Губерман Игорь. Книга странствий

   Обо всём этом с разной степенью сдержанности говорили и писали люди разные - а для примера назову я столь несхожие имена, как Карл Маркс и Борис Пастернак.
   Такое вот стремление и невозможность слиться с окружением - терзают, как мне кажется, довольно многих. Сам я это в молодости кратко пережил, потом ушло - и невозвратно, к счастью. Никаких осознанных усилий я к тому не приложил, мне просто повезло.
   Когда же это с нами началось? И почему именно с нами так случилось?
   Отвечу я сперва вопросом на вопрос: когда, читатель, по твоему просвещённому мнению, прозвучало в первый раз зловещее предупреждение о том, что евреи потихоньку завоёвывают мир?
   Не напрягайся, друг-читатель, и не торопись, ты всё равно не угадаешь, ежели не знал заранее. Этот вопрос я задавал весьма осведомлённым людям. Называли мне в ответ века, довольно близко отстоящие от нашего времени. Теперь цитата (честное слово, подлинная):
   "Еврейское племя уже сумело проникнуть во все государства, и нелегко найти такое место во всей вселенной, которое это племя не заняло бы и не подчинило своей власти".
   Эти слова написал историк и географ Страбон в первом веке до новой эры! Вот ещё когда всё стало ясно умным людям! Так что мифы христианства только усугубили замеченное много раньше.
   Очень, очень рано принялись бежать евреи с того клочка земли, где я сейчас сижу, беспечно разглагольствуя о превратностях национальной судьбы. Этот клочок земли непрестанно топтали орды завоевателей, и в поисках покоя и благополучия отсюда люди уходили. Надо ли говорить, что на такое отваживались люди сильные, активные, готовые трудиться и отстаивать своё существование. Очень часто - с острой авантюрной замашкой. Это были не беженцы (когда бегут, то все подряд и без разбора личных качеств), это были переселенцы-эмигранты, изначально готовые к нелёгкой участи пришельцев. Было их довольно много. Ещё до Вавилонского пленения в Вавилонии жило такое же приблизительно количество переселившихся евреев, как в самой Иудее. Скапливались они и в других окрестных государствах. Всюду в те века было изрядно много пришлых людей, и к ним терпимо относились, но евреи почти сразу оказались исключением. Они упрямо соблюдали свои странные обряды (обрезание, субботу), поддерживали своих и проявляли раздражавшую других сплочённость. Самое же главное - преуспевали, процветали, а отдельные из них достигали разных административных высот, что уж вовсе непристойно для инородцев. То есть, говоря короче, было всё, как и сейчас - а это ли не повод для неприязни? Славились они в те времена как отменно храбрые и верные солдаты - им, бывало, поручали самые опасные - пограничные гарнизоны. Тут непременно приведу я некое забавное свидетельство: писатель того давнего времени Аполлоний Молон не любил евреев так страстно, что пытался опровергнуть общее мнение об их воинской храбрости. Это не храбрость, написал он презрительно, это "безумная и дерзкая отвага". Такая репутация была у наших предков. Не чураясь никакой возможности выжить, занимали они те щели и лакуны, в коих западло было работать коренному населению - к примеру, охотно служили в таможнях и жандармерии на речных торговых путях (это уже в Греции). И торговали, разумеется, повсюду обвинение в коммерческой недобросовестности возникло почти немедленно. Конечно, не были они святыми в этом смысле, только с греками им было не тягаться, замечает автор книги, из которой я сейчас обильно дёргаю удобные мне факты.
   Историк античности Соломон Лурье написал свою книгу "Антисемитизм в древнем мире" ещё в начале двадцатых годов. Много лет назад она ко мне случайно попала, и я был просто потрясён тем, насколько ничего не изменилось. Автор цитировал и анализировал сохранившиеся древние тексты и бесчисленные книги своих коллег, настроенных и за, и против. На каких-то страницах этого сухого академического текста я заливался смехом: например, одно из самых распространённых обвинений того времени было еврейское нахальство. Под этим словом подразумевалась та бесцеремонная активность, коей и по сю пору славен мой народ. Но более всего пугало древних единение евреев. Вот как пишет об этом сам Лурье: "Это еврейское государство без территории, эта сплочённость, солидарность и тесная кооперация вызывали сильнейшее недоверие и страх в античном обществе".
