Херберт Фрэнк. Эффект Лазаря (Пандора - 2)

Херберт Фрэнк & Рэнсом Билл
Эффект Лазаря (Пандора - 2)

   Фрэнк Герберт, Билл Рэнсом
   Эффект Лазаря
   (Пандора - 2)
   Пер. с англ. Э. Раткевич
   Роман классика современной фантастики Фрэнка Герберта, впервые
   переведенный на русский язык, продолжает историю освоения водного
   мира, начатую в романе "Ящик Пандоры". С тех пор как погиб
   последний из естественных островов Пандоры, минуло несколько
   поколений. Общество планеты расслоилось на островитян, по воле волн
   дрейфующих в своих органических городах, и мутантов-морян, для
   которых вода стала родной стихией. Напряжение между ними растет,
   готовое вылиться в открытый конфликт. Все надежды на второе
   пришествие Корабля, ставшего для людей этого мира воплощением
   Господа Бога.
   Брайану, Брюсу и Пенни - за те
   годы, что они ходили на цыпочках,
   покуда папа работал.
   Фрэнк Герберт
   Всем целителям, что облегчают
   наши страдания; всем, кто кормит
   ближних, прежде чем требовать от них
   добродетели; всем нашим друзьям - с
   любовью и признательностью.
   Билл Рэнсом
   Анналы утверждают, будто двойная
   система не способна поддерживать
   жизнь. Но мы нашли жизнь здесь, на
   Пандоре. За исключением келпа - она
   была враждебной и смертоносной, но
   все же это была жизнь. Гнев Корабля
   отяготел над нами, ибо мы уничтожили
   келп и нарушили равновесие этого
   мира. Мы, немногие выжившие, зависим
   от бесконечного моря и ужасных причуд
   двух солнц. То, что мы вообще выжили
   на наших хрупких клон-плотах,
   проклятие в той же мере, что и
   победа. Это - время безумия.
   Из дневников Хали Экель
   Дьюк почуял запах горелой плоти и паленого волоса. Он чихнул, снова чихнул и заскулил. Его единственный зрячий глаз слезился и болел, когда он попытался открыть его рукой. Его мама была вне. Слово "вне" он мог произнести, хотя не мог бы точно определить местоположение и форму этого "вне" - только знал смутно, что живет на клон-плоту, принайтованном к черному каменному утесу, единственному остатку суши Пандоры. Еще он мог выговорить "ма" и "горит". Запах гари усилился. Дьюк испугался. "Может, нужно что-то сказать?" - подумал он. По большей части он не говорил: мешал нос. Зато мог высвистывать носом. Мама его понимала и свистела в ответ. У них было более сотни таких свистослов, понятных обоим. Дьюк наморщил лоб при этом его толстенький носик развернулся - и засвистел, поначалу вопросительно, чтобы узнать, нет ли матери поблизости.
   "Ма? Где ты, ма?"
   Он пытался уловить шлепанье босых пяток по мягкой палубе плота, которое не спутал бы ни с каким другим.
   От запаха гари стало трудно дышать. Дьюк чихнул и прислушался: по коридору сновало множество ног - такого топота ему и слышать-то не доводилось - но ни одни из них не принадлежали ма. Раздавались крики - все сплошь слова, которых Дьюк не знал. Он сделал глубокий вдох и издал самый громкий свист, на какой только был способен. Его тоненькие ребра мгновенно разболелись, а голова закружилась.
   Никто не ответил. Вход оставался закрытым. Никто не вынул его из-под сбившегося одеяла и не прижал к себе.
   Преодолевая боль в груди, Дьюк разлепил правое веко двумя отростками правой руки и обнаружил, что комната погружена во мрак - лишь тонкая биомасса стены слабо светилась в темноте. Мрачный оранжевый свет отбрасывал на пол жуткие отсветы. Едкий дым висел под потолком, как облако, протягивая к лицу Дьюка маслянисто-черные щупальца. К топоту и крикам за стеной прибавились новые звуки. Стало слышно, как за рдеющей стеной волокут и роняют что-то тяжелое. Охваченный ужасом, Дьюк свернулся под одеялом в комочек.
