Страница:
Анна Гурова
Дракон мелового периода
(Князь Тишины-2)
Он реставрировал при помощи магического искусства те утраченные девятнадцать книг, в которых содержались таинства всяческого знания, красоты и достатка, те книги, за которые расплачивался Прометей. Но университетским профессорам нечего было делать с этими девятнадцатью книгами. Опасались, что дьявол мог внести в эти книги, воссозданные при помощи демонов, нечто вредное. И кроме того, говорили профессора, было уже достаточно книг, по которым студенты могли бы изучать греческий, древнееврейский и латынь. Итак, они снова утратили все эти таинства знания, красоты и достатка, которые мир потерял давным-давно.
Дж. Б. Кейбелл. «Кое-что о Еве»
Пролог
В комнате кто-то есть.
Я осторожно поднимаю голову с подушки и вглядываюсь в ночную темноту. Шелест невидимых листьев за окном, непонятное потрескивание справа. Глаза постепенно привыкают к темноте. Письменный стол, компьютер. На системном блоке – два неровных сгустка мрака, один побольше, другой поменьше. Сидят тихо, не двигаясь, как будто караулят. Я догадываюсь, кто это. Домовые или какая-то другая нечисть. Они тут скрипят и шуршат почти каждую ночь. Раньше я их слышала, а теперь и вижу. Ничего особенного, даже удивляться нечему.
А вот за компьютером сидит, сгорбившись, третий гость. Это чужак. Его присутствие и разбудило меня посреди ночи. И, что самое неприятное, он похож на человека. Я пытаюсь разглядеть его из-под ресниц, но вижу только черный силуэт. Незваный гость уставился в монитор и быстро стучит по клавиатуре, легко касаясь кнопок. Монитор темный, как ноябрьская ночь. На системном блоке не горит ни единой лампочки. Как же так – компьютер-то не включен?!
Вот теперь они меня удивили. Я, не подумавши, приподнялась на локте. Чужак за письменным столом резко повернулся в мою сторону. Блин, все-таки это не человек! Не бывает у людей таких фосфорно-белых глаз. Чужак, просветив меня своими лазерами, абсолютно бесшумно вскочил на стол, вытек через форточку на улицу и пропал в шуршании листвы.
Домовые не шелохнулись. Они по привычке полагают, что я их не вижу. Но этот все понял. Вот черт. Я слезаю с кровати. Из форточки веет холодом, пол ледяной. Я подхожу к столу и тупо смотрю в мертвый экран. Кто же это был, и что ему было нужно в моем компьютере? Там же, кроме «Варкрафта» и «Дьябло-2», ничего нет! Может, приснилось?
Сгустки тьмы на системном блоке неожиданно пришли в движение, мячиками скатились в густую тень, за письменный стол. Ишь, спрятались. Испугались, что ли? Нет, человек домового напугать не может. Мы из разных миров. Хотя... Я тоже до недавнего времени считала, что это просто ночное зрение у меня такое, черно-белое. А потом оказалось, что я вижу другой мир. Нечто серое, пустынное и страшное.
Серый мир... Прежде для того, чтобы попасть туда, требовались особое стечение обстоятельств и исключительная храбрость с моей стороны, В первый раз я побывала там нечаянно, не по своей воле, и ни за что бы не сунулась вновь без очень серьезных причин. Но однажды что-то случилось. Словно кто-то увидел меня из темноты. И навещает – все чаще и чаще.
Я подхожу к окну и встаю, обхватив себя руками и по очереди поджимая босые ноги, как цапля. За окном шумит серый лес. Утром там не будет никакого леса. Но ночью я его вижу. Это не иллюзия. А в лесу – я это чувствую – кто-то прячется. Тот, кого испугались домовые. Тот, чей хищный взгляд я впервые почувствовала в подземных книгохранилищах сожженной библиотеки, выращивая лестницу из гнилой штакетины в ядовитом дыму, кто – я в этом уверена – начал на меня планомерную охоту... Ну что ж, скоро он до меня доберется, потому что я понятия не имею, как и где от него спрятаться. Иногда я думаю, что смерть – это не самый плохой выход: по крайней мере, я навсегда избавлюсь от серого мира и от того, кто ждет за окном. Но меня останавливает ужасное предположение, которое вполне может оказаться правдой: серый мир – это и есть смерть.
Я прижимаюсь лицом к стеклу и смотрю вниз...
Я осторожно поднимаю голову с подушки и вглядываюсь в ночную темноту. Шелест невидимых листьев за окном, непонятное потрескивание справа. Глаза постепенно привыкают к темноте. Письменный стол, компьютер. На системном блоке – два неровных сгустка мрака, один побольше, другой поменьше. Сидят тихо, не двигаясь, как будто караулят. Я догадываюсь, кто это. Домовые или какая-то другая нечисть. Они тут скрипят и шуршат почти каждую ночь. Раньше я их слышала, а теперь и вижу. Ничего особенного, даже удивляться нечему.
А вот за компьютером сидит, сгорбившись, третий гость. Это чужак. Его присутствие и разбудило меня посреди ночи. И, что самое неприятное, он похож на человека. Я пытаюсь разглядеть его из-под ресниц, но вижу только черный силуэт. Незваный гость уставился в монитор и быстро стучит по клавиатуре, легко касаясь кнопок. Монитор темный, как ноябрьская ночь. На системном блоке не горит ни единой лампочки. Как же так – компьютер-то не включен?!
Вот теперь они меня удивили. Я, не подумавши, приподнялась на локте. Чужак за письменным столом резко повернулся в мою сторону. Блин, все-таки это не человек! Не бывает у людей таких фосфорно-белых глаз. Чужак, просветив меня своими лазерами, абсолютно бесшумно вскочил на стол, вытек через форточку на улицу и пропал в шуршании листвы.
Домовые не шелохнулись. Они по привычке полагают, что я их не вижу. Но этот все понял. Вот черт. Я слезаю с кровати. Из форточки веет холодом, пол ледяной. Я подхожу к столу и тупо смотрю в мертвый экран. Кто же это был, и что ему было нужно в моем компьютере? Там же, кроме «Варкрафта» и «Дьябло-2», ничего нет! Может, приснилось?
Сгустки тьмы на системном блоке неожиданно пришли в движение, мячиками скатились в густую тень, за письменный стол. Ишь, спрятались. Испугались, что ли? Нет, человек домового напугать не может. Мы из разных миров. Хотя... Я тоже до недавнего времени считала, что это просто ночное зрение у меня такое, черно-белое. А потом оказалось, что я вижу другой мир. Нечто серое, пустынное и страшное.