   Словом, я там вычитал довольно много и советую другим. Но я пока что непростительно отвлёкся от той темы, которую затеял. А забрёл я в эту историческую даль только затем, чтобы сказать пустые и банальные слова: всегда так было, и неприязнь (до ненависти доходящая) других народов многие столетия обжигала, отравляла и подтачивала наши души. А мифы христианские - они только добавились к тому, что уже было многие столетия до них. И безнадёжные желание и жажда быть, как все - одно имели утоление и выход: согласиться, что евреи -в самом деле пакостный и вредный человечеству народ. И начинали мы смотреть глазами наших осудителей. И смотрим до сих пор, если признаться честно. А такого рода взглядом можно многое увидеть, ибо мы и впрямь весьма разнообразны и полярны в наших качествах (выражаясь мягко и осмотрительно). К тому же очень ярки мы и интенсивны как в высоких, так и в низких проявлениях. Наблюдая взглядом пристальным, к тому же заведомо неприязненным (в силу вышеназванных мотивов), каждому легко и просто углядеть лишь низменную часть. Отсюда - и такое редкостно огромное количество хулы в свой адрес.
   Тут читатель памятливый с лёгкостью схватит меня за руку: так ты ведь изложил как раз ту точку зрения, что ты упоминал в самом начале - дескать, от большой психологической пластичности мы просто смотрим на себя глазами окружающих. Нет, отвечу я, разница есть. То пристальное и зоркое (сплошь и рядом - осудительное) отношение к собственному народу, которое я описал только что - проистекает из желания видеть лично себя в лучшем свете, как бы отделиться и обособиться от мало симпатичной общей массы, кажущейся слитной неприязненному взгляду. Я не такой, как эти, я хороший, хоть я и еврей. Такое отношение к восточно-европейскому еврейству открыто культивировали, например, немецкие евреи, полагавшие себя такими культурными и высокоразвитыми, такими немцами, что вовсе были им не соплеменники те тёмные замшелые евреи, что, к примеру, жили в Польше и на Украине. Что судьба их оказалась одинаковой, не стоит и напоминать. Короче, я о том, что наше осудительство своих - оно от острого желания возрадоваться собственному иллюзорному слиянию со всем человечеством. Когда б на это человечество мы посмотрели столь же проницательно, у нас это желание весьма ослабло бы. Но мы ко всем подслеповато снисходительны. И мы веками жарко жаждем слиться с большинством. Увы, но так устроен человек, не мне его за это порицать.
   В Израиле нас ожидало болезненное сокрушение мифа о вековечном единении еврейства. Наша пресловутая пластичность сыграла с нами забавную и горестную шутку: сюда приехали евреи самых разных национальностей. Нет, я нисколько не оговорился: приехали яркие представители тех народов, среди которых они жили. И трещины разлада и непонимания тут пролегают по линиям совершенно неожиданным. Евреи светские и евреи религиозные, евреи восточные и западные. Ибо евреи из Марокко и Узбекистана, из России и Йемена, из Эфиопии и Грузии - так похожи на народы тех стран, откуда вышли, что порой с трудом находят общий язык, и лёгкий оттенок снисходительного презрения витает в наших разговорах друг о друге. Те слова, что говорят порой о соплеменниках российского разлива разные высокие раввины (люди с очевидностью глубокой веры, только очень уж кавалерийского ума) - составили бы счастье для любой черносотенной печати. Но невидимые миру трещины проходят и между евреями религиозными, ибо сильно разветвились за века их религиозно-партийные пристрастия. Запрет на осуждение друг друга соблюдают они тщательно и прочно, только нет-нет, а проскользнёт их подлинное отношение к позорно заблуждающимся единоверцам. А порою этот чисто идеологический разлад всплывает вдруг отчётливо и ярко. И тогда такое можно прочитать, что хочется составить том по типу тех, что называются "Евреи шутят", и назвать эту заведомо толстую и удивительную миру книгу - "Свод еврейской глупости". Я поясню это простым примером.
