Холт Виктория. Наследство Лэндоверов

   Что, если я уеду, а она в самом деле больна и умрет? Может человек умереть от тоски? Дело не в том, что она нуждается во мне — ведь большую часть своей жизни она прекрасно обходилась без меня. Она никогда не проявляла по отношению к Оливии и ко мне той страстной привязанности, которую некоторые матери испыгывают к своим детям. Но с моим приездом ее существование в какой-то мере оживилось, это я понимала. Иногда мы коротали вечера, играя в пикет, а главное, со мной она вела бесконечные разговоры о прошлом.
   Меня одолевали сомнения. Ведь это из-за меня муж выгнал ее из дому. Могла я взять на себя ответственность еще и за ее жизнь?
   Я так и не заснула до рассвета, потом ненадолго забылась, а когда проснулась, мое решение было принято.
   Мне нельзя было уезжать… пока.
   Я написала кузине Мэри и Оливии, рассказала им о внезапном заболевании мамы и о том, что мне придется еще некоторое время остаться с ней.
   Когда я сказала Эвертон о своем решении, она просто расцвела. Я испытывала облегчение — с колебаниями было покончено.
   Я пошла к маме. Эвертон была уже у нее и успела сообщить радостную новость.
   — Она теперь быстро поправится, — уверенно провозгласила Эвертон.
   — Кэролайн, дорогая моя! — воскликнула мама. — Так… так ты не оставишь меня?
   Я сидела у ее постели, держа ее за руку, и чувствовала, будто за мной захлопнулась дверца ловушки.
   Мама медленно поправлялась, но некоторое время чувствовала себя очень плохо — хуже, чем когда бы то ни было. Доктор Легран часто навещал ее. Он выглядел на редкость самодовольно. Видно, был убежден, что совершил чудесное исцеление.
   Кузина Мэри в ответном письме выразила надежду, что мой приезд к ней откладывается не на слишком долгое время, а Оливия написала, что очень огорчена маминой болезнью и тем, что не увидит меня. Ей очень хотелось бы самой к нам приехать, но тетя Имоджин против. Может быть, через некоторое время это ей удастся.
   Я стала подумывать о том, чтобы уехать на Рождество, но при малейшем намеке на это в доме устанавливалась такая мрачная атмосфера, что я решила ни о чем не говорить заранее, а объявить о своем отъезде, когда он будет окончательно решен.
   Я не была настолько доверчива, чтобы не понимать совершенно очевидной вещи: мамино нездоровье было в большей степени вызвано ею самой. С другой стороны, ее желания всегда были исключительно сильными; в данном случае разочарование могло послужить причиной болезни.
   Мне не хотелось больше ничем обременять свою совесть, но о Корнуолле я думала постоянно, с тоской.
   Вот я снова возвращаюсь к своей привычке фантазировать, с упреком говорила я себе. Чем так уж отличается Ланкарнон от этой французской деревушки?
   Дни стали короткими, а вечера удлинились. Мы больше не обедали в саду. Мари зажигала масляные лампы, и мы проводили вечерние часы, играя в пикет или просматривая газетные вырезки, которые Эвертон вклеивала в специальный альбом. Это занятие часто вело к печальным воспоминаниям, поэтому я всегда старалась склонить маму к игре в карты.
   Я стала задумываться над своей дальнейшей жизнью. Могла бы я найти какую-нибудь работу? Что я умела делать? Чем обычно занимаются молодые девушки из обедневших семей? Они становятся гувернантками или компаньонками. Других вариантов, пожалуй, нет. Я с тоской представляла себе жизнь компаньонки при какой-нибудь даме, похожей на мою мать… Игра в пикет, воспоминания хозяйки о былых развлечениях и победах…
   Я места себе не находила, мне хотелось уехать.
   Потом пришло письмо от Оливии, которое произвело на меня впечатление разорвавшейся бомбы.