Серый мир... Прежде для того, чтобы попасть туда, требовались особое стечение обстоятельств и исключительная храбрость с моей стороны, В первый раз я побывала там нечаянно, не по своей воле, и ни за что бы не сунулась вновь без очень серьезных причин. Но однажды что-то случилось. Словно кто-то увидел меня из темноты. И навещает – все чаще и чаще.
Я подхожу к окну и встаю, обхватив себя руками и по очереди поджимая босые ноги, как цапля. За окном шумит серый лес. Утром там не будет никакого леса. Но ночью я его вижу. Это не иллюзия. А в лесу – я это чувствую – кто-то прячется. Тот, кого испугались домовые. Тот, чей хищный взгляд я впервые почувствовала в подземных книгохранилищах сожженной библиотеки, выращивая лестницу из гнилой штакетины в ядовитом дыму, кто – я в этом уверена – начал на меня планомерную охоту... Ну что ж, скоро он до меня доберется, потому что я понятия не имею, как и где от него спрятаться. Иногда я думаю, что смерть – это не самый плохой выход: по крайней мере, я навсегда избавлюсь от серого мира и от того, кто ждет за окном. Но меня останавливает ужасное предположение, которое вполне может оказаться правдой: серый мир – это и есть смерть.
Я прижимаюсь лицом к стеклу и смотрю вниз...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СОЖЖЕННАЯ БИБЛИОТЕКА
Черный и серый соответствуют Сатурну и миру зла: их истоки лежат во тьме, меланхолии, злобе и прозябании обыденной человеческой жизни.
Мишель Майер
1. Секретный объект
Мудрецы говорят, что случайностей на свете не бывает в принципе. Даже то, что кажется случайностью, на самом деле часть чьего-то грандиозного, неизвестного тебе плана. Напрашивается вопрос: чьего? И пусть не говорят, что в тот вечер первого июня я оказалась у метро «Старая Деревня» случайно. Хотя я сама позвонила Маринке и позвала ее гулять, и сама же предложила ей пошататься по ларькам с музыкой, а «Старая Деревня» просто оказалась ближе всего к Маринкиному дому. И, конечно же, чисто случайно в тот день задул ветер с кладбища.
Итак, вечером первого июня мы с моей лучшей подругой Маринкой болтались по торговой зоне у метро «Старая Деревня» в поисках нового альбома группы «Манга», от которой у Маринки едет крыша в буквальном и переносном смысле слова. А лично я ничего конкретного не искала – просто хотелось побродить, на людей поглазеть, себя показать, расслабиться. Все-таки своего рода праздник – первый день лета...
Пока Маринка рылась в дисках и трепалась с продавцами, я расхаживала у цветочных ларьков и нюхала розы: сначала одни, потом другие, потом третьи. Все однообразно пахли подсахаренной водой. Ага, вот эта большая, багровая, с острыми загнутыми, чернеющими к краям лепестками, похожими на обгорелые свитки, пахнет по-другому – тягучей южной сладостью, похожей на низкие ноты виолончели... и чем-то горьким. Я принюхалась – горький неприятный запах усилился, нарастая, октава за октавой.
– Что это за розы у вас такие вонючие? – наконец не выдержала я.
Торговец, пацан в плеере, на вид не намного старше меня, разгадывающий кроссворд в бесплатной газете, поднял сонный взгляд.
– Ась?
– Разве вы сами не чувствуете? Ваши цветы пахнут гарью.
Запах дыма был сладковато-горьковатым, тревожащим. Мне вдруг подумалось, что если долго нюхать, то с мозгами может произойти что-нибудь забавное, но нехорошее.
– При чем тут розы. – сказала Марина. – Это оттуда. – Она показала в сторону Торфяной дороги. – Где-нибудь помойка горит.
Парень вытащил из ушей «ракушки» и встревоженно обнюхал свой цветник.
– Вот,опять повеяло!
– А-а... – Парень облегченно вздохнул. – Это не розы. Опять, блин, библиотека загорелась. Как ветер с кладбища, так здесь всегда гарью попахивает.
– Что еще за библиотека? – удивилась я. – Тут же промзона. Склады, заводы всякие. Откуда в промзоне библиотека?
– Раньше была. – добродушно пояснил парень. – Там, у Серафимовского кладбища. Ее давным-давно подожгли, лет десять назад.
– И что, она так и горит десять лет?
– Ага.
– Ни фига себе! Но почему не потушат?
– Я-то откуда знаю? Говорят, уже тушили, и не раз, а потом проходит неделя, и опять дым ползет. Да она не сильно горит... так, тлеет себе потихоньку. Там же подземные книгохранилища были, этажей, говорят, на десять в глубину. Туда года три никто не лазал. Я слышал, какие-то пацаны пробовали, потом их мертвыми нашли – задохнулись. В общем, построили вокруг забор и успокоились. А мы тут нюхай дым...
Я неуверенно усмехнулась:
– Это уже не библиотека, а какой-то вулкан получается.
– Все вранье! – категоричным тоном сказала Маринка. – Пошли диски смотреть.
– За что купил, за то и продаю. – пожал плечами парнишка. – Не верите, сами сходите и гляньте. Пойдете через Торфяную дорогу, по грунтовке вдоль стройки, и упретесь в железные ворота. Тут на самом деле недалеко, минут пятнадцать. Только к библиотеке вас не пустят – там забором все огорожено...
– Чудеса, Маринка. – задумчиво сказала я, когда мы отошли от лотка. – Сколько лет здесь живем и не знаем, что у нас под боком неугасимая библиотека... Вот будь я лет на пять помладше, непременно попыталась бы туда залезть.
– Я бы тоже. – согласилась подруга. – Да, старость – не радость. Ну, пошли, старушка, слушать «Мангу». Новый альбом – «Шелест шифера»!
– Все-таки нашла?
Маринка с победоносным видом продемонстрировала диск. На обложке – сюрреалистическая физиономия лидера группы Тимофея Китахары, чахлого юноши с запавшими щеками и плотоядной ухмылкой. С виду ему лет шестнадцать, по выражению лица можно дать все сорок, а по глазам... увы, они закрыты зеркальными очками.
– Как я его люблю! – с придыханием сказала Маринка.
Я пожала плечами. Гуманоидами я никогда не интересовалась. А вот библиотека меня чем-то зацепила.
– Давай сходим туда. Прямо сейчас. – предложила я. – Ну, пожалуйста. Просто заглянем, а по развалинам шариться не будем.
