Херберт Фрэнк. Эффект Лазаря (Пандора - 2)

   Уорд погладил стаканчик и сделал еще один глоток.
   Дверь за его спиной открылась, и послышались знакомые шаги, знакомый шорох одежды, возникли знакомые запахи. Он не открыл глаза, а лишь подумал, какое это редкостное проявление доверия даже среди островитян.
   "Или приглашение".
   Лукавая улыбка коснулась уголков его губ. Киль ощущал вызванное бормотухой покалывание в кончике языка и пальцах. А теперь уже и в пальцах ног.
   "Не голову ли под топор подставляю?"
   После вынесения смертного приговора его всегда мучило чувство вины. Или по крайней мере неосознанное желание кары. Ладно, все сделано так, как записано в постановлении комитета, - но ведь он не такой дурак, чтобы без конца твердить древнее самооправдание: "Я всего лишь выполнял приказ".
   - Вам что-нибудь нужно, господин Правосудие? - Голос принадлежал Джой Марко, его помощнице, а время от времени и возлюбленной.
   - Нет, спасибо, - пробормотал Киль.
   Она коснулась его плеча.
   - Комитет хочет снова собраться в одиннадцать ноль ноль. Сказать им, что ты...
   - Я приду. - Киль, не открывая глаз, слушал, как она собирается уходить. - Джой, - окликнул он, - ты никогда не думала, какая ирония заключается в том, что ты работаешь в комитете? С твоим-то именем*.
   ______________
   * Joy - радость (англ.)
   Джой вновь подошла к судье и опустила ладонь на его левую руку. Под воздействием бормотухи Уорду казалось, что ее ладонь тает, вливаясь в него, что это не только прикосновение, а ласка, достигающая самого его существа.
   - Сегодня выдался тяжелый день, - сказала она. - Но ты ведь знаешь, как это редко случается. - Девушка, судя по всему, ждала ответа, а когда его не последовало, продолжила: - Я думаю, Джой - отличное имя для такой работы. Оно напоминает мне, как сильно я хочу сделать тебя счастливым.
   Киль едва заметно улыбнулся и оперся головой о каркас. Он не мог собраться с духом и поведать ей о собственном медицинском заключении - о приговоре, вынесенном ему.
   - А ты и приносишь мне радость, - сказал он. - Разбуди меня в десять сорок пять.
   Перед уходом она притушила освещение.
   Каркас, поддерживающий голову, начал натирать основание шеи там, где Уорд опирался на кресло. Он просунул палец под подголовник кресла и поправил крепления. С правой стороны сделалось посвободней, с левой натирало еще сильнее. Он вздохнул и налил еще глоточек бормотухи.
   Когда судья поднял рюмочку, мерцающий свет вспыхнул в жидкости серо-синими искрами. Она выглядела такой прохладной, такой освежающей, словно лечебная ванна в жаркий день, когда оба солнца полыхают за облаками.
   И сколько тепла в этом крохотном сосуде! Уорд уставился на свои пальцы, державшие рюмку. Один ноготь отслоился, зацепившись за мантию во время переодевания. Киль знал, что Джой, когда вернется, обрежет ноготь и сделает перевязку. Он не сомневался, что она все заметила. Такое частенько случалось, хотя она и знала, что это не причиняет ему боли.
   Внимание Киля привлекло собственное отражение в стекле. На кривой поверхности глаза казались еще более широко расставленными. Длинные ресницы, ниспадающие почти до щек, обратились в крохотные точки. Он уставился на стекло прямо перед собой. Нос выглядел совершенно гигантским. Он поднес рюмку к губам, и отражение пропало.
   "Неудивительно, что островитяне избегают зеркал", - подумал Киль.
   Но ему собственное отражение казалось занятным, и он частенько ловил его на блестящих поверхностях.
