Херберт Фрэнк. Белая чума

   У нее восхитительно мягкий голос, подумал Стивен. И внезапно он понял, насколько это ценно для медсестры. Это был успокаивающий голос. Он придал ему храбрости.
   - А вы Кети О'Хара, - умудрился выговорить Стивен.
   Она кивнула.
   - Я видела, вы читаете про этот взрыв. Тот, что в Дублине. Как это ужасно!
   - Это так, - согласился Стивен. А потом, пока не растерял мужества: Вы должны сейчас возвращаться на занятия?
   - У меня только несколько минут.
   - А когда вы заканчиваете? - он знал, что покраснел, задавая вопрос.
   Кетлин потупила глаза. "Какие у нее длинные ресницы", - подумал Стивен. Они лежали на ее щеках, как перышки.
   - Мне бы хотелось вас увидеть, - сказал он. И это была истинная правда. Стивен не мог оторвать от нее глаз.
   - Меня ждут домой к половине пятого, - ответила Кетлин, глядя на него. - Возможно, мы могли бы выпить чаю по дороге.
   - Тогда встретимся здесь после занятий? - предложил, Стивен.
   - Да. - Она улыбнулась и присоединилась к своим подружкам.
   Одна из студенток-медсестер, наблюдавшая за этими двумя, шепнула приятельнице:
   - Господи! Я так рада, что это наконец-то произошло.
   Священная Ирландия была всего лишь именем, мифом,
   мечтой, не имевшей связи с какой бы то ни было
   реальностью. Это была наша традиция, часть нашей
   репутации, заодно с мифом о том, что у нас есть только
   честь, добытая в славной битве.
   Отец Майкл Фланнери
   Джон Рой О'Нейл, проснувшись, увидел находящегося рядом с ним священника и врача, стоявшего в изножье кровати. Он мог ощущать кровать под собой и запах антисептика. Значит, это больница. Доктор был высокий пожилой человек с сединой на висках. Он был одет в зеленый уличный жакет, в кармане его был стетоскоп.
   - Почему я тут? - удивился Джон.
   Он видел, что это была больничная палата. Здесь стояли другие кровати с лежащими на них фигурами. Это была совершенно безличная комната, место, умышленно оформленное так, чтобы сводить на нет личность обитателя. Словно некто постарался, сознательно и с огромной долей ненависти, сотворить место, не отражающее человеческого тепла. Если бы эту комнату охарактеризовать одним предложением, то получилось бы что-то наподобие "вы здесь надолго не задержитесь".
   Джон попытался глотнуть. Горло его болело. Ему снилась Мери. Во сне она уплывала прочь от него в огромное синее водное пространство. Движения ее не сопровождались звуком, даже когда он видел, как плещется вода.
   - Я иду за детьми, - сказала Мери. Джон слышал сказанное, но плавание ее было по-прежнему беззвучным.
   Во сне сама собою пришла мысль: "Ну конечно. Она должна идти за детьми. Она будет им нужна".
   Во сне он мог чувствовать сознание Мери, словно это было его собственное. Ее сознание казалось необычно прозрачным, словно вследствие лихорадки.
   - Я не могу ощутить своего тела, - сказала она. - Бедный Джон. Я люблю тебя.
   Потом он проснулся, глаза его горели от слез. А тут еще священник с врачом. Это было зеленое помещение с запахом карболки, сильно отличающееся от его воспоминаний об американских больницах. Вокруг суетились сестры в чепцах. Когда одна из них увидела, что Джон проснулся, то заторопилась прочь. Штора над единственным высоким окном слева от врача была поднята. Снаружи было темно. Значит, была ночь. Свет исходил от неприкрытых электрических ламп, свисавших с высокого потолка на длинных проводах. Доктор изучал термограмму, прикрепленную на шнурке в ногах кровати.
   - Он проснулся, - сказал священник.
   Врач позволил термограмме упасть и повиснуть на своем шнуре. Он посмотрел вдоль кровати на Джона.