   Дым был влажным и горьким - совсем не таким приторным, как в тот раз, когда обогреватель прожег стенку. Дьюк помнил обугленную дыру в подтаявшей биомассе перегородки между их комнатой и соседней - он тогда просунул голову в отверстие с обгоревшими краями и посвистел соседям. Но теперь запах был совсем другим, да и стенка не растаяла.
   К внешним звукам прибавилось клокотание, словно котелок кипел на плите - но мама ничего не варила. К тому же звук был слишком громким громче даже, чем весь остальной шум. Крики стали ближе.
   Дьюк отбросил одеяльце, босой ногой ступил было на пол и вскрикнул.
   "Горячо!"
   Внезапно пол качнулся - сначала назад, затем вперед. Дьюк потерял равновесие и упал лицом вниз. Горячая биомасса, стекающая со стен, походила на вареные макароны. Мальчик знал, что находится на верхней палубе. Вокруг бегало столько ног, что он машинально прикрыл голову обеими руками. Открыть зрячий глаз было уже нечем. Горячая палуба обжигала локти и коленки. Внезапно у Дьюка дух захватило от резкой боли - кто-то споткнулся о него - и он издал еще один резкий свист. Чьи-то руки подхватили его под мышки и вытащили из месива, в которое обратилась палуба. За ним потянулись горячие волокна, прилипшие к голой коже. Дьюк ощутил запах жасмина, шедший от волос спасителя, и понял, кто его держит. Это была их соседка Элли, женщина с короткими ногами и красивым голосом.
   - Дьюк, - сказала она, - пойдем поищем твою ма. Дьюк почувствовал, что на сей раз с голосом у нее что-то неладно. Слова, вырывавшиеся из пересохшей глотки, звучали хрипло и глухо.
   - Ма, - произнес он и, открыв глаз рукой, увидел ужасающее столпотворение и огонь.
   Пробираясь сквозь толпу, Элли заметила, что Дьюк глазеет по сторонам, и шлепнула его по руке.
   - Потом посмотришь, - сказала она. - А сейчас держись за мою шею. Да покрепче.
   После того, что на мгновение явилось взору Дьюка, повторять Элли не пришлось. Ребенок обеими руками обхватил ее за шею и тихонько всхлипнул. Голоса с разных сторон повторяли слова, которых Дьюк не знал. В тесной толчее, сквозь которую упорно протискивалась Элли, остатки биомассы то и дело сдирало с кожи Дьюка. Это было больно.
   Единственный взгляд на "вне" остался в памяти Дьюка неизгладимо. Огонь, идущий из-под темной воды! А вода громко клокотала - именно этот звук был слышен повсюду - и пар в воздухе стоял такой густой, что люди казались неясными тенями на фоне рдеющего огня. Отовсюду доносились крики, и Дьюк потесней прижался к Элли. Высоко в воздух над островом, словно ракеты, взлетали горящие головешки. Дьюк этого не видел, но слышал, как огонь из морских глубин крушит и уничтожает тело острова.
   "Почему вода горит?" Эти свистослова он знал, но Элли их не поняла бы.
   Плот под Элли резко качнулся, и она упала под топочущие ноги. Дьюк шлепнулся на нее, даже не коснувшись горящей палубы. Элли ругалась и кричала. Многие люди рядом падали. Дьюк почувствовал, как Элли погружается в тающую биомассу палубы. Сначала женщина боролась, билась, как пойманная мури, которую мама однажды дала Дьюку подержать, перед тем как сварила. Потом Элли обессилела и глухо застонала. Дьюк, все еще обнимавший ее за шею, почувствовал жар горячего месива и отдернул руки. Элли завопила. Дьюк попытался встать, но не сумел - слишком уж тесной была давка. Он чувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Из его носа вырвался вопросительный свист - но ответа не было.