   И ведь позволили же такому изуродованному созданию жить! Тот давний приговор прежнего комитета всегда удивлял судью. Знали ли тогдашние заседатели, что он будет думать, страдать и любить? Он ощущал, что бесформенные зачастую комки плоти, предстающие перед комитетом, сродни всему человечеству, если только они выказывают признаки мысли, любви и чудовищной человеческой способности испытывать боль.
   Из темного коридора за дверью, а может, откуда-то из глубин разума, донеслось мягкое обволакивающее звучание водяных барабанов.
   И не то во сне, не то наяву к нему пришло сладостное видение: он и Джой Марко у кровати. Ее одежды падают, открывая нежную, мягкую возбужденную плоть, и Киль безошибочно ощущает ответные движения своего тела - и здесь, в кресле, и там, во сне. Он знал, что сон этот - воспоминание об их самой первой близости. Его рука скользнула под ее одежду, и он прижал к себе нежное тело, поглаживая спину. А потом настал момент, когда он открыл секрет мешковатых одеяний Джой - одеяний, не способных скрыть четкую линию бедер и талии, крепких маленьких рук. Под левой подмышкой Джой находилась третья грудь. Во сне-воспоминании она нервно хихикнула, когда рука Киля наткнулась в своих странствиях на крохотный сосок, твердеющий под пальцами.
   "Господин Правосудие".
   Это голос Джой, но его не было в видении.
   Она этого не говорила.
   - Господин Правосудие.
   Чья-то рука тряхнула его за плечо. Он ощутил и кресло, и каркас, и боль там, где шея переходила в массивный затылок.
   - Подъем, Уорд. Заседание комитета через пятнадцать минут.
   Киль моргнул. Джой стояла над ним, улыбаясь, ее рука все еще покоилась на его плече.
   - Встаю, - сказал он и зевнул, прикрыв рот ладонью. - Я видел тебя во сне.
   Румянец заметно окрасил ее щеки.
   - Надеюсь, это было что-нибудь приятное.
   - Разве сон о тебе может быть неприятным? - улыбнулся Уорд.
   - Лесть вас далеко заведет, господин Правосудие. - Джой похлопала его по плечу. - После заседания у тебя встреча с Карин Алэ. Ее секретарь сказал, что она приедет сюда в тринадцать тридцать. Я им говорила, что у тебя весь день расписан...
   - Я встречусь с ней, - возразил Киль и встал, опираясь на край стола. После бормотухи у него всегда было легкое головокружение. Подумать только медики вынесли ему смертный приговор и притом велели воздерживаться от бормотухи! "Избегайте крайностей, избегайте беспокойства..."
   - Карин Алэ пользуется служебным положением и злоупотребляет твоей добротой и твоим временем.
   Килю не нравилось, как подчеркнуто Джой произносит имя посла морян: "А-а-лэй". Да, нелегкое имечко для вечеринок с коктейлем в дипломатическом корпусе - но там, где дело касалось дебатов, эта женщина завоевала уважение Киля.
   Внезапно Уорд сообразил, что Джой уходит.
   - Джой, - окликнул он. - Разреши мне что-нибудь приготовить для тебя дома.
   Ее спина в дверном проеме выпрямилась. И когда Джой обернулась, на лице ее цвела улыбка.
   - С удовольствием. Когда?
   - В девятнадцать ноль ноль?
   Она решительно кивнула и вышла. Именно эта грациозная экономия движений так привлекала его в ней. Джой почти вдвое моложе, но мудрость ее несоизмерима с возрастом. Киль постарался припомнить, как давно у него не было постоянной любовницы.
   "Двенадцать лет? Да нет, тринадцать".
   Джой примирила его с этим. Ее тело, гибкое и почти безволосое, возбуждало его до такой степени, которую он считал уже позабытой.
   Киль вздохнул и попытался сосредоточиться на ближайшем заседании комитета.
   "Старые грибы, - подумал он и невольно улыбнулся лишь краешком губ. Но весьма занятные старые грибы".
