Херберт Фрэнк. Белая чума

   - Лживые вещи говорят о многих из нас, Лиам. - Херити посмотрел на автоматическую винтовку в руках Лиама, и его голос стал вкрадчивым. Дружище, когда мы детьми резвились на сене, кто из нас мог предвидеть такой вот день?
   - У тебя всегда был хорошо подвешен язык, Джозеф, но все, что я слышу из твоих уст - это что ты думаешь, будто янки действительно наш Безумец. Почему это... дружище?
   Херити посмотрел во тьму, собирающуюся над долиной. В окнах виллы были видны мерцающие огни свечей. Где-то внизу, в темноте, замычала корова. Задумчивым голосом он сказал:
   - В тот первый день, когда мы вместе шли по дороге, я повернул разговор на терроризм, как они это называют. Янки сказал, что ИРА предала ирландскую честь.
   - Точные слова из писем Безумца, но эти слова знают теперь все. Я не удовлетворен, Джозеф. Что я скажу Дублину?
   - Скажи им, что я не уверен... это означает, что он остается заряженной бомбой, которую мы не можем трогать.
   - Ты позволил ему носить пистолет, - сказал Лиам. - Почему?
   - Чтобы он думал, что я ему доверяю.
   - А ты не доверяешь.
   - Не больше, чем я доверяю тебе. Может быть, вернемся в ту хижину с твоим полевым телефоном?
   - Я не позволю никому из вас уйти отсюда живыми! У меня есть приказ защищать тайну Маккрея.
   Херити резко повернулся к нему вплотную лицом.
   - Янки мой! Ты понимаешь? Не твое дело решать вопрос жизни и смерти! Он мой!
   - Это то, что говорят в Дублине, - мягко сказал Лиам. Он развернулся и пошел впереди по тропинке наверх туда, где стоял Джон.
   Джон наблюдал, как к нему приближаются двое мужчин, и был поражен, когда Лиам без всякой паузы сказал:
   - Ты идешь с нами, янки.
   Не имея возможности слышать, о чем эти люди разговаривали внизу, Джон занялся предположениями. "Херити - это его охрана, а не конвоир, - решил Джон. - Он что-то подозревает. Но что именно он подозревает?"
   Настороженный, он догнал мужчин и пристроился сзади них, чувствуя страх. В караульной хижине они захватили с собой отца Майкла, оставив мальчика спать на подстилке в углу. Когда они вошли в маленькую деревянную хижину, далеко внизу под игровой площадкой виллы, наступила полная темнота.
   Войдя в хижину, Лиам чиркнул спичкой и зажег свечу, осветившую внутреннюю обстановку. Вся она была из необструганной древесины, с грубой крышей над головой. Единственный стул и стол составляли всю мебель, на столе стоял черный полевой телефон с трубкой в корпусе защитного цвета. Провод от телефона выходил наружу под стропилами крыши. Снаружи раздался звук шагов, и до них донесся голос Джока:
   - Все на месте, Лиам.
   Лиам явно расслабился. Он указал отцу Майклу на стул.
   - Я устроил так, что ответит лично Маккрей. Ему не терпится провести теологическую дискуссию, как он сказал.
   Отец Майкл, который молчал все время по дороге вниз, к хижине, взял трубку и приставил ее к уху.
   - Благодарю вас, Лиам.
   - Он ответит или выпустит прямо сюда в нас ракету, - пробормотал Херити. - Что мы можем сделать?
   - Мы можем заставить его поголодать, когда у него выйдет вся еда, сказал Лиам. - А теперь тихо! Ты и так доставил нам достаточно неприятностей!
   - Жестокие слова, жестокие слова, - сказал Херити.
   Лиам снова покрутил рычажок телефона.
   - Почему мы дожидались ночи? - спросил отец Майкл.
   - Так всегда делает мистер Маккрей, - сказал Лиам. - Ему нравится, когда мы спотыкаемся в темноте.
