесконечно ниже самого низкого из мужчин". Признаться честно, у меня такое убеждение клубилось некогда (мне изменила одна чудная подружка), только оно длилось около недели, потому что я другую встретил - совершенство, и моя по женской части мизантропия исчезла без следа. Я боюсь, что молодого Отто сходная постигла ситуация, но он глубокий был философ, и из краткого отчаяния выбраться не смог. И книга о женщине как воплощении всемирной пустоты и зла - осталась человечеству в наследство.
   О евреях там большая интересная глава. Честно признавшись, что он сам из этого народа, Отто Вейнингер, не обинуясь, заявил, что всё еврейство в целом - это некий бездуховный и аморальный элемент, проявляющий женское начало в его худшем виде. Ибо евреи тяготеют к коммунизму, материализму, анархизму и атеизму. Перечень отменный, правда же? И что-то в этом есть. Чтоб избежать соблазна комментариев (а хочется -кошмарно!), я в дальнейшем только самые мои любимые цитаты приведу.
   "Евреи, как и женщины, охотно торчат друг возле друга, но они не знают общения друг с другом ... под знаменем сверхиндивидуальной идеи".
   "У истинного еврея нет того внутреннего благородства, которое ведёт к чувству собственного достоинства и к уважению чужого "Я".
   "Евреи и женщины лишены юмора, но склонны к издевательству".
   "Он (еврей - И. Г.) подобен паразиту, который в каждом новом теле становится другим... тогда как он остаётся тем же".
   "Евреи семейственны (они хорошие семьянины), потому что семья - это "женское материнское образование, которое ничего общего не имеет с государством, с возникновением общества".
   А так как Отто Вейнингер ещё очень не любил англичан, то в этом месте написал он, что англичане - "в известной степени родственны евреям". Бедные англичане, подумал я с сочувствием, так не вовремя попались под руку.
   Но, невзирая на семейственность, - "нет ни одного народа в мире, где было бы так мало браков по любви, как у евреев: ещё одно доказательство отсутствия души у настоящего еврея".
   Еврей - "не особенно добр, не особенно зол, в основе же своей он ... прежде всего - низок".
   "Еврей, подобно женщине, нуждается в чужой власти, которая господствовала бы над ним".
   "Еврей - это бесформенная материя, существо без души, без индивидуальности. Ничто, нуль. Нравственный хаос. Еврей не верит ни в самого себя, ни в закон и порядок".
   "Еврей - это разрушитель границ". Я тут не удержусь от комментария, поскольку на мой взгляд и вкус последнее утверждение - высокая и важная хвала. Но в юном мыслителе возобладал австрийский дух.
   "Еврей не испытывает страха перед тайнами, так как он их нигде не чувствует. Представить мир возможно более плоским и обыкновенным - вот центральный пункт всех научных устремлений еврея".
   "Этот недостаток глубины объяснит нам, почему евреи не могут выделить из своей среды истинно великих людей, почему им ... отказано в высшей гениальности".
   Ну что, евреи, огорчились? То-то же!
   И ещё одна, последняя цитата. Боже мой, как неохота мне её сюда писать, я вижу проницательные и насмешливые взгляды, устремляемые прямо на меня, и я поёживаюсь зябко, только внутренняя честность не даёт мне выкинуть слова из этой дивной песни:
   "Еврей никогда серьёзно не считает что-либо истинным и нерушимым, священным и неприкосновенным. Поэтому у него всегда фривольный тон, поэтому он всегда надо всем острит".
   Я не собираюсь вступать в дискуссию с бедным покойным философом, гораздо интереснее мне в этом перечне какое-то смутное звучание правды например, о нарушении границ.
   Я абсолютно убеждён (а если довелось бы спорить, то готов поставить любую свою ногу против кочана капусты), что и мерзкую идею о делении народа на евреев и жидов - сочинили наши соплеменники. В ней ярко светит подлое и жалкое желание любой ценою отделить себя от вековечной участи народа, заранее обезопаситься и упастись таким психологическим предательством. У моей уверенности об авторстве этой идеи есть очень личное, глубинно статистическое подтверждение: десятками встречал я человеческую гнусь, которая эту идею прокламировала, и ни разу мне такое не сказал достойный человек. Это весьма удобная психологическая щель для неудачников, для прохиндеев, для завистников и всех, кто ищет крайнего в невзгодах своего существования.
   Однако, вовсе и совсем не только для таких. Ибо весьма способные, даже талантливые, успешливые и по жизни состоявшиеся люди - своего еврейского происхождения чурались, от него пытаясь откреститься. Последнее слово - не каламбур, а некая реальность, ибо не только предпочитали эти достойные люди умалчивать своё еврейство, но и крестились, дабы христианством его как бы зачеркнуть. В 1930 году некий немецкий философ Теодор Лессинг выпустил книгу под названием, исчерпывающе точно обозначившим эту психологическую загадку: "Еврейская самоненависть". Он описывал этот феномен на примерах известных деятелей немецкой культуры, то есть людей отнюдь не тёмных и способных осознать своё стремление порвать с еврейскими корнями одновременно с глубинным ощущением своего неискоренимого еврейства. С той поры, как мне рассказывали сведущие люди, появлялись разные и книги, и статьи о том же самом, но, увы, - мне эта вся литература напрочь недоступна. Поскольку я не шпрехен, я не спик и не парле, а на русском языке такое появиться не могло. И мне из-за невежества и темноты моей до множества вещей приходится доходить своим умом, который тоже ведь - увы не безразмерные колготки. Однако же домыслить, как проистекают и клубятся душевные метания такого рода - можно и воображению доступно.
