Гуль Роман. Азеф

   – Петра?
   Удерживая котелок, Азеф, поворачиваясь корпусом к Савинкову, сказал:
   – Ну, конечно, Петра. Все равно жить ему недолго, а вред может принести громадный.
   – Убить?
   – Ну да. Чего ты? Он же сумасшедший. На них налетел черный, мокрый ветер, оба перевернулись от него, пропятились несколько шагов.
   – А Татарова забыл? – пробормотал Азеф в темноте, – это тоже дело.
   На углу, сжавшись под кожанами, дремали извозчики. Азеф и Савинков обнялись, расцеловались и разошлись до завтра.

3

   За два дня до сигнала к вооруженному восстанию в Москве, туда из Курска прибыл новый генерал-губернатор Дубасов и из Петербурга Евно Азеф. Восстание подавили. И когда Пресня еще дымилась кровью, бежав из Москвы и Петербурга, ЦК партии эс-эров открыл съезд у водопада Иматра, в гостинице «Туристен».
   На заседаниях съезда Азеф сидел мрачный.
   – Эх, Иван Николаевич, не отдавать бы Москвы семеновцам!
   – Что ж поделаешь, – разводил он плавниками-ладонями, – так сложились обстоятельства.
   Азеф с речами не выступал. После Москвы знал свою силу. Ждал просьб. Просьбы пришли. В новую боевую вошли: – женщины: Мария Беневская, Рашель Лурье, Александра Севастьянова, Ксения Зильберберг, Валентина Попова, Павла Левинсон, мужчины – Савинков, братья Вно-ровские, Моисеенко, Шиллеров, Зильберберг, Двойников, Горисон, Абрам Гоц (брат Михаила), Зензинов, Кудрявцев, Калашников, Самойлов, Назаров, Павлов, Пискарев, Зот Сазонов (брат Егора), Трегубов, Яковлев и рабочий «Семен Семенович».
   Базой по изготовлению снарядов Азеф сделал – Финляндию. А первыми актами – убийства – Дубасова, генерала Мина, П. И. Рачковского, министра Дурново, адмирала Чухнина.