   Пятеро членов комитета принадлежали к числу самых могущественных людей Вашона. Только один человек мог оспаривать главенство Киля как верховного судьи - Симона Роксэк, капеллан-психиатр, располагающая громадной поддержкой, позволяющей держать комитет в узде. Симона могла вершить дела, используя влияние и уговоры; Киль мог приказать - и они вершились.
   Киль осознал не без любопытства, что, как бы хорошо он ни знал заседателей комитета, лица их всегда вспоминал с трудом. Что ж... экая важность - лица! Важно, что за этими лицами скрывается. Он притронулся кончиком пальца к носу, к вытянутому лбу, словно этот жест посредством некоей магии был способен вызвать в памяти лица остальных четырех старых судей.
   Алону, самому младшему, шестьдесят семь. Алон Маттс, ведущий биоинженер Вашона вот уже почти тридцать лет.
   Теодор Карп, признанный циник их команды, весьма, по мнению Киля, подходяще поименованный. Остальные называли Карпа Человек-рыба, имея в виду и внешность его, и поведение. Вид у Карпа был и вправду рыбий. Болезненно бледная, почти прозрачная кожа покрывала лицо и короткопалые руки. Манжеты доходили почти до кончиков пальцев, и кисти на первый взгляд вполне напоминали плавники. У него были широкие и полные, никогда не улыбающиеся губы. Как претендента на должность верховного судьи его никогда и никто не рассматривал всерьез.
   "Недостаточно общественное животное*, - подумал Киль. - Не важно, насколько скверно обстоят дела, но надо же иногда и улыбаться". Он покачал головой и хмыкнул. Возможно, это один из критериев комитета при рассмотрении спорных субъектов - способность улыбаться, смеяться...
   ______________
   * Имеется в виду определение Аристотеля: "Человек есть общественное животное (zoon politikon)".
   - Уорд, - послышался голос, - бьюсь об заклад, этак ты всю свою жизнь проспишь на ходу.
   Обернувшись, Киль увидел двух других судей. Он что же, прошел по коридору мимо и не заметил их? Возможно.
   - Каролина, - приветственно кивнул он. - Гвинн. Да, если повезет, я всю жизнь просплю на ходу. Вы пришли в себя после утреннего заседания?
   Каролина Блулав повернула к нему свое безглазое лицо и вздохнула.
   - Тяжелый случай, - признала она. - Однозначно ясный, но тяжелый...
   - Не понимаю, зачем ты мучаешь себя этими слушаниями, Уорд, - заметила Гвинн Эрдстепп. - Ты только изводишь себя и других. Мы не обязаны заниматься подобным самоистязанием. Нельзя ли вынести эти драмы за пределы палаты?
   - Они имеют право быть услышанными и право услышать окончательное решение из уст тех, кто его принял, - возразил Киль. - А иначе кем мы станем? Власть над жизнью и смертью чудовищна, она должна иметь все ограничения, какие мы в состоянии измыслить. Подобные решения никогда не должны даваться нам легко.
   - Тогда кто же мы? - настаивала Гвинн.
   - Боги, - отрезала Каролина и положила руку на плечо Киля. - Проводите двух старых болтливых богинь до палаты, будьте так любезны, господин верховный судья.
   - Я польщен, - улыбнулся Киль.
   Они пошли по коридору. Их босые ноги еле слышно ступали по мягкому полу.
   Впереди команда маляров накладывала питательную краску на стены. Широкими кистями они наносили яркие мазки синего, желтого, зеленого. Через неделю пестрая краска будет съедена, и стены вернутся к голодной серо-коричневой расцветке.
   Гвинн шла между Килем и Каролиной, да так быстро, что те еле поспевали. Киль все время отвлекался от беседы с Каролиной и обращался к Гвинн.
   - Кто-нибудь из моих коллег знает, почему мы собираемся прямо сейчас? поинтересовался он. - Должно быть, причина весьма серьезна, потому что Джой, сообщив мне о заседании, ни словом о ней не обмолвилась.
   - Давешний морянин обратился к капеллан-психиатру, - фыркнула Гвинн. И почему они не могут угомониться?