   Палуба вновь содрогнулась, и на Дьюка покатились тела. Он чувствовал прикосновения горячей кожи, порой жарко мокрой. Элли судорожно вздохнула. Воздух сделался другим. Крики "О нет! О нет!" смолкли. Люди начали кашлять. Дьюк тоже закашлялся, давясь густой горячей пылью.
   - Ваата у меня, - прохрипел кто-то. - Помогите мне. Мы должны ее спасти.
   Дьюк почувствовал, что Элли не шевелится. И не стонет. Он не слышал ее дыхания и не ощущал движения груди. Дьюк открыл рот и произнес два слова, которые знал лучше всего:
   - Ма. Горит. Ма. Ма.
   - Кто это? - спросил кто-то совсем рядом.
   - Горит, ма, - пискнул Дьюк. Чьи-то руки подхватили его и подняли.
   - Это ребенок. Живой! - раздался чей-то голос у него над ухом.
   - Неси его! - выдавил кто-то, захлебываясь кашлем. - У нас Ваата.
   Дьюк чувствовал, как его передают с рук на руки через проем куда-то в сумрак. Его единственный зрячий глаз различал сквозь редеющую пыль мерцание огоньков на гладких поверхностях и рукоятках. Он поразмыслил, не это ли то самое "вне", куда ушла ма, но ее нигде не было - только множество людей, сгрудившихся в тесноте. Кто-то, стоявший прямо перед Дьюком, держал на руках большого голого младенца. Мальчик знал, кто такие младенцы, потому что ма иногда приносила их из "вне", и ухаживала за ними, и ворковала над ними, и разрешала Дьюку потрогать их и понянчить. Младенцы всегда были такими мягкими и забавными. Это дитя было крупнее всех виденных Дьюком, но он понял, что девочка еще совсем маленькая, по ее пухлому спокойному личику.
   Давление воздуха поменялось, и у Дьюка заложило уши. Что-то зажужжало. И в тот момент, когда Дьюк уже отважился было юркнуть в общую тесноту, три чудовищных взрыва сотрясли убежище.
   "Бум! Бум! Бум!" Взрывы следовали один за другим.
   Кое-кто начал выбираться из всеобщей мешанины. Чья-то нога чуть не наступила на Дьюка.
   - Осторожнее с малышами! - крикнул кто-то. Сильные руки подняли Дьюка и помогли ему открыть глаз. На мальчика смотрело бледное мужское лицо широкое, с глубоко посаженными карими глазами.
   - Один у меня, - сказал мужчина. - Не красавчик, но живой.
   - Дай-ка его сюда, - отозвалась женщина.
   Дьюк почувствовал, что его крепко прижали к младенцу. Женские руки обхватили обоих - тело к телу, тепло к теплу. Дьюка охватило чувство уверенности - но тут же исчезло, едва женщина заговорила. Он понимал ее слова! Он не знал, как ему это удавалось, но значение слов открывалось по мере того, как он ощущал голос щекой, прижатой к груди женщины.
   - Весь остров взорвался, - сказала женщина. - Я видела это из порта.
   - Сейчас мы ниже уровня моря, - ответил мужчина. - Но долго здесь оставаться не можем - воздуха не хватит.
   - Помолимся Утесу, - предложила женщина.
   - И Кораблю, - добавил мужчина.
   - Утесу и Кораблю, - согласились все.
   Дьюк слышал голоса словно издали, и постепенно понимание приходило к нему. Все это случилось оттого, что его тело соприкоснулось с телом младенца! Теперь он знал ее имя.
   Ваата.
   Красивое имя. Оно несло в себе знание, расцветающее в сознании Дьюка, словно всегда было там и нуждалось только в имени и прикосновении Вааты, чтобы излиться в память. Теперь он знал, что такое "вне", знал всеми своими человеческими чувствами и памятью келпа... ибо Ваата несла гены келпа в своей человеческой плоти. Он помнил бытие келпа в морской глубине и его прикосновение к бесценному утесу. Он помнил крохотные островки, которых больше не существовало, ибо келпа не было и ярость моря вышла из-под контроля. Память келпа и людская память содержали множество странностей, приключившихся с Пандорой ныне, когда волны свободно рыскали по всей планете - покореженному твердому шару, окутанному бескрайним водным покровом.