4

   На явочной квартире на Фурштадтской Савинков, придя с Марией Беневской, застал Азефа мрачным и расстроенным. Да и сам волновался, четыре дня не находя нигде Ивана Николаевича.
   – Как я беспокоился, Иван, – пожимал Савинков двумя руками руку Азефа. Застенчиво пожала руку Азефа и хрупкая блондинка Мария Беневская.
   – Мы так волновались, Иван Николаевич, – проговорила и покраснела.
   Азеф насуплен. На Беневскую даже не взглянул, пыхтел.
   – За мной гонялись, как за зайцем.
   – Ты неосторожен, Иван.
   – Да, Иван Николаевич, и с вашей стороны это преступление. – Беневская красива, тонка, в манерах аристократизм, хорошее воспитание.
   Азеф кольнул ее правым глазом.
   – Преступление, – пробормотал он, усмехаясь, – хорошо еще, что так кончилось.
   – Ты, надеясь на свою нереволюционную наружность, пренебрегаешь примитивными правилами конспирации, Иван. Так нельзя, батенька, надо быть осторожнее. Что же это, случайность, иль гонялись за тобой, как за главой Б. О.? Как ты думаешь?
   – Почем я знаю, – нехотя пробормотал Азеф, – факт налицо, а как меня повесят, как главу Б. О. или как члена ЦК, это не так важно.
   Почему Беневская влюблено смотрела на Ивана Николаевича? До вступления в Б. О. была толстовкой-христианкой, признавая борьбу со злом насилием. Сейчас, не расставаясь с Евангелием, стала террористкой. Товарищи не понимали, каким путем эта строгая девушка пришла к ним? Ивана Николаевича она любила, как главу террора, на который вышла бесстрашно, борясь за счастье России и человечества.
   – Шутки брось, Иван. У тебя нет подозрений? Уже час, как ждал этого вопроса Азеф.
   – Каких? О чем ты говоришь?
   – О провокации.
   – О провокации? – поднял на Савинкова темные глаза Азеф и расплылся в иронической улыбке. – Ха-ха-ха! Никаких подозрений конечно нет, потому что ясно и ребенку: – партия изобличила провокатора, оставив его на свободе. Так что же ты думаешь, провокатор – муха, хрупкая институтка, которая от испуга падает в обморок? Ты думаешь, – хмурясь, искажаясь говорил Азеф, – что Татаров не работает, что он бросил свое дело, перепугался и сел в бест? Да я голову дам оторвать, что это его рука. Он нас всех отошлет на виселицу. Но что же, если ЦК этого хочется, пойдем и на виселицу, – Азеф запыхтел папиросой.
   – А разве он изобличен? – взволнованно спросила Беневская.
   – Безусловный провокатор, – отрезал Савинков. И после раздумья проговорил: – Иван, если мы несколько раз шли по указке ЦК, то теперь, когда удар занесен над Б. О., нам нечего стесняться. С твоим арестом сорвутся все намеченные акты. Мы должны обезопасить себя.
   – То есть как? Что ты думаешь? – как бы нехотя спросил Азеф.
   – Убить Татарова, вот как, – сказал Савинков, пристально глядя в выпуклые, темные глаза Азефа.
   Что нужно, было выговорено. Азеф молчал. Пыхтел, докуривая папиросу. Потом, бросив ее на пол, задавил штиблетой, закурил другую.
   – Я думаю, ты поймешь, Борис, что самому мне поднимать этот вопрос неудобно. Татаров для своего спасенья обвинил меня перед Черновым.
   – И что же?
   – Я поставлю себя в двусмысленное положение. Могут сказать, убираю с пути человека, обвинявшего меня в предательстве.
   – Какая чепуха!
   Бледное лицо Беневской внезапно порозовело, изредка вздрагивали ресницы, словно она хотела что-то сказать и не выговаривала.
   – Нет не чепуха, – медленно, лениво говорил Азеф. – Я щепетилен. Я не могу вести это дело. Потом сам понимаешь, Татаров не генерал, не губернатор, он товарищ, бывший, но все равно, у него есть имя, биография, убивать его не так-то просто.
   – Бросим всю эту психологию, – махнул рукой Савинков, – все это так, Татаров не генерал, в былом революционер – прекрасно. Но он предатель. С слежкой за тобой над Б. О. занесен удар. Его надо отвести. Стало быть надо убить Татарова. Ясно, как арифметика. Не понимаю наконец, почему легко убить генерала и нелегко провокатора? Это люди одного берега. Ну, провокатора убить психологически может быть несколько труднее, только и всего. Убийство же Татарова важнее сейчас убийства Дубасова.
   Азеф не глядел на Савинкова. Ждал.
   – Если тебе, как ты говоришь, неудобно ставить убийство Татарова, давай я беру его на себя.
   Азеф молчал.
   – Не знаю, – ответил он, – могут выйти осложнения с ЦК.
   – На осложнения мы плевали. Б. О. под угрозой виселицы, а мы еще будем думать о входящих и исходящих.
   – Если ты уверен, что надо – бери. – Азеф выбросил дымящийся окурок из мундштука и опять задавил его штиблетой.
   – Но ты то сам как считаешь? Необходимо или нет? – раздраженно проговорил Савинков.
   – Я считаю необходимым, – тяжело подымаясь с кресла, проговорил Азеф.

5

   Чтоб убить провокатора Татарова в Варшаву выехал Савинков, Беневская, Моисеенко, Калашников, Двойников и Назаров. План был прост. Его выдумал Савинков, гуляя по улицам «в желтом паре петербургской зимы».
   В Варшаве Моисеенко и Беневская на имя супругов Крамер сняли на улице Шопена квартиру. Савинков пригласит Татарова для дачи показаний. А убьют – Назаров, Двойников, Калашников.
   Двойников московский фабричный, крепкий, скуластый. Назаров тоже рабочий, выше Двойникова, легкий и высокий. Оба сильны. Но все же первый удар предоставлен рассеянному студенту Калашникову. Он так настаивал, что удар отдали ему.