   Только сразу откажусь я от идеи, выдвинутой неким Барухом Курцвайлем, автором книги "Ненависть к самим себе в еврейской литературе". Нет, я этой книги тоже не читал, поэтому я уподоблюсь тому ныне знаменитому слесарю, который поносил книгу Пастернака, честно и неосмотрительно признавшись, что в глаза её не видел. Но у меня есть некая ключевая цитата из этой книги, так что я вполне могу понять, о чём там речь: "Для еврея, утратившего веру в своё духовное призвание, становится сомнительным и отвратным его физическое бытиё". Теперь доступен он любому поруганию и (почему-то) склонен разделить мнение окружающих о своём народе. Нет, я это не намерен обсуждать, поскольку убеждён, что вера в богоизбранность свою и своего народа, искреннее соблюдение обрядов - это текст из оперы совсем иной, хотя спасительной для самоуважения, но к нашей теме мало относящейся.
   Однако вторит этому угрюмый голос мрачного писателя Йосефа Бреннера (начало прошлого века): "Можем ли сами мы не принять приговора тех, кто нас презирает? Поистине мы достойны этого презрения... Можно ли не ненавидеть такой народ? Не презирать его?.. Можно ли, видя его перед своими глазами, не поверить любым, самым гнусным наветам, которые возводились на него издревле?"
   Таких тоскливых откровений - многое множество у самых разных авторов-евреев. Сколько мы такого же слышим на бытовом уровне - знает и слышал каждый. Что ж это такое и откуда?
   С той поры, как психолог Адлер ввёл понятие о комплексе неполноценности, этот удобный для употребления ярлык принялись клеить куда ни попадя, но к нашей теме он действительно имеет прямое отношение. С ранних лет и в большинстве стран света ощущает юный еврей свою чужеродность окружающим сверстникам. Ему о ней напоминают, именно о ней талдычат ему родители: есть у тебя изъян (или особенность), ты должен быть усердным и старательным гораздо более, чем остальные. Люди маленького роста, с косоглазием и хромотой, заиканием или иными недостатками - классические обладатели комплекса неполноценности. Им свойственна злость на себя, придирчивый стыд за свои истинные (или мнимые) изъяны, и они всю жизнь их как-то компенсируют. Добиваясь утешающего их успеха в самых разных областях. Я в это не буду углубляться, я только напомню о Демосфене, который боролся со своим врождённым косноязычием так усердно, что сделался знаменитым оратором. И забыл начисто о своём когдатошнем недостатке, как забыл о своём маленьком росте тот артиллерийский офицер, который стал Наполеоном. Но с евреем вечно остаётся его происхождение, а вокруг и рядом - вечно остаётся шустрый и нелюбимый никем народ, к которому он от рождения принадлежит. И принадлежность эта - начинает его больно тяготить. И его ход мыслей (а точнее - ощущений) мы легко (хотя и очень приблизительно) можем себе представить. Попытаемся?
   Я довольно многого добился и достиг в этой нелёгкой жизни. Мои способности, моё усердие, моё желание не быть последним, чем бы я ни занимался - принесли свои плоды. Я - нужный и уважаемый член этого общества, что бы я о нём ни думал. Разумеется, в стране, устроенной разумно, я достиг бы много большего и меньшими усилиями, но я родился тут и здесь живу. Всё хорошо и правильно за исключением того, что я все время помню: я - еврей. А я ведь настоящий русский (немец, англичанин, француз, испанец). Я владею языком намного лучше большинства коренного населения этой страны, я в точности такой же по одежде, по привычкам, поведению и отношениям с людьми. Литература и история этой страны - родные мне, они запечатлелись у меня в душе и памяти. Я нужен здесь и уважаем всеми, с кем общаюсь. И одновременно я чужой. Неуловимо я другой, чем те, с которыми хочу быть настоящим земляком. Они это знают, чувствуют и часто, слишком часто дают почувствовать и мне. Поскольку я еврей. И самое обидное, что я себя евреем ощущаю. И друзья мои ближайшие - евреи. С ними мне легко и интересно. Только это дополнительную воздвигает стену между моей дневной, распахнутой и вечерней, чуть укромной жизнью. Почему мы так и не сумели раствориться? Почему на нас на всех так явственно клеймо (иного не найду я слова) принадлежности к той нации, которую никто нигде не любит? И вполне заслуженно, если поближе присмотреться. Эти юркие, пронырливые, цепкие, настырные, бесцеремонные до наглости, всюду проникающие люди - неужели я такой же только потому, что я из этой же породы? Самоуверенность, апломб, неловко скрытое высокомерие - с непостижимой лёгкостью сменяются у них пугливостью, униженным смирением, готовностью терпеть обиды и сносить насмешки. Втираются они всюду, куда только удаётся втереться. Корыстолюбие, угодливость, услужливость - и тут же назойливая тяга к равенству, хотя своим они готовы помогать в ущерб всему. А нескрываемая их симпатия друг к другу и стремление кучковаться среди своих? По самой своей сути торгаши, они готовы заниматься чем угодно во имя процветания и прибыли. За евреев-проходимцев мне так стыдно, словно это моя близкая родня. За что же мне такое наказание? И в том, что их не любят все и всюду - что-то есть, дыма без огня не бывает, невозможно, чтобы ошибались сразу все, везде и все века подряд. Нет, нет, ассимиляция и растворение - единственное, что способно выручить мой низкий и самоуверенный народ. Пусть станет он таким, как я, и я тогда смогу не стыдиться своей к нему принадлежности.