   В городе Харькове живёт некий почтенный еврей Эдуард Ходос. Он человек почтенный в полном смысле слова, ибо возглавляет городской Еврейский Совет. Человек видный и состоятельный, он часто даёт интервью и даже написал две книги (у одной из них - знакомое название: "Моя борьба"). У него есть лишь одна, чисто человеческая слабость: он не любит хасидов. Но не всех, а именно хасидов Любавического Ребе (сокращённо это религиозное движение именуется Хабад). Так вот в одном из интервью он объяснил читателям, что Монику Левински натравил на ширинку президента Клинтона именно Хабад, поскольку это был один из способов скинуть Клинтона и подвинуть ближе к власти государственного секретаря, который втайне сам - хабадник (бедный секретарь и знать, естественно, не знает о своём скрытом религиозном пристрастии). А из книжки этого мыслителя я вычитал историю (и кровь похолодела в моих жилах) о происхождении денег у приверженцев Любавического Ребе. Эдуарду Ходосу идея эта в голову пришла (он так и пишет), когда он случайно как-то вечером посмотрел по телевизору передачу о послевоенной тайной жизни в Америке того самого знаменитого фашиста Мюллера (из "Семнадцати мгновений весны", добавлю я для демонстрации своей осведомлённости). И осенило Ходоса пронзительное озарение (вслушайтесь в логику): если столько лет был ещё жив Мюллер, то значит - жив был и Борман, а значит - пресловутые огромные деньги нацистской партии были им не спрятаны, а переданы кому-то! А кому именно - ты уже догадался, читатель? Вот отсюда и возникли у Хабада его средства для распространения по миру. Самому отпетому антисемиту - в голову такое бы не пришло, а если бы пришло, то он бы промолчал, чтоб не осмеяли даже единомышленники.
   А признаться честно - мне было чуть грустно, когда лопнул в моей картине мира этот красивый черносотенный миф о нашем единстве.
   Забавно, что роль некоего обобщённого еврея исполняет в наше время Израиль. Я не говорю о том, что постоянно он оказывается в фокусе внимания других народов - нет, я о самих евреях говорю. Чем дальше от Израиля живёт еврей, тем больше он его любит, и тем больше он имеет всяческих советов и претензий. Евреи всего мира не сводят с Израиля глаз (и я их понимаю), ободряя или осуждая его как некоего близкого, но недалёкого родственника, довольно симпатичного Изю, за которого попеременно чередуются то стыд, то гордость. Чаще всего Изю осуждают: что это он столько лет никак не сыщет общий язык со своими соседями! То он заносчив и задирист не по чину, то ещё хуже - позорно мягок. С обвинением последним я довольно часто сталкиваюсь, будучи в Америке. Ко мне почти что в каждом городе приходят за кулисы или ловят меня в антракте старики, с которыми проистекает практически один и тот же разговор:
   - Вы, кажется, живёте в Иерусалиме? - утвердительно спрашивает собеседник. Я киваю головой.
   - И вы туда вернётесь? Я опять киваю головой.
   - А когда? Я отвечаю.
   - Пожалуйста, когда вернётесь, сразу передайте вашему правительству: ни шагу назад!
   И собеседник отпускает меня с чувством замечательно исполненного национального долга. А тот факт, что где я, а где правительство - его не просто не волнует, он уверен, что мы все тут - воедино. Ах, когда бы это было так!