   - Любопытно, - заметила Каролина.
   Килю показалось, что это очень даже любопытно. Он целых пять лет просидел на судейской скамье, прежде чем столкнулся с апелляцией к капеллан-психиатру. Но в этом году...
   - Капеллан-психиатр просто свадебный генерал, - сказала Гвинн. - И зачем они тратят свое и наше время на...
   - И ее время, - перебила Каролина. - Быть предстательницей богов работа не из легких.
   Киль тихо шел между женщинами, покуда их старый спор разгорался с новой силой. Он просто отключился, как привык делать много лет назад. Люди занимали в его жизни слишком много места, чтобы в ней осталось место для богов. Особенно теперь - когда его жизнь, выгорающая изнутри, стала для него вдвойне драгоценной.
   "Восемь случаев обращения к капеллан-психиатру только в этом сезоне, припомнил он. - И ко всем восьми причастны моряне".
   Осознание этого факта заставило его с особым интересом отнестись к встрече с Карин Алэ, которая должна была состояться прямо после заседания.
   Трое судей вошли в кабинет, предшествующий малой палате. То была комната для обсуждений - маленькая, хорошо освещенная, со стенными полками, уставленными книгами, пленками, голограммами и всевозможными средствами связи. Маттс и Человек-рыба уже выслушивали вступительные реплики Симоны Роксэк с большого экрана. Она, само собой, воспользовалась интеркомом Вашона. Капеллан-психиатр редко покидала свое обиталище недалеко от контейнера, обеспечивающего существование Вааты и Дьюка. Четыре выроста, выделяющиеся на лице Роксэк, покачивались в такт ее словам. Глаза на выростах выглядели оживленными.
   Киль и остальные тихо заняли свои места. Судья поднял спинку кресла, чтобы уменьшить давление на шею и на каркас.
   - ...и более того, им не было позволено даже увидеть ребенка. Не жестокость ли это со стороны комитета, обязанного заботливо относиться к нашим жизненным формам?
   - Это была гаструла, Симона, - поторопился с ответом Карп. - Просто обыкновенный клеточный мешок с дыркой. Никакого толку в том, чтобы вытаскивать это создание на публичное обозрение...
   - Родители этого создания как раз и составляют часть этой публики, господин судья. И не забудьте о связи между созданием и Создателем. На случай, если вы забыли, сэр, я - капеллан-психиатр. И если у вас есть сомнения относительно моей религиозной роли, смею вас заверить, что мое образование как психиатра было весьма основательным. Когда вы отказали юной чете в праве взглянуть на их отпрыска, вы отказали им в последнем прощании, которое могло бы помочь им оплакать его и жить дальше. А теперь пересуды, слезы и кошмарные сны выйдут за грань нормального траура.
   Гвинн воспользовалась первой же паузой в речи капеллан-психиатра.
   - Это не похоже на апелляцию по спорной жизненной форме. Поскольку речь шла именно об апелляции, я вынуждена выяснить ваши намерения. Возможно ли, что вы просто пытаетесь войти в историю, подводя под апелляционный процесс политическое основание?
   Выросты на лице Роксэк дернулись, словно от удара, затем медленно вернулись в прежнее положение.
   "По лицу хорошего психиатра ничего нельзя прочесть, - подумал Киль. Симона этому определению соответствует".
   Голос капеллан-психиатра вновь приобрел свою едкость.
   - Я отзываю решение верховного судьи по данному делу.
   Киль встряхнулся. Спор принял странный поворот - если только это был спор. Он откашлялся и сосредоточил все свое внимание на экране. Эти четыре выроста, казалось, ловили его взгляд и смотрели ему прямо в рот одновременно. Он вновь откашлялся.