   - Мистер О'Нейл, с вами все будет в порядке. К утру станете как огурчик. - Врач повернулся и вышел.
   Священник наклонился к Джону.
   - Вы католик, сэр?
   - Католик? - Вопрос показался безумным. - Я... я... приход святой Розы... - А зачем, собственно, ему рассказывать священнику, как называется его приход?
   Тот положил мягкую руку на плечо Джона.
   - Ну-ну. Я все прекрасно понимаю.
   Джон закрыл глаза. Он услышал звук передвигаемого по полу стула. Когда открыл глаза, увидел, что священник сел, приблизив к нему свое лицо.
   - Я отец Девин, - сказал священник. - Мы знаем, кто вы, мистер О'Нейл, из ваших вещей. Вы случайно не имеете отношения к О'Нейлам из Кулани?
   - Что? - Джон попытался приподняться, но у него начала кружиться голова. - Я... нет. Я не знаю.
   - Было бы хорошо, если бы вы были в кругу семьи в такое время. Тело вашей жены опознали - по ее кошельку. Я не буду вдаваться в подробности.
   "Какие подробности?" - удивился Джон. Он припомнил окровавленную кучку твида, но не смог привязать ее ко времени и пространству.
   - Скверные новости я вам принес, мистер О'Нейл, - сказал отец Девин.
   - Наши дети, - Джон задыхался, цепляясь за надежду. - С ней были двойняшки.
   - Ох, - сказал отец Девин, - ну что до этого, я не знаю. Прошло довольно много времени, и вся грязная работа была закончена, но... детишки были с ней, когда...
   - Она держала их за руки.
   - Тогда я бы не надеялся. Что за ужасное происшествие! Мы помолимся за души тех, кого вы так любили?
   - Помолимся? - Джон отвернулся, задохнувшись. - Он слышал скрип стула и приближающиеся шаги. Женский голос сказал: "Отец...", потом еще что-то, чего Джон не смог разобрать.
   Священник что-то тихо и невнятно пробормотал в ответ. Потом отчетливый женский голос: "Матерь милосердная! Сразу и жена, и двое малышей! Ох, бедняга".
   Джон повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть уходящую медицинскую сестру с напряженно выпрямленной спиной. Священник стоял рядом с ним.
   - Ваши жена и дети также были католиками? - спросил отец Девин.
   Джон покачал головой. Он чувствовал головокружение и лихорадку. К чему эти вопросы?
   - Смешанный брак, а? - голос отца Девлина, пришедшего к неверному заключению, звучал обличающе. - Ну что ж, тем не менее я не отвращаю вас от своего сердца. Останки забрали в морг. Вы можете утром принять решение, как поступить с ними.
   "Останки? - подумал Джон. - Он говорит о Мери и двойняшках".
   Вернулся врач и прошел с противоположной от священника стороны кровати. Джон повернулся к врачу и увидел, как рядом с ним, как по волшебству, возникла медсестра. На ней был белый передник поверх зеленого платья, а ее волосы были убраны под тугой чепец. Лицо ее было узким и властным. В правой руке она держала шприц.
   - Кое-что, что поможет вам заснуть, - сказал врач.
   Отец Девин произнес:
   - Утром прибудут гвардейцы, чтобы поговорить с вами. Пошлите за мной, когда они уйдут.
   - Мы сейчас погасим свет, - сказал врач.
   - И самое время, - у медсестры был требовательный голос с изрядной долей резкости, покровительственный голос. Он цеплялся за эту мысль, когда его окутал сон.
   Утро началось со звуков грохота суден на тележке. Проснувшись, Джон увидел на том месте, где сидел священник, полицейского офицера в форме.
   - Мне сказали, что вы скоро проснетесь, - сказал офицер. У него был сочный тенор и квадратное лицо с набухшими венами. Свою фуражку он неловко зажал под левой рукой. Офицер вытянул из бокового кармана маленькую записную книжку и приготовился писать. - Я не буду вас слишком беспокоить, мистер О'Нейл, но я уверен, вы понимаете, что есть вещи, которые мы обязаны делать.