   Есть один еврейский писатель (автор интересной русской прозы), у которого, когда он пишет публицистику, есть два всего врага: оставшиеся в России евреи и Израиль как таковой (хотя Израиль - враг любимый, ибо родственник). Российских евреев он клеймит не всех подряд, а только своих коллег по перу. Зато клеймит за подлинное злодеяние: когда он жил ещё в России, то они его не допускали разрабатывать ленинскую тему, а он развить бы образ Ленина мог более талантливо и глубоко. Ну, после этого о нём, казалось бы, уже не стоит говорить серьёзно, только он всё время пишет нечто пылкое, ругая упомянутого Изю и обучая его жить. А главный тезис тот же: никакой позорной мягкости, вперёд и до победного конца! А слова и оскорбления, которые при этом он употребляет, не могу здесь привести даже я, любитель вольной лексики. Естественно, этот учитель жизни проживает в Германии, так что ему и карты в руки в смысле понимания ничтожных Изиных проблем.
   Есть ещё одна забавная идея о причинах нашей самонеприязни. Мы, дескать, такую подсознательную чувствуем семейственность в отношениях друг к другу, что не можем мы не быть пристрастны, а уж как мы осудительны по отношению к любой родне - известно каждому. Я бы не скидывал эту идею со счетов, хотя она мне кажется чуть смешноватой. Но тут, в Израиле - я к ней вернулся уже с меньшим недоверием. Мы все тут чувствуем себя, как дома, а к домашним всех мастей - известно требовательное и безжалостное отношение. Как и в целом - требовательность и придирчивость к естественному (и родному) месту обитания.
   О, как неистовствуем мы, живя в Израиле! За что мы его только не поносим! Как-то неохота и перечислять. Одну только историю я непременно расскажу - о дьявольской бездушности страны, где мы так обречёно прозябаем. Жил некий средних лет еврей в России где-то. Заболели почки. Сразу обе. И врачи сказали сразу: делать операцию бессмысленно, вы безнадёжны, жить осталось месяц или два. И от отчаяния (только от него) еврей этот приехал умирать в Израиль. Многие к нам приезжают, заболев. Израиль в этом смысле превратился в некий госпиталь, куда берут безоговорочно и невозбранно и немедля лечат. Многие после того и уезжают. На здоровье, можно лишь гордиться пропускной способностью и сумасшедшим гуманизмом этой клиники, имеющей полным-полно других забот. Но я отвлёкся. Осмотрели человека местные врачи, и покачали головами, и назначили, конечно, пенсию, поскольку - полный инвалид, ни о каком труде не может быть и речи. Получал он пенсию, пока что вовсе не собирался умирать, а вскоре лёг на операцию - врачи решили, что в таком безвыходном и очевидном случае имеет смысл рискнуть. И полностью вернули человека к жизни. Полностью буквально, встал из-под ножа совершенно здоровый человек. И в связи с этим через год, когда настало время подтвердить инвалидность, её не подтвердили, и его лишили пенсии. Какой тут шум поднялся и какие жалобы на медицинскую бездушность! Я, эту историю услышав, решил провести собственный психологический эксперимент. Я принялся везде её рассказывать. Почти до самого конца меня выслушивали нехотя, вполуха, ибо разговорное пространство сильно тут насыщено рассказами о том, как жизнь вернули, но едва только текли слова, что пенсии лишили, одинаково у большинства реакция звучала:
   - Какие сволочи!
   Однако же, с чего я так раскукарекался? Ведь никого ни в чём ни убедить я не хочу, и порицать я никого не собираюсь - так, беседую. Но у меня в блокноте давнем некий эпизод записан, тут он будет кстати. У меня помечено, что дело было в Харькове когда-то (Ходосу - мой пламенный привет). Ехала в автобусе большая группа старших школьников, а с ними почти столь же юный их руководитель. Явное, как говорилось так недавно, лицо еврейской национальности. Школьники галдели, спорили, вопили, их вожатый тихо их пытался урезонить, но напрасно. Вдруг он громко выговорил:
   - Слушайте!