   «Дорогая Кэролайн!
   Не знаю, как сообщить тебе свою новость, не знаю, как ты ее примешь. Часто я была близка к тому, чтобы рассказать тебе обо всем — и не решалась. Но ведь со временем ты и так все узнаешь.
   Я помолвлена и скоро выйду замуж.
   В нашем окружении, как ты знаешь, все думали, что этого никогда не случится; тем не менее это произошло, и я могла бы быть очень счастлива, если бы не мысль, что ты можешь меня осудить. О, я не знаю, Кэролайн, что ты обо мне подумаешь, но должна сказать: я люблю его, всегда любила… даже в то время, когда он был обручен с тобой.
   Да, это Джереми. Он очень грустил, когда вашу помолвку пришлось расторгнуть, и подробно рассказал мне об этом. Он понимал, однако, что, хотя был страшно увлечен тобой, это не была настоящая любовь. Понимание это пришло к нему вовремя. Он сознавал, что ты еще слишком молода, чтобы разбираться в своих чувствах. Тебе ведь известно, что сначала он обратил внимание на меня, но появилась ты — и он уже видел только тебя. Теперь он действительно любит меня, Кэролайн, знаю, что любит. А я никогда не могла бы быть счастлива без него. Так что мы решили пожениться.
   Тетя Имоджин в восторге, но настаивает, чтобы мы выждали год после папиной смерти. Но и потом наша свадьба будет очень скромной.
   Надеюсь, Кэролайн, что ты больше не переживаешь и не станешь ненавидеть и презирать меня за это. Но я в самом деле люблю его, любила еще в то время, когда он был помолвлен с тобой.
   Он был бы счастлив, если бы ты могла простить его.
   Дорогая Кэролайн, постарайся понять нас.
   Твоя любящая сестра
   Оливия ».
   Я была ошеломлена этим письмом.
   Какое откровенное бесстыдство! Подлец! Гадина! «Джереми Брендон, — воскликнула я вслух, — как вы могли дойти до такой низости! Вы твердо решили воспользоваться состоянием Роберта Трессидора, не так ли? И если вам не удалось добиться этого с одной сестрой, вы вознамерились действовать через вторую».
   Я разразилась горьким, безумным смехом на грани слез.
   Потом представила себе, как все могло бы сложиться. Мы жили бы в том домике в Найтсбридже. Я могла бы быть там счастлива, если бы он был другим человеком, таким, каким его рисовало мое воображение.
   У меня не было сил никого видеть. Выйдя из дому, я долго бродила по окрестностям. Я боялась разговаривать с людьми, чтобы не выдать свою ярость, горечь, обиду.
   Вернувшись домой, я никак не могла успокоиться.
   Тогда я села и написала Оливии письмо.
   «Как можно быть такой доверчивой? Неужели ты не видишь, что это обыкновенный охотник за приданым? Он не на тебе собирается жениться, а на деньгах твоего отца. Вполне понятно, что он перенес свои чувства на тебя. Сначала он думал, что я унаследую часть этих денег, и безумно влюбился в меня. Он и теперь влюблен, дорогая сестра… но не в тебя, как не был влюблен в меня, а в деньги.
   Ради всего святого, Оливия, не губи свою жизнь, не дай себя обмануть этому интригану…»
   И так далее, все в таком же духе.
   К счастью, я не отправила этого письма.
   Вечером мне пришлось рассказать маме о помолвке Оливии. Все равно в свое время ее известили бы о предполагаемом замужестве дочери.
   Она не обратила внимания на мое состояние, хотя, как мне кажется, оно должно было бросаться в глаза. Мари спросила, как я себя чувствую. Но мама никогда не замечала того, что не имело к ней прямого отношения.
   — Оливия помолвлена, — сказала я.
   — Оливия! Наконец! Я уже думала, что ей суждено остаться старой девой. А кто жених?