   - Чего вы хотите? - голос Джона напоминал карканье. В голове у него все еще был туман.
   - Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимались в Ирландской Республике, сэр?
   Джон уставился на офицера. "Занимался?" Какое-то время вопрос бесцельно блуждал в его сознании. В голове у него было смутно, и соображал он с трудом. Джон выдавил из себя ответ.
   - Я... грант от фонда... веду исследования.
   - А какова природа этих исследований?
   - Ген... генетика.
   Офицер сделал запись в своем блокноте, затем:
   - И это ваша профессия, исследователь?
   - Я преподаю молекулярную биологию, биохимию... и... - он сделал глубокий дрожащий вдох. - Еще факультет фармакологии.
   - И все в этом Хайленд Парк в штате Миннесота? Мы просмотрели ваши бумаги, вы понимаете?
   - Рядом... неподалеку.
   - Ваша семья была с вами здесь, в Ирландской Республике?
   - Мы... собирались посмотреть...
   - Понимаю. - Офицер занес это в свой блокнот.
   Джон пытался преодолеть стеснение в груди. Немного погодя он услышал свой голос:
   - Кто это сделал?
   - Сэр?
   - Бомба?
   Лицо офицера окаменело.
   - Говорят, это "Провос". Непримиримые.
   Джона пронзило холодом. Твердая подушка у него под шеей показалась влажной и холодной. Патриоты? Убийцы - патриоты?
   Позднее, оглядываясь назад, Джон сочтет этот момент началом той ярости, что завладела всей его жизнью. Это был момент, когда он пообещал:
   - Вы заплатите. О, как вы заплатите! - И в мозгу его не было ни малейшего сомнения в том, каким образом он заставит их заплатить.
   Вы понимаете, что один этот человек меняет политическую
   карту мира?
   Генерал Люциус Горман, советник президента США по
   иностранным делам, в разговоре с министром обороны
   В течение недели, предшествовавшей первой годовщине взрыва бомбы на Графтон-стрит, начали прибывать письма с предупреждениями. Первое было приурочено так, чтобы достичь Ирландии слишком поздно для того, чтобы предпринять встречные действия. Другие попали к мировым лидерам, где были расценены как бредовые или были переадресованы специалистам. На первых порах письма были многочисленны - на радио, и в отделы новостей телевидения, в газеты, премьерам и президентам, церковным лидерам. Впоследствии установили, что одно из первых писем было доставлено редактору газеты на О'Коннел-стрит Дублина.
   Редактор, Алекс Колеман, был смуглым, энергичным мужчиной, скрывающим свою напористость под, как правило, мягкими манерами, даже будучи в бешенстве. Среди своего окружения он считался чудаком из-за убеждений трезвенника, но никто не сомневался в его проницательности и хватке на хорошую историю.
   Колеман несколько раз перечитал письмо, время от времени поднимая от него глаза, чтобы взглянуть из своего окна на третьем этаже на улицу, где утреннее дублинское движение уже начало смерзаться в свой обычный, тщетно пытающийся ползти сгусток.
   "Бредовое письмо?"
   Оно отнюдь не вызывало такого ощущения. От предостережений и угроз у него поползли мурашки по коже. Возможно ли это? Слова несли на себя печать образованности и изощренности. Письмо было отпечатано на мелованной бумаге. Он потер бумагу между пальцами. Дорогой сорт. Оуни О'Мор, личный секретарь Колемана прицепил к письму записку: "Надеюсь, это бред. Не позвонить ли нам в полицию?"
   Значит, оно встревожило Оуни.
   Колеман еще раз перечитал письмо, выискивая какую-нибудь причину, чтобы проигнорировать его. Чуть позже он положил перед собой развернутое письмо и включил интерком, вызывая Оуни.
   - Сэр? - в голосе Оуни всегда была военная резкость.