   - И держу пари, что у него есть инфракрасный прицел, - сказал Херити.
   В комнате воцарилась тишина, странная неподвижность, как будто вошел призрак и заглушил здесь все живое.
   Лиам щелкнул выключателем на боку зеленого корпуса телефона. В аппарате послышалось мягкое гудение.
   - Мы будем слушать, - сказал он, - но говорить будет только священник.
   Вскоре в телефоне раздался щелчок, и мужской, хорошо модулированный голос произнес:
   - Это священник?
   Отец Майкл прочистил горло.
   - Здесь отец Майкл Фланнери.
   "Он нервничает", - подумал Джон.
   - И что вы хотите, священник? - Голос Маккрея звучал насмешливо. Это был голос культурного, воспитанного человека, вежливо разговаривающего с мелким чиновником.
   Отец Майкл выпрямился, прижав телефонную трубку к уху.
   - Я хочу знать, каким образом эти молодые женщины забеременели!
   - Ох, уж это невежество католического духовенства, - сказал Маккрей. Неужели никто не объяснил вам функционирование...
   - Не умничайте со мной! - резко перебил его отец Майкл. - Я хочу знать, обвенчаны ли эти девушки с отцами их...
   - Придержите свой язык, священник, или я сотру вашу хижину вместе с вами с лица земли.
   Отец Майкл сделал конвульсивный глоток, затем продолжил:
   - Вы ответите на мой вопрос, мистер Маккрей?
   - Ну что ж, эти молодые женщины беременны, потому что это является обязанностью жрицы. Они лежали под рябиной во время полнолуния, и я оплодотворил их. Пусть будет благословение священной рябины со всеми нами.
   Отец Майкл сделал несколько глубоких вдохов, лицо его побледнело.
   Джон использовал эту передышку для того, чтобы приблизиться боком к единственной двери хижины. Здесь он замешкался. Есть ли еще снаружи Джок? Что он имел в виду, говоря, что все на месте? Лиам и Херити ухмылялись, внимание их было приковано к отцу Майклу.
   - Рябина, - пробормотал отец Майкл.
   - Наши предки почитали рябину, а они были счастливее тех, кто сейчас платит грош святому Петру, - сказал Маккрей.
   - Так вы скоро начнете поклоняться Митре или какой-нибудь другой языческой статуе! - обвиняющим тоном сказал отец Майкл.
   - Полегче, священник, - ответил Маккрей. - Митра был иранским богом, которого принесли с собой римские легионеры. Как хороший гэл, я ненавижу все римское, с вашей римской церковью включительно!
   Херити ухмыльнулся:
   - Ну и ну, они спорят, как парочка иезуитов! Да, ты был прав, Лиам. Редкое развлечение.
   Джон положил руку на ручку двери и приоткрыл дверь так, что образовалась узкая щелочка. Маккрей должен быть где-то прямо перед отцом Майклом. Телефонная линия уходила именно в ту сторону.
   - Кто это там с вами разговаривает? - задал вопрос Маккрей.
   - Это Джозеф Херити, - сказал отец Майкл.
   - Собственной персоной? Да, редкая добыча вводит старого охотника в искушение. Там с вами в хижине Лиам Каллен и кто-то еще. Кто это?
   - Его зовут Джон О'Доннел.
   Херити вдруг резко вытянул руку и прикрыл ладонью рот отца Майкла, отрицательно помотав головой. Священник взглянул на него удивленно.
   - Вы что-то хотели сказать еще, священник? - спросил Маккрей.
   Херити снял ладонь со рта отца Майкла и предостерегающе погрозил пальцем.
   - Мы направляемся на север, чтобы найти какое-нибудь место, которое примет нас, - сказал отец Майкл слабым голосом. Его внимание оставалось прикованным к Херити.
   - А в гостинице нет места! - засмеялся Маккрей. - Кто из вас беременный?
   - Мистер Маккрей, - сказал отец Майкл, - я пытаюсь спасти вашу душу от вечного проклятия. Неужели вы не можете...