– Ну, что ты, маленькая, что ли? – заныла Маринка. – Скоро замуж пора, а она все по заборам лазает.
Я слегка обиделась:
– Не хочешь, не ходи. Я одна пойду. Игнорируя Маринкино нытье, я пошла к переходу через Торфяную дорогу.
– Ладно уж! – донесся сзади голос подруги. – Но учти, я исключительно за компанию. Надо же за тобой проследить, чтобы ты себе шею не сломала. Сама будешь мне покупать новые туфли, если там грязь!
Грязи оказалось по самую шею. Перейдя до-рогу, мы словно перенеслись в иное измерение – из цивильной, чистенькой торговой зоны чуть ли не на стройплощадку. Вместо тротуаров – разбитая грунтовка, недостроенный торговый комплекс, кучи мусора. Мы обошли парковку автомобилей и зашагали по грунтовке, петляя между лужами. Справа зеленели густые заросли вербы. Слева возвышался бетонный забор. За ним шумно работала какая-то строительная техника.
– Господи, что за помойка! – возмущалась Маринка. – Я уже по колено в цементе...
– Все-таки очень странно. – гнула я свою линию. – Я никогда ничего не слышала о сгоревшей библиотеке в Старой Деревне. Даже если этот пожар случился десять лет назад... Как такое может быть, чтобы здание горело десять лет – и не погасить?
– Не может. – охотно кивала Маринка. – Тебе лапшу на уши навешали, а ты и рада. Сразу детство в попе заиграло, на графские развалины захотелось...
– Это же романтично! Не понимаю, как можно быть равнодушной к загадочным развалинам. – продолжала я, обходя широкую лужу приятного кофейного цвета. – Разве ты не чувствуешь себя Ларой Крофт?
– Я себя чувствую бульдозером. В лучшем случае танком.
– Ой, какие мы нежные. Знаешь пословицу: «Танки грязи не боятся»? Подожди, мы уже почти пришли.
Сама того не зная, я сказала правду. Минут через пять дорога свернула в заросли верб. Стройка пропала из виду. Мы уперлись в обещанные железные ворота. Остановившись, я понюхала воздух. Он отчетливо пах горьким дымом.
Для начала я внимательно осмотрела сами ворота. Они были основательные – почти не ржавые, крашенные в зеленый цвет, высотой метра три, закрытые на великанский засов. В обе стороны от ворот, теряясь в зарослях, уходил забор из бетонных плит. Справа от ворот у забора стоял потрепанный синий вагончик, в каких обычно живут строители, с дверью и окошком с белой занавеской. На боку вагончика было написано «ОА Феникс».
– Убедилась? – услышала я за спиной голос Маринки. – Все глухо. И ничего интересного.
Я отвела взгляд от ворот и задумчиво посмотрела на забор.
– Если бы как-нибудь на него взобраться, то я бы, пожалуй, спрыгнула с той стороны. И, возможно, даже не разбилась.
– Слава Богу, что на него никак не взобраться.
– Ну почему же. А вагончик на что? Маринка вытаращила глаза:
– Ты же не всерьез!
– Еще как всерьез.
– Прекрати! Разобьешься, дурочка!
– Спокойно. Я не собираюсь никуда прыгать. Просто влезу наверх и немножко посмотрю на пепелище.
Я двинулась в сторону вагончика, прикидывая, как бы забраться на крышу. Если, скажем, поставить ногу на дверную ручку... потом Маринка подтолкнет меня снизу... потом я цепляюсь за провода и подтягиваюсь...
– Сорвешься – на себе не потащу! – Маринка тщетно продолжала взывать к моему здравому смыслу.
Я подошла к двери вагончика и дернула за ручку, испытывая ее на прочность. Ручка поддалась неожиданно легко. Дверь распахнулась, и прокуренный мужской голос из темноты осведомился:
– Че надо?
Я шарахнулась назад. Маринка схватила меня за руку и оттащила метров на десять от вагончика. Потом мы остановились и принялись наблюдать. Через несколько секунд в дверях вагончика появился небритый и лохматый черноволосый мужик в оранжевой телогрейке поверх какой-то непотребной рванины.
Он посмотрел на нас заспанным взглядом, широко зевнул и вполне дружелюбно, хоть и сипловато, спросил;
– Чего вам, девчата? Заблудились?
– Ага! – радостно подтвердила я. – Заблудились. Мы тут сквозь вас не выйдем?
– Не выйдете. Вы че, ослепли, ворот не видите? Вот дорога, по ней идите взад и упретесь прямо в метро.
– А что за воротами, стройка?
– Секретный объект. – Я не могла понять, издевается мужик или говорит всерьез. – Зона экологической катастрофы.
– С ума сойти! А вы кто, сторож? Мужик полез в карман спецовки, достал пачку «Беломора» и принялся закуривать.
– Ишь, какие любопытные. Ну-ка, шуруйте отсюда.
– Пошли, пошли. – зашептала Маринка, дергая меня за руку.
Я медлила. Вот так сдаться? Результат похода был нулевой. Я к такому не привыкла. Мужик затянулся папиросой и ушел в вагончик, но дверь не закрыл.
– Интересно, как расшифровывается «ОА»? – громко спросила я назло сторожу. – "Отойди, А то убью "?
– Наверно, «охранное агентство». – предположила Маринка, с опаской косясь на вагончик. – Пошли отсюда – видишь, как тут все серьезно?
Поддаваясь уговорам Маринки, я неохотно отошла от ворот. Когда мы сюда шли, мне представлялась совсем другая картина: какая-нибудь чисто символическая изгородь, к тому же давно пришедшая в негодность, а за ней – дымящиеся развалины, усыпанные остатками книг, или что-нибудь в этом роде. Кому надо охранять развалины давно сгоревшей библиотеки? А вместо этого здесь «секретный объект» и «зона экологического бедствия». Непонятно.
Прежде чем мы ушли, я успела проверить еще одну догадку. Допустим, через ворота не пройти, а как насчет забора? Может, он дырявый или давно обвалился? С таким парадоксом – могучие ворота при дырявом заборе – в детстве я сталкивалась часто. Но стоило сойти с дороги, как я угодила в воду. Похоже, заросли верб были основательно подтоплены. Везде, куда ни глянь, корявые стволы торчали из воды, как во время весеннего паводка. Вода была прозрачная, зеленоватая и пахла тиной.
– Гелька! – услышала я недовольный голос подруги. – Вылезай из кустов! Я же говорила, что тут сплошная помойка!
«А приду-ка я сюда как-нибудь еще разок. – решила я. – Только без Маринки. И исследую этот закрытый объект более пристально».