   — Вам никогда не догадаться. Это Джереми Брендон, который был обручен со мной, пока не узнал, что ваш муж не был моим отцом и поэтому ничего мне не оставил. После этого его увлечение мной быстро пошло на убыль, а теперь перенес свои чувства на Оливию, способную обеспечить ему завидное положение.
   — Ну что ж, — сказала мама, — по крайней мере, у Оливии будет муж.
   Мама! — с упреком воскликнула я. — Как вы можете так говорить?
   — Что делать, таково светское общество.
   — Если это так, то я не хочу жить по его законам.
   — Приходится.
   — Не все так считают, и я не желаю иметь ничего общего с субъектами, которые во всем ищут выгоды.
   Она вздохнула.
   — А что остается делать молодым людям, не обладающим состоянием? Жизнь в бедности не сделала бы тебя счастливой.
   — Вы не верите в любовь, мама?
   Она помолчала, вспомнив, видимо, красавца-капитана. Но даже его любовь не заменила ей отсутствие денег. Оно заставило ее охладеть к нему гораздо быстрее, чем могло бы сделать появление другой женщины.
   — Оливия, наверное, вне себя от радости, — сказала мама. — Бедная девочка, у нее ведь не было больших надежд на замужество. Теперь она чувствует себя счастливой и будет вечно благодарить судьбу за то, что все обернулось именно таким образом.
   Меня возмутил такой взгляд на жизнь, и все же… я понимала, что мама права, говоря, что Оливия будет счастлива.
   Я живо представила себе, как моя сестра идет по жизни, видя только хорошее и не замечая окружающего зла.
   Не могла же я разрушить ее иллюзии?
   Вечером, вернувшись в свою комнату, я разорвала написанное сгоряча письмо.
   Но я все время чувствовала, что горечь переполняет мое сердце, и возненавидела Джереми в сто раз сильнее, чем раньше.
   Дюбюсоны давали званый обед, и мы были в числе приглашенных. Хотя мама и презирала их «маленькие вечеринки», как она выражалась, они вносили оживление в ее монотонное существование, и она готовилась к ним — вернее, Эвертон готовила ее — так же тщательно, как прежде к лондонским приемам.
   Сначала они с Эвертон дня два совещались, решая, какой наряд выбрать, а в назначенный день перед маминым уходом в гости несколько часов занимались ее туалетом.
   — Мы пригласили только близких друзей, — предупредила мадам Дюбюсон, — соберутся одни соседи. У Клэрмонов сейчас гостит один важный фабрикант духов, и я предложила им привести его с собой.
   Когда мы были готовы, я посмотрела на маму: она бьра очень хороша в платье своего любимого розовато-лилового цвета. Нежный, прозрачный румянец и мягкие блестящие волосы подчеркивали ее красоту. Она выглядела почти так же, как в то время, когда жила в Лондоне, и я подумала: раз маленькая вечеринка у Дюбюсонов способна произвести такой эффект, то мама может быть совершенно здорова, если для нее снова откроется доступ в фешенебельное общество.
   По настоянию Эвертон я позволила ей причесать себя, и должна сказать, что это ей очень удалось. Расчесав волосы специальной щеткой, она уложила их в высокую прическу. Среди маминых драгоценностей она выбрала изумрудную брошку и приколола ее к моему серому платью. Эвертон прекрасно знала свое дело — это сомнений не вызывало. Дюбюсоны выслали за нами один из своих довольно ветхих экипажей. Я заметила на мамином лице презрительную гримаску, когда она в него садилась, и мне пришлось напомнить ей, что нам оказали большую любезность, поскольку своего экипажа у нас не было. Тем не менее такое же выражение появилось у нее на лице и тогда, когда мы въехали во двор замка и она увидела сидевшую на стене курицу.
   Мадам Дюбюсон сердечно приветствовала нас. В гостиной уже сидели доктор Легран и Клэрмоны со своим гостем.