   - Это не в ваших силах, - сказал Маккрей. - Мы здесь все друиды, поклонники деревьев, невинные, как младенцы, появившиеся на свет. Вы можете взять своего виноватого бога, католический мошенник, и затолкать его туда, куда не попадает лунный свет.
   Херити взорвался хриплым хохотом, Лиам фыркнул.
   Джон открыл дверь еще на несколько миллиметров и выскользнул в темноту. Он помнил, что тропинка, по которой они пришли, была справа. Он не видел Джока и никого другого, но подозревал, что в округе были и другие охранники. Из хижины доносился голос отца Майкла.
   - Мистер Маккрей, вы должны отречься от своих дурных привычек, покаяться в грехах, пока не поздно! Бог простит...
   - Я не нуждаюсь в прощении!
   "В этом голосе слышно безумие", - решил Джон. Он прокрался за угол хижины и посмотрел на виллу, серой кляксой выделяющуюся в темноте. Теперь видны были только два освещенных свечами окна. Кусты бились о его колени. Он свернул налево, выискивая проход, где бы его не выдавал шум. Голоса в хижине стихли до уровня едва слышного бормотания. Когда его глаза привыкли к темноте, он различил между тем местом, где он стоял, и виллой склон, поросший низкими кустами, серыми пятнами выделяющимися на темном фоне. Есть ли здесь проход? Он двинулся вперед, споткнулся и упал бы, если бы не чья-то рука, схватившая его за плечо и втащившая назад. Джон неожиданно обнаружил, что он брошен на землю. Холодная мушка винтовки была прижата к его шее за правым ухом.
   Из тьмы за винтовкой голос Джока спросил:
   - И куда же он направлялся?
   В голове Джона закружились отчаянные мысли. Ствол больно упирался в его шею. Его левая щека лежала на острых колючках.
   - Этот сумасшедший Маккрей пустит сюда ракету и убьет всех нас, прохрипел Джон. - Можете оставаться здесь и ждать, но я...
   - Маккрей всегда говорит это, - сказал Джок, - но он не сделает этого, если не пытаться подойти к нему. - Давление мушки ослабло.
   Херити вполголоса выругался.
   В хижине слышался голос Лиама:
   - Вечеринка закончена, святой отец. Вы не убедили этого человека.
   Отец Майкл вынырнул из хижины в сопровождении Лиама.
   - Сохрани его Господь, - молился отец Майкл, - и этих бедных детей вместе с ним.
   - А он говорил о рождении и перерождении, - дразнил его Лиам. - В этой его рябине есть какая-то правда. - Он вытолкнул отца Майкла из хижины и позвал Джока. - Закрой здесь, Джок. Я потушу свечи.
   Их охватила темнота.
   Чья-то рука подняла Джона на ноги. Он почувствовал, что его руку отпустили, но все равно остальные окружали его.
   - А теперь тихо! - Это сказал Херити где-то рядом с Джоном. - Нас ткнули носом в действительность, да?
   - То, что ты сказал, это ужасная истина. - Это был Лиам, по другую сторону от Джона, туманная фигура, едва видимая при свете звезд. - Кроме Маккрея, - сказал Лиам, - ни один из нас не может сказать, что будет жить в своих детях. Наши потомки отрезаны.
   - Эх, не говори так, Лиам. - Это был голос Джока, раздавшийся сзади Джона. - Эти милые девочки там, совсем рядом, а мы здесь и не можем даже прикоснуться к ним.
   - Это все за то, что мы живем в ненависти, - пробормотал отец Майкл. Мы должны остановить ненависть, Джозеф! Мы должны спасти этого грешника!
   - Он хороший человек, - сказал Херити.
   - Злой!
   - Лиам, - сказал Херити, - вы с Джеком такие отличные компаньоны. Так много помогаете.
   - Наша обязанность - охранять эту виллу, - сказал Лиам. - Мы выполняем приказы.