   - Ваше преподобие, - произнес он, - ясно, что в ходе процесса мы не проявили всей необходимой деликатности. И я говорю от имени всего комитета, когда одобряю проявленную вами в этом вопросе мягкость. Иногда в тяготах нашей работы мы перестаем замечать трудности, стоящие перед другими. Ваша... за неимением лучшего слова цензура отмечена и будет принята к руководству. Однако замечание судьи Эрдстепп правомерно. Вы нарушаете апелляционную процедуру, вынося на рассмотрение вопросы, которые, в сущности, не являются апелляцией в пользу приговоренного летального отклонения. Хотите ли вы заявить протест по данному делу?
   Изображение на экране помедлило, затем еле слышно вздохнуло.
   - Нет, господин верховный судья, не хочу. Я ознакомилась с отчетами и в данном случае поддерживаю ваше решение.
   Киль услышал рядом тихое ворчание Карпа и Гвинн.
   - Возможно, нам следует встретиться неофициально и обсудить подобные проблемы, - предложил он. - Как вы на это смотрите, ваше преподобие?
   - Да, - чирикнул голосок, и голова слегка наклонилась. - Да, это было бы весьма полезно. Я отдам распоряжение подготовить такую встречу. Благодарю за внимание, комитет.
   Экран погас прежде, чем Киль успел ответить. Коллеги принялись обсуждать услышанное, а он недоумевал. "Что, интересно, она затевает?" Он знал, что каким-то образом это должно быть связано с морянами, и зуд между лопатками подсказал ему, что дело серьезнее, чем можно судить по разговору.
   "Скоро мы узнаем, насколько оно серьезно. Если дело плохо, эта ноша обременит меня одного", - подумал он.
   Уорд Киль тоже изучал психиатрию, и недаром. Он решил быть предельно внимательным к каждой детали предстоящей встречи с Карин Алэ. Вмешательство капеллан-психиатра слишком уж явно совпадало по времени с назначенной встречей - наверняка это не просто совпадение.
   "Лучше отменить встречу, - подумал он, - а сперва позвонить кой-куда. Встреча должна состояться в назначенное мной время, на моих условиях".
   Как жестоко со стороны Корабля
   оставить все, что нам нужно,
   кружиться у нас над головами вне
   досягаемости, когда эта ужасная
   планета убивает нас одного за другим.
   За последнюю ночьсторону родились
   шестеро, все мутанты. Выжили двое.
   Из дневников Хали Экель
   Ощущая через открытый люк солнечное тепло, Тедж потер шею и помотал головой. Ему хотелось как следует встряхнуться, но он не осмелился сделать это в присутствии Гэллоу и остальных морян из его команды.
   "Гордость заставила меня принять приглашение Гэллоу, - размышлял Тедж. - Гордость и любопытство - пища для эго". Ему казалось странным, что кто бы то ни было, пусть даже такой эгоцентрик, как Гэллоу, может испытывать необходимость в "личном историке". Тедж чувствовал, что должен быть осторожным.
   Морянская субмарина выглядела знакомой. Тедж уже бывал на морянских субмаринах, стоявших в доках Вашона. Странные это были суда, и оборудование на них непонятное - рукоятки, панели, мерцающие датчики. Будучи историком, Тедж знал, что эти суда не слишком отличались от тех, что были сконструированы первыми обитателями Пандоры еще до печально известной поры безумия, которую называли Ночью огня.
   - Совсем не такая, как ваши островитянские субмарины, а? - спросил Гэллоу.
   - Верно, не такая, - согласился Тедж. - Но я разберусь.
   Гэллоу приподнял бровь - словно мерку с Теджа для костюма снимал.
   - Бывал я на ваших островитянских субмаринах, - бросил Гэллоу. - Это вонючки.
   Теджу пришлось признать, что биомасса, которая составляла и приводила в движение островитянские субмарины, испускала известный запах с определенно гнилостным звуком. Питательный раствор, что поделать.
   Гэллоу сидел боком к контрольной панели перед Теджем и удерживал субмарину на поверхности. Рабочее пространство было куда больше, чем Тедж видел на островитянских субмаринах. Зато ему приходилось остерегаться твердых углов. Он уже набил целую коллекцию синяков о крышки люков, подлокотники сидений и дверные ручки.