   — Мы все между собой знакомы, — сказала мадам Дюбюсон, — за исключением месье Фукара.
   Месье Фукар подошел и сдержанно поклонился. На вид ему можно было дать лет пятьдесят с лишним. У него была небольшая эспаньолка и блестящие темные глаза. Его густые волосы казались почти черными, а одет он был с такой элегантностью, что по контрасту сразу становилось заметно отсутствие этого качества у других мужчин.
   Месье Фукар был чрезвычайно галантен. Мамина внешность, видимо, поразила его. Он явно не ожидал встретиться с такой утонченностью в этом захолустье. Со мной он был тоже чрезвычайно любезен.
   Мадам Дюбюсон предложила нам аперитив и сказала, что скоро подадут обед.
   Несомненно, месье Фукар играл здесь роль почетного гостя. Держался он очень внушительно и сразу завладел разговором. За столом он сидел между мамой и мной и обращался, в основном, к нам.
   Его пребывание в этой местности, сообщил он, должно быть, увы, очень кратким, и он уже сожалеет об этом. Его глаза остановились на маме. Она, казалось, излучала сияние — именно в таком внимании она нуждалась. Я была рада, что вечер доставляет ей удовольствие.
   — Как я понимаю, — заметила мама, — вы очень занятой человек.
   Месье Фукар улыбнулся. Его глаза выражали восхищение.
   — Это правда, — согласился он. — Мне приходится много ездить, бывать во всех уголках Франции. Да, я занимаюсь парфюмерией. Это очень сложное производство. Тут все дело в носе, сударыни. Вот в этом самом носе. — И он указал на эту, довольно заметную, часть
   своего лица. — Почти ребенком я был способен различать тончайшие оттенки запахов, а в раннем возрасте приобрел знания о замечательных духах, которые должны подходить красивым женщинам. Я узнал, что лучшее кедровое дерево растет в горах Атласа в Марокко, а масляная эссенция, которую мы получаем из этого дерева, необходима для придания стойкости аромату… Это фиксатор.
   — Как интересно! — воскликнула мама. — Рассказывайте, рассказывайте, прошу вас.
   Ему только это и нужно было. Хотя время от времени он обращался и ко мне, было совершенно очевидно, что он увлечен маминой зрелой прелестью.
   Я понимала, почему мама всегда находила у мужчин немедленный отклик. Она была безгранично женственна, выглядела хрупкой и беспомощной. Ее большие карие глаза молили о защите. Она притворялась невежественной, наивной, чтобы польстить мужскому чувству превосходства, и они любили ее за это. Кто из мужчин не исполнится сознания собственной значимости, когда к нему обращается такое очаровательное существо?
   Сейчас она так смотрела на месье Фукара, будто всю жизнь только и мечтала, как бы познакомиться с производством духов.
   Мадам Дюбюсон и Клэрмоны были в восторге от того, что их знатный гость так приятно проводит время.
   Стол у Дюбюсонов всегда был превосходный. Даже мама признавала это. Здесь был культ еды. В их манере есть, в явном наслаждении, которое они при этом испытывали, чувствовалось своего рода благоговение. Думаю, однако, что эта черта, общая для всех французов. Я уверена, что и месье Фукар в этом отношении истинный француз, но в тот вечер, казалось, он больше интересовался своей собеседницей, чем подававшимися блюдами.
   — Вы должны рассказать нам побольше об этих занимательных вещах, месье Фукар, — уговаривала мама.
   — Если вы настаиваете, мадам, — галантно согласился тот.
   — Настаиваю, — улыбнулась мама, глядя ка него снизу вверх.
   — Мадам невозможно ослушаться!
   Но он и сам не хотел ничего лучшего, а теперь, когда говорить о своем деле его побуждала такая элегантная и привлекательная дама, это было особенно приятно.