   Пока остальные разговаривали, Джон чувствовал, как его дрожь и замешательство проходят. О'Нейл-Внутри оставался спокойным. "Я пытался", думал Джон. Вокруг него двигались люди. Джон почувствовал, как чья-то ладонь сжала его руку. Херити сказал, приблизив губы к его уху:
   - Ты действительно просто пытался удрать, Джон?
   - Это было глупо, собрать нас всех в этой хижине, - ответил Джон. - Там сумасшедший. Он способен на что угодно.
   - Безумцы все такие, - сказал Херити.
   Лиам сказал из темноты впереди них.
   - Идите вперед. Нам надо вернуться к дому.
   - Твои обязанности, - согласился Херити.
   - Вот именно. - В голосе Лиама слышался облегченный смех. - У всех нас свои приказы.
   Джон повернулся к Херити, который шел рядом.
   - Кто дал тебе приказ охранять меня?
   - Рябина кудрявая, - ответил Херити.
   ...рассудок вводит меня в заблуждение, и в этом мука, в
   этом ад.
   Бен Джонсон
   - Но почему они называют это Литературой Отчаяния? - спросил Папа.
   Папа Лука, который был кардиналом Джеймсом Макинтайром, сидел в кресле-качалке в конце столовой у окна, из которого открывался вид на крыши Филадельфии и Старую Гавань. Силуэт города отчетливо выделялся в утреннем солнце холодного зимнего дня.
   На Папе был темно-синий халат, который он получил в подарок, будучи еще простым священником. Халат не мог полностью скрыть его зрелую тушу. Ноги его были обуты в старые коричневые домашние шлепанцы, а открытые голени выглядели мясистыми и слегка посиневшими.
   Папа, как отмечали некоторые наблюдатели, заметно напоминал опоссума скошенный лоб, подчеркнутый лысиной, и глаза, которые ухитрялись одновременно казаться тупыми и внимательными. "Сосредоточенные" - так один из комментаторов назвал глаза Папы. Это были глаза тупого животного, выискивающего, чем бы поживиться.
   Вопрос Папы Луки был адресован отцу Лоуренсу Дементу, его секретарю, который стоял у буфета, где был накрыт завтрак. Папа ел экономно, а отец Демент, который никогда не прибавил в весе ни унции, наложил горой в свою тарелку бекон, четыре яйца, тост с мармеладом, жареный картофель и небольшой бифштекс.
   - Литература Отчаяния, - сказал отец Демент. - Это просто ирландская манера.
   Он пересек комнату и подошел к столу, на который поставил свою тарелку, затем выдвинул стул, выбрав такой, чтобы сидеть к Папе лицом.
   - А кофе есть?
   - Он опять кончился. В том серебряном чайнике есть чай.
   Отец Демент и в тридцать пять лет еще выглядел, как студент-выпускник с острыми и внимательными голубыми глазами, небольшой прядью черных волос на лбу и широким ртом, всегда готовым улыбнуться. Отец Демент вернулся к буфету, как будто в этом мире его ничто не волновало, и налил себе чашку горячего чая.
   - Литература Отчаяния, - пробормотал Папа.
   Отец Демент поставил чашку на стол рядом со своей тарелкой и уселся завтракать. Секретарь Папы, одним из первых заметивший его сходство с опоссумом, удивлялся: "С чего бы это он обратил внимание на новую ирландскую литературу?"
   "Бекон недоварен, как обычно", - отметил отец Демент. Он нахмурился и все равно начал есть. Может случиться так" что не будет возможности для ленча. Несмотря на тушу и голодное выражение в глазах. Папа, казалось, существовал потребляя минимальное количество пищи. Некоторые подозревали, что Папа ест тайком в своей комнате.