   По морю гуляла длинная волна, по островитянским меркам совсем небольшая. Подумаешь, плеснет малость в борт.
   Едва они успели выбраться на эту, по выражению Гэллоу, "маленькую экскурсию", как Тедж начал подозревать, что ему угрожает опасность - большая опасность. Ему все время казалось, что эти люди убьют его, если он им не подойдет. А по каким признакам определялось, подходит ли он, оставалось только гадать.
   Гэллоу замышлял нечто вроде революции и свержения морянского правительства - это из его беспечной болтовни сразу стало ясно. "Наше движение", как он это называл. Гэллоу и его "зеленые рвачи", и его пусковая база номер один. "Все это мое" - вот как он говорил. Это было настолько безошибочно ясно, что Тедж ощутил древний страх, ведомый тем, кто осмелился записывать исторические события в то самое время, когда они творятся. Опасная это работенка.
   Гэллоу и его люди проявили себя как заговорщики, которые слишком много болтают в присутствии бывшего островитянина.
   "Почему они это делают?"
   Не потому ведь, что всерьез считают Теджа одним из них - тысячи мелочей указывали, что это не так. И они недостаточно его знали, чтобы доверять ему, пусть он и был личным историком Гэллоу. В этом Тедж был уверен. Ответ для человека с образованием Теджа был очевиден: коль знаешь столько исторических прецедентов, есть с чем сравнивать.
   "Они это делают, чтобы заморочить мне голову".
   Прочее было столь же очевидным. Если Тедж вовлечен в авантюру Гэллоу, чем бы она ни обернулась, он навечно останется человеком Гэллоу, поскольку больше ему податься некуда. Гэллоу и впрямь желал иметь у себя на службе пленного историка - а возможно, желал и большего. Он жаждал войти в историю на своих условиях. Он сам желал стать историей. Гэллоу это ясно дал понять, когда изучал Теджа - "лучшего островитянского историка".
   Тедж понимал, каким видит его Гэллоу - молодым и лишенным практического опыта. Тем, кого можно сформировать. Опять же ужасающая притягательность его призыва...
   - Мы - настоящие люди, - говорил Гэллоу. Черта за чертой он сравнивал облик Теджа с нормой.
   - Ты - один из нас, - заключил он. - Ты не "муть". Один из нас. Эти слова обладали властью... особенно над островитянином... и особенно если заговор Гэллоу осуществится.
   "Но я писатель, - напомнил себе Тедж, - а не романтический персонаж приключенческой книги". История научила его, как опасно для писателя путать себя со своими героями... или для историка - с теми, о ком он пишет.
   Субмарина дернулась, и Тедж услышал, как кто-то хлопнул крышкой верхнего люка.
   Ты уверен, что смог бы управлять субмариной? - спросил Гэллоу.
   - Конечно. Предназначение приборов очевидно.
   - Да неужто?
   - Я наблюдал за вами. На островитянских субмаринах есть похожие приборы. И у меня квалификация мастера, Гэллоу.
   - ДжиЛаар, пожалуйста, - поправил Гэллоу. Он расстегнул крепления рулевого кресла, встал и отошел в сторону. - Мы ведь товарищи, Кей. К товарищам обращаются по имени.
   Повинуясь жесту Гэллоу, Тедж уселся и осмотрел панель управления. Он указывал на приборы поочередно, называя Гэллоу их функции: "Дифферент. Балласт. Дроссель. Топливный смеситель. Контроль конверсии водорода. Инжектор. Атмосферный контроль. Все эти цифры и деления говорят сами за себя. Еще?"
   - Отлично, Кей, - ответил Гэллоу. - Ты знаешь больше, чем я думал. Пристегивайся. Теперь ты наш рулевой.
   Понимая, что его все глубже затягивает в паутину замыслов Гэллоу, Тедж повиновался. Под ложечкой у него засосало ощутимее.