   И он стал рассказывать. Это в самом деле было очень увлекательно. Я узнала много интересного не только о производстве духов, но и о его истории. Месье Фукар был, безусловно, очень компетентен в своей области. Он рассказал нам, какие ароматы употреблялись в древнем Египте, и с сожалением отметил, что в наши дни духами пользуются в значительно меньшей степени.
   — Но поверьте, сударыня, мы этим займемся. Кроме того, теперь пренебрегают оформлением. А товар должен выглядеть хорошо, чтобы на него было приятно смотреть, и кто больше всего настаивает на этом, если не дамы? Оформление наших духов производит неотразимое впечатление, привлекает к себе. Что может быть более восхитительно, чем нежное благоухание духов?
   Мама засмеялась и приостановила поток его красноречия.
   — Для меня вы иногда говорите слишком быстро, месье Фукар. Не забывайте, что ваш язык для меня еще не совсем привычен.
   — Никогда еще не слышал, мадам, чтобы на моем языке изъяснялись так очаровательно.
   — Вы такой же великий льстец, как и парфюмер!
   Она шутливо хлопнула его по руке, что заставило его рассмеяться.
   — Хочу попросить вас о большой милости, — сказал он.
   — Не уверена, что смогу удовлетворить вашу просьбу, — кокетливо ответила мама.
   — Прошу вас, или я буду в отчаянии.
   Она наклонилась, приблизив ухо к его губам.
   — Разрешите мне прислать вам флакон составленных мной духов, которыми особенно горжусь. Это ландыш.
   — Ландыш! — воскликнула я. — Мы называем его лилией долин.
   Он произнес английское название, исковеркав его на свой лад.
   Маму это очень насмешило.
   — Мадам сама похожа на лилию. Именно этот аромат я бы для нее выбрал.
   Весь тот вечер прошел под знаком флирта между мамой и месье Фукаром, однако это никого не раздражало. Добросердечным Дюбюсонам было приятно, что их гостям весело. Доктор был так поглощен едой, что больше ничем не интересовался. Что касается Клэрмонов, то они были просто в восторге. Всемогущий месье Фукар внушал им благоговение, и, как я догадалась, они рассчитывали, что он сделает у них большой заказ на эссенцию. Дюбюсоны радовались еще и тому, что гостей не приходится занимать — они сами развлекают друг друга и делают это с большим успехом.
   Но больше всех эта ситуация устраивала, по-видимому, маму и месье Фукара.
   После обеда мы остались за столом, пробуя то одно, то другое вино. В этом вопросе месье Фукар тоже оказался знатоком, но было очевидно, что по-настоящему его интересовали только духи.
   Вечер подошел к концу, что явно огорчило месье Фукара.
   Он горячо поблагодарил хозяев. Клэрмоны всем своим видом излучали удовлетворение. Когда месье Фукар узнал, что мы с мамой должны вернуться домой в экипаже Дюбюсонов, он попросил разрешения проводить нас.
   Так и поступили, к величайшему удовольствию мамы.
   Этот вечер был для нее настоящим триумфом.
   Прощаясь, месье Фукар поцеловал руку сначала мне, а потом маме, причем во втором случае проделал это очень медленно. Глядя ей в глаза, он сказал, что вынужден на следующий день уехать в Париж, о чем глубоко сожалеет.
   — Может быть, я вернусь сюда, — добавил он, не отпуская ее руки.
   — Надеюсь, что это произойдет, — серьезным тоном ответила мама, — Но боюсь, эта деревушка показалась вам слишком скучной после интересных мест, где вы бываете, и людей, с которыми встречаетесь.
   — Мадам, — торжественно произнес он, приложив руку к сердцу изящным жестом, долженствующим свидетельствовать о его искренности, — уверяю вас, ни один вечер не доставлял мне такого удовольствия, как сегодняшний.
   Эвертон поджидала маму, и их возбужденная беседа доносилась до меня почти до рассвета.