Итак, вечером первого июня мы с моей лучшей подругой Маринкой болтались по торговой зоне у метро «Старая Деревня» в поисках нового альбома группы «Манга», от которой у Маринки едет крыша в буквальном и переносном смысле слова. А лично я ничего конкретного не искала – просто хотелось побродить, на людей поглазеть, себя показать, расслабиться. Все-таки своего рода праздник – первый день лета...
Пока Маринка рылась в дисках и трепалась с продавцами, я расхаживала у цветочных ларьков и нюхала розы: сначала одни, потом другие, потом третьи. Все однообразно пахли подсахаренной водой. Ага, вот эта большая, багровая, с острыми загнутыми, чернеющими к краям лепестками, похожими на обгорелые свитки, пахнет по-другому – тягучей южной сладостью, похожей на низкие ноты виолончели... и чем-то горьким. Я принюхалась – горький неприятный запах усилился, нарастая, октава за октавой.
– Что это за розы у вас такие вонючие? – наконец не выдержала я.
Торговец, пацан в плеере, на вид не намного старше меня, разгадывающий кроссворд в бесплатной газете, поднял сонный взгляд.
– Ась?
– Разве вы сами не чувствуете? Ваши цветы пахнут гарью.
Запах дыма был сладковато-горьковатым, тревожащим. Мне вдруг подумалось, что если долго нюхать, то с мозгами может произойти что-нибудь забавное, но нехорошее.
– При чем тут розы. – сказала Марина. – Это оттуда. – Она показала в сторону Торфяной дороги. – Где-нибудь помойка горит.
Парень вытащил из ушей «ракушки» и встревоженно обнюхал свой цветник.
– Вот,опять повеяло!
– А-а... – Парень облегченно вздохнул. – Это не розы. Опять, блин, библиотека загорелась. Как ветер с кладбища, так здесь всегда гарью попахивает.
– Что еще за библиотека? – удивилась я. – Тут же промзона. Склады, заводы всякие. Откуда в промзоне библиотека?
– Раньше была. – добродушно пояснил парень. – Там, у Серафимовского кладбища. Ее давным-давно подожгли, лет десять назад.
– И что, она так и горит десять лет?
– Ага.
– Ни фига себе! Но почему не потушат?
– Я-то откуда знаю? Говорят, уже тушили, и не раз, а потом проходит неделя, и опять дым ползет. Да она не сильно горит... так, тлеет себе потихоньку. Там же подземные книгохранилища были, этажей, говорят, на десять в глубину. Туда года три никто не лазал. Я слышал, какие-то пацаны пробовали, потом их мертвыми нашли – задохнулись. В общем, построили вокруг забор и успокоились. А мы тут нюхай дым...
Я неуверенно усмехнулась:
– Это уже не библиотека, а какой-то вулкан получается.
– Все вранье! – категоричным тоном сказала Маринка. – Пошли диски смотреть.
– За что купил, за то и продаю. – пожал плечами парнишка. – Не верите, сами сходите и гляньте. Пойдете через Торфяную дорогу, по грунтовке вдоль стройки, и упретесь в железные ворота. Тут на самом деле недалеко, минут пятнадцать. Только к библиотеке вас не пустят – там забором все огорожено...
* * *
– Чудеса, Маринка. – задумчиво сказала я, когда мы отошли от лотка. – Сколько лет здесь живем и не знаем, что у нас под боком неугасимая библиотека... Вот будь я лет на пять помладше, непременно попыталась бы туда залезть.
– Я бы тоже. – согласилась подруга. – Да, старость – не радость. Ну, пошли, старушка, слушать «Мангу». Новый альбом – «Шелест шифера»!
– Все-таки нашла?
Маринка с победоносным видом продемонстрировала диск. На обложке – сюрреалистическая физиономия лидера группы Тимофея Китахары, чахлого юноши с запавшими щеками и плотоядной ухмылкой. С виду ему лет шестнадцать, по выражению лица можно дать все сорок, а по глазам... увы, они закрыты зеркальными очками.
– Как я его люблю! – с придыханием сказала Маринка.
Я пожала плечами. Гуманоидами я никогда не интересовалась. А вот библиотека меня чем-то зацепила.
– Давай сходим туда. Прямо сейчас. – предложила я. – Ну, пожалуйста. Просто заглянем, а по развалинам шариться не будем.
– Ну, что ты, маленькая, что ли? – заныла Маринка. – Скоро замуж пора, а она все по заборам лазает.
Я слегка обиделась:
– Не хочешь, не ходи. Я одна пойду. Игнорируя Маринкино нытье, я пошла к переходу через Торфяную дорогу.
– Ладно уж! – донесся сзади голос подруги. – Но учти, я исключительно за компанию. Надо же за тобой проследить, чтобы ты себе шею не сломала. Сама будешь мне покупать новые туфли, если там грязь!
Грязи оказалось по самую шею. Перейдя до-рогу, мы словно перенеслись в иное измерение – из цивильной, чистенькой торговой зоны чуть ли не на стройплощадку. Вместо тротуаров – разбитая грунтовка, недостроенный торговый комплекс, кучи мусора. Мы обошли парковку автомобилей и зашагали по грунтовке, петляя между лужами. Справа зеленели густые заросли вербы. Слева возвышался бетонный забор. За ним шумно работала какая-то строительная техника.
– Господи, что за помойка! – возмущалась Маринка. – Я уже по колено в цементе...
– Все-таки очень странно. – гнула я свою линию. – Я никогда ничего не слышала о сгоревшей библиотеке в Старой Деревне. Даже если этот пожар случился десять лет назад... Как такое может быть, чтобы здание горело десять лет – и не погасить?
– Не может. – охотно кивала Маринка. – Тебе лапшу на уши навешали, а ты и рада. Сразу детство в попе заиграло, на графские развалины захотелось...
– Это же романтично! Не понимаю, как можно быть равнодушной к загадочным развалинам. – продолжала я, обходя широкую лужу приятного кофейного цвета. – Разве ты не чувствуешь себя Ларой Крофт?
– Я себя чувствую бульдозером. В лучшем случае танком.
– Ой, какие мы нежные. Знаешь пословицу: «Танки грязи не боятся»? Подожди, мы уже почти пришли.
Сама того не зная, я сказала правду. Минут через пять дорога свернула в заросли верб. Стройка пропала из виду. Мы уперлись в обещанные железные ворота. Остановившись, я понюхала воздух. Он отчетливо пах горьким дымом.