   От неожиданности наступила тишина, и, в эту звуковую щель просунувшись, вожатый им сказал:
   - Вы себя ведёте, как болтливые попугаи и упрямые ослы! Молчание ещё слегка продлилось, а вожатый улыбнулся и сказал:
   - Я дал намёк!
   Неизбежность странных сюжетов
   Везде полным-полно людей, самозабвенно и наивно полагающих, что им понятно, как устроен этот мир с его причинно-следственными связями. Наука изо всех сил помогает им удерживать эту спасительную для душевного спокойствия иллюзию. Однако же, есть области такого полного незнания нашего, что когда оттуда доносятся какие-то слабо достоверные вести, мы предпочитаем снисходительно пожать плечами, буркнуть что-либо пренебрежительное и продолжать наше спокойное существование. Хотел бы я относиться к числу этого счастливого большинства, но что-то мне мешает, постоянно о себе напоминая. Это странное недомогание присуще было мне, по всей видимости, с раннего возраста - во всяком случае, подростком будучи, я почему-то доверял не сразу неопровержимым, например, законам физики. Так помню до сих пор, как в шестом классе просто засмеялся, когда нам преподали первый закон Ньютона - об инерции, как помнят все. Детали я уже забыл, но мой приятель так меня тогда подначил, что я решил проверить существование этого закона и на спор прыгнул из трамвая на ходу против движения. По счастью, это было недалеко уже от остановки, и трамвай замедлил ход. А может быть, я просто трусил спрыгнуть раньше - не суть важно. Только с дикой силой понесло меня по воздуху и врезало сперва в огромную тётку, а потом в кого-то рядом. Это и спасло меня от покалеченья, но от милиции нисколько не спасло. Туда были немедленно вызваны родители, и так диковинно выглядело это хулиганство, что меня отдали им даже без штрафа. Этот эпизод запомнился мне на всю последующую жизнь, потому что в тот вечер отец жестоко высек меня. Задним числом я понимаю, что он бил меня, избывая собственный скорее страх, чем в целях воспитания - на дворе стоял пятидесятый год, и евреям не рекомендовалось в эту пору даже и высовываться из трамвая, а тут нате. Много позже (уже начал я писать научно-популярные статьи и книги) я накинулся со страстью и вожделением на любые сведения о телепатии, телекинезе и всём прочем, что прокалывало тонкий шатёр определённости и понимания мира. Очень было трудно что-нибудь прочесть об этих чудесах, сегодня молодым распахнута любая информация о мире, в том числе - и та, которая настолько противоречила марксистско-ленинской философии, что была просто изъята из обращения. Потом я к этому остыл, но ощущение, что прямо рядом с нами существует нечто непостижное, притом со всякими своими связями, законами и отношениями - чувство это так и не оставило меня. И я бываю счастлив, когда щекочущее ощущение загадочности мира постигает мою будничную жизнь. Бывает это, к сожалению, нечасто, не всегда со мной, но вспоминать такие случаи - душевная отрада в чистом виде. Я говорю о сбывающихся предсказаниях.
   В начале шестидесятых это было. Я уже недели три торчал в командировке в Красноярске, когда вдруг узнал случайно, что через три дня отплывает вдоль по Енисею теплоход, на котором состоится конференция биологов и физиков из разных городов страны. Я кинулся звонить в журнал "Знание сила", мне прислали бумажку, что я - их автор, и в институте биофизики меня охотно занесли в состав участников, поскольку больше журналистов не было. И оставалось только как-то всё уладить с командировкой от моей наладочной конторы - надо было оправдание того, что я на десять дней исчезну. По совету и наводке местного приятеля поплёлся я к его знакомому - врачу, которому всё честно изложил. А мы с этим врачом ещё недавно вместе пили, разговор был прост и доверителен. Врач думал с полминуты и сказал:
   - Я дам вам справку, что у вас тяжелое сотрясение мозга, а число поставлю - пятый день вашего отъезда. Первые дни вас никто не хватится, а дальше - справка.