   Лежа в постели, я размышляла об этом вечере и о его значении.
   Я не смогу долго здесь оставаться, думала я, пора уезжать.
   Разговоры о месье Фукаре, умном и обаятельном светском человеке, продолжались еще несколько дней. По словам Клэрмонов, он был одним из самых богатых парфюмеров Франции, широко занимался экспортом духов и владел многочисленными парфюмерными магазинами во всей стране.
   Для них было большой честью, что он провел ночь под их кровом. Как удачно, что его пребывание совпало с обедом у Дюбюсонов!
   Через день-два хорошее настроение мамы пошло на убыль, но потом прибыл роскошный флакон духов «для самой красивой лилии на свете», и она была счастлива еще несколько дней.
   Рождество было не за горами.
   Дюбюсоны предложили нам провести этот день с ними, и мы приняли приглашение.
   Мама вспоминала, как этот праздник проходил в прошлом, и становилась все грустнее, а я дала себе обещание после Рождества обязательно уехать в Корнуолл. Там я смогу все разумно обсудить с кузиной Мэри и решить, чем мне заняться, чтобы зарабатывать. Мимоходом я подумала о Джеми Макджилле. Может быть, попробовать завести пчел? Можно ли таким способом получать хоть немного денег? На скромную жизнь мне и так хватало, но совсем неплохо было бы несколько увеличить свой доход. В Лондон я не хотела ехать — мне пришлось бы там встретиться с Оливией.
   В начале ноября я пошла в город, чтобы купить рождественские подарки. Нужно было что-нибудь преподнести Дюбюсонам, у которых мы проведем день Рождества, а также маме, Эвертон, Мари и Жаку.
   Особого выбора товаров в местных лавчонках не было, и я быстро покончила с покупками, после чего зашла в гостиницу, где меня уже хорошо знали. Столики на улице больше не стояли, поэтому я устроилась в общем зале у окна, выходящего в сквер, и попросила принести мне стакан вина.
   Пока я пила, в комнату вошел какой-то мужчина и сел недалеко от меня. Его черты показались мне знакомыми, и я внимательно посмотрела на него. Вероятно, все это мне снится, подумала я. Я так часто вспоминала о нем, что сейчас не верила собственным глазам.
   Он встал и подошел ко мне. У него были темные волосы, темные глаза, он слегка сутулился. Я чувствовала, как краска заливает мне лицо.
   — Простите, — сказал он, — вы англичанка? Я кивнула.
   — Вы похожи… Мне кажется, вы… — Я пришла в себя.
   — Ведь вы мистер Поль Лэндовер. Я сразу узнала вас.
   — А вы мисс Трессидор.
   — Совершенно верно.
   — Я так рад вас видеть. С тех пор, как мы встречались, прошло столько времени. Вы были тогда маленькой девочкой.
   — Мне было четырнадцать лет, и маленькой я себя не считала. Это было четыре года назад.
   — Неужели четыре?
   — Без всякого сомнения.
   — Можно я присяду к вашему столу? — спросил он.
   — Прошу вас. Пребывание в Корнуолле — большое событие в моей жизни. Как поживает ваш брат?
   — Хорошо, благодарю вас.
   — Мы были настоящими друзьями.
   — Вы с ним почти одного возраста, он только немного старше. У него все в порядке.
   Я хотела расспросить его о Лэндовер Холле, о том, как им живется на ферме, но боялась затронуть больную тему.
   — Я закажу еще вина, — сказал он.
   Облокотившись на стол, он улыбнулся мне. Я почувствовала, как растет мое возбуждение. Со мной рядом сидел мужчина, который так долго, еще до появления Джереми Брендона, занимал мои мысли. Какое странное совпадение, что он приехал во Францию, да еще именно в то место, где жила я.
   — Вы приехали сюда отдыхать? — спросила я.