   И где был он сам, Дьюк тоже знал: на маленькой субмарине с привязанным к ней аэростатным баллоном.
   "Вне" было средоточием чудес.
   И вся эта удивительная информация пришла к нему прямиком из разума Вааты, поскольку у нее имелись гены келпа - как и у него. Как и у многих оставшихся в живых на Пандоре. Гены... он и об этих волшебных закорючках тоже знал, поскольку разум Вааты был просто магическим кладезем подобных тем, он мог поведать и об истории, и о войнах клонов, и о гибели келпа. Дьюк ощутил прямую связь с Ваатой, которая не исчезла даже тогда, когда был разорван физический контакт. Дьюк попытался выразить переполняющее душу восхищение, но Ваата отказалась отвечать. Тогда он понял, что Ваата предпочитает глубинную тишь своих воспоминаний келпа. Она хотела только ждать. Она не хотела разбираться во всем том, что обрушила на Дьюка. А она обрушила, понял он, отрывая воспоминания от себя, словно горячее месиво от кожи. При этой мысли Дьюк на миг почувствовал обиду, но счастье вернулось к нему незамедлительно. Он был хранилищем стольких чудес!
   Осознание.
   "Это по моей части, - подумал он. - Я должен осознавать за нас обоих. Я - хранилище, врата Быка, которые только Ваата может открыть".
   В то время были на земле
   исполины*.
   ______________
   * Бытие, 6, 4. (Здесь и далее - примеч. пер.)
   Бытие, христианская "Книга
   мертвых"
   22 бунратти, 468. Почему я веду этот дневник? Странное хобби для верховного судьи, председателя Комитета по жизненным формам. Надеюсь ли я, что будущие историки соткут пышное полотно из нитей моих скромных писаний? Мне так и видится, как мои записки много лет спустя находит кто-нибудь вроде Кея Теджа - кто-то с умом, забитым предубеждениями, мешающими воспринять что-либо новое. Не уничтожит ли этот грядущий Тедж мои записи, поскольку они противоречат его собственным теориям? Полагаю, такое случалось и с историками прошлого. Иначе почему Корабль заставил нас начать сызнова?
   О, я верю в Корабль! Свидетельствую здесь и сейчас, что Уорд Киль верует в Корабль. Корабль - Господь наш, и Корабль привел нас на Пандору. Вечная дилемма - тонуть или плыть, причем в буквальном смысле. Ну... почти в буквальном. Мы, островитяне, по большей части дрейфуем. Это морской народ плавает.
   Что за великолепная отборочная площадка для человечества эта Пандора и до чего же удачно названа! Ни клочка суши не осталось над морем, где прежде господствовал келп. Благородное некогда создание, разумное, ведомое всем прочим созданиям как Аваата - ныне всего лишь келп, зеленый, плотный и безмолвный. Наши предки уничтожили Аваату и унаследовали всепланетное море.
   Случалось ли людям совершать подобное прежде? Случалось ли нам убивать существ, помогающих обуздать нашу собственную смертность? Мне отчего-то сдается, что да. Иначе зачем Корабль держит на орбите анабиозные камеры? Наш капеллан-психиатр разделяет мои подозрения. Как она говорит, "нет ничего нового под солнцами".
   И почему это символы Корабля всегда принимали форму глаза внутри пирамиды?
   Я начал эти записки просто как отчет о моем участии в работе комитета, который решает, какой именно новой жизни будет дозволено существовать - а возможно, и размножаться. Мы, мутанты, с глубоким почтением относимся к тем вариациям, которые биоинженерия этого гениального психа, Хесуса Льюиса, впустила в человеческую популяцию. Из тех неполных записей, которые находятся в нашем распоряжении, ясно, что определение "человек" было прежде гораздо более узким. Варианты мутаций, которые мы теперь принимаем не глядя, когда-то служили причиной изгнания, а то и смерти. Как член комитета, призванный судить жизнь, я всегда задаю себе один и тот же вопрос, на который и стараюсь ответить в меру моего скромного разумения: "Поможет ли это дитя, эта новая жизнь, всем нам выжить?" И если есть хоть малейшая надежда, что оно внесет свой вклад в дело выживания общества, которое мы зовем человеческим, я голосую за то, чтобы дозволить ему жить. Не раз и не два я бывал вознагражден тем скрытым в никчемной форме гением, тем разумом в увечном теле, который оказывался благодеянием для нас всех. Я знаю, что прав, принимая подобные решения.