   Внимание Папы Луки в это утро было занято докладом о восстановлении двух старых ирландских аббатств, занятых теперь светскими братьями, которые посвящали себя изготовлению иллюстрированных манускриптов в древней манере на коже и великолепной льняной бумаге ручной выделки. До сих пор за пределами Ирландии никто не видел образцов этой работы, а содержание их было известно только в общих чертах. Доклады обращали особое внимание на "художественную ценность" и общее название, которое употреблялось по отношению к этим работам: "Литература Отчаяния".
   - Ренессанс языка, - так назвал один из докладчиков эти работы, цитируя одну короткую выдержку:
   "У нас есть все три вида мученичества в щедрых пропорциях: Зеленое, Белое и Красное. Зеленое - это отшельническая жизнь и уединенное созерцание Бога. Белое - это разлучение с семьей, друзьями и домом, потому что не может быть семьи и дома без жены. И что есть дружба, если она не произрастает из самой интимной из всех близостей? И наконец. Красное мученичество, самое старое из всех них: принесение своей жизни в жертву за Веру".
   Лично отец Демент думал, что Ирландия всегда прибегала к словам, если все остальные средства потерпели неудачу.
   Мысли Папы больше касались политики, так как это была его родина, которую он понимал лучше всего и которая, как он знал, оказала самое сильное влияние при выборе его на теперешнюю высокую должность.
   "Это, конечно, было Милосердие Божие".
   Это было подарком. Он чувствовал, что поставлен самым ярым защитником Церкви от ереси. Слишком много было в этом мире людей, готовых погрузиться в себя в поиске мистических решений, которые церковь не приветствовала. Святая Мать Церковь, Единственная и Неповторимая, в этом вся суть. Папа Лука знал проблему, которую это имя вызывало в пораженном чумой мире. Если женщин нет, то название "Отец" может приобрести циничный оттенок. А как может существовать Мать Церковь без отцов? Это вызывало темную злость в утративших все людях. Папа Лука знал о таких вопросах.
   "Скажите мне, священник, как может быть мать у вас, если у меня ее нет? Почему вас называют отцом, а у меня никогда не будет этой святой привилегии?"
   И еще всегда были такие, которые требовали: "Где были вы, священник, когда пал удар? Где был ваш Бог, когда случилась эта вещь? Ответьте мне, если можете!"
   Были ли эти новые аббатства в Ирландии частью нового мистицизма, выросшего на таких вопросах?
   Папа Лука был особенно озабочен другой выдержкой из новой литературы, приведенной комментатором:
   "Наши юные идеалисты слишком долго жили в крысиных норах конспирации. Они начали думать о них, как о своей натуральной среде обитания, и сопротивлялись всему, что могло бы вытащить их из этой среды. Но Бог указал нам путь. Почему мы не изберем его?"
   "Какой путь?" - удивлялся Папа. Комментатор не сказал это, а папские запросы в Ирландию остались без ответа.
   Вскоре Папа поднялся и прошел вниз через холл в свою спальню, где были разложены его облачения. За стеной его личных апартаментов была слышна возня, все беспокойства папской жизни были готовы вновь обрушиться на него в этот день. Он тосковал по простым временам и часто чувствовал нежелание нарушать одиночество. Отца Демента он терпел, так как сообщения должны быть посланы, слова записаны и переданы.
   Отец Демент, в свою очередь, расправлялся с четвертым тостом, щедро намазанным мармеладом. "Папские печи Филадельфии производят вполне удовлетворительный хлеб", - думал он. И нет смысла торопиться с завтраком, потому что не надо спешить за Папой и помогать ему. Этот Папа сам все для себя делает, предпочитая вести себя именно так. Его исповедник жаловался, что Папа слишком быстро проскакивает через все необходимые святые ритуалы.
   Почему Папа спросил об имени, которым ирландцы называют свои иллюстрированные манускрипты? После всех этих месяцев, проведенных с Папой Лукой, отец Демент обнаружил, что его до сих пор поражают причуды Папы. Может быть, это связано с церемониями, которые планировались на сегодняшнее утро здесь, в Филадельфии.
   "Мы должны найти наше счастье в Боге".