   - Проверь-ка обстановку на острове Эчилл, Оуни, осиных гнезд не вороши, просто поищи, нет ли там какого-нибудь необычного шевеления.
   - Сейчас.
   Колеман снова обратил свое внимание на письмо. Оно было такое чертовски прямое, такое ясное и откровенное. Чувствовался могучий интеллект и... да, ужасающее намерение. Сначала была обычная угроза насчет публикации, "а не то", но потом... "Я собираюсь надлежащим образом отомстить всей Ирландии, Великобритании и Ливии".
   Тревожное воспоминание зазвенело колокольчиком в памяти Колемана.
   "Вы причинили мне зло, убив тех, кого я так любил. Я сам, лично, призываю вас к ответу. Вы убили мою Мери и наших детей, Кевина и Мейрид. Я поклялся тройной клятвой на их могиле. Я буду отомщен таким же способом".
   Колеман снова включил интерком и попросил Оуни проверить эти имена.
   - И пока ты тут, позвони в университетскую больницу. Узнай, можно ли мне связаться с Фином Доэни.
   - Это, должно быть, Финтан Крейг Доэни, сэр?
   - Верно.
   Колеман еще раз перечитал письмо. Его прервали одновременно телефон и интерком. Голос Оуни произнес:
   - Доктор Доэни на линии, сэр.
   Колеман снял трубку.
   - Фин?
   - Что у тебя там стряслось, Алекс? Оуни О'Мор мечется словно ошпаренный.
   - Я получил письмо с угрозами, Фин. И в нем кое-какая техническая чепуха. Можешь уделить мне минутку?
   - Продолжай, - голос Доэни эхом отдавался в трубке, словно он находился где-то в глубокой пещере.
   - С тобой кто-то есть? - спросил Колеман.
   - Нет. Что тебя так испугало?
   Колеман вздохнул и обратился к письму, выделяя технические подробности для Доэни.
   - По этому трудно что-то определить, - сказал Доэни. - Но я не могу придраться к его ссылкам на процесс рекомбинации ДНК. Понимаешь, Алекс, таким путем можно получить новый вирус... но этот...
   - Реальна ли эта угроза?
   - Я бы сказал, что, несмотря на некоторые сомнительные места, да.
   - Тогда я могу проигнорировать это дело?
   - Я бы позвонил в полицию.
   - Могу ли я сделать что-то еще?
   - Мне нужно подумать.
   - И еще одно, Фин! Ни слова об этом, пока я все не раскрутил.
   - Ах ты, пронырливый газетчик!
   Но Колеман почувствовал успокоившую его нотку смеха в голосе Доэни. "...некоторые сомнительные места, да". Значит, Доэни не слишком обеспокоен. Хотя это по-прежнему хороший сюжет, подумалось Колеману, когда он положил трубку на рычаг. Мщение жертвы взрыва бомбы. Медицинский эксперт говорит - это возможно.
   В интеркоме раздался голос Оуни:
   - Сэр, та бомба на Графтон и Сент-Стефенс Грин. Помните это?
   - То кровавое событие?
   - Трое жертв носят те имена, что в письме, сэр. Там погибли Мери О'Нейл со своими детьми, Кевином и Мейрид.
   - Да, американцы. Я помню.
   - Муж стоял у окна в банке на этой улице и видел, как все произошло. Его звали... - Оуни помолчал и выдохнул: - Доктор Джон Рой О'Нейл.
   - Медик?
   - Нет, какой-то профессор. Он был здесь с работой по одному из тех дел с грантами, которые они так любят, - изучение состояния дел в генетике или чего-то... да, то, о чем говорится в нашей истории. Генетические исследования.
   - Генетика, - Колеман задумался.
   - Хорошо согласуется с нашей историей, сэр. Этот О'Нейл был как-то связан с физической химией. Биофизик. И преподавал на каком-то фармацевтическом факультете в Штатах. Говорят, он еще владел там аптекой.