   Но мои записки становятся слишком уж отвлеченными. Решительно, в глубине души я философ. Мне важно знать не только "что", но и "почему".
   За долгие поколения, сменившиеся с той ужасной ночи, когда последний из настоящих, а не созданных нами из плавучей биомассы островов Пандоры взорвался расплавленной лавой, мы развили странную социальную двойственность, которая, по моему убеждению, может погубить нас всех. Мы, островитяне, дрейфующие в своих органических городах по воле волн, верим, что создали идеальное общество. Мы заботимся друг о друге, о той внутренней сущности ближнего, что скрыта у него под кожей - не важно, какого цвета или формы. Но почему же тогда мы так настойчиво говорим "мы" и "они"? Или это наш врожденный порок? Не обернется ли он насилием против отвергнутых нами?
   А островитяне отвергают, это отрицать нельзя. Наши шутки выдают нас. Шутки над морянами. Мы зовем их "мокрицами". Или "куколками". А они кличут нас "муть". Мерзкое словечко, как его ни произноси.
   Мы завидуем морянам. Именно так. Именно это я и написал. Завидуем. Им принадлежит весь простор морских глубин. Их механизация рассчитана на относительно стабильную, традиционную форму человеческого тела. Немногие островитяне подходят под критерии для среднего класса - они либо занимают место в верхушке гениев, либо располагаются на самом дне трущоб морского народа. Но даже в этих случаях те островитяне, что перебираются под воду, обречены на островитянские сообщества... по сути, гетто. И все же рай, по мысли островитянина - это сделаться "куколкой".
   Моряне, морской народ, покоряют море, чтобы выжить. Их жизненное пространство зависит от определенной стабильности. Исторически я должен признать: человечество всегда предпочитало стабильную твердую почву под ногами, наличие воздуха для дыхания (хотя воздух у них удручающе влажный) и надежные твердые предметы вокруг себя. "Мокрицы" могут иной раз создать руку или ногу, но ведь и это в истории вида дело обычное. Наружность морян до тех пор считается человеческой, пока можно обнаружить сходство с прототипом. Это мы и сами видели. Да вот взять хотя бы войны клонов. Наш прямой предок писал о них. Хесус Льюис сотворил это с нами. От видимых свидетельств инакости никуда не денешься.
   Но я писал о морянах. Они объявили своей миссией восстановление келпа. Но обретет ли келп сознание? Келп вновь обитает в море. Я уже видел доказательство этому на своем веку и надеюсь, что мы преодолели последнюю водяную стену. Засим, конечно, последует суша. Но как же связано это с тем, что я считаю сущностью морского народа?
   Возрождая келп, они надеются контролировать море. Вот в этом вся сущность морян: контролировать.
   Островитяне дрейфуют, подчиняясь волнам, ветрам и течениям. "Мокрицы" будут контролировать эти силы - и нас заодно.
   Островитяне склоняются перед тем, что может оказаться мудрее, мощнее их. Они привыкли к переменам, но устали от них. Моряне борются с определенным типом перемен - и они устали от борьбы.
   А теперь я подхожу к тому, что сотворил с нами Корабль. Я думаю, что природа Вселенной такова, что жизнь может встретиться с силой, которая может ее одолеть, если жизнь не сумеет приспособиться. Морян такая сила сломит. Островитяне приспосабливаются - и дрейфуют себе. Я полагаю, мы можем оказаться лучше приспособленными для выживания.
   Мы несем бремя первородного
   греха в телах и на лицах наших.