   Это были слова Папы. Литература Отчаяния набрасывала на вещи погребальный покров. Но это не должно мешать планам, намеченным на этот день.
   Вопреки всем усилиям остановить его. Папа двигался с несгибаемой решимостью вперед, к цели Филадельфийского Паломничества. Некоторые из новых кардиналов, особенно кардинал Шоу, возражали, опасно склоняясь на сторону Президента Вэлкорта и других лидеров, которые указывали на проблемы, возникшие в связи с чумой. И не только правительства без радости смотрели на перемещения больших масс людей, многие из которых, возможно, заражены. Изолированные поселения склонялись к насилию против чужаков, пытавшихся войти к ним или пройти через запрещенные регионы.
   Папа Лука оставался непреклонным. Отец Демент потряс головой и поправил себя. Нет, это была скорее тихая настойчивость, чем что-либо другое. Казалось, что Бог обратился прямо к нему, и Папа двигался, уверенный в этой божественной поддержке. Это, конечно, была вещь, внутренне присущая папству. Отец Демент знал, что старые верования нельзя отрицать. Он разделял эти верования и сам. Посвященного Папу охватывала после посвящения особая аура Божеской заботы. Непрерывная линия святого наследования - от Христа к Петру и к Папе Луке - несла в себе обещание чудесной силы и любви. Сами эти комнаты здесь, в Филадельфии, которые когда-то были частью регионального правления церкви, внушали теперь чувство чудесной силы, которую обеспечивало присутствие Папы.
   Отец Демент промакнул последнее из яиц последним куском тоста, допил чай и, вздохнув, откинулся назад. Прислужник, выражение лица которого было смягчено благоговейным трепетом, выступил из тени дверного проема, тихо скользнул вперед и убрал тарелки. Отец Демент нахмурился. Молодой человек действовал умело, но все равно, это не то, что старые времена, совсем не то.
   Тем не менее, Папа отказывался от служанки-женщины у Папского Престола. Если бы это пожелание высказал не сам Папа, отец Демент счет бы его патологическим. Отец Демент содрогнулся при мысли о неприятности, которая, как он знал, должна произойти. Папа еще должен будет произнести публично то, что он уже сказал в частной беседе, но это только вопрос времени, может это случится в кульминационный момент первого Паломничества... если этому паломничеству позволят свершиться.
   "Бог по воле своей покарал женщин с чудесной целью. Грех женщин выставлен на наше обозрение. Нам ясно приказано избавиться от этого греха".
   Отец Демент встал и расправил плечи. Красное Мученичество, как его назвали ирландцы, всегда было крайним требованием, которое Церковь могла потребовать от своих людей. Хотя отец Демент чувствовал, что Папа Лука ожидает его с радостью. Он был глубоко враждебен половому союзу, и от этого никуда не деться. Он был антифеминистом. Отец Демент осмеливался думать так. Папа слишком прислушивался к отцу Малькольму Эндрюсу, протестантскому министру, который вошел в лоно Церкви и поднялся до Высшего Совета.
   Подойдя к окну, у которого недавно сидел Папа Лука, отец Демент посмотрел на город. Он чувствовал, как что-то приобретает очертания "Литература Отчаяния... ирландцы, пытающиеся возродить старые обычаи... отец Эндрюс и антифеминистское движение, набирающее силу возле Папы..."
   Вот только вчера отец Эндрюс сказал: "Поэты когда-то сказали, что мы живем, любим и сходим в могилу с уверенностью в будущих поколениях. У нас отобрали это. Один смертельный удар, и мы осиротели, наше потомство отрезано от нас. Человечество живет теперь в непосредственной близости могилы. Никто не может отрицать смысла этого события".
   И Папа согласно кивнул.