6

   Мимо памятника Яну Собесскому Савинков шел, крутя тростью. У квартиры с железной дощечкой «Протоиерей Юрий Татаров», длительно нажал кнопку. Дожидаясь, ни о чем не думал.
   Матушка Авдотья Кирилловна торопилась надеть туфли, все никак не попадала правой ногой. Но уж очень ей не хотелось, чтобы сын выходил отпирать – «простудится еще, Господи», – шептала она, – «да и отдохнуть только лег». – И почти бегом побежала, мягко чавкая туфлями.
   – Простите, пожалуйста, – проговорил прекрасно одетый господин, стоя перед Авдотьей Кирилловной. – Могу я видеть Николая Юрьевича?
   Авдотье Кирилловне господин очень понравился. Тихо, по старушечьи улыбаясь, она проговорила:
   – Отдохнуть он лег, сын то мой, ну, вы все таки пройдите в залу, я ему скажу.
   Обтерев о половичек ноги, чтобы не наследить, Савинков прошел в залу. Зала маленькая, в фикусах, геранях, кактусах, с альбомами, плюшевыми скатертями ширмами, портретами духовных лиц.
   Когда скрипнула дверь и на пороге встала плотная фигура Татарова, Савинков рассматривал над диваном портрет монаха в клобуке.
   – Ах, это вы? – удивленно, нерешительно проговорил Татаров и Савинков увидел: – побледнел.
   – Здравствуйте, Николай Юрьевич! – весело сказал он, пожимая руку.
   – Присаживайтесь, – проговорил Татаров.
   – У меня к вам дело.
   – Пожалуйста, – опустив голову, сказал Татаров. Он посмотрел на брюки Савинкова в полоску и заметил, что ботинки грязны, «без калош ходит», – подумал Татаров.
   – Видите ли, Николай Юрьевич, члены следственной комиссии по вашему делу, все, кроме Баха (внезапно, но естественно солгал Савинков) сейчас в Варшаве. Я полагаю, в целях вашей реабилитации необходимо устроить допрос, дабы вы могли защититься, мы же с своей стороны могли бы выяснить дело. Получены новые сведения, весьма меняющие дело в благоприятную для вас сторону. Товарищи поручили мне зайти к вам спросить: – хотите ли вы дать показания?
   – Я ничего не могу добавить к уже данным, – проговорил Татаров, не поднимая головы. Савинков осмотрел его, опять как в Женеве, представляя, как рухнет с шумом на землю под ударами товарищей.
   – Но я говорю, Николай Юрьевич, в нашем распоряжении есть новые данные. Вот, например, вы указывали на провокатора в партии. У нас есть теперь данные, могущие, быть может, реабилитировать вас окончательно.
   – Да, я говорил о провокаторе. И сейчас скажу, – провокатор это – «Толстый», Азеф.
   – Откуда у вас эти сведения?
   – Эти сведения достоверны. Я имею их из полиции. Моя сестра замужем за приставом Семеновым. Он хорош с Ратаевым. Я просил его, в виде личной мне услуги, осведомиться о секретном сотруднике в партии. Он узнал, провокатор – «Толстый», Азеф.
   – Ну, вот видите, – произнес Савинков, – если вы могли бы документально подтвердить это, хотя прямо скажу, я лично полицейскому источнику полностью не доверяю.
   – Я понимаю, но здесь, Борис Викторович…
   – Я понимаю, Николай Юрьевич, – перебил Савинков, – но разбор этого материала – дело следственной комиссии in corpore, мне поручено пригласить вас. Вы хотите придти?
   Он видел, как Татаров волнуется, теребит, мнет бороду.
   – А кто там будет?
   – Чернов, Тютчев и я.
   – А еще кто?
   – Больше никого. Татаров молчал, соображая.
   – Ну, хорошо, – проговорил он. – Я приду. Какой адрес?
   – Улица Шопена 10, квартира Крамер. Спросите госпожу Крамер.
   – Хорошо. В восемь?
   – В восемь.
   В передней, в приоткрытую щель смотрела Авдотья Кирилловна.
   – Скажите, – остановил вдруг Татаров Савинкова, проговорив тихо: – Как же так, вы подозреваете меня и не боитесь придти ко мне на квартиру. Ведь, если я провокатор, я же могу вас выдать?
   – А разве я вам сказал, что мы подозреваем вас? Я в это не верю ни одной минуты, Николай Юрьевич. Для того и приехала комиссия, чтобы окончательно выяснить.
   – Ну, хорошо, до свиданья, – проговорил Татаров.
   – До свиданья, до завтра. Только, пожалуйста, не запаздывайте.
   Легкой походкой Савинков опустился по лестнице, на которой дворничиха зажигала керосиновую лампу. На улице Савинкова охватило чувство хорошо выполненного дела: – в восемь Татаров будет в квартире Крамер.