   — Нет. У меня были дела в Париже и в Ницце. Я решил немного поездить по стране, раз уж я здесь. Эти маленькие городки так привлекательны, не правда ли? И с людьми знакомишься гораздо быстрее, чем в больших городах.
   — Я гощу у мамы, — сказала я. Он кивнул. — Она теперь живет здесь. Уже несколько лет.
   — Вам здесь нравится?
   — Жизнь везде интересна.
   — Это верно. Как жаль, что не все это понимают.
   — Как поживает мисс Трессидор? Она не любит писать письма, поэтому я не так часто получаю от нее известия, как хотелось бы.
   — Насколько мне известно, у нее все хорошо.
   — Я совсем забыла, что ваши семьи не общаются.
   — В этом смысле произошли некоторые изменения. Мы теперь встречаемся гораздо чаще, чем раньше. Мисс Трессидор надеялась, как я слышал, что вы навестите ее.
   — Она сама говорила вам об этом?
   Он снова кивнул.
   — День моего отъезда был уже назначен, но мама неожиданно заболела.
   — Мисс Трессидор была очень огорчена.
   — Теперь я скоро поеду к ней. А как дела в Лэндовере?
   — Там все в порядке.
   — Надо полагать, что… — Я не знала, как спросить о том, что меня интересовало, и решила, что лучше об этом не заговаривать. Вместо этого я осведомилась: — А где вы остановились?
   — В этой самой гостинице.
   — О! Вы давно уже здесь?
   — Я приехал вчера.
   — И надолго?
   — Нет, мне придется скоро уехать.
   — Яго, должно быть, уже совсем взрослый? Надеюсь, у него все действительно хорошо.
   — Яго всегда сумеет добиться того, что ему нужно.
   — Когда я была в Корнуолле, туда приехали… как же их звали? Кажется, Аркрайт.
   — Правильно. Они купили Лэндовер Холл.
   З— начит, они его все же купили?
   Мне хотелось спросить Поля о Гвенни Аркрайт, узнать, что ему известно о нашей с Яго проделке. Интересно, рассказал ли ему Яго о том, что произошло на галерее менестрелей?
   — Да, но теперь мы снова там.
   — О, я так рада!
   — Да, Лэндовер Холл опять наш.
   — Какое это, должно быть, для вас облегчение!
   Он засмеялся.
   — Да, ведь он был нашим домом в течение сотен лет. Поневоле испытываешь к нему привязанность.
   — Еще бы. Яго всегда утверждал, что именно вы не дадите ему попасть в чужие руки.
   — Он был обо мне слишком высокого мнения.
   — А ведь он оказался прав.
   — В этом случае… пожалуй. Но расскажите мне теперь о себе. Чем вы занимались все это время?
   — После того как я вернулась в Лондон, я вскоре уехала в пансион, а свое образование закончила во Франции.
   — У вас, вероятно, безупречное произношение.
   — Приличное.
   — Сейчас это для вас, должно быть, очень кстати. Вы часто бываете в городе?
   — Довольно часто. Мы живем всего в полутора милях отсюда.
   — Как поживает ваша мать?
   — Она не всегда хорошо себя чувствует.
   — Вы разрешите мне навестить вас?
   — Прошу вас. Мама будет очень рада. Она любит встречаться с людьми.
   — В таком случае, пока я не уеду… если можно.
   — Сколько времени думаете вы пробыть здесь?
   — Сам еще не знаю. Может быть, неделю, вряд ли дольше.
   — Я полагаю, на Рождество вы будете очень заняты.
   — Да, в имении всегда много дел в это время. Понимаете, следует соблюдать все старые традиции.
   — Ну, конечно.
   — Я взглянула на свои часы, приколотые к корсажу платья.
   — Вы боитесь, что уже поздно. Разрешите мне проводить вас.
   — Наш садовник, старый Жак, ждет меня в своей двуколке.
   — Так я отведу вас к нему. А завтра… если позволите, я навещу вас.