   Колеман внезапно содрогнулся. Он чувствовал, что некое зло пробралось под поверхность его земли, нечто более ядовитое, нежели любая из проклятых святым Патриком змей. Та взорванная Ирландской Республиканской Армией бомба могла получить известность как наиболее ужасная ошибка за всю историю человечества.
   - Есть ли какая-нибудь возможность попасть на Эчилл? - спросил Колеман.
   - Линии забиты, сэр. Не послать ли нам самолет?
   - Пока не надо. Свяжитесь с полицией. Если телефоны на Эчилле не работают, то им, должно быть, что-то об этом известно. Вы сняли копию с этого письма?
   - Две копии, сэр.
   - Им понадобится оригинал...
   - Если они не получили такое же послание.
   - Я думал об этом. Мне просто не хочется раскрывать карты. Мы можем быть здесь первыми. Во всяком случае, у нас есть шанс. - Колеман взглянул на письмо у себя на столе. - Как бы то ни было, не думаю, что мы сможем снять с него отпечатки пальцев.
   - Мы продолжаем работать с этим сюжетом, сэр?
   - Оуни, я почти боюсь не публиковать его. Есть в нем что-то. И такой выбор Эчилла... "демонстрация", как он говорит.
   - Сэр, вы подумали о панике, что может...
   - Просто свяжи меня с полицией.
   - Сейчас, сэр!
   Колеман поднял трубку и позвонил жене домой; говорил он повелительным тоном и сделал так, что разговор быстро закончился.
   - Ожидаются неприятности из-за того сюжета, что мы собираемся публиковать, - объяснил он. - Я хочу, чтобы ты взяла мальчиков и уехала к своему брату в Мадрид.
   Когда она начала протестовать, Колеман прервал ее:
   - Будет скверно... я так думаю. Если вы будете здесь, я буду уязвим. Не теряй времени - просто уезжай. Позвони мне из Мадрида, и я тебе все объясню.
   Он повесил трубку, чувствуя себя несколько глуповато, но ощущая облегчение. Паника? Если его опасения подтвердятся, тут будет кое-что похуже паники. Колеман уставился на письмо, сосредоточившись на подписи: "Безумец".
   Колеман медленно покачал головой. Он припомнил историю ирландского гробовщика, который, делая надгробие над могилой своей жены на кладбище в Квебеке, дал обет: "На кресте, Мери, я клянусь отомстить за твою смерть".
   Жену О'Нейла звали Мери. И теперь, если это был О'Нейл, он называл себя просто - Безумец.
   Мои воспоминания, это пытка - прекрасная пытка.
   Джозеф Херити
   В Джоне Рое О'Нейле медленно накапливались изменения. Иногда его неожиданно бросало в дрожь, сердце колотилось, пот выступал по всему телу. В таких случаях он задумывался о старой вере в одержимость. Это было похоже на то, будто иная личность овладевала его телом и нервами.
   Много позднее Джон достиг личной согласованности с этим Другим, ощущая даже близость и тождественность с ним. Он думал тогда об этом, как о частичном результате своих собственных усилий, частично как о чем-то, восставшем из первобытной тьмы, создании, специально предназначенном для мести. Конечно, его Старая Личность и не помышляла о подобном поступке. Доброжелательный учитель ни на мгновение не мог бы задуматься над подобным планом. Другой должен был стать первым.
   По мере прогрессирования изменений он начал думать о себе как о воплощенной Немезиде. Эта Немезида была порождена кровавым прошлым Ирландии, предательствами и убийствами, и даже несла с собой воздаяние за уничтожение кельтами первых людей, обитавших в Ирландии до того, как туда хлынули волны захватчиков из Британии и с континента. Джон тогда рассматривал себя в качестве воплощения всех накопленных обид, пережитых кем бы то ни было в Ирландии. Это был глас Немезиды:
   - Довольно! Хватит!
   Но Другой спрашивал:
   - А почему Ирландия одна должна отвечать за все?