7

   В доме № 10 на улице Шопена оживление началось с пяти. А с шести Беневская села в гостиной в кресло. Была бледна. Вероятно не опала ночь. Калашников то ходил по кабинету, то что-то насвистывал, то выходил в коридор.
   В дальней, пустой комнате, согнувшись за столом что-то писал Савинков.
   Назаров и Двойников пили чай. Они были друзья с юности, как еще привезли их отцы из деревни и отдали на Сормовский в мальчики.
   – Нет, Шурка правды на свете, – откусывал сахар крепким зубом Назаров. – Во время восстания сколько народу побили, теперь дети малые по миру бродят. Бомбой бы их всех безусловно, вот что…
   – Ээ, Федя, – качал головой Двойников, – оно так то так, да все таки, брат, к такому делу с разлету не подходи. К такому делу надо в чистой рубахе идти, может даже я и недостоин еще, например, послужить революции, как вот Каляев.
   – Брось трепать, Шурка, – хмурился Назаров, – в рубахе, не в рубахе. Надо убить? Надо. Значит концы в воду и ходи кандибобером.
   Назаров допил, по привычке перевернул чашку вверх дном, утерся, сказал:
   – Ну, я иду со двора.
   Допив чай, Двойников произнес со вздохом что-то вроде «ииээхх!» и зашумел редкими ударами сапог к окну на улицу.
   – Стало быть, Мария Аркадьевна, вы выходите к нему и проведете его в гостиную, тогда он отрезан. Я выйду из кабинета.
   – Товарищ Калашников, скажите, вы убеждены, что это предатель?
   – Да. А что?
   – Я боюсь, вдруг ошибка, это ужасно.
   – Какая вы чудачка, Мария Аркадьевна. Он предал товарищей, послал их на виселицу.
   – Нет, я знаю… убить надо.
   В дверь с черного хода раздался несильный стук. Беневская и Калашников вздрогнули.
   – Он? Не может быть, рано, – проговорил Калашников и бросился в коридор. Беневская видела он держится за карман. Знала – в кармане финский нож.
   Кто-то вошел с черного хода. – Вот шаталомный, – услыхала Беневская голос и смех Назарова.
   – Опоздал, чорт возьми, города не знаешь, извозчик дуралей попался, – говорил Моисеенко.
   – Все в порядке, товарищ Моисеенко, – сказал Калашников.
   Двойников тихо свистнул у окна. Все насторожились.
   С противоположной стороны улицы, спрятав голову в воротник, согнувшись, быстро шел Татаров.
   Беневская подошла к зеркалу и почему-то быстрым женским движением поправила волосы. Оторвавшись от рукописи, Савинков прислушался к свисту, ждал звонка. «Сейчас должен позвонить». Но звонка не раздавалось.
   Назаров пристыл к стеклу во двор, походя на кошку: – прямо против окна стоял Татаров, о чем-то спрашивая дворника. Назаров не сообразил, Татаров мотнул дворнику и очень быстро пошел к калитке.
   Все замерев, ждали звонка. Назаров кошкой прыгнул с табуретки, бросившись в гостиную.
   – Уходит! – закричал он. – Что же вы рты то поразевали!
   За Назаровым бросились все к окнам и увидели удалявшегося Татарова.
   – уууу – гад… – пробормотал Назаров. Калашников стоял растерянный. Беневская странно смотрела на всех. Она была несчастна. На шум вошел Савинков.
   – Ушел? – проговорил он. – Теперь всех провалит. Надо сейчас же бросать квартиру.
   – А если догнать?
   – Что ж ты, на улице?
   – А что, и на улице место найдется.
   – Брось, Федя, – раздраженно проговорил Савинков. – Сейчас же бросаем квартиру, он всех нас провалит.