   Субмарина вновь дернулась, и Тедж щелкнул переключателем, сфокусировав сенсор внешнего люка. На экране над ним появился Цзо Дзен, а позади него испещренное шрамами лицо Галфа Накано. Эти двое были живым примером того, как обманчива внешность. Дзена Гэллоу представил как первоклассного стратега "и, конечно же, моего главного убийцу".
   Тедж так и вылупился на главного убийцу, до того поразил его этот титул. Кожа у Дзена была гладкая, внешность невинная, как у школьника, - до тех пор, пока не заметишь в его карих глазках жесткую враждебность. Мощные мускулы его гладкого тела производили обманчивое впечатление мягкости, как это бывает у опытных пловцов. На шее у него красовался характерный шрам от присосок рыбы-дыхалки. Дзен был из тех морян, что предпочитали дыхалок контейнерам с воздухом, - деталь любопытная.
   А стоит взглянуть на Накано - великан с мощными плечами и руками толщиной с человеческий торс, с лицом изуродованным и обожженным взрывом морянской ракеты. Гэллоу уже дважды рассказывал его историю, и Тедж подозревал, что ему придется услышать ее вновь. Накано отращивал куцую курчавую бороденку на кончике своего изрезанного подбородка, в остальном же он был безволос, и шрамы от ожогов выделялись на коже головы, шеи и плеч.
   - Я спас ему жизнь, - говорил Гэллоу в присутствии Накано, словно его тут не было. - Он сделает для меня что угодно.
   Но Тедж обнаружил в Накано признаки человеческого участия - этакая рука, протянутая товарищу, чтобы уберечь его от падения. У него даже было чувство юмора.
   Уж в Дзене ни тепла, ни юмора не было.
   - Писатели опасны, - заявил он, когда Гэллоу объяснял функции Теджа. Они много болтают не в свой черед.
   - Писать историю, когда она творится, всегда опасно, - согласился Гэллоу. - Но никто не увидит, что пишет Тедж, пока мы не будем готовы, - и в этом наше преимущество.
   Тогда-то Тедж и осознал всю гибельность своего положения. Они находились в субмарине километров этак за семьдесят от морянской базы, возле громадной заросли келпа. И Гэллоу, и Дзен отличались раздражающей привычкой говорить при Тедже так, будто его рядом не было.
   Тедж взглянул на Гэллоу, который стоял спиной к рулевому сиденью, наблюдая через плазмаглас маленьких иллюминаторов за действиями Дзена и Накано, что бы они ни делали. Красота и изящество Гэллоу приобрели для Теджа иное значение, когда он отметил глубокий страх ДжиЛаара перед несчастными случаями, могущими его изуродовать. Накано был живым примером того, чего Гэллоу наиболее страшился.
   Новый напев добавился к "подлинной истории" Теджа - той, которую он предпочитал по островитянской привычке держать в памяти. Большинство островитянских исторических хроник заучивалось на память как напевы, ритм помогал запоминать их естественным образом, фразу за фразой. Бумага на островах была редкостью, подверженной гниению, - да и где ее хранить? Информация, подлежащая долгому хранению, заносилась в книги из плаза - или в память певцов. Книги были достоянием богачей и чиновников. А напев мог заучить любой.
   - ДжиЛаар боится шрамов времени, - мысленно напевал Тедж. - Время есть возраст, а возраст есть время. Не смерть, но умирание.
   "Если б он только знал", - подумал Тедж. Он вытащил блокнот и черкнул несколько невинных строк для официальной хроники Гэллоу - число, время суток, место, люди.
   Дзен и Накано молча вошли в кабину. Морская вода так и стекала с них, когда они усаживались возле Теджа. Приступив к проверке сенсорной аппаратуры субмарины, оба двигались молча, слаженно - этакие гротескные силуэты, затянутые в облегающие гидрокостюмы с зелеными полосами. "Камуфляж", ответил Гэллоу на невысказанный вопрос Теджа, когда тот впервые их увидел.