   Отец Демент слышал, как собирается свита, советники, кардиналы, служители. Официальный день должен был вот-вот начаться. Где-то в течение дня Папа пойдет в свою личную часовню и помолится здесь об указаниях свыше. Только немногие из непосредственного окружения знали суть кризиса, для которого Папа будет искать указания свыше. Спор между Папой Лукой и президентом Вэлкортом длится уже некоторое время, но последний ночной звонок Халса Андерса Бергена, Генерального Секретаря Организации Объединенных Наций, придал этому вопросу новую остроту. Отец Демент, как обычно, слушал этот разговор по параллельному телефону, делая заметки для Папы.
   - Я не верю, что Ваше Святейшество понимает, что готов сделать президент, если вы бросите ему вызов, - сказал Берген.
   Папа Лука ответил мягким голосом:
   - Нельзя противиться Господу.
   - Ваше Святейшество, президент Вэлкорт видит этот вопрос несколько в ином свете. Президент, пользуясь поддержкой остальных мировых лидеров, различает папство в политике и папство в религии.
   - Такого различия нет, сэр!
   - Я боюсь. Ваше Святейшество, что в нашем новом политическом климате, может быть, и имеет место такое различие. К несчастью, точка зрения президента является популярной. У него есть политическая поддержка силовой акции, если он надумает предпринять таковую.
   - Какая силовая акция?
   - Я затрудняюсь...
   - Не стесняйтесь, сэр! Он объявил о том, что может предпринять?
   - Не прямо, Ваше Святейшество.
   - Но вы что-то подозреваете.
   - Боюсь, что да.
   - Тогда выкладывайте, сэр!
   Делая заметки, отец Демент подумал, что он никогда не слышал такой твердости и целеустремленности в голосе Папы. Отец Демент никогда не гордился Папой больше, чем в этот момент.
   - Ваше Святейшество, - сказал Берген, - вполне возможно, что президент даст приказ направить на вас ракету.
   Отец Демент ахнул. Его рука соскользнула с карандаша, оставив в блокноте каракули. Он быстро пришел в себя и удостоверился, что записал эти слова правильно. К ним надо будет потом присмотреться поближе.
   - Он так и сказал? - спросил Папа.
   - Не такими словами, но...
   - Но вы не сомневаетесь, что он может отреагировать именно таким способом?
   - Это один из вариантов. Ваше Святейшество.
   - Почему?
   - Поднимается протест против вашего Паломничества, Ваше Святейшество. Люди боятся его. Президент будет действовать политическими средствами, если вы его вынудите к этому.
   - Ракеты - это политическая реакция?
   Отец Демент подумал, что этот вопрос Папы отдает, пожалуй, необразованностью, но, может быть, это была всего лишь знаменитая "Святая Простота".
   - Президент Вэлкорт получил петицию, требующую остановить вас, Ваше Святейшество, - сказал Берген. - Было предложено, чтобы Филадельфийская Военная команда вмешалась и взяла вас под стражу.
   - Моя охрана не допустит этого, сэр.
   - Ваше Святейшество, давайте посмотрим на вещи реально. Ваша охрана не выстоит и пяти минут.
   - Церковь никогда не была сильнее чем сейчас! Люди будут протестовать.
   - Настроение Филадельфии, Ваше Святейшество, не всеми разделяется. Именно это и делает возможным ракетное решение проблемы, по-моему мнению. В нем есть окончательность, против которой не может уже быть аргументов.
   - Вас попросил позвонить мне Президент, сэр?
   - Он попросил меня убедить вас, Ваше Святейшество.
   - Вы очень обеспокоены?
   - Признаюсь, что да. Хотя я и не разделяю ваших религиозных убеждений, но вы являетесь моим ближним и, как и каждый из них, дороги мне.
   Отец Демент подумал, что слышал в голосе Генерального Секретаря нотки подлинной искренности. Папа слышал их тоже, по-видимому, так как в его ответе прозвучало неподдельное чувство.
   - Я буду молиться за вас, мистер Берген.
   - Благодарю вас. Ваше Святейшество. А что мне сказать Президенту Вэлкорту... и остальным заинтересованным лицам?
   - Вы можете передать им, что я буду молиться об указании свыше.