   Террористов, убивших Мери и двойняшек, обучили и вооружили в Ливии. И в общей грязи была и грязная рука Англии - восемь сотен лет циничного угнетения - "Ирландия, нечистая совесть английского правящего класса".
   По мере того как эти изменения укреплялись в избранном им направлении, Джон замечал удивительные перемены своего внешнего облика. Прежний пухлый человек подтянулся, став стройным нервным мужчиной, избегавшим старых друзей, отказывающимся отвечать на телефонные звонки и пренебрегавшим встречами. Поначалу люди делали скидки: "Ужасный шок от такой трагедии..." Фонд, пославший его в Ирландию, предоставил ему непрошеную отсрочку проекта, спросив в вежливом письме, не желает ли он передать его другому исследователю. Факультет продлил его отпуск. Макс Дани, управлявший семейной аптекой, принял на себя побольше деловых обязанностей и сказал Джону, чтобы тот не беспокоился ни о чем, кроме приведения своей жизни в норму.
   Джон едва отметил мимоходом все эти вещи. Внутреннее изменение превратилось для него в навязчивую идею. Потом одним субботним утром он посмотрел на себя в зеркало ванной комнаты и понял, что ему следует действовать. Мери с двойняшками уже четыре месяца как умерли и похоронены. Другой был теперь в нем силен - новое лицо, новая личность. Джон стоял в верхней ванной дома, купленного им и Мери, когда они впервые узнали про ее беременность. Через открытое окно до него доносились звуки старого университетского городка. В воздухе пахло дождем, но прогноз на следующие две недели предсказывал "более теплую, чем обычно" погоду. Джону было слышно, как на улице мистер Нери заводит свою мощную косилку. Мимо протренькал звонок велосипеда. Дети кричали по дороге в парк. Был уже сентябрь - Джон это знал. И он помнил, как Кевин и Мейрид кричали, играя во дворе.
   Нери выключил свою косилку. Он был одним из самых настойчивых посетителей. "Бедняга, скоро от вас только кожа да кости останутся!" Но у мистера Нери была младшая сестра, незамужняя и жаждущая иметь семью. На круглом лице мистера Нери проступал облик свахи.
   Джон наклонился ближе к зеркалу и внимательно посмотрел на себя. Изменения... не то чтобы совсем чужак, но чужой. "У них не будет ни одной фотографии этого лица", - подумал он. Но они сделают рисунки и распространят их повсюду. В этот момент, все еще держа эту мысль в голове, Джон знал, что собирается сделать это, знал, что способен на это и непременно сделает. Тот вопль на Сент-Стефенс Грин что-то привел в движение, словно медленное начало лавины. "Значит, пускай это произойдет", - подумал он.
   Этим утром Джон выставил свой дом на продажу, и, поскольку собственность рядом с колледжем была нарасхват, он через две недели продал его "милому молодому ассистенту профессора", как назвала его женщина агент по продаже недвижимости. Все эти люди для Джона словно персонажи из сна. Его мысли были заняты тем, что нужно было делать. "Милый молодой ассистент профессора" захотел узнать, когда доктор О'Нейл вернется на свой пост на факультете.
   "Мы слышали о вашей трагедии, конечно, и мы понимаем, почему вы продаете дом - все это воспоминания".
   "Ничего он не понимает", - подумал Джон.
   Но сделка эта принесла ему сто восемьдесят восемь тысяч долларов чистой прибыли.
   Женщина, агент по продаже недвижимости, постаралась рассказать Джону о его выгодном помещении капитала и потрудилась продать ему "намного лучшее капиталовложение чуть дальше отсюда, но на участке, что непременно разительно поднимется в цене в течение последующих десяти лет".
   Он соврал ей, сказав, что его поверенные уже занимаются этой проблемой.
   Содержимое дома, на удивление, принесло шестьдесят две тысячи долларов, но, кроме того, отец Мери оставил ей кое-какие ценные старые книги и две прекрасные картины. Ее фамильная мебель включала в себя несколько антикварных предметов, обстоятельство, о котором Джон ранее никогда не задумывался. Мебель всегда была лишь чем-то, заполняющим пространство в доме.