8

   Ни на один звонок не отпиралась дверь в квартире Татарова. Николай Юрьевич вернулся бледен. Не скрывая своего состояния, еле дошел до постели, упал. Склонившейся в переполохе Авдотье Кирилловне, не выдержал, проговорил:
   – Мама, меня убить хотят, не отпирай…
   – Коля…
   – Оставь меня, – отстраняя рукой, проговорил Татаров.
   Зарыдав, вышла Авдотья Кирилловна, закрываясь заскорузлыми неразгибающимися от старости пальцами.
   Татаров лежал с закрытыми глазами. Борода неаккуратна, взлохмачена. Мысли бились чудовищно, и не поспевая одна за другой, сталкивались, причиняя невыносимую боль. Татарову хотелось бы не думать.
   Но что же сказал дворник? Что сняли муж и жена. Что пришел сперва молодой человек, хорошо одетый. Все это могло быть. Потом прошли двое, «как бы рабочие, в картузах». Все стало ясно. Савинков заманивал. Изящный Савинков, называющий «Николай Юрьевич», подающий руку, говорящий умно, любезно – был страшен. Татаров чувствовал на лбу пот, и словно тяжелым молотом ударяли изнутри в голову. Казалось, что слышится какой-то несущийся мимо шум. Будто сама жизнь несется уже мимо Николая Юрьевича Татарова. Чтоб освободиться, он попробовал встать. Но голова закружилась и Татаров упал на локоть.

9

   Савинков и Назаров шли по Огродовой улице.
   – Да ведь ты говоришь нужно?
   – Нужно.
   – Значит и убью.
   – Чем?
   – Ножом.
   – На дому?
   – А то где же?
   – А если не уйдешь, Федя?
   – Брось, если да если. Не хочешь посылать, сам ступай, только ведь, поди, не сумеешь, – засмеялся Назаров, обнажив крепкие, желтоватые, нечищенные зубы.
   – Ладно, – проговорил Савинков, – валяй. Но ножом трудно, не промахнись.
   – Увижу, чем стругать буду, струмент весь со мной. Ээ, ушел гад, а? Сколько народу революционного погубил. Сколько товарищей угробил. Ну да и от нас не уйдет.
   – Ну, прощай, Федя, – останавливаясь, сказал Савинков. Он торопился вслед за товарищами к московскому поезду.
   – Прощай.
   – Ах, да, – спохватился, берясь за карман Савинков. Назаров обернулся. – Я ж тебе денег не дал.
   – Каких?
   – Да надо же денег.
   – Есть у меня деньги. Не надо мне твоих денег, – зло отмахнулся Назаров.
   – Да, возьми.
   – Очумел ты с твоими деньгами, – на ходу пробормотал Назаров.
   Савинков постоял, посмотрел вслед и улыбнувшись, пошел к извозчику.

10

   В Москве, в газете «Русское слово» Савинков прочел телеграмму: – «22 марта на квартиру протоиерея Юрия Татарова явился неизвестный человек и убил сына Татарова. Спасаясь бегством, убийца тяжело ранил мать убитого ножом. До сих пор задержать убийцу не удалось».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

   Никогда не был Азеф так весел, как этой весной в Петербурге. Мозг Ивана Николаевича был математический. Расчеты сходились. Окупались деньгами. Он жил с Хеди. И все радовало.
   П. И. Рачковскому отдал динамитные мастерские в Саперном и Свечном. Правда, отношения оборвались. Рачковский стал даже неаккуратен в выплате жалованья, не ответив на письма. Но Азеф и не волновался, поигрывая с левой руки.
   Приходившему на квартиру к Хеди, Павлу Ивановичу, Азеф рокотал:
   – Уютная обстановочка, Боря, а? Люблю, Боря, мещанство.
   – Мещанство? А я не люблю мещанства.
   – Где уже тебе любить мещанство, ты у нас барин, англичанин.
   Очень весел был Иван Николаевич в те дни.