   И добавил почему-то:
   - Она вам наверняка пригодится.
   Я его слова так понял, что она мне пригодится как отмазка, и ушёл, большую выпивку по возвращении пообещав.
   И плыл я, плыл, отменный трёп на палубе и по каютам шёл во время перерывов, а на заседания ходить мне было ни к чему, я ничего не понимал. И начисто забыл я о своей инженерной командировке, наслаждаясь видами тайги и болтовнёй. На пятый или на шестой день такого дивного путешествия мы где-то стали на причал часа на два, погода тёплая была не по-сибирски, все купались, молодые с невысокого мостка на берегу прыгали в воду. Я на них смотрел, стоя на средней палубе нашего теплохода. А когда решил купнуться тоже, то с неё вниз головой и прыгнул. Если бы я это сделал, стоя на верхней палубе (а запросто ведь мог), то никакая уже справка мне была бы не нужна. Потому что аккуратно головой я врезался в здоровый донный камень, который сверху я в песке не разглядел. Меня тошнило, гулом боли надрывалась голова, кровь унялась довольно быстро, но корабельный врач посоветовал мне день поваляться, не двигаясь - очевидное, сказал он, вульгарное сотрясение мозга. Справка моя была помечена этим числом.
   Вернувшись в Красноярск и ставя тому доктору обещанную выпивку, я рассказал ему о совпадении, на что в ответ, слегка смутившись, ибо, как и я, отпетым вырос материалистом, он сказал:
   - Вы знаете, сейчас об этом как-то глупо и неудобно говорить задним числом, но сукой мне, однако, быть, если я вру, клянусь вам собственным здоровьем, я вам справку эту дал, отчётливо увидев вас с пробитой головой. Это мелькнуло, как галлюцинация.
   И тут мы оба заколдобились от дуновения нездешнего духа и довольно сильно напились в тот вечер. Впрочем, мы и так бы напились. А тот случай накрепко запал в мою память, чтобы всплыть спустя лет пятнадцать.
   Снова я сидел и выпивал в большой компании приятелей -один из них только что защитил диссертацию. Рядом со мной сидела поэтесса, которая по ходу разговора мне похвасталась, что здорово гадает по руке. Я молча протянул ей свою левую ладонь. Гадатели обычно козыряют тем, что говорят клиенту что-нибудь о его прошлом - так как мы знакомы были очень давно, и она всё обо мне знала, прошлое предсказывать она не стала, обещав про будущее что-нибудь сказать. И вдруг ужасно закручинилась и сникла.
   - Игорь, - сказал она, - я не могу понять, тут у тебя линия жизни прерывается на несколько лет. Ты вроде бы и жив, и вроде нет тебя. А после снова тянется, но такая непонятная, как будто полностью зависит от тех лет, которые в разрыве.
   Тут я гордо засмеялся, что рука моя такая необычная, и мы продолжили шумное возлияние. А посадили меня года через два, и то гадание я сразу вспомнил. А связь последующей жизни с этим провалом - песня особая, раздолье для психологов, пишущих о том, насколько наша жизнь текущая, поступки и привычки наши - определяют собой будущую судьбу. И тут я ненадолго отвлекусь.
   Когда-то в молодости написал я большую пьесу. Вся она была беспомощной и вялой. Один приятель мой, по театральной части дока, прочитав её, сказал:
   - Старик, порви это и выбрось. Или выбрось, а потом порви. Ты никакой не драматург. Единственно приятное во всём твоём труде - это образ автора, и то лишь потому, что я тебя лично знаю, в пьесе его видно плохо.