   Симона Роксэк, капеллан-психиатр
   Холодный удар волны по борту разбудил Квитса Твиспа окончательно. Он зевнул, отпустил штурвал и сладко потянулся, раскинув длиннющие руки. Потом утер лицо рукавом. Еще не рассвело, заметил он. Первые тонкие перышки рассвета щекотали черное брюхо горизонта. Грозовые облака не сгущались в поднебесье, и два его крикса, топорща лоснящиеся перья, довольно бубнили. Квитс потер руки, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, и потянулся на дно лодки-скорлупки за тюбиком с полужидким белковым концентратом.
   "Бе-э..."
   Он высосал остаток из тюбика и скривился. Концентрат был лишен как вкуса, так и запаха, но Квитс все равно скривился.
   Уж если его сделали съедобным, подумал Квитс, могли бы придать ему хоть какой-то вкус. "Ничего, вернемся - поедим настоящей пищи". Тяжелая работа по установке и забрасыванию рыбацких сетей доводила его аппетит до таких чудовищных размеров, что концентраты могли скорей растравить, нежели удовлетворить его.
   Серый океан зевнул во все стороны. Ни следа рвачей или другой какой-то угрозы. Редкие крупные волны переливались через фальшборт, но органическая помпа вполне с этим справлялась. Квитс повернулся и посмотрел на гирлянду пузырьков - след погружения невода. Должно быть, он нес тяжелую ношу. У Твиспа прямо слюнки потекли, когда он представил себе тысячу килограммов сциллы - сцилла вареная, сцилла жареная, сцилла печеная под сливочным соусом и горячие рулетики...
   - Квитс, мы еще не прибыли? - Голос у Бретта был ломким на подростковый лад. А чего стоила его густая светлая шевелюра, торчащая кверху - какой контраст с черной шерстью, покрывающей голову самого Твиспа. Бретт Нортон был высок для своих шестнадцати лет, а копна волос делала его с виду еще выше. Первая путина уже начала наращивать мясо на его узкий костяк.
   Твисп медленно вдохнул сквозь зубы - отчасти для того чтобы прийти в себя от неожиданности, отчасти чтоб сосредоточиться.
   - Нет еще, - ответил он. - Дрейф правильный. Мы доберемся до острова сразу после рассвета. Ты бы перекусил.
   Малыш скорчил рожу и полез в сумку за своим тюбиком. Твисп смотрел, как он вытирает упаковку, открывает ее и высасывает громадными глотками препротивную бурую жидкость.
   - М-мм...
   Бретт крепко зажмурил серые глаза и содрогнулся.
   Твисп ухмыльнулся. "Пора бы мне перестать думать о нем как о малыше. Шестнадцать лет - никак уж не малыш; а первая путина сделала его взгляд тверже, а руки - крепче".
   Твисп часто дивился, почему Бретт избрал жизнь рыбака. Телосложением Бретт был достаточно близок к морскому народу, чтобы уйти к ним в глубину и жить припеваючи.
   "Это он из-за своих глаз, - подумал Твисп. - Но ведь такую мелочь мало кто заметит".
   Глаза у Бретта были велики, хотя и не чересчур. Такие глаза могли хорошо видеть почти в полной темноте, что оказалось очень полезным при круглосуточной ловле.
   "Такого "мокрицам" не след упускать, - подумал Твисп. - Использовать людей - это по их части".
   Внезапный рывок сети сбил их с ног, и оба покатились к фальшборту. И снова - рывок.
   - Бретт! - заорал Твисп. - Тащи резак, пока я буду вытаскивать.
   - Но мы не можем вытянуть сеть, - растерялся мальчишка. - Надо приотпустить...
   - В сети морянин! "Мокрица" утонет, если мы его не вытащим! - Твисп уже тянул тяжеленную сеть, перебирая ячеи руками. Мускулы его сверхдлинных рук бугрились под кожей. Вот в такие минуты он всегда бывал доволен своими избыточными способностями мутанта.