Для начала я внимательно осмотрела сами ворота. Они были основательные – почти не ржавые, крашенные в зеленый цвет, высотой метра три, закрытые на великанский засов. В обе стороны от ворот, теряясь в зарослях, уходил забор из бетонных плит. Справа от ворот у забора стоял потрепанный синий вагончик, в каких обычно живут строители, с дверью и окошком с белой занавеской. На боку вагончика было написано «ОА Феникс».
– Убедилась? – услышала я за спиной голос Маринки. – Все глухо. И ничего интересного.
Я отвела взгляд от ворот и задумчиво посмотрела на забор.
– Если бы как-нибудь на него взобраться, то я бы, пожалуй, спрыгнула с той стороны. И, возможно, даже не разбилась.
– Слава Богу, что на него никак не взобраться.
– Ну почему же. А вагончик на что? Маринка вытаращила глаза:
– Ты же не всерьез!
– Еще как всерьез.
– Прекрати! Разобьешься, дурочка!
– Спокойно. Я не собираюсь никуда прыгать. Просто влезу наверх и немножко посмотрю на пепелище.
Я двинулась в сторону вагончика, прикидывая, как бы забраться на крышу. Если, скажем, поставить ногу на дверную ручку... потом Маринка подтолкнет меня снизу... потом я цепляюсь за провода и подтягиваюсь...
– Сорвешься – на себе не потащу! – Маринка тщетно продолжала взывать к моему здравому смыслу.
Я подошла к двери вагончика и дернула за ручку, испытывая ее на прочность. Ручка поддалась неожиданно легко. Дверь распахнулась, и прокуренный мужской голос из темноты осведомился:
– Че надо?
Я шарахнулась назад. Маринка схватила меня за руку и оттащила метров на десять от вагончика. Потом мы остановились и принялись наблюдать. Через несколько секунд в дверях вагончика появился небритый и лохматый черноволосый мужик в оранжевой телогрейке поверх какой-то непотребной рванины.
Он посмотрел на нас заспанным взглядом, широко зевнул и вполне дружелюбно, хоть и сипловато, спросил;
– Чего вам, девчата? Заблудились?
– Ага! – радостно подтвердила я. – Заблудились. Мы тут сквозь вас не выйдем?
– Не выйдете. Вы че, ослепли, ворот не видите? Вот дорога, по ней идите взад и упретесь прямо в метро.
– А что за воротами, стройка?
– Секретный объект. – Я не могла понять, издевается мужик или говорит всерьез. – Зона экологической катастрофы.
– С ума сойти! А вы кто, сторож? Мужик полез в карман спецовки, достал пачку «Беломора» и принялся закуривать.
– Ишь, какие любопытные. Ну-ка, шуруйте отсюда.
– Пошли, пошли. – зашептала Маринка, дергая меня за руку.
Я медлила. Вот так сдаться? Результат похода был нулевой. Я к такому не привыкла. Мужик затянулся папиросой и ушел в вагончик, но дверь не закрыл.
– Интересно, как расшифровывается «ОА»? – громко спросила я назло сторожу. – "Отойди, А то убью "?
– Наверно, «охранное агентство». – предположила Маринка, с опаской косясь на вагончик. – Пошли отсюда – видишь, как тут все серьезно?
Поддаваясь уговорам Маринки, я неохотно отошла от ворот. Когда мы сюда шли, мне представлялась совсем другая картина: какая-нибудь чисто символическая изгородь, к тому же давно пришедшая в негодность, а за ней – дымящиеся развалины, усыпанные остатками книг, или что-нибудь в этом роде. Кому надо охранять развалины давно сгоревшей библиотеки? А вместо этого здесь «секретный объект» и «зона экологического бедствия». Непонятно.
Прежде чем мы ушли, я успела проверить еще одну догадку. Допустим, через ворота не пройти, а как насчет забора? Может, он дырявый или давно обвалился? С таким парадоксом – могучие ворота при дырявом заборе – в детстве я сталкивалась часто. Но стоило сойти с дороги, как я угодила в воду. Похоже, заросли верб были основательно подтоплены. Везде, куда ни глянь, корявые стволы торчали из воды, как во время весеннего паводка. Вода была прозрачная, зеленоватая и пахла тиной.
– Гелька! – услышала я недовольный голос подруги. – Вылезай из кустов! Я же говорила, что тут сплошная помойка!
«А приду-ка я сюда как-нибудь еще разок. – решила я. – Только без Маринки. И исследую этот закрытый объект более пристально».
2. Встреча с Погодиной. Геле предсказывают будущее.
На следующий день, чудесным июньским утром, я вышла из дома и не торопясь пошла к трамвайной остановке. Солнце нежно пригревало сквозь буйную зелень. Лето еще только начиналось, а Приморский район уже превратился в самый настоящий дремучий, опасный, волшебный лес. Новостройки Комендантского аэродрома затопило зеленое море манжетки и лекарственной ромашки. Я шла и представляла, как в этом море сбиваются с курса дома-корабли. Редкие, жалкие, трепещущие на истинно океанском ветру саженцы берез – ложные маяки в этом море сорных трав. А у нас на Савушкина, в тополиных зарослях, в старушечьих цветниках, где цветет душистый табак и плодятся бабочки-лимонницы, дворы и улицы превратились в своды и тоннели лесного царства.
Настроение абсолютно не соответствовало началу каникул. Я собиралась поехать в художку, отыскать Антонину и поставить вопрос ребром: допустят меня к занятиям в мастерскую реальности или нет? Последний раз я побывала в мастерской недели три назад, как раз в тот день, когда так много всего случилось: исчезла непонятно куда Эзергиль, сгорела моя яблоня, ушел Иван, прокляв нас всех на прощанье, а я в Сариоле заморозила до смерти двойника Саши Холь-гера. С тех пор я обходила мастерскую стороной, поскольку боялась там появляться. Но сегодня утром, замученная неопределенностью, сказала себе: хватит. От судьбы не уйдешь.