   Я огорчился и послушался. Однако, в этой хилой драме была одна идея, до сих пор созвучная моим представлениям о жизни и судьбе. Там кроме главного героя (непрерывно он болтал разные шутки, за что его по справедливости карали) был ещё старик, время от времени возникавший в очень разном виде - то цветущим и самодовольным оптимистом, то изнурённым желчным мизантропом. Это было будущее главного героя, ибо в зависимости от совершаемого им - менялся облик его старости. Я и посейчас уверен в том, что мы своим текущим выбором поступков почти полностью определяем своё завтра. И то влияние обрыва линии на мою жизнь после того, как она снова возродилась - очень мне сегодня понятно.
   Издавна связано с цыганками почти любое предсказание будущего, и мы известно как относимся к таким гадалкам. Но только до поры. Уже сидел я в следственном изоляторе примерно месяц или два, жена везла мне передачу. С нею вместе ехал мой свояк, его семья была в отказе, выезд их в Израиль выглядел пустой мечтой. А в электричке вдоль прохода шла цыганка, безуспешно предлагая пассажирам погадать. Жена моя таких вещей очень боится и не любит - когда цыганка с ними поравнялась, жена ей сунула три рубля и отказалась от гадания, а свояк сказал цыганке снисходительно, что он и сам ей может погадать. Цыганка деньги с благодарностью взяла, остановилась на мгновение, на них обоих глядя, и сочувственно сказала Тате:
   - Ты не огорчайся. Враги роют-роют, но не нароют, снова с тобой будет твой любимый, только не сразу.
   После чего перевела взгляд на свояка и усмехнулась.
   - А ты, умник, - сказала она, - сегодня как домой вернёшься, там тебе лежит бумага важная, ты её долго ждал.
   И снова поплелась неторопливо по проходу. Вернувшись домой, свояк мой обнаружил разрешение на выезд. Кто-нибудь возьмётся это объяснить? Я - нет.
   А недавно мы услышали с женой историю прекрасную и столь же поразительную. Нам её повествовала женщина за пятьдесят, счастливая донельзя, пребывающая до сих пор в благодарном удивлении перед судьбой. В Америку она приехала недавно, к одиночеству уже почти привыкла (муж у неё умер), и в жизни крупных перемен не ожидала. А подруга её как-то попросила составить ей компанию, пойдя к гадалке - некие психологические ей нужны были детали для статьи. И та пошла. Раскинув карты, ей гадалка странные, совсем невероятные слова сказала: что она в очень скором времени выйдет замуж замечательно удачно, будет счастлива, а муж её - он из России вроде и не из России в то же время, её намного старше, очень много пережил, два у него сына и полно в доме собак. Она на это усмехнулась не без горечи, а несколько дней спустя, когда была в гостях у старого приятеля, познакомилась с немолодым мужчиной из Литвы. Сидели они, пили-разговаривали, а когда она собралась уезжать, сказала, что дороги она знает ещё плохо, и он ей предложил ехать за его машиной. Время ещё было не позднее, и на предложение посмотреть его собак она охотно согласилась, ибо старая собачница сама. А в доме у него они опять разговорились. И в гетто был он, и концлагерь пережил, а сыновья его (жена - покойница) уже давно выросли и живут отдельно. Словом, по дороге домой вдруг с ужасом она сообразила, что это в точности тот самый, о котором говорили карты. И сошлись они мгновенно - в нашем возрасте, с замечательной простотой сказала женщина, глупо тянуть время и кокетничать. И всё было прекрасно, только он пошёл к врачу однажды - обнаружилось, что опухоль, довольно частое явление у мужчин в возрасте. И надо делать операцию, которой неминуемое следствие трагедия для семейной жизни. И тогда пошла опять она к гадалке: дескать, полностью сбылось, но как же счастье? И гадалка снова раскинула карты и смущённо сказала, что не видит никакой операции. И женщина пошла домой угрюмо. А её мужу позвонил приятель в тот же день: в каком-то городе у его коллег уже работает лазерный аппарат, и никакой не надо операции, всё нужное делается лазерным лучом без никаких от этого последствий. Я что-то, может быть, по медицинской части переврал или напутал, только суть этой рождественской сказки - передал я совершенно точно.