2

   Но кабинет начальника петербургского охранного отделения, генерала А. В. Герасимова, был интересен историку, психологу и вообще любителю тайн человеческих душ. Много занятного в кабинете у генерала. Только в кабинет никто не входит. Даже подметает не сторож Исаич, в георгиевских крестах и медалях, а сам генерал Герасимов. Завтрак не вносят, а выходя, со стула берет генерал.
   А. В. Герасимов плотен, высок, по военному прям. С заклиненной бородкой, с усами кверху. Глаза? Глаза – серовато-стальные. Была и привычка: генерал дергал носом.
   На Мойку, в охранное, генерал приезжал в штатском хорошо сшитом костюме. Когда задумавшись, сидел за столом кабинета, был похож на большую, белесоватую, но очень хитрую рыбу.

3

   Азеф в это утро встал рано. Вышел в прекрасном расположении духа, напевая «Три создания небес». Знал, что в Лионском кредите 60.000, что при всеобщей сумятице, охватившей разваливающуюся империю, можно поставить акты, от которых захватит дух всей Европе.
   Но что за странность? Азеф шел по делу Б. О. На углу Гороховой и улицы Гоголя, как старый, матерый волк, спиной почувствовал сзади что-то волнующее, недоброе. Оборачиваться головой Азеф не умел. Шея была слишком коротка. Поэтому он быстро, словно отгрызаясь от удара, повернулся всем корпусом: – близко, по пятам шли два филера.
   «Что за чорт?» Широко перешагнув через лужу, Азеф пошел по улице Гоголя. Филеры шли в двадцати шагах.
   Азеф шел быстрей. По делу надо было выйти на Невский. Но он свернул к Мойке. «Ерунда, отвяжутся», пробормотал. Но филеры шли по пятам. Азеф снова повернул к Невскому. На Невском у музыкального магазина «Юлий Генрих Циммерман» остановился, в витрину смотря на филеров. Филеры остановились у колбасной.
   Азеф двинулся. Двинулись и они. Азеф видел ясно: – один рыжий, громадный, наверное из дворников. Другой – низкий, очень широкий в плечах, на кривосогнутых ногах. «Что за дьявол?» – бормотал Азеф, чувствуя, что спина его покрывается потом, и он устает от ходьбы и волнения.
   Обкладывая Рачковского всеми ругательствами, он шел крупными шагами, торопливо раскачивая животастое тело на тонких ногах. Никто не поверил бы, что с такой легкостью может идти этот неуклюжий, громоздкий, уродливый коммерсант. Азеф знал – за углом лихачи. Только мельком взглянул на очередного, понял, что вороной старик может дать еще ходу по Петербургу, и впрыгнув в пролетку, бормотнул: «К Николаевскому вокзалу».
   В тот же момент вынырнули филеры, заметались. Но вороной мастадонт, раскачивая старый костяк со стороны на сторону, уж размял опоенные ноги и мчал Азефа по Невскому. «Сволочь», пробормотал Азеф. Это относилось к Рачковскому.