   Фонд колледжа, куда они откладывали деньги для двойняшек, принес еще тридцать три тысячи долларов. От матери Джона была рента Мак-Карти, под которую банк ссудил ему пятьдесят шесть долларов. Их небольшой портфель акций принес двадцать восемь тысяч девятьсот долларов. Банковские счета, ради которых Мери так упорно трудилась, принесли тридцать одну тысячу четыреста пятьдесят два доллара. Почти тридцать тысяч осталось в гранте на ирландский проект, деньги, так и не переведенные им в Союзный Ирландский банк, хранящиеся в виде отдельного счета, одобренного фондом. Его жалованье, уменьшенное свободным от лекций годом, составило еще около шестнадцати тысяч.
   Друзья и коллеги видели только поверхность этой деятельности, воспринимая ее как "добрый знак окончательного возвращения Джона в норму".
   Наиболее деликатные моменты перемещений касались отношений с Внутренней таможенной службой и продажей аптеки, принадлежавшей семье его матери уже два поколения. Макс Данн сказал, что понимает возможное нежелание Джона афишировать продажу. "А кроме того, я бы хотел сохранить фамилию Мак-Карти над дверью". Данн выплатил из средств семьи семьдесят восемь тысяч и согласился на годичную отсрочку начала выплат на баланс - ни одну из них Джон и не намеревался собирать. Семьдесят восемь тысяч долларов - это было то, что он хотел. Наличными!
   От ВТС он отделался символической выплатой в пять тысяч долларов и письмом от его поверенных, объясняющим, что в связи с трагедией и сопутствующими ей проблемами для улаживания дел налогоплательщика требуется время. Внутренняя таможенная служба, преисполненная сочувствия к Джону и опасаясь неблагоприятного впечатления, предоставила шестимесячную отсрочку.
   На тот день, когда Джон покинул дом в своем многоместном автомобиле, у него было почти полмиллиона долларов, спрятанных в багажнике в несгораемом ящике, также содержавшем его завещание и документы на собственность. Остальное пространство автомобиля было полностью забито тщательно запакованными деталями его личной лаборатории, включая компьютер. Два чемодана с одеждой пришлось пристегнуть ремнями безопасности на переднем сиденье.
   Друзьям была скормлена история о том, что он собирается поискать "какое-нибудь место подальше отсюда. Место без этих воспоминаний".
   Поздно вечером Джон обедал в четырех сотнях миль от того места, которое он больше не называл домом, сидя в придорожном кафе, пропахшем прогорклым жиром. Он выбрал кабинку, откуда было видно припаркованную снаружи машину, отметив тонкий слой пыли, придававший ей запущенный вид. Это было хорошо. На решетке все еще виднелась неглубокая вмятина, оставленная Мери, когда она пыталась вырулить со стоянки у супермаркета. Джон ушел, не закончив есть, он даже не смог бы вспомнить, что заказывал.
   Позднее он отыскал мотель с парковочной нишей рядом с его комнатой. Джон перенес несгораемый ящик под кровать, положил под подушку старый кольт тридцать восьмого калибра своего отца и улегся полностью одетый, не собираясь спать. Он мог чувствовать присутствие этого ящика под кроватью. Деньги являлись залогом того, что, Джон знал, он должен сделать. Каждый посторонний звук заставлял его вздрагивать. Свет фар, стегнувший по оконным занавескам, заставил его сердце заколотиться. По мере того как сгущались сумерки, активность снаружи затухала, и Джон сказал себе, что не мешало бы чуток вздремнуть. Чья-то выехавшая машина разбудила его. Он открыл глаза навстречу серому утреннему свету, просачивающемуся по краям занавесок.
   И он был голоден.
   Смерть тех двоих ребятишек не прибавила нам друзей.
   Неужели нельзя было хоть немного подождать?