В то время, когда во всех школах начинались каникулы, в художке, наоборот, набирал обороты пленэр. В июне художка обманчиво пуста. Зеленая крыша едва виднеется над буйством зелени, благоухают заросли сирени; все подходы к зданию, кроме главного, заасфальтированного, вросли могучими наглыми сорняками. В здании уютно пахнет нагретой на солнце пылью. Везде прибрано, даже у живописцев мольберты не валяются грязной кучей посреди аудитории, а помыты и убраны в кладовку. Буфет закрыт. Редко-редко пройдет ленивым шагом какой-нибудь препод. И то верно – что ему тут делать? Место препода сейчас на природе. Если заглянуть в глубь зарослей, то непременно найдешь там десяток-другой учеников-реалистов, готовящих первые, самые простые задания: «травинка», «ствол дерева», «сныть», «лист щавеля»...Когда подготовительные задания выполнены, группа едет туда, куда взбредет на ум преподу. Например, в позапрошлом году, когда я еще не поступила в мастерскую реальности, нашу общехудожественную группу занесло аж к Петропавловской крепости. Мы торчали там с мольбертами неделю, как группа сбежавших из дурдома пациентов, а иностранные туристы то и дело заглядывали нам через плечо, восклицая: «О, русский Пикассо! Русский Малевич!» – к глубокому возмущению препода. А как-то ходили в зоопарк, рисовать зверей в динамике. Я сейчас думаю: хорошо, что у меня тогда еще не открылся дар реалиста, а то карьера доктора Моро мне была бы обеспечена.
Итак, художка была пуста. Я с надеждой осмотрела доску объявлений, но ничего относящегося к себе не нашла, кроме приказа об отчислении из мастерской реальности, висевшего там же, где и прежде. А спецкурс демиургии, похоже, вообще расформировали. Вернее, он распался сам собой. Эзергиль покинула нашу реальность, отправившись искать загадочный мир поля, и с тех пор ни слуху, ни духу. Иван, возмущенный тем, что созданный им мир оказался ненастоящим, хлопнул дверью и ушел в другое училище, а в какое – никому не сказал. Меня выгнали «за грубые нарушения профессиональной этики и поступки, несовместимые с Кодексом мастеров Чистого Творчества». Хоть бы ознакомили меня с этим Кодексом, я бы знала, что нарушаю. Впрочем, незнание закона не освобождает от ответственности. На спецкурсе осталась только Погодина, но было совершенно ясно, что папаша ее отсюда заберет при первой возможности.
Я заглянула в учительскую. Там мирно попивал чаек бородатый учитель иллюзионистов. На мой вопрос он сказал, что Антонина Николаевна с группой реалистов ушла в парк на Елагин остров и передала всем опоздавшим, чтобы они отправлялись сами знают в какое место. Я кивнула, поскольку знала, какое место она имеет в виду, поблагодарила препода, вышла из учительской и в коридоре нос к носу столкнулась с Катькой Погодиной.
Мы обе аж вздрогнули, отпрянули в стороны, а потом надменно друг на друга уставились.
Первой мыслью было: «Ну почему я все время одеваюсь, как Гаврош, в первое, что с утра под руку подвернется? Почему бы, по примеру Погодиной, не завести себе персонального стилиста, а также визажиста, парикмахера и кутюрье?»
Катька была наряжена, как на пикник с президентом: белая суперкороткая плиссированная юбка, босоножки с оплеткой голени и блуза с узким глубоким декольте, в котором матово поблескивает нечто не то серебряное, не то платиновое. Настроение у меня мгновенно испортилось.
– Привет. – неожиданно поздоровалась первой Катька. Она наверняка провела сравнение в свою пользу и решила до меня снизойти.
– Ну, привет. – настороженно ответила я. – Ты чего в художке делаешь?
– Учусь, вообще-то.
«А мини к твоим кривым ногам не идет». – мысленно парировала я, а вслух спросила:
– Нет, не вообще, а сегодня? У нас же вроде каникулы.
– Это у вас каникулы. – Погодина выделила слово «вас». – А у нас – практика.
«У кого это „вас“»? – удивилась я. А когда догадалась, то покраснела от злости и стыда. «Они» – это значит «мастера реальности». Я же теперь отношусь к большинству. К тем, кто получает общее художественное образование. С Олимпа меня изгнали, из элиты исключили. Я теперь – как все.
– Тебе не о чем переживать. – сказала с притворным сочувствием внимательно наблюдавшая за мной Катька. – Формы и средства выражения могут меняться, но искусство всегда остается искусством.
Кем она себя считает, чтобы читать нотации, возмутилась я. Антониной? А больше я ни в чьих поучениях не нуждаюсь. Не успела я придумать, как изящно отбрить Катьку, как та снова заговорила;
– Давай вместе подумаем, к чему ты больше всего склонна, если отбросить Чистое Творчество. Может, к станковой живописи? Или к компьютерному дизайну?
Ну надо же, Погодина озаботилась моей судьбой, восхитилась я. И заявила с серьезным видом:
– О да, мне с детства нравилось расписывать тарелки и чашки.
– Вот видишь! Советую тебе уже сейчас нацелиться в Мухинское. Там самая сильная школа декоративно-прикладного искусства...
– Я собиралась пойти работать на Ломоносовский фарфоровый завод. – скромно потупив глаза, пролепетала я. – Правда, сначала надо закончить ПТУ. Даже не знаю, справлюсь ли...
Перед моим внутренним взором встала яркая картинка: цех по росписи чашек на Ломоносовском фарфоровом заводе. В огромные решетчатые окна врывается утреннее солнце. Бесконечные ряды столов, за каждым – труженица с кистью в одной руке и чашкой в другой. Я в белой косынке и синем халате. Передо мной штабель белых чашек. Дневная норма – двести штук. Я поправляю волосы, убираю под край косынки выпавшую прядь, беру сверху штабеля первую чашку и рисую на ней аленький цветочек...
До Катьки наконец-то дошло, что я над ней издеваюсь. Она сощурила глаза, открыла рот с таким выражением, как будто собралась наговорить мне множество гадостей, но передумала и уронила:
– Бедняжка. Мне тебя правда жаль. Не представляю, как жить без Чистого Творчества. По мне, так лучше смерть.
Я почувствовала себя так, как будто меня ударили. Причем ниже пояса. И немедленно ответила тем же.
– Как там Санек? – спросила я невинным тоном. – Что-то давно мне не звонил. Дня два, наверно.
Я угадала. Стоило только произнести имя Саши Хольгера, как у Погодиной мгновенно пропали и чувство юмора, и большая часть здравого смысла.
– Он тебе не Санек. – угрожающе процедила она.
– Передавай ему от меня нежный и пламенный привет. И пусть позвонит.
– Лучше отстань от него. Если между вами что-то и было, все кончено.
– Ты можешь, конечно, так считать. – с явно притворным сочувствием сказала я. И добавила, как бы в сторону: – Бедняжка...
И, гордо пройдя мимо Катьки, двинулась в сторону двери. Однако мне решительно перегородили путь. Я слегка струхнула и подумала, что сейчас меня, наверно, будут бить. Но Катька, мрачно глядя на меня, спросила:
– Хочешь знать, что с тобой будет, когда перестанешь заниматься Чистым Творчеством?