4

   Ни на следующий день, ни на третий день не мог вызвать Азеф действительного статского советника П. И. Рачковского. На лбу Азефа наливалась жила – признак волнения. Азеф любил ясность. Хеди заметила его озабоченность, рассеянность. Он даже не мог быть ласков. Часто подходил к окну. Глаз был верен: – обложен филерами.
   – Warum bist du so traurig? Warum denn, mein Schatz? – пышнотелая Хеди прижалась к Азефу, крепко поцеловав его в губы, именно так, как он любил.
   – Ach, weiss du, ich bin bischen erkaeltet, ich weiss selber nicht, was mit mir los ist, ich fuehle mich nicht wohl. Weiss du, ich bleibe paar Tage im Bett. Das wird am besten sein und meine kleine Pipel wird за мной ухаживать.
   – Mein armes Haenschen, mein Муши-Пуши, мой папашка, – зацеловывала его Хеди. Уложила в постель. И отнесла письма Азефа на почту.
   Хуже всего было, что Азеф ничего не понимал. Когда встал, сразу подошел к окну. На противоположной стороне никого не было. Он прошел в уборную. Дом был угловой. Филеров не стояло и здесь. Азеф понял: в департаменте была ошибка, теперь выяснилась. Напевая «шли по улицам Мадрида», он пошел к Хеди и всё утро прохохотали, про-дурачились, проласкались.
   В цилиндре, в черном пальто обтягивающем уродливую фигуру, Азеф вышел из дому выбритый, надушенный. Слежки не было. Возле ресторана «Ампир» на Невском, куда хотел войти, чтобы вызвать Савинкова, с двух сторон за руки схватили Азефа филеры и жандармы.
   Вырываясь всей тушей, Азеф закричал: – Что это значит?! Как вы смеете! Я инженер Черкасов!!
   – Не сопротивляться! – гаркнул ротмистр с щеткой черных усов. И двое жандармов поволокли Азефа к пролетке.
   Мельком с извозчика Азеф осмотрел собравшихся у тротуара. Знакомых, как будто, не было. Эту дорогу Азеф знал лучше жандармов. Везли на Мойку в охранное, в тот самый дом, где умер Пушкин. Азеф знал и это. Но думал о том, что под цилиндром выступил пот и обтереться нельзя, жандармы держат за руки.

5

   Цилиндр лежал на деревянном, изрезанном ножами столе. Пальто висело на гвозде. Азеф, в синем костюме, лежал на койке одиночной камеры. Захватывающее бешенство не проходило.
   В четыре часа дня на пороге появился генерал Герасимов, в штатском. Азеф не поднялся. Герасимов сел у стола и улыбнулся, чуть дернув носом.
   – Я начальник охранного отделения генерал Герасимов, потрудитесь встать и назвать вашу фамилию, – сказал он. Слова падали каплями на жесть, без всякого выражения.
   Азеф вскочил с койки с лицом перекошенным злобой. Глаза были отведены далеко в сторону, так что радужница исчезла, были только желтые белки и этот «белый огонек» перерезал лицо.
   – Я инженер Черкасов! Живу на Фурштадтской! Требую немедленного объяснения, почему я арестован!? И если вы сейчас же меня не освободите, я буду жаловаться министру!
   – Так-так-так, – пробарабанил по столу крепкими пальцами генерал Герасимов, рассматривая Азефа.
   – Потрудитесь отвечать, что это значит? – наступая на генерала крикнул Азеф.
   – Значит? – тихо проговорил Герасимов. Азеф увидал стальные щели глаз генерала. – Вы инженер Евно Азеф, член партии социалистов-революционеров! Вот что это значит!
   Бешенство сплыло с желтого лица Азефа.
   – Что?! – проговорил он. – Какая чушь! – и расхохотался на всю камеру. – Вы меня с кем-то путаете, генерал! Я Черкасов. Я отдал свой паспорт.
   – Так-так-так, – прищуриваясь, сказал генерал, подергивая носом, – однако же я буду вас держать до тех пор, пока вы не станете несколько умнее.
   – Вы бредите! Это безобразие!
   – Ну, вот что! – крикнул Герасимов, ударив по столу так, что на нем подпрыгнула кружка. – Не очень то вы! Бросайте канитель! И потрудитесь отвечать на вопросы!
   Азеф пристально смотрел на Герасимова темными блещущими, выпуклыми маслинами. В них, в вывороченных губах Азефа Герасимов явно увидел хохот. Азеф хохотал гнусаво, закатисто, неприятно. Это был хохот над генералом Герасимовым.
   – Вам отвечать я во всяком случае не буду, – резко прогнусавил Азеф. – А будьте-ка любезны прислать мне действительного статского советника Рачковокого.
   – Петра Ивановича? Вы дадите ему показания?
   – Дам, – пробормотал Азеф, заходив по камере.
   – Прекрасно, – усмехнулся Герасимов.

6

   В камере было темновато. Азеф резко обернулся на шум отворяемой двери. Входили Герасимов и Рачковский.