   Бретт исчез с глаз долой - побежал управляться с электроникой. Сеть ходуном ходила из-за отчаянных рывков снизу,
   "Точно, "куколка"!" - подумал Твисп и удвоил усилия. Он молился, чтобы поспеть вытащить морянина вовремя.
   "Или морянку", - подумал он. Первой "куколкой", которую он увидел запутавшейся в сетях, была женщина. Красивая. Твисп прогнал воспоминание о выжженных перекрестьях - следах сети - на ее гладкой, бледной... на ее мертвой коже. И приналег сильнее.
   "Еще тридцать метров сети", - сказал он сам себе. Пот разъедал глаза, боль крохотными остриями впивалась в спину.
   - Квитс!
   Твисп посмотрел на Бретта и увидел неподдельный ужас на его лице. Твисп проследил взгляд юноши, и то, что он увидел на расстоянии метров четырехсот, привело его в состояние шока. Криксы разразились воплями, означавшими, что Твиспу придется поверить своим глазам.
   Стая рвачей!
   Он едва не прошептал эти слова, едва не выпустил сеть из мозолистых рук.
   - Помоги мне! - заорал Твисп, еле удерживая рвущуюся из рук сеть. Краем глаза он видел, как парень схватился за канат, другим неотрывно следил за приближающимися рвачами.
   "Самое малое полдюжины, - подумал Квитс. - Вот дерьмо".
   - Что они сделают? - Голос Бретта пресекся. Твисп знал, что малыш уже наслушался историй.
   Действительность была еще ужаснее. Голодные или нет, рвачи охотились всегда, убивая громадными когтями и саблевидными клыками из чистой жажды крови. Эти твари хотели добраться до "куколки".
   Слишком поздно Твисп вспомнил о лазернике, который бережно хранил в промасленной тряпке. Он яростно выхватил из нее оружие, но первый рвач уже налетел на сеть, и лодка завертелась на месте. Двое других напали справа и слева. Выхватив лазерник, Твисп почувствовал, словно по сети пару раз крепко ударили кулаком. Когда когти и клыки рванули сеть, Твисп выпустил ее из рук. Налетевшая стая принялась отхватывать куски мяса от кровавого месива, которое недавно было одним из морян. Внезапно один рвач куснул другого одержимые жаждой убивать твари развернулись к своему раненому собрату и разорвали его в клочья. Клочья шерсти и зеленая желчь испятнали борт.
   Не стоит тратить лазерный заряд на эту орду! Что за горькая мысль. Островитяне давно отказались от надежды извести этих жутких тварей.
   Твисп встряхнулся, вынул нож и отрезал сеть.
   - Но почему?..
   Не отвечая, Твисп протянул руку к выключателю. Неподалеку от борта виднелся мертвый рвач. Он тонул медленно, колыхаясь туда-сюда, туда-сюда, словно падающее перышко в безветренную погоду. Остальные покрутились вокруг лодки, но, ощутив удар глушителем по носу, отступили и, растерзав оглушенного рвача, умчались обратно в море.
   Твисп завернул лазерник в тряпку и упрятал его под сиденье. Потом отключил поле глушителя и взглянул на обрывки, бывшие сетью.
   - Почему ты обрезал сеть? - Голос Бретта был высоким, требовательным. Таким, словно парень вот-вот расплачется.
   "Шок, - подумал Твисп. - И потеря улова".
   - Они порвали сеть, чтобы сож... чтобы добраться до него, - ответил Твисп. - Мы все равно потеряли бы улов.
   - Мы могли спасти хотя бы часть, - пробормотал Бретт. - Треть была уже здесь. - Он хлопнул по палубе, и его серые глаза угрюмо уставились в неприветливое синее небо.
   Твисп вздохнул. Он понимал, что выброс адреналина вызывает напряжение, которое нужно как-то ослабить.
   - Нельзя включать глушилку, когда сети вытащены наполовину, - объяснил он. - Сеть должна быть или вся в воде, или вся снаружи. Во всяком случае, на этой дурацкой дешевой посудине... - Его кулак грохнул по борту.