– Будущее мне предскажешь?
– Ага. Бесплатно. Рекламная акция.
– Я бесплатными образцами не пользуюсь. – заявила я как можно надменнее.
– Бери, пока дают. Скоро не будет и этого.
– Ты о чем?
– Ты наверняка думаешь, что дар Чистого Творчества – это что-то неизменное. От рождения тебе присущее свойство, которое никуда не денется. Но он может исчезнуть. Причем очень легко. Дар на самом деле... как поезд. Или ты садишься и едешь, или он уходит без тебя...
При слове «поезд» я презрительно фыркнула и шагнула к двери, намереваясь гордо удалиться. Но Погодина схватила меня за локти, толкнула к стенке и буквально заблокировала в углу. Ее пальцы больно впились в мои запястья, и я убедилась, что Катька не только старше, но и гораздо сильнее меня.
– Это происходит примерно так. – негромко заговорила Катька, глядя на меня в упор. – Сначала тебе кажется, что ничего не меняется. Но постепенно в тебе поселяется некое чувство. Оно как заноза, как мелкая хроническая болезнь, вроде насморка. Тебе все время кажется, что ты что-то потеряла, или забыла, или оставила, и надо срочно вспомнить – что именно, где, когда... Что надо вернуться и подобрать, а то будет поздно. Но ты не можешь вспомнить и поэтому чувствуешь себя все хуже и хуже. При этом умом ты понимаешь, что ничего не случилось и все в порядке – твой дар пока еще при тебе...
В голосе Погодиной ни насмешки, ни злорадства. Он был просто мрачным. Таким голосом говорят пророчицы в исторических фильмах. Я слушала Погодину, как заколдованная, и не могла набраться силы воли, чтобы оттолкнуть ее или хотя бы послать подальше. Мне вдруг стало страшно.
– А тем временем незаметно подкрадывается следующая стадия. – продолжала Катька, гипнотизируя меня круглыми темными глазищами. – Мир вокруг тебя начинает тускнеть. Краски становятся блеклыми, звуки теряют глубину. Мир становится... некрасивым. Вернее, ты перестаешь видеть красоту, но пока еще об этом не догадываешься. А потом ты теряешь связь с миром; он уже сам по себе, отделяется от тебя и идет своим путем, а ты как будто остаешься на обочине. Ничто тебя не радует. Ты одна в серой, отвратительной, тоскливой пустыне. И вот тут ты обнаруживаешь, что там, в этой пустыне, в которую превратился мир – творить невозможно. Там просто не из чего творить...
Настроение абсолютно не соответствовало началу каникул. Я собиралась поехать в художку, отыскать Антонину и поставить вопрос ребром: допустят меня к занятиям в мастерскую реальности или нет? Последний раз я побывала в мастерской недели три назад, как раз в тот день, когда так много всего случилось: исчезла непонятно куда Эзергиль, сгорела моя яблоня, ушел Иван, прокляв нас всех на прощанье, а я в Сариоле заморозила до смерти двойника Саши Холь-гера. С тех пор я обходила мастерскую стороной, поскольку боялась там появляться. Но сегодня утром, замученная неопределенностью, сказала себе: хватит. От судьбы не уйдешь.
В то время, когда во всех школах начинались каникулы, в художке, наоборот, набирал обороты пленэр. В июне художка обманчиво пуста. Зеленая крыша едва виднеется над буйством зелени, благоухают заросли сирени; все подходы к зданию, кроме главного, заасфальтированного, вросли могучими наглыми сорняками. В здании уютно пахнет нагретой на солнце пылью. Везде прибрано, даже у живописцев мольберты не валяются грязной кучей посреди аудитории, а помыты и убраны в кладовку. Буфет закрыт. Редко-редко пройдет ленивым шагом какой-нибудь препод. И то верно – что ему тут делать? Место препода сейчас на природе. Если заглянуть в глубь зарослей, то непременно найдешь там десяток-другой учеников-реалистов, готовящих первые, самые простые задания: «травинка», «ствол дерева», «сныть», «лист щавеля»...Когда подготовительные задания выполнены, группа едет туда, куда взбредет на ум преподу. Например, в позапрошлом году, когда я еще не поступила в мастерскую реальности, нашу общехудожественную группу занесло аж к Петропавловской крепости. Мы торчали там с мольбертами неделю, как группа сбежавших из дурдома пациентов, а иностранные туристы то и дело заглядывали нам через плечо, восклицая: «О, русский Пикассо! Русский Малевич!» – к глубокому возмущению препода. А как-то ходили в зоопарк, рисовать зверей в динамике. Я сейчас думаю: хорошо, что у меня тогда еще не открылся дар реалиста, а то карьера доктора Моро мне была бы обеспечена.
Итак, художка была пуста. Я с надеждой осмотрела доску объявлений, но ничего относящегося к себе не нашла, кроме приказа об отчислении из мастерской реальности, висевшего там же, где и прежде. А спецкурс демиургии, похоже, вообще расформировали. Вернее, он распался сам собой. Эзергиль покинула нашу реальность, отправившись искать загадочный мир поля, и с тех пор ни слуху, ни духу. Иван, возмущенный тем, что созданный им мир оказался ненастоящим, хлопнул дверью и ушел в другое училище, а в какое – никому не сказал. Меня выгнали «за грубые нарушения профессиональной этики и поступки, несовместимые с Кодексом мастеров Чистого Творчества». Хоть бы ознакомили меня с этим Кодексом, я бы знала, что нарушаю. Впрочем, незнание закона не освобождает от ответственности. На спецкурсе осталась только Погодина, но было совершенно ясно, что папаша ее отсюда заберет при первой возможности.
Я заглянула в учительскую. Там мирно попивал чаек бородатый учитель иллюзионистов. На мой вопрос он сказал, что Антонина Николаевна с группой реалистов ушла в парк на Елагин остров и передала всем опоздавшим, чтобы они отправлялись сами знают в какое место. Я кивнула, поскольку знала, какое место она имеет в виду, поблагодарила препода, вышла из учительской и в коридоре нос к носу столкнулась с Катькой Погодиной.
Мы обе аж вздрогнули, отпрянули в стороны, а потом надменно друг на друга уставились.
Первой мыслью было: «Ну почему я все время одеваюсь, как Гаврош, в первое, что с утра под руку подвернется? Почему бы, по примеру Погодиной, не завести себе персонального стилиста, а также визажиста, парикмахера и кутюрье?»
Катька была наряжена, как на пикник с президентом: белая суперкороткая плиссированная юбка, босоножки с оплеткой голени и блуза с узким глубоким декольте, в котором матово поблескивает нечто не то серебряное, не то платиновое. Настроение у меня мгновенно испортилось.
– Привет. – неожиданно поздоровалась первой Катька. Она наверняка провела сравнение в свою пользу и решила до меня снизойти.
– Ну, привет. – настороженно ответила я. – Ты чего в художке делаешь?
– Учусь, вообще-то.
«А мини к твоим кривым ногам не идет». – мысленно парировала я, а вслух спросила:
– Нет, не вообще, а сегодня? У нас же вроде каникулы.
– Это у вас каникулы. – Погодина выделила слово «вас». – А у нас – практика.
«У кого это „вас“»? – удивилась я. А когда догадалась, то покраснела от злости и стыда. «Они» – это значит «мастера реальности». Я же теперь отношусь к большинству. К тем, кто получает общее художественное образование. С Олимпа меня изгнали, из элиты исключили. Я теперь – как все.
– Тебе не о чем переживать. – сказала с притворным сочувствием внимательно наблюдавшая за мной Катька. – Формы и средства выражения могут меняться, но искусство всегда остается искусством.
Кем она себя считает, чтобы читать нотации, возмутилась я. Антониной? А больше я ни в чьих поучениях не нуждаюсь. Не успела я придумать, как изящно отбрить Катьку, как та снова заговорила;
– Давай вместе подумаем, к чему ты больше всего склонна, если отбросить Чистое Творчество. Может, к станковой живописи? Или к компьютерному дизайну?
Ну надо же, Погодина озаботилась моей судьбой, восхитилась я. И заявила с серьезным видом:
– О да, мне с детства нравилось расписывать тарелки и чашки.
– Вот видишь! Советую тебе уже сейчас нацелиться в Мухинское. Там самая сильная школа декоративно-прикладного искусства...
– Я собиралась пойти работать на Ломоносовский фарфоровый завод. – скромно потупив глаза, пролепетала я. – Правда, сначала надо закончить ПТУ. Даже не знаю, справлюсь ли...
Перед моим внутренним взором встала яркая картинка: цех по росписи чашек на Ломоносовском фарфоровом заводе. В огромные решетчатые окна врывается утреннее солнце. Бесконечные ряды столов, за каждым – труженица с кистью в одной руке и чашкой в другой. Я в белой косынке и синем халате. Передо мной штабель белых чашек. Дневная норма – двести штук. Я поправляю волосы, убираю под край косынки выпавшую прядь, беру сверху штабеля первую чашку и рисую на ней аленький цветочек...
До Катьки наконец-то дошло, что я над ней издеваюсь. Она сощурила глаза, открыла рот с таким выражением, как будто собралась наговорить мне множество гадостей, но передумала и уронила:
– Бедняжка. Мне тебя правда жаль. Не представляю, как жить без Чистого Творчества. По мне, так лучше смерть.
Я почувствовала себя так, как будто меня ударили. Причем ниже пояса. И немедленно ответила тем же.
– Как там Санек? – спросила я невинным тоном. – Что-то давно мне не звонил. Дня два, наверно.
Я угадала. Стоило только произнести имя Саши Хольгера, как у Погодиной мгновенно пропали и чувство юмора, и большая часть здравого смысла.
– Он тебе не Санек. – угрожающе процедила она.
– Передавай ему от меня нежный и пламенный привет. И пусть позвонит.
– Лучше отстань от него. Если между вами что-то и было, все кончено.
– Ты можешь, конечно, так считать. – с явно притворным сочувствием сказала я. И добавила, как бы в сторону: – Бедняжка...
И, гордо пройдя мимо Катьки, двинулась в сторону двери. Однако мне решительно перегородили путь. Я слегка струхнула и подумала, что сейчас меня, наверно, будут бить. Но Катька, мрачно глядя на меня, спросила:
– Хочешь знать, что с тобой будет, когда перестанешь заниматься Чистым Творчеством?
– Будущее мне предскажешь?
– Ага. Бесплатно. Рекламная акция.
– Я бесплатными образцами не пользуюсь. – заявила я как можно надменнее.
– Бери, пока дают. Скоро не будет и этого.
– Ты о чем?
– Ты наверняка думаешь, что дар Чистого Творчества – это что-то неизменное. От рождения тебе присущее свойство, которое никуда не денется. Но он может исчезнуть. Причем очень легко. Дар на самом деле... как поезд. Или ты садишься и едешь, или он уходит без тебя...
При слове «поезд» я презрительно фыркнула и шагнула к двери, намереваясь гордо удалиться. Но Погодина схватила меня за локти, толкнула к стенке и буквально заблокировала в углу. Ее пальцы больно впились в мои запястья, и я убедилась, что Катька не только старше, но и гораздо сильнее меня.
– Это происходит примерно так. – негромко заговорила Катька, глядя на меня в упор. – Сначала тебе кажется, что ничего не меняется. Но постепенно в тебе поселяется некое чувство. Оно как заноза, как мелкая хроническая болезнь, вроде насморка. Тебе все время кажется, что ты что-то потеряла, или забыла, или оставила, и надо срочно вспомнить – что именно, где, когда... Что надо вернуться и подобрать, а то будет поздно. Но ты не можешь вспомнить и поэтому чувствуешь себя все хуже и хуже. При этом умом ты понимаешь, что ничего не случилось и все в порядке – твой дар пока еще при тебе...
В голосе Погодиной ни насмешки, ни злорадства. Он был просто мрачным. Таким голосом говорят пророчицы в исторических фильмах. Я слушала Погодину, как заколдованная, и не могла набраться силы воли, чтобы оттолкнуть ее или хотя бы послать подальше. Мне вдруг стало страшно.
– А тем временем незаметно подкрадывается следующая стадия. – продолжала Катька, гипнотизируя меня круглыми темными глазищами. – Мир вокруг тебя начинает тускнеть. Краски становятся блеклыми, звуки теряют глубину. Мир становится... некрасивым. Вернее, ты перестаешь видеть красоту, но пока еще об этом не догадываешься. А потом ты теряешь связь с миром; он уже сам по себе, отделяется от тебя и идет своим путем, а ты как будто остаешься на обочине. Ничто тебя не радует. Ты одна в серой, отвратительной, тоскливой пустыне. И вот тут ты обнаруживаешь, что там, в этой пустыне, в которую превратился мир – творить невозможно. Там просто не из чего творить...